На международный литературный конкурс «Рух»

 

 

Номинация: «Эссеистика»

 

 

 

 

Тюкин Антон Викторович

 

 

Название произведения: эссе

“Александр Пушкин и Иосиф Бродский.

Удивительное начало и великолепный конец

современной российской словесности”

 

 

Год написания: 2013 год

 

 

Адрес: 160009, Россия, город Вологда, площадь Бабушкина 6 – 21;

Контактный телефон: 89212358860, 88172561449, 88172561325;

Е – майл: anttyukin@gmail.com, tnn@mh.vstu.edu.ru

 

 

 

 

Антон ТЮКИН

 

АЛЕКСАНДР ПУШКИН И ИОСИФ БРОДСКИЙ.

УДИВИТЕЛЬНОЕ НАЧАЛО И ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ КОНЕЦ

СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ

 

“Бог умер…”

 

Фридрих Ницше, немецкий философ

 

Пушкин и Бродский… Два великих имени в русской поэзии. Как два берега океана, как два века. ХIХ век и ХХ-й. Век начала российской словесности и век конца… Пушкин – солнечный свет. Бродский – свет Луны отраженный. Пушкин – есть полнота и полет в метафизику. Бродский – есть исчерпанность лексикона и хождение по тяжелому грунту ногами. Пушкин – детство. А Бродский? Это наше взросление, а вернее – старение, приносящее мудрость и смерть. Это то, что нас треплет и изнашивает, право. Пушкин – это наш мир с Богом. Бродский – весь “атеизм”. Говорю это с робостью но, по-моему так. Даже и в “христианских стихах” Иосиф Бродский сверхрационален…

И так, завершая вступление скажу, что “наш” Пушкин – есть действительно “наше все”, но вчера. А Иосиф Александрович Бродский – “наше все” уже сегодня. Что за этим? Постараюсь ответить на этот вопрос. Погодите… 

Иллюстрируя далее мысли, о фактической невозможности перехода современной поэзии на классические “рельсы” поэтического слова прошедшей эпохи (ну, хотя б того самого Пушкина), я хотел бы сейчас сопоставить жизнь и творчество Александра Сергеевича, как действительного основоположника русской классической  словесности и великого поэта Бродского Иосифа Александровича, по сути являющегося нашим современником.

 

* * *

 

И так, для начала обратимся к Александру Сергеевичу Пушкину, проанализировав, ну хотя бы отдельные замечательные творения этого классического автора и попутно вспомнив факты его биографии. Я начну.

И так, о стихотворном творчестве Пушкина говорить и трудно и легко одновременно. Трудно, потому что это разносторонний поэт. А легко, потому что это необычайно талантливый автор. Вспомним, как он сам определил сущность поэзии:

 

Свободен, вновь ищу союза

Волшебных звуков, чувств и дум.

 

Стоит упомянуть, что непременным условием творчества поэт Пушкин считает свободу.

Обратим внимание на то, уже к семнадцати годам Пушкин был уже “вполне себе” поэтом, даже не смотря на молодость способным соперничать с такими маститыми “светилами”, как Гаврила Романович Державин и Василий Васильевич Капнист. Поэтические строки Пушкина в отличие от громоздких строф Державина обрели уже тогда необыкновенную ясность, красоту и изящество. Обновление русского языка, столь методично начатое Михаилом Васильевичем Ломоносовым и Николаем Михайловичем Карамзиным, завершил Александр Сергеевич Пушкин. Его новаторство потому и кажется нам незаметным, что мы сами говорим на этом языке.

 

* * *

 

Бывают поэты “от ума”. Их творчество холодно и тенденциозно. Другие слишком много внимания уделяют стихотворной форме. А вот лирике Пушкина присуща гармоничность. Там все в норме: ритм и форма, и содержание. Вспомним хоть бы вот это:

 

Брожу ли я вдоль улиц шумных,

Вхожу ли в многолюдный храм,

Сижу ль средь юношей безумных,

Я предаюсь моим мечтам.

 

Так начинается одно из самых блистательных стихотворений Пушкина. Музыкальное повторение “у” и “ли” не кажется нам нарочитым, но создает особую мелодию стиха, всецело подчиняемую общей идее произведения. Потому что поэта, как и многих из нас, мучает мысль о скоротечности жизни, о том, что на смену ему придут новые поколения и он, возможно, скоро будет забыт. Эта мысль – печальная по-сути развивается на протяжении нескольких строф, но затем, по мере того как наступает философское примирению с действительностью, она меняется, меняется и звуковой настрой стихотворения. Элегическая протяженность исчезает, последние строки звучат торжественно и спокойно:

 

И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть,

И равнодушная природа

Красою вечною сиять.

 

Исключительное художественное чутье Александра Сергеевича Пушкина руководило им в выборе ритма, размера. Удивительно точно воспроизводится Пушкиным тряска дорожного экипажа:

 

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

 

Когда читаешь стихотворение “Обвал”, то невольно приходит на память гулкое горное эхо, возникают в воображении угрюмые очертания скал и обрывов.

  

... И ропщет бор,

И блещут средь волнистой мглы

Вершины гор.

 

* * *

 

Что еще вам напомнить? Александр Сергеевич Пушкин родился 6 июня 1799 года. Через 12 лет он поступил в Царскосельский лицей, где пробыл 6 долгих лет. Для Пушкина это был не только источник дорогих воспоминаний, но и место, где определились его убеждения и миропонимание. Одной из задач преподавателей лицея было воспитание в молодых людях чувства чести и гражданского долга. Там же друзьями Александра Сергеевича стали будущие декабристы и известные поэты.

Отечественная война 1812 года и победа в ней пробудили в людях гордость за страну и надежду на ее возрождение. Однако, в судьбе простого народа ничего не изменилось в лучшую сторону, для крестьян начались еще более трудные послевоенные годы. Видя это, русская дворянская интеллигенция создает в тот период активно политические кружки и начинает действовать во имя спасения Отечества. Пушкин тоже с радостью принимает участие в тайных собраниях и пишет свободолюбивые стихотворения. Пером молодого поэта руководит любовь к своей стране и своему народу.

Одним из первых таких произведений было стихотворение - обращение ”К Чаадаеву”, написанное совсем юным еще Пушкиным в 1818 году. Идеей стихотворения стали мысли о вольности, о чести, рабстве и его абсолютной безнравственности. В этом стихотворении хорошо видно влияние поэзии XVIII века, это ещё как-бы только ”предпушкин”. Поэт пользуется речевыми штампами своей эпохи: ”звезда пленительно счастья”, ”сон”, ”утренний туман”, ”под гнётом власти роковой” и т. п. В начале стихотворения говорится о забавах юности и мечтах, которые присущи почти всем в 19 лет:

 

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман…

 

Пушкин молод, полон сил и энергии. Об этом говорит читателю и рваная строка, придающая стихотворению динамичность. На это указывают и такие вот строчки:

 

Но в нас горит ещё желанье…

Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждём с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждёт любовник молодой

Минуты первого свиданья.

 

И далее:

 

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг! Отчизне посвятим

Души прекрасные порывы.

 

Поэт оптимистичен, он вкладывает свою веру в сердца читателей:

 

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

     

Столь же недвусмысленный призыв к восстанию против существовавших в России порядков содержится и в знаменитой оде Пушкина “Вольность”. Но главная мысль оды все же в том, что “вольность” возможна и в монархическом государстве, если монарх и народ строго следуют законам, в том числе и моральным. Пушкин призывает к этому, но вместе с тем в стихотворении звучит и предупреждение тиранам:

 

Тираны мира! трепещите!

  

Поэтические проклятия в их адрес занимают целую строфу. И далее:

  

Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу

Твою погибель, смерть детей.

С жестокой радостию вижу.

 

Читают на твоем челе

Печать проклятия народы.

Ты ужас мира, стыд природы,

Упрек ты Богу на земле.

  

Известно, что русский царь Николай Павлович рассвирепел, прочитав эти строки. “Пушкина надо сослать в Сибирь, - заявил он. - Он бунтовщик хуже Пугачева”.

На зловещем контрасте безмятежной природы и ужасов крепостничества строится стихотворение “Деревня”. Стихотворение это условно можно разделить на две части. Первая часть - это “приют спокойствия”, где все полно “счастья и забвенья”. Казалось бы, по тону первой части ничто не предвещало у поэта взрыва негодования. Даже подбор оттенков говорит нам о радужных картинах сельской природы: “душистые скирды”, “светлые лучи”, “лазурные равнины”. И еще, “везде следы довольства и труда”. Но вторая часть стихотворения несет в себе уже явную антикрепостническую направленность. Именно здесь, в деревне, Пушкин видит зловещую причину всех бедствий современной ему русской жизни - крепостное право, “рабство тощее” и рядом “барство дикое”. Заканчивается стихотворение “Деревня” весьма риторическим вопросом:

 

Увижу ль, о друзья! народ не угнетенный

И рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством свободы посвященной

Взойдет ли, наконец, прекрасная заря?

  

Царь не внял призывам поэта и поэта Пушкина ожидала ссылка. Правда, благодаря Василию Андреевичу Жуковскому, северную ссылку ему заменили южной.

