Часть 1

 

 

 

 

 

 

 

 

Родство душ — странное явление. Оно легко сводит людей помимо их сознания и воли.

Теодор Драйзер

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА 1. ПОБЕГ

 

Все говорят, что нужно кем-то мне становиться.

А я бы хотел остаться собой.

Виктор Цой

 

 

 

Колеса поезда шумно стучали, что не давало девушке унять головную боль. С момента отправки прошло всего несколько минут. Как она была рада, что наконец-то смогла покинуть этот душный город с его пестрыми афишами, кричащими заголовками газет и безумными людьми, которые и на людей-то перестали быть похожи. Только головная боль не давала Тамаре наслаждаться счастьем. Но девушка была уверена в том, что спокойная и тихая деревенская жизнь избавит ее от этих мучений.

 Поправив воротничок своей бежевой блузки, Тамара выглянула в окно. Мелькали редкие городские постройки, а впереди виднелись поля, засеянные пшеницей, луга, вереница деревьев и чистое голубое небо. Все это так и манило ее своим видом! Как хотелось ей, уставшей от городской жизни, босиком пробежаться по этим лугам, где такая мягкая трава, окунуться в речку, где чистая и свежая вода, а затем лечь на пригорок и долго-долго смотреть в голубое небо… Ах, скорее бы поезд домчал ее до глухой и милой деревушки, где она провела все свое детство.

Тамаре повезло, с ней в купе больше никого не было, и она могла снять с себя все маски, навязанные матерью и обществом.

В вагоне было намного жарче, чем на улице. Аккуратно сняв с себя пиджак, сложив его и положив на колени, Тамара расслабилась и прикрыла глаза. Ее бабушка, Анастасия Петровна, давно звала внучку к себе в деревню, но у девушки постоянно не было времени. Ей не хотелось покидать друзей, хотя она все же тосковала по деревенским садам, где резвилась с друзьями и подругами будучи еще совсем ребенком. Но вся эта светская жизнь так увлекательна в первое время! Тамара с радостью в нее окунулась, отдала всю себя городским развлечениям, напрочь позабыв о детстве.

Но сейчас Тамара просто бежала из города.

Вы спросите: почему? Все очень просто. Ее мама считала, что девушка должна выйти замуж не позже 20 лет, а Тамаре уже было 22 года. Внешне она была привлекательной девушкой: черные, слегка вьющиеся волосы, зеленые глаза и средней полноты губы приятного бежево-розового оттенка. Правда кожа всегда была бледна, порой даже зеленовато, что придавало Тамаре немного нездоровый вид. Несмотря на этот недостаток ее по праву можно было считать одной из красивейших девушек города, но по какой-то причине поклонников у нее было не так уж много.  Нет, не так. Поклонников было много, но маме почти никто не нравился. Тамаре же не нравились те молодые люди, которых подыскивала Антонина Васильевна. Они не могли сойтись в одном мнении, а потому часто ссорились.

Антонина Васильевна каждый день напоминала дочери о том, что пора поторопиться. Эти слова каждое утро портили девушке весь остальной день. Один офицер уже довольно давно был влюблен в Тамару, хотя она сама не испытывала к нему ничего подобного. Несложно догадаться, что он был одним из тех, кого Антонина Васильевна нашла для своей дочери. Довольно богат и известен в обществе — вот все, что нужно было Антонине Васильевне. Благодаря тихому нраву, Тамаре офицер не надоедал, но и в качестве мужа она его не рассматривала. Заботливая мама не уставала твердить, что дочь должна спешить, она боялась, что офицер может «улизнуть». Петр Иванович уже начал делать намеки на их совместную жизнь. Недавно заговорил о том, как прекрасны дети, о том, что счастливы те, кто имеет такие сокровища, что и ему бы уже пора обзавестись семьей, которую бы он так сильно любил и прекрасно содержал. При этом он красноречиво поглядывал на Тамару. Она же лишь мило улыбнулась ему, предпочитая молчать. Тамара постоянно чувствовала, что она в западне, что своим натиском ее мама и Петр Иванович просто раздавят ее. Намеки ухажера и уговоры мамы привели к тому, что у Тамары начались сильные головные боли. Глядя на это, Антонина Васильевна предпочла отправить дочь в деревню к своей маме, сказав: «Я жду, что по возвращении, ты сделаешь шаг навстречу Петру Ивановичу и вы, наконец, поженитесь. Я буду очень зла, если этого не произойдет».

Обида съедала Тамару изнутри. Почему никто не спросил ее мнения? Но она понимала, что вряд ли сможет найти мужчину более достойного, чем Петр Иванович. Он не поднимет на нее руку, они не будут жить в бедности. Но совместное будущее с этим офицером казалось Тамаре серым и унылым. Она понимала, что, выйдя за него замуж, обречет себя на вечную тоску. От этого ей становилось еще тяжелее. Она прерывисто вздохнула и снова посмотрела в окно. Луга сменялись редкими деревьями, затем полями. Потом все снова повторялось. Сумерки понемногу опускались на землю, будоража воображение и расслабляя своими приглушенными тонами.

