Сабыржан Мадеев. Разверни свою душу…

Триптих

1.Инопланетянин

– Э, брат, калайсын-майктайсон! 

Громкий салам и толчок в плечо вывели Рустама из полумёртвого состояния, в котором он пребывал, медленно продвигаясь между рядами вещевого рынка «Шанхай» в поисках дешёвых призов для предстоящего корпоратива. Жара, навалившаяся на город, уже третий день давила духотой, ещё эта аллергия достала совсем, голова гудела от постоянно включённого в машине кондёра, чебуречные запахи плавили мозги даже через забитый нос. 

Рустам резко повернулся, чтобы послать подальше базарного прилипалу, но несколько опешил, увидев перед собой расплывшегося в радостной улыбке парня и, судя по всему, собиравшегося кинуться в объятья. Рустам чуть отпрянул и нахмурился, силясь вспомнить, откуда бы он мог знать этого одетого в затасканные джинсы и линялую футболку человека. 

– Рус, ты чё, не узнал? – парень продолжал улыбаться. – Это же я – Нурислям! Учились вместе. Нурик из «бэ» класса. 

Что-то смутно забрезжило в сознании, но так и не оформилось в чёткие образы. Рустам уже понял, что с этим бомжеватым парнем он когда-то учился в школе, в параллельных классах, но ничего конкретного не вспоминалось. И ему даже стало неловко от того, что он не может проявить такое же радушие, какое буквально излучал Нурик. 

– А, привет, Нурислям! – выдавил из себя Рустам и изобразил на лице приветствие. 

– Салам, братка! Да, ладно, не напрягайся так. Вижу, что не помнишь. – Нурик подмигнул и кулаком легонько ткнул Рустама в живот. – Конечно, ты же отличник был, а мы больше прогуливали. За элеватором мяч гоняли, помнишь, финтить учились. 

Нурик вдруг снял с висевшей рядом верёвки прищепку, подкинул её, отклонился назад, принял прищепку на грудь, движением плеча изящно скинул её под правую ногу и так шаркнул ногой, забивая прищепку под ларёк, что поднялось облако пыли, а проходившая мимо пожилая татешка шарахнулась, бросив «больнойсынба?». 

И тут в голове что-то щёлкнуло и картинки из школьного детства буквально хлынули потоком: кубок района, финал, дело принципа, так как в прошлом году обидно проиграли, и вот этот самый Нурик, капитан «Арнасайских волков», забил решающий красавец-гол, и когда ему за это вручали сладкий приз, он точно так же подбросил вверх конфету и с оборота вколотил её в ухо Акимычу, за что тут же получил плюху от тренера. А ещё… 

– Нурик! Нурчела! Ты?! Ё-маё! Оле-оле-оле-оле, волчары – чемпион! – футбольное прошлое прорвалось и зафонтанировало воспоминаниями, нос волшебным образом прочистился, голова прояснилась. Рустам от души хлопнул по плечу бывшего лучшего вингера Шетского района: 

– А помнишь, мы державинских обули! Всухую семь банок закатали! Ты ещё хет-трик сделал! 

В памяти ярко вспыхнул именно этот матч, наверное, потому, что в самом начале той игры, Рустам отразил два пенальти подряд и Нурик тогда, помогая ему подняться с травы, сказал, что, мол, теперь мы их точно раскатаем. И раскатали…

– Да, Рус, точно! Было дело! Маке тогда, помнишь, сказал, что наши каскыры схавали державинских тулпаров! – Нурик был явно доволен преображением Рустама. – А меня потом в политех направили после девятого. С тех пор и не виделись, получается. 

– Так ты где сейчас, Нурик? Чем занимаешься? По спорту двигаешься? 

– Да не, я с футболом давно завязал. Как батя умер, так я и колледж бросил, и спорт. У меня на руках пять братьев и сестёр осталось. Мать-то болела всё время, её ещё лечить надо было. К Валихану подался на ферму. Помнишь его? – Рустам пожал плечами. – Деловар такой у нас был. На зерне поднялся. Потом чё-то где-то у него не срослось и его посадили, а меня с бабками кинули. Ну, я в город и двинул. Чем только не занимался. Вот сейчас здесь на рынке торгую. 

Нурик, рассказывая про своё житиё-бытиё, ещё держал на лице остатки улыбки, но глаза его уже слегка потускнели. Рустам сразу же обратил внимание на глубокую сетку морщин, на раннюю седину, на желтизну зубов плеймейкера арнасайских волков. Но при этом Нурик не производил впечатление убогого и сирого, напротив, несмотря на явную скромность гардероба, он держался уверенно и без заискивания перед костюмно-галстучным прикидом Рустама. 

Людской поток сместил их к пустующему ларьку. Рустам достал сигареты, протянул пачку Нурику. 

