ЮРУН-КАШ

Памяти Антона Ряжкина

У Пржевальского:

«река –

Котёл безумья и греха,

Глухое дикое кипенье

Нечеловеческих страстей,

Ни на мгновение забвенья

Не знающих – на высоте,

Достойной ангельского пенья;

Неутоляемый азарт:

Прорезавши земной базальт,

Река себя в нём заточила,

Не в силах вырваться из пут

Своей же беспредельной силы,

А только корчась, словно спрут,

О камни вспарывая жилы;

И что Гоморра и Содом! –

Здесь валуны, размером с дом,

Только разменная монета

В коловращении воды,

И в расступившиеся недра

Орлам да аистам видны

Тартаразорванные нервы;

Труднодоступность этих мест –

Вот основная из примет;

Прорвав таримское ущелье,

Река безжизненно пуста:

В тысячефутовом ощерье

Ни ящерицы, ни куста,

Лишь эхо бродит по пещерам;

Тропа, петляя вверх и вниз,

Порою сужена в карниз,

И каждый шаг, и выдох каждый,

И чуть неосторожный взгляд

Над этой вспененною кашей

В неё падение сулят», –

Так он писал о Юрун-каше.

Но как всегда, кому-нибудь

Необходимо торить путь, –

И этой, собственно, идеи

Достаточно, чтобы забыть

О прочем (слава, страх иль деньги…)

И мёртвою водою – плыть

В соблазне первопрохожденья.

…Почти космическая синь.

На берегу отец и сын,

Над ними – порванная в клочья,

Всего лишь два часа тому

Назад

казавшаяся прочной

(Но прошлое сошло во тьму)

Виниловая оболочка.

Конгломерат смертельных ран –

Четвёрочный катамаран;

Но тело, тело, как ты утло!

Судьбы разорванные швы…

Ещё, по сути дела, утро,

А только четверо живых

И  капитан и сын – два трупа.

И – побуревшая река,

Не принимая чужака

В своё неистовое соло,

Готовя каменный ларец,

За бочкой ставя бочку, словно

Расчётливый и злой ловец…

Над ними в чёрной дымке солнце.

(Первый):

Мы не имеем права плыть,

Оставив их средь этих плит

(Хотя и легче – что обоих).

Скажу, как сердце о наждак:

Дней через пять начнётся поиск,

Нам остаётся только ждать,

Об ищущих побеспокоясь.

(Второй):

Безумен был бы этот риск:

Оставшийся – всех четверых

И выдержит, да не продержит

Ещё два дня – катамаран.

Попытка эта безнадежна,

Неприменим к реке таран,

К её безумью – наша дерзость.

(Третий):

Допустим, мы продолжим путь

И попадём в контрольный пункт,

Передадим координаты,

Но – не продолжим же маршрут,

Нам тотчас возвращаться надо

Сюда, где, может, грифы жрут

Тела друзей, к истокам ада.

(Четвёртый):

И даже если разделить

Продукты, вещи – и поплыть

Двоим,

двоим оставив берег, –

То неужели жизнь и смерть

Опять разделит пенный гребень?

Сметь тронуться? Остаться сметь?

Нет, только бы не этот жребий!

…Есть страх свершения. Но страх

Перед бездействием стократ

Сильней порою. Как ни трудно

Решиться на опасный шаг, –

Всё ж легче, чем тугие струны

В душе, в сознании, в ушах

Звенели бы: ты трус, ты струсил…

И в кураже, в полубреду,

Взяв минимум вещей, еду –

Дня на три, лишь дойти до места,

Где путь их должен пересечь

Досужий житель Поднебесной,

Все четверо пустились в речь –

В её клокочущую песню.

Быть может, Юрун-каш в тот день

Творил свой подлинный шедевр.

Вода как будто прибывала,

Сквозь стон раскаменевших форм

Вал продирался вслед за валом,

Спеша к порогам,

но и фон

Был – полнокровные пять баллов.