Как было бы хорошо остаться навсегда в этом уютном уголке!

***

Неся тяжелый чемодан по перрону, Тамара увидела своего давнего друга Лешу. Он сидел на телеге и курил папиросу. Было около девяти часов вечера, на вокзале уже зажгли фонари. Увидев Тамару, Лешка бросил папиросу и затоптал ее ногой, затем он быстрым шагом направился к Тамаре, добродушно улыбаясь.

— Ну, здравствуй, Тамарка! — весело пророкотал он, забирая у нее чемодан и обнимая одной рукой за плечи.

— Здравствуй, Лешка, здравствуй, — обрадовано засмеялась она.

Перехватив поклажу в другую руку, Леша сказал:

— Ну, наконец-то приехала, мы тебя так ждали! — при этих словах он пошел к телеге, в которую была запряжена гнедая лошадь, — бабка твоя весь день успокоиться не может, тебя ждет. Давно ты к нам не приезжала. Да, поди, как уехала, так один раз тут и была только.

— Эх, прав ты, Алешка, прав, — горестно вздохнула Тамара, — стыдно мне даже!

— Это хорошо, что стыдно, — ответил он, закидывая ее чемодан на телегу, — ну-ка, давай, я тебе сесть помогу.

С помощью своего старого друга, Тамара села на телегу и устроилась там. Алеша мигом сел рядом с ней и крикнул лошади: «Но!». Он натянул вожжи, и лошадь сдвинулась с места.

— Хорошо-то у вас как! — сказала Тамара, вдыхая свежий деревенский воздух.

— Не то, что у вас в городе, — горделиво ответил Алеша, — понастроили машин и загрязняете воздух. Шуму от них больше чем пользы, ей Богу!

Тамара искренне засмеялась.

— В двадцатом веке живем, Алеша! Прогресс идет огромными шагами вперед. Хотя, как по мне, так лучше бы все на лошадях ездили. От машин и правда много шума, спать иногда бывает невозможно.

— А я о чем тебе говорю? Нет, я свою деревню на город никогда не променяю! Здесь тише и спокойнее. Здесь всегда в завтрашнем дне уверен, — Алеша чуть напряг глаза разглядывая дорогу впереди, — но не будем об этом. Черт с ним, с прогрессом этим. Рассказывай, как жизнь твоя молодая? Что же в девках-то до сих пор сидишь?

         Лицо Тамары немного дернулось от неприятных воспоминаний,

а губы сложились в кривую линию.

— Не нравится мне жизнь моя. Мать до сих пор командует мной. Если бы не она, так, может, я вышла бы замуж давно. Нравился мне один молодой человек, а ей он не мил пришелся. А ведь он любил меня, даже предложение сделал, а она сказала: «Нет». Все потому что он был простым рабочим, профессия у него не престижная была. А сейчас вот все в упрек мне ставит, что я ей счастья не желаю, что замуж не выхожу. Есть там офицер один, нравлюсь я ему сильно. Но не люблю я его, Алешка. Хоть ты убей, не люблю!  А мама требует. Сказала, что ждет нашей свадьбы, когда домой приеду. Она столько раз мне говорила, что он мой последний шанс, что я и сама уже в это верить начинаю.

— Вон оно что, — протянул Алеша, положив в рот соломинку и жуя ее, — как раньше она тобой командовала, так и сейчас покоя не дает. А ведь тебе уже 20 лет. Эх, я бы на твоем месте плюнул на все! Раз нравится тебе тот рабочий и выходи за него замуж. Тебе с мужем жить, не твоей матери.

— Это ты верно говоришь, — согласилась Тамара, — да только она бы меня без денег совсем оставила, а ему было бы тяжело нас двоих содержать, тем более, если дети… Что теперь без толку говорить? Женился он уже, полгода назад. Виделись мы с ним как-то… Сказал он, что я была бы лучшей женой, но видимо не судьба нам с ним вместе быть.

— Ох, не везет тебе в жизни, Тамарка, — вздохнул Алеша и приобнял ее одной рукой, — но ничего. Может оно и к лучшему? Как говорится, стерпится, слюбится.

— Я тоже так думаю, — нарочито весело сказала Тамара, не желая продолжать этот разговор, — сам-то как? Как женушка твоя?

Алешка зарделся сразу от удовольствия и заулыбался.

— Хорошо. Мы вот с ней уже второго ребенка ждем, на этой неделе родиться должен. Ты еще даже успеешь посмотреть на него.

А уж какая молодец моя Анечка, нарадоваться не могу, — на этих словах он сплюнул и постучал по голове три раза, чему Тамара добродушно усмехнулась.

Разговаривая друг с другом, они доехали до дома Тамариной бабушки. В комнате горел свет, а в окне был виден силуэт старушки. Тамара спрыгнула с телеги, а Алеша уже нес ее чемодан к порогу. Избушка была старой, покосившейся, каких в деревне было не так много. Такие дома встречались у одиноких старушек, чьи дети уезжают в город. Бабушки не могут сами поддерживать дом в порядке, а мужских рук для этой работы нет.

