Пути ГОСПОДНИ

                                          Пути ГОСПОДНИ…

                                     

 

Высокий, крупный мужчина, лет пятидесяти, задумчиво смотрел на заснеженный город сверху вниз. Некогда элегантный костюм от известного кутюрье, теперь сидел на нем мешком. Трехдневная щетина и красные воспаленные глаза, делали его больше похожим на запойного художника или актера, чем на владельца крупнейшей компании в стране. Разумовскому нравилось любоваться Москвой из окна своего офиса, ощущая себя гигантской птицей, парящей над древней столицей. Долгих двадцать лет он ждал своего часа, чтобы с триумфом вернуться сюда, и не ошибся. Кого только не было на открытии, оснащенного по последнему слову техники, его делового центра. За один вечер Разумовский оказался не только в когорте известных предпринимателей страны, но и новоиспеченным политиком. Чтобы оказаться поближе к новой кормушке о нем вспомнили даже те, кто когда-то погубил его отца. Хоть сейчас они и не обладали реальной властью, но их связи могли многое. Как гигантское цунами, они подняли Олега на такую высоту, о которой тот только мечтал. Это было всего два года назад.

«Два года…»,- подумал он: «… а, как много изменилось с тех пор».

 -Олег Михайлович,- прервал мысли голос секретарши по селекторной связи,- к вам доктор Стивен.

До Разумовского не сразу дошел смысл сказанного, и девушке пришлось повторить свои слова еще раз. Пустым взглядом он посмотрел на аппарат и…, остался стоять на месте. Олег ждал этого визита и боялся одновременно. Впервые в жизни он боялся.

Усилием воли Разумовский постарался взять себя в руки. Он закрыл глаза, сделал глубокий вздох, стараясь успокоиться, чувствуя, как стучит в груди сердце.

-Пусть войдет,- через минуту глухо произнес он, нажимая кнопку аппарата и тяжело усаживаясь в кресло.

Стивен был в своем неизменном балахоне, напоминавшем что-то среднее между праздничными нарядами махараджи и кимоно японского императора. Олигарх усмехнулся про себя яркому и нелепому сочетанию цветов. Если бы не восторженные отзывы рекомендовавших его людей, Олег никогда бы с ним не связался, поскольку всегда сомневался в психическом состоянии таких людей, но выбора у него все равно не было.

Как ни странно, пестрый наряд экстравагантного профессора, успокоил Разумовского. Он встал из-за стола и пожал вошедшему руку.

Несколько секунд в кабинете висела тишина.  Было заметно, как волнуются оба.

          -Я понимаю ваши ожидания, Олег Михайлович и поэтому буду с вами искренним. Порадовать мне вас нечем,- с сочувствием произнес доктор Стивен, усевшись в предложенное кресло,- Физически ваша дочь здорова. Я бы даже сказал, что и выглядит неплохо, но это не главное,- профессор сделал паузу, подбирая слова, чтобы его могли правильно понять. Он не знал мыслей олигарха, но чувствовал отношение Разумовского к себе и это ему не нравилось. Необходим был контакт с отцом девочки, а вот его, как раз и не было:

-Душа девушки не хочет возвращаться обратно, словно ее в этом мире больше ничего не держит. Ей очень страшно от того, что ее ожидает, но… Я так понимаю, в жизни вашей дочери произошло нечто ужасное. То, что она не смогла пережить или не захотела. Смерть, разочарование, предательство,- Стивен снова замолчал, внимательно вглядываясь в лицо сидевшего напротив собеседника:

-Вы мне все рассказали, господин Разумовский? Или есть что-то, о чем умолчали?

Тот встал, прошел к бару, плеснул в стакан коньяк и залпом выпил.

-Вы знаете все, что вам необходимо,- процедил он сквозь зубы.

В кабинете повисла тишина. Было слышно, как в окно бьет мокрый снег. Никто из собеседников не решался нарушить возникшую паузу. Стивен был хорошим психологом и понимал, что его клиент не договаривает, скрывая что-то важное. Он даже догадывался, о чем тот упорно молчал, в этом и была проблема. Необходимым условием было, чтобы Разумовский сказал об этом сам.

          «Что ж»,- мысленно уговаривал он себя: «Ты сделал все, что мог. И не твоя вина, что этот самодовольный тип, думает, что за деньги можно купить все»,- хотя в душе доктора все клокотало: «Неужели ты не видишь, что твоя дочь погибает! Еще немного и будет поздно! И никто, никто ее не спасет! А она все еще ждет тебя…!».

Олигарх молчал.

         -В таком случае, я бессилен чем-либо вам помочь,- тяжело произнес профессор.

          Разумовский смотрел пустым взглядом в окно, но слышал все, о чем говорил Стивен. Почти два года его дочь находилась в коме. И чтобы вернуть ее к жизни, не помогали все его деньги.

           -Что еще можно предпринять? Колдуны! Шаманы! Ну, я не знаю, что-то же можно сделать?!- впервые повысил голос Олег.

           -Вы это серьезно?- удивился Стивен.

           Разумовский, наконец, оторвался от окна и повернулся. 

-В моем положении не до шуток.        

-Я не это имел в виду. Есть немало способов вернуть душу в тело. Как вы правильно заметили колдуны, шаманы и им подобные, возможно, смогут это сделать. Только нужен ли вам зомби с безразличным, пустым взглядом, в глазах которого не отражается никаких чувств, даже если это лицо вашей дочери? Наверное, это звучит жестоко, но это правда. Вы же хотели услышать правду?

         -Вы можете назвать их имена?- не сдавался олигарх.

         -Могу, но не буду,- и тут Стивена прорвало. Он вскочил на ноги и нервно прошелся из угла в угол,- Вы даже не представляете о чем просите.

Олигарх внимательно следил за ним.

- Благими намерениями выстлана дорога в ад,- продолжил профессор.

Разумовский недоуменно смотрел на него, не понимая, куда тот клонит. Стивен между тем продолжил:

- Вам известно выражение: «Поцелуй черной вдовы»?

-Я знаю эту легенду. И в чем здесь связь?

Стивен смотрел в холодные глаза собеседника и видел в них пустоту.

-Вы не знаете, с чем хотите связаться. Вся их сила идет от темной стороны, а она никогда никого не отдает,- окончание предложения Стивен произнес громко и четко, делая ударение на каждом слове,- Главная их цель душа.  И дочь не спасете и сами погибнете.

-Но какой-то выход существует?

-Молитесь,- Стивену было жаль этого человека,- Вы русский, а в России много святых мест, чудотворных икон.        

-Я неверующий.

         -Тем более, Олег Михайлович. То, что сделала ваша дочь, является тяжким грехом в любой религии. Ей сейчас очень нелегко, душа трепещет от того, что ее ожидает. Так помогите ей. Кто, как не отец, поможет своему ребенку?! Вы…

        -Я вас понял, доктор Стивен,- перебил профессора, Разумовский,- вас проводят. Деньги за  консультацию переведут на ваш счет. Я вас больше не задерживаю.

На профессора было тяжело смотреть. Боль. Разочарование. Жалость. Чувство вины. Все это на короткий миг отразилось на его лице. Усилием воли он взял себя в руки.

        -До свидания, Олег Михайлович,- попрощался доктор, направляясь к выходу, и уже взявшись за дверную ручку, внезапно оглянулся:

-Все же позволю последний совет. Сходите в церковь, поставьте хотя бы свечку. А по поводу денег замечу, это не самое главное в жизни. Да поможет вам Бог.

 

Разумовский тупо смотрел в окно, не замечая ничего вокруг. Погода сменилась, как и обещали, поднялся ветер и пошел снег. Крупные мокрые хлопья на какое-то время прилипали к стеклу, образуя плотное белое покрывало, но, не выдержав собственного веса, покрывало снежным комом сползало вниз, оставляя после себя мокрую дорожку. Теперь дальше трех метров, вообще было ничего не разглядеть. Впрочем, Олегу это и не требовалось. 

… В какой-то момент его жизнь свернула с накатанной дороги. Он даже сам не мог понять, когда это произошло. Может в тот день, когда дочь ввела себе смертельную дозу, а может еще раньше, когда погибла жена Катя.