Катамаран одолевал,

Но весь дрожал, как Боливар,

То падал в водяную пропасть,

То вдруг одною из гондол

Взлетал, – но тут же чья-то лопасть

Его в ту, так сказать, юдоль

Впечатывала. Только ловкость

Порой спасала седоков.

Катамаран, как ледокол,

Вгрызался в буруны. Но больше

Не выдержал. Лишь полчаса

Пути – очередная бочка,

И поменялись полюса,

И воздух стал водою. Точка.

Но двое выжили, – они

Не лишь рекой разделены,

А и по берегу:

второго

Поток унёс за километр,

Да только не достиг порога,

Где скалилась слюняво смерть,

На камень выбросив полого.

И тот, и этот невредим.

Но каждый думал, что один

Остался в голубом фарфоре

Китайски сказочных небес,

Там, где склонились в разговоре

О человеческой судьбе

Не ведавшие горя горы…

Тысячефутовый подъём

Неодолим. Загромождён

И для пути немыслим берег,

Да и идти теперь куда ж?

Тут не бывают даже звери.

Вот выбор – верить или ждать?

Размен стихий: вода и время.

Из низших классов и семейств –

Ни рыб, ни ящериц, ни змей,

Ни, по-вдоль берега скитаясь,

Травы, каких-нибудь корней,

Лишь редко в небе – чёрный аист…

А может, в реку – поскорей,

В трансцендентальность её таинств?

Смерть не торопится, когда

В избытке пресная вода

И весь в пещерных дырах берег,

Где ночью всё-таки тепло

В высокогорном сентябре, – и

Душа, а вслед – её оплот

Телесный

медленно слабеют…

А солнечная убыль дням

Сгущает счёт.

Уж не понять,

Которая неделя – третья?

Вот, наконец, мотора стук…

И двое, выбравшись из трещин,

Руками машут в высоту,

Считая лишь часы до встречи.

Увы, ущелья глубина

Здесь такова, что не видна

Тем, с высоты, цветная кроха.

Вот он пронёсся раз, другой,

И замолкает его рокот,

Сменён грохочущей рекой –

Рабочею лошадкой рока.

Трагедии – такой финал!

Бессильные подать сигнал,

Не знающие друг о друге,

Они впивались в небеса,

Где вертолёт на третьем круге

Почти над ними зависал.

…Но рок затягивал подпруги.

И лишь на двадцать пятый день

Спасатели нашли людей,

Когда средь грохота и треска

И соступающихся стен,

Не раз рискуя рухнуть в реку,

Как ангел, вертолёт летел, –

Вдруг крик: «Я вижу человека!»

И нежно замер вертолёт

Близ первого.

Сыскавши брод,

Второй тем временем на берег

К ним перебрался, вспышкой сил,

Внезапно появившись перед

Спасателями.

Как? – спроси, –

Сам не расскажет, не поверит.

Их радостный и мрачный путь

Домой

был судорожно-пуст.

Один вокруг смотрел, не видя,

Бульон прихлёбывал, молчал,

Не ведая, как можно выйти

Из круга тех печальных чар,

Или как будто бы он вытек

Из самого себя.

Он был

В холодной сущности судьбы

Запечатлён и остановлен,

Отныне сам в себе изгой,

Сосредоточен и безмолвен.

Зато без устали другой

Рассказывал, –

и словно внове

Ему ж очередной рассказ,

Приправлен порцией прикрас

(Так звук порой усилен эхом).

Он усмехался и шутил,

И вспоминал те дни, как action,

В чём сладко-жуткий смысл пути

Превосходил смысл жить, конечно.

…А Юрун-каш надменно ждёт,

Объявится ль в верховьях тот,

Кто первопрохожденья жажду

В нём возжелает утолить,

Смешав безумно и отважно.

И сколь молчание ни дли,

А тот – объявится однажды,

Уже ль доверил, имярек,

Раскрывши атлас,

выбор рек –

От Бухтурмы до Бахтияри –

Игре идей…

И вновь весной

Вкипают в сферу пенной яри

И в грудь вонзают ей весло

Те, кто пути не потеряли.