Клеопатр

 

 

 

 

 

1

Даже мощные кондиционеры, монотонно гудевшие, как шмели над разноцветной июльской поляной, не могли спасти от изнуряющей, изматывающей, вытягивающей последние жизненные соки духоты. Девицы, почтенные матроны и даже дамы, еще в прошлом веке перешагнувшие через порог бальзаковского возраста, разоблачались, снимая с себя, как в безбашенной карточной игре на раздевание, одну деталь одежды за другой. Впрочем, некоторым и снимать-то было особенно нечего. Они сразу явились во всеоружии, что самая мощная артиллерия – не плотно обтягивающие джинсики, держащиеся на самой нижней линии бедер, поскольку ниже уже не имела смысла их спускать, ни топики, которые ничего не скрывают, а являются лишь таким же украшением на теле, как пирсинг или татуировка. Их оружием были стройные длинные ноги, которые они считали преступлением вскрывать от алчущих мужских взоров, крутые бедра, почти неприкрытая грудь.  «Почти» - поскольку что-то на верхней части тела всё-таки имелось, но только лишь для того, чтобы полиция нравов не выписала им штраф за появление в общественном месте в непристойном виде, оскорбляющем общественную нравственность. Хотя, по их убеждению, непристойный вид – это скрывать свое тело под ханжескими фиговыми листочками одежд.

«Но когда же? Когда же?» - этот вопрос перерос в глухой рокот и грозился стать в скором времени воплем, который обрушит стены и кровлю этого дворца нечеловеческой страсти, безумного наслаждения, ради которого не только одной жизни, но и ста жизней было бы не жалко.

Каждая ждала явления своего бога, кумира, идола и с ненавистью поглядывала на всех, ведь одна из тех, кто собрались в этом зале, сегодняшней ночью вознесется на верх блаженства, равного которому не бывает. Если бы сейчас им указали на эту избранницу, они все, не сговариваясь, в едином порыве бросились на нее, топтали и рвали ее на куски, пока не осталась бы кровавая масса из мяса и костей.

Запели фанфары. Все забыли о духоте, вскочили на ноги и застыли. Никаких мыслей, никаких чувство. Одно ожидание Его. Все они сейчас были единым организмом, живущим одним ощущением надвигающегося счастья. Звуки постепенно затухали. Створки широких дубовых дверей медленно приоткрывались. Открывались они целую вечность. И вот на пороге возник церемониймейстер в длинном обшитом золотом парадном платье и великолепных лакированных туфлях. Он поднял жезл. Мгновенно наступила тишина. Он вымолвил лишь одно слово:

- КЛЕОПАТР!

2

Настя была скромной застенчивой девушкой. Была! Пока не попала в общежитие педколледжа. Не то, чтобы она совсем темная деревенская дурочка.

Это наши бабушки и дедушки, не покидавшие до двадцати лет родные сельские нивы и заросшую бурьяном околицу, попадая в город, сплошь и рядом попадали впросак. То здоровались с манекеном в магазине, то не могли перейти улицу и часами стояли на обочине, ожидая, когда улица станет пустынной. Нынешняя сельская молодежь внешне, да и внутренне ничем не отличается от городской. Разве что меньше наркоманов и девицы не так часто делают аборты. И совсем не потому, что используют противозачаточные пилюли.

Сначала Настя осуждала своих соседок. Конечно же, не в глаза. И вообще ни одним словом не обмолвилась о том, что ей не нравится их образ жизни. Напротив. Была приветливой и доброжелательной, хотя бы внешне. А когда ей говорили что-нибудь обидное, она молчала и виновато улыбалась.

Но соседкам этого было мало. Какая-то деревенская дура и что-то корчит из себя! Отказывается пить, не курит, не спит с парнями, еще и занятий не пропускает.

И началось то, что было начаться, когда человек не ко двору. Сначала они игнорировали ее, говорили только между собой, как будто она была пустое место. Потом стали высмеивать любые ее действия и слова, представляя ее законченной деревенской дурой.

3

Двое гвардейцев в высоких мохнатых шапках раскрыли створки дверей. В зал вошла команда барабанщиков. Следом за ней отряд рынд с топориками на плечах. За рындами следовали юные красавицы в античных туниках. Когда они прошли, проход какое-то время был свободен. И наконец показался ОН! Он шел не быстро, но и не тихо. На нем был халат синего цвета со звездочками и серпиками, перетянутый поясом с золотыми кистями. На ногах нечто вроде сандалий или котурнов.  Он шел, кидая взгляды налево и направо, улыбался, не разжимая губ, изредка кивал. Одна из дам, стоявшая в задних рядах, упала в обморок.

Клеопатр поднялся по ступеням. Его поддерживали две юные грации. Таков был ритуал. И сел на трон. За его головой возвышался герб – череп, который обвивала змея с раздвоенным языком. Вперед выступил генеральный глашатай. Он обвел зал долгим грозным взглядом, после чего ударил в пол посохом.

- Дамы и господа!

Пауза. Не слышны в саду даже шорохи.

- Сегодня начинается очередной тридцать седьмой кастинг на звание временно исполняющей обязанности любовницы великого и несравненного Клеопатра.  Конкурс, состоящий из трех этапов, определит самую-самую, которая и взойдет на царское ложе. И перед тем, как сейчас пройдут перед вами участницы, традиционное приветствие от царя царей!

Глашатай поклонился, протягивая в поклоне руку в сторону трона. Клеопатр поднялся. Голову его украшала венец. Цветочки, разумеется, были изготовлены из самых дорогих камней, которые только можно найти во вселенной.

Он приветственно махнул рукой, после чего последовала улыбка, которая продолжала сводить с ума девочек, девушек и женщин всех возрастов, даже тех, которые позабыли, что они женщины.

Это был для них бог, фетиш и кумир, идол, у которого они просили милостей судьбы, любви и хотя бы капельку счастья. Он был идеалом, которого никто и никогда не достигнет. Эталоном, по которому можно оценивать всех мужчин. Но это был живой идеал, который могут лицезреть отдельные счастливицы, а очень редкие из них и не только лицезреть. При одной только мысли о тех, кто взошел на царское ложе, у многих начинался долгий и бурный оргазм. А сколько сошло с ума и лишили себя жизни из-за того, что они не оказались в числе тех, кому он подарил свою любовь.

- Что же, мои дорогие соотечественники и гости!

Его голос звучал мягко, как музыка Баха, Моцарта и Рахманинова одновременно. Он завораживал. Его речи были немногословны, но они обгоняли по рейтингам хиты самых популярных поп-звезд. Никто в мире не пользовался такой славой. Его выступления звучали повсюду и всегда: в автомобилях, квартирах и учреждениях, в темных подворотнях и на свалках, где селились бомжи. Любой праздничный концерт начинался и заканчивался записью его речи.

- Наши западные, восточные и южные партнеры… Северных, к счастью, у нас нет, если не считать белых медведей, хотя они тоже скорей всего считают себя нашими соотечественниками…

В зале расцвели улыбки и раздался тихий счастливый смех.

- … осуждают наше традиционное мероприятие, громоздя горы клеветы.

- Подонки! – кто-то выкрикнул из зала.

- Хуже! Не надо нам навязывать чуждые нам ценности! Но и покушаться на свои традиции мы никому не позволим!

- Нет!

Акустика в зале была великолепное. Поэтому рев зала долго отзывался эхом. Клепатр дождался тишины и продолжил:

- Мы начинаем очередной конкурс «Самая счастливая в мире»!

- Ура!

- Благодарю за внимание!

Вышел церемониймейстер в длинном кафтане с меховым полом и верхом. Развел в стороны широкие рукава.

- Дамы и господа! Наш конкурс объявляется открытым!

Зал заревел.

- Парад «Али я, али не я»! Туш, маэстро!

Грянул оркестр. Клепатр опять поднялся. По обеим сторонам от него шествовали грации. Как только он выше на сцену, музыка резко смолкла. Наступила могильная тишина. Одна из граций опустилась перед ним на колени и стала медленно развязывать узел пояса. Другая переместилась за царскую спину. Когда пояс был развязан, та, что стояла за спиной начала снимать халат.

И вот предстал обнаженный бог. Только причинное место было прикрыто фиговым листком довольно внушительного размера. Если вы видели статую Давида, хотя бы на репродукции, то тогда избавьте автора от описания. Он медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону. Взгляд его был устремлен куда-то вверх.

Не одно перо не решилось бы описать то, что творилось в зале. Наверно, так не приветствовали Александра Македонского египтяне, которых он освободил от персидского ига.  Мужчины испуганно жались вдоль стен. Если бы они очутились на шабаше, то и тогда не были бы так напуганы.  Прожив многие годы, они даже не могли представить, что женщины могут быть такими!

Потом на него снова накинули халат. И опять юная грация опустилась на колени и завязала пояс. Он возвратился к трону. А на подиум начали выходить юные девы.

Они шли бесконечной чередой. Теперь праздник наступил для мужчин. Глаза их заблестели. Неслись восторженные реплики. Но стоявший посередине подиума контролер успевал только отсеивать одну за другой. Со слезами и побежавшей тушью несчастные девы удалялись в боковую дверку. Для них конкурс уже закончился, им предстояло горькое возвращение в родные города и деревни, где они еще долгое время не смеют показываться на улице, добровольно заточив себя в четырех стенах.

Все красные девицы были длинноноги, стройны, с плоскими животами, которые не скрывали полупрозрачные ткани. Белоснежные, смуглые, коричневые и черные как безлунная ночь, блондинки, шатенки, брюнетки, рыжие, зеленовласые и серо-буро-малиновые.

Клеопатр сидел на троне с совершенно равнодушным лицом. Было такое впечатление, что его нисколько не волнуют красотки и для него это обычная и довольно скучная процедура.

Но иногда его взгляд оживлялся. Он с интересом поглядывал на очередную девушку. И та, перехватив его взгляд, краснела и начинала заметно волноваться. Вероятно, уже считала, что царское ложе ей обеспечено.

4

Настя перебралась от стола к кровати. Как говорится, лучше плохо лежать, чем хорошо сидеть. Она открыла роман на заложенной странице. Скажите мне, дорогие друзья и товарищи, кто такой Джон Голсуорси? Ага! А кто-нибудь читал его роман «Сага о Форсайтах», огромный роман из нескольких томов, в котором рассказывается о судьбе аристократической семьи Форсайтов в викторианской Англии? Только прочитав это, вы уже пришли в ужас. А Настя читала сам роман, страницу за страницей, каждый день. И читала не под дулом пистолета, и не из-за страха того, что ее лишат завтрака и ужина, а читала потому, что ей интересно было ЭТО прочитать. Теперь вам уже совершенно понятно, что Настя – совершенно необычная девушка, как принято говорить, несовременная. Ибо представить современную девушку с книгой, да еще и с «Сагой о Форсайтах» нельзя, даже обладая самым разнузданным воображением. Современная девушка непременно должна быть в рванных шортах, вот такусенькой маечке, которая не только ничего не прикрывает, но подчеркивает, с татушкой чуть повыше того места, которое находится ниже спины, ну, типа, цветочек с надписью: «Возьми меня!» или «Сорви меня!», только, разумеется, на английском, в котором современная девушка ни в зуб ногой, как, впрочем, и в родном языке, и во всех других сферах познания; само собой, с сигаретой в одной руке и банкой пива в другой. Ну, там пирсинг, не менее чем по два аборта на каждый глаз, об этом уже и говорить не стоит. А Настя (скажу вам по секрету, только, пожалуйста, никому») в то время, о котором идет речь, была еще и девушкой.  Да-да! В самом прямом посконном смысле этого слова.

5

На следующий день осталось лишь тридцать три девушки. Остальные были отбракованы, поскольку оказались недевушками, хотя некоторые перед этим сделали операцию по восстановлению девственной плевы. Но искусных медиков нельзя было обмануть. И пришлось несчастным, плачущим горемыкам отправиться в зал, пополнив ряды зрителей, что, конечно, их совершенно не радовало.

Сегодня тридцать три красавицы демонстрировали себя: свое тело в бикини, интимном белье, нарядах. Показывали, как они ходят, садятся, приседают, ложатся, здороваются и прощаются. Они были кухарками, массажистками, уборщицами и манекенщицами. Они давали уроки этикета, сервировали стол и застилали постель. Клеопатр не был уже так равнодушен, как в первый день. Может быть, потому что выбор резко сократился?

В глазах его порой блестели искорки, он оживлялся, о чем-то говорил со своими придворными, появление некоторых девушек вызывало его улыбку, которая, разумеется, не могла не окрылить их.

 

 

6

Они ввалились в комнату злые и возбужденные. Сразу запахло перегаром и табаком. Громко говорили и коротко смеялись.  Долго у порога с матерками снимали сапоги.

- Не! Ты гляди, Нин! Она, флядь, книжки читает!

- Ну, а как же! Мы же грамотные! Никому не даем! Для кого себя, манда, бережешь?

- Для прынца!

- Ой, флядь! Прынцесса гребанная!

- Постой, Нин! У меня идея! Пойдем!

Она поманила подругу в коридор. Вскоре оттуда раздался громкий пьяный смех. Хлопнула дверь. Настя вздохнула, повернулась к стене и перевернула страницу.

Но не долго ей пришлось наслаждаться чтением. Громко хлопнула дверь. Мат. Смех. Вернулись пьяные возбужденные подруги. Остановившись на пороге, они о чем-то пошептались.

Настя не повернулась. Книга ее увлекла. Поэтому она даже не попыталась вслушаться. Но в этот момент на нее рухнуло что-то тяжелое. Ее вдавили в стенку, зажали рот. Стали сдергивать с нее шорты. «Зачем они это делают?» - удивилась Настя.

- Может, раком поставим?

- И раком поставим! Во все дыры отымеем! Но сначала целку сломаем!

Настя почувствовала на ягодице холод. Они стали разворачивать ее на живот. И тут она обеими ногами, что было сил, пнула, конечно, не видя, куда она пинает.

- Ой! Сука! Под дыхало заехала!

Хватка ослабла. Настя воспользовалась этим. Дернулась и вскочила на ноги. Одна из мучительниц, схватившись за живот, стояла буквой зю над ее кроватью. Другая застыла на месте с поднятой почти полуметровой сосулькой. В том месте, где она ее держала, была намокшая бумага. Настя толкнула ее обеими руками и рванулась за дверь.

- Во! Блин! Сучка! Как пнула, так в глазах даже потемнело. Может быть, она там мне чего-нибудь отбила:

- Чего там тебе отбивать: у тебя там на сто раз все вырезано.

Они сели за стол. Волосы у них были растрепаны, одежда измята. Через три года, если их до этого не выгонят, они станут учительницами начальных классов и будут учить детишек и воспитывать их.

- Слышь, Нин, а если эта сука в мусорню побежала? Чо-то я очкую. Посадить ведь могут. А уж из колледжа точняк попрут.

Подруга поглядела на нее тяжело и с ненавистью.

- Ты дура что ли? Ну, ты прикинь, что она скажет мусорам, что ее хотели сосулькой оттрахать? Над ней же весь пед будет смеяться. А потом даже и побежала. Ну, и что? Скажем, что балдели, бесились. Они над ней же посмеются.

Подруга поднялась и потянулась.

- Мужичка бы! Слышь, а ты вмазать не хочешь?

- А толку хочешь – не хочешь? Бабла-то нет.

- Ну, можно к кабаку сходить, подцепить кого-нибудь. В первой что ли?

- Можно. Я раз черного подцепила. Так меня потом всем гуртом во все дырки оттрахали. Жопу порвали. Неделю не могла сидеть.

- Да! Хорошо бы какого-нибудь бизнесмена зацепить, типа олигарха.

- Туда, куда ходят олигархи, нас и на пушечный выстрел не подпустят. Поставь чаю!

- Да, блин, не сахара, ничего. Даже заварки нет. Чо пустой кипяток хлюпать?

- А ты посмотри в тумбочки у этой!

Подруга заглянула в тумбочку.

- Блин! Живем! И печенюшки, и чай. И даже варенье есть.

Вскоре чайник закипел. Они разлили по чашкам, опустили пакетики, на тарелку вывалили из банки варенье.

Дверь открылась. На пороге стояла Настя. Подруги поглядели на нее. Больше никого не было. Да и выглядела Настя совершенно спокойно. Они посчитали себя в полной безопасности. Отвернулись и стали тянуть чай, закусывая вареньем.

- Приятного аппетита! – сказала Настя.

Подруги кивнули и ухмыльнулись.

Настя прошла к столу. Одна рука у нее была за спиной.

- И чо? – спросили ее. – Брысь отсюда!

В руке у Насти был арматурный прут. С размаха она грохнула им по тарелке с вареньем. Осколки и варенье разлетелись по всей комнате. Подруги вскочили и забились в угол.

- А в следующий раз я вот так же разобью ваши головы.

7

Последний день конкурса. Осталось лишь три претендентки на царское ложе. Конечно, потрясающей внешности. Одно лишь удивляло, как при таких-то данных будучи уже достаточно взрослыми они сумели остаться девственницами? Это же невероятно! А в наше время невозможно, если, конечно, не прожить до этого времени где-нибудь в полном одиночестве в глухой-неведомой тайге.

Тем не менее, это было так. Операция отпадала, потому что уже в первый день девушки были обследованы и просеяны. И вы помните, что из трехсот тридцати трех красавиц только тридцать три оказались девственницами.  Всех более всего интересовал именно этот вопрос. Как же так? Первой предстояло ответить на него блондинке с длинными золотистыми волосами, к которым хотелось протянуть руку и потрогать их, потому что они казались волшебными. Этот вопрос волновал всех: и женщин, и мужчин. Их можно понять.

- Вам удалось сохранить свою девственность? Но как?

- Это было самое трудное для меня. Соблазнить меня хотели уже в самом юном возрасте.

Златокудрая блондинка грустно улыбнулась.

- Везде, всегда и все. И началось это уже тогда, когда я не имела никаких представлений о взаимоотношениях мужчин и женщин. Красота – огромная сила. Хотя это было давно, но я запомнила этот случай до мельчайших деталей. Он стоит у меня перед глазами. Мама пришла забирать меня из садика. За окном уже темнело. Она помогала мне одеваться, потому что у меня одной выходило это значительно дольше и не всегда правильно. В тот раз она разговорилась со знакомой и мне пришлось одеваться самой. Я натянула на себя теплые рейтузы. Рядом одевал своего сына толстый-претолстый мужчина с пухлыми щеками, которые складками свешивались ему на плечи и грудь. У него были маленькие черные глазки, которые так быстро-быстро бегали, оглядывая помещение.  Он даже не помогал одеваться, потому что не мог согнуться. И каждое движение у него вызывало одышку. Даже, когда он поворачивал голову, щеки его краснели. Он стоял возле сыночка и строго инструктировал его: «Штаны! Я сказал «штаны»! Так! Не той стороной, балбес! Теперь кофту! Застегивай замок!  Ну, и в таком духе. Сынишка тоже был довольно полный. В это время я надевала ботиночки. Знаете, такие на шнурочках. Шнурочки были красные. Конечно, перепутала правый и левый ботиночек. И никак не могла надеть. Толстяк, заметив мои мучения, шагнул ко мне и, наклонив голову, спросил: «Давай помогу!» Я подняла голову и увидела нависшие над собой жировые складки. Нужно было откинуться назад, чтобы разглядеть его лицо.  В любую из этих складок можно было завернуть меня и полностью спрятать, так что никто не найдет. Среди этого массива я увидела две маленькие черные точки, которые с таким жадным интересом смотрели на меня. Он буквально пожирал меня. Я не успела ничего сказать, а это гора жира с удивительной легкостью уже грохнулась передо мной на колени. Чтобы разглядеть его лицо, нужно было поворачивать голову.