-Катюша…,- чуть слышно выдавил он из себя.

Она была тем человеком, кто понимал и принимал его таким, какой он есть, и была единственным, кто не оттолкнул его, когда прозвучал роковой выстрел, оборвавший жизнь отца. С детства он был предоставлен самому себе. И даже поделиться своими детскими радостями, было не с кем. Матери он не помнил, а для отца, партийного руководителя, всегда на первом месте была работа. Маленький Олег, как губка впитывал все, что говорил отец. Может быть поэтому ни в школе, ни в институте у него не было друзей. До сих пор он так и не понял, что же Катюша смогла рассмотреть, в этом серьезном, и даже угрюмом молодом человеке. Но  благодаря ей, Олег начал потихоньку оттаивать. И только она осталась с ним рядом, когда вскрылись страшные факты их семьи, охраняла семейный очаг своей любовью.

  Они уехали за границу, чтобы начать все сначала. Как же ему сейчас не хватало ее. Разумовскому вдруг припомнились их «вечера мечты», как прозвала их Катя. Они делились друг с другом самым сокровенным, строили планы, делали первые робкие шаги по пути их осуществления, и вместе радовались первым победам. Тогда-то он и заметил одну особенность, если Катюша не одобряла его замыслы, они не сбывались, словно она видела и знала все наперед. Это задело. Кто же знал, что маленькая трещина между ними со временем превратится в пропасть. Когда бизнес встал на ноги и вопрос денег не висел над ними мечом, Олег стал избегать совместных посиделок, стараясь реже бывать дома. Он стал жестче и нетерпимей. Маленькая заноза по имени гордыня, засела глубоко в душе.

          Тем печальней было то, что произошло дальше. Наверное, тогда и прозвучал первый звонок. Пьяный водитель сбил Катю, когда они с Анютой возвращались домой. Она смогла оттолкнуть дочь из-под колес грузовика, а вот сама не успела. Вопреки медицинским прогнозам, она еще три дня отчаянно цеплялась за жизнь и ждала его возвращения из командировки.

Что-то оборвалось у него со смертью жены. Потух тот огонек, что согревал его в жизни. Однако общая беда не сблизила отца с дочерью. Наоборот, через год он отправил ее жить и учиться в престижный колледж, а сам с удвоенной энергией, взялся за дело.

«На войне все средства хороши»,- любил он повторять тогда, не замечая, что всю свою жизнь, впрочем, и не только свою, превращает в битву.

 Бизнес он сохранил, пройдясь по головам конкурентов и друзей, а вот дочь…

С каждым годом Анюта все больше походила на свою мать. В ее поведении, жестах он узнавал свою Катюшу и…,  тем тяжелей ему становилось. Девушка тоже нелегко переживала их отчуждение, но молодость все равно берет свое. Его дочь первый раз влюбилась.

Разумовский понимал, что рано или поздно это непременно должно произойти, но никак не думал, что будет так больно. Олег попытался поговорить с дочерью, но было уже поздно. Он стал чужим. Вот тогда он решился.

Кто же знал, что его слова, воспримут так буквально. Возлюбленный дочери разбился насмерть, вылетев на машине, на огромной скорости с шоссе. Все выглядело, как несчастный случай, тем более и эксперты подтвердили, но Анна догадывалась, что это не так. Дочь отдалилась еще больше, а потом Разумовский узнал, что она стала наркоманкой. Лечение не помогло, стало только хуже. И однажды она сделала себе «золотой укол», перед этим отправив ему электронной почтой письмо. В нем было всего три слова:

«Я все знаю…».

Олег зажмурился и ткнулся лбом в холодное стекло. Он забыл. Он все забыл и в очередной раз обманул жену, поклявшись ей перед смертью беречь дочь. Так паршиво на душе еще не было никогда. Захотелось подставить лицо бушующей за окном пурге, чтобы смыть весь этот фальшивый налет, маску, которая стала его жизнью, оторвать от себя с мясом привычки, рабом которых он стал, но…, это было невозможно. Чтобы поступить так, надо родиться заново. Разумовский сжал кулаки и со всей силы ударил бронированное стекло. Ноги вдруг перестали его держать, и он медленно сполз вниз. Захотелось, как в детстве, закрыть лицо руками и заплакать. Это непременно бы произошло, если бы в голове не промелькнула шальная мысль:

«… а сколько же лет, ты не был у нее на могиле? Пять? Шесть?».

Это прозвучало так явственно, что Разумовский оглянулся. Кроме него в кабинете никого не было. Он стал лихорадочно считать, припоминая даты и года, а когда закончил, испытал шок. После того, как он перевез ее прах в Москву, прошло двенадцать лет. А самое ужасное, Олег не помнил, где ее могила.

-Прости. Прости, Катюша. Помоги мне,- как заклинание твердил он тихо.

Несколько минут он сидел на полу и приходил в себя. В голове был полный сумбур, а в душе напротив, становилось легче. Наконец все встало на свои места. Разумовский встал и подошел к столу.

-Верочка, пусть подготовят машину,- произнес он в микрофон,- через пять минут выезжаем.

-Что передать охране, Олег Михайлович? Куда поедете?

-На кладбище.

 

Третий час Разумовский вместе с охраной прочесывали темное кладбище, заглядывая в каждую ограду. Мокрый снег стоял стеной, засыпая дорожки и памятники. Фонарики помогали мало, выхватывая из темноты лишь метра три-четыре. Все уже порядком промокли и замерзли, и лишь упрямство Разумовского заставляло их продолжать начатое. Олег и сам сильно продрог, но был настроен так решительно, что готов был свалиться где-нибудь под кустом от усталости, чем отступить.

Миновал еще час. Благое дело все больше и больше походило на авантюру. Разумовский огляделся. Его люди уже просто ходили друг за другом от памятника к памятнику, даже не всматриваясь в надписи. Мрачный некрополь высасывал последние силы, уводя их все дальше от жизни.

-Олег Михайлович,- услышал он за спиной голос Бориса, нового начальника охраны,- люди устали, замерзли. В такой метели мы не сможем ничего отыскать. Давайте перенесем на завтра. Тем более с утра администрация будет на месте. Они даже все расчистят до ограды. 

Конечно же, Малышев был прав и, наверное, стоило прислушаться к его словам, но что-то мешало Разумовскому поступить так. Наверное, ощущение того, что он предаст Катю еще раз.

-Ты вот что Борис, бери людей и возвращайтесь к машинам, а я еще вон до того дерева дойду,- и Олег посветил фонариком, указывая на кривую березу,- Я чувствую, что она где-то рядом.

-Нет, Олег Михайлович, так не пойдет…

В этот момент сзади послышались тревожные голоса. Они вернулись. Борис нагнулся к лежащему на снегу охраннику и тихо выругался. Неестественно выгнутая нога, была красноречивей всяких слов.

-Как вас угораздило,- не скрывая раздражения, спросил он.

-Темно, не видно же ничего, вот у него нога и провалилась.  

-Открытый перелом,- пояснил Разумовскому Борис,- необходимо жгут наложить, а то кровью истечет, даже до больницы не успеем довести.

Видимо у Малышева был опыт в подобных вещах. Он ловко перетянул ногу ремнем и зафиксировал ее.

-Олег Михайлович, необходимо срочно в больницу.

-Я понял Борис. Давай сделаем так, ты съездишь в больницу и вернешься за мной. Думаю, у тебя займет это минут тридцать-сорок, а я пока здесь похожу.

Малышев колебался.

-Оставь мне его пистолет,- Разумовский кивнул на раненого,- если тебе так будет спокойней.

-Нет, Олег Михайлович,- принял решение Борис,- мы сейчас с раненым к джипу, а вы постарайтесь не отстать, а там уже решим.

Это было сказано так, что Разумовский понял, спорить бесполезно. Он видел Малышева всего второй раз в жизни, но чем-то он ему определенно нравился. Может своей независимостью, профессионализмом, а может тем, что напоминал его в молодости.

Через минуту четыре человека растворились в белой мгле.

