Блогтар
Штык. Глава 8-10
Глава 8
Купель.
Да! Да! Сейчас он точно знал, что не спит и на самом деле слышит близкий звон церковных колоколов. После чего, снова очень неожиданно, прямо перед ним появилось бородатое лицо, на котором он видит каждую седую волосинку. А потом, Юрий вдруг почувствовал, как его совсем ещё маленького младенца, взяли чужие большие, сильные руки и от этого очень испугался и заплакал. Этот страх не просто передался немолодому мужчине, лежащему в ящике. Сейчас он на самом деле был маленьким испуганным ребёнком и чувствовал, как тёплые слёзы текут по его щекам.
А потом, на самом деле человек ощутил запах воска и ладана, которые нельзя спутать ни с чем и снова услышал звон церковных колоколов. А когда поплыл на руках бородатого старика, перед его глазами замелькали стены и высокий потолок, расписанный ликами святых. И в этот момент, лежащий в полной темноте немолодой мужчина, наконец осознал, что с ним происходит: он глазами крохотного младенца видит свое собственное крещение в церкви! А потом был обжигающий холод воды купели, куда его окунал батюшка от чего, зашелся в крике настолько сильно, что всё исчезло и в ящике снова стало тихо и темно...
Дрожащей от только что, пережитого ладонью, мужчина провел по лицу смахнув шарики пенопласта…
Однако, он всё ещё продолжал чувствовать ледяной холод купели, который теперь проникал кажется, во всё клетки его тело. Это заставило его в тесном ящике с трудом снова натянуть спортивную куртку, застегнув её на молнию до самого подбородка и накинуть на голову мокрый капюшон. В этот момент Юрий наконец почувствовал, что воздух с силой бивший во время движения поезда ему в лицо, был необычно холодным с запахом снега.
Ему стало понятно: арктический циклон вызвавший бурю, принёс с собой сильное весеннее похолодание, которое каким-то поразительным образом связалось с видением крещения его младенцем в ледяной купели.
Теперь, внутри влажного от дождя ящика на самом деле было очень холодно, он никак не мог согреться. Хорошо осознавая, что в его положении для истощённого голодом тела, простуда равносильна смерти. Чтобы защититься от ледяных струй воздуха, бивших прямо в лицо, он начал затыкать отверстия в крышке ящика, разрывая на части попавший в руки пластиковый пакет. А потом, ему с большим трудом на ощупь, даже удалось засунуть мокрые ноги в кроссовках в ещё один пустой пакет. В этот момент он обнаружил, что оставшиеся полные бутылки с водой были тёплыми, сохранив ту температуру воздуха в ящике, которая была до дождя и резкого похолодания. Юрий тут же стал придвигать их ближе, обкладываясь ими с двух сторон как грелками и наконец немного согревшись уснул, не известно сколько времени проспав.
Вдруг, во сне, он снова почувствовал уже знакомый запах анаши, немытого тела, дешёвых духов. А ещё то, как сильные жёсткие руки того самого человека, которого он видел последним перед тем, как оказаться в ящике стали сжимать ему горло и душить, но из-за опущенной на глаза чёрной шерстяной шапочки, он никак не мог разглядеть его глаз…
В этот момент Юрий с трудом проснулся от того, что ему не хватало воздуха, с хрипом и болью в лёгких сделав глубокий тяжёлый вздох. Но стальные пальцы по-прежнему сжимали горло настолько сильно, что перед глазами поплыли разноцветные круги, он почувствовал, что начинает терять сознание. В этот момент мужчина на самом деле не просто испугался, его охватил настоящий животный ужас. Находясь в полной темноте, не понимая, что происходит, он схватил себя за горло, попытавшись сбросить чужие руки и не нащупав их, наконец понял, что ему не хватает воздуха. – Жизненно необходимый кислород, который человек вдыхает вместе с воздухом просто кончился в ящике, а углекислый газ, который он выдыхает смертелен для человека. Поняв это, мужчина судорожно зашарил руками перед лицом и нащупав скрученные пакеты, которыми спасаясь от холода сам же заткнул дыры, стал рвать их руками. При этом слыша характерный хруст почувствовал, как мелкие льдинки замёрзшей воды с другой стороны крышки ящика посыпались ему на лицо. Потом, приблизив рот к освободившимся отверстиям вплотную, он стал судорожно с силой высасывать из них воздух. Постепенно дыхание начало восстанавливаться, круги перед глазами исчезли, всё ещё очень холодный, хорошо насыщенный кислородом воздух снаружи ящика, быстро привёл его в чувство. И Юрий смог откинуться головой на бутылки с водой, в эту минуту наконец до конца осознав, какую ошибку совершил и насколько близок был к смерти. Во сне он мог просто потерять сознание и уже больше не очнуться! Да, этот урок он должен усвоить и запомнить – в его положении нельзя расслабляться ни на минуту и в дальнейшем нужно быть очень осторожным, обдумывая каждый свой поступок.
Он хорошо почувствовал прилипавшую к его телу мокрую куртку и спортивные штаны и то, что холод опять начал проникать в тело. Теперь ему не оставалось ничего другого, как снова затыкать отверстия пробками из полиэтиленового пакета, но на этот раз пару он оставил свободными.
В этот момент он вдруг вспомнил то, что случилось с ним накануне: Как большие сильные руки бородатого человека, подхватили совсем крохотного младенца, которым, когда-то больше полувека назад, был он сам. После чего, перед его глазами замелькали лики святых на иконах. А потом он почувствовал обжигающий холод купели…
Что это было, сон наяву или он просто сходит с ума, от постоянного воздействия тишины, темноты, наркотиков? Как к этому относиться? Бросить вызывать видения в себе, пробовать бороться с непонятым или же отдаться этому состоянию полностью. Возможно в этом и заключается его спасение? А может быть это прямая дорого к сумасшествию? Но, ведь он даже не мог предположить, что всё окажется настолько сложно и опасно.
…
После того, как Юрий вдоволь напился чистой дождевой воды, ему долго не хотелось пить. И только потом, в голову пришла мысль: вода которой он утолил жажду была уже точно, без наркотиков. Но, однако, он совершенно не почувствовал какого-либо изменения в своём состоянии. А его воображение продолжало работать и удивительным образом радовать живыми, яркими, счастливыми воспоминаниями детства и молодости.
Тогда, чтобы быть уверенным в том, что достаточно длительный период времени его организм находится без принудительной подпитки наркотиками, Юрий решил некоторое время маленькими глотками утолять жажду из той самой единственной бутылки, в которой ещё плескалась чистая дождевая вода. Через некоторое время он допил воду, но, однако, каких-либо изменений заметить так и не смог. По-видимому, присутствие наркотиков в его организме незначительно и поэтому не очень влияет на то состояние, в котором он теперь находится. Это обнадёживало и придавало уверенности, поскольку становилось понятно: наркотиков в воде, которую он пил маленькими глотками, было не так много, к тому же, теперь она была разбавлена дождевой водой.
С тех пор, Юрий внутренне перестал сопротивляться и бояться того состояния, при котором происходили вызываемые видения из его прошлой жизни. Однако, по-прежнему упорно пытался контролировать и управлять ими. Со временем это стало заметно удаваться и теперь уже часто увлекало настолько, что он отдавался воспоминаниям из своей прошлой жизни полностью. Таким образом, научившись заглушать тот первобытный ужас перед одиночеством и смертью, который в полной тишине и темноте ящика преследовал его прежде.
Эту главу я посвящаю памяти моего родного отца - Ломоносова Алексея Демидовича.
Глава 9
Из темноты в детство.
1
Поезд начал замедлять скорость, движение воздуха через отверстия в крышке ящика стало ослабевать, и он вдруг почувствовал тот самый запах, который нельзя спутать ни с каким другим. Так пахнет дым от жарко тлеющего кизяка, на котором летом во дворах посёлков и аулов готовят еду. У современных городских жителей, привыкших к искусственным ароматам духов, туалетной воды и дезодорантов, он часто вызывает отвращение. Но в полной тишине и темноте мужчина улыбается, потому что запах дыма сухого, жарко тлеющего коровьего навоза, как-то удивительно и странно, клочками вырывая откуда-то из самых дальних глубин памяти дорогие его сердцу воспоминания и хаотически перемешивая их, возвращает его Юрия Алексеевича Левина-уже немолодого мужчину, в далёкое детство.
…
Родился он в большом посёлке расположенном рядом с горами, в котором в то время очень дружно жили казахи, русские, поляки, корейцы, немцы и люди многих других национальностей, высланные ещё во время войны. А также, приехавшая со всего Советского Союза, молодёжь для освоения целины, создававшая свои семьи.