- Интересная девочка! – прошептал Клеопатр церемониймейстеру.

- Я сидела на стульчике спиной к дверке своей кабинки, на которой была ягодка малинка. На каждой дверке была какая-нибудь картинка.  «Ботиночки мы надеваем неправильно», - пробормотал толстяк, разглядывая меня. Я со страхом смотрела на его мокрые губы, которые шевелились, обнажая желтые кривые зубы. Из его рта пахло табаком. Его губы представлялись мне пиявками, которые в любой момент могут присосаться к моему тельцу и высосать мою кровь. Я отодвинулась вместе со стульчиком. «Так! Поменяли ботиночки! Толкаем ножку! Давай я помогу тебе!»

В зале захихикали.

- Ладони у него, как сейчас помню, почему-то были удивительно маленькими и теплыми. И такими красными. Я чувствовала тепло его рук даже через рейтузы. «Вот так!» - проговорил он. «Папа! – позвал его в это время сынок. – Лямку никак не могу застегнуть. Не получается». Голос его сразу стал злым. «Застегнешь! Получится!»

Опять захихикали.

- Снова резкая перемена. Такой ласковый убаюкивающий голос, каким поют колыбельную.  «Вот один ботиночек надели! Теперь другой! Давай сюда ножку! Вот так!» Одной рукой он придерживал ботинок, а другая поползла по моей ножке и добралась до коленки, вроде как он придерживал ножку, чтобы она попала в ботинок. Рука его не остановилась на коленке и поползла выше. И вот она уже была там, где сгиб между ногой и животом. Рука была горячая.

- Она, конечно, это сочинила, - шепнул церемониймейстер Клеопатру, - но как искусно. Она или сама пишет любовные романы или читает их запоем. Что в общем-то одно и то же.

- Тут к своему ужасу я почувствовала, как его пальцы нырнули под резинку моих рейтуз. Зачем он это делает? Я не могла понять. Я только что надела рейтузы, и мне их не нужно было снимать. А дядя наверняка собирался их сдернуть с меня. В это время что-то напугало его, и он резко убрал руку с моего тельца. Глазки его забегали. «Теперь давай зашнуруем ботиночки. Вот кончик шнурочка. Видишь? – бормотал он. – Какой он твердый, металлический и прямой. Заталкиваем его в эту маленькую дырочку! Вот так! Затолкали! Там ему так хорошо! Уу!»

В зале грохнуло ржанье.

- «Ох, как хорошо кончику шнурочка в этой маленькой тесной дырочки! Просто райское наслаждение!  Снова толкаем его в дырочку! И снова! И снова! Хорошо ведь? Правда? Очень хорошо! Правда же?» Тут возле ботинока капнуло, потом еще и еще. И вскоре образовалась маленькая лужица. Я не могла понят, откуда она взялась. Подняла глаза и увидела его мокрый приоткрытый рот, из которого слюнкой бежала слюна. Мне стало неприятно. Вот оно откуда выражение «слюнки бегут». Но это я поняла позже. «Теперь второй ботиночек»» «Мужчина!» Он вздрогнул. Лицо его мгновенно из красного стало багровым. На лбу выступил пот. Будто его поймали на чем-то тайном и постыдном. И ему никак не вывернуться. Это и было так на самом деле. Я тоже это позже поняла. Он в своем воображении уже затолкал свой напрягшийся член в мою маленькую пипочку и водил туда-сюда. И его поймали за этим делом.

- Мда!

Клеопатр покачал головой.

- «Помогать ей не надо! Она уже достаточно взрослая. И пусть сама себя обувает. Нечего ей потакать!» «Ну, да!» Мужчина, кряхтя, поднялся. Пронесло! «Хотел помочь. Ну, да! Конечно, сама!» Он прошел к своему сыночку и зло проговорил, дернув его за воротник: «Наконец-то! Возишься, как вошь на гребешке. Копуша! До ночи будешь собираться!» Он хлопнул его по затылку, схватил за руку и потянул к выходу, тяжело дыша. Перед самыми дверями остановился и поглядел на меня.  

8

На следующий день придя с занятий, Настя с удивлением увидели в комнате двух почти незнакомых ей девчушек. Она их видела в колледже, но они учились на другом курсе. Одна была круглощекая, румяная и светловолосая, а другая длинная и костлявая. И ту, и другую только с большой натяжкой можно было назвать симпатичными.

- Привет, девочки!

Настя улыбнулась. Девчонки ей сразу понравились.

- А куда…

- А они попросились у комендантши, чтобы их переселили. Согласны куда угодно.

- Ну, давайте, девочки, знакомиться!

Валя и Марина стразу признали старшинство Насти. Они тоже были из деревни и сильно стеснялись городской жизни. Теперь в лице Насти они обретали капитана в бурной и не очень понятной пока для них жизни. И были уже изначально благодарны ей. Вечером они достали деревенские припасы. Марина отправилась на кухню готовить. Вот это был настоящий домашний стол, с постряпушками, окорочками, вареньем и соленьями.

Странно, но больше своих сожительниц Настя не встречала ни в общежитии, ни в колледже. Они как растворились. Может быть, ушли вообще из колледжа или старательно избегали с ней встреч. Но вскоре Настя забыла о них как о кошмарном сне. Только никуда они не растворились. Как-то Настя возвращалась с семинара, который шел у них по вечерам. А поскольку дело было зимой, то на улице было уже темно. И если бы не редкие фонари, то, как говорится, хоть выколи глаз. Она прошла мимо учебных корпусов, спорткомплекса, свернула в переулок, чтобы сократить путь до общежития. Оставалось пройти только два здания. И когда она свернула за угол первого здания, ее сильно ударили по голове.

Очнулась она уже в больнице. У нее была черепно-мозговая травма. И врачи вначале опасались, выживет ли она. Настя выжила. Когда она пришла в сознание, в ее палате появился следователь.

Следователь был похож на киноактера с худым интеллигентным лицом.

- Привет, Настя! Хорошо выглядишь!

Как давней хорошей знакомой. Пододвинул стул к кровати. Поставил на тумбочку пакет с фруктами и коробкой конфет. Из пакета выглядывал скромный букетик гвоздик.

- Меня зовут Славик. То есть Станислав Расческин. Я следователь прокуратуры.

9

Вторая была жгучая брюнетка с большими черными глазами, над которыми, как опахало, нависали густые веки.

- К сожалению, я не обладаю таким богатым воображением, как моя соперница, - проговорила она, бросив полный презрения глаз на блондинку. -  Поэтому достоинством моего рассказа будет только его исключительная правдивость.

Клепатр поудобнее устроился на троне. Кажется, эта девица поумней первой, и рассказ ее может оказаться более интересным.

- Я чуть не потеряла девственность в пятнадцать лет. Я уже влюблялась до этого уже много раз. Но это была девчоночья влюбленность. А когда я увидела его, то сразу поняла, это Он. Я даже физиологически это почувствовала. Ну, там сердце учащенно забилось… Это всё ерунда. Когда он взглянул на меня, я почувствовала, что вся горю. И внизу живота – вот здесь! – такая приятная теплота. Мне он казался божественно красивым. Знаете, такие тонкие черты лица, большие блестящие глаза. А форма рта! Когда он улыбался, я буквально сходила с ума. Ну, в общем, я увидела его на дискотеке. Я не была большой любительницей этих мероприятий. Девчонка, как вы видите, я красивая. А значит, начнутся приставания. Ну, и всё в этом роде. В нашем классе девственность уже была чем-то вроде анахронизма. Половина девчонок уже точно переспали с парнями. И нисколько этого не стыдились, а напротив, гордились. И не стеснялись рассказывать. Сколько я таких историй выслушала на переменах, в женском туалете. Многие курили, выпивали. А были такие, что уже и наркотики пробовали. Если какая-то исчезала на неделю, все понимали, что она залетела и сделала очередной аборт. Понятно, девственницами оставались уродицы, «синие чулки». Их даже не жалели, а открыто презирали, как будто они виноваты в том, что природа не подарила им яркой внешности. Я много занималась, была отличницей. Плюс еще акробатика, французский, театральная студия. Ни одного свободного вечера. До глубокой ночи делала уроки. Но я решила, что не буду похожа на этих всемдавалок, которые после школы от силы могли поступить в какой-нибудь колледж или на курсы продавщиц. А потом быстро выскакивали замуж, обзаводились детьми, толстели и продолжали торговать, получая копейки и немного приворовывая. Незавидная судьба! Я мечтала о другом! И верила в себя. А что дискотеки? Всех этих пацанов я чуть ли не ежедневно видела на улице, в школах, они матерились, корчили из себя крутых. А на дискотеки приходили бухие, там добавляли. Искали какую-нибудь доступную телку. На утро после дискотеки дворники выметали из околоклубного парка девчоночьи трусики и презервативы. Брр! Я представила, как лежу на холодной траве. По мне ползают разные жучки, а сверху на меня навалилось костлявое тело, обдающее мне лицо перегаром от дешевого портвейна и торопливо елозит, торопясь сбросить в меня свою сперму. Нет! Уж лучше вниз головой с крыши. И сама даже не помню, что меня тогда привело на эту дискотеку. Наверно, всё-таки уговорила подруга. А у меня как раз выдался свободный вечер. Могу же я себе позволить хоть иногда отдохнуть, расслабиться, хотя бы и таким примитивным способом. Я даже не стала краситься, подбирать броскую одежду. И так сойдет! Сначала мне хотелось уйти. Толкучка, пьяные парни и девки, мат-перемат. Кто-то постоянно пытается склеить тебя. Некоторые даже не стараются сделать это более или менее приличным.

- Кажется, девочка не глупа! – сказал церемонимейстер. – Посмотрите, как она держится! Вполне естестенно. Никакой наигранности! Видно, театральная студия ей пошла впрок.

- Да! Да! – кивнул Клепатр. – И всё-таки меня что-то смущает в ней. Нет! Нет! Я вижу, она вполне искренне. Но вот я почему-то уверен, что сейчас последуют подробности. А девушка, которого готова на публику рассказать интимные подробности… Согласитесь, есть в этом что-то порочное.

- Он был ударником. Ударника-то, вы знаете, сильно не видно на сцене. Солист там, гитаристы, какая-то девица на подтанцовке в мини-шортиках. Кстати, довольно страшненькая на мордочку. Хотя фигурка классная. Но он играл, как бог. И не обратить на него внимание было невозможно. Когда я глянула на него, как будто что-то щелкнуло. Я смотрела только на него, больше никого не видела. Ко мне подходили какие-то парни, что-то говорили, но я их не видела и не слышала. Оказывается, на таких дискотеках, когда музыканты устают играть, они устраивают себе небольшой перекур. Кто-то действительно выходить на улицу прохладиться и покурить, кто-то принимает на грудь, а кто-то приглашает свою или понравившуюся девушку на танец. Включают, там, чью-то музыку. Я не знала об этой традиции, но как будто что-то чувствовала. И когда у них подошел перерыв, ну, антракт, я была у самой сцены. Он спустился в глаз. Я не верила своим глазам. Он шел ко мне. Казалось, что это продолжалось целую вечность. И чем ближе он подходил, тем я больше терялась и смущалась. «Разрешите вас пригласить!» Играл какой-то медляк. Я как соляной столб. «Девушка! Вы слышите меня?» Я положила ему руки на плечи, двигалась, как во сне, не понимая, что со мной происходит.

В зале была тишина. Изредка вспыхивали вспышки.

- Он спросил, как меня зовут. Его звали Вовой. Но для себя я назвала его Владимиром. Потом музыка закончилась. Он поднялся на эстраду и сел к своей установке. Я стояла у стены, ничего не слыша и никого не видя, кроме его.

- Простите, пожалуйста! – прервал ее церемониймейстер. – Вы готовы были отдаться ему в тот момент?

- Ну, тогда я ни о чем не думала. Была в каком-то тумане, наркотическом опьянении. Нет! Я никогда в жизни не пробовала наркотиков. Это просто для сравнения. Но, думаю, что да, исходя из того, как развивались события дальше. После того, как закончилась дискотека. Замолчала музыка, все стали расходиться. Я хотела уйти с подругой. Но ее уже нигде не было. Видно ушла с каким-то парнем. Я вышла из клуба одна. Но не прошла и нескольких метров по парку, как услышала сзади шаги. Кто-то догонял меня бегом. Я напугалась. И хотела уже бежать. Но было поздно. Он – а это был Владимир – обнял меня за талию и спросил, может ли он проводить меня.

Она замолчала. Вздохнула и чуть прикрыла глаза, как будто вспоминая и вновь переживая те мгновения.

- Не помню, что он мне говорил, что я говорила ему. Только вдруг я почувствовала его руку под моим лифчиком. Уже в следующее мгновение он тянул меня в сторону от дорожки. Да! Да! К тем кустам, где совокуплялись презираемые мною особи. «Владимир! Владимир!  Я согласна, - прошептала я ему. – Только не здесь! Умоляю тебя!» Вероятно, мой отпор был достаточно решителен, потому что он больше не тянул меня в сторону.

Зал загудел.

- Он сказал мне: «Стой здесь! Никуда не уходи! Я мигом!» Чмокнул меня в щеку и убежал. Первым моим побуждением было убираться отсюда как можно быстрее. Я даже начала проклинать себя, что пошла на эту дискотеку. Но я осталась на месте и стояла, как заколдованная, без движения. Появился Владимир. Он запыхался. «Ничего не вышло!» «А что должно было выйти?» «Ни у кого нет пустой хаты».

В зале захихикали.

- И тут как будто меня кто-то тянул за язык, а ведь я уже была рада, что всё так получилось, что ничего у него не вышло, и брякнула: «Ой! А у мамы сегодня ночное дежурство в больнице». «Так чего же мы здесь стоим? Помчались к тебе!» Ни у него, ни у меня не было денег ни то, что на такси, даже на трамвай.  Я потом узнала, что на дискотеках они играли бесплатно, поскольку и помещение для репетиций и инструменты всё это было клубное. Он тянул меня за руку, а я указывала, куда меня нужно тащить. Ну, и как в кино. С порога он уже начинает раздеваться и меня раздевать, и сам не понимает, что важнее, что нужно прежде сделать., меня раздеть или себя. Не дораздевшись и меня не дораздев, он подхватывает меня на руки и несет, быстро так перебирая ногами. Вместо спальни заносит на кухню. Меня разбирает смех. «Ты собрался меня поджарить, чтобы я поаппетитней  была?» - спрашиваю. Он уже на полу кухни хотел, так было невтерпеж, но я схватила и потянула его в спальню. Мы упали на постель.

Начали делать ставки, почему соития не произошло.  В зале забегали с блокнотами.  Одни были уверены, что у Вовы в самый решающий момент пестик увял. Так случается нередко.  Другие считали, что Вовчик оказался трансгендером и у него просто не оказалось того, чем лишают девственности.  Но давайте не будем гадать и дослушаем ее рассказ.

- Он набрасывается на меня. Я чувствую, как он сдергивает с себя трусы, хватает свой… ну, этот самый… чтобы отправить его в нужном направлении. Я готова отдаться ему. Приподнимаюсь и сдергиваю с себя трусики. И хочу теперь оказать ему помощь в достижении цели.

- Уууу! – загудел зал.

- Да и самой стало интересно, какой он у него. До этого только виртуально была знакома. Многие рассказывали самое разное. А теперь самой хотелось потрогать, приобщиться. Что же это такое в реальности? Мелькнула мысль: а может быть, сделать орал? Тогда будут и овцы целы, и волки сыты. Но постеснялась. В этот самый решающий момент телефон. «Не бери! Не бери! – шепчет он в отчаянии. – Умоляю тебя!» Как это не бери? Мало ли что? Но чтобы взять телефон, мне пришлось выскользнуть из-под него. Сделать это было нетрудно, поскольку он был мокрый, как будто только что вышел из-под душа. Присаживаюсь на крой кровати с приспущенными до колен трусиками. Дотягиваюсь до телефона.

В зале опять воцаряется тишина.

- Сдергиваю лифчик, болтающийся у меня на шее. Он громко дышит мне в затылок. «Тише! – говорю. – Это мама.  Да!  Мама!» «Ой! Доченька! Прости ты меня, дуру неотессанную!»

Раздался смех.

- «Что такое, мама?» _ «Я борщ не поставила в холодильник. Он на столе кухонном.  Поставь обязательно! А то он утра скиснет. Придется выливать. Утром приду и покушать будет нечего». – «Ладно, мама! Ставлю!» Мама тараторит о дежурстве. Я готова застонать от отчаянья. Остановить ее невозможно.  Он проталкивает руку между моих ног, чтобы ласкать мою киску. Я сильно сжимаю ляжки. «Мам! Ну, мне честное слово некогда! Придешь с дежурство и всё расскажешь! Целую, мам!» Впервые в жизни отключаю телефон, не дослушав мамы. Может быть, у мне аккумулятор сел.  Он пытается меня завались. Я отталкиваю его. «Погоди!» Поднимаюсь, натягиваю трусики. Ой!

Опять смеются.

- «Ты куда?» - «Подожди пять сек! Я быстренько!» Иду на кухню. Так и есть. Кастрюля с борщом стоит на плите и киснет. Мама великолепно варит борщи. Это ее фирменное блюдо. Тут она просто волшебница. Если не считать, что между варкой борщей и ночными дежурствами она совершила еще одно чудо – произвела меня на свет. Всё остальное у мамы получается удивительно невкусным. Даже в электрочайник она умудряется забросить соли. Представляете? Она почему-то решает, что в чайнике у нее варятся в крутую яйца и, чтобы они не лопнули, в воду надо бросить соль. Тащу кастрюлю к холодильнику. Ставлю ее на пол. Открываю холодильник. Так и есть! Куда же ставить кастрюлю? Приходится перекладывать и уплотнять продукты.  Немного свободного места освобождается.

Хохот.