Разумовский держался за охранниками, стараясь не отставать. Подсвечивая фонариком, он всегда держал в поле зрения их силуэты, уговаривая себя, что поступает правильно. Что это временное отступление, и завтра он непременно вернется и доделает все, что не сумел сегодня. Однако легче от этого не становилось.

Фонарик вдруг мигнул и погас. Олег потряс его, тот включился на секунду и снова погас.

«Этого еще только не хватало»,- мелькнула мысль.

Мужчина остановился и еще раз выключил и включил фонарик. Яркий сноп света прорезал снежную мглу. Разумовский успел заметить, как двое охранников с раненым на руках свернули в боковой проход, и бросился их догонять. Видимо раненому стало хуже, поэтому теперь они почти бежали так, что Олег едва поспевал. Три темных силуэта мелькали между могилами, словно пытались от него оторваться и он едва успевал разглядеть, куда они поворачивали. Разумовский уже не разбирал дороги, главной его мыслью было:

«…не отстать».

От этой бешеной «гонки» Олег нагрелся. Он вдруг почувствовал необычайную легкость во всем теле, словно только что вышел на легкую прогулку вокруг дома.

Наконец Разумовский увидел, что все остановились и сумел подобраться ближе. Когда до темного силуэта оставалось метров пять, мужчина вдруг осознал, что это не Борис. Да и вообще, фигура человека не подходила ни одному из охранников. Незнакомец был невысокого роста, по крайней мере, ниже его на голову, и совсем не богатырского телосложения. Тяжелый капюшон был надвинут на голову, закрывая лицо. Олег направил луч света в лицо незнакомцу, но фонарик мигнул последний раз и погас. Какое-то время он напряженно вглядывался в мрачный силуэт, пытаясь под темным капюшоном разглядеть лицо. Что-то знакомое чудилось ему в этом человеке.

Мысли лихорадочно сверлили мозг, пытаясь различными кошмарами напугать Разумовского, но почему-то страшней от этого не становилось.

-Кто вы?- голос Олега был спокоен, как никогда.

Незнакомец промолчал и сделал шаг в сторону.

… Тоненькая рябинка заметно подросла. Словно невеста она красовалась в своем белоснежном наряде, сверкая алыми сережками ягод. Куст «дикой» сирени разросся вдоль ограды, подбираясь к рябине и  почти полностью скрывая памятник. Фотография потускнела и покрылась трещинками, но Катюша улыбнулась ему, как тогда, при их первой встрече.

На глаза навернулись слезы. Олег провел рукой по фотографии, очищая от снега.

-Здравствуй, любимая…,- голос дрогнул, и Разумовский просто уткнулся головой в портрет. О многом хотелось поведать, рассказать ей, но слова застряли в горле. Он просто сидел и тихо плакал. Ему  все время казалось, что Катюша стоит рядом и слушает его. Олег даже ощущал аромат ее духов, почувствовал прикосновение рук.

Разумовский повернулся к незнакомцу. Тот стоял на прежнем месте и ждал. Олег не стеснялся блестящих в глазах слез и был глубоко признателен ему, кем бы он ни был.

-Благодарю вас. Благодарю за все,- тихо повторил он.

Незнакомец молча повернулся и пошел по заметенной снегом алее. Разумовский смотрел на удаляющуюся фигуру и отмечал про себя, что за ним не оставалось следов. Человек прошел с десяток метров и оглянулся. Олег не сразу понял, что он хочет от него, но видимо незнакомцу терпения было не занимать. Наконец до олигарха дошло, и он встал с колен. Они так и шли друг за другом. Впереди в балахоне с капюшоном незнакомец, а за ним, с трудом перелезая через сугробы, Разумовский.

 

Темный силуэт здания проступил сквозь белую пелену неожиданно. Олигарх на минуту остановился, разглядывая строение. Одинокая маковка с крестом возвышалась прямо перед ним. Без сомнения это была церковь. Олег подошел ближе.

 Из старинного красного кирпича она была совсем небольшой. Стены обветшали, штукатурка осыпалась кое-где вместе с кирпичом. Кованые решетки на узких окнах в некоторых местах были погнуты, но еще прочно держались на своих местах.

Разумовский успел заметить, что силуэт незнакомца стал расплывчатым, фигура его дрожала, готовая  растаять. Вот он подошел к двери и исчез, словно прошел сквозь нее. Почему-то это не удивило.

Ржавая дверь громко вскрикнула и неохотно открылась, когда Олег потянул за тяжелое кольцо. Сняв шапку, мужчина неуверенно перешагнул порог. Наверное, раньше он никогда бы не решился на такой шаг, но сегодня какое-то неведомое до селе чувство гнало его все дальше и дальше, заставляя делать необъяснимые глупости.

Внутри церковь оказалось еще меньше, чем снаружи. На обшарпанных стенах местами сохранилась роспись.  Древние лики святых мерцали в свете лампадок и от этого казались живыми. Разумовскому даже показалось, что когда он вошел, они посмотрели в его сторону. Никого не было видно, и только негромкий голос гулко отзывался под сводом. Олег прислушался, пытаясь понять, о чем тот говорит, но кроме отдельных слов не разобрал ничего. Он тихо стоял у двери, боясь нарушить службу своим дыханием. Запах ладана щекотал ноздри, все глубже проникая внутрь, и растекался умиротворяющим теплом по телу.

Разумовский с удивлением вдруг обнаружил, что смотрит на все происходящее, как бы со стороны и даже не с высоты своего роста, а намного выше. Это и зачаровывало, и пугало. Чтобы остановить видение, он, что есть силы ущипнул себя за ногу и чуть не закричал. В тот же миг все закончилось. Он стоял там же где и раньше.

 Священник закончил чтение и подошел. Лампадки давали слишком мало света и, Олегу никак не удавалось разглядеть его лица. Ему вдруг нестерпимо захотелось потереть то место, за которое он себя ущипнул, но сделать это при священнике не решался.

-Болит?- неожиданно спросил тот с улыбкой в голосе,- Потри, не стесняйся. Никто не вправе судить тебя здесь.

-Кто вы?- спросил Разумовский.

-Называй меня отцом Феофаном,- старик говорил не спеша, делая паузы в словах,- Ты не удивлен?!

-Нет.

-Почему?

-Последнее время со мной случается много странных вещей, взять хотя бы сон, который снится каждую ночь. Правда мне никак не удается увидеть его до конца. Я просыпаюсь среди ночи с ощущением беды. С чувством того, что опаздываю, что еще немного и произойдет то, чего уже никогда не исправишь, и никогда потом себе не простишь. В моих руках рвется веревка, прядь за прядью, пока не остается одна, последняя. Что может выдержать тонюсенькая, жалкая нить? Что находится на другом конце ее? Мне некогда раздумывать об этом, я просто изо всех сил тяну ее наверх, пока она не оборвалась. Вот оно место обрыва уже рядом. Я тянусь к нему рукой и…, просыпаюсь от крика,- Олег замолчал, удивляясь, почему он вообще об этом заговорил.

-А если это не сон?! У тебя не возникало мысли, что это правда?!- отец Феофан внимательно смотрел ему в лицо, а казалось, что заглядывает прямо в душу,- Что на другом конце нити твоя дочь.

Разумовский и сам догадывался, но старательно гнал от себя эту мысль.

«Да и чем еще он мог помочь ей? У нее и так всю жизнь было все лучшее. Лучшие игрушки, учителя, машины, врачи, лекарства. Сколько денег он потратил на все это? Ну не молиться же на самом деле?!».

-Деньги, деньги, деньги… Действительно, не молиться же!- Олег вздрогнул, словно священник подслушал его мысли. Между тем тот продолжил,- Гордыня говорит в тебе. Самость - корень грехов. Отпадающий от Бога, на чем другом может остановиться как не на себе? Вот и самость.

-???

-А не сам ли ты оттолкнул от себя дочь. И когда она была еще ребенком, и еще раз позднее, когда стала взрослой и полюбила. «Чтобы я больше о нем ничего не слышал»,- не твои ли это слова, когда Анна рассказала о своем женихе? Твои «нукеры» правильно поняли приказ хозяина, хоть ты старательно гнал эти мысли. В душе ты хотел именно  наказать его.

