Орал Арукенова. Двойка

 

- Милые женщины не делайте аборты. Если вам не нужны дети, отдайте их мне, я позабочусь о них – вещала по телевизору мать Тереза.  Я впервые слышала это эмоциональное выступление. На другом канале шла передача об уходе за грудниками. Я выключила телевизор и заплакала. В это время зазвонил телефон.

- Привет Жан, ну ты решилась? Я поговорила с Татьяной Петровной, она примет тебя сегодня. Давай, удачи! – это была моя сокурсница по институту Гуля.

Все  женщины в очереди оказались с большими животами, и я почувствовала себя засохшим карагачем в зеленом бору.

 - Ну что я тебе скажу дорогая, шесть недель, не больше, если хочешь без последствий прервать беременность, то надо поспешить, – сказала Татьяна Петровна.

- Я подумаю, хотя, давайте запишусь сразу, а если передумаю, то позвоню заранее.

- Завтра  я дежурю в  двенадцатой больнице до семи вечера, подходи, если надумаешь. Или через неделю приедешь сюда.

Я решила пойти через неделю. Никогда не думала, что окажусь в такой ситуации. Мои сокурсницы начали делать аборты со второго курса, я была посвящена в истории многих из них. Одна девушка сделала прерывание, когда плоду было уже шесть месяцев. Она рассказывала, как ей вызвали роды, предварительно убив ребенка в утробе, но он родился живым и даже закричал, появившись на свет. Конечно, я осуждала в душе, хотя виду не подавала. А теперь сама, в двадцать пять лет, не замужем, и беременна неизвестно от кого. От кого из двоих. Толик – хороший парень, только я его не люблю, но голову зачем-то морочу.  А с Айдаром вообще случайно получилось, стыдно сказать, по пьяному делу.

 

Вечером я поехала к Гуле. Мне надо было с кем-то поговорить. Она не делала из аборта проблему:

- Не парься по этому поводу. В первый раз страшно, потом привыкнешь. Посмотри вокруг, кто в такое время рожает. Что скажут твои родители? Что ждет этого ребенка? И не будь дурой, предохраняйся. Да, мужикам не нравится, но это не наша проблема! – учила меня Гуля. Я решила остаться у нее на ночь и на следующее утро сразу поехать в больницу. Но стоило мне остаться наедине с собой, как на меня смотрели удивленные, беззащитные глаза ребенка.

***

Учительница русского языка и литературы Нонна Георгиевна вызвала меня к доске. Я никак не могла вспомнить стихотворение, а когда вспомнила, не могла вымолвить ни слова.

- Двойка! А еще я сделаю тебе аборт, за то, что не выполнила домашнее задание! Садись в  гинекологическое кресло!  - она смотрела на меня, высунув длинный язык, а из глаз летели искры, обжигая мне лицо. Класс смеялся надо мной. Нонна Георгиевна надела на руки резиновые перчатки и глубоко засунула руку мне во влагалище.

Я проснулась от дикой боли в животе. Было ощущение, что трещат все кости таза и вываливаются внутренности. Я еле добралась до унитаза. Напуганная моими стонами Гуля  постучалась в дверь туалета. Из меня хлынуло что-то горячее и тяжело упало в унитаз. Это были черные сгустки крови. Гуля объяснила, что это выкидыш.

- Не переживай, с утра поедешь к Татьяне Петровне в больницу. Радуйся! Все закончилось малой кровью!  

На следующий день, после обеда я сидела в сквере у больницы, Татьяна Петровна настояла на трехдневном стационаре. Солнце светило не по-зимнему ярко, и мне захотелось погреться под его теплыми лучами. И спокойно осмыслить случившееся, перед тем как сдаться в хлорный плен больницы. Вспомнила,  как мама рассказывала,  что долго не могла забеременеть после замужества, и считала это настоящим проклятьем. Как она прокручивала в голове свою жизнь и выпрашивала прощения за все грехи совершенные ею намеренно или случайно. Мамины грехи исчислялись мелкими, почти детскими шалостями. Самым страшным грехом она считала смерть Мурзика, забытого ею в морозную ночь на улице. При воспоминании о замерзшей тушке Мурзика она громко рыдала.  Рядом со мной на скамейку сел мужчина. Я краем глаза заметила, что одет он как бомж, но характерного запаха не чувствовалось. Не обращая на него внимания, я снова углубилась в свои мысли, избегая навязчивого образа Нонны Георгиевны из моего сна.