— Открывайте, Настасья Петровна, внучка ваша приехала, - крикнул Алеша, подойдя к порогу.

— Бегу! — послышался запыхавшийся голос бабушки, за дверью уже раздавались торопливые шаги.

Вот из дома выбежала старушка и бросилась к Тамаре. Девушка радостно обняла свою бабушку. На щеке она ощутила ее мокрые слезы, что трогало до глубины души, и уже на ее глаза навернулись соленые капельки воды. Алеша, глядя на эту сцену, только тихо посмеивался.

— Приехала, приехала! — всхлипывала Анастасия Петровна, гладя внучку то по щеке, то по волосам.

— Да, бабулечка, приехала, — отвечала ей Тамара, не скрывая своей счастливой улыбки.

Глаза старушки блестели, а Тамара чувствовала, что ее душа словно поет от счастья, щеки горят, и хочется все сильнее и сильнее прижимать к себе бабулю.

Алеша занес чемодан в дом и, выходя, сказал:

— Заходите в дом-то, на улице уже вечер, холодно.

— Ах, и правда, — спохватилась бабушка, а затем, вспомнив что-то, обратилась к Алеше, — ты, Алеша, позвал бы подружек ее старых да друзей. Пусть бы тоже увиделись.

— Это идея хорошая! — подтвердил Алеша, — прямо сейчас позвать?

— Да, конечно, — сказала Анастасия Петровна, — ты не против, золотце мое?

— Нет, не против, бабушка, — весело ответила Тамара, посмеиваясь.

Алеша ушел, а Тамара с бабушкой тем временем зашли в дом. Анастасия Петровна тут же начала хлопотать и накрывать на стол, а внучка ей в этом помогала. За этим делом, бабушка рассказала все новости, произошедшие в селе за то время, что ее не было, то есть за четыре года.

— Вот так и живем. Дед Коля совсем спился, там от человека-то и не осталось ничего, кости одни. У дочки его, Марфы, старший сын в прошлом году умер, в речке купался и утонул. Уж какой бес там его схватил, не знаю, но плавал-то он хорошо. Кузовлевы детей все делают и делают. Не знаю, куда им хоть столько. Уже седьмым беременна, а живут они совсем не богато. Алешка-то со своей как хорошо живет. Первый мальчик такой хорошенький: глазенки светлые, волосенки светлые —ангел, а не ребенок! Уже говорить научился, правда, мы почти ничего не понимаем. Второго ждут, он тебе, небось, рассказал уже. Живот-то уже большой, говорят вот-вот родить должна. А, вот еще что. Помнишь тот дом среди деревьев? Бабка Катя там жила раньше, а потом ее дети в город забрали. Так вот живет там кто-то уже несколько месяцев. Парень молодой. В деревне он не ходит нигде, только что мельком его видит кто иногда. Странный такой, нелюдимый.

Бабушка бы наверняка еще много успела рассказать, если бы к ним не пришли гости. Всего набралось человек одиннадцать. Каждый спешил обнять приезжую, расспросить обо всем. Тамара старалась вежливо всем отвечать и спрашивать об их делах, здоровье.

Большинство уже были замужем или женаты. Так это странно было! Тамара еще помнит, как они все вместе играли, а уже дети у многих.

В доме было довольно тесно, поэтому было решено посидеть во дворе. Парни разожгли небольшой костерок и начали печь картошку и хлеб. Для Анастасии Петровны прикатили пенек, и она сидела на нем, остальные же разместились на небольшом покрывале на траве. Сначала все рассказывали о том, как они живут, чем занимаются, кто и как устроился в жизни. Потом они плавно перешли к воспоминаниям о детстве, Анастасия Петровна вспомнила несколько интересных моментов, о которых другие уже успели забыть. А затем настала очередь страшных историй. Вспомнились все ведьмы и упыри, бабушка рассказала даже про ведьм, которые жили в этой деревне. Тамара была суеверной девушкой и верила во все это, оттого ей эта ночь стала казаться страшнее, тени вокруг начали сгущаться. Она приблизилась к своей подруге, Лиде, та шепнула ей:

— Я и сама боюсь.

Они обе посмотрели друг на друга и коротко рассмеялись. Через несколько минут, выслушав еще одну страшную историю, Тамара сказала:

— Ох, друзья мои, я теперь после заката солнца из дома ни ногой! Напугали вы меня до смерти. Заснуть бы теперь сегодня.

— Да хватит тебе, Тамарка, не так уж это и страшно, — весело сказал Илья и обнял свою жену, Нину.

Тамара только засмеялась, Хотя в душе она действительно очень сильно испугалась. Холодный ветер коснулся ее волос, кровь в жилах похолодела, а сердце начало так стучать по груди, что казалось, скоро выскочит и убежит.

Глядя на то, как сонно слипаются глаза Анастасии Петровны, Тамара решила заканчивать вечер, бабушке отдохнуть надо. Все быстро поняли ее и начали расходиться по домам.