Во время восстания декабристов Пушкин жил в Михайловском. Здесь его застала весть о жестокой расправе над ними. Затем Пушкин пишет замечательное стихотворение “В Сибирь”, которое передает декабристам через Екатерину Трубецкую. Он посылает друзьям вот такие слова утешения:

  

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

 

* * *

 

В 1827 году Пушкин создает стихотворение ”Арион”, в котором иносказательно изображаются события произошедшие на Сенатской площади. Известно, что Пушкин был не только единомышленником декабристов, но его вольнолюбивые стихи воодушевляли многих из их. Каждое новое произведение великого поэта было событием в те годы, переписывалось и ходило из рук в руки. Вот об этом говорится в стихотворении “Арион”. Словом, все занимались делом:

 

Иные парус напрягали,

другие дружно упирали

вглубь мощны вёсла

 

О себе Пушкин говорит в нем так:

 

А я - беспечной веры полн,

Пловцам я пел…

 

А потом… Кажется, что поэт и сам понял, что его мечтания слишком легковесны и все изменить в окружающей действительности довольно трудно. Однако страстное желание борьбы за свободу “певец” не утратил. Он оказывается единственным, кто уцелел после “грозы”, но не смотря на все испытания, он остается и впредь верен убеждениям:

 

Я гимны прежние пою

И ризу влажную мою

Сушу на солнце под скалою.

   

Здесь, как и в предыдущих произведениях, присутствует рваная строка, придающая стихотворению динамичность.

Что еще следует из приведенного выше анализа? То, что Пушкин – это “политический поэт”, нравится ли  это или нет разнообразным поклонникам его таланта. Кстати, ни сам Пушкин Александр Сергеевич, не его почитатели, либо гонители в разные века и времена этот факт никогда не скрывали. 

 

* * *

 

И так, русское правительство видит в Пушкине довольно опасного врага, молодого, энергичного и мужественного человека. Выход у него один: поскорей отправить непокорного поэта в ссылку. Но Александр Сергеевич и там не сдается, он продолжает творить, и одним из самых вольнолюбивых стихотворений, написанных в ссылке, становится стихотворение ”Узник”. В нем гениальный автор в полной мере отразил свои мысли о свободе. Пушкин понимает свободу, как биологическое, по-сути врожденное чувство, не случайно героем этого стихотворения выбран орёл - сильная и вольная птица. В своем ”Узнике” Пушкин говорит читателям не только о своей ссылке и о желании быть свободным, но и призывает к жизни на воле и борьбе за это счастье:

 

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляет лишь ветер…да я!

 

Как я уже говорил, после подавления восстания декабристов Пушкин не только не отказывается от своих взглядов, а наоборот, позиция его по отношению к правительству становится еще более критичной. Да, поэт потрясен казнью пятерых декабристов и рисунок виселицы с тех самых пор стал часто появляться на его черновиках. Тем не менее, быть с друзьями в беде для Пушкина – есть священный долг каждого честного человека.

Высокие чувства любви и дружбы неизменно сопутствуют Пушкину, не дают ему впасть в мрачное отчаянье даже в самый тяжкий час. Что еще “держит” Пушкина “на плаву”? Ну, конечно любовь к женщине. Любовь к женщине для Пушкина – есть вообще высочайшее напряжение всех душевных сил индивида. Как бы ни был человек подавлен и разочарован и какой бы мрачной ни казалась ему окружающая действительность, приходит любовь - и мир пушкинский озаряется светом. Скажу сразу, что ничего подобного у поэта ХХ века Иосифа Бродского в его зрелый период творчества вы уже не найдете…

 

* * *

 

Самым изумительным стихотворением Пушкина о любви, на мой взгляд, является стихотворение “Я помню чудное мгновенье”. В нем гениальный поэт сумел найти воистину удивительные слова, чтобы описать волшебное воздействие любви на человека:

 

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

  

Женский образ дан там лишь в самых общих чертах: это “голос нежный” и “милые черты”. Но даже эти общие контуры женского образа нарисованные Пушкиным создают впечатление возвышенного, необычайно прекрасного человека. И еще о любви. В стихотворении “Я вас любил” Пушкин показывает, что настоящая любовь – не есть любовь эгоистическая. Это светлое, бескорыстное чувство, это страстное желание счастья для любимой тобой. И вновь Пушкин пишет удивительные строки, хоть слова в них совершенно простые, обычные и повседневные. Наверно, именно вот в этой простоте и нарочитой повседневности и проявляется красота чувств лирического героя поэта,  его абсолютная нравственная чистота:

  

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим.

 

И еще. Хотелось бы обратить особое внимание на стихотворение “Мадонна”. Это тоже “женское” стихотворение которое Александр Сергеевич Пушкин посвятил своей жене. Радость и счастье от долгожданного брака (а он трижды делал предложение Наталье Николаевне Гончаровой) выразились в этих строках:

  

Исполнились желания мои.

Творец Тебя мне ниспослал, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

  

Да, поэзия Александра Сергеевича Пушкина обладает удивительным даром. Она словно живительный бальзам на раны воздействует на человека. Многие стихотворения Пушкина мы знаем с юных лет, но только через какое-то время, иногда, много лет спустя, мы открываем для себя заново воистину сказочный мир его поэзии и не устаем поражаться ее кристальной чистоте, ясности и одухотворенности. Почему? Потому что поэзия Пушкина  обращена ко всему самому прекрасному в душе человека.

 

* * *

 

Пушкин - замечательное явление не только в русской, но и в мировой литературе. Вот как оценивает творчество Пушкина Виссарион Григорьевич Белинский: Это был... не только великий русский поэт своего времени, но и великий поэт всех времен и народов и всех веков, гений европейский, слава всемирная.

Литературное наследие Пушкина очень велико. Сам же Александр Сергеевич очень много говорил о других русских поэтах, творчество которых вдохновляло его, а они сами одобряли Пушкина приветливым вниманием. Современники Пушкина Антон Антонович Дельвиг и Николай Михайлович Языков отмечали, что в поэзии и их, и его - Пушкина – есть счастье, жизнь и любовь. Но это далеко не все, что волнует нас в его творчестве.

Александр Сергеевич Пушкин рано начал задумываться о своем гражданском назначении, как поэта и как человека. Положение поэта в современной ему русской жизни было довольно сложно: свободолюбивых и правдивых поэтов власти всячески преследовали, а поэтов - царедворцев превозносили, потому что они восхваляли монарха, родовитую знать Российской империи и т. д. Но поэту – гражданину Пушкину это было явно не по душе. Вот в стихотворении Эхо Александр Сергеевич Пушкин пишет, сам обращаясь к поэту:

  

На всякий звук

Свой отклик в воздухе пустом

Родишь ты вдруг.

  

Этим он хочет сказать, что сердце свободного поэта откликается на все случившееся в мире, на его добро и худо. В конце стихотворения Пушкин добавил:

  

Тебе ж нет отзыва...

  

Нотки горести и грусти звучат в этих словах. Пушкин хочет сказать, что поэт отзывается на все случившееся, но не находит отклика в сердцах других людей. А еще Александр Сергеевич  Пушкин считал, что поэзия существует не только для “избранных”, но для всех (кто, конечно, сам захочет и способен его услышать). Поэт по - Пушкину прежде всего должен служить людям. Эти мысли содержатся в стихотворении Пророк. О чем оно? О перерождении поэта. Вот поэт, “духовной томимый жаждою”, превращается во всеведущего пророка. Вот так Пушкин описал это превращение:

 

Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он...

Моих ушей коснулся он.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословый, и лукавый…

 

И он мне грудь рассек мечем

И сердце трепетное вынул.

  

Что произошло после прикосновения шестикрылого серафима к поэту? У поэта появилась необыкновенная острота зрения, вот она:

 

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

  

А затем у поэта появилось умение видеть жизнь во всем ее многообразии:

  

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

  

Поэт становится мудрым поэтом:

  

И жало мудрыя змеи

В уста замерзшие мои

Вложил десницею кровавой.

  

Вот уже место человеческого трепетного сердца у поэта в груди угль, пылающий огнем. Сперва и сам поэт не понимал еще своего назначения. Он не знал, о чём писать, для кого писать, с какой целью. Повторим начало, и так:

  

Духовной жаждою томим

В пустыне мрачной я влачился...

  

Тем не менее шестикрылый серафим изменил в нём всё: и зрение, и слух, и сердце, но он  еще не соделал из него поэта:

  

Как труп в пустыне я лежал...

  

А затем? Затем свершилось настоящее чудо: поэт стал пророком. Теперь он видит все, слышит все, он все знает, он правдив, он живет для народа. Несомненно, что слово его будет жечь сердца людей:

 

И Бога глас ко мне воззвал:

Восстань пророк и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

  

Таким образом, в стихотворении Пророк поэт Пушкин выражал свои мысли о назначении поэта и поэзии.

