Женская вечность. О романе Сауле Досжанова. «Трагедия и судьба»

Перед нами — роман казахской писательницы Сауле Досжановой "Трагедия и судьба". Название, более чем объясняющее все то, что будет перед нами разворачиваться в большой, полной смены времен и событий книге. Роман впрямую обращен к человеку и к человеческому в нем; это значит, к Божескому.

При погружении в пространство-время, подробно и старательно-серьезно изображаемое Сауле Досжановой, не покидает удивительное (и порядком забытое) чувство. Сначала кажется, что все — проще некуда: непритязательно, предельно искренне изображена судьба казахской женщины — и трагедия рождения ребенка-уродца внутри этой судьбы. На трагедию недвусмысленно намекает и название романа.

А потом…

Что это? Роман? Скорее летопись. Дневник, произносимый вслух, с раздумчивой, медленно-эпической интонацией: сама поступь этой прозы напоминает бескрайние казахские степи. Ощущение настоящести, подлинности происходящего тут основное, тотальное. Более чем настоящий и роковой, приносящий невосполнимый вред здоровью людей ядерный полигон близ Семипалатинска фигурирует в романе как невидимое, монструозное действующее лицо: от чувства почти мистической обреченности, которую люди, осваивая новое смертоносное оружие, сами себе смастерили, и от осознания полигона как чудовищной, многорукой и многозубой сущности, субстанции, что дотягивается гибельными щупальцами до наинежнейших комочков бытия — новорожденных детей, не избавиться.

Социальный рок показан через призму отдельно взятой женской жизни. Книга, что начинается с пребывания молодой матери Аяулым в роддоме и со свидания с новорожденной дочерью (ребенка сначала не дают матери кормить, потом приносят, и она приходит в ужас от вида девочки, появившейся на свет с водянкой головного мозга…), претендует на то, чтобы назваться современным женским романом. Однако в тексте Сауле Досжановой таится некая тайна. От кокетливого женского, дамского рыночного романа она далека на сто миль. Попытаемся приподнять над этим текстом занавес раздумий.

***

Первое свидание матери с младенцем доподлинно страшно. Однако краски, которыми Сауле Досжанова живописует трагедию, скупые и сдержанные, почти монохромные. Здесь не нужны сантименты, захлест эмоций, нагруженность текста эпитетами и сравнениями — всей атрибутикой художества. Изображение еще немного — и документально, однако автору удается удержаться на острой грани между откровенной дневниковостью и эпической поступью тяжелой и откровенной исповеди.

В том, что перед нами древнейший жанр литературы (да и самой жизни) — исповедь, — мы будем убеждаться на протяжении всей истории; писатель, любой, рассказывает истории, и мастерство рассказчика часто в том и заключается, чтобы и не обнажиться до конца, и не скрыть главное, важное.

«Моя маленькая девочка, я люблю тебя, какой бы ты ни была. Потому что я – твоя мама! Мать не может выбирать себе ребенка, как и ребенок не выбирает мать. Мне ты досталась! Я выдержу все трудности и невзгоды, только будь рядом, будь со мной!» — плача, встретила я еще один рассвет»…

Мысленные разговоры Аяулым с дочкой, пораженной врожденным уродством, вызванным радиацией, — это и бередящие душу признания, и точные штрихи к портрету героини, и летописный факт длящейся во времени трагедии — для каждого болезненно-личной, но тем не менее остросоциальной и общепланетной.

Книга создана так, что любой разговор, любой диалог в ней одновременно прост по предмету изображения, по почти наивной стилистике высказывания, и прекрасно сложен — нравственно, чувственно, промыслительно. Пусть не обманет чуткое ухо и взыскательное сердце простота, наивность (и чистота!) изложения. Художественные приемы Сауле Досжановой — искренность, доверительность, исповедальность. Веер архетипических чувств: радость, горе, любовь, жестокость, нежность. Эпос, самый сюжетно сложный и событийно нагруженный, всегда отличался высокой простотой показа ситуаций и положений. Это то, что мы в России изрядно утеряли за долгие годы «перестройки», «ускорения», капитальной ломки страны, торжества сначала постмодерна, потом коммерции, оголтелого рынка в литературе и книгоиздании, потом насмешливой и часто злой, издевательской иронии, подвергающей сомнению все фундаментальные культурные архетипы. Один из таких архетипов — жизнь и смерть. И, конечно, любовь.