– Рахмет, брат, не курю. Бросил давно. Экономлю. – Нурик снова широко улыбнулся. – Пацану на велик собираю. 

– Да ты чё! У тебя семья? 

– А ты думал! Трое у меня. Пацану скоро четыре будет, а дочки-близняшки вот осенью в школу собираются. 

– Классно! 

– Слушай, Рус, – Нурик бросил взгляд на галстук Рустама, – у тебя ж наверняка в акимате нашем есть завязки. Посодействуй со школой. Там без прописки, говорят, не возьмём. Я тут вроде со своим хозяином, Бекжаном, договорился, но чё-то он в последний момент обратку включил. Он здесь контейнер держит с запчастями на япошки. Всё у него схвачено, обещал помочь, а вчера, я чё-то не понял, прибежал, лавку закрыл, замок повесил. Мне сказал исчезнуть на время и сам подорвался куда-то. 

У Рустама похолодело в животе, нехорошее предчувствие сжало сердце, сигаретный дым застрял в горле и стал горчить. Выкашляв его, Рустам тихо спросил: 

– Ты автозапчасти продаёшь? 

– Ну да. Я же говорю – примочки всякие на япошки, прибамбасы ихние. В основном на тойоты и лексусы. Правда, честно скажу, они почти все бэушные. Зато дешевле будет, чем в салоне. Тебе могу подогнать. У тебя чё за тачка? 

– Нурик, - Рустам оглянулся по сторонам. – А ты что не слышал ничего про Тена? 

– Чё за Тэн? Не в курсях я. А чё такое? Скажи, брат, а то я чувствую, что чё-то не то, и не пойму, сколько мне ещё шарахаться без работы. Мне же дочек надо в школу собрать. У них ещё ни тетрадок нет, ни ранцев, ни формы. Я на август сильно рассчитывал. А теперь чё? – Нурик махнул рукой. – Тебе, как брату, могу сказать. Бек мне в неделю стоху баков платит. Мало, конечно, но у меня есть свои поставщики. Они мне зеркала, диски, дворники, значки всякие подгоняют. Навар приличный выходит. Беку я отстёгиваю половину, но всё равно нормально получается. 

Рустам онемел, оглох и ослеп одновременно. Как такое может быть?! Его офисная картина мира трещала по швам, логика среднестатистического манагера отказывалась это принимать! Как так?! Вся страна уже третий день обсуждает убийство Дениса Тена, вся страна в трауре, в прямом эфире идёт панихида, соцсети кипят, а тут его школьный товарищ, сам в прошлом перспективный спортсмен, не только ничего не слышал об этом да ещё и каким-то боком может быть причастен к этой трагедии! 

– Нурислям, подожди, ты что на самом деле не в курсе, что произошло в четверг? 

Нурик нервно дёрнулся на «Нурисляма». 

– Да, блин, скажи, если знаешь! 

– Нурик, на всех каналах только об этом и говорят! Интернет забит информацией. – Рустам полез в карман за айфоном, чтобы показать Нурику. –- Вот, смотри! 

– Слышь, братела, – голос Нурика резко изменился. – Чё ты мне тут вату катаешь?! Мобилу суёшь! Мы пять лет тут в Кощах в сарае кантуемся, в углярке бывшей, понял? У нас не то что твоего грёбаного телефона – телевизора нет. И Интернет свой можешь себе в задницу засунуть! Хочешь сказать – скажи, нет – давай, до свидания! 

Нурик уже совсем был не похож на того приветливого и дружелюбного парня, каким был всего полчаса назад. Было видно, что он на самом деле ничего не знает про то, что творится в стране и реально злится на Рустама. Было понятно, что отсутствие школьных принадлежностей у дочек за месяц до начала занятий и туманная перспектива их приобретения из-за потери источника дохода для Нурика трагедия не меньшая, чем для Рустама смерть Дениса. 

– Нурислям, – медленно начал Рустам. – Позавчера в городе днём убили известного нашего спортсмена, фигуриста Дениса Тена. Он – мировая знаменитость и всеобщий любимец. Ему было 25 лет. Сегодня его хоронят. Объявлен траур. Убили его два парня, которые снимали с его машины зеркала. 

Нурик сощурил глаза и буквально впился взглядом в Рустама. 

– Денис увидел их, когда они снимали зеркала, и сцепился с ними. В драке его ударили ножом. Парни убежали, а Денис скончался в больнице через два часа. 

Рустам замолчал, Нурик тоже молчал, напряжённо думая о чём-то своём. Рустам продолжил: 

– Вся полиция на ногах, все в шоке, требуют поймать и расстрелять убийц. 

– Не поймали ещё? 

– Поймали, вроде. 

– Не знаешь, кто? 

– Одного зовут Нуралы, другого – Арман. Точно не знаю.

