Он был как не от мира сего. Когда он родился, то не заплакал; ему было семь месяцев, и глаза этого новорождённого, лежащего в 1-ой городской больнице, были самыми равнодушными, самыми безразличными, самыми апатичными в мире. Ему было всего несколько минут от роду, но он уже устал от жизни, не понимая, для чего он здесь, на планете Земля — что его ждёт, какова миссия?

В детском садике все дети играли в мяч — все, кроме него; сидя за столом и рисуя цветными карандашами что-то своё, он не мог взять в толк все эти телодвижения, всё это движение. Ему нравилось заниматься тем, чем он занимался сейчас; ему были неинтересны окружающие.

Судьба, однако, словно нарочно толкала его в самую гущу событий, в целый водоворот происшествий — так, именно на его долю выпало новшество в виде изменённой, усложнённой школьной программы, с новыми учебниками и заумными текстами в них — близко не родня букварям советской эпохи, где всё предельно просто, ясно и понятно. Первый раз в первый класс пойти оказалось нелегко; ничего подобного «в игровой форме» для лучшего усвоения не было.

Первопроходцем он стал и в университете — именно при нём перестали выдавать учебники, практикуя среди студентов делать ксерокопии с них.

На работе было примерно то же самое: стенды в книжном магазине сто лет простояли у стены; но именно тогда, когда устроился туда он, некоторые из стендов вдруг решили переставить в центр зала. Он был очень этим недоволен, потому что любил стабильность, и не любил что-то менять — да ещё так часто.

Ему было тяжело к чему-либо привыкать: едва он приучился к обычному домашнему телефону, как появился кнопочный; только появились мобильные — пришлось приспосабливаться и к ним. Что уж говорить о смартфонах, у которых кнопок нет вовсе? И всё это — за сравнительно небольшой промежуток времени, с конца 90-ых до середины 10-ых. Кассетные видеомагнитофоны и аудиомагнитофоны сменились на DVD-проигрыватели, CD-плееры; кинескопные компьютеры были заменены на компьютеры с плоским дисплеем. Диски — на флэш-карты; съёмные жёсткие диски, пылесосы, ездящие сами по себе... Голова шла кругом, он ничего не успевал.

Он был в шоке, что бабушки в автобусе шустрее его орудуют в смартфонах; было стыдно, что они — как рыбы в воде, как в своей тарелке. Быстро учатся для своих лет, тогда как он в свои тридцать с небольшим едва-едва осваивает новые технологии. Возможно, одной из причин подобного было то, что он родился в нищей семье; он знал, что такое нуждаться, знал, что такое недоедать и ходить в обносках с чужого плеча, ибо хорошая шуба стоит как полугодичная зарплата, а брать кредит, а за ним ещё один, чтобы закрыть предыдущий — ну такое.

И смотрел он на этих счастливых, жизнерадостных бабушек, и ворчал от недоумения:

— Вам-то на кой эти «кирпичи» с гаджетами? Вы всё равно уже, не сегодня-завтра... Одной ногой в могиле! Когда ж вы уже сдохнете?

«Странно, что им ещё что-то интересно в этой жизни; уже лет под девяносто, а такое ощущение, точно они решили жить вечность. Перед смертью не надышишься...».

Ещё больше он дивился, когда сам, кряхтя, поднимался на четвёртый этаж, с гудящими ногами, тогда как бабушки эти, как метеоры, сновали с пятого на первый, и обратно, без одышки, бодрячком.

— Откуда в них столько прыти? Чем они питаются? Как на батарейках «Duracell»... Или энергетики пьют?

«Энергетики? В их-то возрасте? Это же колоссальный удар по печени даже для молодых!».

Да, он не любил людей: не только этих безобидных старушек, но и личностей помладше. Пуще же всего он ненавидел детей, ибо одна такая многодетная семья жила прямо над ним, и дети эти, точно пропеллеры, носились без остановки, без передышки, ещё и отчаянно визжа при этом.

