ВЗГЛЯД ИЗДАЛЕКА

                                                        РОМАН

 

 

Оксане К. Посвящается

 

Сегодня кому-то говорят: До свиданья!

                                                                         Завтра скажут: Прощай  навсегда! –

                                                  Заалеет сердечная рана.

                                                                    Завтра кто-то, вернувшись, домой,

                                                              Застанет в руинах свои города.

                                                                   Кто-то сорвется с высокого крана.

                                                                Следи за собой, будь осторожен!

Следи за собой!

 

Виктор Цой

 

Шум и визжанье,  заполненного до отказа шоссе. Полуденная жара. Незнакомые лица прохожих. Образ-видение девушки-журналистки, мечтающей  на весеннем островке - оттаявшей земли. Телефонный звонок, буквы, строчки, письменные знаки, незатейливая мелодия  струнного инструмента: балалаечки... – все это хороводилось в голове молодого человека, попавшего в аварию в центре большого города в начале расцветающего лета и нового тысячелетия.

В голове Сергея Козырева царил болезненный хаос. Зрительные ощущения смешивались со слуховыми. Галлюцинации, пронизанные очертаниями, неясными воспоминаниями и многогранными переживаниями, они: то распадались на цвета, то делились на звуки, смешивая образы, лишая их всякой логики.

Секунды, минуты, а может быть часы, - все эти ритмы - дробили память его сознания,  исчезали за границы доступного  восприятия мира, и только резвые полеты стрижей за окном изредка забрызгивали жизнью и окна больницы, и хирургический стол, и его человеческое тело.

- Скорее сотрясение и легкий шок... Открытых переломов нет... Царапина и ушиб... А вообще – отделался... В общем, родился в рубашке! - слышалось издалека, близко, совсем рядом.

- Что это? О чем? Где это происходит? - Сергей еще раз попытался понять ситуацию и придать своим, возникающим в его голове, мыслеформам стройную логическую связь, но вдумываться было тяжелее, чем задавать вопросы.

Боль, растекающаяся по всему телу и пульсирующая в голове, рождала новые мыслеформы, а скорее - болезненные ощущения и только странная мелодия, исполняемая,

похоже – на балалаечке, на какое-то время успокаивала его больное тело и неясное сознание организме своим жизнетворным ритмом.

- Где я? Что со мной?  - более настойчивые вопросы одолевали его сознание, подпитываемые потусторонней суматохой и движением тупой физической болью. Но ноты, растягиваясь, будто приятное снотворное, уже звучали мягче и, срываясь со струн балалаечки, попадали прямо на клавиши другого инструмента, – фортепиано.

Он слышал фортепиано?! И только несносные удары в голове, словно кто-то бил в бубен, мешая романтической игре на разных, но плавно переходящих друг в друга по своей мелодике инструментах, все портили.

Ненавязчивая мелодия распадалась на звуки, ноты, цвета... Синий, розовый, светло-голубой, желтый. Какие разноцветные ноты! - подумал, вдруг, Сергей.

- Ну что? Как самочувствие? Что ощущаешь? Можешь говорить? Как тебя зовут? - увидел над собой он несколько человеческих лиц. Его взгляд блуждал от одного лица к другому. Ему показалось, что это разноцветные ноты разговаривают с ним, и он уже хотел сказать им: Здравствуйте, ноты! Но ответил спокойно и ясно: Меня зовут Сергей!

 

 

* * *

- Подняться сможешь? Точно Сергей? Тебя тошнит? Где больно? – окружили его врачи в белых халатах, помогая сесть на кушетке. Разноцветные колпаки на говоривших лицах, стали белыми, а яркие лампы, горевшие высоко, потухли как упавший салют.

- Двадцать пять тринадцать ноль восемь! - быстро назвал он номер своего телефона, отвечая на очередной вопрос, приходя в сознание.

Через два часа в здравом уме, с более-менее нормальным самочувствием, он уже лежал на, заправленной чистыми простынями, больничной койке и принимал вопросы других людей - коллег по несчастью, соседей по палате стационарного корпуса одной из больниц.

Теперь он знал, что совсем недавно его сбила машина на самой оживленной трассе родного города - Красном проспекте.

Оставалось только соединить все события, произошедшие с ним в течение дня до основного рокового момента и узнать точное положение вещей, приготовивших   ему новые перспективы на это лето.

 

* * *

 

 Сергей, как и все другие нормальные пешеходы, часто нарушал правила дорож –

ного движения, предусмотренные для пешехода. Если горел красный свет, а машин по близости не было, -  он всегда переходил дорогу.

            А кто не воспользуется лишним временем?

В мире машин все выглядело  гораздо сложнее. Пешеход может позволить себе перебежать дорогу на красный свет, но автомобилист должен остановиться перед красным светом даже тогда, когда по близости нет ни одного пешехода.

Дорога, заполненная до отказа десятками несущихся автомобилей - серьезная ответственность. Сколько миров участвует в этой  акции?!

Этот  механический энергетический поток из сотен живых миров! Цивилизация умудрилась по своему образу и подобию создать машины, воплощающие в жизнь человеческие мечты. А кто создал ритм?

       Сколько людей, судеб, сознаний, в несущемся потоке, должны контролировать напряженную ситуацию, пользуясь вниманием, всей нервной системой: от кончиков ног, до кончиков рук – и брать  на себя ответственность за судьбы других людей, несущихся вместе с ними в организованном ритме.

Сколько людей никогда не сядет за руль автомобиля и никогда не возьмет на себя эту ответственность только  лишь потому, что они не готовы стать автомобилистами.

Сергей Козырев, любивший скорость и не умевший водить автомобиль, все еще не представлял, что от романтики: следить за изменяющейся панорамой через окно и напряжением, испытываемом при ежеминутном торможении и переключении скоростей, сидя за баранкой и следя за помехами со всех сторон - большая разница.

Его рассеянность мешала ему жить, и только события, приземлявшие его заоблачное настроение в течение всей его жизни, и были тем самым учителем для молодого человека, испытывающего врожденное чувство ученичества, предвкушение таланта и крушением очередных идеалов, от которых никто не застрахован.

Сотрясения, переломы, ушибы - малый перечень его наград, подаренных ему судьбой за ее высочество - рассеянность.

 

*  *  *

 

Стоял июньский полдень, когда он, выйдя из редакции общественной  Российской газеты, стал перебегать дорогу, до остановки, игнорируя пешеходную дорожку.

Четыре автодорожных полосы, по которой бегут машины в одну сторону и четыре полосы рядом, ведущие другой поток машин обратно. Лишь на светофоре их ритм периодически замедлялся…

Сергей Козырев, не стал доходить до пешеходной дорожки и, увидев, как бегущие машины замедляют свои шаги, решил сократить свой путь и быстро прошел между машинами первой и второй остановившихся колонн. Как, выйдя из второго ряда, был неожиданно сбит несущимся джипом, быстро сокращающим свою траекторию  до полной остановки на третьей полосе, перед светофором.

Ни Сергей Козырев, успевший прошмыгнуть за край четвертой дорожки, ни водитель джипа - ничего не успели предпринять. От удара Сергей, прокатившись по четвертой полосе, был выброшен на полосы встречного движения. На встречной же полосе к его счастью было пусто. Ответный ряд стоял недалеко на старте, перед светофором.

Легкий шок, небольшое сотрясение, ушиб правого бедра и перелом мизинца на правой ноге - вот небольшой перечень его последнего более-менее удачного приземления  на планету Земля. Теперь, лежа в больнице и обдумывая, вдруг, притормозившие планы на жизнь, он снова ощутил дыхание смерти, задевшей его лишь кончиком своего легкого покрывала.

Атмосфера смерти еще не выветрилась из палаты, и он ощущал ее далекое присутствие.

- Козырева на выписку! - раздался знакомый голос дежурной медсестры и Сергей, пройдя через первый пост, направился в ординаторскую.

         В коридоре с ним прощались знакомые, проходя мимо, как и он, на костылях.  У главного входа его уже поджидал верный друг, на своем грузовом джипе, держащий в руках новую видеокассету с каким-то супербоевиком, которую он специально достал для хирурга.

- Плохой водила попался! - хвастался друг, чуть ли не по головам машин объезжая по дороге: светофоры, встречные и попутные полосы, все что ни попадалось на его нелегком пути.

            - Здесь все менты мои видеокассеты смотрят! Криминальный Петербург первые - гаишники в городе увидели! - не унимался Слава, нарушая очередное правило дорожного движения и объезжая все машины, остановившиеся перед светофором, по трамвайной линии, заезжая и на пешеходную дорожку.

- Такой как ты и сбил. - Пошутил Сергей.

- Сбивают не плохого пешехода, а сбивает плохой шофер! - твердо стоял на своем друг. Он молниеносно нажал на газ и рванул с места, когда загорелся зеленый свет. Покрышки его четырехколесного танка завизжали на мостовой, оставляя крик цивилизации набиравшим скорость машинам и оглянувшимся на тротуарах, прохожим.

- Хотя неплохо ты отделался, и хозяин ничего не предъявил! Какая у него тачка была, кстати? - заряжал друг своим настроением, а Сергей уже жадно впитывал солнечную атмосферу и летнюю панораму пути.

В лицо, вместе с лучами солнца, пронизывая все тело жаркими агрессивными линиями, било Лето! Оно ударяло живой энергией творчества. Пышные кроны зацветающих лип, вдоль шоссе и в скверах, смотрелись роскошно. Серый грациозный Новосибирск утопал в зелени, разноцветном беспорядке рекламных щитов, движении машин и людей.

Эротические полупрозрачные  шелка, блузки, юбки, платьица на привлекательных горожанках действовали, опьяняюще.

Проходившие мимо остановившихся перед светофором машин, девушки, похоже, только что вышли из салона красоты и специально демонстрировали перед мужчинами свои наряды, подчеркивая еще раз то обстоятельство, что красота - большая сила, способная не только спасти мир, но и разрушить мужское самолюбие.

- А хочешь, я на рынке кассеты разбросаю и в кафэшке летнем посидим, пивом хоть тебя угощу!? А то – на пляж рванем!- неожиданно ворвался со своим оптимизмом в легкие мечтания Сергея Козырева его школьный друг.

- Нет, Слава, ты меня домой отвези, - глядя на костыли и чувствуя свою ущербность, попросил Сергей, - Мне в институт готовиться нужно.

 

 

*  *  *

 

Ритм больницы тихий и скудный, как надоевшая каша, сменился живым и многогранным городским ритмом, но качества другой еды Козыреву пришлось попробовать не скоро. Он оценил, теперь, физическое здоровье, дающее человеку возможность полноценной жизни.

            В больнице Сергей Козырев задумался. Его торопливость и невнимательность послужили причиной случайной неосторожности. Нервозность от его затянувшегося очерка, на котором было сосредоточено его внимание последнее время;

неопределенность, связанная с выбором дальнейшего пути; нестабильность личной жизни и нарастающая, в связи с этим, депрессия – расстраивали его жизненный ритм, проявляясь на физическом плане вот таким грубым жестоким способом.

            Его все еще беспокоило новое  задание редакции, подгоняемое очередным чтением в Госдуме: о принятии закона «о ввозе на территорию России ядерных отходов из-за рубежа». Нужно было успеть собрать материалы на данную тему, успеть до второго чтения. А встречи

с чиновниками все откладывались по тем или иным причинам, может быть еще и потому, что служители власти очень разборчивы, особенно если дело касается гласности.

Придя в центр мониторинга по загрязнению окружающей среды, Сергей случайно стал участником неофициального рейда по злополучным радиоактивным местам своего большого города. Его организовал один скандальный ученый из Академгородка, который,  плюс ко всему, сагитировал своих студентов и двух официальных представителей центра экологического движения в городе,  на одну авантюру, от улик и доказательств которой, в свое время, страдали не одни ученые мужи, официальные экологи.

Авантюрой был – незапланированный выезд в поисках радиоактивной утечки из

Захоронения отходов с крупного завода.

- Из какой газеты?.. Да у нас девушка из Аргументов и Фактов сегодня в гостях, а это студенты-экологи из колледжа! - познакомил Сергей Иванович, пока Алексей Владимирович, представитель центра, возился с колбами и мешочками.

- У нас сегодня незапланированный рейд, поэтому если хочешь, то давай с нами. Как раз мы-то и не боимся, разглашения итогов расследования и наша задача - опровергать официальную точку зрения уполномоченных городских экологов, если она неправильная! - сразу ввел в курс дела Сергей Иванович, снабжая своих подопечных дозиметрами и болотными сапогами от ОЗК.

Скоро дружная компания, разместившись в дребезжащем и трясущемся уазике, помчалась через весь город по намеченному маршруту. В машине находились: несколько специалистов в области ядерной физики, студенты колледжа, девушка-корреспондентка из АиФ и начинающий корреспондент Российской газеты: Общество, Сергей Козырев.

Компания собралась разношерстная, незнакомые люди были объединены общей идеей, которую все время подпитывал вечный двигатель, как ласково называли за глаза Сергея Ивановича его ученики. А Сергей Иванович говорил постоянно, заглушая и шум дороги, и дребезжание в салоне, подкрепляя свою речь трезвым юмором, хорошими яркими аргументами и не менее существенными фактами.

Это он взбаламутил федеральных представителей на вынужденную акцию против ввоза ядерных отходов на территорию России.

Останавливаясь у больших труб, тянущихся вдоль трассы, и, проверяя своими маленькими приборами - гамма и бета-излучение, скоро машина, как рыскающий пес, снова несла своих неугомонных пассажиров дальше и дальше от города.

- Вот сейчас мы отъедем на одно радиоактивное хвостохранилище. Там захоронены ядерные отходы нашего завода и если окажется, что весенние ручьи, бегущие вместе с вытекающей из опасной плотины речки, вдруг перенесли радиоактивное тело еще на пять километров, то это означает - наступление катастрофы! - рассказал вдруг всем Сергей Иванович.

         - Вы представляете - что будет, если радиоактивное тело  сместится на юго-запад от места захоронения? - снова заинтриговал пассажиров Вечный двигатель.

- А что будет? - быстрее всех спросила девушка-корреспондентка из Аргументов и Фактов, и включила диктофон.

- Во-первых, - с характерной жестикуляцией начал эколог, - мы вступаем в конфликт с официальными властями и их заявлением о стабильности данного захоронения.

- Во-вторых: мы наступим на горло целому монстру-заводу, затем испугаем жителей одного села и всех садоводов и дачников, а также жителей близлежащих городских районов... Упадут цены на квартиры... - Сергей Иванович пустился в рассуждения, - а если кому взбредет в голову поджечь камыши на озере в пойме реки? Тогда, если подует ветер в сторону города, этот ветер будет не иначе, как ветром – смерти!

Неофициальный эколог многозначительно  посмотрел на реакцию окружающих и если бы не его авторитет, который он заработал на собственных вылазках и неоспоримых доказательствах по данной проблеме, (когда ездил и в Томск, и в Красноярск в поисках утечки радиации), то можно было бы подумать про него, что он -  ненормальный.

 

 

   *  *  *

 

 

Поехали, специально, весной, когда бежала водичка, как говорил Сергей Иванович, подразумевая радиацию. Ехали окольными путями, останавливаясь  где-то далеко у лога, разрезающего часть дороги и поле, ползущего до березовых лесов в двадцати километрах от города.

После долгой кошмарной зимы редкие островки с сухой травой и оттаявшей землей казались маленьким раем в этой, изрытой солнечными лучами, и обуглившейся от светового пепла, снежной земле.

Где-то в беспризорной рощице пели весенние птички. Было радостно смотреть на этот природный уголок, несмотря на все неприятные представления о том, что все это может быть заражено.

 Первые запахи  обманчивой весны: как и вид сухой травы, и блеск журчащей воды,

в которой двигались какие-то личинки,  -  предвещало зарождение лета, напоминало о свободе.

      Сергей Иванович, большой и грузный, сразу перешел к делу: надел сапоги, взял какой-то прибор и полез в воду.

    Козырев наблюдал за журналисткой.

- И зачем ей это? Неужели, чтобы решить  глобальные проблемы, в которых она даже не разбирается?

  Она попыталась пробраться к другому островку, но провалилась в ненадежном снегу. Сдалась. Так и осталась стоять на необитаемой траве, подставляя свое лицо, голубые глаза и золотистые волосы – назойливым ласкам приставучего солнца.

- Не это ли ее место!? – усмехнулся Сергей.

Сергей Иванович был похож на пришельца из космоса со своим большим прибором. Замеряя что-то длинной трубкой, он что-то искал, копошился на мелководье, боясь поскользнуться и упасть.

                                                           

       Его ученики действовали проще, откапывая что-то и собирая все добытое в разные кулечки. В речку они не лезли. Девушка из АиФ напрягала свой лоб, силясь вникнуть в суть происходящего и быть там, куда не мог проникнуть и ее диктофон. А Сергей Козырев, умело, наблюдая за поведением девушки и всех остальных, все задавал и задавал миру свои, интересующие  лишь его - вопросы.

Его умение представлять, придумывать вариации сюжетных линий, как и глубокая наблюдательность претендовали на другой талант, режиссерский. И кто знает, сколько сцен и картинок рождалось в его голове и на том небольшом радиоактивном маршруте.

           Сквозная поездка оказалась слишком серьезной, потому что факты и обвинения, которые наговорил ядерный физик в адрес ученых властей были  откровенными и вызывающими.

Редакция долго анализировала принесенный Сергеем материал, запрашивая по электронной почте любую информацию по этому делу, в конце-концов, выходя на контакт

с неофициальным экологом. Все ждали лабораторного анализа проб, привезенных активной командой экологов. А где-то в Москве должно было начаться третье слушанье по данной проблеме.

 

 *  *  *

 

Происшествие, выдернувшее Сергея Козырева из непривычной для него обстановки, закрыло от него и эти, не совсем интересные его душе проблемы.

Гораздо интереснее было вспоминать его любительский театр: По случаю!, который создавался на общественных началах в одном из вузов города.

Проучившись, пять лет на филологическом факультете, зная в себе способность - писать, Сергей и не подозревал, что увлечется театром.

Сначала он работал в школе, но нервная и напряженная работа с детьми, оказавшаяся губительно тяжелой, скоро убила в нем последнюю романтику, связанную с представлением

об этой профессии.  А проба в нескольких фирмах себя на роль социологического работника, который, в принципе, ничем не отличался от рекламного агента, скоро измотала его талант и ему наскучила.

Как быстро жизнь заставила использовать его свой природный дар на создание  рекламных роликов, дешевые сценарии и журналистские очерки, не приносящие конструктивного  результата. Правда была отдана  дань гласности, которую только и можно  было отдать в родной  демократической стране, не получая за это ни положительного, ни отрицательного результата.

Газета себя изжила. Люди больше смотрят, меньше читают. – Размышлял молодой человек. Зрелищное искусство приобретает власть над людьми!

Трудно было сказать, кому первому пришла в голову идея о создании любительского театра, когда он со своим другом - Дмитрием Кузьминым, сидели, на торчащей из снега спинке скамейки в одном из городских двориков, распивая по бутылке пива и сетуя на все правды и неправды жизни.

Такое правдоискание скоро подкрепилось еще двумя бутылочками, а потом еще и еще.

         И разговор у друзей клеился, потому что Дима сам был, тоже, творческим человеком. В отличие от прозы и поэзии Сергея Козырева,  Кузьмин писал, тексты на свои песни и сам же их исполнял.

К театру он относился, как и Козырев, с особым интересом, поэтому, когда заговорили о театре, то вместе пришли к выводу, что все авторские идеи могут быть услышаны и востребованы только через театр.

             Причем Кузьмин больше склонялся к эстраде, хотя и соглашался с другом, что до эстрады ему пока далеко. А на следующий день они уже договорились с директором Культурного центра, создать на общественных началах студенческий театр, в одном из ВУЗов города.

 

   *  *  *

 

          Театр заработал только после прихода в него актрисы. Женя была кокеткой, обладала хорошей пластикой и неплохими внешними данными, ее вьющиеся светло-каштановые волосы и карие искрометные глаза подарили ей немало симпатий со стороны ее почитателей.

К тому же она была  студенткой, и многие студенты записывались в студию исключительно из-за нее.

Идея театра была построена на голом оптимизме. Трудно и легко было  поставить любую сценку в этом коллективе.

     Трудно: потому что часто студенты приходили потусоваться  или из-за личных симпатий. Легко: Потому что творчество подпитывало всю группу, а сексуальная энергия только способствовала  творческому процессу.

 Может быть, успех любого коллектива и зависит на первой стадии от лишних движений, несбыточных желаний и всевозможного планирования с той или другой стороны, пока из этого костра не вызреет вечный уголек.

Несмотря на боевой уголек, режиссерам явно не хватало  знаний. Идеи, фонтанирующие из друзей, часто не совпадали. Лидерство давалось еще тяжелее.

- Нам надо ехать в Барнаул! - выпалила Евгения на одной из репетиций, когда друзья вдруг ни с того ни с чего разругались.

- Я узнала! - Не давала опомниться своим друзьям, актриса, - там есть факультет: Народное художественное творчество, а на нем: отделение Досуга и Любительского театра... Мы можем уже в июне подать заявление и сразу сдать экзамены на  заочное отделение.

- А почему Барнаул, а не Питер? - усомнился Кузьмин, но, сопоставив свои возможности с желаемым, скоро согласился: Барнаул, так Барнаул, все же не Кемерово.

- А как же бухгалтерский учет? - попробовал вразумить студентку и Сергей.   Блистать хочу блистать, а деньги пусть - считают те, кому их не хватает! - запела Евгения и, скоро, всем захотелось ехать в Барнаул.

 

*  *  *

 

Вокруг очерка разгорелся скандал. Материал Козырева подвергли тщательному изучению. Сам главный редактор связался с Сергеем Ивановичем и довел материал до публикации.

Действительно, переполненная плотина, через которую побежала водичка, даласущественную подпитку радиоактивному телу, которое разрасталось в сторону города.

            Запахло не только радиацией, но и политикой. Данные нужно было перепроверять.Не радиоактивное тело, а другое, распространяющееся как зараза, где он – как та журналистка на маленьком островке, был беззащитен перед катком государственной машины, беспокоило его теперь. Он сознавал, что попал под колеса не джипа, а системы, в которой жил, с которой заигрывал.

           Его положение в редакции было неопределенным. Авария приостановила его скользкий путь, тогда как искусство театра стало подпитывать  все больше и больше.

     Козырев первый забил тревогу, агитируя друзей поступать  в Алтайский ВУЗ.

    Хотелось сбежать из города, оградиться от деловых людей, заняться творчеством.