– Арман? Высокий такой, да? Глаз правый косит у него. 

– Вот, сам посмотри. – Рустам быстро нашёл в Интернете фотографии предполагаемых убийц Дениса и показал Нурику. – Знаешь их? 

– Нет, не знаю. – Нурик покачал головой, затем, ещё раз бросив взгляд на на айфон, стал смотреть куда-то вверх, шевеля губами. – Понятно теперь, почему Бек мой подорвался. Всех, кто запчастями торгует, трясти будут, так? 

– Так. 

– Это надолго. – Нурик тяжело вздохнул и выдал сокровенное. – Накрылась школа у моих. 

После паузы, дрогнувшим голосом добавил: 

– Ладно, в следующем году пойдут. В семь лет тоже нормально. А то придумали шестилетних в школу отправлять. Делать им нечего, детей мучить. Я, вон, почти в восемь в школу пошёл и ничего. – Нурик опять помолчал и, как-то виновато улыбаясь, сказал. – Хотя знаешь, Рус, девчонки у меня уже читают и пишут вовсю. Капец, какие развитые! Вот смотри, что они мне написали вчера. 

Нурик достал из заднего кармана потрёпанное портмоне, открыл его и осторожно, двумя пальцами, как пинцетом, вытянул надорванную бумажку. Посередине бумажки шариковой ручкой были нарисованы две маленькие фигурки девочек с ранцами за спиной. Сверху в рамке шла надпись «школа», снизу прыгающими буковками было написано «папа мы тебя силно любим». 

– Видал? Они ещё считают до тысячи, представляешь? 

Нурик аккуратно расправил края бумажки, сложил её вдвое и бережно вложил своё сокровище обратно в портмоне. 

– Ладно, Рус, рад был увидеть тебя. Рахмет за информацию. Пока. 

Нурик протянул руку, крепко сжал ладонь Рустама, другой рукой приобнял его, похлопал по спине и, уже отойдя на несколько шагов, обернулся и спросил: 

– Так у тебя какая машина? 

– Тойота. Сороковка. 

– Классная тачила. Ты это, когда вся эта заваруха закончится, приходи. Контейнер номер 57. У меня много чего для тебя найдётся. И не обижайся, если чё не то сказал. 

Нурик махнул рукой и ушёл в свой мир – мир, в котором нет айфонов, фэйсбука и 3Д-принтеров, но есть девочки, умеющие считать до тысячи.

* * *

2.Жантик

– Жантик! Ну-ка чёнить толкни нам!

– Давай-давай, прочитай! 

– Вперёд, Жантик! 

Ещё немного – и полупьяные выкрики грозили перейти в совсем уже грубую и неприличную форму, поэтому наш директор – Тасболат Боранбаевич – встал и, погрозив кулаком столам с молодёжью, повернулся к человеку, которому и адресовались все эти крики.

– Уважаемый Жаке! Народ просит. Пожалуйста. Не откажите, Жаке.

В этот момент за соседним столиком громко хмыкнул айтишник Алим, на него сразу же зашикали, он тут же заткнулся, но всё же успел выдавить:

– А чё, Жантик же он… 

* * *

В нашей компании не было человека спокойнее и добрее, чем Жантик. Никто толком не знал, как его зовут: то ли Жанболат, то ли Жандос – как приклеилось к нему это имя с незапамятных для многих сотрудников времён, так и звали его все Жантик да Жантик. Причём лет ему было намного больше, чем иным нашим начальникам, но он никогда не обижался и охотно откликался на это полудетское имя. Его светлые глаза постоянно чуть слезились, и было впечатление, что он вот-вот заплачет, но никто никогда не видел Жантика не то что плачущим, но даже в плохом настроении: он всегда улыбался, приоткрывая неровные и желтоватые от многолетнего курения зубы, как-то нелепо в приветствии вскидывал руки, затем, не получив порой ответного приветствия, делал вид, что поправляет волосы на уже лысеющей голове. Выражение лица его чаще всего было немного отрешённым, как будто он был здесь и одновременно не здесь, а где-то там, в одном ему известном месте, где живут замечательные люди и где никто никого не обижает. 

Работал он в нашем проектном отделе чуть ли не со дня основания, и никто лучше него не разбирался в старых чертежах, которыми был забит наш архив и которые время от времени извлекались на свет, чтобы изучить состояние того или иного объекта. Когда Жантику вручали очередной рулон ватмана с увесистой пачкой сопутствующей технической документации, он как-то даже светлел лицом, долго рассматривал чертёж, водил по нему пальцем, улыбался, что-то тихо шепча, качал головой. Иногда он мог вдруг нахмуриться, затем быстро начать перебирать страницы техспецификации и, найдя то, что ему было нужно, бережно достать соответствующие листки и, тщательно протерев платком и без того всегда чистые стёкла допотопных очков, буквально впиться в текст, скрючившись буквой зю над столом. 