- «Ты скоро?» - доносится из спальни. «Сейчас! Немножечко еще! Чуть-чуть подожди!» Ну, кажется, уплотнила. Ставлю кастрюлю. Закрываю дверку. Фу! Дверка не закрывается. Что-то мешает. Вытаскиваю кастрюлю. Снова перекладываю и уплотняю продукты. Когда это мама успела напокупать?  Слышу шаги. Скрипнула дверь. Это в туалет. Прислушиваюсь. «Оооо!» Такой рык я уже слышала по телевизору в «Мире животных», когда показывали парочку гиппопотамов.  Огромные такие черные туши! Ревел самец, сползая от гиппопотамихи. То, что у него между задних лапищ, заштриховали. Опять ставлю кастрюлю и закрываю дверку. Хоть бы на этот раз получилось! Получилось! Дверка закрылась. Плотно.

В зале гогот.

- «Владимир! – кричу. – Иду!» Разбрасываю волосы по плечам и направляюсь в спальню. Чему быть, тому не миновать. Переступила порог кухни. Мимо проносится Владимир. Как ураган. Почему-то одет. Хватает с пола куртку, толкает ноги в ботинки. Что-то шипит. «Случилось что-то, милый?» Он резко поднимается. «Случилось! Случилось! - кричит.  – Иди ты на… Сука!» Он так хлопает дверь, как будто собрался обрушить дом, в котором его встретили так гостеприимно. Вот и вся моя история. Я осталась девственницей буквально в полшага от потери ее. Больше на дискотеки не ходила. И любовь сама собой как-то быстро улетучилась. Как пушинка, когда на нее дунешь.

10

У него была легкая и теплая рука. Ей стало приятно, когда он положил руку на ее обнаженное плечо и погладил его. Так гладят котенка.

- Вы только не волнуйтесь! Волноваться вам нельзя ни в коем разе. Нет! Врачи говорят: всё хорошо. Вы быстро идете на поправку. И скоро вас выпишут. Недельку-другую придется полежать.

«Какой у него приятный голос! – подумала Настя. – Разве такие молодые бывают следователями? Если у следователя такой голос, никто же не будет ему врать. Лучше бы он цветы продавал или детским врачом работал. Дети бы его любили».

- Настя! Вы возвращались домой, то есть в общежитие, вечером после занятий. Уже было темно.

Настя кивнула.

- И когда вы свернули за угол дома, вас кто-то ударили по голове. Я правильно излагаю или нет?

Опять кивнула.

- А дальше вы ничего не помните. Так?

- Видно, я сразу потеряла сознание.

- Ну, да! Вы сразу потеряли сознание. Это так. Тот, кто вас ударил, чуть не рассчитал удар. Да и как можно было рассчитать удар?

- Как это не рассчитали?

- Еще бы сантиметра три вправо… Но вас, Настя, не только ударили по голове. Если бы дело только обошлось этим. Когда вы упали, вас еще пинали ногами. Да! По меньшей мере их было двое. И знаете, это были женщины. Да-да! Не удивляйтесь!  Может быть, девушки. Ну, представители вашего пола. Вот так!

Настя поглядела на его руку. У него были красивые пальцы, ровные и прямые. Идеальные пальцы! Если так можно говорить про пальцы. Обычно на них как-то внимание не обращают. Ногти были ухоженные.

- Да! Именно так! Удары наносились носками женских сапог. Узкими носками. Эксперт даже установил их размер, цвет и марку. Да-да! Не удивляйтесь! Прогресс! А преступники… в данном случае преступницы действуют по старинке. Они уверены, что никаких следов не оставляют. Уверены, что если исподтишка, из-за угла, то никаких следов не оставят. Но это не так. Нет! Оставили! Наследили! И думаю, что мы их найдем. Обязательно найдем! Конечно, вы должны помочь следствию. Тогда мы их быстрей найдем.

- Я могу вам помочь? Я же сразу потеряла сознание. И ничего не видела, и не слышала.

- Да! Вы только, Настя, не волнуйтесь.

Он положил ладонь на ее руку. Немного провел вверх и вниз. Она не убрала его ладонь. Почему-то ей это было приятно.

- Конечно, вы их не видели и не могли видеть. Видели другие. Они закричали. И та парочка убежала. Испугалась.

- Их двое было?

- Вообще-то трое. Третья стояла у стены и что-то говорила им. Наверно, давала какие-то указания. А может быть, следила, чтобы их никто не увидел.

- Почему же трое?

- Что? Не понял?

- нет! Нет! Это я так. Не обращайте внимания.

- Когда закричали, они сразу убежали. Было темно, разглядеть их было нельзя. Да и скрылись они сразу. Но это хорошо.

- Что хорошо? Я не понимаю вас.

- Вас сразу увидали, вызвали «скорую». Но, Настя, это еще не всё. к сожалению.

- А что еще?

- Ну, мне не хотелось бы… Знаете…Я следователь. Я не имею права. Я должен сказать это. Ну, в общем, они не только били вас. Если бы только били. Пинали то есть. Они задрали вашу куртку, сдернули колготки, трусики и…

- Говорите уже! Я не маленькая.

- Да! Конечно! Вы уже не маленькая. Очень мне неприятно об этом говорить. Очень не хотел бы говорить. Но ради установления истины должен. В общем, в ваш… ну, анус была воткнута сосулька. Вот!

Он убрал руку. Она отвернулась от него к стене. В левом углу застыл солнечный зайчик. Она смотрела на него.

- Понимаю, как вам тяжело. Но от следователя, как от врача, не должно быть никаких тайн. Вы должны мне всё рассказать. Помогите! Мы их обязательно найдем. И они будут наказаны по всей строгости. У вас есть какие-нибудь предположения.

Настя молчала, не отводя взгляда от угла палаты.

- Может быть, вы с кем-то ссорились? Вспомните!

- Ничего такого не припоминаю. Я устала. Извините! Честное слово!

- да! Конечно! Это вы меня извините! Я и так, как говорится, злоупотребил своим служебным положением. А вам нужен покой. Пожалуйста, поправляйтесь поскорей! Я буду держать вас в курсе следствия. Все новости вы будете узнавать первыми. Я всё вам буду рассказывать. Я еще хотел… Что я хотел? Ах, да! Могу ли я…В общем, я думаю, что у меня еще появятся к вам вопросы. Могу ли я вам задать их?

Она улыбнулась и еле заметно махнула рукой.

Появился Слава через три дня. Настя уже садилась и самостоятельно передвигалась по палате. Утку из-под ее кровати убрали. На этот раз был не скромненький букетик гвоздик. А довольно внушительный букет роз. Да и пакет выглядел посолидней. Это заметили санитарки и медсестры.

- Станислав! Зачем вы так? Как будто мы родственники. Цветы… Вы же сами знаете, кому носят цветы. Мне неудобно.

- Настя! У нас сегодня праздник. И я решил немного его отпраздновать. Вот тебя поздравить.

- У нас? Вы меня заинтриговали, Станислав. А что между нами общего? Да и видимся мы всего второй раз.

- Как что? Я нашел преступниц! А на счет того, что второй раз, мне кажется, что я вас знаю много-много лет.

Она сидела у изголовья кровати. И после этих слов опустила голову и стала перебирать край халата. Слава налил воду в вазу и поставил цветы.

- Вы их нашли?

- Да! Вот сейчас покажу фотографии.

Он схватил папку.

- Не доставайте!

- Почему?

- Не надо! И всё!

Слава уставился на нее. Настя повернулась к окну.

- Как же я сразу не догадался! – воскликнул Слава, хлопнув себя по колену. Ты же всё знала! Ой! Прости… те! Невольно вырвалось! Как-то само собой!

Настя рассмеялась.

- Мне тоже кажется, что мы сто лет знакомы. Я с вами чувствую себя очень легко.

- Что же, Настя! Давай тогда на ты?

Настя кивнула.

- Почему, Настя, ты молчала? Ведь мы же могли открыть преступление по горячим следам! Ты же могла сказать!

- Что?

- Как что?

- Что им теперь будет? Их посадят?

- Что? Дело передадут в суд. Статья серьезная. Загремят надолго. Что заработали, то и получили.

- Можно я буду вас Славой называть?

Настя прикоснулась к его руке.

- Тебя!

- Тебя! А без суда, Слава, можно обойтись?

Слава достал из пакета пару яблок. Поднял. Подошел к раковине. Почему-то наклонился и понюхал.

С Настей в палате лежала еще старушка и женщина лет сорока, полная, с крупным носом-картошкой. Они вышли сразу, как только Слава зашел в палату. Он вернулся с помытыми яблоками.

- Я не совсем понимаю себя. Точнее совсем не понимаю. Тебе их жалко? Или ты хочешь разобраться с ними без суда? Самостоятельно?

- Ты ошибаешься.

- Так что же?

- Я не хочу никому причинять несчастья. Даже если это плохой человек. Меня будут проклинать и считать виновницей, сломавшей им судьбу. Одна мысль об этом для меня невыносима.

- Их будут судить. Хочешь ты этого или нет. Они преступницы. Ты можешь написать заявление, что не имеешь к ним претензий. Его приобщат к делу. Или выступи в суде. Сомневаюсь, что тебя поймут. Решат, что тебя запугали. Посчитают какой-нибудь блаженной. Но срок могут скостить. Ненамного. Но там была и третья. Ты не знаешь, кто эта третья?

Настя покачала головой.

- Честно-пречестно? Или опять что-то скрываешь?

- Не догадываюсь даже.

- Ладно. Девки напуганы сейчас. И расколоть их будет легко. Так что скоро я узнаю, кто была третья.

 С той стороны на подоконник опустился голубь.

- И вот когда я найду ее, то никаких твоих просьб о прощении даже слушать не буду. Она у меня получит по полной программе. Собственноручно застрелю из табельного оружия в своем кабинете. Ба-бах!

Настя зажала ладошками рот. Слава схватил ее за руку.

- Девочка моя! Ну, что ты? Я пошутил. Какая ты доверчивая! Извини! Я должен бежать. Всего на пять минут заскочил.

Он взял яблоко, подмигнул ей и надкусил яблоко. Быстро направился к выходу. С той стороны двери взвизгнули. Настя посмотрела на надкушенное яблоко. Взяла его и откусила рядом. Вошли соседки.

- Он сказал «девочка моя»! Он так сказал!

Она упала на подушку со счастливой улыбкой. Соседки с любопытством взирали на нее.

11

Церемониймейстер доводился Клеопатру троюродным дядькой по отцовской линии. Отец его умер, когда он был еще ребенком. Об их родстве даже при дворце не все знали, и они не стремились это афишировать. Церемониймейстер был  еще и тайным советником. Об этом уже догадывались многие. Идея восхождения дев на царское ложе была предложена им. Когда его воспитанник услышал впервые о ней, он подумал, что дядя шутит. Клепатр только венчался на царство и по традиции ему полагалось жениться в самом скором времени, поэтому он крайне удивился, как ему казалось, неуместной шутки.

- Ты шутишь, дядя?

Наедине он называл его дядей. Он заменил ему отца.

- Мой мальчик! Я не шучу!

- Но это же бред! Абсурд! Какой у нас на дворе век? Или это очередная твоя игра? Нет? Но что о нас подумают в мире? Я не понимаю тебя, дядя. Отказываюсь понимать. Будем всё-таки считать это неудачной шуткой. Договорились?

- Клео! Если монарх хочет остаться в истории, он должен поразить воображение современников. Слава начинается с удивления. Поэтому нужно нечто такое, о чем веками будут говорить с придыханием, множа вокруг этого всё новые и новые легенды.

- Я прославлю свое имя громкими победами, великими реформами, грандиозным строительством и своим добрым нравом.

У дяди в руках оказалась жестяная коробочка с монпасейками. На этот раз он выбрал красную, отпрвил ее в рот и прикрыл глаза. После чего замурчал как кот.

- Клео! Ты мне дороже сына! Ты собрался воевать. Но назови хоть одного достойного противника! Где он? Вокруг наши союзники или вассалы, или те, кто даже во сне видят, что их приняли в наше подданство. О разной мелюзге и упоминать даже не стоит. Великим называют того полководца, который одерживает победу над сильными врагами, у которых большое войско.  Разве Александр Македонский стал бы великим полководцем, если бы воевал с племенными князцами?

- Ты прав. Дядя! Я слишком поздно родился для воинской славы. Воевать сейчас не с кем.

- Ты еще назвал реформы. Реформы – это очень хорошо. Без них никак!

Он бросил в рот еще одну монпасейку.

- Несомненно, их надо проводить. Я вот даже набросал проект реформ. Вот в этой папочке. Но это долго и нудно. И нескоро принесет результаты. Еще и неизвестно какие. В тебе же бурлит кровь, просит выхода. И не надо это сдерживать. Реформы же требуют многолетней работы. Надо найти толковых советников. Это непросто.  Советники будут трудиться как муравьи, проводить реформы, а тебе будет доставаться вся слава. Но это там в прекрасном далеке. Это даже не в ближайшем будущем. И что там у нас третье? Запамятовал. Да! Ты собрался строить пирамиды. Нет? А что же? Великую китайскую стену? Или перебросить северные реки на юг в пустыни? С грандиозным строительством нужно быть поосторожней. Это очень опасная вещь. Когда Цинь Шихуанди, начавший строить великую китайскую стену, умер, в стране сразу вспыхнули восстания, потому что народ был доведен до крайности и не хотел больше этой стены.  Те деньги, которое правительство потратило только в начале проекта переброски северных рек, оно с большой пользой могло вложить в строительство дорог, заводов, жилья. Умирает правитель и вместе с ним умирает проект. Деньги выброшены на ветер. Строить, конечно, нужно. Для этого нужны толковые архитекторы, инженеры, строители. Они будут строить, а слава снова достанется тебе. Но всё же этого мало, мой дорогой племянник. Я же вижу, что тебе хочется чего-то иного.

- Да! Мне хочется чего-нибудь яркого, феерического, замечательного, чтобы весь мир заговорил обо мне, чтобы мое имя не сходило с уст всех людей.

- И чем тебя не устраивает мой проект? Он хорош со всех сторон: с боков, снизу и сверху, внешне и изнутри. Он очень приятен. Я же вижу, как загораются твои глаза при виде красивых девушек. Теперь тебе будут принадлежать самые-самые красивые девушки. И они будут мечтать о том, чтобы принадлежать тебе. Ты у них будешь первым и последним.

- Вот! Вот! Зачем же казнить? Не понимаю! Я согласен с тобой, дядя. Видишь, уже слюнки побежали. Первые красавицы всего мира пройдут через мое ложе. Ажно дух захватывает!

- И не просто красавицы, а девственницы.

- Именно так! Но казнить? Это же какое-то мракобесие! Что обо мне будут говорить современники и потомки? Они же проклянут меня. Я оставлю о себе славу кровожадного и сладострастного тирана. А этого мне не хочется.

- Лучше уж такую, чем славу похотливого козла. Ваше величество! Ты будешь необыкновенным монархом, на тебя будут молиться как на божество. Правитель, который позволяет себе такое, воистину величайший правитель. Только великий правитель может позволить себе плюнуть на все нормы морали, общечеловеческие ценности, нормы поведения. Тобою всюду будут восторгаться и восхищаться. Ведь даже в самом богатом воображении невозможно представить такое.  Удивлять – удел настоящего правителя.

- Ладно! Ладно, дядя! Согласен! Но, может быть, хотя бы не казнить, а заточить в темницу пожизненно?

- Сидит девица в темнице, а коса на улице… Да тогда ни одна не согласится пойти на этот конкурс. Даю тебе гарантию! Как только она подумает, что после единственной ночи ей предстоит всю жизнь париться на каменных нарах, да ни за что в жизни она не пойдет на это.

- Хотя бы как-то цивилизованно лишать жизни? Зачем же отрубать голову?

- Нет! Только отрубание головы! И принародно! И чтобы все экраны мира в реальном режиме показывали и конкурс, и казнь. И во всем мире обсуждали бы только это событие. Конечно, интимные подробности царской ночи покрыты глубокой тайной. Пусть включают воображение!

Клеопатр снова вздохнул.

- Запомни, Клео! Чем непонятней выглядят действия правителя, тем большее одобрение они вызывают у масс. Не вдавайся в объяснения! Если начинаешь объяснять и оправдывать свои действия, то ты сходишь с пьедестала и становишься обычным человеком. После этого ты теряешь всякую таинственность, вокруг тебя больше нет никакого ореола, на твоей голове не нимб, а обычный головной убор. Загадки больше не существует. Чем ты непонятней, тем восторженнее к тебе относится толпа. Представь, говоря современным сленгом, какой грандиозный проект мы замутим. Ничего подобного не было! Все будут потрясены. Тебе не будет равных!

- А если это потрясение выйдет другим боком? Ты об этом не задумывался?

- Плохо ты знаешь народ. Доверься мне!

12

Медленно, не торопясь, Настя собирала вещи. Санитарка нетерпеливо переступала с ноги на ногу, вздыхала, наконец не выдержала и раздраженно проговорила:

- Может быть, вам помочь?

- Что вы сказали?

- Вы так до вечера будете собираться. А у меня работа, кстати. Я не могу возле вас целый день стоять.

- Да! Конечно! Извините!

Она уже с пяти часов не спала.  Ждала утреннего обхода, когда ее должны были выписать.  Ее выписали, а он не приехал. Значит, всё это было так, видимость. И она просто дурочка. Он раскрыл очередное дело и забыл ее. У него таких насть, как ты… Так тебе и надо, дуре! Обрадовалась!

- Что с вами?

- Что?

- Да вот слезы по щекам катятся. Вам плохо?

Санитарке было чуть больше двадцати лет. Но у нее были пухлые щеки, она была некрасива. Грудь у нее была большая.

- Нет! Всё нормально! Так что-то грустное вспомнилось.

- Пойдемте! Получим верхнюю одежду!  Мне надо еще вашу постель заменить.

Помогла надеть курточку.

- Вы не обманываете? Ничего не болит? Точно?

- Спасибо вам большое! Плохо, что я вам ничего не подарила. В таких же случаях что-то дарят?

- Какое там «дарить»! Ты там, смотри, в своей общаге с голоду не загнись! Родители что ли не помогают? Кости да кожа! Может, вызвать такси?

Но тут же одернула себя.

- Какое там такси? Да я и сама замужем не за олигархом. Помочь не смогу. Муж мой пьяница и дурак. Еще и бьет, гад!

Она фыркнула. В ее глазах блеснули слезы. Настя чмокнула санитарку в щеку. Погладила ее рукав. Ей показалось, что дверь очень тяжела. Она даже напряглась, открывая ее, навалившись плечом.

«Уж точно ребенок такую дверь не откроет», - подумала она. Открыв вторую дверь, она застыла в изумлении. Может быть, это сон? Перед ее глазами был огромный букет. Что это такое? Не мог же этот гигантский букет сам по себе висеть в воздухе? Что за чудеса? Может быть, на нее подействовал свежий воздух? Сразу начались галлюцинации? Почти месяц она не выходила из палаты. Он поглядела вниз и увидела черные брюки и черные лакированные туфли, которые блестели в солнечных лучах.

- Это тебе!

- Погоди! Да я этого не удержу! – испугалась она.

Необыкновенно красивый мужчина! Насте захотелось запрыгать, как маленькой девчонке, и запеть что-нибудь глупое. Если бы вы знали, с каким трудом она удержалась от этого!