     Друзья лишь посмеялись, глядя на загипсованного режиссера, не подозревая, что это не помеха и скоро они разделят с ним  творческий путь.

 

                             * * *

 

Перекресток семи дорог - вот и Я!

Перекресток семи дорог - жизнь моя!

И в каком бы не пел краю,

Все равно на тебе стою... - удачно сев на первое место в салоне большого автобуса,

 

стал петь Кузьмин, набирая  знакомые аккорды на гитаре.

Видя, что публика благосклонна к его выступлению, он распелся так, что с последних рядов даже послышались одинокие аплодисменты. Евгения тоже подыгрывала на публику, подпевая барду и изредка привставая со своего места, чтобы оглядеться по сторонам, и в пятьдесят шестой раз поправить свою соломенную шляпку.

Когда друзья подъезжали к Барнаулу, то Кузьмин радостно хлопнул по плечу Козырева, погрузившегося в свои мысли.

- Смотри Станиславский! Как будто в Голливуд въезжаем... Читай вон там, на холме... - стал обращать он внимание и остальных, указывая куда-то рукой. И точно, на возвышенности стояли большие буквы: Б.А.Р.Н.АУЛ

- Не стоит прогибаться под изменчивый мир,

  Пусть лучше он прогнется под нас! - опять он запел  знакомое из репертуара Макаревича, чувствуя за собой право свободного человека.

- Приключения начинаются! - загримасничала и Евгения, обращая на себя внимание.

В подтверждение сказанного, как только автобус остановился на барнаульском автовокзале, то двери открыл местный швейцар.

- Какие люди в Голливуде! - начал он свое выступление сразу с порога, заметив веселого Кузьмина с гитарой и рекламирующую себя Евгению.

- Прошу мадам взойти на мое комфортабельное судно! - подал он руку Евгении и уже через несколько секунд она сидела в салоне такси, забыв про всю договоренность друзей: как можно экономнее вести себя за рубежом и не попадаться на глаза таксистам.

- Да я вообще-то не одна! - вспомнила она про друзей, собрав небольшие лавры местных таксистов, окруживших своего напарника, чтобы насладиться любительским шоу.

- Готов увезти всех ваших родственников и друзей-приятелей ваших знакомых! - играл на публику таксист, буквально выхватывая из рук Кузьмина сумки вместе с гитарой.

- А ты стой на месте для тебя цыганочка с выходом! – дошла очередь и до пострадавшего, и таксист ловко подъехал к дверям автобуса, помогая Козыреву уложить свои костыли и усесться.

            - Этому и готовиться в артисты не надо! – подумал Сергей.

- Значит артисты! - продолжал знакомиться таксист в дороге.

- А че в Новосибирске на артистов не учат? - опять поинтересовался он.

- Новосибирск конечно большой город, но парочки Вузов для творчества ему не хватает. - Пожаловался Сергей.

            - А наша большая деревня, значит, на режиссеров обучает... – важничал таксист, - Кстати, я тоже люблю попеть!                                                                                                                                              Кузьмин запел про «перекресток семи дорог» А.Макаревича. Таксист Саша, как он представился, старался, как мог. Слов, конечно, он не знал, но его: пабу-пабу-ла-ла-лай!, на всех припевах, звучало потрясающе, потому что он хрипел, как мог и был похож на большую добрую черепаху.

 Его хриплый голос, отсутствие музыкального слуха и дорожный оптимизм – внесли в

путешествие комедийный характер.

              Его загорелое, дряблое лицо, не лишенное излишней полноты, как и все тело, наполнялось радостью и он, действительно, чем-то напоминал добрую черепаху. Веселый и озорной, дорожный междусобойчик до алтайского Вуза привлек внимание местных жителей. Они с интересом разглядывали музыкальные окна на пешеходных дорожках и останавливались на тротуарах.

Лучшего экскурсовода по городу и придумать было нельзя, потому что Саша по свойски хотел отчитаться за культуру своего города и часто обращал внимание гостей на ту или иную культурную достопримечательность его большой деревни.

Он сбавлял скорость и демонстрировал: «Ну а это вы, к примеру, видели пацаны.…И дамы? – Кипел он от удовольствия.

 

* * *

 

Июнь на  стыке  тысячелетий был жарким. Развесистые тополя с появляющейся благородной сединой совсем не старили город. Напротив, Козырев отметил, что его серый монументальный город, куда более роскошный и комфортабельный, выглядел не таким приветливым в сравнении с этой сибирской глубинкой.

Те же девятиэтажки в Барнауле, цветными квадратами, заполняющие загроможденный горизонт, пульсировали во все горизонты  вежливо и забавно. В окружении серых дорог и зеленых деревьев, город стоял полным достоинства. Словно художник, рисуя город, додумался подлить красок в  архитектуру. И она стала приветливой.

Когда такси обгоняла звенящий по рельсам трамвай,  Козырев услышал знакомую мелодию, исполняемую на балалаечке.

        - Ты слышишь? – сбил он с толку смеющуюся Евгению, но она ничего не слышала.

 Когда подъезжали к зданию института по узким дворикам, то на крыльце курила оживленная толпа абитуриентов. Среди них были и очники, поступавшие на разные отделения.

Обшарпанное здание из белой мозаики было похоже на средне-образовательную школу. Тополя и другие деревья росли неаккуратно, разбавляя постройки  пятиэтажек и напоминая областной центр.

Сергей Козырев, сторожа в коридоре вещи друзей, подающих документы, смотрел на своеобразие многогранного творчества  очередного поколения без доли оптимизма, потому что не только вышел из студенческого возраста, но и потерял ту часть энергии, которая и

побуждает двигаться, как говорят, - от себя – легко и непринужденно.

И хотя в свои двадцать восемь он выглядел гораздо моложе своих лет, но девятнадцатилетние Женечка и Кузьмин, которого вот-вот должны были забрать в армию,

чувствовали себя свободнее.

 

 

*  *  *

 

 

            Он стоял в коридоре и не представлял ближайшего будущего.

 До него доносились жалобы тех или иных абитуриентов о том, что ни в общежитии, ни в ближайшей гостинице мест в этот горячий период  найти невозможно.

Правда на вахте института лежала толстая подозрительная тетрадь с адресами и телефонами желающих сдать свои комнаты на период сессии студентам, но, сколько можно было судить по все тем же разговорам, все квартиры, чьи адреса были записаны в тетради, тоже были  разобраны.

Приветливое расположение города издалека тоже начинало утрачивать свою привлекательность в здании института, напоминающего заброшенный детский садик, во дворе которого росли не расчесанные уродливые клены и не подстриженные дикие тополя, так что понятие большой деревни начинало себя оправдывать.

           К тому же дачный сезон давал о себе знать. Горожанам не было дела до благоустройства приезжих гостей.

 

* * *

 

- Есть вариант! - неожиданно подкралась к друзьям веселая Евгения, когда они обговаривали свои планы насчет дальнейшего обустройства.

- Одинокая женщина пустит на квартиру порядочного мальчика! - выпалила она после небольшой паузы.

- Хороший вариант! - засмеялся Кузьмин, - но тебе он не подходит.

- Тебе подходит! - радостно сообщила она Диме.

- Мне подходит! - паясничал Кузьмин.

- И нам подойдет! Я придумала план действий! - буквально на глазах поднимала Женя настроение друзьям, и уже через несколько минут они  шли к ближайшей остановке.

         Она что-то объясняла Кузьмину, пока Сергей Козырев пытался не потерять друзей из вида, не поспевая за ними на костылях.

-Это абсурд! - отвечал ей Кузьмин, - Нас выгонят! - донеслось до Козырева, без того потерявшего всякий оптимизм.

- Успокойся Данченко! - что-то доказывала ему Евгения.

Называя друг друга фамилиями двух великих русских реформаторов театра, на чьем опыте построено театральное искусство, друзья тем самым компенсировали свою недоказанную многозначительность в этом мире.  А то, что два неизвестных режиссера-любителя встретились не в ресторане «Славянский базар», а во дворе на старой скамеечке – пусть простит и Константин Сергеевич Станиславский и его ближайший соратник: Немирович-Данченко.

- Не отставай Станиславский! - по дружески позвал Кузьмин, который собрал на себе все сумки своих друзей, не желая при этом расставаться и со своей гитарой.

А буквально через час друзья уже были на другом конце города и шли по улице Панфиловцев в поисках нужного адреса.

Только теперь, будучи недееспособным, когда каждый шаг отдавался болью под мышками и стучал в висках, Козырев понимал, что значит быть экономным в своих действиях.

  Ребята, со свойственной им молодостью, шарахались из стороны в сторону, переходя то на одну сторону дороги, то на другую, возвращаясь обратно, если происходила ошибка.  Сергей Козырев, стиснув зубы, готов был сломать костыли о землю и пойти через боль только из-за того, что он просто не мог простить судьбе свою недееспособность. А больше всего на свете ему не хотелось зависеть от друзей и обстоятельств.

 Злополучный тридцать восьмой номер  дома  рано или поздно все равно нашелся, а в подъезде Евгения вкратце провела с друзьями инструктаж.

- Короче, Дима тот самый культурный мальчик, которого хотела хозяйка взять к себе на квартиру! - быстро инструктировала она.

- Ты, - посмотрела с состраданием на Козырева актриса, - приехал тоже поступать, но тебя все бросили, и ты не в состоянии был найти себе сам комнату, а Дима, после того как узнал адрес - встретил тебя  и решил тебе помочь.

- А я? - стала придумывать про себя Евгения, - я сестра Димы, которая тоже приехала поступать и случайно встретила вас в автобусе и решила помочь брату довести беднягу до квартиры...

-Очень удобная приманка! - сыронизировал Козырев, обижаясь на судьбу. - Только сестра может быть разоблачена.

- Во-первых, мы запудрим мозги этой тетушке до вечера, а вечером меня не так просто будет отшить... - стала развивать действие Женька.

- Кто на ночь выгоняет девушек? - добавила она. - А во-вторых: меня не так-то легко будет разоблачить. - В общем, с тобой все ясно, попалась бы только хозяйка полапушистее! - согласился с ней Кузьмин и ребята вызвали лифт.

 

* * *

 

Хозяйка  казалась более чем строгой, а квартира более чем запущенной, когда Евгения, помогая Диме врать, пыталась запудрить, как она выражалась ранее, ей мозги.

Кузьмин смотрел на хозяйку своими ангельскими голубыми глазами, а Козырев стоял, потупившись, в прихожей, отказавшись заранее присесть.

- Ладно! - прекратила комедию Галина Владимировна, - Давайте пройдем в комнату для квартирантов и там все решим.

По выражению лиц друзей, приехавших из другого города уже можно, было прочесть, что никуда из этой комнаты они теперь не уйдут. Но хозяйка, тоже не лыком шитая, сама решилась поставить точку в этой запутанной истории.

- Давайте тогда оставим вашего дядю-мальчика у меня, раз он такой немощный, а вы? - посмотрела она выжидающе на молодежь, - пойдете, поищете себе другое пристанище, пока не поздно.

- Поздно уже. - Только что и нашлись сказать авантюристы, стараясь своим присутствием показать и присутствие неизбежного вечера.

- Как же мы Станиславского бросим? - неумело пошутил Кузьмин, разрушая тяжелую паузу.

- А ты, значит, Немирович-Данченко? – по-свойски обратилась Галина Федоровна к Кузьмину.

           -Да! - радостно согласился с ней Дима, удивляясь ее осведомленности.

- А это, надо полагать, сама Гольдина? - дошла очередь и до актрисы.

- Да нет, я на досуговый, -  пропустила мимо ушей эрудицию хозяйки Евгения.

- А историю эту кто из вас придумал? - снова прошлась своим проницательным взглядом хозяйка по растерянным глазам присутствующих.

- Сначала мы придумали стать режиссерами! – посмеялся и Козырев, не выдерживая неопределенности.

- И это ваша кочующая труппа во главе с родной сестрой двоюродного брата по второй линии…- пошутила хозяйка, и все засмеялись.

   Стена рухнула. Нужно было что-нибудь рассказать. Дима похвастался своими музыкальными способностями, а Сергей подарил свой самиздатовский поэтический сборник, после чего хозяйка немного смягчилась.

- Хорошо, оставайтесь! - постановила хозяйка, держа в руках, маленький сборничек приезжего поэта, словно это был самый главный документ, подтверждающий порядочность квартирантов.

 

* * *

 

Ближе к вечеру она выдала квартирантам постельное белье, уложив, как и следует брату и сестре, молодежь на софу. Сергею же, как больному, было постелено в той же комнате на полу у окна.

Галине Владимировне было давно за пятьдесят. Пенсионерка пускала квартирантов летом, когда наступала огородная пора, и ей нужно было часто уезжать на свою  небольшую плантацию.

Мальчик, как выяснилось позже, был необходим вот почему: во-первых, чтобы отвечать на телефонные звонки мужским голосам, дабы отпугнуть воров, по мнению хозяйки, постоянно  контролирующих ее квартиру. Еще у нее была врожденная аллергия на различные парфюмерные запахи, и она была категорически против женского пола на ее территории.

И Евгении пришлось перейти на новый путь развития - обходиться без эффектных запахов, прибегая к природной красоте, которой у нее было предостаточно.

- А я думала, что ты - посредник! - с юмором обратилась она к Сергею, зайдя в комнату гостей с его сборником, в очках и халате.

- Посредник на костылях? - захихикала Женечка, развалившись на софе. – Оригинально.

- И такое бывает, - деловито перебила ее хозяйка. - Не знаю, почему-то так показалось! - улыбнулась Галина Владимировна, и ребята увидели ее совсем в другом, теплом свете.

                                    

                               *     *      *

   Прошло дня два.

- Кузьмин сидел на табуретке у большого зеркала и любовался своим голым торсом, медленно подбирая аккорды на любимой дорожной подружке.

            - Прямо артист, - посмотрела на него хозяйка, входя в комнату. - Играть, наверное, на экзамене будешь?

- Играть, и не только… - не меняя позы, отвечал  Кузьмин, что-то наигрывая.

- А я вот сборничек твой полистала! - оставив в покое Диму, обратилась она к Сергею.

Во дворе, как в звуковой яме, скрипели качели. Слышались детские голоса и всевозможные собачьи раскаты. Где-то баловались, учились петь под дворовую гитару.

   Только реактивные стрижи еще кружились в беспорядочном хаосе, не врезаясь друг в друга, как ни странно, на скоростях. Где-то, выше девятиэтажки, не проваливаясь в звуковую яму, совсем не попадая под влияние ритма земной воронки.

 

Ты рассыпь свои буквы по нотам,

На траве, где ромашки как снег.

Под березками беззаботными,

Ты развей по дорожкам свой бег...- стала хозяйка читать отрывки из сборника.

 

- Очень мне понравилось про балалаечку. - Задумалась она на минуту.

 

     Протяни свою грусть помаленечку,

Потихоньку свяжи мою грусть,

                                                          И тогда я в березовом веничке,

                                             Твою соль, вдруг, прочту наизусть – зачитала она снова.

 

Затем ушла молча, по-английски, в свою комнату, и тяжелый день, закончившийся

 так лирически, подарил гостям свои новые сны.

 

* * *

 

Утром следующего дня из окна трехкомнатной квартиры, расположенной в одной из девятиэтажек, разбросанных по квадрату, можно было увидеть большую площадку двора с расплесканными песочницами и скрипящими железными качелями. В незаполненном 

пространстве, между девятиэтажками, что стояли ближе к шоссе, блестел на солнце отрезок трамвайной линии. Скоро, как титры – по нему побежали машины и зазвенели современные кареты.

  Зеленую пустошь за домами отливала полынным серебром. Там, за пустырем, обычно вставало солнце.

 Свет пробивался из земли, и сквозь пыль облаков можно было увидеть интересную картину, напоминающую детские рисунки, на которых изображены видимые лучи. Только лучи этого огромного светила были похожи на световую сеть, равномерно расставленных прожекторов.

 Когда часть лучей преломлялась, в зависимости от неизбежного движения растущего солнца, и смешивалась с пылью облаков, то солнечным дождем забрызгивала все вокруг, смешивая тона и полутени.

Иногда, прогнав последнее облачко, ветер, прибегая с востока, доносил до открытых форточек девятиэтажного здания с пустыря запах полыни и других трав, пока не смешивался с запахом домашней кухни.

Этот утренний театр напоминал разыгрываемое человеком действо: с началом открытия  кулис; полным включением всех рамп и софитов; полной звуковой панорамой из оркестровой ямы,  вырывающихся на свет хоров кузнечиков и стрижей,  - до сольного исполнения арий выгуливаемых собак под аккомпанемент включенных моторов и звенящих трамвайных номеров.

 Это потом, ближе к обеду, сцена двора заполнится, всегда интересной, звучащей игрой детворы и монотонным глухим боем выбиваемого домашним музыкантом половика-бубна. И люди, спешащие на прогулку или по другим делам, проведут весь событийный ряд: от соседских встреч, до деловых разбирательств.  Обычный дворник будет кем-то вроде сказочного ведущего, соединяющего сеть подъездов в одну сюжетную линию.

Только зрительный зал покажется не совсем обычным, из окон многоэтажного амфитеатра изредка станут выглядывать зрители, за исключением тех постоянных заседателей лоджий и балконов, которым повседневная картина никогда не наскучит, как и тысяча шестьсот восьмая серия очередного мексиканского сериала.

Домашние хозяйки, лишая очередной забавы своих детей, вдруг, покличут их на обед, предлагая антракт.

Все это наблюдал и Сергей Козырев, когда поднимался выше подоконника, чтобы позавидовать плодовитому миру.

Сам Барнаул, со своими современными дворами, панельными девятиэтажками и ритмом жизни - провинция, сохранившая особый ритм, может быть, напоминал и  Новосибирск  двадцатилетней давности, чем и нравился Сергею, потому что можно было вернуть атмосферу прошлой жизни, не изобретая машину времени. Может быть, также, и Новосибирск напоминал кому-нибудь отдаленную Москву. Но, все равно, закон времени и пространства, как и разграничение атмосфер в начале  нового тысячелетия, в век перемен – по-прежнему отличали неисчерпаемую родину от заграницы.

Впрочем, печать одинаковых реклам, коммерческих киосков и ларьков с мороженным на каждой остановке – была поставлена цивилизацией и здесь

 

*  *  *

 

Галина Владимировна не первый год, как выяснилась, пускает на время сессии студентов и лучшего критика и консультанта по вступительным экзаменам в институт культуры, и найти было нельзя.

Ведь знала же она откуда-то про актрису Гольдину, игравшую под чутким руководством Станиславского Кармен в свое время.

Умела и стихи разложить по полочкам, показывая репетирующим чтецам: где нужно правильно выдерживать паузу, а где, наоборот, создавать непрерывный ритм произведения.

Вмешиваясь деликатно в процесс предэкзаменационной подготовки, она заметно показывала свой крутой нрав и стальную жилку, но ее  справедливая воля не вызывала противоречивую реакцию, как это бывает по отношению к тем людям, которые норовят поучать. И ирландский дух противоречия, заложенный во всех, без исключения, молодых людях на этот был приручен этой простой, но умудренной жизнью женщиной.

            И Женечка выскакивала в пятьдесят первый раз из коридора в комнату и демонстрировала свою рекламу Дуськи Педалькиной из Новогоднего шоу, а Козырев доводил до кульминации своего Пророка из Гумилева, Кузьмин следил за текстом А.С. Пушкина и характерно читал отрывок из Барышни-крестьянки

Настораживало только одно. Как случилось, что такая интересная и эрудированная женщина с волевым характером и живой душой могла так запустить себя и квартиру.

Когда она приходила домой из сада с большой охапкой укропа и корзинкой огурцов, то всегда проходила в ванную и ставила свои больные распухшие ноги под холодную воду. В своем простом платье она выглядела старше своих лет и была похожа на деревенскую бабу.

В квартире, некогда считавшейся чашей изобилия, теперь болтались паутины во всех углах, а из сломанных настенных часов с боем выглядывала деревянная кукушка, застрявшая на вылете в своем пружинном капкане.

Рассохшийся кухонный гарнитур и старый холодильник,  древний черно-белый телевизор, полуразвалившийся диван…- все это, как из прошлого века, стояло без

человеческой заботы, как и горшки с засохшей землей.

           Давно не стираные занавески. Отставшая от стены деревянная декоративная рейка, поблескивавшая в свое время  ровными лакированными ребрышками: мошка, глумившаяся над прокисшим квасом; А если посмотреть глубже, забраться в шкафчики, то можно было увидеть множество пакетов со слежавшимися крупами, мукой, сахаром; баночки с засахарившимся медом, и засаленным майонезом, давно разложившимся на уксус и желатин.

          Все это, не говоря об обшарканном коридоре и комнатах с завалом белья и пылью, захламляло квартиру, напоминая бесхозное общежитие для челночников.

Сама хозяйка давно разлюбила роскошь и была неприхотлива в еде. Продукты ее всегда залеживались, а готовить она вообще не любила. Оставалось загадкой: куда девалась большая часть семьи, улыбающейся со старых фотографий, еще висевших на стенах ее квартиры. И кому принадлежат детские вещи, разбросанные вместе с другими предметами обихода, в дальней спальне Галины Владимировны?

 Множество неразгаданных ответов хранила в себе и большая комната, где главной достопримечательностью было - большое фортепиано с портретом красивой девушки, стоящим на верхней крышке инструмента.

         Большие глаза, неразгаданного цвета, взгляд, устремленный на зрителя с черно, белого снимка. Ее шея, лицо, нежные черты и линии губ, носа, бровей и аккуратно собранные волосы, выдавали в девушке и ее глубокий смысл. Ее образ притягивал и невольно заставлял останавливаться.

Так как Галина Владимировна не приглашала гостей в дальние комнаты, то спросить хозяйку о незнакомке - означало, выдать свои вольные похождения по квартире во время ее отсутствия.

Но и Сергею Козыреву, побывавшему во всех комнатах ее квартиры, всегда было трудно избавиться от живого присутствия загадочной девушки, смотрящей прямо в самую душу с портрета, стоящего на верхней крышке фортепиано.

Еще, приезжего привлекал книжный шкаф в мебельной стенке, покосившийся и рассохшийся, как и вся остальная мебель. В нем, под слоем многолетней пыли, стояли вразвалочку книги, смешанные по жанру и тематике.

           Среди этих графских развалин со знаками символик советского периода и неинтересной методической литературой, вдруг, как жемчужина, неожиданно появлялся сам Чехов, Достоевский, Толстой, в запыленных инициалах на застывших томах.