Читать он мог минут десять-пятнадцать и, казалось, что он даже не дышал в это время, но вот наступал миг просветления – Жантик откидывался в кресле, вскидывал победно руку с бумажками и начинал оглядываться по сторонам в надежде поделиться с кем-нибудь радостью. Обычно ему в ответ улыбались, но старались быстрее отвести взгляд, так как промедление могло закончиться получасовой тихой лекцией о том, как раньше они без всяких компьютеров делали вот такенные чертежи и как, смотрите, Петрович точно рассчитал прочность промежуточных опор несущей конструкции аэропортовской эстакады, ни на грамм не отклонившись от действующего тогда СНиПа, хотя ему говорили, что при использовании бетона марки М350 при наших погодных условиях ничего не получится… 

Впрочем, его никто особенно-то и не слушал. Да и он никогда не обижался. Постоит, поговорит, выскажется, потом виновато так тронет за локоть, извини, мол, что время отнял, отойдёт к окну, снимет очёчки свои и застынет немым таким укором эпохе Autodesk и SKAD office. Через некоторое время кто-нибудь из наших обязательно окликал его, приглашая попить кофе, но Жантик всегда отказывался: «Я кофе-то не очень, а вот чайку попить можно, у меня как раз и печенье есть, «Юбилейное» называется, оно такое рассыпчатое и вкусное, угощайтесь, ребята, угощайтесь». 

Он вынимал из тумбочки большую кружку с надписью «I love Astana», которую ему подарили отделом к какому-то празднику и в которой он хранил мешочки с зелёным чаем и различными добавками, доставал фарфоровый чайничек и начинал самую настоящую чайную церемонию, да что там церемонию – колдовство, магию с травами, аромат которых на время превращал наш офис в царство Чжоу Фу Цзы. Заварку Жантик использовал самую обычную, магазинную, но, добавляя какие-то пахучие листья и даже какие-то веточки, добивался такого вкуса, что мы все бросали свои капучино и американо и становились в очередь за его волшебным напитком. 

Была ещё у жантиковского приготовления чая одна шаманская особенность – перед тем, как начать разливать его, он прижимал к заварному чайничку ладони, закрывал глаза и тихо-тихо, на грани слышимости, шептал какие-то не то молитвы, не то заклинания. Разобрать слова было практически невозможно, но, хотя эрудит Арман из отдела стратегии уверял нас, что это некое обращение к Бодхидхарме, мы больше верили самому Жантику, который как-то, снизойдя до наших молчаливых просьб, поведал историю о своём прадеде, исцелившем сына – деда Жантика – от какой-то страшной болезни и передавшего через него этот магический текст. В такие минуты наш коллега, с виду совсем невзрачный и неказистый, как будто наливался внутренней силой и его блёклые глаза, казалось, просвечивали нас насквозь, выведывая то, что мы сами о себе не знали да и никогда не узнаем. 

Как-то Жантик приболел и вышел на больничный – так за ту неделю, что он отсутствовал, каким-то мистическим образом упали и разбились два горшка с драценой и гибискусом, дизайнер Вика навернулась на ровном месте и сломала руку, затем мы все перессорились из-за сущей ерунды и три дня, как придурки, дулись друг на друга, потом тупо завалили квартальный отчёт, и в довершение всего наш доблестный начальник отдела, между прочим, мастер спорта по автослалому, выезжая с парковки, умудрился вписаться в крузак директора компании. Всю неделю у нас зависали компы и терялись текущие документы, а когда исчез практически завершённый и согласованный со всеми проект с итальянцами, весь наш отдел впал в состояние прострации и тихой паники. 

И тут вернулся Жантик. Тогда мы ещё никак не связывали наши проблемы с его отсутствием – это потом мы, отмечая чуть не уплывшую, но в последний момент полученную квартальную премию, начали сопоставлять факты и вдруг осознали, что именно с выходом Жантика на работу у нас всё стало стремительно налаживаться и устаканиваться, что сразу же нашлись все документы, а итальянский проект вдруг обнаружился в бухгалтерии. Апофеозом радостных событий стало цветение столетнего, почти уже высохшего, кактуса, на котором появилось сразу несколько ярко-красных цветков. 

– Маммилярия моя, красавица! – умилился Жантик и чуть ли не поцеловал распустившиеся бутоны, и было такое чувство, что где-то там, внутри цветков, сидят феи-дюймовочки и машут ему своими крылышками. 

