— Язык до добра не доведет тебя! На том свете перед Богом будешь с таким длинным языком стоять, вот увидишь, — женщина возмущалась, адресуя кому-то из толпы молодых людей свою автобусную проповедь, — я же просто сказала «пройду», а ты язык распустил. До добра не доведет.

Утренняя масса пассажиров автобуса никак не реагировала на звучащие посреди дорожного шума слова, которые продолжали вырываться изо рта женщины:

— Я людей по святым местам вожу! И за больным слежу! Бог все видит. А ты за языком следи своим. Не доведет… ангелы уже не такие, как раньше. Они рядом, все слышат. Не успеешь ничего понять. Уже Бог накажет. Такой молодой, а язык какой!

Подобные речи в общественном транспорте были для Шахата в новинку, ведь обычно можно услышать только пререкания между представителями двух поколений из-за места, которое не было уступлено «сопляком», да и те обычно приправлялись крепкими выражениями и банальными словосочетаниями в духе «старого пердуна» и «щенка», а не угрозы с религиозным оттенком.

«Чешет про язык, а саму понесло… больно много знает она. Молчание — золото», — лишь покачав головой, подумал он, крепче сжимая правой рукой поручень, а левую держа по выработанной годами привычке в кармане.

Через полчаса, когда Шахат, ощущая себя младенцем, вытолкнутым из лона матери, вывалился из автобуса чуть ли не посреди проезжей части (водитель, видимо, решил, что остановка находится там, где останавливается его транспорт), он все никак не мог избавиться от голоса этой возмущенной женщины, который приобрел в голове уже несколько искаженное звучание. Ну да черт с ним, с голосом. Ведь более всего Шахата интересовал другой вопрос: почему женщина сказала, что ангелы уже не те? Это напоминает какой-нибудь комментарий всезнающего меломана к новому видеоклипу ветерана рок-сцены, который вдруг решил сделать что-то коммерчески успешное, но оказавшееся унылой попыткой реанимировать былые задор и славу.

Шахату все представлялось так: сидит ангел на скамейке и тихо, никому не мешая, вспоминает, как он оберегал своих подопечных — людей, которые, подобно слепым котятам, не знают, куда идут, что их ожидает, да и на ногах стоят кое-как, трясутся. Мимо скамейки проходят студенты, человека три-четыре, шумные и веселые. Все дымят сигаретами, возможно, выпившие. И тут один из них, тот, у которого походка уверенного человека, а руки расставлены, будто в подмышечной области устроились колючие ежи и не позволяют молодому человеку держать руки относительно туловища под углом менее чем 45 градусов… В общем, подходит этот наглец-студент к ангелу и говорит:

— Э, смотрите, ангел-то уже не тот. Не такой, как раньше. Да и остальные его кентубасы уже не те. Вот мне рассказывал мой пахан — так раньше же все по-другому было. А щас не те ангелы. Смотрите, сидит, ишак его нюхал, унылый кусок говна такой. Нет, не те уже ангелы, пацаны, не те.

А посланец небес медленно поднимает свой взгляд на этого наглого подопечного и задает себе вопрос: «И вот этих сосунков я должен оберегать?» После недолгого раздумья ангел достает некое подобие пульта управления с расположенными на нем двумя кнопками: голубой и коричневой. Смотрит на эти кнопки, затем снова на студента-наглеца и говорит, положив палец на коричневую:

— Язык тебя до добра не доведет. Я людей по святым местам вожу, за больными слежу! А тебя язык до добра не доведет, — палец ангела давит на кнопку, а со студентом происходят удивительные и уродливые метаморфозы. Внезапно его рот раскрывается так, будто это и не рот вовсе, а въезд в бесконечный тоннель, из которого вместо состава поезда, как ковровая дорожка, начинает выкатываться болезненно-серый язык с язвами и желто-красными нарывами. Нарывы лопаются, и против законов притяжения жидкая масса из крови и гноя начинается литься вверх, обратно в глотку студента, который через минуту захлебывается и падает у ног ангела. На лице обладателя длинного языка застывшая маска ужаса с небольшой примесью удивления. У ангела звонит телефон, он коротко отвечает:

— Доброго и светлого дня. Отправляю его к Вам. Да, с длинным языком.

Почти сутки спустя Шахат снова ехал в том же автобусе. И, к своему удивлению, вновь увидел ту женщину, которая теперь возмущалась по поводу того, что аппарат, принимающий оплату за проезд и выдающий билет, никак не одобрит ее поездку. И высказывала свое недовольство она водителю:

— Это все из-за того, что в стране бардак. Я тебе в матери гожусь, а ты огрызаешься. Есть у меня деньги на карте — это аппарат твой не работает. И не огрызайся! Язык тебя до добра не доведет. Каждый день, что ли, вам, молодым, одно и то же говорить?

Шахат стоял в нескольких метрах от женщины, одной рукой держась за поручень, а другой сжимал в кармане небольшой продолговатый предмет.

— Да уж, язык до добра не доведет. Молчание — золото, — негромко, но все-таки в этот раз вслух произнес Шахат, достал предмет из кармана и нажал коричневую кнопку.