***

Тамара застелила себе кровать и начала переодеваться. Фланелевые ночные рубашки приятно пахли, создавая сонное настроение. Тамара села на край кровати и начала причесывать волосы. За окном уже давно стемнело, тело приятно ломило от легкой усталости, а глаза слипались. Перед сном Тамара выглянула в окно. Из ее комнаты прекрасно было видно дорожку к деревенским садам, но только днем, а не ночью. Она так любила бывать там в детстве! Вздохнув, девушка плотно закрыла шторы и легла в постель, решив утром сходить туда. Теплое одеяло с радостью приняло ее в свои объятья. Закрыв глаза, Тамара тут же погрузилась в сон.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА 2. ЗНАКОМСТВО

 

Жизнь измеряется не числом вдохов-выдохов,

а моментами, когда захватывает дух.

 Джордж Карлин

 

 

 

Ночную мглу пронзила тихая и печальная мелодия. Тамара спала крепко и не слышала ее поначалу. Но чем дольше звучала таинственная музыка, тем более зыбким становился ее сон. Будучи уже в состоянии легкой дремоты, девушка услышала эти волшебные звуки скрипки. Сначала она приняла их за частичку сна, но вскоре Тамара поняла — звуки раздаются наяву. Открыв сонные глаза, девушка прислушалась. Музыка доносилась с улицы. Ну, конечно, не в доме же ей быть. Но кто может так красиво и печально играть? Тамара скинула с себя одеяло и выглянула в окно, но из-за темноты ничего не увидела. Скрипка пронзительно застонала, и этот стон впился в сердце девушки как игла. Она закусила губу, на лбу выступил холодный пот. Ей до безумия хотелось выбежать на улицу и отыскать этого таинственного музыканта. Сердце бешено билось в ее груди, ведь это было так страшно, выходить поздней ночью на улицу! Но звуки скрипки очаровывали, не оставляя ей выбора. Тамара, наскоро надев что-то на себя, выбежала из комнаты. Бабушка мирно спала, слегка посапывая. Но, как и у всех пожилых людей, сон у нее был чутким. Девушка на цыпочках прокралась мимо нее и подошла к двери. Еще раз взглянув на бабушку, Тамара открыла замок, стараясь не шуметь. Распахнув дверь, она выбежала на улицу тихо и осторожно, чтобы не разбудить Анастасию Петровну. Темнота тут же окутала ее и приняла в свои объятья. Девушка пожалела, что не взяла с собой свечку, но возвращаться уже нельзя было. Тамара сделала несколько шагов. Музыка слышалась на улице четче, но понять, куда идти, она все же не могла.

Странное чувство охватило Тамару. Будто кто-то толкал ее в спину, направляя. Не задумываясь ни о чем, она быстро зашагала в том направлении, куда, как ей казалось, ее толкала неведомая сила. И эта сила не обманула: с каждым шагом прекрасная мелодия становилась громче. Казалось, сердце билось уже где-то в горле, а когда слышался крик птицы или еще какой-нибудь звук, то оно убегало в пятки. Ни жива, ни мертва, Тамара все шла вперед. Места показались ей знакомыми. Приглядевшись, девушка поняла, что она идет по тропинке к садам. Страх сковал ее тело, а ноги двигались сами. Зачем она только вышла из дома? Ведь еще вечером говорила, что никогда не отважится покинуть дом ночью!

Раньше бы она никогда не сделала такого. Идти куда-то ночью, на звук скрипки, неизвестно к кому! Задумываясь над этим, Тамара сама себе удивлялась. Как же ей хватило безрассудства и смелости на такое?

В тяжких размышлениях, девушка вышла к первому саду. Интуиция подсказывала ей, что музыкант находится именно здесь. Нерешительными шагами Тамара пошла вглубь. Волшебные звуки витали повсюду. Они пронзали все своим удивительным водоворотом, чаруя и лишая воли.

Неожиданно Тамара полностью успокоилась. Тревога и страх улетучились, а в душе осталось только спокойствие. Впереди показалось поваленное дерево. Тамара сидела на нем, когда была совсем еще ребенком. Это дерево она помнила столько, сколько и себя, кажется, оно упало во время грозы. И сейчас на нем сидел совершенно незнакомый Тамаре человек. Судя по очертаниям силуэта, это был мужчина. Кажется, он сидел лицом к ней. Большего Тамара сказать не могла, так как темнота скрывала черты его лица. Девушка сделала несколько шагов вперед и наступила на сухую ветку. Раздался треск.

Другой, возможно, и не заметил бы этого, ведь треск не был таким

уж громким. Но скрипач сразу вздрогнул и поднял лицо, отрывая взгляд от верной подруги. Музыка перестала звучать, и в сердце Тамары вновь закрались страх и беспокойство.

Некоторое время он молча смотрел на нее, а затем спохватился и резко встал с дерева, чем вызвал легкий испуг у Тамары. Музыкант положил скрипку на дерево и слегка поклонился девушке.

Тамара немного удивилась этому, не часто встретишь мужчин с такими изысканными манерами, обычно они просто слегка кивают. Скрипач вскинул голову, посмотрев на Тамару, и выпрямился.