 Сергею Козыреву хотелось дотянуться до редкой книги, непонятно как очутившейся среди журналов для садоводов-любителей, четвертого тома: Жизни и творчества К.С. Станиславского, но он не мог позволить себе такую вольность, потому что, охранявшая книжные залежи, пыль служила молчаливой сигнализацией этому миру, а съехавшая стеклянная дверь шкафчика грозилась вообще отвалиться при малейшем к ней прикосновении.

Тут же на книгах, лежали общие ученические тетради и журналы Мурзилка, выпускавшиеся еще в далеком детстве самого Сергея Козырева. Оглядев замкнутое пространство большой комнаты, Козырев невольно вспомнил квартиру своих родителей, когда, будучи еще школьником, он приходил домой, снимая типичную форму ученика и развязывая пионерский галстук, в предчувствии безбрежного мира и достатка выдумывал

новые игры, отлынивая от домашнего задания.

Только тогда квартира его родителей была в полном порядке, как и эта открытая им квартира, тогда лет двадцать тому назад была показателем образцового благополучия советской семьи.

Квартира Галины Владимировны была лишена возможности дотянуться до современной цивилизации. Являлась музейным экспонатом социалистического периода.

К тому же  в ней капитально никто не прибирался лет десять.

 

* * *

 

Галине Владимировне никто не звонил, поэтому, когда раздался звонок в ее большой одинокой квартире, то все узнали и о существовании в этом доме, телефона.

После одного вечернего звонка последовало множество других и Галина Владимировна,  выдавая волнения, поделилась, что после трех краж в ее квартире часто раздаются подобные звонки и возможно преступники живут в соседнем доме.

А преступники спрашивали про какую-то химчистку и телеателье, поэтому часть вечера была превращена в слуховое Шоу, где клоунада в лице Димы и Жени удачно вписалась в образ веселого автоответчика.

         - Да это химчистка... - отвечала Евгения с азартом, - Да... Мы можем отстирать даже муравьиный пух...

- Телеателье! Да! - соглашался с кем-то и Кузьмин, отвечая на очередной звонок...  - Костенко? Нет, он не может подойти к телефону, дело в том, что он в свободном полете... Телевизионная трубка взорвалась.

Полчаса смеха в одинокой квартире еще больше сблизило Галину Владимировну и ребят, занявших под шумок весь диван в большой комнате.

- Вот звонят паразиты периодами, - вытирая слезившиеся от смеха глаза, поделилась Галина Владимировна, сидя рядом с фортепиано в кресле.

- Не знаю... Что им надо... У меня и взять-то нечего, один клад и остался. - Кивнула она на фортепиано и Евгения быстрей стрелы подошла к инструменту и, откинув крышку, наиграла что-то веселенькое. Но веселье длилось недолго.

               Хозяйке явно не нравилось вольное обхождение с инструментом, и скоро она деликатно запретила им пользоваться.

Квартиранты сразу почувствовали себя в гостях, и о дружбе не могло быть и речи. Сложный человек - Галина Владимировна была чем-то расстроена, ответив уклончиво на вопросительные взгляды? Мол, Оксана играет на инструменте. Только ей и можно.     Маленькая дверка в историю чужой семьи была открыта ненадолго и, неожиданно скомканный вечер закончился  сухим пожеланием: спокойной ночи и приятного сна с обеих сторон.

Только Сергей Козырев, засыпая на большом матрасе у окна, все еще пытался ответить на заданные самим собой вопросы о неизвестной Оксане, завладевшей его умом и впечатлением.

А ночью, когда он спал, то ему показалось, будто бы, он видит Оксану, играющую на фортепиано, и слушает грустный этюд. Этот сон, заставивший его мозг испытывать напряжение от странного видения, почти разбудил его. Сергей стал слушать игру, доносившуюся из большой комнаты. Но, просыпаясь, он уловил совсем другую игру: кто-то играл на балалаечке.

- Серега! Иди к нам! Серый! - услышал он отчетливо чьи-то голоса и окончательно проснулся.

- Серый! - ухнуло там, внизу, в темном омуте площадки двора, куда не попадал свет из одиноких кухонных окон, стреляющих в самый разгар июльской ночи.

Забрякала гитара. Раздался хохот. Сергей понял, что во сне он стал свидетелем, очевидно, ночных шатаний местной молодежи, а гитарное бряканье принял за фортепиано и балалаечку.

- Удивительно, - подумал он, - Как во сне обычная игра на расстроенной гитаре, может преломляться в грустный мажор.  Мне казалось - была мелодия.

Он как вор, тихо, прошел на кухню, попил из трехлитровой банки отстоявшуюся от хлорки воду и, вернувшись в комнату, лег спать.

Но сна не было. Снова прокравшись к, стоящему между софой и шифоньером у окна, трельяжу, он тихо, на ощупь распутал электрический шнур и попробовал как можно ближе к себе придвинуть настольную лампу.

 

Уйти на сцену и сыграть

          Всех тех волшебников немногих

Что будут вечно побеждать!

                                              Актеры - это полубоги... - стал он заучивать одно из своих стихотворений, на всякий случай, выбранное им для сдачи первого экзамена:

«художественное чтение.

                                                              В кого уже вдохнула страсть

                                                   К искусству - сладкое движенье... – читая в разрез  жизни ночного двора, снова погрузился он в свое творчество, отвлекаясь лишь на проснувшуюся от искусственного света муху. Бесформенные позы  друзей, посапывающих мирно и забавно, где-то рядом, успокаивали, обеспокоенную снами, его душу.

 

 

*  *  *

 

               Неожиданно взгляд его, соскальзывая с верхушки большого шкафа, стоящего над ним, наткнулся на уголок какой-то бумажки, выглядывающей из-под его сплошной платформы. Уцепившись ногтем, он вытащил из-под шкафа листок тетрадного листа, нечаянно оборвав его на середине.

Это было стихотворение, написанное, красивым ровным почерком, синей шариковой ручкой. Запыленные строчки говорили о давности произведения. С интересом Сергей Козырев быстро прочитал стихотворный текст:

 

                  Тягучий воздух с запахом медвяным

             Укачивал теплом своим стрекоз,

          С ума сводили губы вкуса яблок,

         И беспорядок спутанных волос,

 

        И, навзничь, опрокинутое небо,

               И тихий сон, и гулкий гром сердец...

                            ...На память... Шрам под сердцем, на спине -

         Былого пламени ожоговый рубец.

 

Еще обдумывая написанное, Сергей попытался доискаться и до второй половинки бумаги, но закрытая коробка нижней платформы шкафа не позволяла достать желаемое.

Тогда, снова прибегая к законам пантомимы, Козырев встал на свою пастель и, облокотившись на шкаф, прижимая его к стене как можно плотнее, слегка приподнял один его край, под который теперь пытался ногой затолкать тапок.

- Ты что Геракла из себя изображаешь? - сквозь сон обратился к другу Дима, проснувшись от подозрительного шороха.

- Помоги  из-под шкафа бумажку достать! - сдавленным голосом попросил Сергей.

- Приспичило? – сыронизировал друг.

- Дима, помоги! - настойчивее попросил Сергей, и Кузьмин неуклюже повиновался.

Достав из-под шкафа вторую половину тетрадного листа, кусок старых обоев и кучу паутин, закутавших обломок простого карандаша, Кузьмин поднялся с пола. Лениво почесываясь, пошел в коридор, но у дверей оглянулся на странного друга.

- Или ты первый захотел? - остановился, передумав идти до туалета, но, видя, что друг снова улегся и что-то читает, прошел по коридору и включил свет. В коридоре появился яркий световой прямоугольник, очерчивающий туалетную дверь.

         Сияющая луна, подобно настольной лампе, висела рядом с окнами  девятиэтажки,  бросала свой ядовитый взгляд в темные окна квартир. Дворовые посиделки закончились, когда Козырев, прочитав вторую половину стихотворения, засыпал, гадая: кому могли принадлежать эти интересные строчки? Критикуя автора за ряд устаревших слов и отсутствие конкретики, привязываясь к избитым рифмам, но предвкушая  талант и конкурентную способность своему творчеству.

 

Царил июль. Доверчивый кузнечик

На скрипке плакал песню о любви.

  Беспечный ветер обнимал за плечи

                                             И времени был бег неуловим.

 

                                            У самых волн, в ковре травы примятой,

                                            Нам были ложем заросли у ивы.

                                           Слабели руки, пахла кожа мятой,

                                          Я утопала в солнце, я любила...

 

* * *

 

Первый день первого вступительного экзамена был очень напряженным. Предстояло знакомство с режиссером, набиравшим курс. Их оказалось двое.

Старков Геннадий Васильевич выглядел графом. Осанка, рост, вьющиеся волосы с сединой, лицо со строгими чертами и проницательный взгляд от которого студентки слегка благоговели, а студенты притормаживали свое поведение.

Куц Сергей Николаевич был менее броским, хотя его черные усы и борода, большие затемненные очки и живой характер артистично бросались в глаза. Улыбчивая его внешность с первого взгляда располагала тех, кто еще не успел заметить в нем массу иронии и интеллекта, смешанного с долей свойственного ему юмора и сарказма.

Их совместная деятельность на курсе носила характер некоторой договоренности и пусть говорят, что в берлоге не уживаются два режиссера: Куц и Старков уживались в Подвале - Так назывался их совместный театр в центре города в одном из подвальных помещений обыкновенного жилого здания. Правда, их совместное существование

было творчески разграничено.

Никто не знал подробностей их первого творческого пути и союза, но все поступившие на курс, рано или поздно узнали  их режиссерскую хватку, и скандальную любовь к драматургии.

Что касалось – воспитания таланта, то история умалчивает об их педагогической деятельности в виду того, что с настоящими педагогами в России на стыке двух тысячелетий

была не менее напряженная ситуация, чем на стыках и других веков.

Но курившие на крыльце вуза толпы студентов, снимавших таким образом свое напряжение, видели в своих экзаменаторах, прежде всего людей от которых зависела их судьба.

Вершителей судеб было трое: два режиссера и преподаватель по сценической речи, женщина  бальзаковского возраста, достаточно привлекательная. С присущей ей тактикой, азартом и женственностью она умела расположить к себе чтеца, покорно рассказывающего в ее сладких коготках все: к чему был готов и к чему он совсем не был подготовлен, в зависимости от того, - в какую сторону повернет его литературные способности грациозная экзаменаторша.

Как всегда, присутствовало несколько студентов-очников, учившихся на аналогичном курсе, из числа желающих поглазеть на новизну, напоминавшую и их недавний рискованный опыт на сцене.

Сергей Козырев стоял в коридоре, облокотившись на подоконник, отставив в сторону костыли. Он механически повторял на сто раз заученный текст, следя, главным образом за той атмосферой, которая свойственна всем поступающим во все времена

Большие портреты двух великих реформаторов русского театра: Константина Сергеевича Станиславского и Владимира Ивановича Немирович-Данченко. Там же с  

историей их совместной деятельности и создания ими великого МХАТа, как и символ Чеховской чайки, летающей между портретами, знаменовали вход перед классом со сценой.

Далее, по коридору находились портреты известных последователей студии.  Там можно было увидеть и Мейерхольда, и Товстоногова и многих других гениев.

Зайдя в черный класс со сценой и зрительными рядами, Сергей Козырев не сразу смог контролировать  свое настроение. Слишком большая тяжесть, произведенная  впечатлением от общей атмосферы, была в его душе. Но его появление несколько рассмешило присутствующих.

- А вы, надо понимать, как Ломоносов! - съехидничал Куц, -  Прямо из Петербурга в Москву,

- Из Новосибирска в Барнаул. - Уточнил Сергей Козырев и задержался у сцены.

- На сцену можете взойти? - завораживающим мягким голосом спросила преподаватель.

- Могу. - Ответил Сергей и быстро взобрался на сцену,

- Что будете читать? - опять обратилась она к Козыреву, пока Старков соблюдал инкогнито, наблюдая за всем со стороны.

            Сергей ответил, пытаясь отыскать свои замурованные чувства. В такие безжизненные минуты он чувствовал себя уязвимым. Ни о каком артистизме не могло быть и речи. Чувства не слушались его. Актерская природа металась под гранитной плитой.

Когда он стал читать то, столкнувшись с однотонными взглядами опытных педагогов никого не одобряющих и не порицающих, потерял свой внутренний оптимизм и так и не смог выразиться, так, как его учила Галина Владимировна. Весь текст прозвучал на одной ноте, однобоко и невыразительно.

- Что  привело? - разочарованно спросил Старков, после того как Козырев закончил читать классику.

- Люблю театр,  - коротко ответил Козырев.

- А кроме любви к театру еще что любите? – по-свойски спросила женщина.

Козырев попытался рассказать про стихи и любительский театр.

- Так вот с дури и создаются самодеятельные театры, КВН…И на сцене дури

хватает. – Не вовремя перебил абитуриента Куц.

Козыреву, который сам испытывал дискомфорт по отношению к популярной моде на сцене,

было неприятно слышать несправедливые выводы, но он не стал оспаривать.

         - Пьесы пишите? - поинтересовался Геннадий Васильевич, которого поэзия явно не интересовала.

Сидя, почти не шелохнувшись. Со свойственной ему осанкой – он выглядел графом.

Свет со сцены, падая на его грациозную позу, освещал его лицо: наполовину.

 

 

*  *  *

 

 

Весь последующий вечер, после неудачного выхода перед экзаменаторами, Сергей провел в подавленном настроении. Он был  разочарован своим поведением на сцене. К тому же он частично, видел выступление других поступающих: более раскрепощенных и жизнедеятельных.

Возраст абитуриентов был, также,  разным: от выпускников школ, колледжей культуры и театральных училищ до зрелых учителей школ.

 Галина Владимировна показалась более чем родной, когда пришла с очередной связкой укропа и корзиной огурцов. Евгения переживала также как и Сергей. Несмотря на всю ее нахальность и выигрышный природный азарт, конкурс на ее отделение был очень

большой, а предпочтение отдавали все тем же  дефицитным  мальчишкам.

Один Кузьмин, прочитавший свою «Барышню-крестьянку» - на ура, и сумевший протащить с собой гитару и демонстрировать перед учителями свое бардовское творчество, был счастлив и ходил по квартире как победитель.

Он подходил к зеркалу, зачесывая назад  короткие  волосы, и поворачивал свой греческий нос, придавая всему своему виду серьезность. Смотрел: как дрожит мускул на его левой груди, когда он держит гитару и пробует на ней внушительно играть.

Его мужское самолюбование вызывало искренний смех у хозяйки дома. Весь вечер она предлагала друзьям взглянуть на все трудности и результаты, - по-философски!

Следствием этого было подарено откровение про Оксану – девушку с портрета, чей загадочный образ притягивал Сергея Козырева больше чем вступительные экзамены в Алтайский институт.

- После ужина я вам расскажу одну историю про свою дочь, заинтриговала она квартирантов, и Сергей Козырев на какое-то время успокоился, вспомнив про недавний интерес, понимая, что хозяйка жертвует тайной страничкой истории ее семьи исключительно ради общего благополучия.

- Я вот стихи нашел?! - обратился он к Галине Владимировне, соединяя в руках разорванные части и показывая их хозяйке.

- Это Оксаны – взяла она  руки Сергея, будто боясь напрямую брать текст и, отстранившись, пройдя на кухню, позвала Евгению готовить овощной салат, обрадовавшись, как ребенок, увиденному на столе майонезу, который сама же и купила.

Это ее пристрастие  к жизненным мелочам  заражало своим оптимизмом всех, кто наблюдал за ней со стороны. А майонез, как выяснилось, она любила очень, так, что мазала его на хлеб как масло, покупая этот любимый ею продукт лишь по случаю.

Привычка не баловать себя и довольствоваться малым, очевидно появилась у нее после ряда серьезных потрясений, как опыт одинокой жизни и ребятам нравилось подкармливать этого  человека, похожего – то на большого ребенка, то на большого

учителя.

 

* * *

Лето разгоралось, и огоньки на горизонте были похожи на упавшие звезды. Огни машин, разбавляющих ночные дороги, дарили взгляду самый уютный ритм.

Это был первый интересный  вечер в странной квартире. Все  засиделись до темна, слушая хозяйку, пропитываясь совсем другой темой и атмосферой.

Галина Владимировна была интересным рассказчиком. Она говорила неторопливо, с расстановкой, задушевно. Иногда чувство юмора, без которого она не могла обойтись, удачно отрезвляло гостей, позволяя передохнуть, чтобы затем снова и снова следовать повествовательному пути и накопившимся событиям одинокого рассказчика. Бархатные голубые глаза  Галины Владимировны светились искорками и были похожи на васильки, обласканные солнцем.

 Интересные очертания ее губ: растянутые так широко, придавали ее лицу детскость

И выглядели по-лягушачьи.

 И когда она была железной женщиной и требовала провозглашения только своей демократии, - все то же сочетание губ выдавало в ней большого ребенка и обещало множество компромиссов.

- Я расскажу вам одну историю про мою Оксану. - Начала она без долгих вступлений,  подтвердив, отвечая на вопрос Евгении, что портрет на фортепиано, действительно,

принадлежит ее дочери.

- Когда моя дочь прошла прослушивание- конкурс на обучение в школе имени Сергея Рахманинова, созданную комиссией из Москвы; как акцию по Сибири и Дальнему востоку в помощь музыкальным руководителям и развитию  талантов, то не только весь двор - вся школа обратила на нее внимание.

Она со значением посмотрела на Сергея Козырева, будто хотела этой историей ему что-то доказать.

- А тогда, - продолжала она, - и блат, и деньги тоже имели какое-то значение и дети чиновников отсматривались первыми.

- И Оксана, юная первоклассница не проходила по возрастному цензу, потому что конкурсанток набирали с третьего класса, обучали несколько лет, вплоть до окончания десятилетки и отправляли в Москву, в консерваторию.

- Но как-то так сложилось, что она в садике от детского игрушечного пианино не отходила и мне посоветовали попытаться устроить ее на подготовительные курсы, созданные при школе Рахманинова.

- Девочка прошла не только прослушивание, но и удивила всех своими пальчиками, скользившими по клавишам инструмента в ритме танца с такой легкостью, что смотреть

было – не менее интересным занятием.

- Стала учиться... Год за два и в школу Рахманинова зачислили досрочно. Маленькая такая, ножки до педалей едва достают, на стул подушечку клали, а старалась как очумелая.

- Я со стороны наблюдала: пальчики растопырит, губы скривит, лоб наморщит... Старается... Умора!

- Фортепиано я ей купила новое, денег не пожалели с мужем.

- Сергей, брат ее родной, всю дорогу ее шпынял, когда мимо проходил, он ее на пять лет старше... Тоже со смеху закатывался... А она, знать себе, играет, разучивает этюды и такая серьезная... Интересно!

- И вот наступил первый экзамен в сентябре... Она тогда уже в третий класс пошла.

Галина Владимировна задумалась, смотря куда-то в окно, поверх девятиэтажки, стоящей напротив ее дома. Как будто хотела получше представить картину, о которой рассказывала.

- Экзамен начался с жеребьевки. Музыкальный класс был заполнен до отказа. Родители, знакомые, сверстники выступающих…

- Оксана с утра начистилась. Очень она у меня аккуратная была. Школьная форма на ней выглажена, белый передник с лямочками накрахмален и бантик - все выглядело изумительным.

- Была одна причина, по которой я не смогла пойти вместе с Оксаной в школу и мы пришли порознь, но и этого моего маленького опоздания хватило, чтобы я пропустила начало жеребьевки...

- Откуда мне было знать, что Оксане достанется первый номер.

- Она вышла на сцену, когда я протискивалась среди людей, чтобы мысленно пожелать ей удачи. По тому, как уверенно подходила она к инструменту, было видно, что Оксана ведет себя мужественно.

Сердце мое сжалось. Мы с ней договаривались о взаимовыручке. Я обещала подмигнуть ей перед выходом. Что-то вроде материнского благословления. А она обещала

выйти достойно и отыграть за наш секрет и дружбу.

         - И я-то, оголтелая, поняла – что от меня все зависит. Девочка не может нарушить тайну. Так мне стало больно. Думаю, ну где она меня в такой толпе отыщет.

         - А знаете, душа ее была – чистой, я это тогда поняла, она же один раз оглянулась и

прямо на меня.

         - И только когда ей дали подушечку и она села за фортепиано, я почувствовала, как волнуется ее душа. Она оглянулась, чтобы отыскать меня в толпе и пауза, возникшая в зале, запомнилась мне на всю жизнь. Какая-то неземная атмосфера. Будто небо на нас смотрело. Причем все слушали эту тишину, как по команде.

           - Увидела и снова потеряла, знаете, я подмигнуть забыла, вот мистика!

- Слишком много народа было, чтобы девочка смогла отыскать меня. Тогда я попыталась пройти вперед и буквально вынырнула перед каким-то мужчиной, стоящим ближе всех в аудитории к комиссии.

Галина Владимировна снова замолчала, и глаза ее повлажнели.

- Никогда не забуду этого взгляда... Упрек, волнение, решимость, наивность и ожидание... Мое сердце звякнуло... Я мужественно улыбнулась дочери и ободряюще ей подмигнула.

         - После этого момента девочка повернулась к инструменту и стала играть. Этот этюд до сих пор я слышу ночами. Фрагмент: До-мажор...

- Преподавательский состав замер, родители затаили дыхание, старшеклассники смотрели с уважением. Этюд был исполнен точно, без суеты, с выдержанным ритмом. Она закончила игру и, сходя со стула, встала перед комиссией и сделала легкий поклон, как мы и договаривались.

- Оксана смогла спрятать волнение, только пальчики ее вздрагивали, да её глаза были ну точь-в-точь как та тишина. Настолько живые были ее глаза. И как упал с неба талант?!

- Помню, - отвлеклась Галина Владимировна от лирического отступления, - сам Николай Петрович, большая величина из Иркутска, мне руку целовал и москвичам хвастался, мол, отберет он у них Оксану, когда девочка подрастет.

- А профессор из Москвы взъерепенился, говорит: Программа - есть программа! Не вы к нам, а мы к вам приехали за выявлением талантов!

- А тот: Все уже выявлено до вас, вам бы только на готовенькое.… В общем, - умора, да и только. Профессора, конечно, шутили, но все равно мне было приятно, что вокруг моей дочери такой ажиотаж.

Галина Владимировна стала изображать педагогов, воспроизводя характер и интонацию, и друзьям стало ясно – по кому, на самом деле, плачет сцена.

            - Все только о будущем моей дочери и говорят, а она – душа небесная – все о земном пеклась: Оксана мне дома говорит: Мама! А я в детский садик Василек пойду работать, когда вырасту, как Марина Викторовна...

- К этой Марине Викторовне она все и бегала. Садик-то уже, когда закончила, а все бегала с детьми нянчиться из группы, в которой сама росла. Марину Викторовну – муз.