И судьба детей. И судьба женщины.

Это то, что является носителем общебытийного сакрала, врожденного и приобретенного в процессе жизни чувства святости, ценности вечного (бессмертного!); это то, носителем чего выступает смелый древний народ, у которого в крови течет родной эпос, родные обычаи, родной уклад, родная еда, традиционные взаимоотношения людей и целых родов.

Это и есть народность.

И это многие наши художники, увы, утеряли; самовыражение, творческая самость затмили для целого ряда творческих людей естественность, вольное дыхание жизни как подлинности, в которую безоговорочно веришь.

У композитора Роберта Шумана есть вокальный цикл на стихи Гейне: «Любовь и жизнь женщины». Роман Сауле Досжановой с виду укладывается внутрь этой многозначной поэтической формулы.

И в то же время свободно вырывается из нее.

***

Сауле Досжанова не боится вкраплять в исповедальный текст открыто-социальные и даже политические моменты. Удивительно, но простым, неискушенным читателем они не отторгаются, а вполне естественно звучат в контексте трагедии, в которую нас сражу же погрузили. Найдутся критики, что скажут: политика, это же газетная передовица! Автору в этом случае все равно: писательница хочет дойти до сути, до первопричины, и мгновенно и открыто, прямо называет эти причины своими именами.

Однако и коммунистический строй, что всерьез занялся разработкой атомного оружия, и капиталистический, к слову, та же атомная держава Америка, одинаково подвергали свое население опасности, равной разрушенным и отравленным на долгие годы Хиросимой и Нагасаки, преступно не думая о последствиях: власти важно было осуществить военную испытательную программу здесь и сейчас…

И вот она, свобода владения и романным, и биографическим временем! Мы думаем, рассказ о несчастных детях и матерях покатится дальше, а нас внезапно погружают в детство Аяш (так ласково в семье зовут Аяулым). Аяш и ее семейство уезжают из аула в райцентр. Так расширяется география жизни героини. А автор встает у истоков этой жизни, деликатно и нежно показывая нам взросление девочки, ее первую любовь. Ее первый избранник — мальчик с поврежденным позвоночником: он не может ходить. Мальчика зовут странным именем Мэлс. Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин — так расшифровывается эта загадочная аббревиатура. Это дань времени и убеждениям людей ушедшей эпохи. Аяш все равно, как мальчика зовут; дети привязываются друг к другу всей душой. А в семье Аяш, и это понятно, не хотят продолжения и развития дружбы с калекой. Красивый, добрый, талантливый, да… но ведь калека! Какая мать желает для дочери несчастья в браке? Родным кажется, что эту любовь надо прогнать от себя, что там, за поворотом, Аяулым ждет иное счастье…

Да, все сложилось иначе. Аяулым сужден другой муж: Амир. По старинному обычаю, к ней заслали сватов. А Мэлс уехал за границу на три года. Время не остановить. Жизнь — не лошадь, ее не удержишь под уздцы. Быстротекущее время, как же любой человек боится, что оно бесследно уйдет, и дорожит им! Каждой минутой и каждой секундой… И Аяш так же надеялась, что в молодой семье, со здоровым мужем, родятся замечательное дети. И странным ей казалось потом, позже, что Амир жестоко обращался с ней, поднимал на нее руку, пил, изменял, что родилась обреченная на быструю смерть дочь… да и сам Амир ушел в мир иной, неся в своей крови неизлечимую болезнь.

Болеют дети. Хворают взрослые.