— Простите, я, наверное, напугал вас своим присутствием, — раздался в тишине его мелодичный голос, — но и вы меня несколько удивили, должен признаться. Я и подумать не мог, что встречу кого-то в столь поздний час, тем более, здесь.

Тамара немного растерялась. Она и сама не до конца понимала, зачем пришла сюда. Девушка готова была сквозь землю провалиться от стыда! Она же воспитана по всем правилам этикета, а разгуливает в полночь, тем более находится в компании незнакомого мужчины. Мама бы ее убила за такое…

—Позвольте представиться, — вежливо начал он, заметив, что девушка робеет, — меня зовут Мстислав.

Судорожно вздохнув, Тамара вежливо, хоть и натянуто, улыбнулась.

— Рада с вами познакомиться, меня зовут Тамара.

— У ваших родителей прекрасный вкус, раз они дали вам такое чудесное имя, Тамара, — сказав это, он подошел к ней и, взяв ее тонкие пальцы в свою ладонь, слегка коснулся губами ее руки, что вызвало у Тамары полное недоумение.

Заметив удивление на лице Тамары, он поспешил сказать, опустив ее руку и отойдя на шаг:

— Простите мне мою дерзость.

— Нет, что вы, — взволнованно ответила девушка, — вы так галантны, я таких людей и не встречала вовсе.

Скрипач скромно улыбнулся. Только сейчас Тамара смогла рассмотреть его лицо. Кожа у него была довольно светлой, а волосы имели темный оттенок, хотя во мраке ночи все может показаться темным. У него был прямоугольный подбородок, высокие скулы и тонкие губы. Волосы причудливо обрамляли его лицо. Все мужчины стригли их коротко, а у него они были длиннее обычного, вьющиеся. Тамара никогда не видела лиц подобных этому. У всех мужчин, которых она знала, лица были похожи и однообразны, а он поражал своей индивидуальностью. Скрипач был одет в белоснежную блузку, темного цвета жилет и в тон ему брюки. Не поворачиваясь к ней спиной, он отошел на пару шагов назад, к дереву, и снова взял в руки скрипку. Тамара, отметив про себя, что он двигается совершенно бесшумно, с затаенным желанием ждала, когда он начнет играть. Вот смычок плавно лег на струны, и полились прекрасные звуки. Мелодия была другой, но зачаровывала с не меньшей силой. Отведя глаза от скрипки, он посмотрел на Тамару. Такой странный у него был взгляд. Так смотрят только старые люди, повидавшие в этой жизни все.

— Позвольте спросить, — начал он, — что вы делаете поздно ночью здесь, совсем одна?

— Вам это покажется смешным, — ответила Тамара, смутившись. Она чувствовала себя немного неловко в данной ситуации.

— Уверяю вас, я не буду смеяться, — сказал он добродушно.

Девушка поверила ему и открыла правду, робко улыбаясь:

— Я и сама не могу понять, что меня привело в это место. Я спала и вдруг услышала вашу скрипку. Может вам покажется это смешным или неправдоподобным, но ваша музыка словно привела меня сюда, я шла за ней как зачарованная. Знаю, это было глупо, ведь я до ужаса боюсь темноты.

Тамара волновалась, говоря это, а потому сжимала пальцы рук. Это действие не могло ускользнуть от глаз скрипача. Казалось, он улыбнулся какой-то своей мысли, и он снова начал играть. Что-то журчащее и спокойное напоминали эти звуки. Словно их издавала не скрипка, а ручей. Весенний ручей, который, наполняясь талыми снегами, бежит по оврагам и смеется. Тамара подошла поближе к скрипачу и присела на край дерева. Мстислав не поднял на нее глаз, неотрывно глядя на скрипку. Казалось, он задумался над чем-то не очень приятным, потому что дуги его бровей почти сошлись на переносице. Затем он вдруг словно очнулся и улыбнулся, украдкой посмотрев на Тамару.

Заворожено глядя на скрипку, Тамара совсем позабыла про Мстислава, а скрипач тем временем смотрел на нее. В его глазах можно было прочесть нерешительность. Желание бежать как можно дальше и непреодолимое стремление остаться рядом с этой девушкой и играть для нее.

—Говорите, что вы слышали мою скрипку, будучи дома? — спросил Мстислав, вырывая Тамару из плена музыки.

— Ммм, да, — растеряно кивнула она, отведя глаза от скрипки и опустив их.

Послышался невеселый смех скрипача.

— Как странно.

— Почему? — с непониманием спросила девушка.

— Ох, простите, — поспешно сказал он, — не обращайте, пожалуйста, внимания на мои слова.

— Я никогда не встречала раньше таких загадочных людей. Вы еще к тому же и на скрипке играете. Это, в какой-то мере, романтично.

Он вежливо улыбнулся и прекратил играть. Положив скрипку и смычок на дерево, он посмотрел ей в глаза.