- Жанна, это ты? – спросил вдруг мужчина.

Я внимательно посмотрела на него, он смутно напоминал кого-то.

- Я же Вася Ковкин. Мы с тобой в одном классе учились, за одной партой сидели.

- Васька, Ковкин! Ты знаешь, я как раз про Нонну Георгиевну вспоминала. Помнишь ее?

***

- Положите мне на стол дневники, все получают двойки. – Нонна Георгиевна зверствовала. Тут раздалась сирена, это Селикова заголосила:

- Меня родители убьют, я никогда двойки не получала.

Вслед за ней зарыдала Абишева:

- Мой папа очень строгий. Я не знала, что надо учить это стихотворение!  

- Никто не знал! – возмутился  Васька Ковкин.

Абишевой и Селиковой не поставили двойки в дневник. Это было несправедливо, но перечить Нонне Георгиене мог только Ковкин - свободный человек, ему безразличны оценки, он второгодник. Его посадили за последнюю парту, чтобы не мешал другим. А меня рядом с ним из-за роста, я была выше всех своих одноклассников.

В тот день мы подрались с Васькой на уроке рисования, в результате чего его белая рубашка и мой белый фартук были густо заляпаны акварельной краской.  Я пошла замывать пятна под краном, но сделала еще хуже. Пятна расплылись на весь фартук. И это перед торжественной линейкой в честь дня рождения Ленина.

Наш классный руководитель, Елена Дмитриевна заперла нас с Васькой в кабинете, чтобы не позорили своим видом отряд, и повела класс на линейку.

- Васька, как ты думаешь, а это честно, что Абишевой и Селиковой двойки не поставили в дневник?

• Нет, конечно! Хвосты надо накрутить этим зубрежкам!
• А давай, мы восстановим справедливость – предложила я.
• Подкараулим и побьем?

- Да нет, гораздо проще. Достанем их дневники из портфелей и сами поставим им двойки. У меня ручка с красной пастой есть. Ты поставишь двойки а я распишусь под Нонну Георгиевну. У нее подпись несложная, надо потренироваться. Ваське идея понравилась.

 Я сначала тренировалась на доске, потом на листке бумаги,  пока качество не удовлетворила нас обоих. Мы достали дневники из их портфелей и Васька с нескрываемым наслаждением вывел большие фигурные двойки, а я аккуратно подписалась по нонногеоргиевски. Когда ребята вернулись с линейки, мы с Васькой первыми убежали домой. Мы поклялись ни за что не сознаваться, даже если родителей вызовут.

В понедельник, меня с первого урока вызвали к директору. В кабинете директора сидела моя одноклассница Жазира  Абишева со своим папой. Он, кажется, был большой шишкой в исполкоме. Валентина Федоровна, директор школы, попросила меня сесть и рассказать об уроке литературы в субботу.

- Мы не выучили стихотворение, и Нонна Георгиевна поставила всем двойки.

- Она задавала вам это стихотворение? – спросила Валентина Федоровна.

- Нет - выкрикнула Жазира.

- Не помню – сказала я. Я и вправду не помнила. Иногда  я забывала или ленилась записать домашнее задание в дневник. Но меня это не беспокоило, я боялась нашего с Васькой разоблачения.

Нонна Георгиевна изменилась, она больше не ругала нас, а на уроки  все время приходили какие - то незнакомые люди, нам говорили, что это комиссия. Наступили долгожданные каникулы и мы с Васькой забыли про тот случай. Его перевели вместе с нами в пятый класс.

Первого сентября нам представили новую учительницу русского языка и литературы, ею оказалась мама Абишевой Жазиры, а Нонну Георгиевну, по слухам, за что-то уволили.