- Слава! А давай подарим цветы санитарке и сестричке? И еще доктору!  Они такие внимательные. А мне им нечего подарить.

- Настя! Сначала хотя бы в щечку? Разрешишь?

Отнес цветы.

- Прошу, мадам!

Расшаркался он.

- Мадмуазель вообще-то.

- Черт! У меня всегда с иностранным было плохо. Перебивался с тройки на тройку.

Возле широкого крыльца стояло такси.

- Ой, как девочки будут рады! – воскликнула Настя, когда Слава открыл перед ней дверку, предлагая садиться.

- Девочки? Не понял!

- Ну, Валя и Соня. Я живу с ними в одной комнате. Они на первом курсе учатся. Девчонки такие славные. Ой! Я буду тебя ревновать к ним и психовать.

Слава рассмеялся.

- Настя! Ты прелесть! Мы едем в ресторан отмечать твое выздоровление. А потом ко мне. Понятно?

Настя застыла.

- Как к тебе?

- Ну, я неправильно выразился. Ляпнул не то.  К тебе едем! Я снял для тебя небольшую квартирку. Всего лишь одна комната. Разрешишь мне навещать тебя? Хотя бы изредка?

- Ты что с ума сошел? Откуда у тебя деньги? Ведь это очень дорого!

- Командир! Трогай!

Настя была в ресторане в первый раз. А потому очень смутилась. Она постоянно конфузилась, была в напряжении, боялась сделать что-нибудь не так и показаться смешной в чужих глазах. Маленькие ножи. Ложки, вилки, тарелочки, салфетки, вежливые официантки… Как же ей держаться?

- Что ты такая скованная? Держись свободно! И не забывай, что я всегда буду рядом с тобой.

Принесли блюда, которые она видела впервые.

- А что мы будем пить? Ты выбрала?

- Нет!

- Позволь я сделаю за тебя выбор? Мне, например, нравится шампанское. А тебе?

- И мне тоже.

- Значит, шампанское!

Настя сделала несколько глотков и почувствовала приятное жжение.

- Скоро будет суд, - проговорил Слава, орудуя вилкой и ножом.

- А третью нашли?

- Нашли! Сдали ее твои бывшие соседки. Очень красивая особа. Да не смотри ты на меня так! Она меня совершенно не заинтересовала. Ну, в смысле… ну, понимаешь, о чем я говорю. Но интересная особа. Оказывается, ты не первая, кто пострадал от нее.

- Зачем ей это?

- Вот! Это мена и заинтересовало. Она подбирала девчонок или парней, чаще девчонок, уговаривала их как-то, поила, кому-то давала наркотики и науськивала на очередную особу.

Они звонко чокнулись бокалами. Слава продолжил:

- Тебе повезло Настя. На этой особе два трупака. Ой! Извини! Это такой у нас сленг.

Настя опять улыбнулась.

- Трое девушек в тяжелом состоянии. Особа оказалась непростая. Никак не кололась. Но я обратил внимание, что все ее жертвы – красавицы. Почему она выбирала красивых девушек, с которыми даже не была знакома? Ну, ладно, была бы уродка. Значит, мстит другим, что им природа дала так много. Так нет же! Красивая особа. А она ни в какую… Начинаю изучать ее биографию. Шаг за шагом. Ничего интересного. Школа. Кстати, троечницей была. Курсы парикмахеров. То есть визажистов. Понятно, толпа поклонников… Ну, и всё прочее… И вдруг конкурс! Вот это меня и зацепило.

- Какой конкурс?

- А тот! Самый-самый! На который рвутся толпы красавиц, несмотря на то, что победительница обречена на смерть.

- Как? Конкурс Клеопатра!

- Тише, Настя! Как говорится, не упоминай это имя всуе… Вот тут-то и скрывалась отгадка, ключик к ней. Она уже не прошла на первом туре. Ну, знаешь, первый тур – это когда отсеивают, ну… сама знаешь…

- Ничего я не знаю.

- Ну, отсеивают в общем тех, кто не девственницы. Она не была ей. И вот для нее это был такой удар, что она возненавидела всех красавиц. Но не просто красавиц, а тех, кто сохранили девственность. И решила всех их убивать, ну, чтобы на ложе… ну, понимаешь… если не я, то и никто.

- Какой кошмар!

- Ладно! Хватит о грустном! Давай за нас! Хотя погоди! Вот!

Слава полез в карман и положил на стол две маленьких коробочки.

- Что это? – удивилась Настя.

- А ты отрой! Посмотри!

Настя уже догадалась. Но всё равно не верилось. А вдруг что-то другое. В коробочках были обручальные кольца.

- Кому это?

- А ты не догадываешься? Вот это тебе! А это мне! Может, примеришь? Если не подойдет, обменяем сегодня же. Я уже свое примерил. В самый раз.

Кольцо подошло.

- Это ты мне вроде как делаешь предложение?

- Не вроде и не как! А делаю предложение!

Он упал перед ней на колено. На них обернулись.

- Слава! Что ты делаешь? – зашипела она. – Встань немедленно! Все смотрят на нас.

- Не стану до тех пор, пока ты не ответишь согласием.

- Но это всё как-то неожиданно. Я совершенно не готова.

- Значит, буду стоять до тех пор, пока ты не будешь совершенно готова.

- Встань, я тебе говорю!

- Нет!

Посетители ресторана улыбались, наблюдая эту сцену.

- Согласна я! Согласна! Только встань, умоляю тебя!

- А поцеловаться?

- Ты с ума сошел!

- Хорошо! Целоваться будет потом. Наедине!

- Нет!

- Ну, нет так нет!

Почему-то такой ответ огорчил ее

Когда они уже сидели в такси, Настя чуть прикоснулась губами к его щеке. Он ничего не сказал. Квартирка ей понравилась. В холодильнике оказалась еда и шампанское. Слава предложил ей разогреть в микроволновке блюда и продолжить вечер.

- Не бойся! Я приставать не буду. Завтра у нас какой день? Ах, да! Жди меня дома, я заеду, и мы поедем в загс.

- Зачем?

- Странная ты! Подадим заявление.

13

Церемониймейстер вышел на середину сцены, гулко ударил своим жезлом в пол и провозгласил:

- Итак! У нас остается последняя участница. Слушаем ее историю. Сильвупле, мадмуазель!

Настя вышла на сцену. Руки ее безвольно висели. Лицо разалелось.

- Я…

В зале царило молчание.

- Я…

- Ну, смелее! Смелее! – подгонял ее церемониймейстер.

Она была в ступоре.

- Ну, что же? Так и будем молчать? Может быть, вам водички? Или чего-нибудь покрепче для смелости.

- Я не буду ничего рассказывать.

- Как не будете? Так нельзя! Надо обязательно рассказывать! Вы одна из трех претенденток. Мы вас слушаем!

- Я ничего не буду рассказывать!

- А причину можно узнать?

- Я не хочу об этом говорить!

- В таком случае, милая девушка, вам придется покинуть сцену. И остаются только две претендентки.

Настя кивнула. Неуверенной походкой пошла к краю сцены.

- Погодите! – раздался властный голос. – Девушка! Вернитесь на место!

Настя в нерешительности остановилась возле самых ступенек. Это был Клеопатр. Он поднялся с трона.

- Ваше величество! – изрек церемониймейстер. – Нам нужно посовещаться!

Поклонился, рукой указывая на дверь в комнату совещаний. Клео направился следом за ним.

- Ты что делаешь? – набросился дядька на племянника. – Или ты забыл регламент?

- Дядя! Не ты ли постоянно твердишь, что слабые должны подчиняться законам, а сильные творить законы для себя. Перефразируя твои слова, я скажу: не человек для регламента, а регламент для человека, если этот человек царь.

- Ты совершенно прав, Клео. Я даже не буду спорить с тобой. Но когда нет особой нужды, не нужно нарушать правила.

- Сейчас как раз такая нужда существует, дядя. Мне не нравятся эти две дуры, я хочу третью.

- О! боги! Как будто ты выбираешь себе жену, а не подстилку на одну ночь.

- Прекратим ненужный спор! Объявляй мое решение! Победительница… кажется, ее зовут Настей.

- Нет, уж дорогой племянник! Сейчас я приглашу сюда советников, и они выберут одну из двух.

Клео поднял колокольчик. Тут же появились двое рынд.

- Арестуйте его!

14

Как работнику органов, ему, конечно бы, не отказали и пошли навстречу. Да хоть сейчас, если желаете. Слава принципиально не пользовался никакими поблажками. Авторитет должен быть основан на профессионализме, был он уверен. Месяц так месяц. Вполне разумная мера. Он завез ее на квартиру, а сам отправился на работу, пообещав вечером небольшой ужин. Теперь по вечерам, не каждый день, правда, он заезжал с букетиком и каким-нибудь недорогим подарочком. Готовились к свадьбе. Но как готовились? Слава был детдомовец. Так что на помощь со стороны родственников рассчитывать не приходилось.

Он пригласил на свадьбу несколько самых близких друзей.

У Насти в прошлом году умерла бабушка, у которой она воспитывалась с малых лет. Родители ее утонули, когда она еще была малышкой. Были какие-то тетки, дядьки, которых она совершенно не знала. Да и жили они далеко. Она пригласила двух своих соседок по общаге, Валю и Марину. Так что на помощь со стороны родственников не приходилось рассчитывать. Только на самих себя. Точнее на Славу. Вместе с женихом и невестой на набиралось одиннадцать человек. Два сдвинутых столика. Слава решил –а, впрочем, в наше время в городах так поступает большинство – сыграть свадьбу в ресторане. Не самом дорогом.

Конечно, скромно. Но и на это его зарплаты не хватало, хотя старался экономить на всем. Залез в долги и взял небольшой кредит, надеясь погасить его в ближайшее время. Стипендия Насти уходила на еду и самое необходимое. Косметики по минимуму.

За три дня до свадьбы, когда уже были куплены жениху темно-синий костюм, коричневый галстук, белоснежная рубашки и узконосые щиблеты, а невесте Валя и Марина подшили свадебное платье, подгоняя к ее фигуре, и произошло то, что круто изменит Настину судьбу.

Подруги пили чай с шоколадными конфетами. Валя и Марина закатывали глазки и визжали, какая Настя счастливая, как они ей завидуют и какой у нее замечательный будет муж. Настя заверяла, что их счастье тоже не за горами и принцы на белых конях уже в пути. А за их спиной возвышаются прекрасные замки. Они ушли, когда уже смеркалось. А Настя последний раз полюбовалось свадебным нарядом – окажется, что и действительно в последний раз, - убрала его в шкаф и приготовила постель. Она невероятно устала. Уснуть не могла. Она была уверена, что Слава сегодня обязательно заедет. Хотя в последние дни он приезжал реже.

На него навалилось много работы. Выглядел он уставшим. Настя его жалела. О работе он ничего не рассказывал. Только отмахивался: «Всё нормально!», «Пробьемся!», «Нас не догонишь!» В этот раз он выглядел каким-то напряженным и тревожным. В глаза ей не смотрел. Настя видела, что он не слушает ее, поглощенный в свои переживания.  Она заметила это, почувствовала и замолчала, боясь вызвать в нем раздражение. Слава молча прихлебывал чай и не поднимал глаз от стола. То и дело вздыхал.

- Неприятности? – не выдержала она.

Слава поглядел на нее тяжелым взглядом. Ей стало страшно.

- Сегодня я впервые пожалел, что родился на белый свет, - проговорил он.  – Вроде уже всего навидался. Должен был привыкнуть.

Настя хотела погладить его по голове, но что-то ее остановило.

- Знаешь, человек, который боится крови, не может быть врачом. Ассенизатор не смущает вонь.  И мне надо к этому привыкнуть. А вот сегодня сорвался, как пацан. Не мог смотреть больше на эту ухмыляющуюся рожу. Ударил!

- Ударил? Как? Кого? Не может быть!

- Это не человек. Его даже нельзя назвать животным, чтобы не оскорблять животных. Три часа… Представляешь! Три часа подряд он мне рассказывал, смакуя подробности, закатывая от удовольствия глазки, мурлыкая, как кот, и похохатывая.

Слава оттолкнул пустую чашку.

- В это мгновение он мысленно возвращался на место преступления и вновь переживал его с каким-то чудовищным сладострастием. Всякий раз он убивал новым способом, всё продлевая и усиливая мучения своей жертвы, чтобы дольше наслаждаться этим. С каждым новым убийством он чувствовал себя всё счастливее и счастливее. В деталях, как поэт, описывал надвигающийся у него оргазм. То, как набухала у него крайняя плоть…И подряд три часа про пятнадцать убийств. А у него их почти семьдесят. По крайней мере, тех, о которых нам известно. Солдат, убивший семьдесят врагов, получит звание героя отечества и будет гордиться этим.

- Ой!

- Он знает, что ему грозит вышка. Терять ему нечего. И он снова проживает свою людоедскую жизнь, считая, что она у него вполне удалась. Я чувствую, что всё, что больше не могу. Открываю ящичек, снимаю пистолет с предохранителя, сжимаю рукоятку. Что меня остановило в последний момент, не знаю. В голове был такой туман. Завопил, у меня началась истерика. Орал что-то вроде: «Заткнись, падла!» Он удивился, уставился на меня, а потом снова заговорил с такой издевательской ухмылкой: «Нервишки сдают, сучонок мусорской! Что же ты полез сюда, раз такой слабонервный? Каким-нибудь инженеришкой устроился или в лаборатории с пробирками возился! С портфельчиком бы ходил! Детективчиков начитался? А вот он я, детектив самый настоящий! Еще ни один день будешь слушать мою исповедь, мусор долбанный! Мне торопиться некуда. на тот свет еще успею. Буду тебе рассказывать во всех деталях, чтобы прочувствовал! У меня феноменальная память. В чем ты уже убедился. Так же? Когда я закончу свою исповедь – а произойдет это не скоро – ты уже будешь другим человеком. Уверяю тебя! Нет! Я неправильно сказал. Ты уже не будешь человеком. Ты будешь зверем! Таким же, как я. Нет! Я опять неправильно сказал. Тороплюсь потому что. Как я, тебе никогда не быть. Ты будешь злобным шакалом, ненавидящим всех и всё.  Ты утратишь всякую веру. Ты отринешь заповедь: «Прощай, врагов своих!» Что за дурацкая заповедь?»

- Какой кошмар! – воскликнула Настя.

- «Бог, сказавший это, для тебя будет самым плохим богом. Ты возненавидишь его. Вообще, больше у тебя не будет бога, никакого. У тебя больше не останется веры. Ни на столько! Ни на грамм! Ты будешь смотреть на пламя костра и будешь представлять, как на вертеле, словно барана, поджаривают человек, чтобы потом сожрать его, подсаливая и поливая кетчупом. И всё это под скабрезные анекдоты и водочку. С лошадиным ржанием! Знаешь, как здорово поджаривать кого-нибудь живьем на вертеле? Человеческое мясо немного сластит. Особенно, если у кого диабет. Или… ты будешь смотреть на воду, а перед твоими глазами будет стоять картинка, как ты бросил сюда свою мать, связав ее по рукам и ногам и привязав груз».

- Может, не нужно, Слава, продолжать?

«Мать твоя барахтается. Но ты не даешь ей сразу утонуть. Тебе нужно продлить удовольствие. Ты ее убиваешь, медленно, не спеша. Пусть она долго переживает этот ужас, не веря в происходящее. Не веря, что ее родной сын может сделать с ней такое. Она думает, что это ужасный сон. Твой маленький сынишка, карапуз будет играть. А у тебя перед глазами другая картина, от которой ты тащишься. Ты берешь его крохотную ручку, кладешь на разделочную доску и ножичком начинаешь шинковать каждый его пальчик, потому что тебе захотелось нежного салатика. Для пробы отправляешь в рот, как монпасейки, несколько кровавых кусочков. Какой наслаждение!» И тут… тут я не выдержал.

Славу затрясло, как в лихорадке. Он уперся лбом в край стола.

- Ненавижу! Тварь! Я убью его!

Настя была напугана, она не знала, что сказать.

- Разве… разве нельзя его уже сейчас расстрелять? Ведь всё понятно.

- Если бы я его пристрелил, меня бы на несколько лет отправили на зону, потому что я совершил преступление, убил человека. В глазах закона он такой же человек, как ты и я.

И уже спокойно:

- Но это не человек. Я буду слушать его исповедь до конца. Я всё пройду!

- А может быть, тебе отказаться от этого дела?

- Я буду выезжать на места убийств, где он подробно всё будет рассказывать и показывать, как он это делал. Будем находить очередные останки его жертв. И это будет тянуться день за днем, неделю за неделей, целыми месяцами, пока не пройдем по местам всех его преступлений.

- Милый! А почему бы тебе не выпить вина?

- Вина? Ты говоришь «вина»? вина! Непременно вина!

Настя достала два бокала, поставила на стол. Немного себе, а Славе полный бокал до краев. Возле бокала положила конфетку. В бутылке осталось меньше трети. Она уже пробовала это вино. Оно ей понравилось.

Слава пил долго, всё больше и больше запрокидывая голову. Кадык ходил вверх-вниз. Долго смотрел на пустой бокал, удивляясь: неужели он всё это выпил, когда он это сделал.

- Что же я натворил? – вдруг воскликнул он.

И резко встал.

- Что случилось?

- Я же за  рулем! Мне это совершенно не пришло в голову. Взял и выпил целый бокал.

- Что же? Останешься переночевать.

- Нет! Не надо! Лучше я вызову такси!

- Слава! Да что же это с тобой. Осталось три дня до  свадьбы. Ты ночью вызываешь такси, чтобы уехать от невесты? Это смешно! Кто-нибудь узнает об этом, так я даже не знаю, что он подумает о тебе, о нас.

- Всё так серьезно?

- Да! Всё серьезно!

Она подошла к нему, сняла с него пиджак и стала расстегивать рубашку, поглаживая ладошками его грудь. Он улыбнулся.

- Зачем? Зачем ты это делаешь, Настя?

- Чтобы ты сейчас лег спать и ни о чем не думал.

- Хорошо! Хорошо! Только давай, Настя, я это сделаю сам! Я же не ребенок. Я не могу позволить, чтобы меня раздевали, как младенца.

Помедлив, заявил:

- Отвернись, пожалуйста! Отвернись! Я буду раздеваться сейчас. Нет! Не буду! Я посплю в одежде вот на этом кресле.

- В одежде не получится.

- Это еще почему не получится?

- Я постелила постель. А на постели одетым не спят.

Он повернул голову. На полуторке из-под зеленого одеяла выглядывала простыня. В изголовье две подушки.

- Ты хочешь?

- Да! Хочу! Мы почти муж и жена. Что же тут такого?

- Да! Я почти пьяный.

Он сбросил туфли, сдернул с себя рубашку.

Настя скинул халатик. Он онемел. У нее была фигура богини. Настя улыбнулась и сказала:

- Я ложусь. Тебе на всё про всё пять минут. И ни секундой больше! Всего пять!