А однажды весной, когда промозглый мартовский ветер и нудивший с самого утра дождь похоронили наши мечты на тёплый уикенд, в открытую кем-то форточку в офис влетел воробышек, заметался в панике, сбил наш фирменный флажок на шкафчике, ткнулся в стекло, взлетел потом к потолку и, сделав пару виражей, вдруг спланировал прямо на плечо к Жантику и, скачками придвинувшись к его уху, прощебетал что-то. Жантик даже бровью не повёл, как будто только и ждал этого гостя – он чуть повернул к птахе голову и слегка дунул на него так, что воробей встопорщился, замахал крыльями, но не улетел. 

– Дурашка. – сказал ему нежно Жантик. – Лети домой, нет её здесь, нет и не будет.

Воробей пискнул, недоверчиво повертел головой, поклевал воротник пиджака, как-то смешно подпрыгнул и под всеобщее молчание и разинутые рты вылетел на улицу. Жантик помахал ему рукой и негромко, но очень торжественно, бросил вдогонку: 

– Всё нынешней весной особое, живее воробьёв шумиха, я даже выразить не пробую, как на душе светло и тихо... 

Жантик ещё минут пять шевелил губами, продолжая читать про себя таинственные заклинания, а буквально через полчаса ветер утих, дождь собрал свои пожитки и убрался восвояси, и к концу дня установилась такая теплынь, что взметённые ветром и прилипшие к окну прошлогодние листья клёна показались нам диковинными тропическими бабочками. 

На корпоративах Жантику всегда поручали прочесть стихи, и он, надев видавший виды клетчатый пиджак, неожиданно для многих громким голосом читал что-нибудь из классики, читал с забытым уже пафосным выражением, которое, видимо, впиталось в него со времён уроков литературы в советской ещё школе. Молодые из других отделов, конечно, посмеивались, а иные вообще хохотали, не скрывая своего пренебрежительного отношения к Жантику. 

– Эй, поэт! – кричали они ему. – Ну-ка сбацай чёнить ещё! 

И обязательно кто-нибудь, ёрничая, добавлял: 

– Жантик, своё давай! Свои стихи давай! 

Жантик улыбался, церемонно кланялся, вызывая новые приступы смеха и, получив молчаливое согласие в виде кивка головы от начальства, старомодным каким-то движением поправлял галстук, картинно отставлял одну ногу назад и, подражая поэтам-шестидесятникам, читал своё и не своё, читал, наполняя жующе-пьющее пространство корпоратива ажурными кружевами слов, рифм и метафор, и иногда буквально разрывал себя в отчаянных попытках донести до айфоно-вайфайного поколения хрустальный перезвон поэзии Серебряного века… 

* * *

Вот и сегодня на вечеринке в честь юбилея компании Жантик, откликнувшись на просьбу директора, не обращая внимания на смешки и ухмылки, вышел на сцену и, пока технари поправляли и настраивали микрофон, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пожевал губами, словно пробуя на вкус тёплый июльский воздух, прищурился на свет закатного солнца, кивнул ему как старому знакомому, и, как будто получив от него разрешение, вначале тихо, потом всё громче и громче, начал декламировать: 

Есть горячее солнце, наивные дети! 

Драгоценная радость мелодий и книг! 

Если нет – то ведь были, ведь были на свете

И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ…

Что тут произошло, так и осталось за пределами нашего понимания – то ли вспышка какая на солнце произошла, то ли в атмосфере что-то поменялось, но в ресторанный зал через верхнюю часть огромных витражных окон хлынул свет и, отражаясь от всех зеркальных поверхностей и преломляясь во всех стеклянных сосудах, заиграл, заплясал и, добравшись до сцены, высветил Жантика так, что все ясно увидели что-то вроде нимба над его головой. А он, казалось, и не замечал происходящих вокруг него метаморфоз и только, чуть больше наклонившись вперёд, эдакой поэтической мессией вбивал в окружающее пространство стихотворные строки:

Если лучшие будут бросаться в пролёты,

Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!

Полюби безотчётную радость полёта!

Разверни свою душу до полных границ!

Жантик решительно рассёк воздух ладонью – и солнечный свет над ним собрался в одно яркое пятно, рванул к потолку, вспыхнул разноцветным огнём на гигантской люстре, превратился в дым и рассеялся за несколько мгновений без остатка. Ещё какое-то время было сумрачно и тихо, потом зажгли электричество, все задвигались, зашумели, и почти сразу же из угла, где сидели молодые парни из отдела маркетинга, кто-то что-то крикнул – никто толком и не расслышал, но все увидели, как к их столу подскочил начальник отдела снабжения Рустам и, схватив маркетолога Дулата за руку, потащил его на улицу. 

Когда туда же выбежали другие сотрудники, они увидели испуганно прижавшегося к стенке Дулата и наседавшего на него Рустама. «Иди, извинись перед ним, понял?! – требовал он. – Извинись, я сказал!», а когда их разводили в стороны, Рустам бросил напоследок: «Ты, баран, хоть одну книгу прочитал за свою жизнь?! Прочитал?» 