«Господи, когда же вы уже остановитесь? Хоть на пять минут! Желательно, навсегда...».

Он оглянулся назад, в своё прошлое, и не мог припомнить, чтобы он, будучи в их возрасте, вёл себя так же. Определённо, нет: предоставленный самому себе, пока родитель на работе, он проводил свой досуг за рисованием, за чтением книг, за просмотром телевизора. Не было такого, чтобы он носился по квартире от окна к окну, будто ужаленный. Да, он рос спокойным ребёнком.

Сверстники не любили его за то, что он отлично учился — они считали, что он просто пытается выделиться. Однако ему действительно нравилось грызть гранит науки (в особенности гуманитарной). С превеликим удовольствием он читал энциклопедии и собирал гербарий. Одиноко гулял в палисаднике, воображая себя Робинзоном Крузо из любимой книжки. Может, он — больной?

— Вам действительно нравится бывать одному? — Спросил психолог.

— Да. — Ответил он. — Мне прекрасно без людей. Я человек творческий; меня наполняет то, чем я занимаюсь в свободное время, а именно: пишу книги, сочиняю музыку, рисую, леплю. Для интеллектуала-интеллигента одиночество не приговор.

«Я ненавижу машины, особенно их выхлопные газы — лучше пройдусь пешком там, где это возможно, а в автобус или такси сяду, только если имеется острая необходимость, если я спешу...».

Дети постучали в дверь и даже поцарапали её. Они всегда так делают; противные, противные дети. Они его бесят и раздражают. Он, будучи ребёнком, так не поступал; не занимался порчей чужого имущества.

«Дети, дети... Отчего их так любят? Души не чают...».

Он не знал, что значит быть любимым и счастливым — случай превратил аборт в плод; случайность дала жизнь новому человеку, ибо те, кто его всё же создали, в последний момент передумали и пошли на сохранение. Это не была любовь — это был долг, обязанность. В случае же с отцом и вовсе — словно чужие люди. Отец обожал футбол — он его терпеть не мог; отец обожал собак — тот больше любил кошек. И типично «мужским» увлечениям предпочитал «цветочки-грибочки».

«Как мне создать семью, если у меня самого семьи, как таковой, не было? Нормальной семьи. Где отец — добытчик, а мать — хозяйка. Как мне жить с женщиной, если я кроме ругани, ничего хорошего между своими родителями не замечал? Как мне быть отцом, если пример моего отца — не пример для подражания? Если он думал только о себе, своей собаке и своей рок-группе. Если сын ему был обузой, если он ему мешал. Если он старался не принимать участия в его воспитании. Как мне хотеть детей, любить детей, если меня самого изначально не ждали, не хотели, но «так получилось»? Как жить, если я не знаю, как жить? Или они создали меня исключительно для того, чтобы я помогал им в старости? Но разве это — не корысть? Именно для этого люди заводят детей? Как странно, как страшно...».

Он переехал из города в деревню, на первый этаж. И ему ужасно не понравился базар на скамейках. И стар, и сред, и млад вместе либо чередуясь квартирами, этажами выходили на улицу подле дома, и усаживались чесать языками, и их посиделки могли длиться часами.

— Не работают они все, что ли? — Возмущался тот, кто родился старым и вёл жизнь затворника, пенсионера. — Форточку не откроешь, п...дят и п...дят! Рот не закрывается...

Он подошёл к окну и рявкнул:

— Язык не болит? Все сплетни собрали? Всем кости перемыли? Язык без костей... Не обязательно произносить вслух всё то, что вертится в голове.

Сидящие в недоумении начали переглядываться между собой и даже крутить у виска. Он же закрыл окно, задёрнул занавеску и удалился восвояси.