…
Сейчас, Юрий неожиданно увидел себя маленьким, очень загоревшим мальчиком в трусах, на ногах которого, старые изодранные китайские кеды. Он стоит в толпе пацанов большинство из которых старше его, все они с нетерпением вглядываются туда, где неровная грунтовая дорога теряется в предгорьях. Наконец, у самой подошвы высокой знакомой горы с двойной вершиной, похожей на горбы верблюда, километра за два от крайних домов посёлка, показалось пыльное облако, начинающее медленно увеличиваться и приближаться. Увидев его, ватага мальчишек уже не может сдержаться, и с визгом, свистом и криками, по разбитой колее, бежит навстречу молочно – коричневому облаку…
В то время у мальчишек живущих в посёлке было настоящее спортивное состязание – кто первым добежит до общественного стада, возвращающегося вечером с горных пастбищ, чтобы пригнать свою корову во двор…
Мужчина улыбается – да, тогда в далеком детстве он бегал очень быстро, обгоняя одного за другим всех пацанят, и тех что были младше его, и гораздо старше, а когда остальные оставались позади, он испытывал настоящий восторг. В такие минуты маленькому Юрке казалось, бежит он настолько стремительно, что стоит только ещё чуть-чуть напрячься, и оторвавшись от земли он замахав руками, наконец полетит.
---
– Как странно устроен человек… – думал Юрий. Любовь к бегу в нём осталась навсегда, а это удивительное, восторженное предчувствие полёта наяву, связанное с бегом, потом уже никогда не оставляло его. Юрий был уверен, именно эти воспоминания были связаны с тем, что даже став уже не молодым человеком, он всё ещё часто по ночам летал в своих снах. А утром вставал с хорошим настроением, с удовольствием пробегал свой семикилометровый маршрут, а потом долго, почти физически ощущал состояние полёта и, наверное, поэтому весь день у него был особенно удачным и счастливым…
…
В последний раз резко дёрнувшись вагон остановился, однако, такой знакомый горьковатый запах дыма горящего кизяка, легко проходящий через отверстия в крышке ящика, продолжает вызывать в его воображение живые картинки далёкого детства.
Сейчас, прямо перед собой, он видит такую до боли родную улыбку на лице отца, с узкой марлевой повязкой и проложенным внутри неё толстым слоем ваты. Повязка проходит под правым ухом, наискось через высокий лоб и аккуратным узелком завязана на затылке, закрывая и маскируя ужасающую, до конца не заживающую рану – отсутствие правого глаза и части височной кости.
Белая повязка с ватой впитывала гной, но уже к обеду на ней начинало проступать желто-красное пятно и её приходилось менять два, три раза в течении дня…
…
Когда-то, ещё в тридцатых годах прошлого века, ранней весной, его бабушка спасаясь от голода, унесшего за одну зиму жизни мужа и троих её детей, держа за руку своего единственного оставшегося в живых старшего сына – подростка, из города пешком за сто двадцать километров, пришла на это место. Небольшой посёлок назывался Кара-Кастек, что в переводе с Казахского значит чёрная кость, в котором было несколько десятков саманных домиков. Они вдвоём поселились сначала в шалаше, бабушка продала единственную оставшуюся как память о муже вещь – серебряные часы. На эти деньги вдвоём с маленьким сыном, будущим отцом Юрия они жили и даже за лето смогли построить небольшой домик, глину для которого брали тут же рядом у подошвы холма, размешивали её с водой добавляя коровий навоз и солому, а потом сушили саманные кирпичи на жарком летнем солнце.
Сейчас Юрий, лёжа в ящике, до мельчайших деталей увидел перед собой ту самую избушку, где с самого раненого детства жил с бабушкой – Марией, которую в посёлке все взрослые и дети звали просто по отчеству - Ивановна.
Со временем, в уже сильно разросшемся посёлке, у людей стала появляться возможность строить большие дома. Однако, их маленькая ладно сложенная глинобитная избушка с земляной крышей, никогда не выглядела убогой и даже наоборот, считалась в посёлке достопримечательностью. Поскольку была всегда свеже побелена, а вокруг окон руками бабушки, искусно расписана разноцветными яркими цветами, мифическими животными и птицами. Напоминая праздничный торт из взбитых сливок, издалека привлекая внимание и вызывая улыбки на лицах людей. Во дворе, как и у остальных людей, живших в посёлке, огороженном глиняным дувалом в половину человеческого роста, всегда был порядок. Рыжая корова – Зорька, выглядела самой упитанной и ухоженной, на удивление и даже зависть остальным хозяевам, давая намного больше молока, чем любая другая в общественном стаде.
…
Вернувшись домой после продолжительного лечения в госпиталях, отец работал главным механиком. Круглый год на Газ-69 он с шофёром мотался от колхозных мастерских к отдалённым станам. Несмотря на тяжёлое ранение, отец был жизнерадостным человеком. Обладая очень редкий чертой характера, даже в самых тяжёлых, казалось тупиковых ситуациях, находить выход и положительные моменты, легко непринуждённо шутить, поднимая настроение общавшимся с ним людям и поэтому, его всегда с нетерпением ждали. Во время весенней, летней и осенней целинной страды, месяцами Юрка почти не видел отца, которого очень любил.
После продолжительной болезни и ранней смерти матери, от её родственников, отец переехал жить в их домик и с того времени Юрка стал видеть его гораздо чаще.
…
По словам бабушки в школе она никогда не училась, однако, умела разговаривать на французском языке!!! Работала в сельской библиотеке, а долгими зимними вечерами сделав домашнюю работу, сидя за столом у керосиновой лампы любила перечитывать русских классиков, поскольку летом для этого у неё просто не оставалось времени. В те далёкие непростые послевоенные времена, в сельских школах ещё не хватало учителей. И какое-то время бабушка даже учила грамоте детей в местной начальной школе, а ещё в поселковом клубе, который в обычное время был кинотеатром на новогодних ёлках, играла на пианино?!
Но это была не последняя загадка, удивлявшая людей, знавших эту женщину. Бабушка хорошо разбиралась в местных медоносах и времени их цветения, а летом заготавливала лекарственные травы.
Пасечники в округе, ещё зимой наперебой друг другу приглашали Ивановну летом вдвоём с внуком пожить в горах на совхозных пасеках. Почти все они в один голос утверждали и даже клялись, что она знает какие-то заветные слова и заговоры, умеет лечить болезни, нападающие иногда на пчёл и те её за это, любят и никогда не жалят.
…
В их домике, из двух маленьких комнаток, всегда были люди, которые обращались к бабушке с болезнями, она учила их делать целебные отвары и настойки. Но чаще к Ивановне приходили за советом со своей бедой, горестями и обидами и для каждого человека она находила нужные слова. При этом с казахами она разговаривал на их родном языке, который знала очень хорошо. Бабушку уважали, и молва о ней разнеслась не только в их родном посёлке, но других колхозах на несколько десятков километров в районе…
…
Сейчас лёжа в темноте ящика с открытыми глазами, Юрий вдруг увидел то, что казалось уже давно должно было начисто стереться из его памяти: комнату в их маленьком домике, крохотное окошко, наглухо вмазанное в толстую саманную стену размером с форточку, какую в наше время, ещё можно увидеть в панельных домах старой постройки.
За деревянным, грубо сколоченным столом, на длинной прочной скамейке сидит бабушка, без платка на голове, по своей привычке положившая натруженные кисти рук с выпирающими чёрно-синими венами на колени.
По тому, что видит бабушку снизу в верх, Юрий понимает: он ещё совсем маленький мальчик, который находится рядом, на той же самой длинной деревянной лавке. Напротив, возле стены сидит ещё не старый, большой, могучий красивый мужчина. Юрий тут же узнал его и лёжа в своём ящике улыбнулся, это был председатель колхоза Егор Пантелеевич, которого за большие тёмные пышные усы, поселковые мальчишки звали Чапай. Это был весёлый человек-балагур, любивший рассказывать матершинные анекдоты.
Перед председателем на тарелке мытый зелёный лук, малосольные огурцы, варёные яйца, розоватое сало, нарезанное тоненькими, почти прозрачными пластинками, а ещё бутылка водки. Правой рукой Чапай берёт со стола поллитровку магазинной «Московской», которую в те времена пили только по особым случаям. После чего круговыми движениями разматывает и в просвет окна, через тёмно-зелёное стекло, с восхищённой детской улыбкой на усатом лице, разглядывает стремительное завихрение пузырьков. А потом, быстрым отточенным движением профессионального фокусника, кажется совсем не сильно, левой ладонью бьёт бутылку по донышку и картонная пробка, напрочь залитая коричневым сургучом взрываясь, как по волшебству, вылетает из горлышка. Чапай наливает водку в маленькие стеклянные рюмочки и тут же залпом опрокидывает одну в широко открытый рот. После чего закусывает хлебом, салом при этом громко аппетитно хрустя огурцом и зелёным луком. Потом с улыбкой человека, получающего особое удовольствие от начинающего разливаться в организме алкоголя, внимательно разглядывает бабушку и маленького Юрку.