И странным был не сам факт стычки – на корпоративах и не такое случалось, – а то, что стороной конфликта оказался всегда спокойный и уравновешенный Рустам. И пока все удивлённо качали головами и цокали языками, Рустам подошёл к Жантику, обнял его, вывел из зала, и потом они почти час, чуть ли не уткнувшись друг в друга лбами в фойе на диване, разговаривали о чём-то, видимо, очень душевном и важном, так как Рустам периодически утыкался головой в плечо Жантику, на что Жантик поглаживал его и шептал что-то на ухо. 

Несколько раз Рустам вскакивал, хлопал ладонью по спинке дивана, каждый раз восклицая: «Да знаете, какой он, Нурик-то?!», потом смял лежавший на журнальном столике рекламный флайер, подбросил получившийся бумажный комок вверх, поймал на грудь, скинул на пол и ударом ноги отправил его под соседнее кресло. «Вот, – сказал Рустам Жантику, – это Нурик меня научил, а сам Нурик такие финты делал, такие плюхи заколачивал, что его после первых же игр в сборную области пригласили!» Жантик восхищённо покивал, а Рустам тихо спросил: «Как вы сказали? Разверни свою душу до самой границы?» «Да, – ответил Жантик, – до полных границ!» Рустам помолчал немного, потом ещё раз обнял Жантика и, сказав ему «спасибо вам, я знаю, что мне делать», быстро вышел из ресторана и укатил на своей тойоте. 

А Жантик долго ещё сидел один в углу ресторана, чему-то улыбаясь, глядя в окно и щурясь своими слезящимися глазами в вечерний полумрак, словно видел он там, вдали, что-то только ему одному ведомое, что-то очень солнечно-щедрое, мудрое и всеобще-справедливое, то, что нам всем ещё предстоит увидеть в этом лучшем из лучших миров. 

* * *

3.Карма

– Сынок, мне бы хлебушка...

Голос был настолько тихим, что Нурик не сразу понял, что ему сказали и скорее догадался, чем разобрал слова просьбы.

Он огляделся по сторонам в поисках еды и не увидел ничего съестного, не было даже обычных засохших огрызков. На пластиковом ящике стояла кружка с плесенью на остатках непонятной жидкости, спёртый воздух был пропитан каким-то гнилостным запахом… 

– Отец, я сейчас. Ты, пацан, побудь здесь. – повернулся Нурик к мальчишке, который привёл его в этот заброшенный сарай. – Я скоро. 

Он выскочил наружу, глубоко вдохнул-выдохнул и побежал к своему контейнеру.

* * *

Уже три дня Нурик шатался по рынку в поисках подработки. Своим он ничего не сказал о том, что остался без работы на неопределённое время из-за каких-то придурков, убивших известного спортсмена. Каждое утро он собирался, целовал дочек и сына и уходил на рынок. Жена его, Бота, чувствовала что-то неладное, но, не говоря ни слова, ежедневно готовила мужу тормозок и провожала его словами «байқап жүр».

За это время Нурик разгрузил фуру с арбузами, навёл порядок в паре соседних бутиков, помог в установке дополнительных секций летника местной кафешки. Денег не заработал, но принёс домой на радость детям два огромных арбуза, сандалики дочкам и водяной пистолет для сына. Глядя на все эти неожиданные и незапланированные приобретения, Бота вздыхала, но вопросов не задавала, от чего самому Нурику становилось не по себе. Вчера он подошёл к ней, молча мывшей в тазике посуду, и, приобняв, прошептал ей на ухо:

– Боташа, всё будет хорошо. Не переживай.

– Я знаю. – сказала она, и, помолчав, добавила, – Тетрадки хотя бы купи и ранцы, а то время идёт, потом дороже будет.

Нурик кивнул и отошёл. У Боты сжалось сердце – зачем сказала, видно же, что что-то случилось, теперь он будет переживать. 

Когда он пришёл вчера раньше обычного и долго сидел во дворе, не заходя в их дом-углярку, на улицу выбежал Асан и, вернувшись, сообщил, что у папы «газки густные-густные». Девочки на него зашикали – они своим, не по-детски обострённым чутьём, поняли, что папу сейчас лучше не беспокоить. И даже рисунки свои не стали ему показывать. 

* * *

И вот сегодня, когда Нурик сидел в летнике и доедал честно заработанные накануне манты, к нему подошёл мальчишка, которого он не раз видел на рынке. Мальчик несколько минут стоял, пристально разглядывая Нурика, потом, видимо, приняв какое-то нелёгкое для себя решение, подошёл к столику и сказал:

– Аға, пойдёмте со мной. Там деду Коле плохо.

