Сумерки окутывали Точильное матово-серой с голубыми размывами завесой. В окнах просторной улицы, утопающей в березово-черемуховом обрамлении, неохотно загорались огни. Не спешили селяне заходить в дом: завораживая, брал их в плен сладковатый, густой аромат цветущих яблонь и черемухи, рассеянный по усадьбам и растворявшийся в окрестностях села. На подоконнике одного из домов скользило по стеклу пламя свечи, необыкновенно большой, напоминавшей цветок лотоса.

Возвращались с прогулки подруги - «скандинавки» (так окрестил их народ за занятия скандинавской ходьбой – мода на здоровье и до «глубинки» с «глушинкой» добралась быстро):

- Гляди-ка, Галь, у новеньких-то точно свет вэсовцы отрезали.

- Ага, Наташк, правильно, значит, седня в магазине про них говорили.

В окне появились два детских личика.

- Вон, смотри, два голубочка в окошко выглядывают, - заметила Наташа.

- Я все удивляюсь, ну как детей-то не жалко? – возмутилась Галина. – Ну че уж совсем что ли нет ни копейки за свет заплатить?

- Говорят, мамаша у них немного с головой не дружит.

- Зато с горлом у нее полный порядок. Муженьку-то, я слышала, не уступает, как Маринка же (Маринка – бывшая квартиросъемщица и любительница «заливать за воротник»).

И подруги душевно принялись вспоминать прошлых жильцов этого дома самым добрым словом, а когда последнее ребрышко было как следует перемыто, пришли к выводу, что «никого доброго» после первой хозяйки эта квартира не видела.

С мартовской оттепелью появилась в селе молодая семья с двумя детьми. Заселились скромно, по-тихому, а новую жизнь начинали бурно и весело. Быстро обзавелись друзьями, гораздо быстрее, чем работой. В селе с рабочими местами напряженно, поэтому стали Плотниковы перебиваться временными заработками. «На дядю пахать не буду, - говорил молодой хозяин, - а для себя деньгу так заработаю». Но зарабатывать не спешил. Жена часто упрекала его в безделье и праздности, но ответ был один: «Машка, отстань! Тебе надо, ты и работай!» И Машка работала: летом коров доила на личных подворьях, огороды пропалывала, дрова складывала, а осенью нанималась копать картофель. Надоело мужу детям колготки переодевать, да рубашки менять, и стал он пропадать у друзей. А к осени и вовсе пропал. Говорили: на заработки поехал, «бабло зашибать», а куда – никто не знал. Стала Машка дрова заготавливать помаленьку, да попивать все потихоньку. Бутылочка сивухи не одного в деревне излечивала од дурных болезней. Такая веселая «скорая помощь» вмиг растворяла все: одиночество, обиду, горе, печень, почки и прочие органы.

 Все чаще в том же окне стали появляться мальчишки трех и четырехлетнего возраста.  Они не умели говорить, однако младший четко произносил «ага». Тот, что постарше, научился открывать створку. Окно выходило на дорогу, делившую улицу на две стороны. «Агашки» - так окрестили их селяне - протягивали тоненькие ручонки, едва завидев человека, и каждый раз в маленьких ладонях появлялись пряники, пирожки, ватрушки, а порой, и семечки.

 Дорожная пыль сменилась кружевом ржавой листвы, и воздух стал чище и холоднее. Окно закрылось на зимний режим, и дети, прилипая расплющенными носиками и губками к стеклу, беспомощно махали прохожим. Потом догадались стучать кулачками, а вскоре исчезли с подоконника совсем. Мать стала пропадать, оказываясь вне зоны доступа. Голодные мальчишки на четвереньках рыскали по дому в поисках пищи, складывая в рот, все, что движется и не движется.

На подоконнике появилась объеденная свеча.