– Всё думал Ивановна, на кого похож мальчонка, вроде бы на твоего сына Алексея как-то не очень и на мать Ольгу тоже не сильно. А сейчас вот прямо перед собой вижу вас обоих и понимаю, внук то, твоя копия и даже маленькая родинка между бровей таже. После этих слов Чапай с доброй улыбкой и смешной гримасой на усатом лице, надув щёки, шевеля усами и выпучив глаза подмигивает маленькому Юрке и тот громко смеётся. Усатый дядька снова берёт бутылку и протягивает бабушке, но от второй она уже отказывается. После чего он наливает себе и через несколько минут по раскрасневшемуся лицу и широкой улыбке становится понятно - у Чапая явно поднялось настроение.
– Я ведь с утра пришёл не просто так, а по поводу лекции по научному атеизму, что в клубе вчера вечером перед кино и танцами была. Понимаю, лектора из города нам по разнарядке хоть и с научными званиями, но совсем никудышного прислали. К тому же уж больно слабеньким оказался, выпил с бригадиром не больше пол стакана самогонки, по бумажке читал, а язык всё равно заметно заплетался. А когда ты Ивановна стала вопросы задавать, а он как двоечник в классе перед учительницей покраснел и начал невпопад отвечать, тут вообще конфуз вышел, целый час в клубе смех такой стоял, как будто фильм «Весёлые ребята» показывают или сатирик Райкин выступает. Не поверишь, Ивановна сегодня все люди, что мне встречаются только и спрашивают, будет ли лекция, потому что хотят прийти в клуб и послушать, как ты городскому профессору станешь вопросы задавать. А лектор то уже с утра прибежал ко мне домой, худой, бледный, очки на нос постоянно сползают, валидол под язык положил, детей своих маленьких вспомнил и взмолился. Уж больно жалостно и слёзно уговаривал, чтобы я попросил тебя Ивановна на сегодняшнюю лекцию вечером не приходить, а потом даже поклялся, что уже завтра утром из нашего посёлка уедет.
– То, что этот человек про своих детей вспомнил – хорошо, значит не совсем потерянный, Бог ему судья – с доброй улыбкой на лице в знак согласия кивнула головой бабушка.
– Ну и хорошо, вот за это я и выпью ещё – оживился Чапай и налив из бутылки опрокинул в себя ещё одну рюмку. – А вот скажи Ивановна – поставив локти на стол и оперевшись подбородком на сложенные кулаки, внимательно смотрит он на бабушку – почему ты такая разная? – В огороде работаешь так, что ни одной бабе в посёлке за тобой не угнаться. Хозяйка хорошая, в доме у тебя порядок и в колхозной библиотеке всё по полочкам да стеллажам разложено, и каждая книжка в каталоге учтена. Ещё больных лечишь травами так, что к тебе даже из соседнего района приезжают. Люди тебя уважают, а некоторые почти святой считают… – после этих слов председатель надолго задумался глядя в маленькое окошко, а потом снова посмотрел на бабушку. – Нет Ивановна, не встречал я в этой жизни настолько удивительной женщины. Ведь есть и такие люди, которые ведьмой тебя считают. Теперь уже по мягкому блеску глаз Чапая и едва заметной странной задумчивой улыбке, стало понятно, что он явно любуется сидящей напротив женщиной…
На самом деле, несмотря на тяжело прожитую жизнь, смерть мужа и потерю троих детей, его родная бабушка всегда выглядела гораздо моложе своих лет, привлекая мужчин не только стройной не по годам фигурой. Сейчас Юрий, уже сам давно разменявший шестой десяток лет, видит бабушку прямо перед собой и улыбается лёжа в своём ящике. Черты её обветренного, загоревшего на солнце лица, с заметными лучиками морщин возле глаз, конечно нельзя было назвать безупречно правильными. Однако, тот очень своеобразный, богатый внутренний духовный мир, отражаясь в глазах, и особенной удивительной, доброй улыбке, делал эту женщину не похожей ни на какую другую и невольно притягивал к себе взгляды мужчин.
– Неужели ты Егор Пантелеевич – председатель колхоза, веришь в то, что глупые бабы болтают. Ведь тебе, как фронтовику, коммунисту с большим стажем и депутату верховного совета вроде, как и не положено.
– А знаешь Ивановна, мы с тобой в этой комнате одни, поэтому скажу тебе правду – Верю! И даже могу рассказать почему …
Выражение лица Чапая стало задумчивым, он замолчал, взглянул в окно, а потом прокашлявшись в кулак и как будто наконец решившись, заговорил глухим голосом. – Жена Полина младше меня на десять лет, детей у нас трое. Много денег она в сельпо на свои наряды тратит, а я ей не запрещаю, пусть будет самой красивой в нашем посёлке… – После этих слов Чапай тщательно разгладил усы, потом указательным и большим пальцами правой руки, закрутил их на концах вверх и усмехнулся, – я любой молодухе в нашем совхозе, если только раз подмигну, бегом прибежит и на всё согласна будет. А сейчас смотрю на тебя Ивановна, платье хоть и опрятное, но старое и заштопанное, ты в нём одном зимой и летом ходишь, а ещё старше ты меня на целых пятнадцать лет…
Чапай снова замолчал и опустив голову из-под мохнатых бровей посмотрел на бабушку, пытаясь заглянуть в глаза, после чего тяжело вздохнул. – Часто ловлю себя на том, что думаю о тебе. Жена уже давно стала замечать, что я старый дурак, по ночам во сне зову тебя. А когда однажды сказала мне об этом, я конечно вспылил, хоть и понимал – права она, женщину не обманешь, она селезёнкой чувствует. Другой раз, когда узнал, что это моя Полина про тебя слухи распускает, всем бабам шепчет, что ты настоящая ведьма и меня приворожила, по горячке врезал ей, хотел в ухо, да маленько не рассчитал и она неделю с фонарём под глазом ходила.
А злюсь я не на неё, а на себя самого потому, что ничего с собой поделать не могу, но точно знаю одно, если бы ты только поманила пальцем, бросил бы жену детей и помчался за тобой хоть на край земли…
В эту минуту видя выражение лица председателя совхоза, который в то время был моложе его сегодняшнего, Юрий хорошо понял, что на самом деле это были главные слова ради которых он в тот день и пришел в их дом.
…
С трёх лет бабушка стала брать маленького Юрку с собой, однако он точно знал, она всегда отказывалась, чтобы их с внуком довезли до пасеки на машине или лошади. Рано утром, ещё до восхода солнца, она будила его, надевала себе на плечи приготовленный с вечера мешок, и они вдвоём пешком медленно шли в горы, навстречу ослепительно-белым снежным вершинам...
Он увидел себя совсем ещё маленьким мальчиком, держащим двумя руками бабушку сзади за подол широкой юбки, который шел вслед за ней по узкой тропинке среди буйной зелени. И с улыбкой на лице подумал, что теперь то он уже точно знает: его любовь к горам и бегу, наверное, берёт своё начало с этого воспоминания.
2
В начале лета того года, когда Юрка должен был пойти в первый класс, случилась беда. Однажды прямо в машине из глубокой незаживающей чудовищной раны отца, открылось сильное кровотечение. Его привезли в местную амбулаторию, где фельдшер тут же заявил, что больного нужно транспортировать в город, и дорога каждая минута. В машине быстро отвинтили и убрали переднее пассажирское сиденье, на место которого положили несколько слоёв кошмы и матрасов. Бабушка наказала соседям, чтобы на время взяли Юрку к себе, и присмотрели за хозяйством, потом расположилась на заднем сиденье положив на колени голову отца, рядом сел фельдшер. Все пять часов, пока машина ночью при свете фар ехала по плохой дороге осторожно, чтобы не трясло потерявшего сознание отца, объезжая ямы и ухабы, бабушка промывала перекисью водорода и протирала ватой и бинтами страшную глубокую кровоточащую рану своего единственного сына.
Когда уже под утро приехали в город и наконец оказались в госпитале, бабушка не доверяя санитаркам сама помыла всё ещё находящегося без сознания отца. А утром следующего дня, когда тот наконец открыл единственный глаз, то первой увидел свою мать, поправлявшую одеяло на его кровате.
В те времена отношение к ветеранам Великой Отечественной Войны было очень ответственным и серьёзным. Больного повезли на рентген и стали готовить к операции.