«- Сыночку моему поставили диагноз «белокровие». Лечим его, как можем. В семье Кадыра трое детей-инвалидов, не знаем за кем из них присматривать», — жалуется жена одноклассника Амира, Жадыра… Дочь Аяш, что родилась с гидроцефалией, Шнар, умерла в нежном возрасте, быстро увяла, как степной цветок…

Сауле Досжанова пишет, повторимся, просто. В ее прозе все далеко видно и слышно, как на плоской, широкой ладони безоглядной степи. Однако интонация то скрытой, то явной боли — и за семью, и за соотечественников — не покидает героиню.

«По дороге устраиваем привал, положив под головы седло, ложимся спать на землю. Тогда мне приснился ужасный сон. Как будто мама, оставшаяся в Карауле, взяла мою школьную тетрадку и рисует в ней что-то черной краской. Все рисунки страшные. Большая гора похожа на наш Дегелен. В одном месте хорошо видна родовая тамга Майозек лидера нашего рода Мотыша ата. В другом месте изображено наше осеннее пастбище Шибойы. Только горы и земля этой местности как будто изодраны. Особенно вершина горы Назашокы, что в Дегелене, отрезана наполовину и перенесена на другую страницу. Верх горы отрезан и лежит у подножья, как и другие пики, усеявшие землю, как град. «Апа, ты испортила красивую гору», — говорю я, она в ответ: «Не смогла соединить, не хотят они соединяться…».

Трогает это непридуманное — и очень сильное — чувство единения, единства Аяулым, ее жизни и ее сердца со всем своим народом. И это тоже эпично. И архетипично. Она хочет избавить от постоянных страданий не только (и не столько!) себя и своих близких, сколько думает обо всех казахах, что пострадали от ядерных испытаний, и хочет, протянув слабые женские руки, грудью встать против этой общей беды, всемерно остановить ее.

И в этом тоже кроется нравственная драгоценность — даже не столько народной эпичности, сколько живой боли за свой народ, свою огромную людскую семью, свою страну.

Сауле Досжанова

***

Чудесны и безыскусны сцены, где женщины показаны за домашним хозяйством, за приготовлением национальной еды. В совместном стряпании пищи есть нечто священное; еда — тоже бесспорный сакрал, это священнодействие, и Сауле Досжанова изображает это сакральное действо с виду просто, по-бытовому, в то же время окунает нас в невероятную древность блюда, которое женщины готовят, и украшает этот рассказ древней казахской пословицей. Минимум эпитетов, лаконизм, но зато какое тепло! Оно тоже древнее, как само это (для нас экзотическое…) блюдо:

«- Уки, у тебя хорошее тесто получилось, Аяш, а у тебя такое же, как ты сама, мягкое, — помню я вердикт мамы. Женеше быстро раскатала ровный и круглый сочень. У меня он получился не таким красивым, к тому же, прилипал без конца к скалке.

— Подсыпай муки, не дави на середину, края легонько раскатывай! – мама, положив руки поверх моих, направляла меня.

— Теперь слегка посыпьте мукой раскатанное тесто, заверните им скалку и разрежьте, — подсказывает мама. Мы тут же выполняем это поручение и, посмеиваясь, откликаемся: «Есть, апатай».

— Если раскатанное тесто разложить на поднос и положить в морозильник, оно не слипнется пару дней. Если неожиданно нагрянут гости, то у вас готово тесто. Лишь бы мясо в казане варилось. А у вас будет время встретить гостей, расспросить их о здоровье, делах. Когда мясо сварится, быстренько опустите тесто в казан, — подробно объясняла мне моя милая мама. Я показала этот прием Сыргаш женеше, она его тоже оценила. Сегодня выученный мной мамин урок прибавил мне авторитета. Истина заложена в пословице: «Что птенец видел в гнезде, то и будет ловить, когда вылетит».