работника любила больше всех.

- Воспитатели ее всегда встречали с радостью и тоже очень ею гордились.

- Так она че удумала? Девчонок из класса всех сагитировала и они, даже, взяли негласное шефство над садиком... Каждая себе по группе выбрала и так вот они шефствовали, пока родители тревогу не забили: девочки - учиться хуже стали, да и дома ничего не успевали делать.

- Да и в садике начальство запрещать стало, там же вечный карантин, а если подумать: в садике их воспитывали плотно, занимались ими, а выпустили - и началась

самостоятельная жизнь. А ребята еще - маленькие, им тоже в куклы играть охота.

- Вот если бы перехода такого резкого не было, или в школы школьных нянек ввели.

А получается, кроме как – через предмет, - никакого воспитания.

             Галина Владимировна вздохнула, искренне жалея систему образования, и намекнула

квартирантам о завтрашнем дне.  Время снова зашевелилось. Ребята вспомнили, что назавтра с утра - консультация на следующий экзамен для тех, кто будет допущен ко второму экзамену, и стали собираться в свою комнату на ночлег.

Только Сергей Козырев готов был слушать и слушать, как будто все не мог ответить на один вопрос – где Оксана?

 

* * *

 

          На консультацию с утра он не поехал, собираясь подъехать лишь к обеду, когда должны были вывесить списки с оценками сдачи первого экзамена.

Те триста восемьдесят шагов, «на ножах», до остановки от знакомой квартиры и еще столько же шагов до института, болезненно переносимые им, пока он перебирался на костылях, раздавались неприятным ритмом в его голове, и он старался: как можно меньше ходить, уменьшая болевые ощущения.

Сухая рыжая земля, с небольшими зелеными островками сорняков. Кочки и рытвины. Окурки и пустые пачки из-под сигарет. Железные пробки из-под бутылок и разноцветные осколки битых бутылок. - Он был лишен романтики: смотреть по сторонам и в небо. Земля, так близко лежавшая на его пути, ничуть не украшала его протоптанную, до Вуза, дорогу.

А лето не переставало казнить его своим беспорядочным мельканьем той жизни, на которую он так мало обращал внимание, когда несся по своим делам, будучи здоровым и дееспособным молодым человеком.

Неожиданное счастье улыбнулось ему в обед, когда он нашел себя в списках: сдавших первый экзамен, и приятно удивился своей первой пятерке. И хотя радоваться было еще рано, ведь проходной бал ждал за цифрой 13 и последующие экзамены должны  быть сданы как минимум на четверки, но та - первая весточка от ее величества - Судьбы, - уже многое ему обещала.

Кузьмин тоже сдал на «отлично» Он познакомился с одной симпатичной абитуриенткой и, теперь, до вечера обхаживал свою новую знакомую - выпускницу местной школы - Дашу Зарецкую.

 Найдя общий язык и  по музыкальной части, они готовили к следующему экзамену парный этюд. Он играл на гитаре что-то: «под испань», импульсивно забрасывая свою, якобы возлюбленную, множеством взглядов и сложностью аккордов, а Даша   вырисовывала руками и ногами что-то похожее на испанский танец.

Даша была стройна, с правильными  выразительными чертами лица и тонкими губами. Блондинка, одетая стильно во все черное, как змея извивалась вокруг своего героя, изредка поправляя свою черную шляпку, и это эротично-творческое состояние длилось до бесконечности в коридорах Вуза.

Но спелись не только Даша с Димой. На площадках и лестницах, как и на крыльце, где активные курильщики снимали свой стресс, творилось нечто похожее.

Прошедшие первый тур студенты готовились ко второму, более сложному: по актерскому мастерству и желание – подстраховаться –  было основным двигателем

студенческого прогресса.

Сергею Козыреву не улыбалось такое счастье: на пластику и танец он и рассчитывать не мог. Но идей было много, и он, подговорив двух очаровательных абитуриенток, быстро состряпал придуманный им этюд, использовав в нем те обстоятельства, к которым был прикован в виду временного увечья.

Его идея с юношей-калекой, исцелившимся от любви к одной девушке через разрыв с другой, - была довольно интересной по своей форме. Те несколько шагов, что хотел он продемонстрировать без костылей, подтверждавших его исцеление, была подаренная лишь театральным богам, оценивающим все воплощенные, невоплощенные на сцене этюды, потому как этюд не был показан.

        Одна Евгения не переставала тревожиться, потому что конкурс на ее отделение был более высок, а четверка, которую она получила – совсем ее не радовала.

 

* * *

 

На экзамене по режиссуре не было других педагогов, не считая главных кураторов. Вершители судеб: Старков Геннадий Васильевич и Куц Сергей Николаевич, установили свою демократию. Они  задавали свои каверзные вопросы абитуриентам, заставляя их: то двигаться, то петь, то на ходу изобретать разные этюды. В зависимости от того, - какое настроение вызывает у них та или иная личность.

Время, которое они уделяли   каждому из абитуриентов, тоже не было ограниченным. Поэтому многие, решившие занять очередь в числе последних, сильно об этом пожалели.

Сергею пришлось оставить свой этюд в покое, и он отпустил, и без того измотавших себя, однокурсниц.

Кузьмин, со своей испанской подружкой, оттанцевали свой странный балет на ура и, похоже где-то пили пиво, а те одинокие абитуриенты, чья очередь, как и Сергея Козырева, еще только начиналась, выглядели устало и уже не общались между собой. Они сидели в коридоре и ожидали своей участи как пленники.

- Долго еще вам? - спросил охранник Сергея Козырева и девушку, деля обход.

- Все, нас только двое. - Ответил Козырев и скоро двери в класс снова открылись, и оттуда вышла как из бани, взволнованная абитуриентка.

- Ну, сколько вас, еще? – удивился Куц, выходя в коридор с сигаретой. Скоро он вернулся обратно.

- Может, на завтра, отложим? - спросил Старков и, встав с места, вышел следом, обнаружив, что в пустом коридоре больше никого нет, кроме Сергея и Оксаны.

- Ладно, валяйте. - Обреченно согласился он, пройдя на свое место.

- Я попрошу вас освободить помещение! - бесцеремонно вошел в аудиторию охранник, когда напуганную девушку попросили что-нибудь спеть.

- У нас вообще-то экзамен по расписанию. - Непринужденно обратился к нему Геннадий Васильевич.

- А у меня другое расписание... Распоряжение ректора: закрывать двери после девяти часов, и чтобы в Вузе никого не было,-  не обращая  внимание на присутствующих, продолжал охранник, демонстративно закрывая окна в классе.

           - И вообще, кто виноват, что у вас времени не хватает? – продолжил обход охранник.

- Станиславский очевидно! – съехидничал Куц.

- Я не знаю - кто распорядился... Этой фамилии нет у нас в Вузе! -

настаивал охранник.

-Уверяю вас, наша кафедра ему обязана... И в нашем Вузе, если вы, конечно, обратили внимание - эта фамилия значится... Там, где портреты… -  пояснил Сергеи Николаевич, показывая в дальнее крыло института.

- Ничего про Стравинского мне ректор не говорил! - подытожил охранник,  останавливаясь в дверях.

         - Хорошо! Мы скоро освободимся, пока вы пройдете по коридору и запомните эту сложную фамилию! - помог другу Старков, указывая в проеме открытой двери на расплывшиеся портреты великих учителей, отдыхающих в светлом сумраке в конце коридора.

- Так что вас привело Сергей Козырев? - вспомнил Куц про больного, и быстро осмотрел его с ног до головы.

- Пьесы не пишите, а уже написанные - вам знакомы? - поинтересовался и Старков, вспоминая в нем автора.

- Чайка. - Нашелся Козырев, случайно прочитавший это прожженное драматургией произведение, имея доступ к хозяйскому шкафу.

- Ну, давайте в стотысячный раз о Чайке! - уставился на него своими большими затемненными  очками Сергей Николаевич, напоминая доброго волшебника.

- Они, похоже, одну Чайку всем курсом читали?! - съехидничал и Старков, предвкушая скучный пересказ.

- Хорошо! Почему застрелился Треплев? Или его убили? - с делом профессионала начал Куц, знавший, очевидно, это произведение как таблицу умножения.

- Нет, он сам себя убил! - как опытный детектив, заключил Козырев, не дожидаясь повторного вопроса.

- А может все-таки убили? - стал злорадствовать Куц, - У современного писателя Акунина, например, есть несколько версий убийства и столько же подозреваемых.

- Его погубил талант, которому он служил! - высказался Козырев.

- О каком таланте вы говорите: таланте актрисы его матери Аркадьиной; или юной актрисы Нины Заречной; а может быть таланте беллетриста Тригорина? - блеснул интеллектом  Куц.

- Я говорю о его таланте - он сам себя погубил! Помните...- стал вспоминать Козырев, - в его беседе с врачом Дорн, где были сказаны такие слова: Вы должны знать - для чего вы пишите? Иначе вы пойдете по этой живописной дороге и ваш талант - вас же и погубит...

- Понимаете, есть только один путь – душа человека, и его он все равно будет проживать в одиночку, все остальное – не имеет значение! – заявил Сергей, и педагоги уставились на него как на экземпляр новой книги.

- Вы хорошо прочитали произведение? – первым спросил Куц, разрушая паузу.

-  Да, я прочитал! - неожиданно вошел в класс охранник, открыв дверь.

- Что прочитали? -  в голос спросили режиссеры, удивляясь необычному вторжению

охранника.

            - Я прочитал, - доложился охранник, - этот Станиславский жил сто лет тому назад, поэтому освободите помещение... Сейчас приказ ректора для меня главнее...

- Хорошо! На курсе договорим! – подвел  итоги  Куц, закрывая свой журнал, и все засобирались.

 

* * *

 

Сергей Козырев был счастлив, хромая на костылях по вечернему Барнаулу до трамвайной остановки, потому что надежда, оставленная словами: «на курсе договорим…» - столько обещала.

Солнце уже упало за далекие  девятиэтажки. Светлый малиновый горизонт обещал  счастье и лето, и одинокие облачка, отражая  завядшие лучи, выглядели раскаленными железяками, пока, наконец, розовые и фиолетовые их тона не стали серыми. И этот парад долго курировало светлое пятнышко луны, пока и оно  не стало властным и одиноким на темно-синем небосклоне мирного неба над Барнаулом.

- Ну что? - как девочка, уставилась своими васильковыми глазами хозяйка, когда Козырев появился на пороге квартиры, встречаемый и друзьями.

- Договорить не пришлось...- заинтриговал Козырев, - Но сказали: на курсе договорим! - Процитировал он одного из режиссеров.

- Считай, зачислен! - забавно ткнула его своим кулачком Евгения и по тому, как она ушла в комнату, было ясно: она опять получила четверку.

Но скоро она появилась на кухне, привлекаемая откровением Галины Владимировны, рассказавшей, за чаем, очередную историю про свою жизнь.

Она, очевидно, предчувствовала свой талант: рассказывать, потому что ее истории наполняли дом особой атмосферой, и их хотелось слушать. Было интересно узнать продолжение тайны, которую держала хозяйка для особого дня, жертвуя личным архивом для настроения ее гостей. И каждый понимал, что счастье и есть – настроение.

 

 *  *  *

 

- Так вот, к чему я вам вчера все рассказала... - начала она, садясь на свое любимое место у холодильника, рядом с окном.

- Когда моя Оксана получила первый диплом и все, вдруг, узнали в ней личность, то меня, вдруг охватила такая тревога... Уж слишком серьезно она относилась к своей музыке.… До слез обижалась, когда этюд сложный не могла проиграть или Сергей ее отвлекал, а серьезность эта меня пугала, потому что в куклы она должна была еще играть, да с девчонками во дворе, над резиночкой, прыгать...

Галина Владимировна делала выводы так ненавязчиво, что в ее житейской философии можно было почерпнуть много мудрого. С прошедшими годами Сергей Козырев, вспоминая атмосферу экзаменов, города, учебы на курсе, выделял не менее глубокую атмосферу – повесть одинокой женщины Галины Владимировны.

Он слушал хозяйку и образы, один за другим, связанные с жизнью этой загадочной девушки, как спрятанное в его душе кино, вырисовывали новую из картин чужой семейной жизни.

Из открытой форточки запахло полынью. Это ветер собирал с пустыря горький нектар зарослей, отдавая лету дань, чем-то, напоминая дикую природу.

          Детские бои за окном смолкали, и наступала ночь. Только местная компания, снова затевала на опустевшем детском городке свою пьянку.

Было уютно сидеть за рассказами Галины Владимировны с чашкой недопитого полуостывшего чая.

                                *  *  *

А в картинах повествовательницы кружились первые снежинки. Маленькая девочка с васильковыми глазами шла в чистеньких сапожках, заглядывая в новые стекла луж, пробуя их на прочность. Длинный шарф поверх куртки свисал ниже пояса. Шапочка с балаболкой. Аккуратная девочка казалась по детски стильной.

Она шла по улице со школы. Когда помахала ручкой своей сверстнице, то по лицу побежали лучики. Этот серьезный и жизнерадостный ребенок нес в себе постоянство и равновесие. Борец за справедливость, лучик света – почему-то совсем не имела подруг. Может быть, ей было скучно со сверстницами, а может быть, просто, не сходились их пути.

Первое похолодание и уходящая дождливая осень. Земля покрылась ледяной коркой, но пушистый снег, еще белый, чистый, легкий, - уже не таял. Попадая на удобные для него места, он украшал все вокруг, и появлялись шапочки, ковры, причудливые фигуры. Только кленовые прутья торчали невозмутимо, покрываясь жемчужной паутинкой легких морозов.

Галина Владимировна пришла домой рано. Приехали на новой машине вместе с мужем и привезли новый цветной телевизор, который взяла она прямо с базы, директором которой и работала. Пока муж ставил машину в гараж, Сергей попробовал настроить телевизор.

- Сережка! Отойди от телевизора, зачем ты его распаковал... У тебя в руках все горит! - прикрикнула по-доброму на него мать.

И скоро отправила в садик за Оксаной.

- Да не задерживайтесь! - крикнула она ему вдогонку.

Сережка, в отличие от сестры, был сорвиголовой. Уличная компания. Велосипеды. Курение за углом. Перечень малых забав, венцом которых становится – распитая бутылка, а продолжением – учет в милиции.

Два разных мира под одной крышей. Иногда семилетняя девочка казалась старше

своего четырнадцатилетнего брата, и намного серьезней. Старше тем, что брала на себя от-

ветственность. Серьезней, - потому что видела цель.

            - Оксана! Ксюха! – позвал брат, опоздав почти на час. Оксана уже дежурила у выхода.

Подростки прибежали на детскую площадку гурьбой и сразу же заметили сваленные в кучу металлические конструкции. Это были: железные горки, полукруглые лесенки и самые большие, детские железные площадки, предназначенные для разных групп как летний вариант детской беседки.

Ворчливый завхоз распылялся  на водителя грузовой машины и рабочих, выгрузивших детские площадки не в том месте, где было указано.

-Еще бы под новый год привезли! - возмущался завхоз, проверяя по списку комплект детского городка. Скоро рабочие стали носить горки и качели под навес, а площадки растаскивать по территории.

Летнюю площадку поднимали вчетвером и еле волокли. Кто-то додумался катить ее по скользкому льду. Конструкцию вытащили на заледенелую асфальтированную дорожку

и покатили.

            Корячились, матерились, бросили все это дело, и ушли домой, оставив все  на завтра.

Подсмотрев за возней взрослых, подростки быстро оккупировали одну из брошенных площадок и принялись кататься, разгоняя, будто тяжелую вагонетку по рельсам, железную коробку площадки всей толпой, прыгая на ее платформу, или цепляясь за нее, пока она катилась и дребезжала.

         Прокатившись, тянули ее к воротам обратно, по дорожке, и тот же самый путь проделывали, пока их не разогнал сторож.

Один из подростков, Сергей, проскользнул в садик и скоро вышел из него с сестрой.

Оксана смотрелась как картинка, в своей зимней курточке с меховым воротником и манжетами на запястьях, в зимнем берете. Ее голубые чистые глаза на детском лице и открытый лобик, подчеркивали ее непогрешимость и чистоту.

Она стояла на крыльце садика как завороженная, когда Сергей, заметив отсутствие завхоза, попросил своих друзей подогнать тачку.

И брошенная подростками тяжелая махина заскользила по дорожке.

Сергей буквально затащил Оксану на подножку сказочного поезда, и друзья стали разгонять конструкцию.

Едва ли девочка заметила в этой суматохе мать, строго смотревшую на детскую шалость со стороны, появившуюся во дворе детского садика, когда поданная карета мчалась, потеряв управление. Наехав на паребрик, с грохотом и звоном завалилась на бок, разбрасывая своих пассажиров.

Неожиданно, эта детская забава превратилась в трагедию.  Железная конструкция едва не придавила ребенка, выброшенного из нее по инерции.

Только по сильному плачу, дочери она все же поняла, что трагедия произошла. Острый край крыши, как гильотина, звякнув о заледенелую дорожку задел руку девочки, отрубив ей фалангу на мизинце и перепугав ее до смерти.

 

*  *  *

Галина Владимировна перевела дыхание и ребята, завороженные ее рассказами, облегченно вздохнули, вспоминая, что видели Оксану на портрете уже взрослой и ничего

смертельного  в тот день не произошло.

- С карьерой пианистки мы решили закончить, и школа Рахманинова осталась в прошлом... - продолжала она, выдержав паузу. Глаза хозяйки опять повлажнели.

- Правая рука болела долго и я не могла спокойно смотреть, как девочка с перебинтованной рукой сидит у инструмента. Оксана была мужественной девочкой и слез своих никому не выдавала. - Даже когда пальчик потеряла, то плакала всего один раз - там, на детской площадке.

 

*  *  *

 

Иногда она подходила к фортепиано и наигрывала. А мать наблюдала со стороны. И там, где не было пальчика, она останавливала кисть руки и играла другим. А если падала слеза, то ее чувствовали только клавиши.

- А через год Галина Владимировна повела  девочку в  музыкальную школу. Оксану там многие знали. Сам директор по кабинетам водил и с педагогами знакомил. И выбрали  - балалаечку!

 

            *  *  *

 

- Балалаечку? - так сильно удивился Сергей, что все на какое-то мгновение тоже удивились.

         - Балалаечку! - подтвердила Галина Владимировна, - И уже в седьмом классе Оксана стала дипломантом юношеского конкурса: Музыкальная весна.

 Татьяна Викторовна, ее педагог, доброй души человек, красавица, - сумела  вложить в  душу, девочки такую любовь к этому простому инструменту, что Оксана и про фортепиано забыла. А если Сергей и шпынял ее за серьезность и усердие, то она в туалете запиралась и там играла... Смех!

- Так вот, - возвратилась к привычному для ее характера оптимизму хозяйка, - опустить руки - самое последнее дело, а вот искать до последнего дыхания - дело первых.

- Поэтому я верю ребята, что все вы поступите! - пожелала она друзьям новой спокойной ночи и все разошлись.

            Следующий день, как и все последующие, оставался жарким. Жизнеутверждающее солнце, как орел парило в небе, разбрасывая свои светлые перья на земную жизнь.

Галина Владимировна, похоже, поставила точку в продолжении своей повести.

Ребятам было не до семейных историй. Правда, Сергею Козыреву очень хотелось

знать: где Оксана, Сергей, муж Галины Владимировны? Или, что с ними случилось?

Запахло мистикой, разрушением и тайной, одиночеством.…По-прежнему беспокоила мелодия и жуткий пиратский корабль луны по ночам.

            Совсем другим были: утро и день. Пронизанное криками реактивных стрижей небо - тоже было жизнеутверждающим. Трава, стебли цикория с синими цветами вдоль дороги, бегущий по гладким рельсам трамвай, крики детворы, все, что наполняло недавно душу Сергея Козырева: тоской по лучшему, теперь придавало ему силы.

Сочинение прошло на ура, потому что бдительность преподавателей была ослаблена, все знали, что сочинение - не специальный предмет, а так - для компании. К тому же, начиная со второго ряда парт, списать, мог каждый, у кого было с чего списывать.

Выбрав поэму Блока Двенадцать, одну из предложенных тем  сочинений, только лишь из-за того, что у соседки по парте оказалась книжка сочинений Александра Блока, Сергей Козырев, впервые, прочитал поэму от начала и до конца, вникая в смысл, факты, имена, и до предела использовал свои литературные способности.

День седьмого июля, выпавший на день сдачи последнего экзамена, был жарким традиционно. О древних обычаях, как всегда, помнили только дети и подростки, и

обряд состоялся.

Козырев тоже прошел посвящение и был облит с утра. Хромая по избитой дороге, под девятиэтажками, он невольно стал счастливой жертвой этого охлаждающего праздника.

            Детвора, вооружившись пакетами, пластиковыми бутылками, ведрами и банками, бойкотировала проносившиеся автобусы, прохожих, выдавших слабину в своем поведении, друг друга.

Детская свобода: озорная и мирная, нарушающая этикет, но совсем не преступная, единственный день в году, когда и взрослые на детскую шалость с водой, закрывают глаза - праздник веков,  соблюдаться детворой, похоже, будет соблюдаться в далеком будущем, пусть даже к тому времени  будет у каждого свой личный луноход.

Придя,  домой после обеда, Сергей Козырев попытался снять гипс. Ему показалось, что нога зажила, но, ступив на нее пару раз, он понял, что торопит события. К тому же ступня распухла и не лезла в правый туфель.

         Желание оправдать надежды, появиться перед сокурсниками полноценным,

 - было больше чем тщеславие.

Но все равно на установочной сессии он появился без костылей, чем вызвал добрые шутки со стороны сокурсников, пошутивших на счет  воспаления его хитрости, которое  прошло после зачисления.

Женька тоже поступила, и друзья остались на двухнедельную установочную сессию, где занимались исключительно по специальности.

 Режиссеры: Куц и Старков не стали долго тянуть резину и попросили всех поступивших сразу показать все то, что накипело у них в душе, объяснив вкратце построение этюда по законам драматургии, чтобы студенты ясно представляли, где в их мини-спектаклях начало, где конец, а где - накал страстей, кульминация.

Очевидно,  маститым режиссерам было скучно заниматься тренингами и прописывать своим студентам театральные истины, ссылаясь на систему Станиславского и других учителей театрального искусства в это жаркое, к тому же короткое, установочное время.

Они попросту оставляли своих подопечных на произвол свободного творчества, изредка задавая тему, типа: «Что я люблю?», или – «Что я ненавижу?». После чего уходили покурить минут на двадцать и возвращались, демонстративно усаживаясь в зрительном зале одного из учебных классов со сценой, где и происходили актерские, режиссерские показы.