Уже на следующий день, в сопровождении нескольких врачей и санитарок, держа в руках рентгеновские снимки, в палату зашел знаменитый, в то время в республике, пожилой профессор - нейрохирург. Подойдя к кровате, большой рыхлый человек с толстым ноздреватым носом и крупными чертами лица, поздоровался с отцом за руку и со стоявшей рядом бабушкой, которую внимательно с улыбкой долго разглядывал и только потом сел на стул.
– Ну что батенька, знаю ты фронтовик, герой, кавалер двух орденов Отечественной Войны, поэтому буду говорить с тобой откровенно, на чистоту… – профессор стал просматривать в просвете окна снимки – Да брат, удивил, за эти годы видел я много разного, но твои раны особенные проникающие, с потерей части мозгового вещества. Однако плюс к этому ещё не меньше ста мелких осколков осталось, мы тебе их с помощью магнита постараемся вытащить. Однако, один самый крупный, размером с ноготь указательного пальца, пролетел внутри черепной коробки вдоль по касательной и теперь находится в затылочной части – профессор ткнул пальцем в снимок – Этот осколок уже оброс костной тканью и его вообще трогать нельзя. Задал ты задачку… – покачал головой профессор – По всем показателям рана у тебе с жизнью несовместимая и умереть ты можешь прямо во время операции…
Сейчас Юрий увидел, как после этих слов отец, неожиданно для профессора, опираясь локтями сам поднялся на подушках выше, а потом рассмеялся, весело блестя единственным глазом.
– Я, профессор, должен был умереть в ту самую секунду, когда рядом разорвался снаряд от немецкого миномёта и мне вышибло глаз вместе с куском черепа. А потом, ещё несколько раз, когда шесть суток лежал на спине совсем рядом с проволочными заграждениями, часто теряя сознание. Помню, как однажды пошел сильный дождь, отчего я очнувшись с трудом всю ночь широко открыв рот капля за каплей глотал воду, но так до конца и не смог утолить жажду. А днём, когда от звуков разрывов снарядов иногда приходил в сознание вокруг шел бой. Сначала наступали фашисты, потом наши, а когда увидел немецкий танк, который с лязгом двигался прямо на меня - приготовился к смерти. Скажу честно, в тот момент с облегчением подумал, что через секунду избавлюсь от мучений, но танк неожиданно развернулся и объехал меня обдав грязью и копотью. Видно немец механик танка, разглядел у меня на поясе те несколько гранат, уже снаряженных запалами, которые я перед тем разносил по дальним пулемётным точкам, ведь они могли с детонировать и разнести гусеницы его машины вдребезги…
В этот момент отец замолчал глядя в окно, задумавшись о чём-то своём и в палате наступила тишина, которую не решался нарушить даже профессор, а потом всё так же глядя на бездонное небо за оконным стеклом, снова заговорил – Наши разведчики ночью возвращались с задания и услышали, как кто-то тихонько застонал, они то и приволокли меня на перевязочный пункт. Вот тогда от санитара, увидевшего моё развороченное, с чёрной коркой засохшей крови и грязи лицо, я впервые и услышал слова – у этого лейтенанта рана несовместимая с жизнью, напоите его водой и поставьте носилки рядом с палаткой, через час, два он всё равно умрёт.
Но к удивлению полевых врачей, я пролежал ещё двое суток, так что когда приехали несколько грузовых машин и раненых стали отправлять по госпиталям в тыл, меня тоже положили в кузов, а потом везли ещё несколько часов.
Когда я оказался в прифронтовом госпитале то, первые слова, которые услышал от доктора – рана не совместимая с жизнью. – В тот момент я сам чувствовал, что умираю, часто терял сознание, страшно тошнило, выворачивая пустой желудок. В том самом госпитале меня впервые за всё это время помыли. После налёта немецкой авиации рентген не работал, поэтому врачи, положив на хирургический стол, решили просто осмотреть мою рану. И в этот момент совсем ещё молодая санитарка, почти девочка, с детскими рыжими веснушками на лице, показала пальцем – Там в глубине что-то зеленеет – уже старый, седой доктор в медицинской маске, сняв очки и нагнувшись, стал разглядывать рану.
– Действительно осколок, но по виду и цвету какой-то странный, такого я ещё не видел, его нужно немедленно вынуть. Раненый очень слаб и может не выдержать болевого шока, сделайте ему укол и приготовьте маску с хлороформом…
Очнулся я уже утром, открыл свой единственный глаз и понял, что лежу в кровати в чистом белье, на белых простынях в большой палате, где переговариваются между собой несколько раненых. В этот момент дверь открылась, вошел тот самый врач, что меня осматривал и сев рядом стал изучать мой военный билет, который всегда был в нагрудном кармане гимнастёрки.
– Сейчас как раз время познакомится, тебя я знаю, зовут Алексей, а меня Василий Степанович. – Потом он попросил пошевелить сначала пальцами на руках, а потом на ногах и хотя у меня это едва получилось, однако доктора это настолько удивило, что он даже покачал головой – Как ты себя чувствуешь Алёша?
– Лучше, боль как будто немного отпустила, но главное, сильно тошнить перестало – посмотрел я на молоденькую медсестру и попросил у неё попить. Доктор сам осторожно приподняв мою голову, дал напиться из стакана холодной воды и обратился к девушке.
– Когда станете делать раненому перевязку, подушку тоже замените, эта почти насквозь промокла от пота – потом, он снова с улыбкой на лице посмотрел на меня. – А знаешь Алёша, ведь мы с большим трудом сумели вынуть из твоей раны какую-то штуковину неизвестного происхождения, уж больно крепко она засела в глазнице. – После этих слов доктор достал из кармана халата небольшой увесистый свёрток, развернул марлю и у него на ладони оказался продолговатый кусочек металла сине-зелёного цвета, размером в несколько сантиметров.
– Тоже мне «предмет неизвестного происхождения», – отца почему-то рассмешило незнание доктором простых вещей – это же покорёженный и помятый медный болт вместе с гайкой, такими крепится головная часть немецкого миномётного снаряда к хвостовому оперению.
– Медный! … – поразился Василий Степанович и стал внимательно разглядывать болт, царапать ногтем, нюхать его, а потом, даже попробовал на язык, после чего сморщившись сплюнул – Действительно медь, но тогда, я вообще ничего не понимаю! – доктор снова стал меня внимательно разглядывать, щупать пульс на шее, забрал из рук медсестры сопроводительные документы и долго их изучал, а потом с удивлением на лице взглянул на меня – Ты лейтенант окончил семь классов, а потом ещё офицерское училище и, наверное, слышал, что отец Владимира Маяковского умер от заражения крови только потому, что случайно медной иголкой уколол палец. Этот тяжёлый металл становится смертельным ядом, если попадает в человеческий организм и начинает окислятся. Судя по записям в документах, ты две недели назад получил ранение в голову, с утратой фрагмента височной кости и части головного мозга. По всем показателям, это уже само по себе просто не совместимо с жизнью. И уже совсем поразительный факт заключается в том, что всё время, этот предмет покрывался зелёной патиной рядом с мозгом, активно отравляя организм. Думаю, именно потому, что этот кусок меди вынули из раны, тебя и перестало тошнить. По-другому как чудо — это просто нельзя назвать! Немедленно выбросить в помойное ведро! – доктор протянул кусочек искорёженного металла медсестре.
– Не надо выбрасывать – через боль с трудом улыбнулся отец взглянув на доктора, – положите под подушку в хозяйстве пригодится… – после этих слов в палате наступила полная тишина, а потом один из раненых на кровате рядом засмеялся, его поддержал другой, после чего уже громко смеялись все люди, находящиеся вокруг.
– Говоришь – в хозяйстве пригодится… – вытирал марлей выступившие от смеха слёзы доктор – Молодец Алёша если шутишь, значит ни смотря ни на что, жить будешь… – на этом месте отец замолчал, посмотрев на сидевшего рядом уже не молодого мужчину в пенсне и белом халате.
– Ну и что-же было потом? – в этот момент стало понятно, что сидевшему рядом на стуле профессору на самом деле было интересно услышать историю до конца.
– Меня отправили в глубокий тыл и в первом же госпитале наконец, сделали рентген, а увидев те самые осколки, что Вы сейчас разглядываете на снимке очень удивились тому, что я ещё жив.
Сейчас я даже не могу сосчитать, в скольких госпиталях за три года мне пришлось побывать и почти в каждом, врачи говорили или давали понять, что моя рана не совместима с жизнью, а осколки те, что остались, если не сильно беспокоят, до времени лучше вообще не трогать.
– Да… – задумался профессор снова щупая пульс на шее отца – война то уже кажется давно закончилась, а сюрпризы и загадки после себя оставила – и снова отец улыбнулся, внимательно разглядывая профессора единственным глазом.