Разумовский поднял голову, собираясь сказать священнику что-то дерзкое, обидное и…, замер на полуслове. Внезапно пламя лампадки всколыхнулось и на миг осветило лицо отца Феофана. Олег определенно знал его или, по крайней мере, видел раньше.

Священник повернулся к иконе и перекрестился.

-Сорняком она выросла на твоем огороде,- грустно добавил он,- Полюби ее. Полюби хоть сейчас, когда она уже готова предстать перед Богом. Эта любовь и в ней зародит любовь. Когда же это будет: любовь сама все устроит. Люби Бога и ближнего - и вся премудрость!

Разумовский колебался. Еще минуту назад он готов был наговорить всякой гадости священнику, но теперь вся спесь куда-то делась. Отшелушилась и осыпалась на землю.

- Беда в том, что потух огонек в твоем сердце. Сам ли ты зажигал его? Нет. И снова зажечь тоже не твое будет дело. А Тот, Кто зажигает, не поблажлив. Проси и моли, а у Него один ответ: «Зажигал уже. Зачем погасил?»...,- священник снова перекрестился.

-Ты так и не понял, кого в провожатые тебе дал Господь, кем была для тебя твоя Катюша. Она твой ангел-хранитель. Ни что-то аморфное, невидимое, неосязаемое, а из плоти и крови, со своими страхами и переживаниями, с грехами и ошибками, с верой и бесконечной любовью. Так помоги ей сейчас. Два года она спасала вашу дочь. Рвется нить и, нет больше сил ее держать. Катюше и нужна-то была всего-навсего твоя молитва.

-Я не умею,- выдавил Разумовский из себя.

-Ты начни и научишься. А я помогу тебе,- и отец Феофан опустился на колени.

Олег плохо понимал, что происходило дальше. Язык хоть и был похож на современный, но с непривычки воспринимался с трудом. В голове вертелось лишь одно: «Господи помилуй!», да пожалуй, еще глубокий взгляд с иконы, который видел его насквозь.

-А это ничего, что я некрещеный?- спросил священника Олег, когда молитва закончилась.

-То, что не носишь крест, конечно грех, но твоя матушка сумела окрестить тебя незадолго перед своей смертью, пойдя против воли мужа. В этой самой церкви. Ты был худеньким, тихим малышом. Двое твоих сверстников ревели в три горла, когда отец Алексий крестил вас, а ты единственный с серьезным видом озирался по сторонам, словно пытался понять происходящее.

-Откуда вы все знаете так подробно? Кто вы?

-Я твой крестный,- улыбнулся старик.

-А у меня даже крестик не сохранился,- отчего-то вдруг смутился Разумовский.

-Вот он,- священник раскрыл ладонь,- И давно тебя ждет.

-Но почему он оказался у вас?

Священник тяжело вздохнул.

-Через два дня, после того, как тебя крестили, твой отец пришел в церковь. За его спиной, словно  черные ангелы смерти, стояли несколько человек в штатском. Как он обо всем узнал, сказать не могу, но был очень зол. Он швырнул крестик на пол и придавил его ногой. Не хочу повторять, что говорил твой отец, но слово свое сдержал. Церковь надолго закрыли. Лишь много позже я узнал, что твоя матушка слегла после этого случая. Что уж там произошло между мужем и женой не могу сказать, но болела она недолго. Сгорела, как свеча,- отец Феофан перекрестился,- Больше пятидесяти лет я хранил твой крестик в надежде, что ты когда-нибудь вернешься. Нагнись.

Олег склонил голову.

-Что же дальше?- поинтересовался он.

-И дальше, и всегда, смотри на небо, и всякий шаг своей жизни так соизмеряй, чтоб он был ступанием туда.

-А как же моя дочь? Что будет с ней?

-На все воля Божья,- негромко ответил священник, а потом еще тише добавил,- и твоя…

Разумовский не совсем понял, что старик этим хотел сказать, но переспрашивать не стал. За сегодняшний вечер он и так получил столько информации, что не укладывалось в голове. В душе творилась сумятица. Жена, дочь, мать, отец, как же слеп и глух он был раньше! Душа рвалась к той, кого любил, а вот тело, которое никогда его раньше не подводило, отказывалось слушаться. Ноги в коленях дрожали, легкие с трудом выталкивали воздух из груди, чтобы хоть как-то сделать новый глоток. Острая боль пронзила грудь.

-Отец Феофан, мне бы на воздух,- с трудом произнес он.

-Я буду тебя ждать,- кивнул тот головой.

Всем телом Разумовский навалился на входную дверь. Та снова протяжно скрипнула и открылась, выпуская на улицу. Метель швырнула в лицо снежный заряд, пытаясь привести его в чувство, но он даже этого не заметил. Олег сделал несколько шагов и тяжело осел прямо в сугроб, привалившись к чему-то спиной.

 

-Олег Михайлович! Олег Михайлович!

Очнулся Разумовский от того, что кто-то его тряс за плечо. Он открыл глаза и узнал Бориса. Попытался улыбнуться, скривив рот. Получилось что-то среднее между оскалом и улыбкой.

-Ну что же вы Олег Михайлович,- отряхивая от снега олигарха, отчитывал его, как маленького Малышев,- разве так можно? Мы вас второй час по всему кладбищу разыскиваем. Всех на уши поставили…

-Шапку потеряли, всю голову снегом занесло. Возьмите хоть мою пока.

Не сразу ему удалось в заснеженной фигуре разглядеть шефа. Тот стоял на коленях, уткнувшись головой в памятник, а нарядная рябина словно гладила его по голове, под порывами ветра касаясь своей веткой.

Разумовский постепенно приходил в себя. Взгляд стал осмысленней.

-Боря, я нашел ее,- замерзшей рукой он стряхнул с памятника снег,- Это моя Катюша!

С фотографии смотрела молодая женщина, мягкая улыбка светилась добротой и нежностью, от которой становилось легко.

Борис непроизвольно улыбнулся в ответ.

-Как у Ирины.

-Что?!- не понял Олег.

-Жена моя, Ирина,- с грустью в голосе, признался Малышев,- улыбка у нее была, такая же светлая.

-Почему была?

-Она погибла около года назад.

-Как это случилось?- Разумовский повернулся к Борису.

Тот отпустил голову, чтобы скрыть слезы. Даже спустя столько времени, сердце все также щемило, словно это произошло вчера.

-Несчастный случай. Машина сбила. Свидетелей не было. Водитель скрылся,- Борис говорил односложно, скупо, выдавливая из себя слова:

-Дочери так и не смогли сказать правду…

Разумовский задумался: «Странно как-то получается, Малышев работает первый день, а такое впечатление, что он знает его давно. Прямо родство душ»,- удивился Олег и спросил:

-Как зовут девочку?

-Василиса,- улыбнулся Борис.

-Сколько ей?

-Шесть скоро.

-Про маму спрашивает?- поинтересовался он.

-Теперь реже. Чаще рисует, но обязательно в виде ангела. Даже на фотографии, где мы все вместе, нарисовала маме крылышки. Разговаривает с ней во сне, а больше ни с кем общаться не хочет. Молчит.  Показывали врачу, тот предложил пройти клиническое обследование. Я сначала согласился, отвез Василису в клинику, а теперь вот сомневаюсь…,- Малышев замолчал.

Олег вспотел: «Господи, все повторяется…».

-Двадцать лет назад на глазах моей дочери погибла ее мать,- Разумовский почему-то был уверен, что это важно для Бориса. Он говорил тихо и неторопливо, тщательно подбирая слова,- для маленькой Анюты, это был стресс. Я много работал и мало уделял ей времени впрочем, как всегда. Не могу сказать, когда это произошло, но дочь вдруг начала рисовать, хотя раньше никогда не брала карандаш в руки. Догадайся с одного раза, что она рисовала?!

Разумовский внимательно посмотрел в расширенные от удивления глаза Бориса.