Но и это еще далеко не все, что хотел сказать Пушкин о поэтическом творчестве и его связи с окружающей жизнью. Ведь по мере мужания и дальнейшего роста литературного дара поэта пропасть между его поэзией и повседневной, обыденной жизнью, согласно представлений Пушкина, растет. И вот в стихах Пушкина мы видим уже противопоставление высшего света общества поэту - творцу, человеку который и является по убеждениям Александра Сергеевича носителем самых высших общественных, нравственных и эстетических идеалов. Именно они - идеалы по мысли Пушкина и недоступны вот этому обществу. Вот как Пушкин говорит нам о поэте в стихотворении Поэт:

  

Тоскует он в забавах мира,

Людской чуждается молвы

К ногам народного кумира

Не клонит гордой головы.

  

Кстати, в стихотворении Поэт, откуда и приведены эти строки, содержится изображение реальной действительности того исторического периода.

Что случилось с поэтом Пушкиным в петербургском свете? А вот что. Александра Сергеевича Пушкина насильно затягивали в забавы мира… Сытый, надушенный и безмерно самодовольный мир этот был также сборищем и злодеев, и сплетников. А поэзию ценили там или молодые вертопрахи, или весьма бездарное в массе дворянство. Да, они сами были бы “слишком утомлены трудами” или слишком осторожны, чтобы изливать “такие” мысли о поэзии.

Толпа требует, чтобы поэт давал уроки ближнему, а сама учат его пресмыкаться перед ней, безразлично относясь к людям. Да, вот эта публика и выступала в роли ценительницы произведений Пушкина, но сам великий поэт искренне ненавидел её:

  

Несносен мне твой ропот дерзкий

Ты червь земли, не сын небес...

  

А сколько негодования и презрения звучит в другом стихотворении Пушкина Поэт и толпа!

  

Мы малодушны, мы коварны,

Бесстыдны, злы, неблагодарны,

Мы сердцем хладные скопцы,

Клеветники, рабы, глупцы

Гнездятся клубом в нас пороки...

  

Каждое слово там - проклятье, каждое слово - пощечина.

Пушкин создавал бессмертные вещи, а современники них писали: совершенное падение. И ничего другого не оставалось Александру Сергеевичу, как провозгласить в стихотворении Поэту следующее:

  

Поэт, не дорожи любовию народной,

Восторженных похвал пройдет минутный шум:

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

  

Поэт “мечтает много для себя”, а печатает стихи лишь по неволе, для денег. А еще Пушкину – поэту совсем не хочется являться перед публикой, которая его не понимает:

  

Ты царь: живи один.

Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум...

* * *

Только перед самой смертью, в своем великолепном Памятнике Александр Сергеевич Пушкин с гордостью и удовлетворением предвидит, что к его поэзии не зарастет народная тропа. Поэт Пушкин радуется, что будет бессмертен. Что дает ему такое право?

Право на бессмертие, по его мнению, дают не только замечательные стихи, но прежде всего те человеческие качества, к которым они побуждают. Ну, и нравственные качества самого творца, конечно же. 

  

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал...

  

Такими достоинствами мог бы по праву гордиться не только Александр Сергеевич Пушкин, но и любой  честный и порядочный человек. Так поэт преподносит нам своеобразный урок нравственности.  Но как?

Во первых, Александр Сергеевич Пушкин совершенно уверен, что народ сохранит его в своей памяти, о чем и пишет в стихотворении. Дальше Пушкин говорит о своей самой серьезной заслуге перед обществом: ... чувства добрые я лирой пробуждал... . Чувства добрые – это прежде всего уважение к человеку. Вот почему в этом стихотворении так важна мысль о свободе: В мой жестокий век восславил я свободу… – ведь простой народ в России того времени был задавлен, порабощен крепостничеством… А дальше? Стихотворение Памятник оканчивается четверостишием, отражающим взгляд величайшего поэта на искусство. Так искусство, по мнению Пушкина - есть нечто совершенно независимое и от властей предержащих, и эгоистических страстей отдельных личностей:

  

Веленью Божию, о муза будь послушна,

Обиды не страшись, не требуя венца:

Хвалу и клевету приемли равнодушно,

И не оспаривай глупца.

  

Вот такие создал Пушкин стихи - обращенные ко всему народу. И одновременно с этим Пушкин полагал, что писать надо, слушаясь только “веления Божьего” и лишь для себя. Это есть довольно интересные мысли. Только после тщательного рассмотрения этого текста за кажущейся лишь на первый взгляд противоречивой пародоксальностью, открывается нам необыкновенная стройность мысли величайшего российского поэта Александра Сергеевича Пушкина, вся космическая мощь его таланта.  

Конечно же, тема поэта и поэзии в творчестве Александра Сергеевича не исчерпывается только этими рассмотренными нами стихами, но уже и на основании их можно сделать некие выводы. Во – первых, поэзия по - Пушкину – есть довольно ответственное, трудное дело. Во - первых, оно посильно только посвященному в тайны поэтического искусства. В - третьих, поэт - есть порок, которому дано видеть, слышать и понимать то, чего не видит, не слышит и не понимает обыкновенный “человек с улицы”. Назначение настоящей поэзии по – Пушкину - глаголом жечь сердца людей. То есть по мысли Александра Сергеевича поэзия существует не для избранных (а для слышащих). Она также имеет высокое общественное назначение, а значит слово поэта должно воспламенять сердца людей, нести им правду, справедливость, любовь. И вот это как – бы и есть настоящее “духовное завещание” нам – людям уже ХХI века.

Педагогика? Да, именно “педагогика”. Все это безмерно правильно, но… как-то и действительно “очень безмерно”. Мы уже так не думаем. Мы уже не живем в этом “стиле” и  “ритме”. Это кажется “пафосным”, а еще почему – то не очень “работает”.  В чем же дело? Обратим же внимание на Иосифа Бродского.

 

* * *

 

И так, Иосиф Бродский…

Русская поэзия 1920-1970 годов развивалась по направлениям, намеченным в модернизме и авангарде. Можно выделить три основные  линии. Первая идет от акмеизма, условно говоря, петербургская, наследующая опыт в первую  очередь  Льва Аннинского,  Александра Блока,  Анны Ахматовой,  Осипа Мандельштама. Вторая идет от футуризма, условно  говоря,  это  линия московская, наследующая опыт прежде всего Велимира Хлебникова, Бориса Пастернака, Владимира Маяковского, Марины Цветаевой. Третья линия, линия крестьянской  поэзии, еще более условно говоря, деревенская, идет от Николая Клюева и  Сергея Есенина. Каждый из поэтов середины ХХ века находился на одном из этих  меридианов или между ними, ближе к тому или иному.

Совершенно понятно, что в неподцензурной ленинградской литературе, частью которой был поэт Иосиф Бродский до своей эмиграции в США, преобладала значительно  акмеистическая, петербургская линия. Хотя по большому счету даже в ленинградский период Иосиф Бродский являл собой пример абсолютной независимости. И в литературе, и в обычной жизни.

Как известно, уже в пятнадцать лет Иосиф Бродский бросил школу, чтобы заняться  самообразованием, а в двадцать три сказал судье, собиравшемуся приговорить его за тунеядство, что его поэтический дар от Бога.  Сохранив  смесь любви и презрения к другим русским писателям - эмигрантам,  он и на Западе многое  делает по-своему. В своей Нобелевской речи в 1987 году он сказал, что назначение поэзии -  ее  уникальность. А когда  чешский  писатель-эмигрант Милан Кундера провозгласил  конец  Запада,  Иосиф Бродский ответил, что подобные заявления звучат грандиозно и трагически, но весьма театрально. Культура, - говорил  он,  -  умирает только для тех, которые не способны познать ее, подобно  тому,  как мораль перестает существовать для развратника.

Требования и властей в СССР, да и части антикоммунистической эмиграции на Западе, чтобы поэзия была непременно идеологически - тенденциозной,  ангажированной, “партийной”, стилистически единообразной ослабляло влияние вольных традиций начала ХХ века, делало принадлежность поэта к тому или иному  меридиану более или менее условной. Именно поэтому в ХХ веке четче, чем поэтическая традиция,  место  в литературе определяла принадлежность к тому или иному поколению.

Стоит также отметить, что само отношение к поэзии и к власти резко изменилось у поколения, вошедшего в литературу в 1960 годы. Оно порвало с  представлением о том, что поэзия должна служить - чему бы то ни  было и вернулось к ее пониманию, как самодостаточной ценности. Вот такое новое поэтическое мышление наиболее полно и выразил поэт Иосиф  Бродский.

 

* * *

 

И так, Иосиф Александрович Бродский… Кто он? 

Поэт нового зрения – по-другому не скажешь. И захочешь сказать, только… Только реки назад не текут. Неужели не знали? Ну, а все: почему? Вспомним, поглядим вокруг, задумаемся…

Среди тех частоколов лжи, что отгородили нас когда-то от современного западного мира, да и от самих себя – “других”, то есть “альтернативных”, есть и такой миф: мы - самая читающая страна в мире (это если судить по тиражам книг и толстых журналов, по числу переводов издававшихся когда-то в Советском Союзе). Все коварство этой вот лжи или даже скорее самообмана, как самоутешения, состоит в том, что она, эта фраза на поверхности имела свой резон: в самом деле, Валентин Пикуль выходил миллионными тиражами, классиков переиздавали такими же – но все это “тогда”. А сегодня? О разнообразии палитры книжного развала даже говорить нечего… Вопрос, однако, лишь в том, что из этого действительно следует?