 Морозы крепли.  Люди свирепствовали. Соцзащита готовила документы на лишение родительских прав. Однажды в дверь дома с холодными и пустыми окнами вошел участковый. Дверь тихо захлопнулась, но быстро открылась, а представитель власти в погонах  выскочил на крыльцо, закрывая ладонью рот. Позже инспектору по охране детства и представителям соцзащиты он в красках рассказывал о незабываемом визите к Плотниковым, как на грязном полу сидели дети и складывали в рот растерзанных окровавленных голубей.

После второго визита инспекторы стали оформлять документы, и к зиме детей забрали в пансионат. Мать ушла в запой. Крепкий такой, продолжительный, настоящий запой. Новый год для нее прошел в мутном бреду. Она приобрела себе закадычную подругу Ольчу (Ольгой ее никто не называл), жившую неподалеку в покосившемся хромом на одну ногу домишке. Вместе нанимались на заработки, и дружно все пропивали. Деревенские женщины бросали вслед матери-кукушке: «Бессовестная! Детей нет – и забот никаких, она и пустилась во все тяжкие».

 Желторогий месяц просачивался в окна квартиры плотниковских соседей. Проснулась хозяйка. Ей показалось, что воет собака. Она прислушалась: так и есть. Стало немного жутковато, и соседка слегка тронула по плечу спящего мужа: «Вань, ты слышишь, как собака воет?» Он что-то пробурчал в ответ и засопел. Женщина резко села на кровати: вой доносился через стенку. «Машка воет», - догадалась соседка…

 В Старый новый год (есть в деревне такой праздник) в местном магазине запасались хозяйки конфетами, мармеладом и повидлом для выпечки (каждой хотелось послаще угостить ряженых, разумеется, прихвастнуть друг перед другом). Зашла в сельпо и Машка. Как-то решительно, скорее даже, нагловато подошла к прилавку, попросив каштановую краску для волос.

-  Бог ты мой! Есть нечего, а она голову красить! - бросила вслед уходящей женщине бойкая продавщица.

- Лучше бы шампунь купила, да помыла голову-то свою дурную, - подхватила Наташка - «скандинавка».

- И даже не вспоминает про детей, - заключила тетя Соня, жившая на соседней улице – И где теперь ее голубки?

 На этот раз женщинам не пришлось долго перемывать чужую судьбу: торопило их тесто, которое не терпело просрочки времени.

Соседи Машки встретили не одну компанию ряженых и собирались закрываться на ночь. Вдруг на крыльце послышался громкий смех, топот и стук. Хозяин впустил последних гостей. Ольчу узнали сразу, муженька Ольчиного тоже, а вот за нарядной невестой с белоснежной фатой не сразу рассмотрели свою соседку. Компания задержалась ненадолго. В их сумки хозяева положили продукты, а желание Маши привело хозяйку в удивление и едва заметное замешательство. Маша попросила синюю тушь, сказав, что синие тени ей уже дали в одном из домов. «Люблю синий цвет, - заявила «невеста», - это цвет чего-то нового, светлого…». Отголоски этой фразы не давали заснуть хозяйке. «Ты же знаешь, что у нее не все дома. Спи уже», - отрезал муж.

 Наутро в дверь того же дома снова постучали, только уже настойчивее и увереннее, хотя дверь была уже давно не заперта.

- Звоните срочно куда-нибудь! - хрипела Ольча.

- Куда? Чего кричишь? Не проспалась что ли еще? – проворчал Иван.

- В милицию, в больницу…я не знаю, - басила гостья.

Хозяйка, впопыхах накидывая на плечи шубу, выбежала из дома. Дверь к соседям была открыта, но это не удивило женщину – отопление давно было разморожено, и дверь можно было и не закрывать. Она заглянула в комнату: на полу лежала Мария. Ее каштановые волосы были красиво уложены, на закрытых веках были видны синие тени, на ресницах – синяя тушь. На опрокинутой набок шее болталась веревка, привязанная к батарее…

Пришла весна. Яблоневый цвет, разносимый легким ветерком, как бело-розовое конфетти, рассыпался на подоконник. За стеклом одиноко стояла догоревшая свеча.

 На край подоконника тихо села белая голубка.