- Хорошо! Пять так пять! Я согласен.

Слава стянул брюки. На нем были длинные синие трусы. Может быть, в таких случаях трусы – не самая подходящая одежда?

- Отвернись!

Настя хмыкнула и повернулась к стене. В зеркало она всё видела.

«Когда она успела снять лифчик? – подумал Слава.  – А может быть, его и не было». Он стянул носки. Черт! Такого еще с ним не было. Нет! Однажды у него это было. Сейчас ему казалось, что у него между ног кусок железной трубы, такой титановой твердости.

Прикрыв возбуждение ладошками, он шагнул к кровати. Наверно, так приговоренный к смерти поднимается на эшафот. Приподнял одеяло. На Насте ничего не было. Слава застыл на месте. А потом нырнул под одеяло.  Настя сразу ощутила на ягодице его раскаленный несгибаемый штырь. И улыбнулась.

- Будешь в трусах это делать? – спросила она, повернувшись к нему.

- Да! Сейчас!

- Погоди! Дай я сама сниму! Должна же я за тобой поухаживать.  Еще никогда не снимала с мужчин трусы. Наверно, это очень увлекательно.

- Понятное дело! Они снимают сами, - прогудел Слава.

- Просто у меня еще не было… Вот и всё!

- Не было? А чего не было?

- Какой ты недогадливый! Ну, этого с мужчиной у меня еще никогда не было. Ты у меня первый!

- Как первый?

Слава вскочил, натянул трусы.  Напряжения как ни бывало.

- Выходит, ты девушка?

- Да!

Настя повела плечом, сама не понимая, что означает это ее движение.

- Что здесь такого?

- Черт! Как ты не понимаешь! Я хочу, чтобы первая брачная ночь у меня была… В общем, я хочу, чтобы моя невеста… жена… ну, была девственницей.

- Но ведь это так и есть!

- Всё! Всё! Только после свадьбы! Как у Клеопатра!

- Причем тут Клеопатр?

- Тише! Нас могут услышать!

Настя поднялась, надела халат.

- Знаешь, дорогой Слава! Пошел-ка ты…

- Что?

- Никакой свадьбы не будет!

Слава присел на краешек кровати, обувая туфли.

- Ты о чем, милая?

- Я не хочу тебя видеть! Я не буду твоей женой! Извини, что ввела тебя в расходы. Я сейчас перееду в общежитие. Нет! Сейчас ночь. Завтра!

- Вот как! Ну, и скатертью дорога!

15

Первой новостью во всех СМИ было то, что произошло во дворце Клеопатра: неслыханное нарушение ритуала, когда девушка, не прошедшая третий конкурс, оказалась победительницей, и отставка второго человека империи церемониймейстера.

Оказалось, что это не просто отставка в связи с потерей доверия царя. Через несколько дней у него отобрали все имения, драгоценности и сослали в самый далекий муниципалитет царства – Березовский. По дороге его автокарету, где он ехал с двумя дочерями и женой догнали. Сняли с них дорогую одежду, а взамен кинули крестьянскую дерюгу. Из кареты им велели пересесть в конные сани и разрешили следовать дальше. Sic transit gloria mundi.

Насте отвели отдельную палату. К ней приставили трех фрейлин. Одна обучала ее правилам поведения во дворце, другая отвечала за одежду, а третья предугадывала и исполняла все ее прихоти.

На следующий день по регламенту было посещение музея заспиртованных голов. Настю предупредили, что она не должна выказывать никаких эмоций, держаться спокойно и с достоинством. Всякое волнение противопоказано. Можно задавать лишь информативные вопросы: кто, что, как. А в заключении экскурсии оставить запись в книге музея.

Это был огромный зал. Одна сторона – сплошное окно с жалюзи, а на другой – на стеллаж в стеклянных емкостях были головы прелестниц разных рас. Их оказалось не так уж и много. Чуть более десятка. Придворный, проводивший экскурсию, коротко рассказывал о каждой. Настя, к своему удивлению, была совершенно спокойна.

16

Что-то в этой девушке было необычное. Она не была похожа на своих предшественниц. Чем больше думал о ней Клеопатр, тем более загадочной она ему казалась. Никак такая девушка не могла пойти на конкурс. Что же ее подтолкнуло? Что двигает ей? Явно ее не интересовала посмертная слава.

 

ШТУКАТУР, ПОСЕЛИВШИЙСЯ В ЛЕСНОЙ ХИЖИНЕ

В одном городе жил штукатур. Это был очень хороший штукатур, просто гений в своем ремесле.  Лучшего штукатура не было не только в городе, но и на всем свете. Может быть, и вообще не было и не будет уже никогда. Свою работу он любил так, как Ромео свою Джульетту, и о штукатурке знал всё: как приготовить раствор и какие бывают растворы.  

Какой раствор лучше подойдет для бетонной стены, а какой для кирпичной, или деревянной, или камышитовой, или какого-нибудь экзотического материала.

Когда он работал, то есть штукатурил стену, все бросали свою работу и, как зачарованные, следили за его работой, поражаясь точности и артистичности движений.  Это было интереснее любого блокбастера. Он просто завораживал. Зеваки стояли рядом и забывали обо всем. Посмотреть, как он работает, приходили даже посторонние люди. Потом они приводили своих знакомых, родственников и соседей. А те уже позднее своих.

Он мог сделать идеально ровную стенку или пустить ее чуть-чуть с волнами, или под углом от потолка к полу, или изобразить какой-нибудь замысловатый узор. Одна штукатурка у него была под побелку, другая под обои или покраску, или оббивку рейкой.

Он занимался своей работой сутки напролет, забывая порой про сон и еду. И ничто не могло его отвлечь. О нем знали не только в родном городе, но и в других городах и даже за пределами империи. Его приглашали, когда строили дворец, замок или храм, соглашаясь на любые условия. Но он был нетребователен. Он часто уезжал, работал по праздникам или выходным и никогда не ходил в отпуск, потому что знал, что не выдержит праздности. Дома он появлялся поздно. Порой жена уже спала. И хотя он был великим штукатуром, она стыдилась его профессии, считая ее низкой.

Лучше, если бы он был артистом, певцом или депутатом!

К тому же, когда они были вместе, он не говорил о любви, не восторгался ей, а талдычил всё свое, о штукатурке, о своей работе, о новых штукатурных идеях. Ей это быстро наскучило. И стоило ему теперь заговорить, как она начинала кричать на него. Поэтому теперь он молчал. Молча ел. Молча смотрел телевизор. Молча лежал с ней рядом, думая всё о своем.

Ни о чем, кроме штукатурки, он говорить не мог. Всё остальное было для него неинтересно. Он хорошо зарабатывал, нужды они не знали, а детей у них не было, как-то не получилось. Жена его не работала. Первые месяцы после свадьбы она безвылазно сидела дома, бездельничая и радуясь, как ей сильно повезло, потому то ей не надо ежедневно отправляться на работу или учебу. И то и другое она терпеть не могла. А ее подруги в это время клали рельсы, добывали уголь, доили коров, лечили, учили детей, не высыпались и ел-еле сводили концы с концами.

И она уже не представляла себе, как это можно каждый день просыпаться ни свет ни заря, быстро приводить себя в порядок и бежать на постылую работу, где изо дня в день одно и то же.  Она спала сколько угодно, могла целый день проваляться перед телевизором, ни о чем не думая и нисколько не напрягаясь.

Скоро ей это надоело. Сидеть одной в четырех стенах для молодой и симпатичной женщине – согласитесь! – не очень-то приятное занятие. Она нервничала, сердилась по всякому пустяку. Иной раз падала на кровать и без всякой видимой причины лила слезы. Всё чаще и чаще стала задумываться о том, что жизнь-то одна и молодость не бесконечна. Так и состарится, ничего не увидав в своей жизни. Просидит перед телевизор, не познав радости жизни и ничего приятного не получив от мужа, которого, кроме штукатурки, ничего не интересует. Она уже чувствовала себя как в тюрьме.

Снова стала встречаться с подругами и заводить себе новых среди соседок, в парикмахерской, ателье. К своему удивлению, открыла, что в работе есть и положительные стороны и что многим удается сочетать полезное с приятным. Можно поболтать за жизнь, обсудить наряды, сплетни, отмечать дни рождения и праздники.  Еще одним приятным открытием стало для нее то, что на нее обращают внимание мужчины, и моложе ее, и значительно старше. Их взгляды волновали ее. Один моложавый, но уже лысый предложил ей билет в театр. Она испугалась и ответила отказом.  А потом подумала, почему она должна отказываться от того, что ей доставляет радость и радость другому человеку. Если всем от этого хорошо, то что же тут может быть плохого? И поэтому, когда ей приятный чуть полноватый мужчина предложил поужинать в ресторане, она согласилась и полдня готовилась к вечернему выходу.  Муж был в очередной командировке. Конечно, она не позволит ничего такого! А что ее ждет дома? Долгий скучный вечер возле телевизора, потом двуспальную кровать, которую она чаще и чаще делила только с самой собой, долго ворочалась и не могла уснуть. Мужчина удивил ее. Он был интересным рассказчиком, постоянно смешил ее. Причем никаких пошлостей и намеков! Чем больше она пила вкусное и приятное вино, тем более учащенно билось ее сердце. И кружилась голова. «Если бы у меня был такой муж! – подумала она, в который раз разглядывая его холенные руки. – У меня была бы интересная и полноценная жизнь, я бы не знала скуки!» К своему изумлению она обнаружила, что на ее туфельку опустилось что-то тяжелое и придавило ее. Было понятно, что это его туфля. Ей показалось это неприличным, как будто он подавал ей знак. Такое ощущение, что на тебя лег чужой мужчина. Нет! Такого она не допустит! Она вырвала ногу. И тут подумала, что может быть у него это получилось совершенно нечаянно и ничего такого у него нет на уме. Заиграла музыка. Он пригласил ее на танец. Она уже целую вечность не танцевала. В последний раз ее приглашали на танец на свадьбе.

Он слегка придерживал ее за талию, водя ее в ритм музыки. В нем чувствовался опытный танцор. Но вот его рука передвинулась дальше по спине и опустилась ниже. Он хотела одернуть его, но почему-то не сделала этого.

Он мизинцем нащупал резинку ее трусиков. Она покраснела, но ничего не сделала. Никак не показала своего волнения. Но теперь ей было ясно, чего он хочет от нее.

После танца он заказал еще вина, передвинул свой стул поближе. И вскоре она почувствовала его руку на колени. Круговыми движениями, как будто делая ей легкий массаж, ладонь его стала продвигаться выше, проявляя упорство, которое составило бы честь любому альпинисту, вознамерившемуся покорить высочайшую вершину мира Эверест. Но она не возмутилась и не сбросила его руку. Мужчина продолжал что-то увлеченно рассказывать и смешить ее, чем он и занимался весь вечер. Она улыбалась, время от времени хихикала. Она слышала, но не слушала. Впрочем, его это ничуть не беспокоило. Ее же сейчас ничего не интересовало, кроме его руки, которая сантиметр за сантиметром пробиралась всё выше, не устраивая длительных привалов, но и особо не форсируя событий. И чем выше забиралась неутомимая рука, тем чаще дышала женщина, сердце ее билось сильнее, а то, что называют не совсем приятным словом «таз» начинало раскачиваться, независимо от ее воли.  И вот его рука уже добралась до ее трусиков, проверила на ощупь их качество и решила поинтересоваться, что это там такого интересного они прикрывают. Казалось, что его рука – это и не его рука, у нее своя самостоятельная жизнь, свои интересы и желания. И мужчина совершенно ни при чем, он даже не ведает, что творит она в то время, когда она рассказывает разные веселые истории из своей жизни. Между тем пальцы его ласкали, поглаживали, подергивали, пощипывали то, куда изредка Штукатур отправлял своего маленького, но настойчивого дружка.

Эти прогулки не доставляли ей удовольствия. А со временем даже стали раздражать ее. И она всё чаще и чаще отказывала Штукатуру, с чем он покорно смирился.

Палец мужчины начал делать то, что делал маленький дружок Штукатура, всё убыстряя свой ход. Она откинулась на спинку стула, и тело ее тоже начало ритмично раскачиваться. Она прикрыла глаза и тихонько стонала, чувствуя, как близится что-то очень яркое и сладостное. Вдруг его палец остановился. Она еще некоторое время продолжала раскачиваться. Ей так хотелось, чтобы его палец продолжал это делать и быстрее, и глубже. Почему он остановился? Он вообще убрал его оттуда, и к ее ужасу, вытащил руку из трусиков. Она взглянула на него, как бы спрашивая: «И что это значит? Как это надо понимать?» Он улыбнулся, погладил ее этой же рукой и сказал:

- Не продолжить ли нам этот вечер в другом месте, более подходящем.

Быстро закивала. Значит, он не бросал ее. Не был разочарован ею. Только и сумела пробормотать:

- У меня… Я одна… совершенно…

- И великолепно! – произнес он и щелкнул пальцами над головой.

Перед их столиком возник официант. Протянул счет. Мужчина отслюнявил купюры.

- И вызови-ка, голубчик, такси! И поживее!

Такое было впечатление, что они ехали не на такси, а на волах, которые медленно их тащили по ночным улицам.

В такси он усадил ее к себе на коленях. Она лизнула его в нос. Не успела она и ойкнуть, как почувствовала в себе горячий штырь. И только потолок салона не позволял ей подпрыгивать выше, а природная стеснительность – стонать и вопить во весь голос. Он поддерживал ее за талию, регулируя скорость. Несколько скачков оказалось достаточно. Она почувствовала между ног сырость, как будто у нее там болота Амазонки. Он вытер у себя краем ее подола. Она не успела обдумать, что же произошло, машина уже стояла возле подъезда ее дома. Мужчина протянул денежку водиле.  Они поднялись к ней в квартиру. Он еще снимал обувь, а она уже одной рукой обняла его за шею, а другой, расстегнув зиппер, юркнула в заветные закрома, где к своему неудовольствию обнаружила нечто мягкое и чуть теплое. Какая быстрая метаморфоза!

Мужчина развел руками.

- Немного поторопились. Боец решил устроить привал. Имеет право. Отдохнув, он с еще большим остервенением бросится в атаку. Уверяю тебя!

Сравнение с бойцом ей понравилось. Чтобы боец беспрекословно подчинялся, она решила подкормить генерала и поднять его боевой дух при помощи бутылки вина. Трапеза затянулась к ее огорчению, но зато последующие события компенсировали ее за нетерпеливое ожидание новой атаки. Боец поднялся в полный рост. И хотя каждая атака затягивалась всё дольше, обороняющаяся сторона (хотя об обороне можно говорить чисто фигурально, поскольку она полностью отсутствовала) с каждой атакой получала всё большее удовольствие. Со Штукатуром у нее никогда не было подобного. Под утро генерал всё же окончательно выдохся и уснул, похрапывая и пуская слюну на подушку.

Она не могла уснуть. Ее рука лежала у него в промежности и без всякого толку теребила и мяла вконец обессилевшего бойца. И это их славные защитники! Все ее  усилия были тщетны. И только когда за окном чернильная мгла стала сменяться утренней серостью, как боец дрогнул, слабо шевельнулся, подав признак жизни, а потом потихоньку стал твердеть и набухать, раздвигая пальчики ее рук. Всё-таки что бы там ни говорили, а женская рука способна творить чудеса. Генерал почему-то отказывался поднимать бойца в очередную атаку, почему-то считая, что сон важнее очередной победы, которая обеим сторонам доставляет чувство полного удовлетворения. Ей вспомнилась пословица, может быть, и не совсем уместная в данной ситуации, про гору, к которой не хотят идти. Она оседлала своего генерала и направила отвердевшего бойца туда, где он должен был показать чудеса своей находчивости и стойкости. Генерал сначала проявлял недовольство такой активностью противной (в смысле, противоположной) стороны, потом в нем проснулся воинский азарт, по мере того, как ее прыжки вверх грозили побить все олимпийские рекорды, и он стал проявлять инициативу.

- Ты, оказывается, фруктец еще тот! – пробормотал он, задыхаясь.

- Ты вместо того, чтобы болтать, покрепче бы держал меня за сиськи, пока я не улетела в стратосферу, - на одно выдохе высказалась она.

Он протянул вверх руки, и тут его глаза округлились, он попытался натянуть на себя одеяло, а боец его сразу потерял твердость и выпал оттуда, где его ожидала скорая награда. Но покинувшим раньше времени поле боя награда не положена.

- Это еще что такое? – возмутилась она.

Он же со страдальческой улыбкой выдавил из себя:

- Здрасть! А вы кто?

Смотрел он совсем не на ее, а куда-то в сторону. В глазах его был страх.

Она повернулась. На пороге стоял Штукатур. Плащ ее был растегнут. В руке, скомкав, он держал фуражку.  На левом ботинке болтался шнурок. Почему он не разулся на пороге?

Продолжалась немая сцена довольно долго. Она не знала, что нужно говорить в подобных случаях, поскольку это с ней произошло впервые. Хотя в фильмах она такие сцены  уже видела. Генерал – или кто он там? – проявил чудеса ловкости и настоящую боевую смекалку. Видно, для него такое не впервые. Как-то моментально выскользнул из-под нее, схватил в охапку кушак и шапку и растворился, как будто его здесь и не было. Ни она, ни Штукатур не заметили, где и как он проскользнул. Она сидела с раздвинутыми ногами, повернув к Штукатуру голову и оставалась в этой позе, ничего не меняя. Настоящая скульптура. Хоть сейчас выставляй на набережной местной речушки, как андерсеновскую Русалочку. Этакий символ неверных жен!

- Ты? – наконец-то раздались ее губы.

Он кивнул, переминаясь с ноги на ногу. Посмотрел на ботинок с развязанным шнурком

и., не глядя на нее, глухо пробормотал:

- Тоже пойду!

И вышел с расшнурованным ботинком на улицу. Присел на скамейку, завязал шнурок и впервые в жизни пожалел, что он не курит и не пьет. Он должен убить ее. Но он знал, что никогда и никого не убьет. И даже не ударит. Комара, который будет гудеть у него перед лицом, он просто отгонит, а не пришлепнет его на своей щеке. Как поступают в таких случаях он не знал. Мелодрам он никогда не смотрел. Ему, конечно, было известно, что иногда жены изменяют своим мужьям и наоборот. Теоретически. Это его не касается. Так он был уверен до сих пор. И даже сомнения не возникало. Не то, что был уверен, ему даже в голову не могло прийти, что когда-нибудь такое с ним произойдет.

Он поднял воротник, затолкал руки в карманы и пошел, куду глаза глядят, не разбирая дороги. Внезапно он остановился, огляделся и понял, что стоит на железнодорожном вокзале. Он понял, что это не случайно. Подошел к кассе, достал все деньги, которые были у него, и попросил кассиршу дать ему самый дальний билет, насколько у него хватит денег. А в каком направлении, ему безразлично. Ему хватило денег до самого далекого муниципалитета империи Березовского, куда добровольно никто не уезжал. Его подкармливали дорогой сердобольные пассажиры, потому что видели, что у ничего нет. Он не знал, сколько суток он ехал, в какую сторону ехал и зачем он ехал куда-то.  Он не чувствовал ни времени, ни пространства, ни себя.  Ему казалось, что его вообще не существует, а есть какая-то оболочка. Эта оболочка спит, смотрит в окно на бесконечные однообразные пейзажи, жует поданное ему яйца, сваренное в крутую, и на все вопросы отвечает односложно.