-Мы живем в то время, когда романтике уделяют меньше всего внимания. Согласитесь, когда я поцеловал вам руку, вас это сильно удивило, даже больше! Вы наверняка подумали, что я ужасно старомоден, хотя смею заверить, что всего столетие назад нельзя было просто так взять и прикоснуться губами к ручке девушки. На этот счет существовало довольно много правил. Вы, возможно, сочтете меня странным. Но поверьте, я не страннее тех людей, которые каждый день совершают священный обряд бракосочетания, ни капли не любя друг друга. Обычно так делают из расчета. Из бюджетного расчета, разумеется. Но я все же останусь верен той истине, что никакие деньги не принесут человеку счастья, если рядом нет друга или верной и любящей жены. Но родителя часто не считаются с мнением детей, а потому отдают хорошеньких дочерей старикам, а пригожим сыновьям подыскивают богатенькую невесту.

Девушка была поражена до глубины души. Она никогда не слышала подобных суждений, тем более от мужчин, которые всегда практичны и ищут из всего только выгоду! К тому же, он был так откровенен уже при первой встрече. Поразительно! Но больше всего ее удивили последние слова Мстислава. Он словно читал ее мысли, словно знал, что она собирается выйти замуж отнюдь не по любви. Как он догадался? Или это просто случайность? Из размышлений ее вырвал звук скрипки. Мстислав беззаботно играл, упиваясь собственной музыкой. Его лицо было абсолютно спокойно. За все это время Тамара видела только его улыбку и спокойствие. Казалось, других эмоций его лицо не выражает. Как же все это странно! И то, что она услышала его скрипку из дома, и то, что она нашла его, и то, что он вообще был здесь. А ведь действительно, как он здесь оказался? И кто он такой? Она раньше никогда не видела его в деревне.

— Простите, — обратилась она к нему. Мстислав поднял на нее глаза, — но что вы здесь делали так поздно ночью? И кто вы? Я здесь жила в детстве, но никогда вас не видела. Вы приезжий?

Его лицо озарила загадочная улыбка.

— Да, я приезжий, — туманно ответил он, не переставая играть, — живу в домике на окраине. Я мало с кем общаюсь здесь. Наверняка уже прослыл грубияном и скрытником. А все дело в том, что я просто не нашел того, с кем хотел бы действительно поговорить. Мышление здешних людей такое неглубокое. Они редко разговаривают о чем-то, что не касается их жизни. Все беседы сводятся к урожаю, к болезням, к сплетням. А я этого не люблю. Бытовые темы в разговорах меня отталкивают, они скучны. 

Тамару это немного задело и оскорбило, ведь все люди здесь ей были как родные, а он так о них отозвался. Хотя в глубине души девушка понимала, что все сказанное им — правда.

— Вы и меня причисляете к узкомыслящим людям? — с вызовом спросила она.

Он серьезно на нее посмотрел. Тамара даже немного смутилась и растеряла всю горячность с какой задала вопрос.

— Я мало с вами знаком, однако, — он снова пронзительно посмотрел ей в глаза, очаровывая и поражая, — мне кажется, что ваши мысли витают выше посадки урожая и сплетен о дяде Коле, который и на человека перестал быть похож.

Откуда он это знал? Ведь он ни с кем другим не общался.

— Откуда вам это известно? Кто вы такой? — в ее голосе звучал легкий испуг.

Скрипка жалобно застонала и снова замолкла.

— Деревенские женщины разговаривают достаточно громко, идя по дороге. Странно то, что они порой доходят и до моей окраины. Хотя, мне кажется, что они просто надеются увидеть меня и получить новую пищу для сплетен. Иногда я действительно выхожу. Я всякий раз ловлю на себе их мутно-любопытные взгляды, изучающие каждое мое движение. Мне от этого даже смешно становится порой.

Они сразу оживают и начинают вытягивать головы, щурится, чтобы увидеть меня лучше. Право, это очень забавно выглядит со стороны. Потом я захожу в дом. Они еще некоторое время стоят, ожидая, что я вновь появлюсь, а потом быстро идут в деревню, чтобы поделиться новыми сплетнями о каждом моем шаге. Они шепчутся, чтобы я не услышал их разговоры обо мне, но я и так знаю, что они говорят.

Да, Тамара прекрасно знала, как рождаются эти басни и сплетни. Даже когда ты просто идешь по дороге, сотни глаз смотрят на тебя и спрашивают: куда идешь, зачем идешь, когда назад пойдешь, где такой сарафан взяла, как там бабушка? И это мизерный список всех вопросов. О, да, Тамара понимала скрипача и его злословие по отношению к ним. Внезапно, Тамара подумала, что она здесь неприлично долго задерживается. Бабушка встает рано, а скоро уже, наверное, заря.

— Я пойду, пожалуй, — сказала она, — скоро должна проснуться бабушка.

— Я так не думаю, — сказал скрипач, глядя в том направлении, где был их дом.

— Почему? – с тревогой спросила Тамара. Ночь вдруг показалась ей ужасно холодной.

— Вы приехали сегодня, об этом все в деревне говорили. Значит, ваша бабушка волновалась, ждала вас, а, следовательно, она сильно устала. Скорее всего, она спит сейчас как младенец.

— Возможно, что вы правы, но я все же вернусь, — настаивала на своем девушка.