-Правильно..., ангела. Моя ошибка в том, что я, как и ты обратился к врачам, а надо было к священнику. После обследования Анютка замкнулась. И снова меня не было рядом, а потом и вовсе отправил ее в закрытый лицей. Я делал одну ошибку за другой, не осознавая, что разрушаю то, что так долго создавали вместе с Катюшей, свою семью. Чем успешней шли мои дела, тем черствей становилась душа. Дошло даже до того, что мы виделись с дочерью по графику, или когда у меня было «окно». Часто прикрываясь работой, мы забываем самое главное!

-???

-Ты береги ее, Боря. Ты сейчас все, что есть у нее. Не перекладывай это на чужие плечи, потом никогда не сможешь себе этого простить. Будь с ней…,- Разумовский хотел добавить что-то еще, но голос дрогнул.

Мужчины замолчали, думая каждый о своем.

-Может пойдем, Олег Михайлович, поздно уже. По пути в церковь заедем, свечку поставим, а  хотите, службу закажем,- попытался Борис снова уговорить олигарха.

Разумовский удивленно посмотрел на него.

           «Церковь!»,- пронеслось в голове.

-Конечно же! Как я мог забыть?!- он вскочил на ноги,- Пойдем. Ты должен сам увидеть.

Он действовал так стремительно, что Малышев не успел ничего предпринять.

-Олег Михайлович, куда же вы?! Нам в другую сторону!- только и успел крикнуть он вдогонку,- Там ничего нет,- добавил   тихо.

-Это здесь рядом, на соседней алее!

                               

 «Сейчас. Я сейчас»,- лихорадочно билась в голове олигарха мысль.

Где-то в глубине сознания, тонко и протяжно звенела струна. С каждым шагом звук становился все сильней, тоньше и…, от этого становилось тревожно на душе.

Разумовский побежал.

«… Поворот»,- краем сознания отметил он.

Темный силуэт здания показался, как и в прошлый раз, неожиданно. Олег остановился, переводя дух и, дальше пошел шагом. Сердце трепетно билось в ожидании встречи.

«Вот если бы еще не этот тревожный звук?!»,- и в тот же момент струна взвизгнула последний раз и лопнула. Стало тихо, но от этой тишины стало еще страшней.

До церкви он не дошел несколько шагов. Улыбка еще несколько секунд держалась на губах, но словно восковая маска под воздействием огня, черты лица оплывали, меняли очертания, превращаясь в гримасу. Разум отказывался верить. Этого не могло быть. Этого просто не могло быть!!

-Неправда…- в растерянности прошептал он.

Покосившаяся маковка чудом держалась на разрушенном куполе. Массивная железная дверь, сорванная с петель, валялась рядом на ступеньках. Огромный провал зиял там, где раньше был вход. Сквозь него было видно, что творилось внутри. Груды битого кирпича, занесенные снегом, вывороченные с корнем решетки и следы пожарища. Сравнительно целой оставалась лишь самая дальняя стена от входа, преграждавшая путь в алтарь.

На деревянных ногах Олег двинулся вперед. Глаза горели, словно в них насыпали песок, все вокруг плыло, как в тумане. Он с трудом преодолел три ступеньки и оказался в дверном проеме. Рукой нащупал шероховатую стену, чтобы опереться. Ноги, в который уже раз сегодня, отказывались ему подчиняться. Хотелось заплакать, зареветь во все горло, как в детстве, горько и безутешно, но слез не было. Ничего не было. Ни сил. Ни желаний. И воздуха тоже не было.

Разумовский задыхался.

«Обман. Все обман. Катюша. Отец Феофан. И даже этот всепонимающий и всепрощающий взгляд - ОБМАН…».

Где-то в глубине, заплакала душа.

«Все зря. Жизнь напрасна. Все, кто его когда-то любил, уходят. Ушли. Даже НАДЕЖДА покинула его. Осталась только ПУСТОТА».

Он умирал.

«… Так и не переступив эту черту…»,- пронеслась запоздалая мысль.

«Папа!!!»,- нарушил вдруг пустоту раздирающий душу крик.

Разумовский вдруг наяву увидел, как рвется последняя прядь. Как в беспросветном мраке исчезают, наполненные ужасом, глаза дочери. До последней секунды она верила в него.

Что есть силы, он рванул душивший галстук.

 

… Кажется, он падал целую вечность. Взгляд скользнул последний раз по уцелевшему своду, выхватив среди следов разрушений два странных пятна, похожих на два глаза и…, «потух». Шелковый галстук с бриллиантовой заколкой отлетел в сторону.

Подбежавшие охранники упасть не дали. Они усадили Разумовского, расстегнули ворот рубашки. Тот был без сознания. Борис проверил пульс. Сердце стучало четко и ровно.

-Обморок,- негромко произнес Малышев,- давайте его в машину.

Четыре пары рук подхватили Разумовского.

Борис на секунду задержался. Чисто по-человечески, Разумовского было жаль. Погибшая жена, дочь второй год между жизнью и смертью. А после сегодняшних впечатлений у любого может поехать крыша.

Малышев внимательным взглядом окинул развалины, чувствуя на себе чей-то взгляд, что-то все время мерещилось ему в этих развалинах. Неожиданно для себя Борис перекрестился. Не то, чтобы он был верующим, просто привык доверять своему чувству. 

«Не все правда, что ты видишь»,- припомнились вдруг слова его наставника: «Научись чувствовать, только тогда станешь профессионалом».

Пора было уходить. Он повернулся. Выпавший из рук олигарха галстук лежал в снегу.

«Вряд ли когда-нибудь еще пригодится»,- промелькнула в голове нехорошая мысль, но за вещью все же нагнулся. Рукой ухватил галстук за край. Следом потянулась какая-то нить.

Запутавшись в мудреных вензелях заколки, на разорванном шнурке висел серебряный крестик.

 

-Как он, доктор?- поинтересовался Малышев, когда тот прикрыл дверь.

-Пока все так же, без изменений.

-То есть, никого не видит и не слышит?

-Совершенно верно. Смотрит в одну точку и никакой реакции на происходящее. Я даже теперь не представляю, как ему сказать о дочери.

-А что с ней?

-Час назад она умерла, не приходя в сознание.

Доктор замолчал, потрясенный Малышев, тоже. В голове Бориса творилось что-то непонятное. Ему показалось, что там на кладбище, сам того не осознавая, он прикоснулся к чему-то такому, во что все мы хотим и боимся верить одновременно и то, что это живет в каждом из нас. А еще понял, что теперь жизнь и судьба Разумовского зависит и от него, Малышева тоже. Он вдруг почувствовал, как рука, сжимавшая в кармане крестик, вспотела.

-Александр Иванович,- прервал затянувшееся молчание Малышев,- к нему сейчас можно?

-В принципе да, только прошу учесть его состояние. Вдобавок ко всему, я сделал ему успокаивающий укол. И…,- доктор замялся,- не говорите пока ему ничего про дочь.

Борис осторожно открыл дверь и вошел. Разумовский этого даже не заметил. Малышев подошел ближе.

Пустой взгляд шефа не отражал ничего. Он шел куда-то сквозь Бориса вдаль.

-Олег Михайлович,- негромко позвал он Разумовского.

Тот молчал. Он легонько потряс его за плечо. Безвольная кукла лишь покачалась из стороны в сторону, не сводя своего взгляда с той точки, куда был устремлен.

-Олег Михайлович,- снова позвал его Борис,- собирайтесь, нам надо ехать. Я и машину уже подготовил. Поедем.

Никакой реакции.

-… И крестик ваш нашел. Вот посмотрите,- Малышев поднес крестик к лицу Разумовского.

И снова мимо.

Борис растерялся. Он рассчитывал, что увидев крестик, тот как-то отреагирует, но шеф по-прежнему был глух и нем. Малышев понял, что проиграл. Приподняв одной рукой голову Разумовского, он надел ему на шею крестик. На минуту задержался и направился к двери.

«По крайней мере, я попытался»,- успокаивал он себя.

Борис проделал половину пути, когда сзади послышался голос Разумовского. Он был тих и слаб, но ему все-таки удалось расслышать, что говорил тот:

-Зачем. Моя дочь…,- было видно, что слова давались ему с трудом,- Анюты больше нет. Все напрасно…

Борис вернулся.