Вооружившись ручками и блокнотами, учителя обычно смотрели этюды молча, без комментариев, запрещая и студентам шептаться.

Удивительная память, связанная с их профессиональной деятельностью, позволяла им запомнить каждую мелочь, допущенную на сцене. И после этого хаоса, неразберихи и массы эмоций, произнесенных слов и движений, по одной лишь пометке или началу произнесенной фразы, каждый из педагогов мог поднять на обсуждение всю целостность продемонстрированной картины того или иного автора, разбирая его по косточкам.

Заставляли также ясно представлять себе тему и идею авторской работы. О чем? Ради чего? - задавали они иногда пару вопросов зрительному залу, если постановка трудно прочитывалась.

Куц, по своему обыкновению, любил пародировать «махровые» промахи своих студентов, изображая какой-нибудь сценический фрагмент, выплескивая на очередную бедную голову всю свою иронию и талант проницательного критика, подкрепленный его широкими знаниями и эрудицией.

Поэтому по ходу его критики студенты узнавали много историй из жизни столичных театров, о судьбе и характерах известных актеров, автобиографические зарисовки тех или иных личностей.

Старков не засыпал своих учеников сравнениями и был сдержанней, но его неторопливые слова, словно когти хищной кошки, неизбежно цепляли суть, вытаскивая наружу всю подноготную психологию молодого режиссера. Так, что после его приговора вообще не хотелось что-либо изобретать.

           Сами коллеги не скрывали от своих учеников всю каторгу театрального искусства, завернутого в дорогую бархатную ткань, украшенную золотыми софитами, разрушая все

перспективы романтичного пути.

Они словно испытывали провокацией, приучая всех к мысли о другом пути режиссера, заставляя студентов не строить иллюзий на этот счет, подозревая всех в неверности к искусству.

В последствии их хладнокровные и безжалостные выводы, как и неумение, создать тепло в коллективе, разогнали больше половины курса. Но те занятия, на которых  сами студенты, через чрезмерное общение, ломанье стульев и испытание самых невозможных идей на прочность, что были похожи на пружину между двумя тисками, переросли обычного

«себя» - были первой ступенькой для того, кто все-таки, как режиссер, состоялся.

И Куц Сергей Николаевич, и Старков Геннадий Васильевич, не любили всякой неправды на сцене и отсекали всякую возможность показать эту неправду на сцене.

 

* * *

 

Показанные студентами этюды были разными: шахматный бой из людей, японская пантомима с веерами и воздушными бумажными птицами, клоунада и трагедия, страсти сумасшедшего дома и деревенские истории...

Все эти замки также легко разрушались, как и создавались. Были использованы сотни фонограмм и пластических приемов: Чукча в чуме, сменялся банковским рабочим, простой сантехник загадочным фениксом, а некоторые студенты умудрялись даже изображать разлившуюся нефть на крыльях тонущего лебедя.

- А я думал это перекатывающиеся бревна? - обычно злорадствовал Куц. - А мне показалось, что это мужской стриптиз! – насмехался Старков.

Творческие полеты имели свои границы и должны были, когда-нибудь, закончится.

 В конце сессии лучшие работы по актерским и режиссерским этюдам собирались в один многообразный спектакль, именуемый - показом.

 

* * *

 

Сергей Козырев слишком серьезно подошел к поставленной режиссером задаче. Подобно другим, он тоже, через маленькую сценку хотел преподнести на суд зрителей свои мысли и чувства.

Но все работы, как обычно, были забракованы. Полагаясь на своего верного друга - Дмитрия Кузьмина, Сергей чаще прибегал к его фактуре, создавая из него - то Моцарта, то царя Александра, играя вместе с ним и сцену отравления, будучи самим Сальери, то самого Александра Пушкина, замахиваясь на Бориса Годунова.

Но как бы грациозно и символически не выглядели все изобретения Сергея Козырева на сцене, его особенность смешивать жанры, эпохи и понятия, иногда  несли такие загромождения в искусстве, что у главных режиссеров при обсуждении в голове рождалось много пародий на счет его  работ.

           Студенты: Великосельский и Дочеренко, из Бийска, появились на курсе неожиданно, по какой-то договоренности. Они сразу внесли на сцену свой темпо-ритм. У них были профессионально отточенные, яркие эстрадные сценки в жанре КВНа. Взяв себе только одного сокурсника, они втроем изобразили зрительные трибуны болельщиков на футбольном матче.

Играя двух разных болельщиков, виртуозы Бийской сцены буквально загрузили зрительный зал с сокурсниками всплеском эмоций, движеньем и мимикой, не жалея ни голоса, ни пространства.

Работая в интенсивном темпо-ритмичном ключе, они за две-три минуты показали целый матч между сборной Грецией и Бразилией, со всеми переживаниями самих футболистов и их болельщиков.

Подсадные утки, набранные из числа самих же студентов, летали, как неловкие мячи, между двумя этими супер-артистами, отставая от них в области пластики,  в ритме,  в  головокружительном экспромте.

Ошарашенные новыми людьми, их показом студенты сидели, не шелохнувшись и, после окончания футбольного матча, актеры собрали  громкие аплодисменты.

Всем тогда казалось, что они стали свидетелями высшего пилотажа в искусстве. Многие с грустью замечали, что догнать этих виртуозов на сценической площадке – дело невозможное.

Реакция режиссеров, сидящих как, всегда на первом ряду перед столиком была обычной - она проявлялась только на обсуждении.

После Великосельского и Дочеренко выступали молодожены. Сергей и Оксана закончили Барнаульский колледж и поженились. Алтайка по национальности, Оксана обладала  большими  раскосыми глазами и отражала восточную красоту.

Многокрасочная Оксана, когда улыбалась, и в ее красивых черных глазах сияло солнце, могла влюбить в себя кого угодно. Голос ее был грудным, мягким, завораживающим.

Сергей был не менее фактурен. Его мужская красота несла в себе правильные черты лица, необыкновенно голубые глаза и длинные ресницы, благородный и скромный нрав, тактичный и легкий характер, не лишенный всякого достоинства, мужества и воли. Сергей был гибок и талантлив. В нем можно было увидеть классического интеллигента, образ которого вряд ли знает современное общество.

Эта оригинальная эффектная парочка изобразила встречу двух влюбленных на северном полюсе. Причем и чум, и мороженая рыба и ветра, и снег, и завыванье вьюги - было преподнесено актерами через все их действия, эмоции и звуки.

 Общаясь на одних звуках, они сумели воссоздать, с помощью пантомимической клоунады, целые события, происходившие между двумя забытыми миром влюбленными из великого северного племени чукчей.

Этот показ независимое жюри аудитории тоже оценила.

Козырев, впитывая атмосферу, заметил, что она была особой – не избитой как у КВН-

щиков, внутренне проработанной.

После их показа последовали психологические нагромождения Антона Колотова из Иркутска, 28-летнего режиссера. Но его абстракционизм с джентльменом, пытающимся

понять собственные очки через слепых пешеходов и зрячие деревья – опять не был никем расшифрован.

Сергей Козырев пытался с помощью людей и их движения создать образы геометрических фигур, среди которых выделялась точка. Она одна могла перемещаться на сцене и, выйдя из центра и дойдя до окружности, попадая на линию круга, вдруг, обрела свободу.

Свобода заключалась в том, что она могла, в отличие от людей треугольника и квадрата свободно, без углов, бежать то по часовой, то против часовой стрелки, меняя ритм движения. На что и обратили внимания другие фигуры, сбиваясь со своего ритма.

Такие чертежи на сцене не приветствовались учителями, и они окрестили Козырева

символистом со схемой.

- Театр символизма! - окрестил творчество молодого прозаика Старков.

- Если еще эти символы обозначить и раздать зрителям небольшие программки! - подсмеялся Куц, - А вообще эта история - продолжение разлитой нефти на лебедином пруду - Подытожил Сергей Николаевич, ссылаясь на оригинальный недавний показ Василия Рябова - клубного работника из далекой сибирской деревушки.

Были и другие символы у Сергея Козырева. Его зажженные свечи превращались в костер, а  разбросанные газеты – в опавшую листву и хворост. Протянутая нитка – была барьером между отношениями, а бумажный самолетик – весточкой одного письма.

Актеры пользовались этими условностями так просто, что картинка переворачивалась

неожиданно и легко на глазах у зрителей, также легко меняя и атмосферу.

            После таких чудес Старков обычно говорил: «Я никогда не трогал образ свечи и не превращал газеты в хворост, а пришел в режиссуру Козырев и все изменил».

            «А ведь как ловко он с атмосферой-то! И небо под ногами – тоже интересно!» - соглашался с ним Куц.

            В такие минуты Козыреву было приятно от души.

            На курсе собрался потенциал людей, что происходит часто, где есть заочники, которым было что предложить этому миру.

            Неизвестно кем работал в своем родном колхозном клубе  Рябов, как и то – как он

вообще попал на курс, только у него была необычная привычка - он всегда ходил вразвалочку, руки в карманах, мусоля спичку во рту, не теряя своего равновесия. Говорил неторопливо, но дельно. Носил рыбацкую ветровку и был похож на квадрат и лицом и фигурой.

С болотными сапогами он тоже не расставался. Готовый образ сельского увольняя и

природная невозмутимость – были его основными заслугами и его часто приглашали играть в этюдах.

            Хуже было с его творческим поиском.

После разгрома его сценки с нефтью, когда автор, согнав всех своих однокурсников, буквально, заставил их валятся по полу, зарядив при этом самого Антона Колотова на роль охотника, а первую красавицу группы Татьяну Линдер на роль погибающего лебедя, Василий Рябов первыми неудачами не ограничился.

            Теперь он работал над образом бабки, которая решила на морозе языком лизнуть топор, со всеми вытекающими из этого последствиями, подговорив на это дело учительницу по литературе, поступившую на заочное отделение вместе со своей бывшей ученицей.

Когда наступил час обсуждения, то в воздухе снова запахло жертвоприношением.

Неделя показов ощутимых результатов не принесла. Из сотни продемонстрированных сценок были выбраны всего две, и главные режиссеры стали заметно нервничать, потому что их отчет перед начальством был тоже не очень приятным мероприятием. Обычно на показе присутствовал деканат, и, как известно: лицо режиссера - творческая работа его учеников.

- Ну что это? О чем? Ради чего? – снимая очки и хватаясь за голову, обращался к

 Рябову Сергей Николаевич, пока Старков разбирался в своих пометках.

         - Я думаю, эта работа стоит внимания! - отозвался он по поводу северного романа Сергея и Марины.

- А вы Антон вообще, о чем хотите сказать? - спрашивал он иркутского молодого режиссера.

- Что касается работы Великосельского и Дочеренко, то вот вам явный пример самой настоящей скверны, от которой нужно бежать в театре, - вдруг обрушился Сергей Николаевич на оригинальную сценку эстрадных актеров.

- Эта «махровая бытовуха» не только не имеет под собой почвы искусства, но приземляет всякую способность встать на выбранный вами сложный путь. - Продолжал анализировать учитель.

- И потом, эти  ВАУ! БОУ!, это дикое фиглярство и искусственные маски, лишенные всяких оценок, - дешевый трюк и рассчитан на такого же дешевого зрителя! - стал импульсивно нападать Куц, наступая не только на актеров показа, но и на их зрителей.

- Вы понимаете, что это не театр! Это какая-то нервная судорога, от которой надо от-

крещеваться как от черта. – Согласился Геннадий Васильевич.

- Да вы еще и неграмотные! - распылялся Куц. - Ну, где ты видел команду Греции трехкратным чемпионом мира? Что за туфта! И с какой стати защитник у тебя играет в зоне нападающего!? - Показал Куц свою эрудицию.

- А. Н...., - повторил Куц какую-то фамилию. - Играет, между прочим, в итальянской сборной, а не в Бразильской, если че! - напирал он на Великосельского.

- Мы учим вас, здесь, находить ценности, заложенные в вас от природы. - Неторопливо завел свою речь Геннадий Васильевич, пока Сергей Николаевич взял небольшой тайм-аут.

- И хотели развить в вас те качества, которые здесь обнаружим. Поэтому и не навязываем вам те стереотипы, которые в свое время навязывали вам. Именно поэтому мы не даем вам какие-либо знания и не говорим: делай так и так! Но...- Старков многозначительно посмотрел на присутствующих, делая большую паузу, вызывавшую иногда много шуток у его коллеги, - Мы будем вам говорить о том чего делать нельзя...

Так вот, нельзя подменять искусство халтурой и выносить на сцену дешевые ценности, если они рассчитаны только на зрелище, корысть. Эта корысть - следовать моде, иметь популярность и получать за это деньги. Я не знаю, за какие заслуги к нам прислали учиться вас, лауреатов студенческих фестивалей и какие надежды возложили на вас ваши спонсоры? - обратился он напрямую к виновникам дискуссии, - но то, что вы творите неприемлемо для нас и если вы не избавитесь от современной судороги – мы вынуждены будем с вами расстаться... Однако если вы сможете произвести хоть крупицу  творчества, а это мы, безусловно, сразу заметим, то из вас еще что-нибудь получится... Иначе...

- Геннадий Васильевич передумал говорить! - посмеялся над другом Старков, после весьма затянувшейся паузы Геннадия Васильевича.

- Вы не думайте, что мы вас отговариваем, или отбиваем всякую охоту учиться, - стал более вежлив, Куц, - Но тема и идея: ради чего вы сюда пришли и о чем вы хотите рассказать людям? - будет рассматриваться нами и с вашей гражданской позиции. И если вы думаете, что режиссура это - пошел, вышел прогуляться, то сразу можете забыть о легкой прогулке в свете софит.

            -Режиссура это ад, каждодневная рутина, мыслительный процесс: дома, на работе, на остановке. Это нервы, вечный поиск с исключительно недолгим результатом. А лавры...? Лавры, может быть, когда-нибудь и будут, если вы себя принесете в жертву искусству, и у вас хватит достаточно таланта, чтобы все это пережить.

- Я понимаю, что таланту научиться нельзя! - вспомнил Сергей Николаевич великого Станиславского. -  Однако если его нет, зачем идти учиться на режиссера, когда есть строительный техникум.

- Ну, туда тоже талант нужен! - дополнил рассудительный Геннадий Васильевич.

- Пусть идут в строительный! - с оживлением согласился с ним Куц.

- Ну, в общем, пора обговорить программу вашего первого экзамена! - закончил лекцию Куц, и студенты получили новое задание на пролог программы - показать зоопарк.

 

* * *

 

Сергей Козырев опять задержался в большой комнате у портрета на музыкальном инструменте. С того времени, когда квартиранты сдружились с хозяйкой квартиры, особенно с посвящением друзей в ее семейные истории, он все более и более проникался к судьбе неординарной личности Оксаны.

По разговорам было ясно, что она где-то далеко и примерно того же возраста, что и он. Поэтому у него возникал и другой интерес. Красавица будила его воображение, и ему не терпелось узнать: чем сейчас занимается Оксана? Судя по ее устремлениям, воли и таланту из нее вполне возможно уже сформировалась легендарная личность.

- Наверняка она прославилась и живет в Москве, а может быть мотается по загранице.…Такой человек создан для перспективы. – Думал Сергей.

 Недавно, Галина Владимировна посветила друзей еще в одну историю, связанную с Оксаной.

 

*  *  *

В старших классах она увлеклась велоспортом. Спорт осваивала успешно, как и все – за что бралась.

Она уже мастер спорта и побеждает на серьезных велогонках. Учителя-наставники начинают перетягивать девочку: каждый на свою сторону. Музыка или спорт? Оксана не хочет делать выбор. Она успевает везде. А дома она занимается квилтом - из лоскутков шьет целые картины, делает кукол, любит готовить.

Галина Владимировна говорит, что Оксана начинает писать стихи, но тщательно скрывает от родных и близких эту свою новую особенность.

Однажды, по почте, пришел журнал из Москвы с опубликованным ее стихотворением «про мамины руки».

В школе учится на отлично. Борец за справедливость, опять заступается в магазине за детей, которых общипывает продавец, недовешивая мороженное в вафельные стаканчики.

Зимой она ездит с друзьями по спорту на горнолыжную базу. К матери трогательное детское отношение. Любит ухватить ее за щеки и перед тем как горячо расцеловать, называет ее ласково своим Песиком.

         Галина Владимировна, действительно, теперь вдруг показалась доброй собакой и ее формы лица стали напоминать какую-то пароду.

Именно тогда, много лет тому назад, когда от нее ушел муж, и ей делали какую-то сложную операцию, Оксана обрела полную самостоятельность и пыталась образумить

брата, не способного преодолеть кризис возраста, все чаще прибегающего к плохим компаниям и наркотической зависимости.

           Приходилось жертвовать спортом, музыкой. Еще оставались школьные тетрадки, в которых по ночам записывались стихи. Душа не могла жить в одиночестве, ей необходимо

было мечтать:

 

                        Когда тебя увижу – будет поздно.

                        Жизнь вытерпеть – нужна еще отвага.

                        И только одиночество и звезды,

                        Где ночь и месяц дружат над оврагом,

 

                         Над городом, где нет меня и ты, как будто,

                        Опять забыл о нашей главной встрече.

                        Я для тебя остановлю минуты

                        И буду ждать, там, где созвучна с миром вечность.

 

Ее литературный дар был интересен Сергею Козыреву, написавшему не один сборник стихотворений. По тем крупицам, которые удалось выудить у хозяйки, в свою очередь, выудившей поэтические наброски у Оксаны, Сергей угадал живой талант в ее незатейливых текстах.

И теперь, завоевав расположение хозяйки, имея возможность своевольничать в книжном шкафу чужой семьи, он пытался найти в школьных тетрадях, лежащих тут же на полке, продолжение разговора, и, как вдохновение по заказу - на последней странице в тетради по химии:

 

...В палящем августа метался робкий ветер.

Случайный взгляд,    

невольная усмешка...

Я отказалась от знакомства так поспешно,

Одной улыбкою

на дерзкий взгляд ответив,

И так казню себя теперь,

Душа безгрешная...

 

Он перелистывал и другие тетради. В учебнике по литературе за десятый класс удалось найти обрывок тетрадного листа:

 

Все стихи запоем читала,

Часто сковывала движенья,

О любви неземной мечтала,

Хохотала до изнеможенья

 

         Строгим взглядом и сказкой была я,

Нежной дочкой и первой звездою,

То пожаром лесным пылала,

То сбегала вешней водою.

Расцвела у ....

Земляникой...

 

Сергей пытался разобраться в исчерканных строчках автора, и ему это с трудом удавалось.

 

Я не знаю, что будет завтра,

Но надеюсь, что завтра - будет,

И упрямо твержу свою ...

Что люблю вас, добрые люди!

 

Стихотворение обрывалось из-за недостающей части листка. Козырев с сожалением посмотрел на безбрежное море неровных полей книжного ряда! Искать было бесполезно.

 

* * *

 

Вечером, когда Галина Владимировна вернулась из сада, и все решили устроить демонстрацию придуманных для показа на курсе – сценических этюдов.

И, сначала, главный эксперт по неофициальным смотрам – Галина Владимировна проверила  выступление Евгении.

Она должна была под фонограмму изобразить известную поп-звезду.

Женька изображала Филиппа Киркорова. Ее длинные вьющиеся волосы русого цвета и курносый нос не совсем соответствовали образу эстрадной звезды. Но ее большие глаза,  выражение лица, поведение, запал и артистичность,- скоро убедили зрителя в обратном,  и начало «семейного шоу» было на уровне.

Дима и Сергей изображали обезьян, причем, как заметила Галина Владимировна, Сергей был больше похож на гориллу, а Дмитрий на Шимпанзе. Друзья придумали несколько версий своего дуэта, не подозревая, что завтра проницательные режиссеры увидят в этом этюде человеческую логику, несвойственную животным, а потом вообще сделают заявление, что обезьянами их уже «задолбали», запретив всем и кому бы то ни было подражать этим  животным.

Насмеявшись вдоволь, домочадцы устроили на кухне чаепитие, а закончился вечер небольшим сольным концертом Дмитрия Кузьмина.

- Мне бы хотелось стихи послушать! - посмотрела на Козырева Галина Владимировна, когда квартиранты поутихли.

- А у вас и своя поэтесса имеется! - вспомнив про Оксану, достал обрывок тетрадного листа Козырев, протягивая его хозяйке.

 - Замечательные стихи, у меня, по-моему, и продолжение где-то лежит! - быстро, но внимательно пробежала она взглядом по исчерканным строчкам.

- Но я бы хотела послушать твои стихи?! - обратилась она к Сергею.

         - Есть что-нибудь горяченькое?! - расположилась она у окна, не обращая внимание на ядовитое полнолуние, вползающее в окно квартиры.

- Про Барнаул, впечатления... - сделал небольшой комментарий Козырев и сходил за своими бумажками.

 

Июль проходит синей ночью,

Там, где бежал трамвай, звеня,

И я стоял…. Смотрел... А впрочем,

Какое дело до меня,

 

Спешащим людям и минутам,

Бегущим близко, рядом, там…

Где я задумался, как будто,

И лето завещал мечтам.

 

Оно исписано, в страницах,

Где я и твой увидел взгляд

И шел за ним на острых спицах,

А солнце было как снаряд,

 

Но этот город был охвачен

Веселым смехом детворы,

И незатейливо растрачен.

И незатейливо изрыт

Движеньем, светом и удачей!

 

 

- Моя девочка спит, на ладони моей,

Покрывала ресниц опустилось нежно, - запел Кузьмин, продолжая литературно-музыкальный вечер, и лирическая атмосфера повисла в воздухе, пронизывая каждую клеточку, затерянной во вселенной, квартиры.  

 

* * *

 

Неожиданный звук открывающихся дверей и ковырянье ключа в замочной скважине разрушил беспорядочные сны Козырева, навеянными ежедневной гонкой в изобретении этюда и он не сразу понял что происходит.

В последнее время интерес к дочери Галины Владимировны несколько ослаб под вереницей многочисленных учебных проб и ошибок и ежедневной гонкой за место в показе, изматывающей не только студентов, но и самих режиссеров.

Но мысль о девушке по-прежнему оставалась на вооружении и образ ее, покрытый тайной, становился все привлекательней.

         Обнаружив, наблюдая в узком проеме приоткрытой двери, когда в коридоре зажегся свет, силуэт девушки, разувающейся у порога, Сергей почувствовал – как бьется его сердце!

- Оксана! - мелькнуло в голове у Сергея, и он стал с любопытством присматриваться, пытаясь как можно быстрей приучить заспанные глаза к резкому свету.

Но девушка не часто баловала наблюдателя своим появлением. Соблюдая долг вежливости, она тихо прошла в умывальную комнату, затем на кухню и скоро свет в коридоре погас и зажегся в большой комнате.