И было это сказано так, что Нурик сразу встал и только спросил:

– Далеко?

– Там. – махнул рукой мальчик. 

Нурик было двинулся, но перехватив взгляд мальчика на оставшиеся манты, взял тарелку и сунул ему в руки:

– На, ешь.

Мальчик сгрёб манты с тарелки и набил ими рот, поэтому всю дорогу до непонятного деда Коли они шли молча. 

– Вот. – мальчик остановился у сарая, по сравнению с которым даже его углярка была дворцом. – Он там.

Нурик осторожно отодвинул державшуюся на одной петле дверь и зашёл внутрь. Деда Колю он увидел не сразу, в сарае не было окон, и только пробивавшийся через дырки в стенах свет помог ему сориентироваться и понять, что в дальнем углу кто-то лежит. 

Переступая через поломанные стулья, ящики и прочий мусор, Нурик подошёл к деду Коле и дыхание его перехватило. На куче грязного тряпья, укрытый таким же тряпьём, лежал старик. Нурик сразу вспомнил своего отца, который тяжело и мучительно умирал и последние недели был похож на Кащея из детских сказок – такие же впавшие глаза, почти лысый череп с натянутой кожей, полуоткрытый рот с текущей слюной. В памяти всплыла картинка: он стоит у кровати отца, рядом братишки и сестрёнки, прижавшиеся к старшему брату, плачущие и испуганные, и врач районной поликлиники, разводящий руками и смотрящий куда-то в сторону.

Нурик наклонился к старику, отогнал с его лица муху, поправил одеяло, и в этот момент дед Коля открыл глаза и прошелестел:

– Сынок, мне бы хлебушка…

* * *

Нурик примчался к контейнеру. У него уже давно был подобран ключ к замку, который вешал на дверь Бекжан, но пользовался он им в исключительных случаях. Там, в контейнере, в подсобке Нурик прятал неучтёнку и, насколько он помнил, там с последнего раза тысяч двадцать оставалось. Что он купит на эти деньги, Нурик не знал, но он даже не думал об этом.

Не пересчитывая, он сунул в карман купюры и вышел из контейнера. Закрывая замок, он увидел мальчишку, которого он оставил у деда Коли.

– Ты чего здесь? Я тебе что сказал?! – рявкнул Нурик.

– Я боюсь. – мальчик испуганно отодвинулся.

– Ладно, давай за мной. – Нурик хлопнул мальчика по плечу. – Тебя как зовут-то?

– Булат.

– Давай, Була, двигай за мной. Поможешь, если что.

Первым делом он направился к Фархату, хозяину кафешки. Тот сидел, развалившись в плетёном кресле, и шумно пил чай из блюдца. Увидев Нурика, он удивлённо поднял бровь:

– Э, Нурик, ты же недавно ел. А мы только на три обеда договаривались. 

Нурик молча выгреб деньги из кармана, выудил пятитысячную купюру, положил её на стол и, хлопнув сверху ладонью, сказал раздражённо:

– На, возьми! А на остальное мне собери еды всякой да побыстрее!

– Ты чё раскомандовался здесь?! – Фархат резко поднялся, опрокинув кресло. 

Нурик уже открыл было рот, чтобы сказать Фархату всё, что он думает про него, про его кафе и его кухню, но тут вдруг вмешался Булат. Он дёрнул Нурика за руку и, встав между взрослыми, неожиданно громко сказал:

– Деда Коля умирает!

– Кто? – вздрогнул Фархат. – Какой деда Коля? 

– Деда Коля, электрик!

– Электрик? Деда Коля? Петрович? Да ты что?! Где он? – засуетился Фархат и, обращаясь к выбежавшему на шум повару, крикнул:

– Лагман и лепёшку быстро! Шубату ещё налей в бутылку! – Фархат повернулся к Нурику. – А ты сядь, успокойся. Сейчас вместе пойдём, и деньги свои убери. Петрович у меня три года работал. Один совсем был. Полгода как пропал куда-то. Его тут на 9-е мая с акимата искали, хотели вручить что-то. 

– Аға, купите мороженое, – опять дёрнул Нурика за руку Булат, – деда Коля вчера мороженое просил. 

* * *

Они шумно ввалились в сарай, неся пакеты с едой, воду в баклажках, подушку, матрас, одеяло, футболки – всё, что им попалось по дороге. На последнюю тысячу Нурик купил фонарик. Его он сразу и включил, войдя в сарай деда Коли. 

– Петрович! – Фархат двинул в дальний угол, подсвечиваемый фонариком. – Это я, Фара! 