-Еще можно все исправить, Олег Михайлович.

-Поздно. Ничего уже не исправишь.

Малышев так и не поймет никогда, почему вдруг у него вырвалось:

-Все в руках Божьих, и твоих.

Секунду стояла тишина. Затем лицо Разумовского дернулось и осторожно повернулось в сторону Бориса. Оно все еще оставалось таким же осунувшимся, изможденным, но глаза уже смотрели вполне осмысленно.

-Все в руках Божьих и твоих,- повторил Малышев.

По щеке Разумовского скатилась слеза.

-Спасибо,- тихо ответил он.

 

Разумовский с трудом пробирался по занесенной снегом тропинке. Борис шел следом на некотором отдалении и видел, как тяжело приходится ему сейчас. Все свои силы в жизни, тот потратил на поиски чего-то (а только ли он один), не оставив их для самого главного.

С каждым пройденным шагом, Олег чувствовал, как силы возвращаются к нему, как крепнет в душе уверенность.

Откуда-то сверху раздался крик ворона. Разумовский поднял голову. Одинокая замерзшая птица, сидела на верхушке березы и с интересом разглядывала его. В каждом ее крике сквозило удивление. Человек улыбнулся.

Церковь снова появилась неожиданно, словно выплыла из другого измерения. И маковка, и двери, и все остальное были там, где им и положено быть.

Олег снял шапку и перекрестился. Когда поднял глаза, заметил у двери знакомую фигуру старца. Разумовский ничуть не удивился этому. Он уже догадался, их встреча неспроста.

 Молча подошел за благословлением.

-ОН ждет тебя,- тихо произнес священник.

Олег кивнул головой. На языке все время вертелся вопрос. Он посмотрел отцу Феофану в глаза:

-Почему…?- но голос подвел.

-Почему ты видишь то скромную деревенскую церковь, то развалины? Ты это хотел спросить? 

 Разумовский кивнул головой.

-Это зависит от того, во что ты веришь. В отличие от тебя, я вижу большой, светлый, белокаменный храм, с огромными окнами и золочеными куполами, рвущимися в небо, ты слышишь крик ворон, а я пение херувимов, ты лицезреешь вокруг смерть, а я любовь, огромную и всепрощающую…

-…?

-И еще запомни, Господь и на Страшном Суде будет не то изыскивать, как бы осудить, а как бы оправдать всех. И оправдает всякого, лишь бы хоть малая возможность была…

Разумовский потянул тяжелое кольцо.

Он стоял в темноте, ощущая спиной холод двери. Рука непроизвольно потянулась ко лбу.

«Господи помилуй меня грешного»,- прошептал он.

Где-то на другом конце Вселенной, вспыхнул огонек.

«Как далеко…»,- пронеслась в голове мысль: «… жизни не хватит, чтоб дойти!».

«Все в руках Божьих и твоих»,- пришел ответ.

Первый шаг, как в детстве, самый важный и самый сложный. К нему можно готовиться всю свою жизнь, но так никогда и не решиться сделать его. Можно прочесть тонны научной литературы, доказывающей, что Бога нет, а можно просто прислушаться к своему сердцу.

 Олег шагнул и…, понял, что пришел.

Бог был рядом с ним, вокруг него, в нем самом.

 

«Господи помилуй…»,- Разумовский не знал никаких молитв и только повторял как заклинание: «Господи…! Господи…! Господи…!».

Голос то затихал до шепота, то срывался в крик. Перед глазами стояла пелена, сквозь которую проявлялся образ Спасителя. Шум в голове нарастал, постепенно превращаясь в барабанную дробь. От стояния на коленях затекли ноги, заболела спина. Во рту пересохло и хотелось пить. Время перестало существовать для него.

«Господи…! Господи…! Господи…!»

 

 Олег увидел, как по светлой дорожке, навстречу идет мама. Он знал ее только по фотографиям, что остались в семейном альбоме.

            «Здравствуй сынок. Ты стал совсем взрослым»,- на него смотрели любимые глаза.

           «Мама!»- прошептал Олег, и прижался к ее рукам, чувствуя тепло и нежность, исходящее от них.

           «Знаю, что тебя мучает»,- звучал в голове ее голос: «Ты не сможешь помочь ей. Это теперь Божье дело»,- Разумовский опустил голову, а женщина продолжила: «Каждый человек при рождении связан с Богом незримой нитью. И только самоубийцы, отрекаясь от Божьей защиты, обрывают эту связь».

           Мимо промелькнула тень и, Олегу показалось, что его лица  коснулось чье-то крыло.

           «Что это?».

           «Душа»,- ответила матушка, улыбаясь: «У младенцев душа чистая, светлая, легкая словно облачко, парящее в небе. Хорошо ей быть рядом с Богом, еще все помнит, не забыла ничего, вот она и радуется, играется. Это уже потом, если человек много грешит, она становится похожей на камень. Никакой силы не хватит, чтобы удержать ее, вот и тянет вниз. Но все в руках человека. Господь не осуждает, по крайней мере, сразу, а дает возможность понять, исправиться».

            Мать гладила его по головке, все с той же улыбкой на губах, приговаривая:

           «Мы все Божьи дети…».

           «Неужели ничего нельзя сделать?!»,- сразу все поняв, обреченно спросил Олег.

           «Если только Господь сам не захочет ей помочь».

 

«Господи…! Господи…! Господи…!- кричала душа.       

«Она сама выбрала свою судьбу»,- вдруг явственно прозвучал ответ.

            «Господи, прошу тебя, помоги. Если надо, возьми мою душу»,- взмолился Олег.

            «Она и так моя. Только чем она лучше? То, что сделала твоя дочь с собой, ты делал с другими. Так чем же ты отличаешься?! Разве тем, что у тебя еще есть время раскаяться. Молись. Та молитва сильна, которая от чистого сердца».

            Разумовский без сил опустил голову.

            «Все Вы в Моей благодати ходите, Моей благодатью дышите и Меня же по-всячески склоняете…, Тебе жаль ее?».

            «Она моя дочь»,- ответил Олег.

            «А у меня вон, сколько вас, и Мне каждого из вас, еще больше жаль».

             Пол под ногами исчез.

            Внизу, от горизонта до горизонта, медленно кружил гигантский водоворот раскаленной лавы. В огненной карусели, то, вспыхивая яркими пятнами на поверхности, то, вновь скрываясь, плыли люди. В немом, душераздирающем крике, слились боль и отчаяние. Распахнутые от ужаса глаза людей, с мольбой и надеждой, глядели в далекое небо. Ужасное зловоние поднималось вверх. В центре водоворота, выделяясь на общем фоне темным пятном, находился огромный провал, куда, как в пропасть, низвергался поток лавы. Разумовский пригляделся внимательней и, почувствовал, как от страха на голове зашевелились волосы. Он вдруг осознал, куда исчезает этот водоворот. Провал был ничем иным, как чьим-то гигантским ртом, в котором исчезала последняя надежда.

          «Что это?»,- беспокойно метнулась душа.

          «Демон, стерегущий вход»,- прозвучал в голове ответ.

            На него, не мигая, смотрели два гигантских омута глаз. Их взгляд завораживал и лишал мужества, опутывая душу паутиной животного страха. Олег впервые ощутил, что такое жуткий страх. Страх, когда не можешь пошевелить пальцем, вздохнуть, да что там, просто моргнуть глазом. Тяжелый взгляд притягивал к себе словно магнит и, казалось, не существовало такой силы, чтобы могла противиться этому.

          «Господи! Ты же можешь! Спаси ее!»,- крик отчаяния прорезал тишину.

           Заплакала от бессилья душа. Впервые Разумовский осознал на что обрек свою дочь.

  «Господи…»,- тихо по-детски, вырвалось у него.

          «Хорошо. У тебя будет шанс спасти хотя бы ее душу. Для этого тебе придется спуститься вниз, чтобы самому  почувствовать то, что чувствует сейчас она».

            Олег посмотрел со страхом в бездну, и судорожно сглотнул.

          «Готов?!».