Следует ли это, что в прямо пропорциональной зависимости, что соответственно возрастают сотни тысяч новообращенных интеллигентов-читателей?

А вот этого как раз не было и нет, и  сие однозначно - достаточно посмотреть на полуспившееся и потому быстро вымирающее ”потерянное поколение” “шестидесятников”, да и на то, вступающее в жизнь дикого рынка сегодня, в основном, стремясь облапошить друг- друга и на том обрести иномарки-машины, квартиры и прочие материальные блага. Остальные просто деградируют - страшно выйти на улицу  вечером. Впрочем, уголовщины хватает и в дневное время…

Да, деградация нации довольно очевидна. Обретенная свобода сегодня оказалась хуже несвободы вчера. Она явно не по зубам “простому народу”, принесла ему не чаемое счастье, а, наоборот, еще худшее несчастье, и это за совершенно малым вычетом жалких остатков интеллигенции, которые еще могут удовлетвориться кислородом “запретных плодов” из вчера.

Роль высокого чтения в процессе духовного роста человека трудно переоценить. Однако, только подобное чтение в отличие от просмотра, пролистывания максимально легкой, развлекательной литературы требует усилий от читателя. Ведь великая культура, словно высочайшие вершины гор, не даются с ходу каждому пешеходу. Следует ответственно готовится к их взятию.

Конечно, всему свое время и место. В определенной ситуации и ”Клен ты мой опавший” падает в душу, но загвоздка тут в том, что сие никак не требует от участника процесса никаких особых интеллектуальных усилий. Одно только эстетическое удовольствие... Но в процессе овладения духовной культурой одними  эстетическими радостями не обойтись. Настоящее, т.е. понимающее, чтение - есть “труд и творчество”, как писал российский философ, доктор филологических наук Валентин Асмус, и “душа обязана трудится!” – писал Николай Заболотский, чтобы “ни каких гвоздей”, как у Владимира Маяковского. Кстати, для читателя, который не смотря ни на что возжелал вершин высокого чтения творчество Иосифа Бродского – есть настоящее восхождение на Фудзияму современной поэзии.

 

* * *

 

Поэт Иосиф Александрович Бродский был самым молодым из литераторов, удостоившихся Нобелевской премии по литературе. Когда это произошло в 1987 году, ему было 47 лет. Кстати, Иосиф Александрович Бродский, как и другой нобелевский лауреат Александр Исаевич Солженицын в 1970-90 годы фактически символизировал современную русскую литературу в представлении всего культурного мира.

Известно, что в 1972 году идеологические надзиратели из партийного аппарата и КГБ вынудили поэта покинуть СССР (Россию). С тех самых пор стихи Иосифа Бродского прочно попали в разряд контрабандных импортных диковинок, недоступных простому отечественному читателю Страны Советов. К счастью, процесс изменений в стране открыл путь к современному поэтическому творчеству для и нашего читателя-современника Иосифа Бродского. 

И так, приведенные ниже некоторые сведения из жизни поэта помогут мне в определении места и времени тех или иных событий, которые переведены им из действительности в то особое состояние, именуемое современной поэзией, где как утверждает поэт, стихи пишут сами себя: ”Кроме того я думаю, что не человек пишет стихотворение, а каждое предыдущее стихотворение пишет следующее”. Это говорил сам Иосиф Бродский.

 

* * *

 

- В чем же дело? Почему “не войти в ту же воду”? – еще все недоумевают любители Пушкина.

Может, дело то тут в “биографии” мира и нашей страны? В нашей общей судьбе? В той, что зачастую отражается в персональной судьбе человека, словно в зеркале…  

И так, Иосиф Бродский родился в 1940 году в городе Ленинграде, в семье военного (отец Бродского был морской офицер). До пятнадцати лет Иосиф  учился в средней школе, после бросил ее, пошел работать и сменил несколько рабочих профессий. Писать стихи он начал в шестнадцать лет.

Быстро миновал неизбежный для всякого начинающего стихотворца период подражания. В его стихах быстро возобладала совершено оригинальная инстанция, отчасти выражавшаяся и в особой манере поэта читать свои стихи на публике. В относительно короткое время он овладел тем запасом профессиональных приемов, которые и позволили ему превзойти тогдашний общий уровень официальной подцензурной поэзии. При этом он писал именно то, что хотел, а не то, что дозволялось “свыше”. Тогда же на стихотворение выдающегося, но еще молодого поэта  обратила  внимание  Анна Ахматова, чьим учеником Бродский был в последствие многие годы.

К 1960 году Иосиф Бродский уже был хорошо известен и ценим и среди литературной молодежи, составлявшей новую неофициальную литературу, и среди честных литературных профессионалов старшего поколения. Характерные черты творчества раннего Иосифа Бродского - это осмысление мира, как единого метафизического и культурного целого, а еще – предельная жесткость, скрытая патетика, ирония и психологический надлом.

Литературные функционеры, разумеется, его никак не признавали, да это и не было возможно. Сам поэт же , очевидно, в силу врожденного чувства собственного достоинства и в силу заслуженно приобретенного уважения к собственному литературному труду, не унижался до того, чтобы обивать пороги государственных издательств. Друзья пытались всячески помочь ему, устраивая заработки от стихотворных переводов. К тому же, Иосифу Бродскому не понадобилось много времени, чтобы проявить себя весьма талантливым переводчиком чужих стихов. Но его переводы порою тоже  казались слишком талантливыми для того установленного “сверху” уровня талантливости в разрешенной советской литературе. Заказы появлялись весьма редко и вряд ли окупали затраты на кофе, кстати довольно дешевый в те времена, выпиваемый Иосифом во время работы над переводами.

В другой стране и в другие времена стремительно растущая известность принесла бы поэту через несколько лет достаток и возможность спокойно работать. Однако, в СССР эпохи так называемой хрущевской “оттепели” эта самая известность не только лишала Иосифа Бродского последних шансов опубликовать свои стихи в печати, но и привлекала к нему пристальное внимание органов идеологического надзора и подавления. Ведь с их точки зрения, поэт, углубленный в собственный мир, поглощенный собственными  взаимоотношениями с бытием, временем, вечностью, посягал чуть ли не на основы советской имперской системы.

 

* * *

 

В 1963 году состоялось очередное выступление  главы  советского  государства Никиты Сергеевича Хрущева и началась новая кампания, направленная  против интеллигенции, и - один из первых ударов тогдашней ленинградской администрации пришелся по Иосифу Бродскому. Его, успевшего  поработать фрезеровщиком на заводе, санитаром, кочегаром  в  котельной, побывать в геологических партиях, и -  занимавшегося  поэтическим трудом, объявили тунеядцем и сослали на пять лет  в  деревню  Норинское Архангельской области.

И так, в 1964 году Иосиф Бродский был арестован, посажен в тюрьму и приговорен к пяти годам ссылки с привлечением к тяжелой работе по указу ВС СССР ”Об ответственности за тунеядство”. Тунеядством именовалась литературная работа, которую судившая поэта торжествующая серость расценивала как правонарушение, особенно серьезное в столь молодом еще возрасте. Правление ленинградского отделения Союза Советских писателей, собранное из отборных экземпляров этой самой торжествующей серости, рьяно способствовала тому, чтобы организованный КГБ гнусный суд завершился соответствующим приговором. Но благодаря заступничеству Анны Андреевны Ахматовой, Самуила Яковлевича Маршака, Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, многих других порядочных людей и широкой кампании возмущения, нашедшей отклик за границами Советского Союза, Иосиф Бродский был досрочно освобожден в 1965 году. Так через полтора года поэт, только благодаря хлопотам Ахматовой, Твардовского, Чуковского и прочих вновь вернулся в свой родной город. В последующие годы он достигает новых высот в поэзии, но за исключением нескольких стихотворений и стихотворных переводов ему ничего не удается опубликовать в советской печати.

Тем  временем на Западе начинают с 1965 года выходить книги Иосифа Бродского. В 1965 и 1970 годах в Нью-Йорке выходят два его  поэтических сборника: Стихи и поэмы  и  Остановка  в  пустыне (1967),  вызвавшие ярость у литературных чиновников в СССР, ведь “Стихотворения и поэмы”, а затем ”Остановка в пустыне” сделали Иосифа Бродского первой поэтической фигурой в неофициальной литературе. Каждое  новое произведение поэта воспринимается в диссидентской среде, как литературное событие, немедленно распространяется в устной передаче, самиздатовской перепечатке, передается тайно в русские зарубежные издания.