Похоже, никто из отдыхающих не заметил неожиданного появления ночной гостьи и только Сергею Козыреву, успевшему уловить два-три фрагмента из движений девушки, всю ночь грезились бесконечные этюды о его встрече с Оксаной.

Утром  ночная иллюзия была развеяна как дым, когда друзья обнаружили в доме молодую девушку, совсем непохожую на Оксану.

- А вы че - квартиранты? - задала вопрос незнакомка, столкнувшись в коридоре с Кузьминым.

- Да, - опешил он, конфузясь, что вышел без майки.

- А я Марина из Антоновки, племянница Галины Владимировны... Иногда заезжаю к ней как незваный гость, когда дела свои в Барнауле сделаю, а где тетя? - поинтересовалась она.

- Она рано утром в райсобес собиралась по поводу прибавки к пенсии, - доложился Дима, проинформированный хозяйкой еще с вечера.

- А?! Она меня видела. - Согласилась с ним Марина, расчесываясь прямо при гостях, - когда утром уходила, только я спала как убитая... Товар в магазин сдавали...

Скоро с Мариной познакомились и другие квартиранты. Простая как три рубля, с крашеными волосами и сиплым голосом, прокуренным  давно, она без церемоний отрезала у добрых соседей кусок батона и порывшись в холодильнике громко заметила.

- У Галины, как всегда - все прокисло, кроме майонеза. - Сказала она.

- Майонез обожает, как хохол сало! - заметила она снова, зазывая друзей на их собственный чай.

- А где ее дети? Почему не живут с ней? - набросились на нее квартиранты, чувствуя в ней своего брата - железнодорожника.

- Дочь погибла страшной смертью лет восемь как, а сын в тюрьме сидит. - Ошарашила она гостей, отбив у них всякий аппетит, не теряя своего здорового аппетита.

- А это вещи маленькой Оксаны, дочери ее сына... Она ее еле отбила у пьянчуг из Малиновки. - Выдала хозяйку с головой племянница и закурила, не стесняясь  общества.

- Вообще-то, она компанейская тетка, с гонором, правда, только ей малость не повезло. - Подытожила ночная визитерша и все засобирались - каждый по своим делам.

 

* * *

 

Утро нового дня как-то по-другому вошло в дорожную жизнь Сергея Козырева, и ряд других вопросов мучил его.

Атмосфера смерти, неожиданно ворвавшаяся в эту жизнь, как тяжелый груз, вернула все его неприятные воспоминания.

Он вспомнил девушку-журналистку на весеннем островке и представляемые им в то время радиоактивные последствия на земле, вспомнил запах больницы и вкус смерти на загазованном шоссе, даже, детскую травму – когда его чуть не убила железная качеля, - вспомнил он.

Этот запах мертвой тишины, ощущения, не передаваемые никакими словами – как страшная неизбежность, отравляла все признаки жизни, окрашивая их в свои дикие, молчаливые тона.

Ему хотелось узнать еще что-нибудь про Оксану, он не мог объяснить свои слуховые галлюцинации по поводу игры фортепиано и балалаечки.

            Другой вопрос, мучил его больше всего, хотелось узнать: как погибла Оксана.

Еще, - он не хотел в это верить!?

Еще, - он боялся в это верить. Эта смерть противоречила смыслу жизни, его смыслу жизни.

 Яркая жизнь незнакомого ему ребенка, подростка, девушки, теперь не стыковалась с теми ответами, которые имел в отношении незнакомой ему семьи случайный квартирант из Новосибирска.

Галина Владимировна в этот день пришла не в настроении, потому что были какие-то проблемы с пенсией, и семейный ужин не состоялся. А Сергею Козыреву, после услышанного утром, так близко подпустившего к себе необычную жизнь Оксаны, теперь, чувствующему и ее смерть, вдруг, стало страшно смотреть на ее портрет и оставаться в большой комнате с ним наедине.

Теперь ему казалось, что девушка смотрит на него прямо из могилы.

Следующую ночь он встретил с тревогой, прислушиваясь к монотонным серенадам сверчков и мертвой тишине одинокой квартиры и чувство траура, наложившего печать на все, окружавшего его здесь, превращалось в необъяснимый страх, когда он не мог заснуть, отягощенный смутными мыслями и наболевшими вопросами.

К листкам с Оксаниными стихами он боялся прикасаться. Душа его заледенела, а спина приросла к полу. Когда он снова проснулся ночью, услышав легкие шаги по коридору, замечая в ночном коридоре промелькнувшую белую тень.

Напрасно он ждал, пока где-нибудь: на кухне, в туалете или в ванной зажжется свет и яркая спасительная линия, бегущая через створки чуть приоткрытой двери все объяснит.

Марина больше не появлялась, а Галина Владимировна еще с вечера уехала помогать своей старой подруге по поводу смерти ее мужа.

Теперь ему было страшно спать на полу.

- Неужели показалось? - как прикованный, посмотрел Сергей в сторону самой страшной двери, и снова белая тень вернулась по коридору в большую комнату, как, вдруг, кто-то тихо заиграл на балалаечке.

Придя в неописуемый ужас, неожиданно для себя, словно принимая неизбежное снотворное, Сергей Козырев стал засыпать, забывая про свой страх, и только утром вспомнил про  ночные галлюцинации, теряя в утренних лучах солнце остроту болезненного переживания и тревожного предчувствия.

Друзья были не такими впечатлительными как он.

А вечером того же дня ребята услышали еще одну историю про Оксану,  другую Оксану - маленькую.

 

* * *

 

После гибели дочери самый ценной памятью, пожалуй, был тот самый инструмент - балалаечка. Она была сделана на заказ и дорого обошлась семье. Но и на искусство мать денег не жалела.

Еще вчера, до распада СССР, считалось, что она живет очень хорошо. Работая в торговли, она приносила домой новшества отечественной и зарубежной, если таковая и попадала под российский прилавок, техники.

Новый телевизор, холодильник, гараж, машина, что еще?

Семья не нуждалась ни в чем. После гибели Оксаны, как-то само собой, стали приходить несчастья в их семейное благополучие.

Сначала посадили сына Сергея, как соучастника в особо крупном хищении государственного имущества, затем три кражи, причем две с интервалом через день, в ее квартире.

После того как утащили все ковры и аппаратуру, семейные драгоценности и меха, поживились и одеждой, сервизом, норковыми воротниками и обувью.

А третья кража была самой унизительной, потому как подобрали не только все остатки роскоши, но и перевернули с ног на голову всю квартиру.

Толи происки дружков сына, толи месть от мужа, с которым она развелась, отсудив

жилплощадь, а может быть сама судьба-злодейка за что-то решила наказать, но нервы и у этой железной и великодушной леди расшатались.

Операции одна за другой стали приковывать к больничной койке Галину Владимировну. И забота любимой дочери, как и ее незатейливые балалаечные концерты в больничной палате, тепло ее рук и домашние пирожки с начинкой души – теперь, их – не было.

Но и на этот раз ее спасла  Оксана.

Точнее, надежда. Она узнала, что у нее растет внучка. Растет в падшей семье и нужно непременно вырвать ее из лап пьяниц и спасти, дать ей образование, угадать ее талант.

 

   *  *  *

 

- Когда я узнала, что у моего сына Сергея растет дочь, то у меня стало поправляться здоровье. - Поведала очередную историю про свою жизнь хозяйка.

- Узнала от Сергея, когда он совсем чахнуть стал в тюрьме от туберкулеза. Думали, что и он не выкарабкается. Сам мне и рассказал, что дочь у него - ей уже четыре года, и назвал он ее в честь сестры - Оксаной.

Я тогда его подозревала. Слабовольный он был. Может быть, в карты проигрался, может быть, кому задолжал, только он и мог быть наводчиком – уж очень хорошо воры разбирались в квартире. А может – друзья-наркоманы таким способом ему умереть не давали. Но один хороший поступок в своей жизни он сделал, и я его за это простила.

- Сердце мое забилось, и стала я искать! - заволновалась Галина Владимировна, - Поехала в поселок и спрашиваю: Где Митковы живут? Подхожу к дому, смотрю - девочка на дороге стоит. Платье грязное, трусиков вообще нет, волосы не чесаны, чумазая, а глаза - васильковые. Вылитая Оксана в детстве!

         - Сердце мое кровью облилось, когда я узнала, что ее Оксаной Митковой зовут.

- А в дом зашли, если скажу что в сарай, то не совру. Бабка пьяная валяется, мать уже три дня не появляется. Вонь стоит неимоверная.

- Схватила я Оксану в охапку и прямиком в город увезла, а по матери своей она долго не плакала. Мать такая была...

Галина Владимировна перевела дух, всплакнула и еще долго рассказывала про государственные суды, и про родню девочки, содравшую с нее немалый выкуп за воспитание внучки.

- Вот, - вздохнула она снова, - а когда  ее в музыкальную школу повела, то и балалаечка наша пригодилась.

- Сколько денег за нее в свое время отдала. Самый известный за Уралом мастер делал!

Галина Владимировна победоносно посмотрела на своих квартирантов, будто видя в них свидетелей своего вернувшегося счастья.

- Причем, та самая педагог - Танечка, Татьяна Викторовна, что Оксану старшую учила, теперь Оксану младшую обучает.

- А спортом Оксана не занимается? - спросил Дима, развалившись на старом кресле.

- Нет, не хотела горьких воспоминаний, - проговорилась хозяйка, - да и сама Оксана к шахматам больше тянется. Вот, недавно первый юношеский разряд получила. Педагоги говорят, что в ней талант необыкновенный в этой науке. Пусть не Алехина и не Каспарова, но Остротенко! - Галина Владимировна еще раз подчеркнула свою победу в этой непредсказуемой судьбоносной борьбе.

- Да и девочка к шахматам тянется, постоянно задачи разные решает. И такая у нее страсть, что бывает, иногда ссоримся. Как на сад поедем, так обязательно задачи берем. Так она и меня учиться заставляет.

- По ее мнению у меня сейчас должен быть где-то третий юношеский разряд, - со свойственным Галине Владимировне юмором, улыбнулась хозяйка, и ее васильковые глаза засветились теплом.

- И вот знаете что самое удивительное, - заговорчески продолжила хозяйка. - Балалаечка уже несколько раз за фортепиано заваливалась, когда воры нашу квартиру чистили. Мы сначала думали, что ее украли. Потом, как-то за фортепиано шапка моя упала, я полезла, а там?! - Господи, - Балалаечка! И так два раза, а на третий раз после кражи я целенаправленно за фортепиано посмотрела - лежит! Вот ведь, инструмент, а прячется. - Похвасталась, вдруг, она.

- Как же она прячется? - засмеялась Женечка.

- А бог его знает? Я ведь одно время, вообще, эту балалаечку по ночам слышала. – открыла тайну Галина Владимировна, - думала с ума схожу. - А сестра из Забайкальска приехала на неделю, так тоже слышала.

- Говорила бабка Настасья, что Оксану отпевать нужно... Да как отпевать, если не крещеная она у меня была, да и я некрещеная.

- А после смерти Оксаны уж и в бога поверить, наверное, не смогу. А в справедливость и Оксана моя верила, за то и погибла. Галина Владимировна заплакала, но быстро взяла себя в руки. Сильная, умевшая владеть своими чувствами, она всегда могла

заразить окружающих своим оптимизмом и юношеским азартом, так несвойственным ее пожилому возрасту, а теперь сидела как маленький ребенок и напоминала свою Оксану.

В этот вечер друзья по достоинству оценили красоту инструмента, когда футляр был открыт и свидетели мастерской работы смогли, наконец, подержаться за инструмент.

А Кузьмин, даже, извлек из него несколько аккордов, засыпав слушателей непроизвольными звуками небольшого русского инструмента.

 

* * *

 

Когда наступила ночь, и друзья угомонились в своей комнате, то в одинокой квартире сибирского ночного города еще долго раздавались его ночные незатихающие отголоски.

Во дворе, окруженном девятиэтажками, разгулялась пьяная молодежь. Кто-то громко смеялся, во всплесках продолжающихся отношений слышалась грубая матерная брань и смехопанорама.

Распоясавшаяся молодежь совсем не обращала внимание на то, что добрая половина мирных жителей давно потушила свет в своих квартирах, а редкая дробь окон, светящихся в тусклом голубом свете от мерцающих телевизоров, тоже дружила с миром.

Ночной двор, как слуховая воронка, теперь расплескивал грязь подворотни по окрестностям. И это грубое эхо еще раз напоминало о русской культуре и безнаказанности.

Сергею Козыреву не было страшно, от присутствия мучавших некогда его мыслей и переживаний, но ему снова показалось, как кто-то прошел по коридору.

Бессонница, мучавшая его в последнее время из-за  этюдов и впечатлений о яркой жизни молодой девушки, оборвавшийся так нелепо, теперь наполнялась беспорядочными звуками, бродившими на дне большого темного двора.

Не выдержав этого безобразия, он сам, как хулиган, прошел на кухню, задевая в темноте бетонные косяки квартиры, и стал нащупывать на кухонном гарнитуре у раковины пластмассовое ведро с картошкой, которую днем купила Евгения, чтобы варить обеды.

Открыв форточку, он запустил несколько овощных снарядов в кромешную темноту, и после раздавшихся шлепков послышалась еще, более ужасная и каверзная брань.

Овощная бомбежка, так забавлявшая его с детства, и теперь принесла результат. Через некоторое время, не вытерпев натиска неизвестного налетчика, толпа с шумом и проклятиями, разносившимися во все стороны двора, свалила на другое место, и стала тераризировать жителей другого двора. Воцарившаяся тишина принесла удовлетворение победителю. Сознавая свою ответственность перед миром, Козырев собрался вернуться ко сну.

Неожиданно свет на кухне зажегся, и Сергей вздрогнул от неожиданности, увидев своего друга Диму.

Дима стоял в одних плавках и хлопал своими детскими голубыми глазами на друга.

- Ты че? А ты че? - перекинулись ребята несколькими фразами, после чего Кузьмин дал знать, что захотелось чего-нибудь перекусить.

В последнее время ребята заметно недоедали и тот запас денег и провизии, что был

Выслан верными родителями – себя исчерпывал.

Чего-нибудь оказалось в оставленном на столе хлебе и бутылке кетчупа.

- Погоди? - стал аккуратно шариться по шкафчикам Кузьмин, - где-то здесь есть майонез.

         - Я знаю - можно разрезать огурец! - подхватил идею сотрапезника и Сергей, порывшись в том же ведре с картошкой.

Скоро друзья намазали свой хлеб слоем кетчупа и майонеза, добавив на  лакомый бутерброд и по дольке  огурца.

В плавках, стоя напротив друг друга, они долго смаковали бутерброды, захлебнувшись от смеха в тот момент, когда их взгляды пересеклись.

Стараясь отвернуться, друг от друга, и быстрей доесть свой ночной ужин, они давились от смеха.

Комедийный вид каждого из друзей вызывал смешные ассоциации, и мысли друзей пересекались.

- Знаешь, на кого мы похожи? - первым выдавил из себя Кузьмин.

- На тараканов! - почти в один голос поделились юмором друзья.

- Не хватает только Галины Владимировны с веником в руках! - не унимался Кузьмин.

- Представляешь! - стал придумывать очередной этюд и Сергей, - ночью на кухне появляются тараканы в виде людей... Затем входит хозяйка, и они бегут врассыпную.

- Успев прихлопнуть одного из них, она садится у стола и начинает плакать! - стал развивать событийный ряд Кузьмин, говоря все шепотом.

- Появляется недобитый таракан и она ... - Козырев так и не смог договорить, в дверях появилась Галина Владимировна в халате.

- И она достает из холодильника сало, из буфета бутылочку вина и вместе с тараканом оплакивает их несчастную жизнь и свое горькое одиночество! - с присущим только Галине Владимировне юмором поддержала этюдную разработку хозяйка, после чего достала из холодильника кусочек сала и положила его на стол, стараясь уйти как можно быстрее.

 

* * *

 

Творческая жизнь студентов развивалась по нарастающей. Уже были отобраны

на показ несколько этюдов. Студенты, изображающие животных, также тщательно готовились, и пролог должен был получиться  зоосногсшибательным.

Ребята понемногу знакомились с городом. Июльская сессия, отвлекавшая часть преподавателей от законного отдыха, имела свои преимущества – н.р. педагоги по теории театра могли свободно водить своих учеников на спектакли. Вели с ними беседы и занимались анализом постановок прямо на ступеньках театра.

Сергей Козырев успел за короткий срок расширить границы своего существования.

Те, тысяча триста шагов, что проделывал он от остановки к дому и до института, теперь, благодаря его энтузиазму и великодушию учителей, давно переросли за бесконечно-допустимую цифру.

Костыли, теперь, стояли дома, а гипс валялся в углу.

Когда он случайно попал на проспект Ленина в центре города, то его впечатлениям не было конца. Слева и справа бежали архитектурные памятники мимо его, как ему казалось, стоящего и наблюдающего за этой многослойной строительной панорамой всех времен и народов. Высокие арки, врывающиеся сквозным действием в середины старых домов, открывали перед гостем свои железные резные ворота, запуская в  уютные дворы.

          Колонны большие, маленькие, декоративные с карнизами, крышами культурных заведений напоминающих древние Афины – были волшебным праздником архитектуры этого города.

Москва шестидесятых, а может быть Питер? - Нет, Барнаул с его цветными девятиэтажками - сейчас раскрылся перед ним совсем в другом архитектурном цвете. Сергею Козыреву было радостно бродить по уличным музеям сибирского города, открывая, строительное искусство в здании простой средней школы, и замечая Покровские ворота в одном из переулков у педагогического лицея.

Барнаул наполнял его ощущением полноты и творчества. Его грациозный перспективный родной Новосибирск с бешеным ритмом был много холодней этой, еще сохранившей теплое равновесие, провинции.

Неужели здесь не нашлось бы места для Оксаны? - вспомнил он про девушку.

В последнее время он жил ее творчеством.  Стихи, что нашел он на обороте одной из тетрадок, звучали более чем оптимистично:

 

Я вернусь к вам взъерошенным солнышком

И глаза зацелую лучиком.

Выпьем с вами вина - до донышка! –

За здоровье и благополучие

 

Вечером того же дня Сергей Козырев готовил ужин для загулявшихся домочадцев, пытаясь компенсировать растраченную в боях картошку всегда насущными макаронами. Придя  домой, он обнаружил, что все заметно подзадержались.

Кузьмин с недавнего времени сдружился с однокурсницей Дашей, жительницей Барнаула и очевидно был у нее. А за Женькой стал ухлестывать пятикурсник, собиравшийся продолжить свою карьеру в Москве и выучиться на кинорежиссера.

Галина Владимировна приехала домой из сада, как обычно, - с целым ворохом укропа и ведром свежих огурцов. Она прошла в ванную и долго сидела там, поставив свои распухшие больные ноги под струю холодной воды. Горячую воду, уже как неделю, отключили.

Пройдя в большую комнату, Сергей снова задержался у фортепиано, вглядываясь в живые чистые глаза Оксаны.

Когда Галина Владимировна закончила свои водные процедуры, то радостно сообщила, что скоро из летнего лагеря приедет маленькая Оксана.

Сергей же был огорчен этим известием, потому что сессия как раз заканчивалась через пять дней, и нужно было уезжать домой.

- Ты знаешь, а мне понравился твой поэтический сборничек. У тебя есть талант! - похвалила она автора.

- Особенно любовная лирика. - Она пригласила Сергея в большую комнату и прочитала ему из его сборника:

 

Тебя привез я в вечер поздний

           В свой старый замок за калиткой,

         Когда на небе звезды-гроздья

С луной - казались нам открыткой,

 

И наш автобус, как карета,

Вдруг, исчезал на остановке,

Где каждый тополь был Поэтом

В аллее призрачной и ловкой...

 

- Или вот это: - Она перелистала страницы:

 

Посмотрите, как падает снег,

А застывшая ночь изо льда.

В ней иной совершенно бег,

И снежинки ее - слюда...

 

- Ну а это вообще про твою сессию:

 

О чем писать в краю далеком,

Где очень трудно не писать.

О светофоре одиноком

 

- Знаешь, - продолжала она, - я  специально тогда умолчала... Помнишь, когда ты первый раз нашел стихи Оксаны.

- Стихи ее - спрятанная душа. Это единственное, что скрывала она и от меня, поэтому мне не хотелось и после ее смерти ворошить ее мысли, как не хотела открывать их перед другими и сама девочка.

- Я ведь догадывалась, о чем она мечтала, только говорить с ней об этом не решалась.

- Она бы вам их показала, просто она не успела. - Доискался до истины Сергей.

- Вряд ли, то общество, в котором она жила было намного грубей ее  чуткой души, а принца найти было делом невозможным.

- Сейчас жить не легче, пусть и свобода не запрещена.

- Жить по настоящему всегда тяжело, но в ее школьные годы и стихи носили патриотический штамп, и критиков было больше чем талантов, а ответы на вопросы в отношении между полами общественной моралью вообще игнорировались.

- Оксана любила кого-нибудь?— спросил Сергей.

Галина Владимировна задумалась, и долгая пауза повисла в воздухе, подчеркивая сложность этой темы.

- Скорее мечтала о любви, хотя, быть может.… Не знаю…

- Однажды к ним в класс пришла женщина-психолог. Была затронута тема об интимных отношениях женщины и мужчины. Оказалось, что класс был более чем эрудированным в этом вопросе... Что говорить, если после летних каникул почти все девочки пришли в десятый класс курящими и теперь, когда разговор шел о сексе, Оксана, вдруг опустила глаза и заметно раскраснелась.

-Это заметили ее одноклассники, пустили шуточку, посмеялись, и девочка выскочила из класса. Ее не все любили за волевые качества и целеустремленность, за победы и многогранное проявление таланта.

- Мальчишки подшучивали над ней за ее недоступность, девчонки завидовали ее красоте и успеваемости. Шутки, отпущенные в классе на ее счет, были для нее проявлением ее собственной слабости, неосведомленности в этом вопросе и она сильно переживала по этому поводу... Даже в школу ходить не хотела... Молчала и мне ничего не рассказывала... Про этот случай я от ее классного руководителя узнала.

Нелегко она относилась к интимному взаимоотношению между полами.

- Пробовала с ней поговорить на эту тему, да вижу она и меня стыдиться... К тому же я с отцом развелась к тому времени и ничего ей посоветовать не могла, а врать - не хотела.

- Это сейчас, когда все темы затронуты без стыда, а в передачах под стеклом мы открыто смотрим человеческую жизнь, вдруг, узнаешь и от собственной подруги, что она уже как пятнадцать лет не спит со своим мужем. И много браков, таят в себе именно такой вид отношений. Разные причины заставляют демонстрировать людей благополучную семью.