          «Да»,- тихо вымолвил Разумовский, словно вынес сам себе приговор,- «Что надо делать?».

          «Просто лети, как это часто делал в детстве».

                    

           Падение?! 

           Полет?!

           Упругий, спрессованный ветер свистел в ушах, не позволяя сделать хотя бы один вздох. От быстрого движения из глаз текли слезы. Грешная душа, как камень, тянула в пропасть.

            И все же, это был полет. Робкий, неумелый, некрасивый, но полет. Лишь в самом конце, он сумел замедлить свой стремительный полет, удержаться над бурлящей поверхностью, а не шлепнуться туда со всего маха. Разумовский вдруг почувствовал чью-то поддержку, словно рядом находился родной и близкий человек.

«Катюша!».

            Бескрайняя равнина боли и отчаяния, расстилалась перед ним. По спине пробежал холодок отчаяния. Это было намного больше, чем казалось сверху.

«Как же найти…?!»,- вырвалось из груди.

«Кольцо…»,- снова помогла Катюша.

Разумовский вспомнил о своем подарке дочери на день рождения. Скромное колечко с изумрудом, что они выбирали когда-то вместе с Катей.

Олег не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он спустился сюда. Таяли силы, а с ними надежда отыскать дочь. Ему казалось, что он облетел все, и всюду была только боль. Тяжелый, темный взгляд, давил все сильней. Глаза, словно подернулись какой-то пленкой, но он успевал замечать, как кипящая жидкость, жадно принимала очередную жертву, сомкнувшись над ее головой.

            Все жарче становилась раскаленная лава, все громче крики, все ближе протянутые руки, и…, все меньше сил, чтобы сопротивляться. В душе неровным пульсом билась крохотная искра любви к дочери, кого он по сути дела, давно предал, постепенно затухая, посреди этого огромного человеческого горя. Лишь  Катюша, отдавая всю свою любовь без остатка, не позволяла ему свалиться в небытие, и дарила крохотную надежду. Но и ее силы были не беспредельны. 

         Тысячи глаз смотрели на него в надежде на чудо, тысячи глоток молили в едином порыве, тысячи рук вскинулись вверх, но не было той, которую он искал.

         Огонек мигнул, и…,  Разумовский почувствовал, как силы покинули его.

         В душе не осталось ничего, кроме пустоты и безмерной усталости. Усталости, от которой уже было все равно, что случится с тобой через секунду.

        

         Олег ощутил огненное дыхание поверхности, и десятки рук схватили его. В своем отчаянном броске, в последней надежде спастись, люди цеплялись за него, как за соломинку, не понимая, что, по сути, тянули его все ниже и ниже. Он погружался в пучину, чувствуя, как огонь обжигает его метавшуюся душу. Нестерпимая боль захлестнула израненное тело. Из горла вырвался крик, сливаясь с тысячами других. Разумовский  дернулся ввысь из последних сил, чтобы, может быть хоть еще раз, подняться над поверхностью. Посмотреть на тающее в далекой вышине голубое небо, к которому всю жизнь стремилась душа, и…, внезапно ощутил чью-то поддержку. Новые силы вливались в него, не позволяя больше упасть. И этим силам не было конца. Катюша, мама, отец Феофан, Ирина, Божья Матерь..., знакомые и незнакомые все они хотели одного, помочь. Нескончаемым потоком их сила лилась и лилась отовсюду.

          Олег поднялся выше. Его больше не пугал этот тяжелый, зловещий взгляд. Теперь он был не один, и самое главное помнил, зачем пришел сюда. Разумовский огляделся. Вокруг не изменилось ничего, все та же боль, все тот же страх и отчаяние, но что-то изменилось внутри его, в душе. Там, где всегда была пустота, снова зажег свой огонек Спаситель.

          Олег не поверил глазам и решил, что ему показалось. У черного провала рта, где огненный поток навсегда скрывался в бездне, он заметил, как мелькнул и снова погас, зеленый отблеск изумруда. И еще раз. И еще.

          Прощальный крик больно резанул душу.

        «Папа!».

          Он метнулся туда. Среди леса рук, Олег, наконец, разглядел ту, что искал. Она тянула к нему свои руки, как когда-то тянула их в детстве, и…, погружалась все глубже в темноту небытия. Вот на поверхности остались лишь ее глаза, в которых угасала последняя надежда. А через секунду погасла и она, и только рука с колечком, еще какое-то время продолжала возвышаться над бурлящей поверхностью. Огонек изумруда сверкнул последний раз, и…, рука Олега, погрузившись по локоть в раскаленную лаву, мертвой хваткой сдавила тонкое девичье запястье.

           

 

          Холодный, нудный дождь, моросил третий день. Дорогу совсем развезло, и идти по ней было целое мучение. Ноги постоянно разъезжались, и стоило большого труда, и сноровки удержаться, чтобы не упасть. Было еще раннее утро, когда ночь сменяется предрассветными сумерками и когда все живое в природе только-только просыпается ото сна. В этот час, да еще в такую погоду, редко кто выходит на улицу, разве что какая-то важная причина выгонит из теплого, уютного дома в этакую распутицу.  По проселочной дороге, обходя большие лужи и канавы, неторопливо брел одинокий путник. В промокшем плаще с капюшоном, он тяжело опирался на палку, припадая на ногу. За спиной у него сиротливо болталась небольшая котомка. Мужчина был высокий, крупный и поэтому ему приходилось труднее вдвойне. Надвинутый на лоб капюшон почти скрывал лицо, а борода, придавала ему угрюмый, нелюдимый вид. Его путь лежал в затерянный среди лесов и озер Никишин скит. Там, в трудах и молитвах, он проведет почти двадцать лет. Последние двадцать лет своей жизни.

           Удар грома прозвучал неожиданно и оглушительно. Путник ненадолго остановился, откинул капюшон и поднял лицо к небу, подставляя его под холодные струи. Они скатывались по его лицу, смывая усталость и грязь. Губы что-то тихо прошептали и, перекрестившись, он продолжил свой путь. Но, за то мгновение, когда сверкала молния, можно было разглядеть лицо этого человека. Несмотря на все трудности, глаза его светились каким-то непонятным светом, и…, радостью. Словно за низкими, свинцовыми тучами, он увидел то, во что другие не верили. В странном путнике, мало бы кто признал, некогда могущественного олигарха.

 

-Привет пап!- Василиса чмокнула отца в небритую щеку,- Ты как раз приехал у меня обед готов. Умывайся и за стол.

-Ты одна? А где мальчишки?- крикнул Малышев из ванны, подставляя намыленные руки под струю воды. Полдня он провел в автобусе, возвращаясь из соседнего областного центра с соревнований. Без малого двадцать лет, как он работал тренером по рукопашному бою в местной спортшколе. Ровно столько, сколько они и живут в этом небольшом городке в ста двадцати километрах от первопрестольной, обменяв  московскую квартиру на дом. Может не так престижно, как в столице, зато удобно, все рядом и работа, и школа, и церковь. 

-У Ильи сегодня выходной, он с детьми поехал в аквапарк, а то второй месяц все обещает.

-А ты что же не поехала?- Борис вышел из ванны, вытирая лицо полотенцем.

-Кто же тебя будет встречать, кормить?

Мужчина улыбнулся. Подошел к дочери, хотел обнять и поцеловать, но та ловко увернулась:

-Э э э…, нет. Вот как побреешься, тогда пожалуйста. Хватит мне одного ежика.

Малышев улыбнулся.

-Погоди, вот Ванька с Данькой подрастут, они тебе с двух сторон будут свои метки оставлять.

-Когда у них щетина начнет отрастать, там уже будет кому метки ставить,- ответила та и оба рассмеялись.

-Чем кормишь?- присаживаясь на стул, спросил Борис и сам же ответил, обнаружив на столе тарелку,- О борщок!

Только от одного вида блюда, Малышев понял, как он проголодался. Солидный кусок мяса возвышался над золотисто-красной поверхностью, увенчанный белой шапкой сметаны и зелени.

-А себе что же не положила?- поинтересовался он, уплетая борщ.

-Мальчишек подожду, уже скоро должны приехать. Расскажи, как ты съездил?