Помимо связанных с Бродским судьбой и сходной литературной позицией друзей, к его уже тогда авторитетной личности тянется почти вся независимая молодая литература и искусство. Разумеется, что эта вполне зрелая и производительная творческая для поэта пора совпадает с очередным этапом остервенелого гонения правящей бездарности на молодую русскую культуру. После серии последовавших вскоре запретов, судов над писателями и диссидентами, разгромов художественных выставок, арестов и высылок в 1972 году Иосифа Бродского высылают из Советского Союза. Стоит упомянуть, что в Советском Союзе к моменту эмиграции было официально опубликовано лишь  четыре стихотворения поэта.

 

* * *

 

И так, в 1972 году поэт вынужден эмигрировать в США. В США, где Иосиф Бродский поселился, все, что выходит из-под его пера, тут же попадает в печать, однако число его читателей теперь резко падает до не многих сотен иммигрировавших или изгнанных любителей поэзии и западных литературных специалистов-славистов. Довольно мучительная для литератора коллизия осложняется еще тем, что Иосиф Бродский вывез с собой из СССР (России) совершенно расшатанное здоровье. Вскоре его постигают два инфаркта. Только благодаря Богу и американским врачам, он выбирается из опасного состояния. При всех не благоприятных обстоятельствах отрадно заметить, что Иосиф Бродский находит в Америке уважение культурного общества, доброжелательную обстановку для работы и широкое признание интеллигентной публики. Он пишет на русском и английском языках, преподает литературу в университетах и колледжах. В США он издает стихотворные сборники: В Англии,  Конец  прекрасной  эпохи,  Часть  речи (1977), Римские элегии (1982), Новые стансы к Августе (1983), Урания (1987), драма Мрамор (1984) и на английском языке  книгу - эссе Меньше, чем единица (1986).  К 1986 году  Иосиф Бродский все чаще выступает  как  англоязычный  автор,  в частности как переводчик собственной поэзии. Отличительными чертами зрелых, классических произведений Иосифа Бродского является их медитативность, реализуемая через обращение к усложненным ассоциативным образам, культурным реминисценциям иногда даже приводящих к некой герметичности поэтического пространства.

Несмотря на все резкие перемены, никакого значительного творческого “зигзага” в поэзии Иосифа Бродского, вызванного изгнанием, проследить не возможно. Наоборот, поражает крайняя последовательность в развитии его творческих принципов и внутренняя оправданность эволюции автора, хотя сам поэт сколько-нибудь значительную эволюцию в своей поэзии в эти годы всегда отрицал. Возможно, эволюция состоит в том, что с какого-то момента каждое новое стихотворение поэта превосходит предыдущее…

 

* * *

 

Присуждение Иосифу Бродскому Нобелевской премии в 1987 году не явилось неожиданностью. Он, безусловно, по праву явился пятым русским литератором получившим ее. Его мать и отец, к сожалению, не дожили до этого события. Не добившись от советских властей разрешения увидеться с сыном, он умерли в 1984 и 1985 году в Ленинграде.

С мировым признанием в жизни Иосифа Бродского мало что изменилось, разве что стало меньше времени для спокойной работы. Знаменитость постоянно отвлекали вытекающие из ее нынешнего положения ритуально-общественные обязанности. Он хозяйничал в те последние годы по-прежнему в своей тесной, заваленной книгами нью-йоркской квартире. Хотя эта квартира раз в десять была больше того самого пятиметрового угла, который он себе отгородил, живя в питерских коммунальных полутора комнатах, оставалось впечатление, что живет он нисколько не просторнее, не богаче, чем в молодости.

Если не говорить о неизбежных следах, оставляемых на человеке временем и больницами, Иосиф Бродский до конца жизни, в сущности, так и не изменился. Очевидно, он наконец то добился возможности быть самим собой, которую так отстаивал в молодые свои годы, хотя его всегда не устраивала перспектива превращения в некую общественную фигуру. С первых слов Нобелевской лекции поэт настоятельно рекомендует себя перед публикою человеком частным и частность эту всю свою жизнь какой-либо общественной роли предпочитающим.

Однако, частный человек - это тоже общественная роль и, при всей своей скромности, одна из самых высоких, если не самая высокая в обществе. И вдобавок самая труднодоступная. Государство, политика, предрассудки, деньги стремятся вклиниться в частную жизнь. Мечта каждого настоящего поэта, идеал каждого настоящего интеллигента остаться в любых условиях независимым, свободным. Иногда это  удается только ценою собственной жизни. По счастью, Иосифу Бродскому не пришлось отстаивать свое право быть только тем, кем ему велит его понимание Божьего Промысла, вот такой ценой. Он без видимого усилия миновал так же и соблазны ну, хоть раз покривить душой во имя пайкового советского благополучия. А ведь именно на этих соблазнах многие желавшие именоваться поэтами и “утратили душу”, сделавшись просто орудиями рифмованной конъюнктуры, меняясь после с переменами моды и изменениями политических ветров. Иосиф Бродский, достигнув же безусловного признания как выдающийся поэт, провозгласил себя всего лишь орудием русского языка. Он утверждал, что всего лишь исполнял свой долг по отношению к родному языку. Если вспомнить, что “сначала было Слово, и Слово было Бог”, то в таком же смысле все настоящие поэты - всего лишь орудия своего родного языка.

 

* * *

 

Примем же постулаты Иосифа Бродского и попробуем бегло проследить, как именно поэт добился высокого положения истинно частного человека, оставаясь при этом неизменно всего лишь орудием языка.

Первые получившие известность стихи Иосифа Бродского конца пятидесятых - начала шестидесятых  годов написаны как бы нарочно против принципов соцреализма, безраздельно хозяйничавшего тогда в советской литературе. Однако, это была не какая-то нарочитость поэта, а просто естественная человеческая и литературная позиция. Поэт Бродский был готов разделить нежданно открытый в себе дар с любым числом благожелательных читателей, или точнее сказать: слушателей. Ибо стихи Бродского, случайно или в силу безнадежности их напечатать, оказались легко воспринимаемыми на слух. Довольно многие из стихов того времени: ”Не страны, ни погоста...”, ”Плывет в тоске необъяснимой...” - быстро и надолго заучивались наизусть интеллигентной публикой. Зачастую, стихи эти исполняли под гитару. Кстати, чтение  автором своих произведений – было и само достаточно музыкальным действом.

Ныне множество эпигонов, загоревшись страстью стать “вторыми Бродскими”. Они более или менее успешно мимикрируют под того, якобы “не очень замысловатого” раннего Бродского и наводняют мир своими вторичными опусами… Если бы у Иосифа Бродского была цель наплодить себе подражателей, он мог бы почить на лаврах, написав только лишь ”Петербургский роман” или ”Пилигримов”. Но такой цели у него никогда не было, и быть может, вообще не было ни какой осознанной сверхцели. Просто в молодости он лихорадочно читал почти все, что попадалось ему под руку из того, что можно было достать из настоящей, “не социалистической” литературы. С вызывающей бесшабашностью, бессистемно он учил английский или польский прямо по подвернувшимся английским или польским стихам и прозе. В каком порядке он познакомился с поэзией Пастернака и Цветаевой, Элиота и Мандельштама, Джона Донна и Заболоцкого, Фроста и Хлебникова, Ахматовой, Одена, Иейтса, Галчинского - сейчас уже вряд ли можно установить по его стихам, да это и не важно. Ни один из вышеперечисленных, ни другой из любимых Иосифом Бродским поэтов не вызвал в его поэзии перелома. Он оказался сложившимся рано, но готовым к любым совершенствованиям поэтом. Поэтическая система Бродского, говоря языком современного анализа, это открытая система, все направляющая все влияния только лишь себе на пользу. И читателю Иосифа Бродского, как я отмечал уже, предстоит совсем не безмятежное погружение в мир поэта, а достаточно трудное испытание. Так с годами поэт все охотнее включает в свой поэтический обиход явления, выводы и приемы из соседних областей человеческого мышления, привлекает метафизическую философию, теологию, различные виды искусств и науки, не пренебрегает такими привычными в поэзии объектами иронии, секс и политика. Трагедийная модель мироздания, которую Иосиф Бродский предпочитал комедийной, тоже не облегчает читателю восприятие его поэзии. Он, действительно, словно бы максимально исчерпывает язык. Или язык исчерпывает поэта? Кстати, в этом его отличие от Пушкина. Бродский – истинный певец “конца эпохи”. Это есть его отличие от Пушкина – певца “начала российской литературной эпохи”. Бродский – словно бы предтеча немоты, наползающей черной дыры на словесность. “Дальше – тишина.” – как у Вильяма Шекспира в окончании трагедии “Гамлет”. Дальше – только занавес. Конец… Несомненно, приведенные обстоятельства выше требует от читателей стихотворений Бродского основательной лексической подготовки для глубокого, полного понимания поэтических текстов.

”Все мои стихи, более - менее, об одной и той же вещи: о времени”, - сказал Иосиф Бродский в одном из интервью. То есть, тема его поэзии – и есть Время с большой буквы. А сюжет, если можно так выразиться, его поэзии — есть жизнь самого поэта.

 

* * *

 

Иосифа Бродского часто называют последним реальным новатором, поэтом нового измерения или поэтом нового видения. Во всех определениях  Бродского - поэта  присутствует  слово новый. И это, думается, не случайно. Он   -    поэт   мыслитель,    поражающий нетрадиционностью мыслей.

