Заир Асим: "Знаком ли свет мерцающей звезды?"

ДВОР

Собака во дворе не признает,

она слепа и видит только нюхом.

А я кормил и каждый день

смотрел в ее трусливые глаза.

Кирпичный двухэтажный дом

с морщинистым лицом старухи,

я вырос здесь и до сих пор

встречаю сумасшедших проституток.

Забыто памятью пространство,

окоченевший сад, вот воротник листвы

на исцарапанном придурками капоте,

нирвана бесконечной осени.

Алеет на стене в подъезде

помадный след от пышных губ

метафорой написанных стихов –

несбывшейся любви воздушный поцелуй.

. . .

лицо подперев себя кулаком

смотрит на человека

уходящего прочь

выдумкой пейзажа

во дворе словно звери

железные сугробы машин

спят бок о бок

затаив дыхание

темная кромка речи

отползает в тишину

увлекая за собой

молодость многозвучия

бессонный тростник надежды –

трещина в стене

поделила время надвое:

сейчас и никогда

. . .

Субботняя кофейня полупуста.

Оранжевые светильники.

Жду человека,

опаздывающего на встречу.

Улыбающиеся официантки

мелькают в прозрачном воздухе

сиянием подводных рыб,

увлеченных игрой течения.

Джаз, как прошлое,

незримо звучит отовсюду,

наполняя комнату

грустной радостью.

Старый фотоаппарат

на книжной полке

в полусне, как монах,

сам себе пространство.

. . .

Штрих-код заснеженных деревьев.

Поле ширится недоумением.

Картавят жадные вороны,

темные заплаты зимы.

Вот оно ясновидение –

уплотненный просвет пейзажа,

полое спокойствие слуха,

хруст углубленных шагов.

Надменность скупого солнца

источает слабый блеск,

рассыпающийся в иней

и пульсирующий отовсюду.

Воздух со шрамом ветви,

качнулась, как рождение,

струна тонкошеей судьбы

и замерла в ожидании.

. . .

Снег улыбался, река смеялась.

Дерево – фигура пустоты.

Блестела чайная ложка

выпуклая, как женщина.

Это был зимний день.

Строки на салфетке в кафе.

Темное будущее

заглянуло в окно.

Медсестры в халатах

потревожили твои сны.

От бесконечной боли

большая таблетка луны.

Сбылось вранье цыганки.

Ты умерла, снег остался.

Застыла слепая вода.

Я изменился, но не забыл.

. . .

хочется поцеловать спящего

но страх его разбудить

подобен чуткому слуху –

слышишь его дыхание

женщина это или отец

море или густая крона

внутренний ветер лица

нежно волнует кожу

я здесь один в окне

на берегу тихого сна

собираю ракушки света

в пустые ладони глаз

прощание с новым днем

птичьи ресницы утра

пауза круглого чая

темного как печаль

. . .

бесшумные коты в саду

приветствуют весну

замедленными походками

по травянистой земле

белые и розовые лепестки

цветущего урюка и вишни

поднимаются пузырьками

по тонким линиям ветвей

вдохни пробуждение вечера

когда закатная кровь

сгустилась в плотные почки

в хмурые сгустки мгновений

длится ветреная прогулка

тенью идет навстречу

большой человек-дом

пахнущий голубятней

. . .

прозрачная легкость

детьми покинутый двор

в солнечной кроне дерева

все оттенки зеленого

невесомость тополиного пуха

словно пузырьки облаков –

белеющий танец воздуха

под музыку зрения

трудно разглядеть мух

пульсирующих в тени

на фоне любовных надписей

оставленных на заборе

счастье всегда возможно

качели застыли в ожидании

стекла домов отражают

шелест небесных крон

. . .

тонкое лето

ветреный сон солнца

вздутый комариный укус

чешется как обида

липкий воздух

опустошает взгляд

раскосые полеты

молниеносных ласточек

жар фруктовой сангрии

ледяным глотком

обжигает желудок

распутывает мысли

на столе расколот

сияющий гранат

словно пчелиные соты

налитые кровью

. . .

золотится ночная мгла

вечер подобно зеркалу

выхватывает из пространства

отверженное место

профиль поющей улицы

шершавая стена напротив

невыразима как скука

ставшая кирпичной речью

мягкие складки постели

напоминают игру песка

в знойный полдень лета

на прошлом берегу воды

в старых шкатулках книг

забытый алфавит сна

на границе отсутствия имен

слова уже не связь

. . .

Насторожены пружинистые ели.

Холод бальзамирует воду.

Погода столбенеет.

Разговор парит.

Снег хрустит под ногами,

как во рту сухари.

Много дорог прошли.

Все потеряли.

Огненный одуванчик салюта

рассыпался на ветру

ежегодного праздника

отголосками бессилия.

Даже фонарный свет

покрылся ржавчиной.

Неотделимы от тьмы.

За пазухой запасные сны.

. . .

на древесной нити января

желтогрудый комочек пения

отвлек внимание от диалога

с полупрозрачной девушкой

человек заштрихованный снегом

мельтешит словно голубь

на столе испаряется кофе

черный в белом как прорубь

жилистый воздух леса

ворохи тишины на ветвях

постаревшие камни помнят

вкус весенней земли

ветер воет в аулах

залетает в головы хижин

треплет вывихи снов

жизни бескрайних людей

. . .

человек таится именем

выпусти птицу в звук

времени долгую линию

облаком неси навесу

шелест солнечных бликов

крона поймавшая свет

преображает лица

в единое слиты все

бесконечен узор лета

ветра небесный сквозняк

потрошит корневое место

танцуют большие глаза

ветви черная молния

рука бормочет рекой

втиснутой в берега безмолвия –

дышащее стекло

. . .

Весна. Я изменился.

Летаю в самолете над землей,

разглядываю сеть созвездий.

И женщина со мной.

Повыше в горы мертвых.

Я слышу дедушку, который

стал частью глины и песка,

письмом обугленной коры.

Огромный кашель грома

роднит с испугом, молния,

как рана, на ткани неба,

как вспышка крови.

Поближе к солнцу бедных,

где птичье облако куста

струится темным пеньем,

ловушкой сухожилий.

. . .

Знаком ли свет мерцающей звезды?

Вдалеке пульсирует незнание.

Разглядывать с мыслью о том,

что было, чего не будет.

Возможность говорить молчанием.

Усталость – вид вдохновения,

обратный дикому воодушевлению,

когда хотят всего одномоментно.

Встречи, беседы, горящие лица

пролетают перед глазами вагонами

ночного поезда в плоской степи,

наполненные медом сновидений.

. . .

счастье быть в лесу

шершавостью лица похожим

на вертикальную кору

на карту долголетия

запомни цвет травы

начало шага и разлуки

пока додумываешь фразу

приходит весть о смерти

неожиданно застигнут

до исступления печален

погас всплеск сирени

проступила тьма земли

взволнованно друг плачет

в непреодолимую трубку

пришло наше время

выносить родные тела