На земле дедов

Картина К.Т.-Б.Тельжанова «На земле дедов», посвященная целинной эпопее, отличается нестандартным подходом к теме. Её важной художественной и концептуальной особенностью является неоднозначность, нечастая в живописи Казахстана ХХ века. Мучительные раздумья, внутренняя психологическая борь-ба героя особенно уникальна в контексте идеологической темы. Диалог с «дедами» художник обозначил как самое главное для себя, немыслимое в тогдашнем политическом, но неизбежное в национальном контексте – обращение к традиции. Так он взывает к идее преемственности, вступает в понятный каждому казаху, разговор с духами предков. В экстремальной для народа ситуа-ции он по традиции испрашивает благословения аруахов. Этим возвышенным пафосом разговора с предками отличительна трактовка художником актуальной по времени темы. Но даже с благословения, как бы полученного со стороны «дедов», целинная эпопея раскрывается им как принципиальный разрыв с традиционными жизненными принципами, как разрыв нынешнего казаха с опытом поколений и древней заповеданной веками истории традицией жизни.

Все раздолье родной степи, словно прощаясь, стремится вобрать художник в картину, разворачивающуюся в ширину подобно фризу или панораме. Человек, многозначно всадник, застывший над свеже-вспаханной коричневой бороздой в патетически гордом и горьком раздумье, высится между небом и землей. В древнюю и вечную связку единой гармонии, ментальной, духовной, реальной – гармонии между небом, землей и человеком, в сбалансированный мир черной бороздой входит нечто иное, нарушая извечное равновесие. Вековые традиции, приведшие народ к умению с максимальной экологической точностью адаптировать хозяйственный уклад к особенностям родной природы, демонстрируют в этом произведении одновременно и свою силу, и свой проигрыш на данном отрезке истории.

Немногословная в деталях, строгая в композиционном отношении, картина «На земле дедов» наэлектризована внутренним, страстным и горячечным спором. Этот спор, разговор поколения с самим собой, обращение за советом и разрешением к старшим, тем, кто был до нас, усиливается всем арсеналом выразительных средств . При всей мягкости дополняющих друг друга охристо-желтых и коричневых тонов колорит напряжен точечными вспышками алых, золотых динамичных мазков, создающих эффект еще неугасшего огня, искрами пробивающего угли костра. Тревожную экспрессию в незавершенный внутренний диалог вносит резкий, острый, ломкий характер линий и мазков-штрихов.

Черта, перед которой остановился изумленный новшествами конь и застыл всадник – черная распаханная борозда с нечеловеческой силой, прорезавшая вековую гладь – пересекает направление движения всадника, преградой встает на его пути.

Покорение целины предстает здесь как Рубикон на историческом пути казахов. Все в этой картине, смысловой и художественный ряд тяготеют к преломлению идей, мыслей и образов в символы. Используется традиционный прием иносказательной речи, вплетающий во внутренний разговор всадника с предками и природой и голос молчаливого посеревшего неба, и речь взволнованной, шумящей изломами трав земли, и шепот свободного ветра, и шелест-голосок каждой былинки или алеющего тревогой цветка.

В череде этих, прямых и косвенных, визуально легко читаемых с холста реплик диалога между человеком и природой, современника и «дедов» возникает множество идей, идущих от полотна к зрителю. Идей, касающихся ответственности каждого перед общей историей и судьбой нации, мыслей о новациях в жизни степи и соотношении их пользы и вреда, чувств неразрывной связи поколений и их нерасторжимой близости, кровной связи с родной землей, и в итоге прямой причастности каждого к этой землю, ей жизни, свободе и красоте.

Пафос картины не выглядит ложным, воспринимаясь скорее, как попытка самовнушения, уверения самого себя, собственного национального самосознания в правильности принятого решения. В этом, вершащемся на глазах зрителя отказе казаха от традиционного кочевого землепользования, звучит и раскаяние, и оправдание, звучит понимание, того, что рушится не только продуманная и отлаженная система культуры кочевья, но и связанная с ней культура отношения к земле, изменяется само мировоззрение. Звучит просьба о прощение и прощание с великой традицией кочевья, разбитого целинной кампанией на немногие осколки когда-то мощного и сильного, и, что самое главное, органичного природе степи уклада.

Благодаря картине «На земле дедов» подобная трактовка темы целины все же прозвучала в казахском искусстве ХХ века. Прозвучала мощно, став сразу в этом ряду одним из самых сильных по внутренней страсти и живописному уровню произведений.

Надо отдать должное художнику, не устремившемуся вместе с другими по простым путям времени, а попытавшемуся и сумевшему поставить этот важнейший для нации вопрос в аспекте её извечного существования. Сумевшему, несмотря на все веления времени обозначить кардинальный поворот в исторической судьбе народа, так, как он и должен был быть обозначенным. Вырваться, выйти за рамки принятого подхода к си туации помог ему живущий в глубинах генетического подсознания и кровной связи с народом код традиционной системы ценностей.