– Загадки говорите… а ведь за все годы, со дня ранения несмотря на осколки в моей голове, я всё же сумел выжить, встать на ноги, поработать, принести пользу людям... – отец взглянул в окно, где буйно зеленела листва деревьев – а главное, был счастливым, влюбился женился, родил сына, дал ему свою фамилию, продлив наш род, а это профессор поверьте мне на слово, не мало. А ещё, за все эти годы я понял – медицина и доктора конечно нужны, без них никак нельзя и за это я их очень уважаю, однако, они не решают главного – кому жить на этом свете…
После этих слов отец нащупал у себя на груди и достал образок Девы Марии с младенцем Иисусом – Эту иконку дала мне мать, когда провожала на фронт и хотя я коммунист, однако она всегда была у меня под гимнастёркой, никогда её не прятал от глаз своих старших по званию командиров и солдат, и меня за это уважали… – В этот момент бабушка подойдя с другой стороны кровати поправила одеяло и нагнувшись поцеловала отца, а тот в ответ поцеловал её руку.
– То, что ты Алексей счастливый человек — это бесспорно, жена у тебя красавица, – теперь уже профессор откровенно с восхищением на лице разглядывал женщину. И снова уже в который раз отец рассмеялся, но теперь громко и задорно. – И опять ты профессор удивишься, ведь это и есть моя мать…
В этот момент Юрий в темноте ящика, поймал себя на мысли о том, что видел происходящее, но не со стороны, как на экране телевизора или видео магнитофона. А как будто с разных точек, глазами тех людей, которые участвовали в этом разговоре, отца, бабушку, профессора. На самом деле это очень увлекало, как будто он ещё раз проживал жизнь вместе с людьми, которых уже давно не было на этом свете.
Вот и сейчас он увидел, как после слов отца, пожилой мужчина покраснел как мальчишка вскочив на ноги, а потом стал усаживать бабушку на освободившийся стул…
Юрий снова нащупал у себя на груди образок. Эта нательная иконка принадлежала бабушке, а потом всё время была на фронте на груди под гимнастёркой отца. А сейчас уже он, лёжа в тесном ящике, держит в руках и прикасается к ней губами. Образок Девы Марии с младенцем Иисусом связывает его с прошлым, матерью, отцом, бабушкой, которых уже нет на этом свете. А ещё иконка поддерживает в нём надежду на будущее, за которое, он находясь в этом ящике продолжает бороться, чтобы выжить, увидеть жену детей и внука, который уже скоро должен появится на свет.
…
На самом деле отец был прав, люди, которые считают себя вершиной эволюции, вынуждены признать, они не решают кому и сколько жить на этом свете.
Во время операции в госпитале, беспрерывно продолжавшейся в течении двадцати часов, из страшной раны отца хирургам удалось вынуть множество мелких осколков. Но осталось ещё больше двадцати, которые врачи так и не решились трогать…
В эту минуту Юрий почему-то вспомнил, как много лет назад, в газете «Советский спорт», прочитал некролог о смерти рапириста Владимира Смирнова. А уже позже узнал подробности несчастного случая, произошедшего 20 июля 1982 года на чемпионате мира по фехтованию с Матиасом Бером из ФРГ. У соперника сломалась рапира, единственный обломок пробил маску и через глаз нанёс травму мозга, восемь дней спортсмен провёл в коме, а потом не приходя в сознание скончался.
Обстоятельства этой трагедии поразили воображение Юрия. Он невольно вспомнил о своём отце, его страшных фронтовых множественных проникающих ранах в головной мозг и осколках, которые так и остались с ним навсегда. Кто тогда решал жить ему на этом свете или умереть, как это произошло с Владимиром Смирновым?
…
Однако, было что-то странное в том, что сейчас начало происходить с ним… Всё последнее время Юрий пытался разобраться и понять, что же находясь совсем рядом, тревожит ускользая от его внимания.
На самом деле он уже мог вызывать в своём воображении воспоминания, они были яркими, иногда очень короткими, но всегда продолжались только до какого-то определённого момента. Однако теперь уже он точно знал, что эти живые картинки обязательно придут позже, но почему-то происходит это всегда неожиданно. Примерно, как с его старыми фотографиями…
От его бабушки отца и матери осталось всего несколько чёрно-белых снимков. Он хранил их вместе с остальными семейными фотографиями в старой продолговатой шкатулке, из кедрового дерева. Сначала они просто лежали там толстой пачкой. С годами, уже цветных фотографий становилось больше, и они не помещались в высоту, поэтому Юрий стал ставить их вдоль удлинённой шкатулки, одна к другой. Обычно, оставшись дома один, он открывал шкатулку и начинал по одной наугад доставать фотографии. В такие моменты происходило удивительное, он вспоминал своё прошлое, отчего улыбка почти не сходила с его лица, а ещё совершенно терял нить времени и мог часами перебирать снимки.
Но однажды, ему срочно понадобилась фотокарточка жены в молодости и он долго искал её среди прочих. На самом деле, в общей пачке оказалось трудно найти нужную, в тот момент он решил, что фотоснимки, скопившиеся за всю его жизнь необходимо систематизировать.
Уже на следующий день, по дороге с работы, он купил большой дорогой фотоальбом и даже успел разместить два десятка снимков, заполнив первые страницы. Но уже вскоре оказалось, что ему почему-то, не интересно разглядывать фотографии переворачивая страницы одна за другой. Как будто, он смотрел один и тот же фильм про свою собственную судьбу несколько раз и уже заранее знал, что будет в следующем кадре. Новый альбом пролежал в шкафу не меньше полутора лет и всё это время у него ни разу не появилось желания открыть его, а потом Юрий сделал то, что в тот момент объяснить, с точки зрения логики, было нельзя – вынув фотографии перемешал их как колоду карт и снова поставил рядком вдоль, в своей шкатулке…
Да, да… именно так, как когда-то, он любил перебирать фотографии доставая их из шкатулки по одной наугад, сейчас приходят видения из его прошлой жизни.
– Старые фотографии… – произнёс Юрий вслух надолго задумавшись. Ему показалось, что пока ещё очень смутно, он начал догадываться, каким образом воображение выдавало воспоминания из уже прожитой жизни.
Но самое поразительное заключается в том, что он видит события, в которых не принимал участия. А ещё незнакомых людей, встречаться с которыми просто не мог, как например лицо профессора-нейрохирурга, которого не видел никогда в жизни или девочки-санитарки с рыжими детскими веснушками черты лица, которых смог бы сейчас описать подробно до мелочей...
В эту секунду Юрий наконец понял – именно это и было тем, что находясь совсем рядом, однако ускользая всё последнее время не давало ему покоя.
– А что, если Юнг прав – общее для всех людей информационное поле существует, а это значит он может научится им пользоваться – от этой мысли Юрий улыбнулся и почувствовав насколько сильно устал, закрыл глаза и тут же уснул…
Глава. 10
Гаргантюа и Пантагрюэль
Неизвестно сколько времени он проспал, а когда проснулся в полной темноте, поезд ещё стоял и запах дыма кизяка так же отчётливо чувствовался в ящике, однако, теперь к нему прибавился ещё едва уловимый, но такой с детства до боли знакомый и родной, аромат парного молока.
Юрий понял, что вагон стоит где-то совсем неподалёку от жилых домов, время не позже семи или восьми часов вечера, как раз, когда в деревнях доят коров. Эта мысль заставила его снова отдаться воспоминаниям о далёком детстве.
…
Через неделю после операции бабушка приехала в посёлок. Они продали корову вместе с телёнком и остальную живность, курей, уток поросёнка. Затем вдвоём выкопали картошку, урожай которой в том году был очень хорошим. А потом уехали в город, чтобы быть рядом с отцом, по которому Юрка сильно тосковал.
Жить было негде, бабушка временно стала работать санитаркой, в том самом госпитале где лечили отца и им выделили небольшую каморку без окна. Юрий всегда с теплом на сердце вспоминал это время, он был очень счастлив потому, что мог каждый день видеть отца.
Врачи сумели поставить его на ноги, но раз месяц отец должен был проходить медосмотр, а каждые полгода полное обследование в госпитале. Через военкомат его устроили мастером – гипсовщиком на заводе протезных изделий и на территории предприятия выделили крохотную комнатку в старом бараке.
Бабушка тоже не сидела без дела, устроившись сторожем-истопником в большой министерский гараж. Там же, они с Юркой и жили, в длинном узком помещении, с единственным маленьким зарешечённым окном. Посередине стоял деревянный столб, подпиравший заметно оседавшую, давно уже грозившую обрушиться крышу. Вплотную, во всю длину стены была сложена печь, которую зимой в холода нужно было загружать круглые сутки, отапливая весь большой гараж на десять легковых машин чтобы, не разморозить моторы.