И здесь, и здесь его ждали новшества: едва он въехал в новый дом, как тут же кто-то отремонтировал лавочку у подъезда, кто-то поставил ночной уличный фонарь, кто-то покрасил дом с внешней стороны — именно в той части, где жил он. Что самое интересное — до его переезда сюда никто здесь ничего не строил — ни сухие ветви не спиливал, ни газон не скашивал, и даже не подметал; информация достоверная. Его ждали?

«Я всем несу обновление, они буквально заряжаются от меня!», сетовал он. «Они питаются моей энергетикой, тогда как я сам буквально разваливаюсь по частям. Ещё, после разговора с людьми я чувствую себя несколько утомлённым».

В дверь опять кто-то постучал. Он был в это время в наушниках, и дверь его комнаты, к тому, же, была закрыта. Тогда кто-то постучал громче, словно на 100% был уверен в том, что хозяин квартиры сейчас находится дома.

Он сделал вид, что его нет; погасил свет, сделал звук телевизора тише. Но пришелец оказался настойчив: дошло до того, что постучали в стёкла, ведь первый этаж, и до них, если привстать на цыпочки, можно запросто дотянуться.

В бешенстве он поднялся и разъярённо прошествовал к двери, отперев её.

— Чё надо??? — Рявкнул он. — Культурные люди предварительно созваниваются! Что за невоспитанность, что за фамильярность, что за бестактность, что за наглость, что за моветон стучать по оконному стеклу? А если меня нет дома? Так только дикари себя ведут...

«Может, я в туалете? Может, я уехал в город? Может, я ушёл в магазин? Почему люди не подумали об этом? А может, я просто никого не хочу видеть... Следует читать между строк! Но этот дурацкий менталитет... Колхоз... Сразу видно, что не Европа!».

Дверью просто ошиблись, но ошибались соседи так часто, что это надоедало.

Новшества были не только в жизни реальной, но и в жизни виртуальной: Windows 10 регулярно и агрессивно ставила обновления без его, пользователя, ведома. Как же неприятно, когда ты сидишь, работаешь за компьютером, а тот вдруг без спроса, сам по себе отключается и перезагружается. И попробуй на какую-нибудь клавишу нажми — сбой, откат и прочие неприятности обеспечены.

Он связался со службой поддержки:

— Какого х основная программа на моём девайсе так чудит? Я не просил её об этом!

— Некоторые из обновлений являются важными, и... Да, и вообще, один вы только жалуетесь! Это же, наоборот, хорошо...

— Хорошо кому? Если прежняя версия являлась стабильной, исправно работала — к чему её обновлять? Её и её компоненты. Если мой браузер отображает все веб-страницы, как и раньше — смысл этих обновлений? Они мне мешают, они мне не нужны... Не вижу повода для того, чтобы в очередной раз, лишний раз обновлять свой браузер!

«Не люблю новое; старый конь борозды не портит».

Знакомые однажды упрекнули его в том, что он ходит в одном и том же.

— Ты уже лет десять, наверное, носишь один и тот же свитер! Обновил бы гардероб свой... Глядишь — и девушки стали бы обращать внимание.

— Чем вас не устраивает моя одежда? — Вскипел он, обидевшись. — Она грязная? Она рваная? Я одеваюсь для себя...

Однажды у него спросили, как у него на личном, на что он ответил «прекрасно».

— И как её зовут? — Округлили глаза те, кто спрашивал.

— Кого — её? — Не понял он.

— Тогда — его? — Настал черёд удивляться остальным.

— Послушайте, — Начал он. — Во-первых, я не обязан ни перед кем отчитываться о своей личной жизни; во-вторых, что за стереотипное мышление? Кто вам сказал, что если я говорю «прекрасно», то это обязательно значит, что у меня кто-то есть? Конкретно лично для меня «прекрасно» означает, что я один, и это для меня прекрасно. Почему? Потому что свобода, потому что высыпаюсь, потому что никто не треплет мне нервы. А если будут все эти жёны и дети — всего вышеперечисленного не будет. Это для вас семья и брак — неоспоримые ценности, а вот для меня — нет. Почему я должен быть таким, как все? Почему я должен поступать, как все? Почему я должен жить, как все? У меня своя голова на плечах; стадному чувству не подвержен.

