Юрку Краснова в Челябинске вылечили от чирьев. Юрка сидел и подписывал открытку дерматологу Марине Юрьевне Василенко: 454000, Челябинск. «Здравствуйте, Марина Юрьевна и ваша мать! Поздравляю вас с 8 мартом!»
Юрка, которого все старухи приглашали на забой овец и свиней, больше всего на свете боялся аутогемотерапии. И стерпеть эту процедуру, когда кровь берут из вены и потом ставят ее в задницу хозяину, мог только от Марины Юрьевны Василенко - врача с большой буквы и просто красивой женщины.
Баба Стеня стирала пыль с бумажных икон. Она вырезала из «Огонька» Сикстинскую Мадонну Рафаэля и, осеняя знамением тряпку, вытирала красный угол. Бабя Стеня боялась греха и кого-нибудь обидеть. Святой была человек. Она помнила, как разрушили в деревне церковь и как большевики пустили по реке иконы, и они плыли как утки вниз по течению. Баба Стеня втихую ходила на кладбище и полола траву на могилке попадьи и попа.

Ее муж, дед Федор, боялся раскулачивания. Когда у них в доме выгребли все, мама успела кинуть в реку мешок муки. Он не пропитался водой, вокруг муки образовалась корочка и этот мешок спас в голодуху всю семью. А еще дед Федор помнит, как пришел к нему сват из большевиков:
- Дай хлеба, Христом Богом молю. Дети мои опухли.
И отец насыпал в шапку муки, хотя именно этот сват привел в дом к Федору продразверстку. Дед Федор боялся революции. Еще боялся, что долг не отдадут - мама моя всегда стреляла у дядь Феди до получки. 
- Если тебе задерживают – ты приди и предупреди, - учил он мою маму. – Мол, отдам на день позже. 
Лесникова дочка Нинка лежала в поле, среди простоволосых ромашек, ковыля, полыни и смотрела в небо, по которому проплывали островки сметаны. Нинка думала:
- Хоть бы не было войны! 
Нинка боялась войны и стоматолога из пос.Заозерный, который однажды, прикурив сигарету, бросил спичку прямо в Нинкины валенки. Стоматолог лечить не умел, только дергать. И когда Нинке снился страшный сон, она видела стоматолога: в белом халате, с засученными рукавами и красными ручищами. Мясник, бр-бр.

Еще Нинка боялась в табуне бугая с кольцом в носу и большими яйцами. Это был бык-производитель, коровы, когда гулялись, падали под ним и Нинка шла и ревела. 
Нинкина подружка Танька по прозвищу Вшивка боялась полотенца. Танькина мать, бывало, так отстегает Таньку мокрым полотенцем, что задница горит. 
Танькина мать боялась старости. Четверых детей родила от разных мужиков. А сейчас уже не молодуха, не котируется.
- Пока государство плОтит за детей – работать не буду!- говорила Танькина мать, чокаясь с пустой тарой из-под беленькой. 
Дом напополам с Танькой делила бабка Устя. Мне казалось, что она может родить жабу или выплюнуть золотой. В деревне говорили, что она мужа своего отравила мухоморами. 
Если другие старушки обременяли бога маленькими поручениями: «чтоб тесто поднялось, да корова нормально растелилась», то бабка Устя обычно шептала богу так: «Чтоб ты сдох, окаянный!» Или разбился на машине. Или упал и расшиб лоб. Проклятие распространялось на всех соседей в округе. На пацанов, которые проходили мимо купаться на речку. На соседских индюшек, глупых птиц, которым казалось, что там, в этой горе металлолома на Устином дворе есть островок нетронутой зеленой травы.
Она стащила со всей деревни, с помоек рухлядь и ее дом был похож на муравейник. Ни одной щелки, ни одного зазора. Все было на соплях, на проволоке. Чтобы загородиться от любого досужего взгляда, от бога и неба. 
Кащей в женском обличии, в платке и фартуке поверх ситцевого платья, и в галошах, надетых на шерстяной носок. 
- Фашист! – говорил про соседку дед Федор.- Ну зашла к тебе глупая птица, дак ты ее выгони, зачем башку сворачивать?
И дядь Федя оплакивал очередной комок перьев. Нелюдимка и скопидомка Устинья боялась людей. Я однажды пришла к ней «чай попить». Мне было страшно интересно, что там, внутри этой крепости. Я думала, она злая фея. Она мне открыла, провела в дом и там меня так закусали блохи, что я через 15 минут выбежала как ошпаренная. А Устю блохи не трогали. Боялись. 
- Тега! Тега! – кричала соседка Усти баб Оля на гусей. Бабка Ольга, похоронив мужа, боялась обезножеть и что тогда дети заберут в город. Она из последних сил продолжала держать хозяйство, крутиться. Дымный Челябинск для нее был олицетворением чего-то страшного и чужого. 
- Вот Таю забрали, так она от разлуки через полгода померла, - говорила бабка Ольга. 
Гусак на баб Олином дворе боялся пера. Его вставляли по весне в клюв (в ноздри), чтобы смирился, не дрался и чтоб не улетел в небесные выси за журавлиными стаями. А его, чудака, тянуло в небо. 
Поросята на заднем дворе боялись прививок от паратифа и кастрации. 
Дворовый пес Каштан боялся луны, цепи и того, что мухтар в околотке главный.

Кот Тимофей боялся веника, сапога и коровьих рогов. Кукушка-диагност, которая жила рядом в овраге, на том берегу реки, боялась ларингита, что голос когда-нибудь ее подведет и она хорошему человеку накукует близкую смерть.
Карась из той реки боялся пищевых цепочек и кувшинок, за которыми пряталась сука-щука. 
Все чего-нибудь да боялись. Но жили…