Исход

  История, о которой я хочу рассказать, началась в городе, раскинувшемся посреди бескрайней степи. Путник, бредущий по ней годы в поисках человеческого жилья – удивился бы, увидев ночное зарево огней, растянувшееся во весь горизонт, и пряничные трубы заводов, испускающие в небо клубы тепла. Город существовал всего-то менее столетия – но, тщеславно желая казаться большим, раскинулся на многие километры своими далеко отстоящими друг от друга районами.

  Многие жители, уверенные в том, что предназначены для воображаемой лучшей жизни, считали город дырой – и, как водится, ошибались. Древние Афины, или Иерусалим времён Первого Храма были и намного меньше размером, и значительно менее пригодными для жизни – без фабрик, шахт, общественного транспорта, электричества, центров обслуживания населения – то есть, настоящие дыры, однако ж их роль в истории неоспорима. Поэтому город, имевший гораздо больше древних Афин, никакой дырой не был, а если жители и утверждают обратное – причина заключается только в них самих.

  Как я уже говорил, город появился менее ста лет назад на месте шахтёрского посёлка. По другой же версии, он возник на месте концентрационного лагеря, и строился не шахтёрами, а лагерными заключёнными, и военнопленными на правах рабов. Историки же, устав от споров, договорились, что правды всё равно не узнаешь – тем более, что на старых снимках все были одинаково чумазыми, так, что и не поймёшь – шахтёр это, или военнопленный. Посмотрев же фотографии внимательно, мы увидим, что и весь город в те времена был чёрно-белым, местами пыльным и выцветшим. «Не бывает чёрно-белых городов», - возмутится читатель, - «Весь мир цветной». Да, я раньше тоже так думал – но вот же, старые снимки, и они неопровержимы.

  Впрочем, современный город имеет мало общего с фотографиями тех времён. Преображение началось, когда во времена строек приехал сюда первый градоначальник. Покопавшись в архивах, мы найдём старые советские газеты, изображавшие его мудрым чекистом с боевыми наградами, искренне болевшим за народное счастье. Увидев чёрно-белых людей, каждый день уныло бредущих на добровольные работы мимо чёрно-белых домов, сердце начальника переполнилось болью – и он захотел построить городской парк. Мечты его, зорко глядя в будущее глазами пророка, рисовали тенистые аллеи, по которым гуляют влюблённые, залитые солнцем площади, над которыми висит непрекращающийся смех детей, и озеро посреди парка с плавающим посреди необитаемым островом. Главой города были приложены нечеловеческие усилия, выбиты деньги и материалы, организованы люди – вскоре приоткрылась железная клеть стройки, и комсомольцы, разрезав колючую проволоку, впустили внутрь парка первых смеющихся детей, и гуляющих влюблённых. Начальник же, присутствующий тут же, на празднике, вместе с семьёй, обняв жену от переполняющих чувств, наблюдал с трибуны за простым человеческим счастьем. Так описывали основание городского парка советские газеты.

  Посреди парка находилось большое круглое озеро с островом в центре. Жители так и называли его, - «Большое», - будучи в восхищении от размеров и красоты водоёма. На остров с материка был проложен понтонный мост на железных поплавках, отдалённо напоминающий американские «Золотые ворота», которые также называют мостом самоубийц –  западная беднота, устав от ужасов капитализма, уже много лет по нескольку раз на дню бросается с него в воду, и расшибается насмерть. По нашему же мосту влюблённые пары трудящихся посещали романтический остров. Прогуливаясь по парку, они ели мороженое, катались на аттракционах, и говорили о том, о чём обычно говорят влюблённые пары – пока не кончались слова, и от необходимости что-то говорить, непостижимости идущего рядом, отсутствия общих дел, и неопределённости жизни не начинали у обоих потихоньку ныть головы. Тогда влюблённые шли к большому парковому озеру, и вступали, сняв обувь, босыми ногами на шаткую металлическую поверхность моста, отвечавшую им тонким скрипом. Смеясь, и придерживая друг друга, влюблённые перебирались на остров, где, скрытая от обзора с озера сплошным слоем деревьев, растущих кругом вдоль воды, находилась в центре поляна с выжженной солнцем травой. Предаться любовным утехам здесь было невозможно – на поляне неизменно лежало несколько загорающих физкультурников, каждый на своём одеяле, и в кустах какая-нибудь компания обязательно пела песни под гитару. Влюблённые наблюдали красоты, и перебирались обратно на материк по мосту, чтобы завтра встретиться снова в условленном месте парка.