Он положил пакеты на землю, втянул носом воздух, поморщился и нарочито бодрым голосом провозгласил:

– Сейчас мы вам тут порядок наведём! Сейчас мы вас…

Фархат оборвал свой спич на полуслове. Нурик подошёл поближе и всмотрелся в лицо деда Коли. Глаза его были открыты, он не дышал. Руки, лежавшие поверх тряпок, были похожи на две штакетины, пальцы были скрючены и цепляли одеяло так, как будто хотели спрятать старика от смерти, но не успели. Нурик наклонился, закрыл деду Коле глаза и сделал то, что не успели стариковские пальцы – накрыл одеялом лицо.

Мороженое капало и капало, собирая тучи мух, а двое мужчин и мальчик стояли, прощаясь с дедом Колей и проклиная эту сволочную жизнь, в которой солдаты-победители умирают в сараях, и в которой невозможно нормально собрать детей в школу.

* * *

На следующий день, после того, как похоронили деда Колю, Нурик сидел на ящике около своего контейнера, утомлённый хлопотами по погребению, а ещё больше – расспросами-допросами полицейских, и прикидывал, где бы подзаработать. Мимо прошёл базарный разносчик чая и пирожков и Нурик осознал, что не видел Булата с момента похорон. На душе сразу стало тоскливо, в груди что-то кольнуло, Нурик, морщась, помассировал бок под левой подмышкой, и тут же вспомнил давний случай с таким же никому не нужным пацаном. Он тогда работал водителем скорой, и их бригаду вызвали в частный сектор на ножевое ранение в пьяной семейной разборке. 

На месте выяснилось, что рана пустяковая, и пока медсестра перевязывала страдальца, а врач пытался успокоить пьяную компанию, Нурик зашёл на кухню и обнаружил там ребёнка, сидевшего на полу в окружении пустых бутылок и собиравшего в рот что-то с пола. Нурик сразу и не понял, что именно тот ел, но когда разглядел, что малыш ловит и ест тараканов, то рванул к машине, вытащил свои бутерброды и принёс их мальчишке. Тот сперва отмахивался, явно впервые видя такую еду, но, когда Нурик насильно впихнул ему в рот кусочки колбасы и сыра, издал какой-то звериный рык и, выхватив бутерброды, заполз под стол. 

В это время в поисках чего бы выпить на кухне нарисовались пьяные родители пацана. Увидев, что сын что-то ест, мать стала тянуть его за ногу, а отец – отбирать бутерброды. Тут у Нурика в голове перемкнуло и дальнейшее он помнил плохо и то больше со слов врачей. За пять минут он отметелил и горе-родителей, и всех их гостей, и даже прибывшему наряду досталось от слетевшего с катушек водителя скорой. И загремел бы Нурик по полной, если бы не понимание полицейских, которые, разобравшись в причинах буйства Нурика, отпустили его на все четыре стороны. 

* * *

Нурик вздохнул, прикинув, что тому пацанёнку сейчас лет, наверное, столько же, сколько и Булату, поднялся с ящика, чтобы размять ноги и сразу увидел Рустама, идущего вдоль контейнеров с большой сумкой в руке. У Нурика от последней встречи с бывшим школьным приятелем остался какой-то осадок, и он уже хотел спрятаться за контейнер, но тут Рустам сам его увидел и заорал во всю глотку:

– Қалайсын, майктайсон! Салам, брат!

– Салам, Рус! 

Они обнялись, похлопали друг друга по спине, но Нурик не был готов к такой скорой встрече и чувствовал себя неуютно. К его удивлению, Рустам вдруг тоже стал мяться, переминаясь с ноги на ногу. 

– Если ты по машине, Рус, то, как видишь, я закрыт. – Нурик показал на замок. – Рановато ещё.

– Да нет, я не по машине. Я это, Нурислям, к тебе пришёл.

– А, ну давай, чё там у тебя? – Нурик кивнул на сумку. – Запчасти принёс?

– Где? – удивился Рустам. – А нет, это не запчасти, это, Нурик, я сыну твоему мяч хочу подарить. Футбольный. Мне его с Москвы привезли, с чемпионата мира, представляешь? И карандаши я твоим девочкам, фломастеры, вот смотри какие…

Рустам ещё суетился какое-то время, дёргая молнию сумки и вытаскивая мяч, ранцы, большой пакет с красками и альбомами, потом деньги какие-то доставал из портмоне, и при этом он всё время что-то говорил и говорил – про школу, про детей, про Жантика какого-то, ещё про что-то, но Нурик не слышал его и только мотал головой, ком в горле мешал ему говорить, и он лепетал что-то, пытаясь запихнуть всё это обратно в сумку. В какой-то момент они оба замолчали, поднялись и замерли, глядя друг другу в глаза.

– Зачем? – молча спросил Нурик.

– Так надо, – так же молча ответил Рустам. 

– Рахмет, брат! – прошептал Нурик, и они обнялись.

И долго они ещё так стояли, удивляя рыночных прохожих.