Бабушке за зиму приходилось перетаскивать до двадцати тонн угля, а ещё золы и дров, а Юрка изо всех сил старался ей помогать.
Гараж и завод протезных изделий были рядом, всего в нескольких кварталах, а между ними находилась школа, лучшая в городе, куда пошел в первый класс Юрка, она и сейчас стоит на том же месте.
Обычно после занятий, он шел навестить отца. Протезный завод в те времена в городе был местом особенным, сюда со всей республики съезжались инвалиды войны. Жили они в общежитии, пока делали протезы рук и ног, а для тех, у кого был повреждён позвоночник, поддерживающие корсеты.
Да… сколько в своём далёком детстве Юрка видел изломанных, искалеченных войной мужчин и женщин. Некоторые были без ног, для них послевоенная промышленность страны выпускала специальные самодвижущиеся коляски, как с тремя, так и четырьмя велосипедными колёсами. Так, что люди могли передвигаться только с помощью рук, попеременно двигая вперёд и назад двумя длинными рычагами. Но были и такие коляски, которыми можно было управлять и двигаться только одной оставшейся рукой. Каждый день видя невероятные страдания и мужество с которым люди переносили их, Юрка понимал, как повезло, что у его отца остались целыми руки и ноги, а белая марлевая повязка всегда свежая и аккуратно завязанная наискось лба, совсем не портила красивые черты его лица.
…
Обычно проведав отца, Юрка шел к бабушке, где жил и спал на одной из двух старых узких железных кроватях, стоявших вплотную спинками вдоль противоположной стены так, что между ними, печкой и столбом можно было с трудом протиснуться.
Бабушка очень вкусно готовила и изредка, по мере возможности, баловала его чем-нибудь особенным, пельменями, блинами или оладьями. Но больше всего, по утрам перед школой, Юрка любил зажаренные в духовке крохотные румяные сухарики. Бабушка насыпала их на дно глубокой пиалы, а потом заливала холодным молоком. С детства знакомый хруст сухариков на зубах, до сих пор вызывает улыбку и будит аппетит. Сейчас увидев перед собой ту самую, большую синюю китайскую пиалу, с любимым для него в детстве завтраком, лёжа в тишине и темноте ящика, он остро ощутил знакомый запах и проглотил слюну. В этот момент почувствовав насколько голоден и от этого даже скрипнул зубами.
– Нет… он ещё раз должен напомнить самому себе: мысли о еде запретная тема…
…
С тех пор как Юрка помнил себя, бабушка всегда занималась его воспитанием. Это она, как-то совсем незаметно и неназойливо, в виде шутливой игры, с раннего детства стала учить его азбуке, а в пять лет он уже бегло читал. Бабушка, которая работала в поселковой библиотеке, тщательно отбирала и приносила домой книги. Это она привила ему любовь к систематическому чтению классической художественной литературы, которая осталась с ним на всю жизнь.
…
В первом классе, придя в гараж он обедал. Потом, бабушка убирала с их единственного маленького столика, стоявшего вплотную к окну, посуду и тщательно вытирала его влажной тряпкой. После, Юрка раскладывал учебники, тетради, ставил чернильницу и делал школьное задание на завтра.
…
Однажды зимой, когда он сделал уроки, бабушка достала из-под кровати старинный потёртый от времени саквояж с медными застёжками и замочками. Это был предмет, который она почему-то прятала от всех и берегла даже больше, чем единственную их ценную вещь древнюю, ещё до революционную швейную машинку завода Поповых. Этот старинный кожаный саквояж, для маленького Юрки, всегда был настоящей загадкой, будил воображение, притягивал и манил, но бабушка при нём ни разу его не открывала.
В тот день она села рядом со столиком на скамейку, поставила себе на колени баул, достала образок с Девой Марией. В то время на прочном шнурке рядом был ещё маленький бронзовый ключик, который бабушка приблизившись к баулу привычным движением вставила в замочек. После чего щёлкнув застёжками открыла и Юрка впервые в жизни увидел, что внутри не много вещей и ничего особенного он не разглядел. В основном там были, какие-то бумаги и книги в старых переплётах, разобрав которые, бабушка вынула одну и положила перед ним на столик.
– Юра внучок, сегодня двадцать четвёртое января, твой день рождения, думаю, что пришло время подарить эту книжку. – Бабушка положила перед ним на стол большой том и Юрка тут же с нетерпением открыл его и… очень удивился. Несмотря на то, что шрифт в заглавии книги был очень большим, он не смог прочитать ни одного слова, буквы были незнакомы. Юрка с удивлением на лице посмотрел на бабушку. – Эта книга на французском языке, про двух весёлых великанов-обжор – отца и сына «Гаргантюа и Пантагрюэль», писателя «Франсуа Рабле» – улыбалась она ласково обнимая его – сегодня ты просто посмотри рисунки...
Когда он стал осторожно листать ломкие пожелтевшие страницы и разглядывать рисунки великого французского художника Гюстава Доре, перед ним на самом деле стал открываться удивительный мир средневековой Франции. На самом деле, ничего подобного в своей жизни Юрка ещё не видел. Чёрно-белые гротескные рисунки, громадных толстых великанов и маленьких по сравнению с ними людей, животных, домов и древних замков, вызывали в его душе удивление и восторг. А самое главное, в них была какая-то притягательная и манящая тайна. С этой минуты он уже не мог оторваться, сидя перед окном и забыв обо всём, Юрка начал медленно перелистывать страницы и разглядывать рисованные иллюстрации. На улице стало темнеть, хотя они жили в самом центре столичного города, в то время гараж не был подключён к электричеству, и бабушка поставив на стол, зажгла керосиновую лампу. В тот вечер Юрка настолько долго разглядывал картинки, что так и уснул положив голову на открытую книгу…
---
Лёжа на спине, в темноте ящика, Юрий думал о том, что за всю свою жизнь прочитал несколько тысяч хороших и умных книг, но «Гаргантюа и Пантагрюэль» «Франсуа Рабле», на французском языке, была той, что во многом определила его будущую судьбу.
…
С тех пор, придя из школы и сделав уроки, Юрка стал часто листать книгу с удивительными чёрно-белыми рисунками Доре. А уже вскоре, у него появилось просто непреодолимое желание попробовать нарисовать на тетрадном листке в клеточку, кораблик плывущий по морю с надутыми ветром парусами, как в заглавии седьмой главы книги. Кораблик получился, как на картинке и даже лучше, потому, что он пририсовал ему якорь на носу, без которого, он точно знал, кораблей не бывает. В следующий раз, открывая книгу он уже знал, что ему хотелось нарисовать. Со временем у него стали получаться рисунки замков, рыцарей в доспехах, а потом лица людей и выражение чувств на них.
Он никогда не относился к этому занятию слишком серьёзно, скорее это было увлечение, которое как-то совсем незаметно стало его привычкой на всю жизнь. Рисовал он не часто, только, когда чувствовал в этом острую душевную потребность. За всю жизнь у него скопилось несколько десятков рисунков, а ещё чудом сохранился тот самый, первый, на тетрадном листке. Кораблик на волнах с пририсованным им якорем, который всегда вызывал на его лице задумчивую улыбку.
Уже через много лет выяснилось, что у его маленькой дочери тоже проявилось тяга к рисованию. Юрий отвёл дочку в детский кружок изобразительных искусств, а потом став старше, Даша начала посещать профессиональную студию и брать уроки. Теперь уже она, хорошо рисует и после окончания школы мечтает поступить в художественное училище.
Но это было не единственное положительное влияние Франсуа Рабле и магии рисунков великого Доре на воображение маленького Юрки. Ему очень хотелось знать, о чём написано в этой книге, и он спросил об этом у бабушки. И она сев рядом надела очки и открыв стала медленно читать на французском языке, а потом тщательно подбирая слова, переводила на русский.
Юрий хорошо помнит, как однажды, маленьким мальчишкой спросил у бабушки – трудно ли выучить французский язык? – в тот момент она сняла очки, посмотрев на него как-то очень загадочно и улыбнулась…
Только гораздо позже, уже став взрослым, он хорошо зная бабушку понял, почему запомнил эту улыбку на всю жизнь. Она ждала этого момента, для неё было очень важно, чтобы он сам задал вопрос, на который она уже давно приготовила ответ.
– Если у человека есть желание, и он хочет чего-то очень сильно, то нет преград, он всё может преодолеть… С того самого дня бабушка стала показывать ему буквы французского алфавита, не требуя, чтобы он немедленно их запоминал. Через пару дней в самый неожиданный момент, когда бывало после игры на улице с друзьями Юрка приходил домой, бабушка спрашивала, помнит ли он выученную букву. Таким образом через год, он уже хорошо различал все буквы французского алфавита. Одновременно с этим, бабушка стала называть простые вещи, которые их окружали и как они звучали на французском языке: стол, чашка, ложка, небо. Поэтому, когда Юрка перешёл в пятый класс, перед ним не стоял выбор, какой иностранный язык он хочет изучать.