  Но люди не настолько разнообразны в своих мечтах, как кажется – поэтому в разных частях света им приходят в голову схожие идеи. Утром, видимо, после бессонной ночи раздумий, выбрав момент, когда народа в парке было немного, прыгнул в воду с моста первый самоубийца – некрасиво, как бы нарочно обвиняя жизнь в придуманных бедах. Падение не нанесло никаких увечий ни ему, ни другим, учитывая, что высота моста была не более метра от воды – но акт был совершён, и его забрали в карательную психиатрическую больницу, где самоубийца и провёл остаток своих дней, не желая выходить к людям. С тех пор желающие свести счёты с жизнью, кто от несчастной любви, а кто от безденежья, постигшего многих при смене власти – каждый день сбрасывались с моста в озеро. Никто из них, к великому счастью, не пострадал – тем не менее, мост демонтировали. Остров же, согласно пророческим видениям первого градоначальника, стал дрейфовать посреди чистых озёрных вод, становясь постепенно необитаемым.

  Администрация парка как-то вспомнила о необитаемом острове, решив организовать на него экспедицию. Представители власти и общественности подплыли на акиматовской лодке, и, высадившись, матерясь и ругаясь, сквозь густые заросли деревьев, оказались на поляне. Посреди неё в воздухе над травой висело ярко-розовое окно из неизвестного материала, посреди которого трещал и извивался холодный электрический разряд. Вокруг конструкции летали в искрах света диковинные цветы и крошечные феи, на крыльях которых вспыхивали маленькие, как точки, разноцветные искры. Сражённые увиденным, чиновники взялись за руки и выстроились в цепь, чтобы не допустить измены – но кто-то всё-таки успел отделиться от группы, и улизнуть в манящее окно. Портал пережевал общественника, и захлопнулся, пропав навсегда.

  Красоты увиденного не выходили у активистов из головы. Вспомнив о том, что когда-то город был чёрно-белым, они, как и положено патриотам, решили увековечить в железобетоне память первого градоначальника, мудро открывшего парк во дни основания города, воздвигнув ему статую на необитаемом острове. Был объявлен конкурс проектов, и профессиональные историки начали рыться в старых документах уже со всей серьёзностью, в надежде узнать как можно больше о великом герое прошлого. Отодвинув ворох советских газет в потайной комнате центрального архива, они принялись копаться в декретах, приказах, докладных записках – и волосы их начинали становиться дыбом от увиденного. Оказалось, что градоначальник расстреливал из наградного пулемёта «Максим» невиновных врагов народа, находя садистское удовольствие в том, чтобы делать это собственноручно. Да и пулемёт был не наградным, а украденным в шкафчике убитого белогвардейца – убитого не на поле боя, на котором начальник, будучи штабным чекистом с присвоенными обманом документами, никогда не был, а замученного им лично в лагерных застенках. Первый глава города старался убивать в первую очередь именно невиновных, попавших в лагерь по обвинениям придуманным и невозможным – строя на этом собственную циничную философию.