Это не он, это кто-то другой, ему не известный. Может быть, вообще ничего нет. И хорошо, если бы ничего не было. Потому что ничего и не надо.

Однажды проводник растормошил его. Он лежал на верхней полке, с которой спускался крайне редко.

- Станция ваша сейчас будет.

- Моя?

- Да! Ваша. Стоянка полминуты. Идите за мной! Я отрою вам дверь. Больше никто, кроме вас, не выходит.

Проводник открыл дверь в тамбуре. Никакой станции он не увидел. Посмотрел с удивлением на проводника. Кругом была тайга.

- Но здесь же ничего нет! – воскликнул он. – Одни деревья.

- Не знаю,- равнодушно проговорил проводник. – У вас билет до 1407-го километра. Вот видите! Он и есть!

На столбе была табличка «1407 км». И больше ничего, что бы напоминало станцию. Он спустился. Поезд ушел. Наступила тишина. Он поднял воротник, засунул руки в карманы и пошел, куда глаза глядят. Какая ему была разница. Теперь ему приходилось глядеть, потому что в тайге слепой не пройдет и шагу. Тут же упадет. Шел до тех пор, пока не стало смеркаться. Солнца уже не было видно.

Сел на упавшее дерево и понял, что скоро должен умереть. Вот и закончилась его жизнь.  Было понятно, что совсем недолго ему осталось видеть этот белый свет. Непонятно было другое: как это произойдет и слишком ли это будет мучительно. Его может задрать медведь или разорвать волки, он может замерзнуть ночью или загнуться от голода… А в общем-то ему было всё равно.  Всё-таки он решил найти для ночлега более подходящее место. Пошел дальше. Лес становился всё сумрачнее и враждебнее.

Никогда он еще не был в тайге. Одиночки-новички не имеют никаких шансов выжить в тайге. На каждом шагу здесь подстерегает смертельная опасность. Или умирают от голода, или их растерзает хищник, или замерзают. Штукатур этого не знал, а поэтому выжил. Он прошел еще немного и огляделся. К своему удивлению увидел избушку. Постучал в дверь. Прислушался. Никто не ответил. Он толкнул дверь. Постоял, пока глаза привыкали к полумраку. Это была охотничья сторожка. Она была пуста. У охотников есть обычай: покидая сторожку, оставлять в ней запас пищи, немного дров и спичек для тех, кто придет после них. Может, на сторожку набредет бедолага, у которого ничего нет, и тем самым они спасают ему жизнь.

Растопил печь, сварил из крупы супчик и после того, как поел, почувствовал смертельную усталость, прикорнул на лавку и мгновенно уснул, как будто провалился в бездну. Проснувшись, он не мог понять, сколько же он проспал. В маленькое окошечко лился дневной свет. Долго лежал, оглядывая свое убогое убежище и думая, что же ему делать дальше, как всё это завершить. Стал собираться, хотя не знал, куда идти. А впрочем, не важно. Ему это было безразлично. Жизнь потеряла для него всякий смысл. Быстрей бы всё закончилось. Теперь ему хотелось одного: умереть. Но как это произойдет, он не знал. Неопределенность мучила его. Увидел чашку с недоеденным супом и вспомнил, что вчера на полке видел несколько сухарей. Достал сухари, на пол что-то упало. Он поднял бритву. Это была старая бритва с костяной ручкой, изогнутой в форме полумесяца. Такую он видел у деда в детстве.

Лезвие небольшое, но очень острое, вставлялось в прорезь ручки. Держать такую бритву одно удовольствие.

Он доел суп, вымыл железную чашку и поставил ее на полку, туда, где она стояла. Снова взял бритву. Это было как раз то, что нужно ему. Один взмах руки – и всё! Но вначале он решил принести дров в сторожку. Кто-то же принес их для него. Когда он сюда пришел, здесь лежали заготовленные сухие дрова и кучка бересты.  Он должен оставить такие же дрова тому, кто придет после него. Иначе о нем плохо подумают. Вышел. Стал собирать хворост. Но поблизости были только мелкие ветки.

Он отошел подальше, остановился и прислушался. Невдалеке что-то булькало, как будто переливали воду из одного стакана в другой. Пошел на этот звук и вышел к широкому ручью. Вода была прозрачная и холодная. Он держал руку в воде, возле руки крутилась небольшая воронка.  Напился и вымыл лицо. Чуть ниже он увидел невысокий размытый ручьем отвесный бережок. Обнаженная глина была желтого цвета. Такой он еще не видел никогда.  Помял комок в руке. Какая эластичная глина, как пластилин. Она затвердеет и будет такой же крепкой, как вот эта речная галька, омываемая ручьем. Вернулся с дровами в сторожку, сел за стол и задумался. Есть обычай: перед дальней дорогой немного посидеть, расслабившись. Путь ему предстоял далекий, туда, откуда уже не возвращаются в этом мир.

Вот и всё! пора! Он взял бритву. Подержал ее в ладони. Поднял до уровня глаз и отвел руку в сторону. Тут его кто-то как будто толкнул. Он огляделся. «Нехорошо получится, если я сделаю это здесь. В сторожке. Придут люди и увидят труп в застывшей луже крови. Что они почувствуют? Очень нехорошо!» Он вышел из сторожки и стал углубляться в тайгу. Под ногами громко хрустели ветки. Достал бритву. «Опять я делаю неправильно. Что же я такой? Я убью себя и не смогу вернуть бритву на место. Она не моя. Чужие вещи брать нехорошо». Он стоял и думал, как же ему поступить. Что же ему делать? Опять этот булькающий звон. Он уже слышал его.

Снова стоял у ручья и как раз в том месте, где обнажился слой глины. Невиданной ранее им глины. Что-то вспоминалось. А потом сердце стало биться как-то рывками, как будто он пробежал стометровку. « Я не могу уйти просто так. Сделаю это в последний раз и тогда можно уходить». Решив так, он обрадовался, и снова сердце билось ровно и сильно, когда тебе хорошо. Даже улыбнулся ручью, как новому другу, который лучше старых двух. Снял с себя куртку, расстелил ее и стал накладывать глину, приминая, чтобы вошло побольше. Связал рукава, забросил груз на спину и пошел назад к сторожке, напевая под нос. Носил глину, рыл яму для замеса. В сторожке нашлась лопата. К вечеру сильно проголодался, сварил последнее, что нашел на полке, и, поев, уснул. Но утром он отказался от своей затеи. Нет! Не совсем отказался. Сначала надо было обеспечить себя какой-то пищей, хотя бы на несколько дней.

До глубокой ночи он думал, как это сделать. Тысячи лет жили в тайге племена людей, у которых не было магазинов и которым никто на вертолетах не завозил продукты и другие предметы для жизни.  Жили и кормились тайгой. Значит, и он сможет сделать это. Тайга ему всё даст. Вспоминал прочитанные в детстве книги про Робинзона и путешественников, оказавшихся в пустынных местах и сумевших выжить, потому что они были изобретательны и хотели жить. Следующие дни он делал копья, смастерил лук и стрелы, плел силки и сети, сделал острогу, чтобы бить рыбу, учился метать дротики и стал попадать в крупную птицу и разную дичь стрелой со ста шагов, научился ощипывать и потрошить птицу, чтобы запечь ее на углях. И когда он понял, что сможет обеспечить себя пищей, он приступил к делу, в котором он был гениальным мастером и которую он любил больше своей жизни. Он ходил вдоль ручья вверх и вниз, пока не нашел песок, который ему нужен. Смастерил сито для просеивания песка. Пришлось освободить сторожку ото всего. Он всё вынес наружу, оставив только голые стены. Тщательно отскоблил стены. Потом щипал дранку и сушил ее. Это узкие тонкие рейки. Вместо гвоздиков он использовал древесную смолу, которая засыхая держала крепче любых гвоздей. К тому же от нее шел запах тайги. Работать он мог сутками. Пел песни из знакомого репертуара или сочинял что-нибудь свое. И много раз бормотал, пока не заучивал. Он не ходил, а подпрыгивал, как ребенок.

Оштукатурив внутренние стены, он принялся за внешние. Теперь их нужно было побелить. Несколько дней у него ушло на поиски белой, как первозданный снег, глины. Оказывается, и такая имеется в природе.

Но когда всё было оштукатурено и побелено, оказалось, что крыша, двери, крыльцо и окна всю красоту сводят на нет. И Штукатур в считанные дни овладел плотницким ремеслом, благо в сторожке нашлись и топор, и двуручная пила. Теперь это была не сторожка, а картинка с выставки. Штукатур долго любовался плодами своих рук. Дело было сделано, теперь можно было отправляться в путешествие, откуда не возвращаются.

С этой мыслью он лег. Среди ночи его разбудил странный шум, как будто кто-то ходил вокруг сторожки. Он стал прислушиваться. Может быть, медведь? Или еще какой крупный зверь? Он тихо поднялся, нащупал копье и, затихнув у двери, прислушивался. Этот кто-то остановился у двери, взялся за ручку и чуть потянул на себя. Значит, это был не зверь. Но кто осмелится ходить ночью по тайге?  Дверь стала медленно приоткрываться. Штукатур отступил в глубь сторожки, держа копье наготове.

- Кто ты? – спросил он.

- Друг! Ты бы свет зажег! Заблудился я.

- Стой на пороге! Дернешься – стреляю.

- Стою! Стою! Понял! Не дурак.

У Штукатура была самодельная лампа, у которую он заливал прогорклое ореховое масло. Чиркнул спичкой. Зажег ее.

- Могу я пройти? – спросил незнакомец.

- Проходи! Наверно, есть хочешь?

- Как волк! Подыхаю с голоду.

Мужчина был худ и мосласт. На нем была темно-синяя роба. Такую носят рабочие на заводах.

Ел он жадно. И всё, что выставил Штукатур на стол, он смел в считанные мгновения. После чего блаженно улыбнулся и прогнусавил (во рту у него не было трех передних зубов:

- Водочки бы еще для полного кайфа!

- Извини! – ответил Штукатур. – Не имеем.

- Да это я так! Для присказки. А тебя как зовут-то?

- Теперь никак.

- Угу! Ну, значит, будем знакомы

Они легли спать.

Проснулся Штукатур от того, что его кто-то теребил. Он открыл глаза и увидел стоящего перед скамейкой на коленях мужчину, который слегка дергал его за рукав.

- Прости меня, друг!

Штукатур присел на лавке и протер глаза.

- Чего ты?

В глазах мужчины блестели слезы.

- Я это… беглый. Сказать тебе вчера не решился.

- Я это сразу понял, - сказал Штукатур. – Кто же по тайге ночью будет ходить. Да еще так легко одетым. И к тому же безо всего. Да и наколки…

- Ты меня приветил, накормил, оставил на ночлег. А я-то сразу задумал, как ты заснешь, подушкой тебя придушить.

- Чего же не придушил?

- Сам заснул, как убитый. А когда проснулся, то уже рассвело. Огляделся и не понял, куда же я попал. Красотища-то какая невиданная!  Лебеди плывут по стенам, цветут райские цветы и шумят леса. А на потолке облака плывут, солнце светит и ангелы порхают. Я-то при лампе твоей вечером ничего этого не увидел. Думал, что сторожка как сторожка. А теперь вижу, что это никакая не сторожка.  А маленький дворец. А если это дворец, то что же ты тогда за человек. Необычный, выходит, человек.  Решил выйти по нужде и прикинуть, что мне дальше делать. А как вышел я, так своим глазам не поверил. Это же настоящий дворец! Это чудо какое-то! Такого в тайге не может быть! Я в больших городах только видел настоящие дворцы. «А раз это дворец, - подумал я, - пусть и маленький, то должны быть тут драгоценности. Не бывает дворцов без драгоценностей». Зашел, беру подушку, ну, чтобы тебя придушить. Делов-то на пару минут. Подошел я к тебе с подушкой и застыл на месте, не могу пошевелиться.  Руки и ноги как парализовало. А на голову как будто раскаленный обод надели. И вроде как кто-то за плечом у меня стоит и говорит: «Что же ты делаешь, прощелыга? Тут такая красота неземная! А ты что задумал? Опять за свое?»

Он помолчал и продолжил?

- И еще он мне сказал: «Не будет тебе за это моего прощения!» И тут такая боль пронзила всё мое тело, как будто его клещами рвут на части. Стало меня всего корчить. Зашептал я: «Никого больше в жизни пальцем не трону и ничего не украду! Только избавь меня от этой боли!».

Как только прошептал это, так сразу меня и отпустило. Как будто другой человек родился!

Он улыбнулся, вытер рукавом лицо.

- Не знаю, что это такое было, но на душе наступила такая легкость и радость.

Беглец улыбнулся.

Ты уж прости меня!

- Кто я такой, чтобы прощать кого-то? – сказал Штукатур. – Я, может быть, хуже тебя или несчастней. Ты возьми мою одежду. Ты же хотел ее взять.

- А как же ты? У тебя же больше ничего нет!

- Ты мне оставишь свою. Мне без разницы, в чем ходить.

Накормил он беглеца, собрал ему разные припасы, и они расстались. Беглец ушел. А куда он ушел и дошел ли он дотуда, куда шел, неизвестно. А Штукатур, после того, как проводил его, сел на скамейку, тяжело вздохнул и сказал:

- Я-то думал, что ты убьешь меня ночью, поэтому долго и не вставал. Ты бы мог это сделать. А теперь придется самому.

Он взял веревку, завязал один конец петлей и пошел в лес.  Нашел глухое место. Это было довольно далеко от дома. Он устал и решил дальше не идти. Нашел крепкий сук и залез на дерево. Привязал веревку, накинул себе на шею петлю и хотел уже прыгнуть. Но тут услышал шум. На медведя или на другого зверя не было похоже. Да и звериным не пахло. А зверя он теперь научился чувствовать за много шагов.

С дерева он увидел бегущую девушку. Она запиналась, падала, подскакивала и бежала дальше. Было видно, что руки и ноги ее были в кровавых ссадинах, а платье разорвано в нескольких местах. Он снял петлю и спустился вниз.

Девушка как раз выскочила на него. Глаза ее округлились. Она никак не ожидала в такой глуши встретить кого-нибудь.

- Кто ты? – спросила она.

- Никто!

Он отступил, чтобы удержать ее, если она бросится снова бежать. Потом взял ее за руку. Ладонь была горячей. Повел ее к дому.

У нее были пухлые губки и большие карие глаза.

- Вам что-то угрожает? – спросил он ее.  – Живите у меня, сколько заблагорассудится. Хотя это и не мой дом.

Она осталась. Теперь Штукатур целыми днями пропадал в тайге, потому что приходилось добывать пищу уже на двоих и сделать заготовки на зиму. Пришлось пока забыть о смерти, не мог же он оставить ее одну. Тем более она чего-то боялась. Он возвращался в дом и каждый раз удивлялся, как здесь стало чисто, тепло и уютно. Для девушки он отгородил небольшую спальню.

Она не рассказывала о себе, а он не спрашивал. Но его мучило: кто она, откуда появилась здесь, что с ней произошло. От кого-то она убегала. И как-то он пошел в ту сторону, откуда бежала девушка, надеясь узнать ее секрет. Шел почти полдня и оказался на холме, покрытом редким ельником. Он застыл в изумлении. У подножья холма был огромный дом. В таком доме мог бы жить десяток семей. Какой-то дом был неряшливый. Сделан  из не ошкуренных бревен, сучки были плохо обрублены. К тому же бревна были разной толщины. Бревна не были подогнаны, и между ними зияли щели, забытые мхом, но как-то наспех. Где-то мох был вытащен птицами, а где-то превратился в труху и осыпался. Трубы не было, а, значит, дом топился по-черному, и дым выходил в щели, через потолок, в открытые окна, наполняя комнаты чадом.

Внутри было холодно, всё было покрыто копотью с палец толщиной. Дышать было тяжело. Настолько здесь всё пропиталось дымом, что его нужно было долго-долго проветривать и отскабливать. Какой же неумеха отгрохал такой нескладный домище? Явно, строительное искусство ему было незнакомо. Когда Штукатур дернул двери, они чуть не упали на него, потому что держались, а точнее уже не держались на истлевших полосках кожи. Вместо ручки служил огромный сучок. Штукатур удержал тяжелые двери, упер их в стену и вошел в помещение, о чем тут же пожалел.  Он прикрыл нос рукавом, такая была здесь вонища, и хотел было уже уйти отсюда, но любопытство пересилило. Возможно, ему удастся отгадать загадку девушки. Двинулся осторожно вдоль стены, стараясь не касаться ее. Здесь никогда не делали уборки. Это уж точно!

Раз стоял такой запах, значит, кто-то обитал здесь. Интересно было бы взглянуть на этого неряху и неумеху! Если бы не это, Штукатур не остался бы тут и на минуту. А чтобы тут обедать и спать, он и представить себе такого не мог. Вырыть лучше землянку и жить там.

Посредине стоял огромный стол, собранный из необработанной плахи. Вместо ножек у стола были целые бревна. Штукатур забрался на скамейку, вытянулся во весь рост и привстал на цыпочки. Увидел большую деревянную колоду. От нее исходил такой смрад, что он спрыгнул со скамейки и бросился к выходу. Он не мог здесь больше пребывать ни одной минуты. Со всего размаха он ударился во что-то мягкое и застыл на месте. Перед ним стоял гигант, покрытый густой бурой шерстью. Штукатур задрал голову и увидел на его могучих плечах не одну, а целых две головы.

- Ты кто? – спросил великан.

- Никто.

- Я уже слышал такую историю, как один пройдоха, назвавшись Никем, обвел вокруг пальца сына морского бога.

- Я тоже знаю эту историю. Только я не вижу никакого смысла в том, чтобы ты убивал меня.

Великан наклонился и обдал его таким смрадом, что Штукатур чуть не свалился с ног. Уж точно, что такое зубная щетка, он и понятия не имел.

- А почему я тебя не должен убивать?

- Какой смысл убивать того, кто сам хочет быть убитым.

- Как это?

- Я не хочу жить. И в самое ближайшее время собираюсь покончить с ней счеты. И вот на моем пути попадаешься ты и хочешь меня убить, тем самым снимая с меня тяжкий грех самоубийства.

 

Штукатур не мог понять, почему это чудовище отпустило его. Смерти он не боялся, он желал ее. Так что великан оказал бы ему услугу, если бы разорвал на части. Но возвращаясь домой (хотя он постоянно одергивал себя: «Нет у меня никакого дома. Это не мой дом!»), он радовался тому, что великан отпустил его живым. Потому что не мог же он незнакомую девушку оставить одну. Тем более, что ей что-то угрожало, а, может быть, продолжает до сих пор. И кроме него, ее некому защитить.