…
Молодую учительницу французского языка Анну Петровну и классную руководительницу, Юрка с первого же урока удивил настолько, что она стала давать ему задания на дом отдельно от остальных детей. А уже через несколько дней, после начала нового учебного года, учительница сама пришла в гараж.
В их длинной узкой комнате, всегда был порядок, кровати аккуратно заправлены, а глиняный пол тщательно выметен и застелен связанными бабушкой из лоскутков материи самодельными разноцветными половиками.
– Здравствуйте дорогая Мария Ивановна… – неожиданно смутилась учительница, с ужасом на лице разглядывая побеленный деревянный столб посередине, поддерживающий оседавшую кровлю. В эту минуту стало понятно, помещение, которое трудно назвать жилищем, произвело на молодую учительницу тяжёлое впечатление. Эту молодую девушку можно было понять, в то время она жила всего в пяти минутах ходьбы от их двора, в просторной трёхкомнатной квартире на втором этаже, с балконом и всеми удобствами.
– Меня зовут Аня – робко прошептала девушка – я классная руководительница вашего внука Юры…
Однако, бабушка со своей удивительной улыбкой на лице, тут же усадила учительницу на стул возле столика, налила в стакан чаю и поставила чашечку с варением из урюка. Уже вскоре они разговорились, и учительница стала задавать вопросы, которые по-видимому её очень интересовали. Но бабушка стала отвечать ей на французском языке, конечно-же в то время Юрка знал только некоторые отдельные слова и совсем не улавливал смысл. Однако хорошо заметил, как молодая учительница неожиданно смутилась и даже покраснела.
– Извините, Мария Ивановна, но Вы разговариваете на старофранцузском языке, а он отличается от современного фонетическим строем, грамматикой и другими особенностями. Так говорили ещё в середине и конце девятнадцатого века, сейчас такому в педагогическом институте не учат и даже большинство французов не понимают этого диалекта…
Да, но каким образом и где, Вы могли научиться так бегло и хорошо разговаривать на французском языке, да ещё и со старо – Парижским акцентом? – бабушка с улыбкой на лице посмотрела на молодую учительницу.
– Мне этот вопрос задавали много раз… – а потом сидя на скамейке задумалась, положив свои мозолистые натруженные руки, которые было невозможно отмыть от въевшейся угольной пыли и золы на старый белый, но всегда очень чистый передник.
…
– Первые воспоминанием детства, это очень красивое лицо уже не молодой женщины её звали Софья, она была моей няней, в то время мы жили в Петербурге. – Задумчиво глядя прямо перед собой начала свой рассказ бабушка – Матери, отца и каких-либо других близких родственников совсем не знала и поэтому, любила эту женщину как своего единственного, самого родного и близкого на свете человека и считала её своей мамой. А потом став старше узнала, что Софья, родившаяся ещё за год до отмены крепостного права, была внебрачной дочерью моего родного деда и простой крестьянской девушки – сиротой, жившей и воспитывавшейся в семье моей матери. С детства они любили друг друга, как родные сёстры, а потом больше пятнадцати лет вместе прожили в Париже, в восьмом округе, где-то неподалёку от православной церкви Александра Невского …
Мама-Софья научила меня читать, писать и немного играть на пианино, а дома сколько себя помню, мы всегда разговаривали на французском языке – бабушка внимательно посмотрела на учительницу и улыбнулась. – Как видишь Аня всё очень просто…
В тот день Юрка сидя на краю кровати, оперев подбородок на железную спинку, смотрел на бабушку настолько внимательно слушая, боясь даже пошевелиться, что до мурашиков отсидел правую ногу. Было хорошо заметно – рассказ увлёк и молодую учительницу.
– Дорогая, миленькая моя Мария Ивановна – вдруг вскочила со стула Анна Петровна и неожиданно поддавшись бессознательному внутреннему порыву поцеловала бабушку в щеку – расскажите, расскажите пожалуйста, как Вы оказались в нашем городе?
…
– Помню съёмную комнату на Невском проспекте, самым заметным предметом которой, было старое итальянское пианино – задумчиво заговорила бабушка – и тот день, когда мы узнали, что началась первая мировая война, а ещё, как после поражения Русских войск, осенью тысяча девятьсот четырнадцатого года, Петербург переименовали в Петроград. В городе было очень неспокойно и опасно, поэтому в школу я так и не пошла.
Прямо возле окон нашей квартиры, на первом этаже, по ночам часто стреляли и основное чувство, которое мы испытывали в те годы, был страх.
Жили бедно, Софья давала ученикам уроки сольфеджио, но денег на жизнь всё равно не хватало. Няня продавала свои последние золотые украшения и вещи, а чтобы только я не испытывала чувство голода, сама недоедала. Наверное, поэтому и заболела, её бил сухой кашель и как-то очень быстро, она из ухоженной светской дамы стала превращаться в старую худую больную женщину.
Часто обнимая меня она плакала – матери твоей покойной перед её смертью слово дала, что позабочусь о тебе до совершеннолетия. А вот теперь, как всё оборачивается… Но пока жива я должна, должна, что ни будь придумать…
К тому времени мне уже исполнилось десять лет, а няне Софье становилось всё хуже. Однажды, ранней холодной весной она зайдя в квартиру сказала, что ей удалось взять рекомендательное письмо от архирея, который когда-то лично знал моего деда. А потом взглянула на меня, и я заметила на её лице слёзы – Машенька, нам надо ехать в монастырь, при котором есть приют для девочек сирот. Однако, это очень далеко, на южной границе Российской Империи… да хоть на самый край света, только бы подальше от всех этих, смут и погромов, там спокойно тепло, растёт урюк и яблоки – теперь уже в голосе Сони была сила и решительность…
…
Мы плыли на пароходе вниз по Волге, очень долго ехали на поезде, на телегах, запряжённых лошадьми или верблюдами. Из вещей у нас были только мешок с одеждой и саквояж. Всё это время кое-как перебивались, голодали завшивели, на базарах и вокзалах просили милостыню. А уже ближе к концу пути едва передвигали ноги. Не могу забыть, как в то время страшно, лихорадочно и напряжённо блестели глаза мамы-Сони… – после этих слов бабушка замолчала, глядя прямо перед собой на побеленную неровную стену и Юрка подумал, что сейчас она, наверное, думает о своей няне. Но уже вскоре на её лице появилась улыбка, а глаза заблестели, как будто она опять вспомнила, что-то важное…
– Однажды, рано утром проснувшись первой в телеге на соломе от ярких солнечных лучей, бивших прямо в лицо, я вдруг увидела вдалеке нечто поразившее моё воображение настолько, что сначала надолго застыла от удивления. Боясь что, это неземное воздушное ослепительное-белое, упиравшееся в голубое небо – просто мимолётное видение или мираж, поэтому уже вскоре исчезнет, и никто не поверит, что я видела его своими глазами, стала тормошить лежавшую рядом няню – Мама, мама проснись же родненькая, посмотри там… там, Царствие Небесное. – Это было единственное сравнение, которое мне тогда, ещё маленькой девочке пришло в голову. Наконец, Соня очнулась сильно закашлявшись, села вытерла рот платком, на котором остались капельки крови. Потом посмотрела в ту сторону куда я показывала рукой и вдруг, на её лице появилась знакомая счастливая улыбка, какую я не видела уже очень давно.
– Это Машенька вдалеке, ниже восходящего солнца, те самые горы с белыми снежными вершинами, у подножия которых, мы с тобой будем жить…
После этих слов бабушка посмотрела на учительницу и улыбнулась – на самом деле снежные вершины Тянь-Шаня поразили моё воображение настолько, что с тех пор я полюбила их навсегда и тоскую, если хотя бы один день не увижу.
Уже вскоре нам навстречу попался тяжелый воз, лошадь за уздечку вел мужик, который сняв картуз и перекрестившись поклонился, мы поздоровались, лошади остановились. Наш возница стал расспрашивать – по какой дороге лучше ехать и тот объяснял, показывая в сторону гор, рукой. Мужчина в белой промокшей от пота на груди рубахе без пояса, в домотканых штанах, разбитых пыльных сапогах, посмотрел на меня и покачал головой.
– Девочка то какая худая, аж насквозь светится, а на лице только одни глаза то и остались – мужик в своей телеге стал разгребать солому. Потом подошел, и я увидела в его руках полную шапку красных спелых яблок, которые он высыпал мне прямо на колени – ешьте на здоровье, яблоки местные с прошлого года в погребе сохранились.