- Как и государство, демонстрирующее благополучие, поведение самого человека - эта такая фальшь.

- Я боялась, что Оксана, столкнувшись с настоящей взрослой жизнью, может сильно пострадать. Та справедливость, к которой она стремилась с рождения, совсем не похожа на ту, к которой привыкло современное общество. И продавец, обвешивающая детей, не доливая им в стаканчики по двадцать граммов мороженного, это целое государство, общитывающее народ. Я знала, что она глубоко верит в большое счастье и этим счастьем, пожалуй, и была нереализованная любовь к своему принцу. Знала я также, что девочка моя на меня не похожа, и ни на кого не похожа и  не представляла, где можно достать принца, о котором она мечтала.

Может быть, многое она и успевала сделать благодаря тому, что не распылялась на удовольствия.

- Все остальное я доставала для нее, как и для нашей семьи, всегда. И мы мало, в чем нуждались.

Сергею Козыреву захотелось узнать, где работал и муж хозяйки, если она могла позволить себе любую роскошь, но посчитал этот вопрос не корректным и, сдержался.

 

   *  *  *

 

Все стихи запоем читала,

Часто сковывала движенья,

О любви неземной мечтала,

Хохотала до изнеможенья.

 

Строгим взглядом и сказкой

была я,

Нежной музой и пьяной бедою,

То пожаром лесным пылала,

То сбегала вешней водою.

 

Расцвела у проезжей дороги

Земляникой, без роду и племени.

        На бумагу ложились строки,

Большей частью,

в прошедшем времени...

 

- Это она? - откликнулся Козырев, когда Галина Владимировна перестала в задумчивости читать свой текст наизусть.

- Да, это моя девочка Оксана! - сказала она под впечатлением, вставая с софы, на которой сидела перед, лежавшим на матрасе с тетрадкой и ручкой в руках, Сергеем, законно расположившимся на своем месте, и скоро вышла из комнаты, возвращаясь с тетрадкой-черновиком, стихами Оксаны. Вот ее стихи, я думаю тебе, как поэту, будет интереснее в них разобраться, а будут совсем не нужны, так вернешь когда захочешь...

Мне кажется, Оксана искала поэта, но  нам не встретился не один.

 Ты же не на одну сессию приехал, я полагаю... Сергей Козырев уже не мог слушать Галину Владимировну, Ему хотелось читать и читать стихи Оксаны.

Заметив это, хозяйка скоро ушла, оставив поэтов общаться.

 

Вот как распорядилась судьба:

Никогда в твоем доме не буду

Я стирать, выпекать хлеба,

Вещи штопать и мыть посуду.

Буду праздником в дом входить,

Звонким лучиком майского света

Замирать на твоей груди.

Помолчи. Не надо ответа.

Быстрый взгляд встревоженных

глаз.

Ты - моя дорогая отрада.

Нету будущего у нас,

Но жалеть об этом не надо:

Нам такой высоты не взять.

...мне бы только дожить до рассвета,

чтобы вновь увидеть тебя...

Помолчи. Не надо ответа

 

Пропадешь ни за грош –

От судьбы не уйдешь.

И сбывается злое пророчество:

Ледяною волной

Шелестит за спиной

Белоснежный шлейф одиночества

 

               * * *

 

- Расскажите, как погибла Оксана? - попросил Сергей, застав Галину Владимировну за развешиванием укропа на кухне.

         - Ее не стало летом, восемь лет назад, когда я лежала в больнице в тяжелом состоянии и меня готовили к операции...

- Обычно она навещала меня каждый день и, приходя в палату, брала меня за щеки и целовала, называя бульдожиком. Но в этот день она не пришла.

- Я как чувствовала – что-то произошло. Будто небо, похожее на то, что на экзамене,

только совсем другое. Будто должна была я ей подмигнуть, а не смогла.

-У них была дружная спортивная группа. Зимой они ходили в походы на лыжах. Оксана всегда пекла пироги - целый таз! Летом они тренировались за городом. А произошло это все на кольце, там ее зацепила груженная грузовая машина с прицепом; там, где машины в тяжелом механическом круговороте, создают ад, делая из трассы воронку. Говорили, что тренер рвал на себе одежду, когда подъехал к ней первым и кричал так громко, что колоны машин смешивались и, тормозя, машины мешали друг другу. От этого на дороге произошла давка, и бесконечные гудки еще долго играли свой страшный и траурный марш.

 

 *  *  *

 

Груженное до отказа кольцо за городом. Машины бегут по кругу и вырываются наружу других дорог. Пружина движения соединяет всех.

Какой-то лихач на синей шестерки, нарушив закон жизни, вынырнул к обочине.

До одинокой велосипедистки донеслось улюлюканье и свист.

- Эй! Ногастая! Возьми нас с собой! – трое молодых парней явно издевались.

Оксана попыталась оторваться от обидчиков. Ей это удалось.

- Куда же ты? Тебе неинтересно с нами…- понеслось в вдогонку.

Грубая нахальная жизнь как горькая приправа растворилась в омуте движения, затягивающего и очаровательную велосипедистку…

 

  *  *  *  

 

 

- Вы не понимаете, какого человека убили вы! - кричал тренер, когда догнал

лидера команды, не зная – как до него дотронуться.

- И велосипед и Оксана были искорежены так, что те, кто видел эту трагедию, говорили о том... - Галина Владимировна, представив, знакомую картину, продолжала дрожащим от внутреннего плача голосом.

- Что ужасу не было конца. - Договорила она, наконец, и глаза ее заметно повлажнели.

Дальнобойщик зацепил ее, и девочку затянуло под колеса. Кости и кожа были завязаны в узлы. Она как рыба, выброшенная на землю, пускала кровавые пузыри и, не моргая, смотрела в небо.

- ЗА ЧТО???

-  Оксана еще жила восемь часов, не приходя в сознание...

 Сергей Козырев принес хозяйке стакан воды, и она договорила.

- Я не жалею, что Оксана не осталась жить. Она была настолько изувечена, что девушке с ее мечтами... Достаточно вспомнить ее пальчик, - подумав, закончила говорить Галина Владимировна, и знакомые еще долго сидели в темноте, не решаясь заговорить, друг с другом.

- С тех пор, по ночам, в нашей квартире я часто, слышу балалаечку, а иногда мне даже кажется, что Оксана приходит в гости и это она каждый раз прячет свою балалаечку от воров.

Сергею Козыреву вспомнились все видения, наблюдаемые в коридоре этой большой одинокой квартиры, и ему снова стало страшно.

Он боялся теперь, даже в присутствии хозяйки, посмотреть на портрет.

Но страх, теперь, не имел значения, и уже другое чувство угнетало его –

чувство несправедливости. Он не хотел принимать этот мир с его непонятными поворотами.  Он не хотел принимать эту смерть, обезобразившую самое светлое, во что только и можно было верить в этой жизни.

Вместе с тем, в нем рождалась невозможная любовь к этому незнакомому, но близкому ему человеку и протест возникал в его душе.

 

 *  *  * 

 

            - Господи за что? И зачем мне было добывать все эти богатства, да лучше бы мы жили бедно, - только-то и выдала Галина Владимировна, заканчивая беседу.

- А похоронили мы ее на холме у шести березок, где любимая бабушка для себя место оставляла, что на старом кладбище в пригороде.

- Еще с тех пор она мне часто снится и все время говорит мне, что живет где-то рядом и советует - как мне надо лечиться. Только я бы сама в землю легла, если бы этим Оксану вернуть можно было.

- Вам нельзя болеть, у вас есть Оксана. - Посочувствовал Сергей, скрывая  свои чувства и мнение на историю ее семьи.

Сергей хотел проговориться о своих чувствах к Оксане, но в дверь позвонили, и тихий мир квартиры вошла сияющая заполошная Женька.

            Ночью Козыреву снился сон. К нему пришла Оксана и стала с ним разговаривать. Беседа их была легкой и непринужденной. Оксана села на пол у постели Сергея и что-то наиграла ему на балалаечке.

Он хотел поцеловать ее, но она отстранила его и заулыбалась. Ее васильковые глаза излучали добро и ласку. А утром к нему пришли новые интересные мысли, и он придумал хороший этюд.

 

* * *

 

- Смотрите, ну неужели вы не можете изжить в себе эту свою сумасшедшую природу и дать миру простое!? - нервничал Куц, замечая, что  курс совершенно не готов к показу.

-  Придумал же Козырев, - обратился он к Сергею, - Кстати, а что твой полярник, вернувшись, домой, не вспомнил о любимой, или у него ее вообще нет?

- Есть, она актриса и этот букет он привез ей! - поделился планами Сергей.

- Так додумай свой  этюд, и мы его включим в показ! - заулыбался, всегда ироничный, Куц.

        - Здорово это у тебя получилось! Общение с предметами! - подтвердил Старков.

- Да вообще гениально! - быстро заговорил Куц. - Телевизор - дружище, Утюг - приятель! Даже наволочка - лентяйка!

- Да он всю квартиру оживил, вот только конец неясный с этой актрисой?! - оживился, выйдя из своего привычного равновесия, и Геннадий Васильевич.

- А может, он ее себе придумал? А может, он проспал на свидание? - стали сочинять за автора режиссеры, забыв, что на них смотрят студенты.

- Ну - не дождалась, это уже было! - сделал гримасу разочарования Сергей Николаевич. - Что это вы Геннадий Васильевич такое удумали.

- А интересно у него получилось: вроде бы спит, а вроде бы притворяется…Угарно! –

Вмешался в обсуждение и Рябов.

           - И главное за все наблюдает! – добавила Оксана.

           - Поставил нас перед фактом и лежит, балдеет, и главное – все нравится! – подтвердил и ее интеллигентный возлюбленный.

           - Да, поставил нам Визбора. Мы сидим, слушаем целую песню о его сюжете, а он спит! – одобрил Кузьмин.

          - Согласитесь приятно после всей этой попсы и мегаломании, вдруг, родное простое

и уютное! – согласился Сергей Николаевич, - жаль, незакончено.

          - Давайте еще послушаем Розенбаума! – удачно пошутил Дима, и все засмеялись.

          - В общем, додумать! - постановил Старков, возвращаясь и к разбору остальных, предъявленных на суд этюдов.

 

 

           * * *

 

Студенты на курсе быстро сдружились. Обсуждение этюдов продолжалось и поздними вечерами и порою доходило до смешного, когда чья-нибудь хозяйка, открывая дверь своей квартиры, обнаруживала в ней не двух, а десятерых квартирантов, устраивающих какую-либо сценку. И репетировали – только что ни на потолке.

Это общение, дружба, творческий поиск, быть может, влияли на профессиональный рост студентов больше, нежели все остальные уроки по предмету. Идеи рождались за столом, по дороге до магазина, в совместном распитии пива, в ванной комнате и бог знает,  где еще.

Возвращаясь, домой поздним вечером, Сергей и Дима обычно делились трудностями, связанными с личной и профессиональной деятельностью. Кузьмин закуривал, предлагая побаловаться и другу.

Всерьез же из них никто не курил. В такие минуты оба часто грустили и вспоминали свой родной город. Кузьмин про свою девушку, о которой ничего не рассказывал Даше, не на шутку сдружившись с ней, Козырев о своем большом доме и печатной машинке.

- Я ничего не могу придумать Димка! - пожаловался друг, втягиваясь в свою сигарету, словно она единственная, кто мог бы ему помочь в эту минуту.

- А что у тебя с полярником? - затянулся в свою очередь и друг,

- Я не могу придумать финал, к тому же он легкий, заоблачный, а ты видел - какие этюды наши готовят?

- Ты это зря дружище? Все гонятся  за драмой, а в твоей комедии столько необычного. Ты зацепил, даже Куца, общаясь на сцене с вещами.… К тому же ты показал одиночество... И романтику, и любовь, не вводя, второй персонаж.… Это здорово, Станиславский! Из актерского этюда сделать режиссерский! Это здорово!

- Мне хочется и в режиссерском показе участвовать, а я не могу никого задействовать, все разобраны, всем некогда, на курсе - творческая горячка и идеи мои - сплошной хаос.

- Покажи одиночество в драме! Вырази проблему через себя самого! Пусть предметы, с которыми ты шутил - будут тебя угнетать! Посмотри на проблему с другой стороны! - Кузьмин смотрел на друга с пониманием и азартом, и Козыреву казалось, что  нет верней и разумнее друга, чем Дмитрий Кузьмин.

- У нас ведь как: сын бросил мать, произошло убийство, кого-то изнасиловали, все заплакали - значит, есть проблема. А если усталый полярник приходит домой и разговаривает с утюгом, - это ноль проблем - юмор. Покажи им, как эти вещи тебя убивают, и разбейся, если надо, на сцене... Кузьмин еще долго философствовал и друзья, засиделись во дворе, пока звезды, смотрящие пристально на  мир, не напомнили, что их ответственность куда важней экзаменов, но дома тоже существуют и пора идти до дому.

Козырев посмотрел на гладкие стволы близрастущих тополей. Фиолетовый свет фонаря полз по дереву до самых звезд.

- Именно на ветках этого дерева спрятана подсказка. – подумал он, опять обращаясь за советом к природе.

- Я еще посижу во дворе, тем более, что сегодня твое дежурство на кухне! – отправил Сергей друга домой.

Оставшись один, он думал о сказанных другом словах. Случайное такси, рыская желтыми лучами, заставило тени тополей отпрянуть и столпиться снова. Теплый июльский ветер, нарастая и шелестя чуткими тополиными листьями, перебивая ночные серенады кузнечиков, старался донести и свою мелодию.

Сергей смотрел, как у столба трепыхались ночные мотыльки и другие летающие насекомые, запав на иллюзию света. Он мысленно выстраивал сюжетную линию своего этюда. Ему ничего не мешало.

            Но он не мог достать мысль, которая, как ему казалось, лежит выше звезд. Задержав в себе ритм окружающей его жизни, свои мысли, сосредоточившись на одном чувстве - спасении, вдруг, его сознание полетело сквозь незримые нагромождения и некоторое время он сидел как заторможенный, пока разбитое небо не просыпало на него град идей и он не почувствовал свою плодовитость и силу. В такие мгновенья, созданные длительным напряжением воли и поиска, он делал открытия - душа - неиссякаемый ИСТОЧНИК! И тот, кто создал этот источник –  по-видимому, и есть - Бог!

Подумав над этюдом, он старался на клочке бумаги записать и свалившиеся на него с божьего склада – стихи:

 

Хватило б сил, достать, порывшись в ней,

Достаточно идей и новых строчек,

Чтоб стало и спокойней и видней.

И приложить усилий невозможных,

 

Прислушаться, приблизиться, найти...

Понять и этот мир, и поиск сложный,

И мир свой от неведенья спасти.

Душа - неиссякаемый ИСТОЧНИК!

 

* * *

 

 

Придя, домой, он поделился с Кузьминым новыми идеями и уже на завтра отдал на суд режиссеров свою работу.

Если предыдущим показом он удивил всех персонификацией на  сцене, буквально наделив предметы живыми качествами, то на этот раз он использовал микшер для света и наделил их светом, еще звуком.

Теперь предметы высвечивались в определенном ритме и общались через характер музыки с человеком, изображающим в пространстве квартиры замкнутый круг. Сергей заставлял своего героя по нарастающей, приходить домой, раздеваться, ложиться спать, одеваться и уходить из дома. В конце концов, его герой пытается убежать из дома, но каждый раз возвращается обратно, бросая на пол ключи.

Когда свет, звук, актерское исполнение достигали своего апогея, то все лампы включались, а музыка оборвалась. Человек останавливался, затем, хватал одежду и убегал из дома. Причем Козырев умудрился использовать и две двери, встроенных на заднем плане, через которые актеры попадали за легкую фанерную стену заднего плана в общую гримерку и декорационный коридор.

Герой Сергея Козырева изображал неизбежную схему жизни и одиночество. Человек, пытающийся вырваться из своего жизненного ритма, возвращался и возвращался домой. Создав на сцене эффект музыки и света, где пол, кулисы, все было покрыто черной материей, удачно расположив предметы, играя звуками, вовлекая зрителей в водоворот своей идеи, событий, Козырев тем самым и не подозревал, что вызовет жаркую дискуссию.

          - Загнал человека в тупик! Показал такую проблему! Использовал все возможности света и две двери! - Старков Геннадий Васильевич говорил с несвойственным ему волнением. – Интересные идеи всегда  будоражили его. Он по юношески сорвался с места и, оставив рабочий стол сам забежал на сцену, показывая Козыреву как нужно играть его этюд.                      Актерские качества Старкова никто не видел до этого времени и актеры наслаждались своей позицией, вкушая лавры режиссерского кресла.

- И в двери забегай по нарастающей.… И выражение лица усиливай, и потом, почему у тебя опять нет финала? Ты должен высветить проблему и показать выход из нее. Если тебе это удастся, то мы включим этот этюд в режиссерский показ.

- Козырев опять нас удивил! - стал иронизировать и Куц, - смог предложить проблему.

- Ты знаешь Сергей! –  обратился он к новатору, - а тебе удается ставить проблемы через предметы и человека. Этот этюд с одним актером претендует на режиссерский этюд. Но дружище! Сколько можно играть самому?

-  В конце концов, почему Козырев сам включает музыку и ставит себе предметы на сцене? - обернулся Сергей Николаевич в зрительный зал. – А, господин Рябов?

- Вы должны приучить себя к товариществу, - стал поучать Куц, - если, скажем, Рябов дальше разлившийся нефти не пошел, то пусть помогает другим.

          Раскроется на втором курсе, на третьем.… В конце концов, Шукшин с Тарковским тоже на одном курсе учились, и Василия Макаровича тогда мало кто оценивал, а какой забег!

Сергею Козыреву было приятно услышать о себе такие подробности, догадываясь, кому в приведенном режиссерами сравнении относится великий Василий Шукшин, а к кому – Андрей Тарковский.

Деревенский увалень Рябов, лишенный черной зависти, без особых обиняков, покосился на Козырева и добродушно ему кивнул в знак уважения и взаимовыручки.

Но финал так и не был придуман на следующий день. Сергей лишь подвел своего героя к окну, показал его желание выброситься из окна. Он ставил скамейку на край сцены и буквально склонялся над зрителями, сидящими в первом ряду.

Затем было использовано множество вариантов, заставляющих героя поменять трагический выход из сложившейся ситуации, но все они, как говорили режиссеры, были очень слабыми и недостойными по отношению к самой идее, запалу, развитию действий.

Студенты, заинтересовавшиеся этим психологическим этюдом, предлагали свои версии развязки, но и эти версии были слишком слабыми для поставленной темы.

Наконец, Козырев ввел в разгар кульминационного момента, когда его герой решает покончить жизнь самоубийством – божественную музыку и изменил ритм, после чего герой смотрел не вниз, а наверх, там, где небо, бог…

- Ты умеешь прожить небо на сцене, но по-моему это не тот случай! – посоветовал Геннадий Васильевич, устав от творчества молодого экспериментатора.

            - Конечно, сначала человек терпит душевный кризис,… затем, обращается к Богу…Красота спасет мир... - Иронизировал Куц какое-то время.

           - Интересная заявка, но обычный финал… Мы принимаем вашу работу, хотя я бы закончил совсем по-другому, - согласился с другом и Геннадий Васильевич.

- Скажите как? - сгорал от любопытства автор, и многие студенты разделяли его любопытство.

- Мы не имеем права навязывать вам свое мнение! - коротко отрезал Старков и закрыл журнал.

 

* * *

 

Дома  Козырев завалился на свою постель и долго лежал в обдумывании  этюда. С Галиной Владимировной о проблемах делиться не хотелось, потому что те сотни вариантов, предложенных студентами и придуманных им, уже невозможно было пересказать, а изобрести что-либо новое можно было только в глубоком одиночестве.

Кузьмину, благодаря его музыкальному таланту, было поручено связывать номера музыкальным сопровождением и авторской песней. Поэтому он чувствовал себя спокойно, зная, что уж спеть-то он сможет, и зачет у него в кармане. У Женьки были свои проблемы, и она тоже готовилась к  эстрадным номерам.

Когда Сергей стал засыпать, то ему снова почудилось, как по коридору кто-то прошел в белом платье, скорее всего это был образ Оксаны.

Ему теперь было не так страшно, и он хотел по обыкновению пошевелиться и привстать, чтобы получше разглядеть видение. Но у него ничего не получилось.

           Он уже не мог отделить сон от реальности и, теперь, старался принимать решения иначе. «Пусть это сон» - думал он, и поэту становилось легче.

Ему только послышалось, как кто-то постучал в окошко, прямо над ним и это его немного испугало. Когда он все-таки смог пошевелиться, как он считал – во сне, и привстать, то кроме звезд и луны, поспевшей за последние ночи так быстро, - никого не было. Он встал на  постель и посмотрел в окно, опершись руками о подоконник.

Неожиданно, спиной, он почувствовал чей-то взгляд и, обернувшись, увидел Оксану. Она стояла так близко от него, что он удивился - как тихо она подошла?

Но не испугался. Напротив, Оксана смотрела на него чистыми голубыми глазами и была очень обаятельна.

- Здравствуй! - сказал ей Сергей, не услышав своего голоса.

Оксана улыбалась, и сердце Сергея Козырева сладко затрепетало.

- Я хочу открыть окно и показать тебе … - сказала Оксана ласковым  мелодичным голосом и слегка отстранила Сергея от окна.

Ему было приятно чувствовать ее приближение, и в голове его промелькнула мысль: хотелось обнять Оксану.

Оксана обернулась к нему и посмотрела с какой-то серьезностью, словно услышав его мысли.

- Смотри! - открыв окно, показала она на звезды, и Козырев почувствовал в ней большого друга.

- Какая ты красивая и ...- только что и сказал Сергей, смотря преимущественно на Оксану.

Только сейчас он заметил, что белое платье – не иначе, как подвенечное.

           Тогда девушка встала на подоконник и соскользнула вниз, в темный омут двора.

Сергей посмотрел вниз, пытаясь рассмотреть силуэт упавшей девушки, но вместо этого увидел ее, сидящую у подъезда на скамейке. Не объясняя себе - как он мог увидеть в темноте Оксану, сидящую у подъезда, он захотел пойти за ней и встал на подоконник. Но Оксана опять крикнула: Смотри!

И он увидел... Точнее почувствовал... Ему было страшно неприятно, когда он увидел себя, лежащим внизу на асфальте в луже крови. Он отступился от окна и лег в постель. Зубы его стучали, его лихорадило. Скоро он услышал знакомую мелодию... Она раздавалась из зала. Сначала заиграло фортепиано, затем балалаечка. Все смешалось, когда заработал холодильник, и моторная музыка вернула его в реальность.

