Каронин о культуре крестьян Сибири

Adebiportal.kz ознакомить с творчеством Каронина (Н.Е. Петропавловского). В книге писателя «По Ишиму и Тоболу», изданного в конце XIX века, автор упоминает о взаимоотношениях казахского населения с крестьянами Курганского и Ишимского округов. Сочинения «По Ишиму и Тоболу» состоят из 7 очерков: Очерк природы, Очерк землевладения, Очерк культуры, Очерк переселений, Очерк отношений крестьян к земле, Очерк обрабатывающей и добывающей промышленности и Очерк будущего. В третьей части книги «Очерк культуры» под культурой сибирского крестьянина автор определил в смысле известной степени материального благосостояния и умения пользоваться этим благосостоянием для всестороннего человеческого развития.

Автор вынужден констатировать различие между «российскими» и сибирскими крестьянами. Да и странно было бы, если бы эти два класса крестьян, прожив почти в полном разъединении несколько сот лет, сохранили одинаковый тип. Находясь под влиянием различных условий, они в своем развитии пошли по различным дорогам, образовав два различные типа людей.

В 20-30-х годах XIX века, когда образовалась одна из казачьих линий в Оренбургской губернии сибирякам Челябинского уезда было предложено или выселиться, или перейти в казаки; они выбрали первое и ушли огромною массой, в несколько тысяч душ, в Самарскую губернию. Впоследствии рядом с их деревнями стали основываться другие поселенцы из внутренних губерний, но сибиряки не сливались с ними; склад их жизни был настолько отличный от обычаев русских крестьян, что они продолжали жить особняком, не допуская в свою среду русских крестьян; отношения между ними были если не враждебные, то во всяком случае брезгливые. Со стороны сибиряков считалось позором вступать в брак с женщиной русских крестьян; сибиряки презирали русских за их нечистоту, за их костюм, за их язык. В свою очередь, русские крестьяне, признавая бесспорно превосходство сибиряков в домашней жизни, злобно называли их колдыками, немеющими говорить настоящим русским языком. 

Но отклонились от общего типа не сибиряки, а русские, или, по крайней мере, сибиряки подверглись изменению меньше, чем русские. Поселившись в Сибири, они долгое время жили отделенными от всего мира; их сношения с русским миром были случайны; они помнили все, что принесли с собой из Руси, но ничего нового не могли прибавлять. 

Там, где масса инородцев была плотная, они много переняли от дикарей, но там, где туземное население не было многочисленно и не охватывало кольцом русское население, последнее не подвергалось влиянию даже и со стороны дикарей.

Киргизы (казахи – авт.), с которыми долго пришлось бороться крестьянам, по мнению Каронина, не могли оказать заметного влияния на них, «крестьяне перенимали от своих диких врагов некоторые вещи, например, одежду, утварь и прочее, в чем видели пользу, но не скрещивались с ними, не ассимилировались».

Таким образом, сохранив в неизменной целости русский тип, вынесенный ими из прежней родины, они в то же время не подверглись влиянию и со стороны туземных обитателей новой родины. И если бы кто вздумал искать чистый русский тип Московского периода истории, то наиболее чистый он нашел бы, вероятно, в южной половине Тобольской губернии, среди Ишимской степи, считает Каронин.

Переселившись в новую страну, крестьяне нашли в ней неизмеримый простор и огромные естественные богатства, не тронутые человеческою рукой. Под руками у них были обширные дремучие леса, озера, полные рыбой и дичью, земля, которую не бороздила соха. Когда они принялись работать среди этой девственной природы, у них скоро развелись огромные стада скота, распаханы были широкие пространства тучной земли, накошены горы сена. Ничего не было запретного для поселенца. Для постройки дома он вырубал лучшие деревья леса; в пищу мог употреблять отборный хлеб и неограниченное количество мяса; для производства одежды обладал также неограниченным количеством шерсти, льну, пеньки. Всего было в волю.

Но зато произведения заводской и фабричной промышленности были недоступны для крестьян; во всей стране не было даже попыток в этом роде; города долгое время походили на деревни. Крестьяне поневоле должны были изворачиваться сами, удовлетворяя все свои потребности собственными измышлениями. Когда надо было приобрести дугу, они искали в лесу подходящей коряги, когда изнашивалась обувь, они шили себе бродни - сапоги, похожие на мешки из кожи. Часто ни за какую цену нельзя было достать косы, а бороны нередко делались с деревянными зубьями.

Изворачиваясь своим умом, крестьяне до последнего времени все нужды свои удовлетворяли сами: ткали из льва и шерсти одежду для себя, строили собственными руками свои дома, заменяя стекла требушиной, сколачивали, как умели, телеги, бороны, колеса, плуги и т. п.