Скрипач слегка поклонился ей. Возможно, что Тамаре только показалось, но в его глазах блеснули тоска и грусть. Улыбка исчезла с его лица. Складывалось впечатление, что уход Тамары сильно огорчил скрипача.

— Прощайте, Тамара, — сказал он.

Ей хотелось знать, увидятся ли они снова, но что-то не давало ей спросить.

Уже уходя, она вдруг вспомнила, что он так и не сказал, кто он такой, хотя она спрашивала его об этом. Девушка повернулась к нему и спросила:

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — казалось, он уже знал, что она хочет сказать, и лицо его выражало печально смирение. Она чувствовала себя ничтожной перед ним, — кто вы такой?

— Скрипач, — со вздохом сказал он, его губы тронула улыбка, но глаза были печальны, — я всего лишь скрипач, дорогая Тамара.

Почему-то, когда он назвал ее «дорогая», девушка вздрогнула. Какой загадочный это был человек! Казалось, он все знал наперед, знал все тайны ее души. Какой же ничтожной она себя чувствовала рядом с ним. И, несмотря на его то спокойный, то улыбчивый вид, он, отчего-то, казался ей безмерно печальным и грустным. Тамара поняла, что слишком долго стоит и смотрит на него. Она поспешно отвела глаза и направилась к дому. Но тропинки было не разглядеть сквозь ночной мрак. Сзади послышались шаги. Тамара обернулась и увидела перед собой скрипача в одном шаге от нее. Мстислав вежливо ей улыбнулся.

— Здесь вы оказались исключительно по моей вине. Моя скрипка привела вас сюда. Теперь я считаю своим долгом проводить вас до дома.

Тамара благодарно приняла его помощь. Он выставил свой локоть немного вперед. Девушка с робкой улыбкой посмотрела на него и приняла эту помощь, и они неспешно направились к ее дому.

 Скрипач и девушка не разговаривали. Это молчание поначалу тяготило ее, но затем оно начало казаться чем-то естественным. В левой руке он бережно нес скрипку. Тамара вновь поразилась его любви к этому инструменту, он даже нес ее изящно, с такой нежностью обычно матери укачивают своего ребенка на руках.

Девушка и заметить не успела, как они подошли к ее дому. Скрипач вежливо улыбнулся и пожелал ей приятной ночи. Она пожелала ему того же, на что он как-то странно улыбнулся. В смятении, Тамара тихо зашла в дом. Бабушка все так же спала, даже не ворочалась, судя по всему. С любовью посмотрев на нее, Тамара неслышно зашла в свою комнату и выглянула в окно, откуда хорошо было видно крылечко. Там они расстались со скрипачом. Девушка надеялась еще увидеть скрипача там, но, к ее глубокому сожалению, его там не оказалось. Немного расстроенная Тамара легла в остывшую постель. Сон долго не приходил к ней, ее мыслей не покидал загадочный музыкант. Так много было вопросов в ее голове, а спросить сейчас было некого. Вновь и вновь вспоминая эту встречу, Тамара все больше поражалась ей. Как все это было удивительно и странно! Даже его речь, одежда, манеры – все было удивительно! Как бы ей хотелось снова увидеть Мстислава и поговорить с ним. Он оказался тем человеком, кого приятно было слушать, но который от этого не испытывал самодовольства. «Вот бы еще раз с ним поговорить!» - вновь подумала Тамара, перед тем как снова погрузится в сон.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА 3. НОЧНЫЕ СВИДАНИЯ

 

 Хочешь летать, хочешь жить на высотах - брось то,

 что гнетёт тебя.

Фридрих Ницше

 

 

 

Анастасия Петровна в это утро проснулась на час позже, чем обычно. Она решила, что во всем виноват приезд внучки.

Старушка нажарила блинов для своей любимицы, которая спала словно ангел. Бабушка обратила внимание, что на Тамаре были какието вещи из верхней одежды. Она удивилась, но не предала этому особенного значения. Закончив с блинчиками, бабушка сходила к соседке за молоком. Свою корову они зарезали, когда Тамара уехала в город. Одной старушке было бы тяжело смотреть за такой скотиной. Из животных Анастасия Петровна держала только кур, гусей и уток. Был еще кот. Черный, упитанный. Летом он часто лежал на солнце, иногда даже мурлыча, что он делал очень редко. Кот был ленивым, однако не упускал случая украсть что-нибудь со стола. Анастасия Петровна любила его. Кот скрашивал ее одинокие вечера. Принеся трехлитровую банку молока домой, старушка еще раз заглянула в комнату к внучке. Та все еще спала. Анастасия Петровна умиленно улыбнулась и вышла. Ах, как быстро летит время! Еще недавно Тамара бегала по всей деревне, играя с ребятишками, а сегодня уже взрослая девушка, без пяти минут замужняя девушка! Анастасия Петровна понимала, что когда Тамара выйдет замуж, то в деревню больше не приедет. В городе будут муж и дети, и дела ей никакого не будет до старой бабушки. Приедет, скорее всего, только на похороны. Так и вымирает деревня. Все больше остается бабушек и все меньше молодежи. Вытерев краем платка редкую слезу, Анастасия Петровна пошла к своей живности. Вся птица кудахтала и кричала, требуя выпустить их наружу. Улыбаясь, она открывала им двери и смотрела, как они наперебой выбегают из закутка.