Уже вечером, когда они сели за стол, за окном внезапно потемнело.

- Это он! – испуганно прошептала девушка.

Дверь резко растворилась, и в дверном проеме показалась одна из мерзких голов чудовища.

- Воркуете, голубки! Ха-ха!

Он протянул свою мохнатую лапу и вытащил их наружу.

- Какой же ты глупый человечишко!

Великан рассмеялся.

- Ты подумал, что я такой добряк, что отпущу тебя живым. Только глупцы могут позволить себе быть добрыми. А я умный. Ты сам меня привел к ней. Что мне с тобой сделать? Раздавить тебя как червяка или разорвать на части? А может быть ты придумаешь для себя что-нибудь получше? Я готов тебя выслушать!

- Мне всё равно, - сказал Штукатур. – Я не хочу жить и давно искал смерти.

- И тебе не страшно!

- А чего же тут страшного? Кратковременная боль и затем вечный покой.

Чудовище с удивлением посмотрело на него. Разве можно не бояться смерти. Вот он такой большой и сильный и то боится смерти. А у этого жалкого червяка даже ни один мускул не дрогнул на лице. Он смотрит спокойной и в его глазах нет нисколько страха. Может быть, этот ничтожный червяк знает что-то такое, что неведомо ему? Хотя великана совершенно не интересовали всякие тонкости душевных переживаний, потому что сам он был их лишен начисто. Он опустил его возле своей огромной ноги и приподнял ступню, чтобы раздавить его. И полюбоваться на красное пятно, которое останется от этого ничтожества.

- Постой! Не делай этого! – закричала девушка, которую он держал в руке. – Я согласна стать твоей женой, если ты его отпустишь.

- А мне не нужно твоего согласия, - ухмыльнулся он. – Я никогда не спрашиваю ни у кого согласия.

«Почему она убежала от меня, тварь неблагодарная? Я подобрал ее малюткой в лесу, в сугробе, куда ее выбросила мать-пропойца. Еще немного времени, и она бы замерзла. Я привел ее к себе, у нее всё было. Я не трогал ее пальцем. Ждал, что она вырастет, всё поймет и станет мне верной женой. А она убежала от меня? Куда она бежала? К этим жалким людишкам, которые отреклись от нее и обрекли на смерть? Она вместо со мной стала бы правительницей этого необъятного лесного края. Ей бы подчинялись все звери. Почему? Я самый сильный в этих краях! Я могу ей всё дать! Разве я виноват, что в нашем роду нет женщин-великанш, и я должен брать себе в жены обычную женщину?»

Девушка опустилась на колени, сложив ладони перед лицом.

- Не убивай его! Умоляю! Он ни в чем не виноват! Это я пришла сюда. И поселилась здесь.

Великан с любопытством стал оглядывать Бухгалтера.

- Разве ты слепой? Не видишь, кто перед тобой? Слабый, совершенно беззащитный человек. Посмотри на его лицо! Ты не найдешь в нем никакой свирепости!

Голос девушки стал нежным.

- Наклонись и загляни дом! Ты же видел, какая там обстановка была раньше. Возле окна стоял стол из грубых нетёсаных досок.  А теперь ты видишь настоящее произведение искусства. Стол овальной формы, белый как зимний снег, как будто он сделан из пластика.  Но где Бухгалтер мог найти в лесу пластик? Он сделан из дерева. Поверхность его гладкая, как моя  кожа. И вместо ножек-столбов, какие-то удивительные вензеля, так похожие на вьющееся растение. Они легкие и почти воздушные. И сам столик я могу поднять одной рукой и перенести на другое место. Только настоящий мастер может сотворить подобное чудо!

Великан оценил по достоинству столик. Еще больше ему понравился сам дом. Лишать жизни такого мастера было бы слишком расточительно. Раздавить его он всегда успеет.

- Ладно! – кивнул великан. – Я дарую ему жизнь, если он сделает мой дворец по-настоящему красивым. Ты согласен, червяк?

- Один я не справлюсь, - пробормотал Бухгалтер. – Одно дело домик, а здесь огромный дворец. Мне нужны помощники.

Двухголовый кивнул сразу обеими головами.

- За этим дело не станет. Пригоню тебе целое полчище рабов.

 

Удивительно, как рано наступил рассвет. Еще никогда так ночь не пролетала быстро. А ведь он, Клеопатр, ни на минуту не сомкнул глаза, слушая рассказ Насти. Он бы еще продолжал слушать, но дворцовый регламент требовал ему заняться государственными делами.

Настя отправилась на женскую половину ожидать своей участи. Ее отвели в отдельную комнату, возле дверей которой стоял вооруженный секирой евнух. Он был лишен не только мужского достоинства. У него не было языка. Поэтому на все вопросы он мог отвечать только жестами и кивками головы. Но и это он неохотно делал. Настя вскоре убедилась, что ничего от этого истукана из живой плоти не добьешься. А поэтому ничего не спрашивала. Она легла на широкую кровать, спинки которой были украшены парящими амурами. Закрыла глаза и тут же провалился в сон. Что и неудивительно.

В это время царь принимал церемониймейстера. Тот расписал ему, как будет происходить обряд казни. Впрочем, слово «казнь» ни разу не прозвучало. Его заменяли более приятными словами, которые не могли вызвать неприятие и отвращение к тому, что должно было произойти: «обряд жертвоприношения», «дань богини любви», «красочное мероприятие» и тому подобными эвфемизмами.

- Я очень доволен вами, - сказал Клеопатр. – Вы весьма креативная личность и подошли нестандартно к мероприятию. Что радует. Я подумаю, как вас поощрить, наградить за труды. У меня никаких нет замечаний к вашему чудесному сценарию.

- Я весьма польщен, ваше сиятельство, - церемониймейстер.  – Услышать похвалу из ваших уст – это для меня счастье. Поверьте, я приложу все силы, чтобы церемония вам понравилась.

- Она мне уже нравится. Но…

Клеопатр сделал паузу. Молодой церемониймейстер насторожился. Когда говорят «но», то должно дальше последовать нечто не совсем приятное, а возможно и вовсе неприятно.

- Мой друг! Придется церемонию отложить.

- Как отложить? Почему отложить? Но это будет нарушением регламента.

- Опять я слышу о регламенте. И повторю вам те же слова, что я говорил старому дураку, занимавшему этот пост до вас. Не цари для регламента, а регламент для царей. Вы согласны со мной?

- Как я могу не согласиться с вами? Но позвольте поинтересоваться: почему.

- Почему? Пожалуйста! Настя оказалась необычной девушкой. В ней есть что-то такое, чего я не встречал в других.

- Что вы имеете в виду, ваше сиятельство?

- Она очень интересный рассказчик.

- Рассказчик? Не понимаю. Разве это главное в девушке?

- Она рассказывала мне историю. Может, это сказка, может быть, быль. Но наступило утро, и она не успела рассказать ее до конца. И я не могу дать согласие на… мероприятие, пока не узнаю, чем закончится эта история. Как только она ее расскажет до конца, так … Ну, вы понимаете?

 

Это была вторая ночь. Впервые в жизни Клеопатр предавался любовным утехам с одной и той же девушкой дважды. Но к его удивлению страсть оказалась еще более бурной.

Они лежали усталые и счастливые. Настя тихо проговорила:

- Я хочу умереть!

- Почему? – удивился он. – Разве тебе плохо?

- Так хорошо мне еще никогда не было. Поэтому я и хочу умереть, потому что такое никогда уже не повторится.

Клеопатр приподнялся, разглядывая ее лицо.

- Нет! Ты не можешь умереть. Пока! Еще ночь. До утра долго. Что же дальше произошло со Штукатуром? Построил он дворец великану.

- Дворец?

Настя откинула волосы назад.

 

Теперь в распоряжении Штукатура было много классных специалистов: каменщиков, плотников, слесарей, художников.

Вечерами, уходя со стройки, Штукатур радовался, как радуется человек хорошо сделанной работе, потому что только то, что мы создали, и остается после нас. Замысел приобретал материальные очертания и порой они были более прекрасными, чем сам замысел. Да и сам замысел не был постоянным изначально. Штукатур то и дело вносил в него изменения, как и любой настоящий творец. Ежедневно ему приходило в голову что-то новое, что сделает его творение более совершенным. Теперь он только этим и жил, и был поистине счастлив.

Таким настроение его было по вечерам. А вот утром, когда он появлялся на стройке, то был огорчен. Ему виделось, что дворец как-то просел и потерял свое вечернее очарование. И не потому, что по утрам у него было плохое настроение. С дворцом что-то творилось неладное. Штукатур не понимал, почему так происходит и решил всё обойти и внимательно осмотреть. Поэтому утро он начал с обхода. Увиденное привело его в ужас. В нескольких местах кладка была разбита. На полу валялись обломки кирпичей в рыжей кирпичной пыли и серые куски раствора.  Били ломом или кувалдой. Раствор еще не успевал затвердеть. Потому разрушить кладку мог даже слабый человек. Края узорных плит были отколоты. А поэтому их нужно было отдирать, а на их место крепить другие. Сами узоры тоже пострадали.

За день дворец снова подрос и украсился. Но теперь Штукатура это не радовало. Утром он снова обнаружил следы кощунства. Разбитая в нескольких местах кладка.

Рабочие не могли этого сделать, потому что после работы они шли в казармы, где их запирали, чтобы они не разбежались или не натворили дел. Выставлялась охрана. Возле строившегося дворца стояли охранники. Подойти незамеченным к нему было невозможно. Получалось, что пакостил кто-то из тех, кого охрана везде пропускала. Но не сам же Великан? Значит, кто-то из близких ему. Штукатур решил остаться во дворце на ночь и непременно выследить злоумышленника.

Чтобы не уснуть, он взял термос крепкого кофе. Нашел место, где его заметить невозможно, ему же открывалась широкая перспектива стройки. И стал наблюдать и прислушиваться. Внизу ходили охранники, время от времени перебрасываясь между собой шутками. Стемнело. В казармах, где были рабочие, потухли окна. Что внизу, было уже невозможно разглядеть. Только если проходил охранник с фонарем, можно было следить за световым пятном, передвигающимся, как большое животное, по земле.

Он пил кофе, думал о дворце и вслушивался в ночную тишину. Увидеть что-либо была невозможно. Ночь была безлунная, к тому же еще с вечера небо затянули облака. Стал накрапывать такой мелкий дождик, как будто его просеивали через самое мельчайшее сито. Штукатур было хотел набросить капюшон, но передумал. Так слушать было хуже. Легкие шаги раздались совершенно неожиданно. Так ходит либо хищный зверь, вынюхивающий добычу, либо хрупкая девушка. Он чуть приподнялся на корточках, вглядываясь в темноту.

Он увидел ее. Янату, которая после того, как дворец будет достроен, станет женой Великана.  Яната подошла к кирпичной кладке. В руке ее был лом. Строители оставляли инструмент на местах, чтобы не носить его туда-сюда. Ударила. Второй удар она нанести не успела. Размахнулась, но рука осталась на месте. Он держал ее за локоть.

- Ты? Ты догадался?

В голосе ее не было   страха, но удивление.

- Зачет ты это делаешь?

- Ты знаешь зачем. Когда ты построишь дворец, он убьет тебя, а я стану его женой.

- Если я не построю дворец, он тоже убьет меня. И ты всё равно станешь его женой.

- Я убью себя, но этому никогда не бывать.

Она заплакала. Он прижал ее голову к груди и гладил волосы.

- Я прекрасно понимаю тебя, Яната. Только мне кажется, что от твоих действий будет только хуже. Потерпи, я чего-нибудь придумаю. Вот увидишь! Всё будет хорошо!

- Знаешь, Штукатур! Я тебе верю. Ты какой-то особый. Солнечный что ли. Мне еще такие, как ты, не попадались.

Она чмокнула его в щеку и убежала. Штукатур, как вкопанный, стоял на месте. Потом потер то место, куда его поцеловала девушка. Хотя поцелуй был мимолетный, он обжег его, как кипятком. Штукатур улыбнулся и пошел.

Дворец рос в высоту и становился все прекраснее. Наконец наступил тот день, когда он был готов. Для Штукатура этот день мог стать последним. Но это не огорчало его. Он любовался дворцом, переходил из палаты в палату и гордость наполняла его душу. Ему даже порой не верилось, что это его творение. Нет! Это высшая сила руководила им. А что смерть? Он давно уже не боялся ее. Одно только его беспокоило: судьба Янаты. Он был убежден в том, что ее слова, что она никогда не будет женой Великана, это не просто слова.

К празднику готовились все. К Великану приехали его братья – тоже Великаны. Охотники несли и несли всевозможную дичь.

Янату стали готовить к свадьбе. Лучшие портнихи сшили ей подвенечное платье и украсили его бриллиантами. Ни день ни дочь не отходили от нее фрейлины, зорко следя за каждым ее действием, и обо всем доносили Великану. Но как они ни следили, не смогли заметить, что возле пояса в подвенечном платье девушка спрятала остро заточенную пилку для ногтей. Она приготовилась умереть. Ни за что она не станет женой Великана. Уже много дней она не вдела Штукатура. Охрана никого не подпускала к ней. И даже весточку было невозможно передать.

Строителям выдали новые праздничные комбинезоны. Это их удивило, поскольку они приготовились к худшему. Но Великан решил, что празднество должно быть, как можно многолюдней. Штукатур получил яркую ливрею, в которой он выглядел как попугай. Но возражать не посмел.

Наступило утро. Солнце поднялось над лесом. На площади перед дворцом стали собираться.

Дворец был подобен бутону нераспустившегося цветка. Но чем выше поднималось солнце, тем всё более удивительные метаморфозы стали происходить с дворцом. Его нераспустившиеся гигантские каменные лепестки проснулись и стали медленно раздвигаться.

 

Забрезжил рассвет.

- Скоро должен прийти церемониймейстер.

- Я готова, - сказала Настя.

Клеопатр убрал пять волос, прилипшую к ее лбу.

- Что ты хочешь? – спросил он. – Я исполню любое твое желание.

- Я уже все получила, мой повелитель. Высшая награда – это твоя любовь. Я благодарна тебе. И знай. Я люблю тебя.

- Я знаю. Так все говорят. Не очень-то ты оригинальна.

- Простите меня, мой повелитель.

- За что я тебя должен прощать? Я очень благодарен тебе. Но не знаю, как выразить

- Разве могущественный властелин должен благодарить своих подданных?

- Должен. К тому же и могущество мое может скоро закончиться.

- Ты меня пугаешь. О чем ты?

- Зачем тебе это знать? Чтобы перед смертью принять еще и мою боль?

Раздался тихий стук. Клеопатр покинул альков.

- Надеюсь, на этот раз повелитель исполнит то, что положено? – раздался голос церемониймейстера.

- Все уже готово?

- Да! Некоторые лишь штришки. Но пусть это вас не беспокоит.

- Пусть готовят ее! Велите, чтобы меня одевали!

Церемониймейстер раскланялся. 

Клеопатр не стал заходить в альков. Вскоре явились фрейлины и увели Настю. Ее долго мыли и натирали благовониями.

Солнце улыбалось на посвежевшем небе и гладило все своими теплыми лучами, нагревало крыши домов, испаряло последние слезинки росы. Первыми встречали новый день петухи. Едва на востоке блеснет первый лучик, они начинали на перебой свои радостные утренние гимны.  И пошло шевеление. Оно становилось всё шире и громче.  Молочники на велосипедах с тележками развозили утреннее молоко. Хозяйки заносили кувшины с парным молоком и в доме пахло беззаботным детством.

Просыпались на крепостных стенах и в полосатых будках на воротах суровые стражи, хлопали себя по помятым и заросшим густолесьем щетины щекам. Щеки тряслись и разглаживались.

Брали алебарды и мушкеты и становились твердыми и строгими.

Этим утром на городской площади не было ни одного торговца. Убрали длинные деревянные столы, навесы, которые спасали продавцов от солнца и дождя, помыли камни со стиральным порошком. Улицы, примыкавшие к площади, оцепили рослые гвардейцы, при виде которых мальчишки переходили на строевой шаг, муж теряли всякую воинственность, а молодые женщины становились красивее и увереннее в своих чарах. Некоторые даже пытались прикоснуться к гвардейцам. Запрещалось проносить любые гаджеты, которые могли фотографировать, записывать звуки или же исторгать их. Включили генератор, который выводил их из строя. Никакого оружия! Бомжей, калек, пьяных тут же заворачивали. Тех, кто пытался качать права, быстро успокаивали.

Ничто не должно было омрачать сегодняшнего праздника, которого так долго ждали.

Женщинам разрешили принести букетики, мужчинам воткнуть цветочек в петлице, а из нагрудного кармана выставить уголок белоснежного платочка. Но только идеально чистого.

Одежда должна быть парадной, но не вызывающей. Никаких крайностей! Красиво и скромно!

Мини, шорты, лабутены были под строгим запретом. Это вам всё-таки не дискотека!

Когда ЭТО свершится, откроются магазины, лавки, супермаркеты, пивбары, закусочные, танцполы. Тогда уже будет дозволено все. Ну, или почти всё. всё-таки общественную мораль еще никто не отменял. В этот день снижали цены, лотереи только беспроигрышные, пьяных не забирали в вытрезвитель, бузотеров всего лишь запирали на час-другой в холодильник. Этого им вполне хватало.  Они появлялись уже совершенно трезвые и скромные. Места с алкоголем обходили стороной. Бесплатно раздавали детишкам мороженое, сахарную вату, поили лимонадом «Буратино» и квасом «Царский напиток». Девочки получали разные фенечки.

Еще их катали на пони, взрослых верблюдах, по детской железной дороге и электромобилях.

Поздним вечером небо расцвечивали праздничным салютом: распускались цветы, один узор сменялся другим, а фантастические птицы разлетались в разные стороны света. Одна необычная картина сменялась на небе другой, еще более изощренной. Говорили, что на нынешний салют будет израсходовано столько пороху, сколько всеми воюющими странами в последней мировой войне. И салют будет виден далеко за пределами столицы. Даже в некоторых сопредельных государствах смогут наблюдать его.

Это преувеличение. Но салют обещал быть грандиозным, самым грандиозным за всю историю. Даже больным в этом вечер разрешили выйти на крышу больницу и наблюдать зрелище. Некоторые в инвалидных колясках уже с утра стали занимать лучшие места.

Задолго до ЭТОГО площадь уже стала заполняться людьми. Шли целыми семьями. Крестьяне из окрестных деревень уже с ночи маялись на подходах к площади, чтобы занять лучшие места. Им, не привыкшим к городским праздникам, особенно хотелось попасть в первые ряды. Сейчас там не то, что яблоку, маковой росинке упасть было негде. Но ссор и споров не возникало, потому что смутьянов тут же удаляли. Богачи, иностранцы уже заранее сняли те квартиры, из которых можно было увидеть площадь. Жители самых удобных квартир в одночасье становились состоятельными людьми. Из магазинов исчезли бинокли и наблюдательные трубы. Ловкачи воспользовались этим и взвинтили цены на собственную оптику. 