Эта печать собственного измышления лежит на всех вещах сибиряка. Предоставленная исключительно самой себе, мысль крестьянина, тем не менее, все-таки изобретала в области материальных улучшений.

Это в особенности относится к пище. В то время, как русская баба, не жившая нигде в городе, является положительно беспомощною сделать сколько-нибудь человеческий обед, сибирячка знает множество поварских секретов чисто крестьянского произведения. Обставленная большими средствами в выборе сырых материалов, служащих пищей, она выучилась лучше печь хлеб, варить и жарить мясо и приготовлять молочные продукты. Затем явилась уже и прямая изобретательность, как следствие обеспечения первых потребностей и большего досуга. В сибирской деревне умеют сделать множество видов печенья, хорошо обращаются с соленьем и знают, как некоторые вещи приготовлять в прок. Правда, все это уменье может возбудить в городском жителе брезгливость и иронию, но это уменье, поставленное рядом с таковым же русского крестьянина, показывает несомненное превосходство сибиряка: разнообразие в пище, чистота приготовления, питательность.

Средняя крестьянская семья средней зажиточности, притом в деревне, удаленной от посторонних, несибирских влияний, состояла из мужа и жены, сына-работника и двух подростков-девочек. Обрабатывали они от шести до десяти десятин земли в год, имели 4 лошади, три коровы, с десяток овец, пару свиней и птицу - кур и гусей. Утром завтракали молоком, сыром, сметаной с хлебом, запивая все это кирпичным чаем без сахара. Чай пьется в неограниченном количестве, но сахар подается только гостям или в праздники. Такой завтрак совершается два раза в день, утром рано и часов в десять. На обед подавали суп из мяса с мукой или мясные щи. Второе блюдо состояло из жареного в масле картофеля. Вечером закусывали чаем с хлебом. На ужин остатки обеда и опять молоко, сыр, сметана с хлебом, - все это опять запивали чаем. Иногда того или другого вида из перечисленной пищи недоставало, но общий вид питания был один и тот же. Главное содержание этой пищи - чай, мясо, молоко, творог, сметана, хлеб, картофель; это готовили круглый год, изо дня в день. Чай вошел в такое употребление, что самый бедный крестьянин пьет его целый год, даже тогда, когда у него больше ничего нет. Мясо составляет всеобщую потребность. Зимой крестьяне нередко покупали его в городе, но самое распространенное мясо - это сушеное или вяленое, приготовляемое самими крестьянами; оно держится у них круглый год, так что все лето они его употребляли. Средняя семья потребляла до 15 пудов мяса в год, кроме того, еще 2-3 свиные туши, несколько десятков птицы. В посты семейство ест грибы сушеные и соленые, капусту, картофель, рыбу.

Что касается водки, автор отметил, может быть, к огорчению тех людей, которые уверены в природной склонности русского мужика к бесшабашному пьянству, что ее потребление здесь больше, и все-таки пьянства нет между крестьянами. Зажиточные крестьяне держат водку в доме круглый год для себя, для гостей и для всякого другого случая; перед страдой даже недостаточные покупают водку целыми бочонками в два-три ведра - это для угощения помочи. К праздникам Пасхи и Рождества все поголовно запасаются водкой. И все-таки пьянства по деревням нет. Крестьянин не пропьет шапку, не снимет ради водки панталон и не стащит у жены сарафана; водку он покупает тогда, когда ему есть на что купить, и пьет столько, сколько может, но хозяйство его не терпит от этого никакого убытка. Потому что у них нет болезни пьянства. Даже прогуляв несколько дней, он встает здоровым, работящим, умным. Пьет он не затем, чтобы загасить болезненную страсть, а ради удовольствия и всегда остается душевно трезвым и умеренным.

Об одежде можно сказать немного. Как автор отметил выше, крестьянин перенял кое-что от киргизов (казахов). Это всего более относится к одежде. Поставленные в необходимость прясть и ткать самолично, они часто не имели ни времени, ни уменья сделать себе одежду, а под руками были дешевые киргизские халаты из верблюжьей ткани, красивые, легкие, необыкновенно прочные и непромокаемые, и русские усвоили эту одежду. Когда стали распространяться изделия московской хлопчатобумажной промышленности, крестьяне стали делать одежду из них, но не бросили и казахских халатов, как не бросили ткать и свое домашнее сукно. Вместе с ситцами, коленкорами и шерстяными материями, сбыт которых в Сибири составляет один из крупных расчетов русских фабрикантов, продолжали носить туземные материи.