Сергей успокоился, встал, и тихо пройдя мимо отдыхающих друзей, пошел по коридору. Из большой комнаты проливался свет, и он хотел увидеть Оксану, играющую на инструменте. Коридор был длинным, и Сергей никак не мог дойти до большой комнаты. А музыка становилась все громче и громче. Странно, мимо него проходили знакомые ему люди, - те, которые считались умершими.

 

*  *   *    

 

Когда Сергей открыл глаза, то увидел Дмитрия Кузьмина, сидящего на расправленной постели. Кузьмин перебирал струны на своей гитаре, настраивая ее.

         -Вставай Станиславский! Нас ждут великие дела! Женька поставила чай! - доложился друг, прислушиваясь к звучанию струн.

По трезвону стрижей и солнечному свету, бившему в потолок первыми лучами, Сергей понял, что уже утро и странный сон не способен догнать его спасительное утро.

             На репетиционном показе он продемонстрировал новую версию финала своего этюда. Его герой, теперь, переживал увиденную им смерть и смотрел вниз, затем снова возвращался в обычный мир своей квартиры.

-  Этот вариант более интересен! - единогласно согласились оба режиссера.

- Увидеть смерть и ужаснуться, отказаться от идеи жизни, путем предвидения ужаса и безобразия смерти, куда реальнее, чем попросту обратиться к Богу! - посмотрел Сергей Николаевич на Геннадия Васильевича.

- Да, земля намного ближе к нам, чем небо. К тому же вашему герою необходимо более глубокое потрясение, чтобы прийти к Богу, нежели метание по замкнутому кругу. Единственное, нужно показать острее и ощущение смерти, и разочарование в таком исходе... - подтвердил Старков, отказавшись, как не просил его Козырев, открыть перед ним свою идею завершения этюда.

- Я думаю – все рано или поздно обращаются к Богу и эта тема в режиссуре, тоже,

избита. – Не унимался Сергей Николаевич, - и то, что твой человечек забежал вперед

своей смерти и заранее отказался от нее, - есть что-то интересное. Я бы даже сказал –

мистическое.

             - Этакий, -  взгляд издалека. – Подытожил Старков и его философский взгляд повис в атмосфере студенческого театра.

 

*  *   *        

 

               Скоро должен был состояться показ. Его все ждали. Режиссерам нужно было отчитаться перед деканатом. Студентам перед режиссерами. А старшекурсники и

поступившие в этом году на очное отделение студенты, как и не поступившие братья-заочники, питали свой личный и профессиональный интерес к выстраданному показу.

Нужно было хорошо выспаться перед спектаклем.

Но на премьере было мало зрителей. Все студенты разбежались  на каникулы, а тех знакомых, что пригласили местные, поступившие на курс, барнаульцы, оказалось меньше самих актеров. Зато собрался деканат, и первый ряд был самым суровым.

Галина Владимировна пришла при параде. И друзья поразились ее виду и шикарному платью. Прическа, небольшой макияж, общая подтянутость, грациозность, украшения, которых раньше ребята на ней не видели - все говорило - к вам пришла настоящая леди, ценитель искусства! Мисс - очарование!

Она держала в руках цветы и всем своим видом подбадривала друзей. Почему-то Сергею Козыреву вспомнился первый экзаменационный концерт Оксаны, и атмосфера лет минувших заполнила черный класс со сценой.

Вот-вот, подмигнет она и все у нас сложится. - Подумал Козырев, выглядывая на собравшихся зрителей из-за кулис. Нужно только посмотреть на нее на показе. Он, нарушая правила сценической культуры, выглянул из-за кулис и, действительно, гостья не подвела – благословила.

Когда деканат занял места, то начался показ.

         Кузьмин был на высоте. Он вышел черном костюме и объявил первую часть актерских работ, закончив выступление  музыкальным сопровождением.

Традиция – не хлопать во время показа, похоже, сохранялась и на показе. Куц и Старков с беспристрастными лицами сидели среди таких же каменных преподавателей, и даже смешной этюд Сергея Козырева, где он, будучи полярником, проспал собственное свидание не вызвал в зале никакой реакции.

Все рукоплескания разразились после завершения первой части показа.  Не задействованные в этюдах студенты, помогали, друг другу как могли, и пока Кузьмин пел перед закрытым занавесом свою песню, декорации менялись легко и быстро.

На антракте, когда разыгравшиеся студенты бросились на крыльцо Вуза чтобы покурить, Сергей Козырев, зайдя в туалет, решил зарядиться другой энергией – более живой. Он стал умываться, промокая под холодной водой свою майку, пропитавшуюся соленым потом.

Неожиданно, он услышал грубую возню у туалетных кабинок и, выйдя из умывальника, увидел двух дерущихся парней. Вокруг зрелища находились еще люди.

Это были танцоры. В черных брюках и майках, с острыми носками ботинок на высоких каблуках. Драка скоро превратилась в сцену избиения, где двухметровый верзила под одобрение собравшихся в туалете парней, жестоко добивал свою, скорчившуюся в углу, жертву ногами.

Подобные зверства, невежество, жестокость, Сергею Козыреву не приходилось видеть еще со своего подросткового возраста.

И бывая в разных Вузах своего города, он ничего подобного и вообразить, не мог. Как уличные бродяги, студенты, поступившие на эстрадный танец и учившиеся не первый год на очном отделении, так готовились к дипломной работе, игнорируя статус своего Вуза, в названии которого лежало такое понятие, как - Культура.

           Это была негативная сторона глубинки.

В вузе курили на кафедре преподаватели, прямо в помещении деканата, а сам институт напоминал самую бедную школу, тогда как в Новосибирске было запрещено курить в Вузах. Преподавателей даже за это – увольняли. 

На молодого идиота, очевидно, не было узды, раз он так распоясался.

- Стой! - неожиданно для всех крикнул Сергей Козырев, когда танцор в очередной раз хотел ударить свою надломленную жертву.

- В чем дело? Ты кто? Ты че? - обернулся на него дерущийся, готовый выместить свою агрессию на ком угодно.

- Перестань! - громко и четко крикнул Сергей, и зрители другого спектакля обратили на него внимание.

- Че ты хочешь? - взревел танцор, наступая на Козырева, чувствующего себя  маленьким героем. - Я хочу, чтобы ты знал, где ты находишься, и отдавал себе отчет в том, что ты делаешь,… Вы все делаете! - не узнавая самого себя и своего голоса, властно потребовал Сергей.

- Молчи! - взревел танцор и схватил Сергея Козырева за горло, прижав его к противоположному углу туалета. Толпа затаила дыхание... Все ждали развязки.

- Если ты меня сейчас покалечишь, то сначала выйдешь вместо меня на сцену и извинишься перед людьми, которые пришли на показ, а потом я возьму тебя за ухо и отведу в милицию. Такие как ты должны сидеть в клетке, и ты будешь сидеть – это я тебе обещаю.

Несколько секунд танцор смотрел ему прямо в глаза, и Сергей увидел, как налились они кровью. Но и в этом зверином взгляде он заметил паутинку капиллярных коридоров, по которым, прячась, все-таки забегали трусливые мысли. Похоже, разбушевавшийся юноша был избалован и славой, и своим физическим здоровьем.

Где-то тихо заиграла балалаечка, и танцор отпустил Сергея, посылая ему проклятья, грубо обругивая свою жертву, удаляясь со сворой опешивших сокурсников, как раненый зверь.

Стоя в углу с разорванной майкой в руках, глядя на избитого танцором парня, только теперь Сергей услышал, как сильно бьется его сердце и как напряжены все его мышцы, нервы, эмоции.

Выйдя из туалета, он услышал шум собирающихся зрителей и улыбнулся Галине Владимировне, не показывая ей своего душевного расстройства.

Вторая часть режиссерских работ была более натянута, хотя студенты немного и разогрелись.

В конце спектакля актеры спели преподавателям свою песню - посвящение и отыграли сатирические куплеты, придуманные Сергеем Козыревым. Но благодарности, опять,  не последовало. Удачные шутки по поводу  матери-режиссуры и личностные наблюдения, подмеченные Сергеем, не возымели успеха, потому что преподавательский состав вел себя неприлично сдержанно, а зрители просто не знали специфики всей работы.

           Педагоги, были похожи на сфинксов, и омрачали своим присутствием атмосферу показа, отгораживая своей мертвой стеной и зрительный зал от сцены. Они тоже играли,

сами не подозревая, власть, всегда мешающую творчеству соединиться с народом.

            После, они молча ушли на обсуждение, а благодарные зрители, вдоволь похвалив актерские и режиссерские работы, разошлись по домам.

Курс, сдружившийся еще больше, ожидал приговора и первых оценок, решая - как отблагодарить своих режиссеров.

Все предложения о цветах, вазах, дорогих часах и книгах, в конце концов, свелись к покупке овощей, пары палок копченой колбасы и бутылке водки. Хватило немного денег и на блокнотики, так необходимые педагогическому режиссерскому ремеслу.

За время установочной сессии студенты сильно поиздержались и все студенческие встречи, где сверкали груды пивных бутылок, давали о себе знать – на подарки преподавателям денег уже не хватало.

 

    *  *  *

 

- Я никогда не пью со студентами! - как облил холодной водой, сказал Старков, когда, спрятавшиеся за кулисами студенты, незаметно вытащили стол с приготовленными бутербродами и спиртным, пройдя за спинами режиссеров и ставя его прямо на сцене.

Скептически отнесся к панибратству и Куц, после чего режиссеры стали обсуждать этюды, как они делали это и раньше с той лишь разницей, что теперь все ждали оценок и сидели не шелохнувшись.

Нарезанная колбаса распространяла свой анатомический запах, когда отвергнутый учителями стол был спрятан за кулисы.

           Из всех обсуждавшихся этюдов, задействованных в показе только Антон Колетов, молодой режиссер из Иркутска, получил оценку «отлично» за режиссерский показ и «хорошо» за актерский.

Не смотря на все свое сумасшествие на сцене, ему удалось удивить публику. Его герои, выясняя отношения, буквально ломали кирпичи, а визуальный дуэт двух курильщиков в темном подъезде, где горящие угольки сигарет выделывали рисунки – претендовали на «театр художника»

                Остальные студенты, несмотря на все свои старания, оригинальность и мастерство, делили между собой тройки и, изредка, четверки.

Сергей Козырев был разочарован, узнав, что и он в числе троишников.

Более того, через показанные работы режиссеры, подобно опытным психологам, коснулись его личных качеств, и эта критика была страшнее всего.

- Каждый раз ты делаешь все по-новому! Сначала ты общался с утюгом, на прошлом показе ты говорил с рубашкой, а сегодня ты обратился к цветочному горшку! - дошла очередь до Козырева, и Сергей Николаевич Куц, стал первым обсуждать его этюд.

- Ты показывал нам историю полярника восемь раз, и все они были обыграны восемь раз по-разному... Это признак дилетанта, профессионал каждый раз превозносит…

- Может быть, тебе не стоило играть самому? – закончил он.

- Да, Козырев - и режиссер, и актер, и носильщик, и светооператор... Твоя беда в том, что ты - одиночка, ты играешь в своем мире... Твой мир интересен тебе, но тебе неинтересен мир других. Это видно на сцене. К тому же ты отгораживаешься  от зала, и твоя игра выглядит моноскопично... Тебе нужно интересоваться миром и других, иначе твой эгоизм, твое затворничество... Короче, мы не занимаемся характером. В общем – « четыре» только за идею.

             - И вообще, почему такое отношение к работе? У нас не Голливуд, и даже не Питер…Мы здесь свои проблемы решаем. Извольте чему-нибудь научиться! – вышел из себя учитель и все поняли, что деканат был не в восторге.

            - Поэтому, одному человеку поставили «отлично», но это не показатель. – Снова поучали режиссеры.

            - Антону удалось нарисовать на сцене параллельные психологические отношения и придать им интересную форму. И если темы, идеи, содержание – давно придуманы, показаны, пережиты. То форма и атмосфера, ритм – все еще могут быть вами завоеваны

господа! – подытожил Старков.

 

 

  *  *  *                                                                     

 

 

            Герои молодого иркутского режиссера буквально ошарашили зрительный зал, заставляя его вздрогнуть, когда выяснение семейных отношений между мужем и женой началось с вытаскивания кирпичей из сумок.

           Через несколько секунд деревянный стол был оглушен от напора слов и громыханья о стол кирпичей, после чего между ними выросла стена.

            Тем временем в подъезде, от напряжения, перегорела лампочка и зрительный зал ос-

тался в полной темноте. Декан, женщина с большим стажем работы, в том числе и в приемной комиссии во МХАТе, купилась, как и другие преподаватели, попросив включить свет в зале.

          Сбитая ритмом и непредсказуемым сюжетом, она не сразу поняла, что в этюде

электрика была запланирована, и напряжение скакало специально дано специально.

              После того как перегорела лампочка, спектакль пошел в полной темноте, за исклю-

чением уголька от сигареты, принадлежащему курильщику. Когда к нему присоединился другой курильщик, и они попытались поделиться своими проблемами через песни, чертив

при этом и полет своей души – все тем же бычком, зритель стал участником другой худо-

жественной формы и атмосферы. Дуэт огоньков выглядел оригинально.

               Показ состоялся. Всем досталось по заслугам. Единственная заслуга, доставшаяся

Сергею Козыреву после разрушительной, но полезной критики были слова режиссеров:

             - Есть идеи, есть взгляд. Свой взгляд на вещи, очень индивидуальный и необычный.

            - Я бы сказал – взгляд издалека! – философски сказал Геннадий Васильевич и в затянувшейся паузе автор почувствовал откровенное признание.

              Испортив всем настроение, преподаватели ушли в деканат. Трудно сказать каким образом невозмутимому Рябову удалось утащить стол со спиртным и закуской вслед за режиссерами, но в этот вечер завершение банкета состоялось по обе стороны баррикад.

              Сергей Козырев возвращался домой, идя по городу, и теплый ветер, догнавший его издалека, напомнил о лете, счастье, любви.

               Ему было легко, потому что закончилась сессия; трудно, потому что чувство несовершенства разъедало его. Но он смотрел на случайных людей, следил за звенящим трамваем и думал, что по этим самым дорогам когда-то ходила Оксана.

              Он точно знал, что в ее васильковых глазах  должно быть никогда не гаснул фитилек жизни, а лишь мерцал грустью, горел ровным светом или загорался от восторга или негодования.

               Это представление не давало ему впасть в уныние. И только возможность дотянуться до ее неба, когда-то завоеванного в этом городе и желание заступиться за интересную жизнь этой девочки, придавало ему силы, заставляло идти вперед.

 

* * *

          

Вот летит! В никуда! Ниоткуда!

А от края на волосок!

А судьба ему дарит чудо,

И удача целует в висок.

 

Он – мальчишка, упрямый и дерзкий

Повзрослеет, забудет сказки.

Станет каждое слово веским.

Воля – крепче стали дамасской.

 

А пока – под насмешливым взглядом

Кровь пульсирует горячо.

Я – нужна. Значит – буду рядом.

За левым стоять плечом.

 

         P.S. Лишь прошу: когда станешь известным,

И решишь все споры с судьбой,

Пред собою самим будь честным.

Я достойна, гордиться тобой.

 

 

*  *  *

 

Галина Владимировна решила устроить для квартирантов: прощальный музыкально-поэтический обед. Она достала из серванта бутылочку вина. Все вина, стоявшие в ее запаснике, считавшиеся когда-то большим дефицитом, теперь можно было купить в любом магазине. Но они представляли лишь ту ценность, что имели настоящую выдержку. За последние десять-пятнадцать лет их никто не трогал, и семейное хобби хозяйки уже теряло прежнее значение.

- Ты знаешь, я думаю, что из вас должны получиться режиссеры! Главное это – идеи, а идеи у вас новые, интересные... - отозвалась хозяйка о недавнем показе.

             Бутылка вина была выпита. Друзья переместились в залу, и Евгения играла на фортепиано... Все пели, и было весело.

            Но, разгулявшись, и случайно узнав от друзей, что через два часа у ребят поезд, она, вдруг, удумала клеить обои в коридоре. Хотелось ей, чтобы они запомнили ее квартиру не такой ужасной.

За  четыре часа до отъезда под ее чутким руководством начался небольшой ремонт, и прихожая была обновлена.

- Вот, память о вас останется! - радостно поблагодарила хозяйка, доставая еще одну бутылочку вина.

Затем принялась рассказывать анекдоты, и Сергею Козыреву показалось, что за большим настроением скрывается печаль. Квартиранты занервничали, боясь не поспеть на вокзал, но в разгар веселья в дверь неожиданно позвонили, и любезный таксист доложился, что карета - подана!

- Решила вам сделать сюрприз! - просияла хозяйка, и ребята радостно вздохнули.

- Когда же она успела позвонить? Вот авантюристка! – усмехнулся про себя Козырев,

выходя из подъезда с сумками и костылями, под мышкой.

- Я забыл свою гитару! - спохватился Кузьмин, когда друзья сели в машину. Дима выскочил из такси и помахал хозяйке, провожающей их с лоджии.

- Не поднимайтесь, я мигом! - закричала на всю округу Галина Владимировна, приятно удивив местных бабушек, следящих за ритмом двора.

Скоро она сбежала по лестницам с восьмого этажа, не дожидаясь лифта, прямо босиком.

- Ну что вы? - смутился Дима, - прямо босиком.

- А я тапочки по дороге потеряла! – по-детски воскликнула Галина Владимировна и в

васильковых глазах блеснул юношеский азарт.

- Родня! Родня! – отчиталась перед соседками Галина Владимировна, когда машина отъехала от подъезда.

 

* *  *

 

         Дома, в Новосибирске, Сергей еще долго жил впечатлениями, оставленными в барнаульской  квартире, где-то на краю вселенной и даже писал стихи по этому поводу:

 

От сломанных часов остались только стрелки,

Фортепиано пыль укрыла у стены,

И слезы свеч застыв в потресканной тарелке,

Хранят здесь много лет одни чужие сны,

 

А я смотрю в окно, и слышу смех как будто,

Любимая моя, тебя со мною нет,

С тобою не прожил я даже и минуты,    

А, кажется, я жил с тобою столько лет!

 

Однажды, через несколько лет, Сергею Козыреву домой принесли почту. Это было письмо из Барнаула от Галины Владимировны. Она переживала о том, что Сергей бросил учиться, и радовалась, что прочла в одном хорошем издании его стихи.

 Галина Владимировна написала о вернувшимся из тюрьмы сыне Сергее.

            В конце письма она поделилась, что нашла еще один сборник со стихами дочери и решила подарить его ему, как поэту и человеку, которому она поведала свои семейные тайны.

            В скором времени Сергею удалось побывать в их семье. Когда он зашел в квартиру,

то она показалась ему темной. Везде висело мокрое белье и было очевидно – он попал на

большую стирку.

          Сергей показался Козыреву потерянным человеком со сломанной психикой. Он возился на кухне со старым телевизором, стоящим на холодильнике и на все вопросы хозяйки отвечал руками как немой, болезненно реагируя на все ее замечания.

          Квартира стала еще более захламленной. Но маленькая жемчужина, непохожая на

весь этот мир, прибежав с улицы и зазвенев на весь коридор, сияла и здесь своими васильковыми глазами.

            Сергей быстро нашел общий язык с этим чудом и весь вечер они с Оксаной играли в шахматы.

             Играли на равных, не смотря на большую разницу в возрасте и хорошую под-

готовку  Сергея Козырева, после чего юная шахматистка все-таки выиграла и заключила, что у приезжего гостя примерно третий юношеский разряд.

            Когда маленькая Оксана села за фортепиано играть этюд, то Сергей невольно вздрогнул, вспоминая знакомую мелодию, услышанную им в его мистических переживаниях.

            - Оксана старшая очень любила этот этюд, - поделилась с гостем хозяйка, - младшая

Оксана ее очень уважает и даже играет с ней в игрушки. Как ни странно…

             Когда сын Сергей укладывал дочь спать, то Козырев рискнул поделиться с хозяйкой

своими снами, навеянными в ее доме.

            - Душа ее, возможно, была неприкаянной. – Согласилась с ним хозяйка.

            Она также поделилась одним необычным сном. Галина Владимировна сказала, что в ночь их отъезда ей снилась Оксана. Она пришла к ней в свадебном наряде и сказала, будто ее мечта сбылась – она выходит замуж и уезжает с ним далеко!

- Помню, - вздохнула Галина Владимировна, - что во сне я была в здравом рассудке и спросила про жениха, на что дочь ответила: мол, он, умный и красивый, что он приехал издалека и увозит ее к себе.

- С тех пор она мне больше не снилась, и балалаечку по ночам я слышать перестала! Слава богу - вторая Оксана днем своей игрой скучать не дает! - улыбнулась Галина Владимировна.

Сергею Козыреву Оксана тоже  снилась один раз, правда он видел все расплывчато.

Девушка бежала в свадебном платье по садовой дорожке. Вокруг росли большие цветы. Они отвечали ее рукам, ласкаясь, как животные, и атмосфера разлитого счастья наполняло и его душу. Она улыбалась, и он чувствовал – как светились ее глаза! Музыка,

посланная свыше была прекрасным воспроизведением ее короткой жизни, ее этюдов.

            Со временем, в самые трудные минуты  своей жизни он слышал ее мелодию. И мелодия эта, соответствовавшая его настроению, всегда как глоток воды, побуждала его к новым шагам, давала силы на его земные подвиги.

Он прочитал, написанное от руки, творчество его ровесницы и, даже опубликовал в одном журнале стихотворение Оксаны, оставив, как и положено, ее инициалы, авторство, подписавшись за девушку, не успевшую отдать свое творчество на суд читателей при жизни.

               Еще, в одном театре, состоялся дебют молодого режиссера. Его постановка имела интересное название: «Взгляд издалека» и была посвящена одному человеку, О.К.

             В ней было  много символов. Она начиналась с лирического вступления:

 

 

Мы - не венчаны.

Мы - незнакомы.

Мы - созвучных миров параллели.

Полетаем?, - и прочь оковы!

Да... - на выдохе, и -

полетели...

Сердце к сердцу и -

ввысь с обрыва,

В неизведанных ласк свежесть,

Где безумствуют власть и сила

И лишает рассудка нежность.

 

Ты - моих ожиданий мираж, но

Я пытаюсь поверить в мечту.

Обжигающе ново и – страшно

Опереться на пустоту».

 

 

 

 

В романе использованы стихи Станислава Заречанского и  Дубровиной, Новосибирск. В романе использованы реальные события.