-Два первых, три вторых, и еще одна бронза, общекомандное второе место,- похвастался мужчина.

-Здорово! Мальчишки, наверное, рады?

-Не то слово, от счастья аж светятся. Но всех больше, по-моему, Семенов из спорткомитета. На радостях так набрался, что проспал в автобусе всю дорогу, но перед тем, как провалиться в сон, пообещал торжественно вручить команде грамоту от администрации района, а лично мне благодарственное письмо. Вот так!

-Что-то случилось?- спросил Малышев, заметив, как изменилось выражение лица у дочери.

-Ничего особенного,- ответила та, вставая и направляясь в комнату,- просто совсем вылетело из головы, а ты напомнил. На другой день, как вы уехали, тебе пришло письмо. Через минуту Василиса вернулась и положила его на стол.  

Конверт был необычным. Ни обратного адреса, ни почтового штампа, лишь в графе кому, Малышев увидел свою фамилию.

-Странное какое-то письмо,- произнес Борис, повертев конверт в руках.

Внутри был обычный тетрадный листок в клетку сложенный пополам. Он пробежал глазами коротенький текст. Потом еще раз, более вдумчиво:

«Этим письмом уведомляю Вас, что гражданская панихида отца Никодима (Разумовского) состоится в церкви Богоявления…».

Письмо было без подписи.

Радужное настроение испарилось.

-Что-то случилось?- поинтересовалась дочь, увидев, как изменилось лицо у отца.

Малышев протянул письмо и встал из-за стола. Есть уже не хотелось.

Борис снова «окунулся» в ту ночь, которая бесповоротно изменила судьбы каждого.

… Они больше не виделись с Разумовским, словно сама жизнь столкнула их всего на один день, чтобы дать друг другу что-то важное, может быть самое главное в жизни.

 После того, как Малышев привез Олега домой, тот слег. Так что дочь похоронили рядом с матерью без него.  Врачи осторожно делали прогнозы, уж очень не стабильно было состояние олигарха.  Лишь ближе к весне, Разумовский начал потихоньку выздоравливать, но Бориса давно не было в его  окружении. Охранника уволили с «волчьим билетом» на следующий же день после случившегося.

Малышев не удивился, когда через некоторое время узнал, что Разумовский продал успешный бизнес, все движимое и недвижимое имущество (за исключением дворца в котором жил, его он подарил детскому дому), организовал несколько благотворительных фондов, перевел туда все деньги и…, исчез.

«Вот значит, куда тот «пропал»?! Не могу похвастаться, что смог бы поступить так же?!»,- думал он про себя, глядя в окно.

Он был очень благодарен Разумовскому. На следующий день после их разговора на кладбище, он забрал дочь из клиники. А потом долгими вечерами они вместе рисовали.

Отгадайте с одного раза что…?

-Вчера похоронили,- раздался за спиной голос дочери,- Все равно поедешь?!

Малышев лишь кивнул в ответ головой.

 

Борис неторопливо шел по тенистой аллее, прислушиваясь к негромкому щебету птиц и шепоту заблудившегося в листве деревьев ветра. Июньское солнце щедро дарило свое тепло, уставшей от долгой зимы, природе.

Редко кто ходит на кладбище после обеда, тем более вечером, после шести. Малышев это знал, но ждать следующего дня не хотелось. Искать долго не пришлось. Ноги сами привели его в нужное место. Еще издали он заметил яркое пятно, которое притягивало к себе взгляд.

Сирень, которая раньше почти полностью скрывала ограду, куда-то исчезла, словно никогда не росла. Зато были цветы. Живые и искусственные они лежали и стояли повсюду. Их было так много, что скрывали деревянный крест и ограду. И среди этого бушующего изобилия красок стояли две стройные рябинки. Прижимаясь друг к другу они больше походили на мать и дочь, которые всматривались вдаль, словно поджидали кого-то. Того, кто был им бесконечно дорог, кого они любили всей душой и того, кто непременно вернется. Он лишь немного заплутал в бесконечных лабиринтах дорог и тропинок, разыскивая ту единственную, которая ведет к ним.         

«Откуда столько цветов?»,- вертелся в голове неуместный вопрос.

Борис подошел ближе. На свежем холмике, утопающем в цветах, стояла фотография Разумовского. Необычно было видеть бывшего олигарха в одежде священника. Строгое мужское лицо почти скрывалось в окладистой бороде и лишь его глаза светились любовью и верой. 

Мужчина нагнулся и положил свой букет к остальным. Прошел дальше в ограду, чтобы поправить завалившийся на бок венок. Внезапно Малышев почувствовал что-то под ногой. Он присел на корточки и разгреб руками свежую землю.

Это было похоже на чудо. Борис огляделся, не понимая, откуда тот взялся. Как его не сломали и не затоптали, оставалось только гадать.  Небольшой росток, упорно пробивался сквозь комья глины, навстречу солнцу (а может и не только ему). Крохотный, щуплый дубок мало чем походил на своего могучего собрата. Разве что той внутренней силой, энергией, несгибаемой волей, что жила в нем, что отличает его от других.

Решение пришло само собой. Малышев аккуратно выкопал саженец, разгребая руками рыхлый грунт, чтобы не повредить корни, и перенес деревце ближе к рябинкам. Когда дело было сделано, мужчина разогнулся. Впервые за вечер на его лице появилась улыбка.

Неожиданно Борису почудилось, будто что-то коснулось его лица. Белым, легким крылом ангела оно наполнило его душу бесконечной теплотой и любовью, раскрывая удивительный мир, скрытый от человеческих глаз.

-Олег!- тихо прошептал Малышев.

-Вот вы и свиделись,- послышался сзади чей-то голос,- Он очень хотел тебя увидеть.

Мужчина оглянулся.

Старый священник не скрывал счастливой улыбки. Словно он видел и чувствовал тоже самое, что и Борис.

-Вы знали его?

-Знал ли я Олега?- переспросил он и ненадолго задумался,- С первой секунды, как только он появился на свет, я был рядом. Я держал еще мокрое крохотное тельце и кричал вместе с ним, возвещая миру о его приходе. Делал вместе с ним первые шаги, первые слова, первый поцелуй, рождение дочери и смерть его близких, да и его собственная…, всегда я был рядом. И могу тебе с уверенностью сказать, что он никогда не был так счастлив, как последние двадцать лет. Он нашел свое место в этом мире…

Малышев был удивлен.

-Почему столько цветов?- невпопад произнес он.

-Благодарность тех, кому он смог помочь.

Борис недоуменно посмотрел на священника, пытался понять, что имеет ввиду старик.

-... После принятия пострига, Господь наложил на него епитимию. Это такое испытание, чтобы убедиться в раскаянье человека. У каждого она своя. Ему досталась самая трудная, лечить  души людей. Почему-то считается, что если у человека божий дар, то все остальное происходит легко и непринужденно, стоит только взмахнуть волшебной палочкой, которую ему вручил Господь. Это сосем не так.

Отец Никодим боролся за каждую жизнь и за каждую держал ответ перед Создателем, кем бы ни был тот, кто обратился к нему за помощью. Еще хотя бы год, месяц, день, чтобы человек успел сделать самое главное предназначение в своей жизни. Примириться с богом, открыть ему душу, как тот открыл свою. 

Не было ни одного, кто ушел бы от него разочарованным, недовольным, затаившим обиду. Двадцать лет он нес свой крест перед богом, неся веру и смирение. Все это время девочки ждали его. Теперь они вместе. 

Священник перекрестился.

-Кто вы? Как вас найти?

-Вон моя обитель,- указал взглядом старик,- Захочешь повидаться, спросишь отца Феофана.

Борис поднял глаза. Сквозь зелень листвы, поблескивая в лучах заходящего солнца, виднелся золотистый купол, над которым парил ангел.

Пораженный Малышев долго смотрел на это чудо, боясь моргнуть.

Когда облако растаяло, он оглянулся. Священника нигде не было. Стало немного жаль, что все закончилось.

-Я приду,- прошептал Борис.

«Буду ждать!»,- прошелестел в листве ветер.