  «Ложь, и позднейшая подделка», - возмутились патриоты города, - «Первый глава был самоотверженным боевым героем. Он только и мечтал, что о счастье народных масс». В качестве доказательства они приводили фразу из видений градоначальника, - «Придёт время, и капуста начнёт есть козлов», - усматривая в этом пророческий намёк на нашу современность, в которой за деньги можно всё, в том числе и подтасовать историю. «Это чекистский упырь, не видать ему памятника, как своих ушей», - кричали другие, - «Он невиновных расстреливал. Памятник – только через наши трупы». Дошло до того, что городские патриоты начали строить баррикады по обе стороны озера, заготавливать камни, и бутылки с горючей смесью. Но разум восторжествовал, и конфликта не случилось. Никого не обижая, и учтя все интересы, общество договорилось о следующем – первый градоначальник днём работал ради счастья народа, и строил парк, а ночью расстреливал невиновных. Вопрос же с памятником решился сам собой, выяснилось, что деньги, собранные на него, в возникшем переполохе кто-то уже украл – ну и хорошо.

  Впрочем, было ли оно так, или по-другому – никто на самом деле не знает. История – не более, чем сказка, с которой все согласились,  и решили издать в учебнике. «Да ну!», - возмутится читатель, - «Мне дедушка-рабочий рассказывал лично, как всё было. Ходили на демонстрации, неся портреты вождей, и дули в латунные пионерские горны. А жили небогато, без колбасы с чёрной икрой – но уж точно дружнее, чем сейчас». Мы всего лишь грустно улыбнёмся – и да, и нет. Даже не потому, что каждая новая власть начинает с переписывания истории – хотя и это тоже. Просто у другого читателя дедушка-чекист рассказывал совсем по-другому, - «Жили в кои-то веки отлично, колбаса не переводилась, и чёрная икра тоже, но вот только не дружно – все навредить старались, глаз да глаз нужен был, иначе свои же съедят». А третьему читателю дедушка-заключённый рассказывал такие ужасы, что их даже и повторять не хочется, но по ним выходило, что не было в то время ни еды, ни дружбы – питались даже трупами товарищей, если те после смерти не успели протухнуть. И тогда непонятно, какая история – верная. Каждый новый правитель, приходя к власти, убеждён в том, что та, которая есть – фальшивка, ведь у него тоже был свой дедушка, который рассказывал совсем другое. И получалось, что история – всего лишь отражение мнений большинства о том, что было раньше. Большинство же за всё время своего существования не создало вообще ничего – из того, что нас окружает, из того, чем мы пользуемся, и даже лучшие из книг, стоящие у нас на полках, написаны не большинством. Поэтому и история, написанная массами, пусть даже и переписывается каждый раз – всё время получается такой некачественной.

  Всё это знал Ноах, сидя на скамейке в парке, в то время дня, когда люди уже закончили трудиться на своих добровольных работах, и вышли гулять, кто с детьми, а кто вдвоём. Ноах был профессиональным историком, именно он когда-то написал историю этого города, этого парка, и этого мира по заказу новых властей, даже получив за это неплохие для тех времён деньги – поэтому он знал прошлое наизусть, и, как никто другой, понимал иллюзорность происходящего вокруг. Но если ни у чего в городе и мире не существует определённого прошлого – значит, и будущего тоже не существует, и, тем более, настоящего – ведь наша современность будет являться для потомков таким же иллюзорным прошлым. Осознав этот простой философский факт, Ноах ужаснулся – всё вокруг, не существуя, жило в ожидании катастрофы. «Построй большую лодку», – сказал ему тогда голос в беспокойном сне, – «Возьми с собой Хорёкла и Котофею, и плывите туда, где хоть что-нибудь, да есть». И хотя жалко было оставлять других существ, населяющих обречённый на погибель город – у него не было оснований не доверять голосам из собственных снов.