Глава «Песня «Заман-ай», или полет «1000 журавликов» посвящена почти целиком вопросам политики: сопротивлению ужасам ядерного полигона, общественным движениям в Казахстане, народному восстанию против калечащей людей государственной программы. Конечно, рассматривая текст этой главы как художественный, к ней будет больше всего стилевых и образных претензий. Но, вот беда, он, тем не менее, естественно вписывается в целостный контекст бесхитростного повествования об Аяулым. Из песни слова не выкинешь, гласит русская пословица. Я больше чем уверена, что у нее среди казахских пословиц есть эквивалент. Автору просто необходима была эта напрямую документальная глава, чтобы показать, как мучительно ломался Казахстан, как сопротивлялся роковому атому. Когда-нибудь историки тщательно проанализируют все, что происходило в Казахстане в те годы и в те дни. Но свидетельство человека, пережившего все внутри своей единственной жизни, не заменишь никакой исторической наукой…

Героиня хоронит маленькую дочку, хоронит мужа. Амир умирает от последствий полученной им дозы радиации. Обречены и взрослые, и дети. Кажется, нет спасенья… Тяжелейшие годы жизни обеих стран — что Казахстана, что России — тяжкий и унизительный труд челночниц, чтобы заработать хоть немного денег, чтобы не умереть с голоду, автор показывает жестко, без прикрас: чего стоит одна сцена жестокого насилия над женщинами-челночницами! Задушевная подруга Аяулым — Гулимай постепенно сходит с ума, становится казахской юродивой, ощущает внутри себя «волос сатаны» и в результате сводит счеты с жизнью — бросается с моста в Иртыш.

А в самой Аяш еще много сил жизни. Она слишком любит жизнь, чтобы так просто отказаться от нее.

Гулимай — маленькая человеческая судьба, тоже жизнь женщины, проходящей в жизни Аяулым странной тенью, полынно-горьким, печальным призраком. И это штрих к портрету даже не одного человека, а целого народа, искалеченного гибелью огромной советской империи.

Аяш перемещается по Казахстану, переезжает с места на место. Куда забросит ее судьба на этот раз? Читатель даже не предполагает, что ее ждет, через года, через горы времени, новая встреча… с первой ее любовью — Мэлсом! И, в награду за все страдания и испытания, через которые прошла эта нежная и мужественная женщина, Аллах посылает ей воссоединение с самым дорогим человеком на свете. В лучших традициях женского романа в финале возникает хэппи-энд, и это правильно. Аяулым рожает двойню от Мэлса, с которым они счастливо поженились, и это вполне здоровые, крепкие мальчики. Итак, счастье матери. Оно куплено невыносимыми муками. Чего еще желать?

Но Сауле Досжанова не была бы самою собой, если бы на фоне такого радостного финала не напомнила нам о ядерной трагедии.

«Во сне вижу в небе огонь, огромный гриб …

Мир сотрясается, земля дрожит…

Соскакиваю со страхом и стремлюсь к детям…

Кормлю двойняшек, вспоминаю сон и пугаюсь…

Затем внимательно смотрю на Максата и Мурата. Просматриваю с головы да ног, считаю пальчики. Говорю громко, проверяя их слух. Провожу яркими игрушками из стороны в сторону перед глазами, проверяя зрение.

(…) В другой комнате спят старший сын и муж.

Что только не приходилось видеть мне до сегодняшнего дня…

(…) Не зря говорили наши предки: «У женщины сорок душ». Моя свеча снова зажглась.

Пусть она больше не погаснет!»

Так просто. Так чисто. Так нежно. С такой вечной надеждой.

***

Заканчивается история одной, отдельно взятой женской жизни, жизни простой казашки, и нам уже все равно, документальна она или выдумана, сочинена или списана с натуры. Главный алмаз, послевкусие этого чтения, крепко зажат в кулаке. И сохранен в сердце. Это простые истины: борись, люби, чти святое, рожай детей, гляди на небо, солнечное или звездное.

Это и есть чувство вечности.

И, конечно, высокой человечности.

Оно пропитывает книгу Сауле Досжановой, как вино — свежий хлеб.

Елена Крюкова