Да… таких я ещё никогда не видела, они были громадными, от них исходил такой необычный соблазнительный и сильный аромат, от которого у меня закружилась голова, помню даже, как от голода чуть не потеряла сознание. Потом, уже я не могла сдержаться и обеими руками схватив самое большое, впилась в него зубами, а мужчина увидев это снова подошел к своей телеге, достал из мешка каравай хлеба с куском сала и подал Софье.
…
Мы долго ехали на встречу снежным вершинам, хорошо помню, как скрипело колесо телеги, а с обеих сторон разбитой пыльной колеи, тёмным изумрудом, зеленела весенняя трава. Насколько хватало глаз, на холмах цвели ярко красные дикие маки, высоко в чистом бирюзовом небе пели жаворонки. Незнакомые терпкие запахи весеннего разнотравья радовали, кружили голову, возбуждали и возвращали к жизни. Я ела яблоко и тогда мне казалось, что ничего вкуснее на свете не бывает. С тех пор больше всего, я люблю спелое яблока апорта, вприкуску с хлебом.
…
Когда наконец, прибыли в женский монастырь, при котором был приют для девочек сирот, нас поселили в маленькой узкой комнате. Потом я познакомилась с девочками, все ходили в одинаковых чёрных длинных платьях, и старшие должны были заботиться о младших. Ранним утром на рассвете девочки молились вместе с монахинями.
В приюте нас учили рукоделию, вышиванию и домоводству. Мы с мамой-Соней уже не испытывали чувства голода и были заняты с утра и до вечера.
После сырого Петербурга с его пронизывающими ледяными ветрами и вечными, как жизнь кощея-бессмертного, туманами над Невой, расползающимися по городу холодными белыми щупальцами, местный климат не переставал нас удивлять и радовать. Весна была в разгаре!
На самом деле, видеть яркое солнце и чистое бирюзовое небо над головой каждый день, когда вокруг в монастырском саду цвели деревья яблони, урюка, груши, вишни черешни и ещё каких-то незнакомых местных деревьев и кустов тогда, казалось нам с няней, настоящим чудом.
Все девочки-сироты должны были помогать монахиням – на большом скотном дворе. А ещё на полях рядом с монастырём, мы садили картофель огурцы помидоры.
В жаркие месяцы воду для полива приходилось носить вёдрами на коромыслах из речки. Она брала своё начало где-то очень далеко в горных ледниках, почти всегда виднеющихся белыми снежными вершинами. Самое тяжелое для женщин – монахинь заключалось в том, что протекала она в глубоком логу, в наиболее узком месте которого, ещё за несколько лет до нашего приезда, монахини сами строили дамбу. Подняв уровень воды можно было поливать огороды и сады самотёком, а ещё разводить водоплавающую птицу уток и гусей. Женщины копали землю, глину, собирали камни и носили в корзинах за несколько сотен метров, укладывая слой за слоем, а потом проливали водой, чтобы она уплотнилась. В сентябре того-же года дамбу наконец отсыпали, и игуменья настоятельница монастыря позвала рабочих для установки шлюзов.
Из города, расположенного выше у гор, покрытых зелёным еловым лесом, пришли десяток мужиков с подводой на которой были сложены инструменты. Сняв шапки они дружно перекрестились. Помощь монастырю в те времена считалась Богоугодной, поэтому работали мужики бесплатно, их только сытно кормили в монастырской столовой.
Уже к концу осени няня-Соня заметно поправилась, местный климат явно пошел на пользу, она перестала кашлять, на лице появился румянец, и я часто с радостью стала видеть её счастливую улыбку на помолодевшем лице.
Однако, хорошо помня тяжёлые Петербургские зимы в промёрзшей квартире, мы с тревогой ожидали наступления холодов. Настоятельница монастыря поручила Соне учить приютских девочек грамоте, а я помогала ей опекать и заниматься с самыми маленькими, которым было по семь, восемь лет.
В монастырских делах и заботах летело время, мы так долго ждали холодов и морозов и боялись их, что совершенно не заметили, как в частых оттепелях прошла зима.
А потом снова наступила весна – яркое тёплое солнце бушующая яркой зеленью и цветением природа… – задумчиво улыбалась бабушка глядя на сидевшую напротив учительницу – Те годы, что я прожила в приюте для девочек в женском монастыре, вместе с няней, считаю самыми счастливыми в моём детстве.
Новости доходили до нас с трудом. В России уже расползалась революция, воевали красные и белые, голодали и погибали миллионы людей, а мы думали, что это где-то настолько далеко, что нас уже никогда не коснётся…
…
В начале июля тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда мне уже исполнилось двенадцать лет, я ухаживала за двумя прибывшими в приют пятилетними сестрёнками близняшками Олей и Нюрой. Очень худыми и истощёнными, вшей на них оказалось столько, что лохмотья в которые они были одеты шевелились, а густые, длинные слежавшиеся колтунами волосы я сама состригла наголо…
Уже через несколько дней у нас троих поднялась температура, а вскоре начал бить озноб и лихорадить, сильно болела голова и спина. Уже вскоре стало понятно – это были явные признаки тифа, вспышки которого в те времена были не редкостью. В монастыре вынуждены были объявить карантин и в тот же день сообщили об этом градоначальнику. Монахиням строго запретили выходить за пределы монастырского прихода, а на дороге поставили карантинную заставу, которую охраняли шестеро казаков с шашками и винтовками.
– Несчастная ты моя Машенька – плакала няня Соня идя рядом с подводой, на которой нас положив на солому повезли в тифозный барак. – Из всех девочек в приюте заразились трое, и ты одна из них.
Но тут же спохватившись, как будто вспомнив что-то очень важное, она на ходу сдернула платок, расстегнула ворот рясы, нагнув голову сняла с себя иконку Девы Марии с младенцем Иисусом и надела мне на шею. Этот старинный образок достался твоей матери ещё от её прабабушки, он сохранит тебя. Да смотри за Олей и Нюрой, ты за них перед Богом в ответе. – Потом она перекрестила нас троих…
Всю свою жизнь, почему-то вспоминаю няню Соню, одиноко стоявшую на дороге, с расстёгнутым воротом рясы, на прощанье махавшей нам троим рукой…
Женщина замолчала, а сидевший на кровате Юрка, теперь смотрел на неё, с поднимавшейся в груди острой любовью и тревогой, за такого близкого для него, родного человека. Молодая учительница сидя напротив, тоже хорошо почувствовала, что затронула слишком тяжёлые воспоминания, для уже немолодой женщины и поэтому задавать вопросы больше не решалась.
Однако бабушка виновато улыбнувшись посмотрела сначала на Юрку, потом на Аню, и продолжила рассказ. – Оказалось, что в городе, расположенном у самого подножия гор, очагов эпидемии тифа к тому времени было уже несколько. Почти все места в тифозном бараке оказались заняты, но я уговорила немолодую санитарку, работавшую в бараке вдвоём с мужем, которая стригла меня наголо, чтобы девочек близняшек положили рядом. К тому времени у нас троих уже поднялась температура за сорок, я чувствовала, что горю. Болезнь протекала очень тяжело, сыпь по всему телу, высокая температура, я часто теряла сознание, а когда приходила в себя то, сразу же вспоминала слова няни. С трудом, поворачивая голову, смотрела на соседние кровати, где лежали близняшки, а увидев их молилась и благодарила Бога. Но уже вскоре стало совсем плохо, и я начала медленно проваливаться в какую-то глубокую, глубокую чёрную яму, где было очень холодно, а потом – умерла…
В этот момент, поезд стал настолько резко замедлять ход, что Юрия сдвинуло в ящике и прижало к задней стенке затылком. Видение перед глазами исчезло и как всегда происходило в такие моменты, он уже не мог думать ни о чём, а только прислушивался и ждал. Поезд резко остановился, как будто уперевшись в препятствие, отчего вагон так сильно тряхнуло, что ящик подбросило вверх. После чего он почувствовал, как из отверстий напротив лица обильно посыпались шарики пенопласта, запорошив лицо и забивая нос.
Наконец, он перестал ощущать рывки и смахнув ладонью с лица пенопласт, постарался расслабиться… Однако в этот момент неожиданно, вагон снова дёрнулся, а потом опять всё успокоилось. За всё то время, которое он провёл в ящике, такое уже случалось. Но когда вагон стал часто менять направление движения сначала в одну сторону, а потом в другую, его сердце с силой забилось. В голове снова вспыхнула спасительная мысль о том, что возможно это конец пути, уже вскоре двери распахнуться, блоки пенопласта станут разгружать и тогда, он может быть снова увидит солнце…
Юрий настолько напряжённо и долго прислушивался, с замиранием сердца ожидая услышать звуки открывающихся дверей вагона, что не заметил, как забылся, снова уснув в полной темноте и тишине ящика…