  Долго, наверное, неделю, Ноах, не отвлекаясь, строил плот из грубых дубовых досок и нежных побегов вербы, из пустых пластмассовых бутылок, из любовных посланий Маркса и Энгельса, и другого архивного мусора, из несбывшихся людских мечтаний, соединяя всё это клеем и верёвками – такой плот, который мог бы выдержать не только длительное плаванье, но и возможные морские баталии. Строительство было закончено минувшей ночью, и шхуна, спущенная со стапелей, стояла тут же, на берегу, готовая к отплытию – отдыхающие, проходя мимо, принимали её за кучу веток и мусора. Для передвижения по водным просторам предназначалось весло, и парус на складной мачте. Звери, которых предстояло спасти, взяв их в морской поход – были тут же, невдалеке, в высокой траве. «Друг мой Хорёкл», –  уважительно обратился Ноах к одному из животных, –  «Будь начеку и наготове», – но зверь и так стоял в напряжении, приподняв одну лапу, и глядя на водную гладь поверх высокой травы. Грациозная же Котофея внимательно изучала шхуну, на которой им предстояло плыть. Подставив лицо пахнущему тиной озёрному воздуху, Ноах заметил, что ветер вдруг изменил направление с южного на северный, как бывает в преддверии бед – и понял, что час настал.

  «Полундра!», – закричал он, подбежав к бетонному парапету, столкнул шхуну в воду, схватил в охапку испугавшуюся Котофею, и запрыгнул вместе с ней на плот, – «Рубить якоря!». Возле спасательной станции, на другом конце озера, забегали водолазы в цветастых трусах. «Друг Хорёкл, быстрее!», – криком взмолился Ноах, – зверь даже не бежал, а летел над травой, сворачиваясь, и распрямляясь в стальную стрелу, прыгнул, но промахнулся, и выбрался, фыркая, из воды на поверхность шхуны. Ноах, одновременно загребая веслом, ставил парус – животные же, трясясь от страха и неизвестности, прижались к мачте. Судно набирало скорость, скользя по глади озера к выходу из парка. Водные спасатели уже почти пустились в погоню – один из них скинул в озеро надувной матрас, запрыгнул на него с разбега – и медленно поплыл, поднимая фонтаны брызг беспорядочно крутящимися руками. Другой водолаз прыгнул вслед за своим товарищем, но, тут же нахлебавшись жижи в озёрной волне, схватился, чихая, за надувной матрас – отчего тот, лопнув в неизвестном месте, пошёл ко дну. И, если бы не резиновая игрушка, брошенная спасателям кем-то с берега – они бы не избежали трагедии. Ноах же с друзьями на своём фрегате, поднявшем белый парус, скользил, ускоряясь, к истоку полноводной Букпы – туда, где из озера гордо вытекает река через систему шлюзов и дамб. «Открыть ворота!», – скомандовал капитан, и завертелись стальные шестерни, приподнимая многотонные заслонки. Вода, покидая озеро, образовала на выходе некое подобие Ниагарского водопада – она бурлила, и пенилась сплошной полуметровой волной – в этот морской ад и несло нашу бригантину. Котофея от ужаса забралась на верхушку мачты, и держалась, болтаясь, и ухватившись за парус – Хорёкл же, обхватив мачту, как древесный ствол, со всей силы вцепился когтями в её основание. Но пробежали быстрые мгновения, шхуну прокрутило водоворотом вокруг вертикальной оси – и опасность миновала, они уже плыли по просторам Букпы, величавыми и спокойным, в даль и неизвестность. Какие препятствия подстерегают друзей в смелом и безрассудном морском походе?, – никому не дано знать будущего. Мореплавателям же остаётся только надеяться, как никогда не теряли надежды капитаны древности. Котофея представила себя большим усатым Магелланом, а Хорёкл – маленьким Колумбиком, покрытым серебристой шерстью. Ноах же, стоя прямо и величественно посреди палубы, думал о судьбе капитана – как в случае крушения спасёт команду, и последним покинет тонущий корабль. Заложив ладонь за отворот пиджака, он был похож издалека то ли на Буонапарта в битве при Ватерлоо, то ли на пушкинский нерукотворный памятник.