Эшафот ни у кого не вызывал грустных мыслей о бренности жизни. Его воспринимали как необходимую часть праздника. Никому и в голову не приходило, что у них на глазах лишат жизни девушку. Причем не преступницу, не убийцу, а ни в чем не повинного человека. Все жаждали увидеть повелителя. Многие женщины взяли нашатырные капли и просили близких оказать им помощь, если они упадут в обморок.

Высокий просторный эшафот был застелен яркими тканями с изображением сердец.

Из покоев Настю перевели в небольшую комнатку. И стены, и потолок, и пол были обиты мягким материалом. Симпатичная комнатка. Вместо окна была картина, изображающая райский сад, по которому гуляют Адам и Ева, взявшись за руки. На второй половинке картины Адам и Ева сидели под яблоней и поедали плод. Из-за ствола выглядывала змеиная голова с зеленым круглыми глазками. Змеиный хвост терялся в кустах. Из одежды на первочеловеках были фиговые листочки. Значит, они уже догадались, что Создатель кое-что очень важные скрывал от них. Змий-искуситель убедил их, что это несправедливо. И они вступили на тропу греха. Кое-что, прикрытое листочками, станет главным инструментом для продолжения рода человеческого. И в то же время причиной их смерти.

Настя провела ладошками по стенам. Они мягко пружинили. Под тканью был толстый слой поролона. Даже зеркало, перед которым она остановилась, было мягким и податливым. Когда она прикасалась к нему, то ее изображение тут же менялось. Порой становилось смешным. Это развлекло ее. На какое-то время она даже позабыла о том, что ждет ее в ближайшее время. Ни одного твердого предмета не было в коморке. И ни одного острого угла. Всё округло, мягко и пружинисто. Не хотят, чтобы город в последний момент был лишен такого грандиозного шоу. Но не только город, но и вся страна и весь мир могли на экранах увидеть то, что произойдет на главной площади.

Мало того… И тут и там Настя увидела черные точки. Они были миниатюрными. Их не старались даже скрыть. Сколько глаз сейчас наблюдают за каждым ее движением! Это несколько смутило ее. Она должна была держать себя как на подиуме.

Присела на небольшой диванчик и откинулась на спинку. Мягкие светлые волосы ее струились по плечам. Она была прекрасна. Мужчины, сидевшие за мониторами, смотрели на ее с улыбкой. В тот момент эти волосы соберут в один пучок на затылке, чтобы они не мешали топору палача. А потом снова распустят их.

Сколько девушек, избранниц царя, здесь уже побывали? Что они думали в последние мгновения жизни? Охватывало ли их отчаяние? Ругали они себя за то, что решились на это? А может быть, безутешно рыдали и вспоминали близких, с которыми их ждала вечная разлука?

Рвать волосы им бы не позволили. Даже ногти обстригли как можно короче, до самой плоти. И во рту поставили на зубы мягкий протез, которым ничего не перекусишь.

Настя слышала, что мысль сразу не исчезает. Она еще какое-то время живет в пространстве, когда уже душа человека отлетела от его тела.  Она пытается осмыслить произошедшее.  Мысль – это сгусток энергии. Энергия не может исчезнуть бесследно. Есть люди, способные уловить эту мысль, увидеть человека, ее породившего, даже услышать его. Она не из их числа. И наверно, это хорошо. Она хочет исчезнуть сразу и полностью, поскольку она прошла предназначенный ей круг.  Зачем чужие мысли, чужие переживания? Она думала о нем, таком прекрасном. Совершенном, земном воплощении бога. Она стала частью его жизни. Небожители могут спускаться на землю. Но только в единственном числе. Он один. Многие ли девушки могут похвастаться тем, что они вошли и в плоть, и в дух небесного существа?

Ее жизнь ничего не значит, ради такого краткого мига приобщения к неземному блаженству, которое он подарил ей, потребовав взамен лишь ее жалкую жизнь. Зачем они нужны шестьдесят, восемьдесят, сто лет жалкой жизни, в которой действуешь, как робота по заранее кем-то составленной программе. Она вырвалась из этого круга, она сама создала свою судьбу. Это дается немногим, и она горда собой.

Обычный человек ничего не может изменить, ни на что не может повлиять. Он мелькнет, как спичка в темноте, и погаснет. Пришел из мрака и ушел во мрак. И подавляющее большинство людей не видят в этом ничего противоестественного. Ты можешь, конечно, переехать с одного места на другое, завести себе новую любовницу, купить платье и сделать модную прическу. И считаешь, что ты хозяин судьбы. Уверяешь себя, что всё в твоих руках, что ты господин. Глупые людишки! Они даже не могут понять, что они всего-навсего лишь марионетки, которых дергают за нитки. И то, что они делают, они делают не по своей воле.

Она этот порочный круг разорвала. Она починила судьбу. Бросила вызов кукловодам. Она госпожа своей судьбы. Люди это чувствуют, но не могут принять, потому что тогда они должны сознаться в своей ничтожности. Она взлетела над муравейников в небесные выси. Она увидела то, что никогда не увидят остальные. Да! Краткий миг! Но он вобрал всё счастье, всё наслаждение! Нечеловеческое наслаждение! Божественное! Поэтому ей неведом страх смерти. Смерть – ничто. За этот миг она получила больше, чем миллионы людей за всю свою жизнь. Она богаче всех богачей, она счастливее всех влюбленных, она выше самых высоких гор.

Как она благодарна судьбе, которая не отвергла ее? А что казнь? Кто-то ее будет жалеть, кто-то радоваться. Она не успеет почувствовать боли. Зачем же страдать сейчас?

Нет! Хуже всякой казни было бы существование без него, в мире, где его уже нет в ее жизни. Кто познал истинное блаженство, не согласится на ничтожные суррогаты, заменители его. Как гурман, он с брезгливостью отодвинет чечевичную похлебку.

Если бы ей сохранили жизнь, то началась бы настоящая пытка, невыносимые мучения. Это все равно, что вырвать человека из роскошного дворца и бросить в темное узилище.  Она поцелует топор палача, которых лишит ее предстоящих бесконечных страданий. Пусть уж скорей свершится то, что суждено ей, на что она пошла добровольно.

Она улыбнулась. Схватила маленький колокольчик. Он тоже был сделан из мягкого материала. Никакого звука не издал. Но в тот же момент дверь отворилась, как будто тот, кто отворил ее, стоял за дверями и только ждал сигнала. На пороге показался слуга.

- Чего изволите? – спросил он с низким поклоном.

Она еще считалась царицей, пусть и невенчанной, которой все должны оказывать царские знаки покорности.

- Мороженого! – весело выкрикнула она.

- Позвольте поинтересоваться, какого мороженого. Их сотни сортов. Прошу прощения!

- Есть ли сейчас такое… я его ела в детстве. Оно цилиндриком, на палочке и облито шоколадом. До сих пор помню его необыкновенный вкус. Почему-то потом оно мне не попадалось.

- Эскимо.

- Да! Эскимо!

Слуга кивнул.  Через минуту он появился с подносом, нк котором лежало эскимо, но без палочки и даже без обертки. Как будто оберткой она могла перерезать себе горло.

«Они дорожат моей жизнью больше, чем я сама, - улыбнулась Настя. – Хотя я ей совсем не дорожу. Палочкой я могу выбить себе глаз, оберткой же заткнуть дыхательный проход и задохнуться. Какой кошмар! Когда меня ожидает такая красивая казнь! Шизофреническая предосторожность! У меня и мысли не  возникает о самоубийстве. Сижу вот и вижу, как я выковыриваю себе глаз палочкой от эскимо. Одной рукой ковыряю, другую держу под глазом, чтобы он никуда не укатился. Видно, у моих охранников совсем нет воображения. Я хочу быть красивой и живой, и мертвой, чтобы не разонравиться ему, чтобы он брезгливо не отвернулся. Быть циклопом как-то мне не по нутру. Да и что за глупость: перед казнью выковыривать себе глаз!»

Изумительное мороженое! Оно было таким же сладким, как и в детстве. Может, попросить добавки? Но они заботятся о том, чтобы она не простыла. «Какая трогательная забота о моем горлышке, которое вскоре перерубит топор палача! Как они добры и внимательны ко мне! Настоящие гуманисты! Я их, наверно, должна любить».

Слуга ушел. Но скорее не далеко. Стоит сейчас за дверью. Чтобы мгновенно исполнить любое ее желание. Настя легла и тотчас заснула. Видно, приговоренный к казни человек может и не страдать бессонницей. Сколько времени прошло, она не знала. Время вообще перестало  существовать для нее. Впереди была вечность, где часовые стрелки уже ничего не отмеряют, где их существование вообще абсурдно.

Ночь? Или день? Она проснулась. И тут же беззвучно растворилась дверь. Как во время!

- Сударыня! Прошу вас!

Слуга указал на выход.

- Мерси! Как плохо, что я не могу замолвить перед правителем за вас доброе слово.

В коридоре целый отряд бравых гвардейцев. Зачем их столько? Их вполне бы хватило для штурма небольшой крепости.

У всех каменные лица. А в глазах ни малейшего интереса. Это даже несколько обидело Настю. Истуканы!

Их отряд, в центре, которого была Настя вышел во двор. Возле высокого крыльца стояла запряженная в четверку лошадей карета, покрытая темным лаком. По краям кареты позолоченный орнамент, изображавший фантастических животных. Лошади нетерпеливо перебирали копытами. Им не стоялось на месте. Молодая кровь требовала движения.

Распахнули двухстворчатые дверцы. До самой земли опустились ступеньки. Даже платья не понадобилась приподнимать. Два рослых гвардейца придерживали ее.  На креслах сидело целых пять дам в черном. Как только Настя опустилась, ее крепко взяли за руки. Предосторожности продолжались. Настя не сердилась на это.  Но всё-таки сказала:

- У меня и в мыслях нет выпрыгивать на ходу из кареты. Даже если бы я захотела, вы не дали бы мне этого сделать. Я в первый раз еду в карете. И не хоя лишать себя этого удовольствия.

Черные дамы ничего не ответили. Они продолжали сидеть с неподвижными лицами.

- Да, я слышала, - вспомнила Настя, - что некоторых приговоренных перед казнью буквально прорывает. Они говорят и говорят без умолку. Не могут замолчать. Они не могут остановиться. Наверно, они считают, что пока они говорят, они живут. Только топор палача прекращает их болтовню. Как вы считаете, со мной не случится подобного?

Настя замолчала. И больше за всю дорогу она не проронила ни слова, как и черные дамы.

Звонко цокали копыта по мостовой. Вдоль улиц толпился народ. И на балконах, и на крышах.

Да! Копыта выбивали какую-то мелодию. Радостную. Похожую на гимн жизни. Энергично. Постаралась вспомнить, где она слышала подобное. Но не вспомнила. И больше не хотелось об этом думать. Для всех праздник. И она принесла всем этот праздник.

 

Но нашелся такой человек, для которого этот день не стал праздником. Он был единственным на белом свете. Все последние дни он думал только об одном, как спасти обреченную. В его голове возникали разные комбинации. Были и очень замысловатые, хитроумные, обещавшие принести удачу, и совсем простые. Он воодушевлялся и начинал обдумывать детали. Уже верил в успех. Но на следующий день ему были ясны прорехи в плане, которые делали невозможным его выполнение. Он приходил в отчаяние. Метался из угла в угол, проклиная себя, проклиная всё на свете. Пытался убедить себя, доказать себе, что выход должен быть, что так не бывает, чтобы совсем не было никакого решения. Он снова напряженно размышлял. Вызывал удивление у окружавших его, потому что становился рассеянным. Отвечал невпопад на простые вопросы, нес такую ерунду, что уже подумывали: не заболел ли он, не нужен ли врач. Он видел недоуменные взгляды и понимал, что таким поведением выдаст себя.

Этого нельзя было допускать. Ни одна душа в мире не должна была знать об его тайных мыслях. Для него это катастрофа. Он, если и не будет уничтожен, то станет полным ничтожеством.

Каждый раз его ожидало разочарование. И вот наступил день всеобщего праздника, который должен был показать ему, что он ничем не лучше всей этой ликующей толпы. Несмотря на это, что этого никто не поймет, и его будут по-прежнему считать самым могущественным и мудрым правителем, достойным своих предков. Ибо это был Клеопатр.

Праздничное платье готовили лучшие портные. Самые знаменитые ювелиры создавали украшения.

Драгоценные камни переливались всеми цветами. Праздничная одежда потребовала столько средств, что их хватило бы на содержание небольшой армии.

Было понятно, что все его доводы и возражения даже слушать не станут. Есть вещи, на которые всевластие монарха не распространяются. Если бы на праздничное одеяние понадобился весь годовой бюджет, то потратили бы все до единого гроша. И никто бы не стал возражать.

Клеопатру показали смету предстоящего праздника. Он пришел в ужас. Ведь это не мальчишки, а серьезные государственные мужи.

На эти средства можно построить десятки школ и детских садов, асфальтировать сотни километров, а на остатки поднять пенсии и стипендии, выплатить денежное довольствование военнослужащим на год вперед.

Он сказал об этом министру финансов. Тот побледнел, потом замахал руками и воскликнул, что это никак невозможно, что народ готов голодать и ходить в дырявых носках ради того, чтобы состоялся этот феерический праздник. Люди только живут им.

Клеопатр велел позвать придворного историографа. Историки веками вели хронику царства. Клеопатра интересовало, как обстояло с этим праздником у его предшественников., были они такими же затратными и масштабными, как тот, который должен был состояться. При его отце дважды проходил этот праздник. На второй пришлось брать кредит у МВФ, с которым рассчитались лишь в последние годы правления его отца. Пришлось урезать расходы на социальные программы. Дед же пять раз воспользовался правом первой ночи. Причем четырежды, когда он уже был преклонного возраста. Тогда нашли нефть, и деньги золотым потоком полились в казну. Это время так и назвали «золотой эпохой».

Дальше два века, когда ничего не происходит. Их так и назовут «темными веками».

Если двигаться дальше вглубь истории то было всякое. Одни правители даже запрещали этот праздник. Только легендарный основатель династии Кирюр, по разным оценкам имевший от нескольких сотен до нескольких тысяч жен и наложниц, широко практиковал это празднество. Клеопатр был поражен.

- Да разве такое возможно? Это же просто не в силах человеческих! Когда он успевал? Получается, что каждую неделю он должен был лишать невинности очередную красивую девушку. После чего устраивался грандиозный праздник. Причем этот праздник длится несколько дней. Выходит, что он только этим делом и занимался.

Историографу было не более тридцати лет. Он на некоторое время задумался и ответил;

- У историков на этот счет существует три версии. Я уже не упоминаю о совершенно нелепых. Самая старая мифическая. Склонность преувеличивать всё, что было в далеком прошлом. И физическую силу, и природные явления, а тем более качества правителей.  Когда речь идет о первоправителе, тут уже преувеличение приобретает гиперболический характер. Он наделяется божественными чертами. Одна былина рассказывает, как Киркюр, прошу прощения, ваше величество, своим мужским достоинством пробил пролом во вражеской крепости. После чего туда ворвались воины и полностью разгромили неприятеля.

Клеопатр усмехнулся.

- Почему-то учителя истории мне никогда не рассказывали об этом. Берегли мою детскую психику?

- Учитель истории не имел возможность познакомиться с этой былиной. Она не публиковалась. Другая версия утверждает, что, да, такое имело место быть, поскольку легенды, былины, исторические песни возникают не на пустом месте. Киркюр был любвеобилен, как и многие мужчины тех древних времен.  До старости он имел за одну ночь по нескольку женщин сразу. Заниматься повторно с одной и той же ему претило. Девственницы обязаны были проходить через его ложе. Это был неписанный закон, который никто не осмелился нарушать.

- Разумеется, за исключением кривых, горбатых, безногих и прочих уродин, которым суждено было на веку остаться старыми девами. Я правильно понимаю?

- Да, ваше величество! Правители других государств, зная об этом пристрастии Кирюра, дарили ему красавиц чуть ли не целыми гаремами. Чему, конечно, он несказанно радовался. И проявлял благосклонность к этим правителям.

- Но ни один бюджет не выдержал бы такого количества праздников. Тут один праздник ввел нас в невиданные расходы. Держава Кирюра должна была бы разориться.

- Но никакого бюджета и не было. Кирюр со своей дружиной, двором и гаремом переезжал с места на место. Почти в каждом городе был для него приготовлен дворец. Для местных жителей это было чем-то вроде дани-налога обеспечивать очередной праздник, кормить и поить многочисленный двор правителя.

- Вы, любезнейший, какой версии придерживаетесь? Судя по вашему тону, ни та, ни другая вас не устраивают.

- Эту версию никто не смел высказывать.

Клеопатр удивился.

- Разве требуется смелость, чтобы выдвигать версии в науке? Пусть даже такой, как история. Если никто не смеет высказывать версию, то выходит, что она не существует. Версией может быть лишь то, что высказано и подтверждается аргументами.

- Она высказывается только в узком кругу посвященных, между людьми, которые полностью доверяют друг другу.

Нельзя ли этот круг расширить еще на одну персону? Я имею в виду себя. Я, конечно, не могу настаивать. Но согласитесь, этот сюжет мне не безразличен.

- Думаю, что эта версия придется вам не по вкусу. Но вы мудрый. А главное гуманный человек.

- Почему-то я до сих пор был убежден, что наука имеет дело не со вкусами, а с истиной. Или я не прав?  Сейчас кругом только и говорят о научном постмодернизме.

- Вы совершенно правы, ваше величество.

- Так излагайте вашу версию. Я даю вам слово, что я отнесусь к ней со всем уважением, как бы она мне не нравилась. Почему-то я уверен, что это и есть истина в последней инстанции. Вы мне внушаете доверие. И я бы не хотел в вас ошибиться.

- Любая истина в науке считается относительной, ваше величество. Поскольку наука в вечном поиске.

- Не будем спорить о терминах. Так что же с третьей версией? Я готов ее выслушать.

- Не было никакого Кирюра.

- Как не было?

Клеопатр поднялся и нервно заходил.  Потом резко остановился и подошел вплотную к историографу.

- Это всё равно, что нет солнца, нет дворца, нет меня, нет вас. Как вам могло такое прийти в голову? Утверждайте, что угодно, но всё это есть.

- Совершенно верно, ваше величество. Я предупреждал, что вам это не понравится.

- Как вы смеете утверждать, что никакого Кирюра не было? Это неслыханная дерзость! Не было основателя нашей великой державы, имя которого упоминается в каждой летописи, о котором написаны целые библиотеки, сняты сотни фильмов? Даже самый злобный враг не стал бы говорить такого! Кирюр – это наша плоть и душ, он неотделим от каждого из нас. Мы его потомки! Зачем я говорю эти азбучные истины, знакомые даже ребенку?