Любой культурный человек идет по выработанному человечеством руслу, и его гордость состоит в том, что он повторяет самые последние достижения культуры. Бродский же, наоборот  избегает повторять то, что стремились понять десятки поколений до него. На вопрос: В чем ваша поэтическая иерархия? Иосиф Бродский  ответил, в интервью Джону Глэду: Ну, прежде всего речь идет о ценностях, хотя и не только о ценностях. Дело в том, что каждый  литератор в течении жизни постоянно меняет свои оценки. В его  сознании существует как бы табель о рангах, скажем, тот-то внизу,  а тот-то наверху... Вообще, как мне представляется,  литератор, по крайней мере я, выстраивает эту шкалу по следующим соображениям: тот или иной автор, та или иная идея важнее для него, чем  другой автор или другая идея, - просто потому, что этот автор вбирает  в себя предыдущих.

Бродский - поэт  концентрированной  мыслительной  энергии. Мысль его порождена словом, а не наоборот.  Зачастую устойчивые сочетания слов - вот тот материал, из которого Бродский - поэт  разворачивает перед читателем цепочку образов. Стихотворение как - бы выползает при этом  из  случайных совпадений. Поэт верит в случайность, доверяясь смысловому течению языка. Он уверен, что в самом  языке уже есть  все вопросы и ответы на них. В конечном счете каждый литератор стремится к одному и тому же: настигнуть или удержать утраченное или текущее время. – говорит Иосиф Бродский. Язык, по - Бродскому, - есть высшая созидающая  ценность и он – язык - вообще первичен.

Зачастую, в творчестве Иосифа Бродского исследуется конфликт двух философских категорий: пространства и времени. Меня более всего, - пишет Бродский, - интересует  и  всегда интересовало, - это время и тот эффект, какой  оно  оказывает  на человека, как оно его меняет, как обтачивает, то есть  это  такое вот практическое время в его длительности. Это, если угодно,  то, что происходит с человеком во время жизни, то, что время делает с человеком, как оно его трансформирует... на самом деле  литература не о жизни, да и сама жизнь не о жизни, а о двух  категориях, более или менее о двух: пространстве и о времени... время для меня куда более интересная  категория,  нежели  пространство.

Пространство поэт явно не любит, потому что оно  распространяется вширь, то есть ведет в никуда. Время же любит, потому что оно в  конечном счете оканчивается вечностью, переходит в нее. Отсюда конфликт между этими категориями,  который  принимает  частью  форму противостояния белого и черного.

Диктат языка - это и есть то, что в  просторечии  именуется диктатом музы, на самом деле это не муза диктует вам, а язык, который существует у вас на определенном уровне помимо вашей воли, - говорил Иосиф Бродский в одном интервью и эту же мысль  повторил он и в своей Нобелевской речи.

Какой ценностью обладает художественное слово в современном мире, ставящем индивида перед выбором:  прожить свою собственную, а не навязанную или  предписанную  извне,  даже самым благородным образом выглядящую жизнь  или  же  израсходовать этот единственный шанс на повторение чужой внешности,  чужого опыта, на тавтологию? – говорит нам поэт. Слово, как сопротивление какой бы то ни  было  деспотии,  как будущее культуры, реализуется в настоящем.

Поэта далеко заводит речь... – именно эти слова  Марины Цветаевой воплотил Иосиф Бродский в своем поэтическом опыте, а также и в своей жизни,  выбросившей его на американский берег.

 

* * *

 

Лауреат Нобелевской премии 1987 года по литературе, поэт русской культуры ныне, по воле  судьбы,  принадлежит уже во многом  американской цивилизации. Так Роберт Сильвестр писал об Иосифе  Бродском:  В  отличие  от  поэтов старшего поколения, созревших в то время, когда в России  процветала высокая поэтическая культура, Бродский,  родившийся  в  1940 году, рос в период, когда русская поэзия находилась  в  состоянии хронического упадка, и вследствие этого вынужден был прокладывать свой собственный путь.

Высказывание Сильвестра достаточно справедливо, потому что в качестве поэзии в Союзе ССР выдавалось то, что существовало на страницах официальной печати, но порою это был абсолютный вздор и об этом  говорить довольно стыдно, да и вспоминать не очень то хочется.

Ценность нашего поколения заключается в том, что, никак  и ничем не подготовленные, мы проложили эти самые, если угодно, дороги. - пишет Бродский. Мы действовали не только на свой страх и риск, это само собой, но просто исключительно по интуиции. И что замечательно - что человеческая интуиция приводит  именно  к  тем результатам, которые не так разительно отличаются  от  того,  что произвела предыдущая культура, стало быть, перед нами не  распавшиеся еще цепи времен, а это замечательно.

Да, поэт русской культуры ныне принадлежит американской  цивилизации. Но дело не ограничивается только цивилизацией. В случае с Бродским эмиграция не просто географическое понятие.  Поэт  писал  на двух языках, отчетливо осознавая при этом дневную и  ночную  диалектику двуязычия, и его стихи, написанные им в эмиграции, существуют одновременно и в русской, и английской словесных оболочках на страницах русскоязычных книг и,  параллельно,  американских  поэтических журналов. Смысл этого параллелизма, наверное, не в том, что будучи наследником двух поэтических традиций, поэт совмещал  в  себе две поэтические культуры. Его авторские переводы – не есть некий механический жест, а есть подлинный момент  раскрытия и узнавания англо-американского творческого наследства, так что современная американская  словесность видит в Иосифе Бродском не столько поэта-пришельца, сколько  своего естественного продолжателя. Таким образом, в творчестве Бродского сошлись и причудливо  переплелись две разнородные культуры, произошла их конвергенция, случай в известной мере уникальный, чем-то напоминающий творческую судьбу литератора Владимира Набокова.

В своей книге-эссе Меньше, чем единица, написанной  по-английски, как считают и сами американцы,  безупречно и максимально пластично, Бродский приобщает американского читателя к миру русской  поэзии. В своих же русских стихах поэт зримо парит над американским ландшафтом:

 

Северо-западный ветер его поднимает над

сизой, лиловой, пунцовой, алой

долиной Коннектикута. Он уже

не видит лакомый променад

курицы по двору обветшалой

фермы, суслика на меже.

 

На воздушном потоке распластанный, одинок,

все, что он видит - гряду покатых

холмов и серебро реки,

вьющейся точно живой клинок,

сталь в зазубринах перекатов,

схожие с бисером городки

 

Новой Англии...

 

Этот полет одинокого сильного ястреба, держащего курс на юг, к Рио-Гранде, на пороге зимы, прослежен, казалось бы, американским глазом, но смущает финальная строка стихотворения: детвора, завидев первый снег, кричит по-английски: Зима, зима! На  каком же языке ей кричать в США, как не на английском?  Последняя строка вызывает герметичность американского мира, вселяет  подозрение, что здесь не обошлось без мистификаторской мимикрии,  разрушенной напоследок намеренно и наверняка.

В декорациях американского неба вдруг возникает черная  языковая дыра, не менее страшная, чем осенний крик птицы, чей образ, и без того нагруженный тяжестью разнородного смысла, в виду той дыры приобретает новое, четвертое измерение, куда и  устремляется ястреб:

 

...Все выше. В ионосферу.

В астрономически объективный ад

птиц, где отсутствует кислород,

где вместо проса - крупа далеких

звезд. Что для двуногих высь,

то для пернатых наоборот.

Не мозжечком, но в мешочках легких

он догадывается: не спастись.

 

А вот стихотворение из книги Бродского Части речи (1977). Оно написано в форме фрагмента, которая  заставляет вспомнить, что поэт принадлежит к школе Ахматовой:

 

...и при слове грядущее из русского языка

выбегают мыши и всей оравой

отгрызают от лакомого куска

памяти, что твой сыр дырявой.

После скольких зим уже безразлично, что

или кто стоит в углу у окна за шторой,

и в мозгу раздается не неземное до,

но ее шуршание. Жизнь, которой,

как даренной вещи, не смотрят в пасть,

обнажает зубы при каждой встрече.

От всего человека вам остается часть

речи. Часть вообще. Часть речи.

 

Стихотворение так и начинается у Бродского со строчной  буквы после отточия. При слове грядущее по прихоти  ассоциаций из языка возникают другие слова с присущими им шлейфами  настроений, эмоций, чувствований. Они, как мыши, вгрызаются в память, и тут выясняется, что память стала дырявой, что  многое  уже  позабылось. Слово влечет за собой другое слово не только  по  смыслу,  многие ассоциации возникают по созвучию:  грядуЩее  -  мыШи  -  Шторой  - ШурШание. За этой звуковой темой  следует  другая:  Жизнь  -  обнаЖает - в каЖдой. Далее развивается третья: встреЧе - Человека - Часть - реЧи - Часть - реЧи - Часть - реЧи. Это не просто инструментовка на три темы шипящих согласных  звуков,  это  слова-мыши, которые выбегают и суетятся при одном только слове грядущее.