  Небо заволокла вечерняя пелена, солнце уже скрылось, собираясь садиться, и светило исподтишка, отражаясь от водной ряби. Послушные изгибы величавой Букпы уносили отважную шхуну за горизонт событий в речные дали – мимо ив, склонившихся над волнами, вековых деревьев, фамильных замков в глубине парка, и бедных рыбацких лодок у причалов. «Плывите! Туда, где за окраинами Темиртау быстрая Букпа впадает в полноводную Нуру, соединяя потоки», – пел в ушах мореплавателей попутный ветер. Мимо контрабандистов, выкидывающих на берег тюки с поклажей, и роскошных круизных лайнеров. Прошло не более часа, и корабль на всех парусах вошёл в акваторию Нуры, разлившейся от края до края горизонта. На мачте радостно загорелся светом огонь святого Эльма, спустившись к героям с высокой Луны – Ноах взял огонь в ладонь, но он протёк сквозь пальцы, и растворился в воде реки.

  Приближался рассвет, шхуна плыла тихо уже по волнам Ишима, стараясь оставаться незамеченной для орудий береговой охраны. Но загорелся на берегу мощный прожектор, и неотвратимый луч заскользил на водной поверхности, высвечивая метр за метром. На берегу бухнуло страшное артиллерийское орудие, обсыпав бригантину брызгами конфетти, и Ноах увидел, как по фарватеру выплывает им навстречу авианосец. Вражеским кораблём управляли два настоящих капитана, каких раньше он видел только в книжках – капитаны были в тельняшках, курили трубки, выпуская густой дым сквозь огромные бороды, и пили ром из деревянного бочонка. На палубе авианесущего крейсера, сколоченной железными скобами из грубых досок, располагалась, наверное, сотня бумажных самолётов – о горе нам, горе!, – могут ли наши друзья, ещё месяц назад не мечтавшие о море, принять морской бой от настоящих капитанов во главе настоящего корабля? Хорёкл от предчувствия печального финала лёг, обняв морду когтистыми лапами. Котофея же ходила в беспокойстве и страхе по палубе из угла в угол, не находя себе места. Минута – и уже полетели в их сторону бумажные самолёты, скользя над водной гладью. «Подушки к бою!», – закричал Ноах страшным, как в последний раз голосом, – «На абордаж!», – и подплыл вплотную к вражескому кораблю. Держа двумя руками белую подушку за наволочку, он принялся колотить ближайшего моряка по голове, не давая ему опомниться – так, что спустя миг тот оступился на скользкой палубе, и упал в воду с бумажным самолётом в руке, так и не успев запустить его в воздух. Палуба авианосца закачалась на волнах от падения – так, что через миг в воде оказался и второй моряк. Поняв, что посрамлены и разгромлены, враги уплывали в сторону берега, держась за спасательный круг из розовой резины. Наша же бригантина продолжала держать свой путь через Иртыш и Обь в сторону моря.

  В городе же, навсегда покинутом Ноахом и его ковчегом, вскоре случилась катастрофа, как и было предсказано. Полоумный диктатор одной из стран на другом конце света решил запустить ядерную баллистическую ракету в небо. Ракета была неуправляемой, и, покрутившись в воздухе, как лопнутый воздушный шарик, улетела восвояси – куда глаза глядят. Сделав круг над планетой, она упала туда, куда падают все ракеты – в степь возле нашего города. Из эпицентра взрыва несколько дней сыпались на область сплошным дождём конфетти, ленты серпантина, лепестки цветов, мешая дышать и видеть, и взлетали в небо разноцветные салюты. Поистине, нет изобретения страшнее, чем ядерное оружие – вроде бы и ничего неприятного нет в конфетти и серпантине, но не в таких же количествах. Жители с трудом находили дорогу в магазин и домой в сплошном разноцветом дожде, и даже написали про это жалобу в акимат. Наши же мореплаватели были уже очень далеко от места трагедии, и вскоре увидели перед собой высокие океанские волны.