Отныне между ним и всеми ними — холодная война; зато он отстоял свою позицию, своё мнение, свою точку зрения. Они же не могут быть нейтральными, как он: не получилось сдружиться — теперь тихо (а то, и открыто) недолюбливают.

«Смотри-ка, не поздоровался; смотри-ка, не подал руки... Я обязан? Кто они все мне? Вот на Западе люди даже не знают, кто у них соседи; надо мне уехать туда!».

— Не идёшь на дискотеку? — Спросили у него однажды в школе.

— Нет. — Отрезал он.

— Почему?

— По кочану. Я не люблю танцы, я не умею танцевать и не хочу учиться им. Я нахожу все эти телодвижения странными и непонятными; я не нахожу в них ничего занятного. Ерунда какая-то...

— Ну, все же идут!

— Кто — все? — Смеясь (что для него была большая редкость), спросил он. — Я — не все, и таким, как все, не буду никогда. Я такой, какой я есть. А вы? Вы идёте туда только потому, что все идут? Инстинктивно, рефлекторно? Все будут прыгать со скалы в пропасть — вы тоже прыгнете? Как мне надоела эта усредниловка, эта совковая уравниловка...

Физическая культура была самым ненавистным (помимо скучной «цифры-цифры» алгебры); так и просидел всё время на скамейке, пока все остальные играли с мячом.

— Ты так ничему и не научишься! — Журил физрук. — Даже пару раз подтянуться не можешь!

— Оно мне надо?! — Насмешливо ответствовал тот, к кому обращался тренер. — Зачем мне это? Я что, в мастера спорта собираюсь? Или о медали золотой мечтаю?

«Может, мне лень? «Президентские тесты»... А сам президент смог бы выполнить все эти упражнения? Прыгать через козла, прыгать в длину, пробежать стометровку за определённое время, или лезть на этот грёбаный канат? Который сто лет мне обос...ся. И вообще, у меня плоскостопие! Но врачи, видя это, зная также о том, что я в толстых очках, и что у меня на высоте темнеет в глазах, а при беге сильно колет левый бок и привкус крови во рту, всё равно пишут в медкнижке «здоров»...

Амёба, эгоист и ленивец проследовал на свой любимый диван, дабы разлечься на нём, как следует — вот, именно так; теперь уютно и комфортно, а это — самое главное. Он родился старым, он любит ничего не делать.

«Я не хотел рождаться. Если б я только знал, что я настолько буду несчастлив, что не смогу нигде приткнуться, найти себя в этом мире, то я бы никогда не родился! Я никогда не хотел проживать свою жизнь, как все эти люди — напротив, я всегда хотел быть сторонним наблюдателем. Я настолько плохой человек, что, когда смотрю телесериал, то искренне сопереживаю главным героям, всем этим персонажам; я держу кулаки вон за ту пару влюблённых из фильма, и мне так хочется, чтобы у них всё получилось! Но я чёрств к людям реальным; я боюсь их излишнего любопытства. Я боюсь, что они зададут мне такие вопросы, на которые я не смогу (или не захочу) найти ответ. Я боюсь, что люди чем-нибудь, как-нибудь обидят меня, ведь на самом деле я крайне раним...».

Время шло, и сказанное, брошенное однажды слово настолько уязвило, настолько задело юного, ещё тридцатидвухлетнего, но уже глубокого старика, что он ответил так:

— Не переживайте. Проблем со мной не будет. Хлопот я не доставлю.

С улыбкой на лице он поднялся на крышу дома — того самого многоэтажного дома, в котором жил. С улыбкой на лице он в последний раз вдохнул полной грудью, и сиганул вниз, раскрыв руки, точно крылья.

Некоторые люди уже рождаются старыми; они стары душой, а единственными друзьями считают Сумрак, Тишину и Покой.