Из мышиной суеты с ее шуршанием  возникает  образ,  неясный, колеблющийся. Когда-то за шторой стоял Полоний, выдал себя шумом, и Гамлет с возгласом Крысы! проткнул его шпагой. Когда-то  Петр Степанович Верховенский предложил  Кириллову  смотреть  на  него, Петра Степановича, как на мышь, а вскоре уже стоял против окна, в углу, между стеною и шкафом, Кириллов, и был готов к тому,  чтобы через минуту застрелиться. Когда-то в светелке, не за  шторой,  а за дверцей, не стоял, а висел Николай Ставрогин, гражданин кантона Ури... (роман Бесы Достоевского Федора Михайловича). Слово следует за словом по звуковым и смысловым ассоциациям, слова вызывают образ, за которым тянутся другие и приводят к мысли об умирании. Конфликт между временем и пространством часто принимает форму противостояния белого и черного. Белый -  цвет  пустоты,  цвет смерти, цвет - ничто. В занесенном снегом  мире  остаются  только черные следы:

 

Если что-то чернее, то только буквы.

Как следы уцелевшего чудом зайца.

 

Поэт сводит картину мира к белому листу бумаги и черным буквам. Зачернить стихами бумагу - единственный способ придать смысл пустоте. Отсюда и понимание стиха как понятия временного, вечного.

Творчество Бродского метафизично, это микрокосмос, где уживается Бог и черт, вера и атеизм (“вера атеиста”, “атеизм верующего” – понимай, впрочем, как хочешь), целомудрие и крайний цинизм. Его  поэзия чрезвычайно объемна и одновременно разнопланова. Не случайно один из лучших сборников Иосифа Бродского назван в честь музы астрономии Урании. Обращаясь к Урании, Бродский пишет:

 

Днем и при свете слепых коптилок,

видишь: она ничего не скрыла

и, глядя на глобус, глядишь в затылок.

Вон они, те леса, где полно черники,

реки, где ловят рукой белугу,

либо - город, в чьей телефонной книге

ты уже не числишься. Дальше к югу,

то есть к юго-востоку, коричневеют горы,

бродят в осоке лошади-пржевали;

лица желтеют. А дальше - плывут линкоры,

и простор голубеет, как белье с кружевами.

 

Отсюда, из этой многомерности восприятия мира вытекает и еще одна особенность его поэтического мышления: Бродский  никогда  не был политическим поэтом в отличие хотя - бы от того же Пушкина, хотя он – Иосиф Бродский – есть “волне законный” сын своего тревожного века. По своей природе он аполитичен, ибо Поэту с большой буквы, по мысли Бродского, всегда противна сама идея  власти - какой бы она не была. Просто он - Поэт был всегда больше политики и власти, как носитель более вечной категории - языка.

 

* * *

 

Развитие Бродского - поэта вело его все дальше к одиночеству. Кстати это было им и предсказано. И причина его таится не столько в исходе политической тяжбы с не распознавшим его талант государством советским, американским властям было явно не до него, сколько в поэтическом кредо самого Иосифа Бродского, его экзистенциальной позиции. Простая, жестокая мысль о том, что свобода  художника  обретается ценой одиночества, а  если перефразировать слова Бертольда  Брехта, то абсолютная свобода сто´ит абсолютного одиночества. Это и приходит  на  ум, когда читаешь стихи из Урании:

 

Вечер. Развалины геометрии.

Точка, оставшаяся от угла.

Вообще: чем дальше, тем беспредметнее.

Так раздеваются догола.

 

Но останавливаются. И заросли

скрывают дальнейшее, как печать

содержанье послание...

 

Одиночество, в глазах обывателя, вещь не менее стыдная,  чем голое тело. Чем дальше, тем прозрачнее становится  воздух  стихов Бродского, тени удлиняются, оказываясь куда длиннее  человеческих фигур, которые к тому же все чаще оборачиваются мраморными изваяниями, не приспособленными для диалога. Склонность к длиннотам, порою свойственная Бродскому, толкающая мысль все с большей скоростью вращаться по кругу, приобретает другое значение: мысль круто разворачивается к воспоминанию и сладостно вязнет в нем, в том самом месиве человеческой жизни, где не было ни свободы, ни одиночества, где было  все  несовершенно,  но зато оно БЫЛО и длинноты превращаются в признания:

 

Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.

Зане не знаю я, в какую землю лягу.

Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу.

 

В сущности, это не так, это только часть  речи - уступка отчаянию; ведь именно так раздеваются догола. Однако, как помним, спохватываются, останавливаются. Движение начинается в другую сторону. Мы словно оказываемся в некой геометрической  фигуре, в поле сильных разнонаправленных эмоций. Отчаяние сменяется любовью, это особый вид любви, дань давней философской традиции, amor fati (любовь к року), стоическая позиция, позиция, совмещающая любовь и отчаяние на полпути от отчаяния до любви.

 

Что сказать мне о жизни? Что казалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность.

 

* * *

 

...зачастую, когда я сочиняю стихотворение и пытаюсь уловить рифму, вместо русской вылезает английская, но это издержки, которые у этого производства всегда велики. А какую рифму  принимают эти издержки, уже безразлично  -  так  говорил Иосиф  Бродский  о технологии своего творчества. Больше всего меня занимает  процесс, а не его последствия. ...когда я пишу стихи по-английски, - это скорее игра, шахматы, если угодно, такое складывание  кубиков. Хотя я часто ловлю себя на том, что процессы  психологические, эмоционально-акустические идентичны.

 

Ветрено. Сыро, темно. И ветрено.

Полночь швыряет листву и ветви на

кровлю. Можно сказать уверенно:

здесь и скончаю я дни, теряя

волосы, зубы, глаголы, суффиксы,

черпая кепкой, что шлемом суздальским,

из океана волну, чтоб сузился,

хрупая рыбу, пускай сырая.

 

Бродский, подобно Анне Ахматовой и Осипу Мандельштаму, очень “литературный” поэт, у него много аллюзий на поэтических и даже прозаических предшественников по перу. В приведенном выше отрывке из стихотворения 1972 есть намек на Слово о  полку Игореве, в конце перефразирован Гейне. Другое стихотворение  начинается: Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря... - это из Записок сумасшедшего Николая Васильевича Гоголя. Вот неожиданно возникает  Велимир Хлебников:

 

Классический балет! Искусство лучших дней!

Когда шипел ваш грог и целовали в обе,

и мчались лихачи, и пелось бобэоби,

и ежели был враг, то он был - маршал Ней.

 

Поэтический мир Бродского, по сути дела, оказывается “квадратом”, сторонами коего служат: отчаяние, любовь,  здравый  смысл  и ирония. Бродский был изначально “умным” поэтом, то есть поэтом, нашедшим удельный вес времени в поэтическом хозяйстве вечности.  Оттого он быстро преодолел детскую болезнь определенной части современной ему московско-ленинградской поэзии, так называемое шестидесятничество, основной пафос которого  определяется...  впрочем, Иосиф Бродский тоже отдал этому пафосу мимолетную дань, хотя бы в  ранних, но весьма банальных стихах о памятнике:

 

Поставим памятник

в конце длинной городской улицы...

 

У подножья пьедестала - ручаюсь -

каждое утро будут появляться

цветы...

 

Подобные стихи  о  памятнике  обеспечивали  поэту  репутацию смутьяна, и Бродский в свой ленинградский период, особенно конце 1950-х годов явно эту репутацию ценил. Но куда сильнее и своевольнее прорывалась в мир поэзии юного Иосифа Бродского тема экзистенциального отчаяния, захватывая попутно жанр темы расставаний, смешиваясь с темой абсурдности человеческой жизни и  смотрящей из всех щелей на живущих неизбежной смерти:

 

Смерть - это все машины,

это тюрьма и сад.

Смерть - это все мужчины,

галстуки их висят.

Смерть - это стекла в бане,

в церкви, в домах - подряд!

Смерть - это все, что с нами -

ибо они - не узрят.

 

Такой бурный пессимизм в сочетании с фрондой “в совке” был чреват настоящим общественным скандалом.

Любовь - мощный двигатель в поэзии Иосифа Бродского, порою  кажущийся намеренно форсированным. Обычная любовь  переплетается у него с отчаянием и тревогой, образуя “образ любви” к  возлюбленной, родине, несовершенному миру, року и т. д. Любовная трагедия у Бродского может даже обернуться  фарсом, изложенным бойким ямбом:

 

Петров женат был на ее сестре,

но он любил свояченицу; в этом

сознавшись ей, он позапрошлым летом,

поехав в отпуск, утонул в Днестре.

 

(Чаепитие)

 

Фарс разлагает любовь - особенно тогда, когда она слаба, - на составные, чреватые натурализмом, элементы:

 

Сдав все свои экзамены, она

к себе в субботу пригласила друга;

был вечер, и закупорена туго

была бутылка красного вина.

 

(Дебют)

 

Однако откровенно раздевающий взгляд редко доминирует у Бродского, находясь в связанном виде, обогащаясь, нейтрализируясь или преображаясь благодаря иронии. Роль иронии в поэзии Иосифа Бродского непосредственным образом сопряжена со здравым смыслом. Можно даже назвать поэзию  Бродского  “поэзией здравого смысла”, так велик в ней момент сдержанности, самоотчуждения, постороннего взгляда.