«Если летом здешний крестьянин одевается хорошо, то зимой тепло; здесь трудно встретить крестьянина-оборванца, подобно русскому мужику, незащищенному от дождя и холода. Теплые кафтаны и шубы у всякого есть. В холодные зимние дни крестьяне носят две шубы - одну короткую внизу, другую на верху; последняя в форме дохи, т.е. выворочена мехом вверх. Такая же шапка, такие же рукавицы шерстью вверх и точно также иногда надеваются сапоги мохнатые. Правда, это одеяние делает здешнего мужика похожим на какого-то невиданного зверя, но зато тепло. Обычай этот - выворачивать одежду шерстью вверх - заимствован, вероятно, от северных инородцев и привился потому, что в самом деле такая одежда хорошо защищает от сильных морозов, для которых обыкновенный тулуп просто шутка. Сибирские пимы (валенки) не менее распространены; их носит старый и малый, мужчины и женщины, деревенский и городской житель».

Трудно сказать, есть-ли какая-нибудь вещь из одежды, которая впервые здесь произведена была; за исключением разве половиков из коровьей шерсти, да, может быт, нескольких мелочей, нет ничего, что явилось бы непосредственным крестьянским творчеством.

Единственный рабочий скот – это лошадь. Неистощимым конским заводом для здешних жителей служат табуны киргизов (казахов), пригоняемые из глубины степей на здешние многочисленные ярмарки. Но крестьяне в большинстве случаев употребляют помесь киргизской лошади с русской, как более пригодную. В самом деле, лошадь, получившаяся от этого скрещивания, крайне вынослива, неутомима, хотя и лишена уже дикости и скакового бега чистой киргизской лошади; воз в тридцать пудов эта лошадь легко везет по шестидесяти верст в сутки и не утомляется, делая налегке по сто с лишком верст в сутки. Другой скот ничем не выдается. Коровы русской породы; свиньи тоже; только овцы местного происхождения; вероятно, здешние овцы помесь русской породы с киргизской.

Небольшое отличие может представить и та совокупность работ, которая составляет земледелие. Искусственного удобрения, как сказано выше, не может быть. Только огороды и капустники перед посадкой огурцов и капусты требуют значительных приготовлений. В землях, поросших кустарниками, приходится вырубать и корчевать кусты, но чаще всего это делается помощью огня, пусканием «палов». Палы пускают и в степях, и на жнивах, если это не грозит опасностью пожара. Во все продолжение осени, если благоприятствует погода, кругом видно зарево степного пожара; в одном месте видно, как огонь змейкой пробирается по полям высохшей травы, то почти потухая, то вспыхивая; в другом вдруг целый сноп искр и клубы дыма поднимаются вверх - это огонь встретил забытую копну сена или кучу валежника. «Палы» - это все, что может быть названо искусственной подготовкой почвы для будущей жатвы и сенокоса.

В некоторых местах Курганского округа был обычай на новых землях и залежах сначала сеять картофель, а потом уже хлеб. Поле, засаженное картофелем, естественным и необходимым образом разрыхляется, во-первых, самыми клубнями и, во-вторых, копанием при снятии урожая. Кроме того, почва от картофеля удобряется ее травой. Но это нововведение входит туго и совершается без всякой системы.

В общих чертах автор показал все, что характеризует степень культуры. Делая последний вывод, он вынужден сказать, что жизнь сибирского крестьянина здешних мест не оправдывает надежд и ожиданий, которые естественно являются при первом же вопросе: куда девались неизмеримые степи и бесконечные леса? Какое употребление сделано из окружавших его естественных богатств?

Прошли века с начала переселения сюда русского крестьянина. Он пользовался на новом месте сравнительною свободой; под его руками имелось все, что необходимо для удовлетворения человеческих потребностей, и мы видели, как он воспользовался таким положением: свято сохранив обычаи, приемы и предания, он ничего не прибавил нового, только количественно и качественно улучшив вынесенное из старой Руси. Тип его культурного развития неизменно остался тот же самый, но только степенью выше. Достоинства и недостатки, вынесенные из старой родины, - все он сохранил и все поднял на одну ступень выше.

На старой родине было поголовное невежество - и крестьянин принес его на место родины, сохранив его здесь до последних дней, в продолжение нескольких веков. Мы должны констатировать абсолютное отсутствие грамотности в стране. Существующие при волостях школы только роняют достоинство школы. Большинство деревень имеет только одного грамотного человека - сельского писаря.

Но мало того, что здешний крестьянин сохранил всю умственную беспомощность Московского периода, но он еще на одну степень увеличил ее. Там, где крестьяне живут плотною массой, невежество приняло только более яркую окраску.