 

***

- Конечно, помню! Злюка еще та! Фашистка ядовитая!

- А тебе не кажется, что ее из-за нас с тобой уволили. Мне как-то стыдно перед ней.

- А мне не стыдно. Но если ее уволили из-за наших с тобой двоек, то это самое лучшее, что я сделал в своей поганой жизни.  Знаешь, а я тебя зауважал тогда.

 Действительно, после того случая Васька никогда меня не обижал, а даже защищал, хотя я в этом не нуждалась. Он учился с нами до седьмого класса. А потом его посадили по малолетке, и говорят, после этого он из тюрем не вылезал.

- Как ты Вася, сам? – как можно деликатнее спросила я.

- Да ладно, ты же видишь, бомж я. Мать померла, пока я на зоне чалился, а соседи, суки, квартиру нашу захапали, типа мать им отписала. Я приезжаю две недели назад, а они уже дверь сменили, не пускают меня, бумажками перед носом трясут. Шакалы вонючие! Не верю я, что мать им квартиру завещала  – он смачно сплюнул.

- А ты к Витьке Томасу сходи, помнишь его? Вы же с ним дружили в школе. Он сейчас коммерсантом стал, комок открыл, водкой, сигаретами и всякой мелочью торгует. А недавно кредит в банке взял, и общежитие выкупил, возле нашей школы. На днях, на базаре его встретила, хвастался, что казино с рестораном там хочет открыть. Может он тебя на работу возьмет, а может, с жильем поможет, он вроде нормальный парень.

- Ты думаешь?

- Думаю, стоит попробовать.

- Ну, это можно – согласился Васька.

- Слушай, а правда что Селикова проституткой стала? – спросил он.

- Правда, она в Эмиратах работает.

- Это что, кабак такой?

- Да нет. Это страна такая -  Объединенные Арабские Эмираты. Они там светленьких девушек любят и платят хорошо, она там живет, зарабатывает, родителям помогает. Когда у арабов пост, у нее отпуск. Недавно приезжала, квартиру себе трехкомнатную купила в золотом квадрате.

- Вот шшаллава! – зло усмехнулся Васька.

- Да ладно, забей! Сейчас каждая вторая - проститутка. Походи возле гостиниц, увидишь.

- Да видел я уже. А ты чем занимаешься?

- Переводчицей работаю в иностранной фирме. Раньше в школе нашей работала, но зарплата там мизерная.

- А здесь что делаешь?

- Да в больничку надо лечь на пару дней.

- На аборт что ли?

- Все ты Васька знаешь! – обиделась я и расплакалась. И никак не могла успокоиться. Вспомнила, как корила себя за те двойки, как собиралась на аборт  и  рыдала не переставая. Васька не знал как себя вести. Он то вставал, то снова садился, но не уходил. Потом сел рядом, отвернулся от меня и тоже беззвучно заплакал. Я поняла это по его вздрагивающим плечам. Так мы просидели с ним некоторое время.

- Курить будешь? – он протянул мне открытую пачку Астры.  Я вытащила папиросу, поднесла ко рту. Он зажег спичку, дал сначала прикурить мне, а потом сам прикурил. Затянувшись один раз, я закашлялась и выбросила папиросу, с отвращением выплевывая горькие крошки табака.

- Ты что не куришь?  - засмеялся Васька.

Я покачала головой.

- А зачем папиросу взяла?

- Не знаю! – и мы расхохотались. А из окна детского отделения, на нас удивленно смотрели две рожицы сплошь в пятнышках зеленки. Я помахала им, а Васька скорчил смешную мину и дети рассмеялись.

В тот вечер, впервые за долгое время я быстро уснула. Мне приснилась мама. Она держала в руках белую пушистую собаку.

- Это мой Мурзик, я его чудом спасла – плакала она.

- А почему ты плачешь? – спросила я.

- От радости милая, от радости!

Как странно, а я ведь всегда представляла Мурзика рыжим котом.

 

Орал Арукенова