Бродский прямо не говорит  о главном,  а  всегда  уклончиво, обиняками. Он заходит то с одной, то с другой  стороны,  ищет   новых и новых возможностей пробиться к идее, к собеседнику и т. п.

Стихотворная структура Иосифа Бродского, в  принципе,  открыта. Часто возникают укрупненные массивы слов,  разбитых  на  стихи. Обычно хорошо видна художественная целесообразность каждого эпизода, а композиция стихотворения часто основана на симметрии, так  что  массы  стихов  относительно легко обозримы. Можно даже выявить вот такую закономерность: в коротких стихотворениях формальные ограничения нередко ослабляются, а в длинных нарастают. В коротких текстах Иосиф Бродский иногда доходит до полного разрушения формы. Так  в  стихотворении  Сонет (1962) не соблюдено ни единое правило построения этой твердой строфической формы, за исключением лишь одного: в нем  14  стихов:

 

Мы снова проживаем у залива,

и проплывают облака над нами,

и современный тарахтит Везувий,

и оседает пыль по переулкам,

и стекла переулков дребезжат.

Когда-нибудь и нас засыплет пепел.

 

Так я хотел бы в этот бедный час

Приехать на окраину в трамвае,

войти в твой дом,

и если через сотни лет

придет отряд раскапывать наш город,

то я хотел бы, чтоб меня нашли

оставшимся навек в твоих объятьях,

засыпанного новою золой.

 

В 1965 год Иосиф Бродский формулирует свое кредо, что останется в силе до конца его жизни. В стихотворении Одной поэтессе он писал:

 

Я заражен нормальным классицизмом.

А вы, мой друг, заражены сарказмом...

 

А еще Иосиф Бродский обнаруживает три вида поэзии:

 

Один певец подготавливает рапорт.

Другой рождает приглушенный ропот.

А третий знает, что он сам лишь рупор.

И он срывает все цветы родства.

 

Поэтика Бродского служит стремлению преодолеть одновременно два страха: страх  смерти и страх жизни. В своем творчестве поэт дошел до предела в сплавлении всех стилистических пластов языка. Вот он соединяет самое высокое с самым низким.  Приведем пример: это начало стихотворения Бюст Тиберия:

 

Приветствую тебя две тыщи лет

спустя. Ты тоже был женат на бляди.

 

Одна из характернейших примет стихотворной речи Бродского  - длинные, довольно сложные словесные конструкции, переливающиеся через границы строк и строф, иногда действительно  вызывающие  ассоциации со стальными гусеницами танка,  неудержимо накатывающего на читателя. Так, в Стихах о зимней компании 1980-го года  танк  появляется буквально - закованный в броню, а потом бесконечными синтаксическими переносами (Синтаксис (от греч . syntaxis - построение, порядок),1) способы соединения слов (и их форм) в словосочетания и предложения, соединение предложений в сложные предложения; типы, значения и т. п. словосочетаний и предложений.2) Раздел грамматики, изучающий эту часть языковой системы.) выплывает из-за горизонта строфы и  обрушивается на читателя:

 

Механический слон, задирая хобот

в ужасе перед черной мышью

мины в снегу, изрыгает к горлу

подступивший комок, одержимый мыслью,

как Магомет, сдвинуть с места гору.

 

Танк – есть слон, пушка – есть хобот, мина – есть мышь. Из этих двух  рядов тем вырастает образ. У Иосифа Бродского образы нередко возникают на  пересечении совершенно неожиданно сопоставленных тем.

 

* * *

 

Стихи Бродского, в своей  совокупности,  представляют гимн бесконечным возможностям русского языка, все пишется ему во славу. Ну, хотя бы такое:

 

Слушай, дружина, враги и братие!

Все, что творил я, творил не ради я

славы в эпоху кино и радио,

но ради речи родной, словесности.

За каковое раденье-жречество

(сказано ж доктору: сам пусть лечится),

чаши лишившись в пиру Отечества,

ныне стою в незнакомой местности.

 

Именно вера в язык и служение языку вводит поэта Иосифа Бродского в классическую эстетику, не делая его при этом “настоящим”, “твердым” классиком. Да, она сохраняет ему некое экзистенциальное право быть поэтом не чувствующим абсурдности своего положения, подозревать за культурой серьезный и неразгаданный смысл. Позволяет сдерживать капризы своенравного лирического я в рамках  “эмоционального квадрата”, где лирического героя швыряет во все стороны: от любовного безумства к ироническому признанию, от утверждения своей гениальности  к  утверждению собственного ничтожества.

 

* * *

 

Истинный творец, поэт Иосиф Бродский сам подвел итог своему творчеству. 24 мая 1980 года, в день своего сорокалетия, Бродский  написал стихотворение, которое подвело итоги не только его  собственной жизни за предшествующие годы, но и в  известной  степени  исканиям русской поэзии в области языка, поэтической формы,  культурного и исторического контекста, художественной и этической свободы. Кстати, в нем одном как-бы заключена не только судьба поэта Бродского но, в обобщении, судьба русского поэта ХХ века вообще.

 

Я входил вместо дикого зверя в клетку,

выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

жил у моря, играл в рулетку,

обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,

трижды тонул, дважды бывал распорот.

Бросил страну, что меня вскормила.

Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,

надевал на себя, что сызнова входит в моду,

сеял рожь, покрывал черной толью гумна,

и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,

жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок,

позволял своим связкам все звуки, помимо воя;

перешел на шепот. Теперь мне сорок.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забирали глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность.

 

Единственным долгом поэта перед обществом Иосиф  Бродский  считал долг писать хорошо. В сущности, даже не только перед обществом, но и перед мировой культурой. Ведь задача поэта - найти свое  место  в культуре и соответствовать ему что, думается, Бродский с успехом сделал. Своей цели он с блеском достиг. Хочется заметить только, что не смотря все его достижения, на всемирную славу творца, утрата непосредственной связи с живым и постоянно меняющимся  русским языком для поэта Иосифа Бродского не  могла пройти совершенно бесследно. Это плата за судьбу поэта, которая, через все страдания, все муки, все свои фанаберии, предоставляла ему право  почувствовать себя в полной мере инструментом языка в тот момент, когда язык оказывался не в обычном состоянии данности (как в России),  а  в  положении некой вечно ускользающей ценности, отчего и осенний крик ястреба приобретает еще более болезненную пронзительность.

 

* * *

 

Обозревая творчество Иосифа Бродского, невольно приходишь  к выводу: Бродский есть поэт совершено нового, уже “неоклассического” зрения. Кстати, это тоже тупик и излет… Да, поэт Бродский “играется” с классикой, он охотно цитирует, но… Но язык ускользает от Бродского. Он пытался поймать его – русский язык в США.

Это было двадцать лет назад… А сегодня? А сегодня мы пытаемся поймать его, исчезающий, истаивающий, словно мартовский снег, язык уже в России. Слишком сильно, мучительно - больно изменилась русская жизнь. Даже “единственная надежда и опора” (вспомним Ивана Сергеевича Тургенева; “Русский язык”) - и тот не выдерживает. 

Что еще сказать вам в завершение о Бродском? Бродский – есть “усталый” поэт. Он поэт действительно “отягощенный” мировою культурой. Той культурой, которую Иосиф Бродский тянет на себе, как водовозная лошадь. Даже в этом отношении Бродский - есть поэт, коего еще не было в русской литературе. Он действительно настоящий, он - подлинный “поэт конца”. Поэт конца эпохи не только “красной империи” СССР, но и вообще окончания “эпохи нового времени” - “эпохи просвещения и гуманизма”.

Поэт умер в 1996-м. Что дальше? Дальше… Дальше был обычный день изменивший наш мир - 11 сентября 2001-го. Башни-близнецы пали на грешную землю. Началась война в Афганистане, Ираке, и… Загорелся пожар. Потушили один – загорелся другой. Не потушишь?..

Вот Корея на Севере рвет атомные бомбы… И что?

Все дороги исхожены. Все идеи себя исчерпали. Мир стоит на краю, а верней – в тупике, словно брошенный поезд. Что же дальше?

Дальше –  тишина? Или новый век требует от поэта действительно нового слова?

Старый лексикон исчерпан до самого дна. В театральном зале гаснут последние лампы. Там темно и действительно жутко… Бог действительно умер – и тут Ницше прав. Гамлет мертв, но зато эпигоны великого (Пушкина ль? Бродского ль?) подозрительно живы, как крысы. Они прячутся по всем углам театрика. Наш театрик не “Глобус” – “Земля”…

Кто-то требует продолжения пьесы. И хотя дали занавес, публика до сих пор не расходится. Вот они снова требуют и требуют свое… Кого требуют?

Требуют: Пушкина! 

- “Пуш – ки – на! Пуш – ки – на!.. ” – завывает толпа в темноте. “Пуш – ки – на! Пуш – ки – на!..”

И, какой после этого “Пушкин”?