Все эти домашние хлопоты очень увлекают. В них погружаешься с головой и совсем забываешь о времени, что и происходило с Анастасией Петровной каждый день. Уже в двенадцать часов она опомнилась. Ей показалось странным, что Тамара до сих пор не встала. Ведь это же надо! Спит до самого обеда. А еще молодая. Отвлекшись от своих дел во дворе, Анастасия Петровна зашла в дом, чтобы разбудить внучку.

Переступив порог, она поняла, что Тамара уже встала. По всему дому раздавалось ее приятное пение. Анастасия Петровна зашла на кухню и увидела там внучку.

— Доброе утро, Тамарочка, — радостно прохрипела старушка, садясь на табурет напротив девушки, которая ела блины, запивая их молоком, — что-то ты сегодня очень долго спала, дорогая.

— Правда? — удивилась Тамара, — а сколько сейчас времени?

— Да уже обед, милая моя, а ты только завтракать села, — добродушно усмехнулась Анастасия Петровна.

Тамара охнула. Надо же, она так долго спала!

— Ох, прости бабуль. Приехала к тебе в гости, а сама сплю до полудня.

— Ничего страшного, милая, ничего страшного, — ответила ей бабушка.

Для нее было главным, что бы внучка себя хорошо здесь чувствовала. Тамара улыбнулась и продолжила завтракать.

— Я вот только спросить хотела, — начала Анастасия Петровна. Тамара вопросительно на нее посмотрела, — ты ночью куда-то выходила? Я зашла к тебе утром, а ты в одежде спишь. Или ты вечером даже не раздевалась?

Тамара смутилась. Она и сама толком не поняла, почему спала в одежде.

— Не знаю, бабушка. Может и выходила, ведь помню, что вечером раздевалась. Но почему в одежде проснулась, не знаю.

— Ну что же, — пробормотала бабушка, — может быть, ты во сне ходишь? Ведь бывает такое, слышала я. Надо бы тебя на ключ запирать ночью, чтобы ты из дома, не дай Бог, не вышла.

— Можно и так, — рассмеялась Тамара, — я не против.

Позавтракав, Тамара ушла в свою комнату переодеваться. Все в этом доме напоминало далекое детство. Здесь разбила губу, здесь коленку, в этой кровати пряталась от грозы, которой боялась в детстве.

Вы наверняка знаете этот особенный запах. Запах чего-то старого, что лежит, не сдвигаясь с места. В этом доме все так пахло. Ковры на полу, шторки на окнах, тряпки на кухне. И этот запах более всего прочего напоминал о детстве. Все менялось, а он оставался прежним.

Зайдя в свою комнату, Тамара заметила, что у нее одернута занавеска. Странно, ведь она всегда плотно закрывала окна на ночь, как и учила бабушка. С тревожными мыслями, Тамара надела на себя простенькую, поношенную одежду. Что-то смутное терзает ее память. Присев на кровать, она постаралась вспомнить, что было этой ночью. Кажется, ей что-то снилось. Какая-то музыка. Все как в тумане. Те факты, что она заснула в одежде, и то, что занавеска была одернута, говорили о том, что Тамара вставала ночью. И, возможно, даже выходила из дома на улицу. Тамаре вспомнился чей-то вкрадчивый и спокойный голос. И голос этот переплетался со звуками скрипки, чья песня была всегда разной. Ах, как можно было забыть! Внезапная догадка поразила Тамару так, что она даже подскочила на месте. Как она могла забыть про встречу с таинственным скрипачом! Дыхание ее участилось при воспоминании об этом вечере. Слишком таинственной была эта встреча. Как сон, который ночью кажется реальным, а утром вдруг становится далеким видением. Может, все это и правда было прекрасным сном? Ведь не может такого быть на самом деле. Не могла же музыка и вправду привести человека за километр в самую глушь. Да и что там мог делать этот скрипач? И слишком уж хорош был сам музыкант, неправдоподобно хорош, как во внешности, так и в общении.

Все больше, уверяясь в том, что ей это просто приснилось, Тамара вышла из дома, чтобы помочь бабушке по хозяйству. Ей было немного жаль, что это всего лишь сон, и что больше никогда она не сможет услышать такой чудесной мелодии. Никогда больше ее сердце не будет так биться при первых звуках ночной музыки, при настойчивом и безумном взгляде этих манящих глаз. Было в скрипаче что-то такое, от чего становилось грустно. Смотришь в его глаза и кажется, что видишь, как рушится небо над головой, как одинокая человеческая душа стонет в темнице зла и порока, желая вырваться. Но при этом такая легкая улыбка была на его губах. Она так и говорила о смирении и покорности.

Внезапный радостный крик вырвал ее из раздумий, как утопающего выхватывают из холодной воды. Оказалось, что к Тамаре пришла ее давнишняя подруга Зина, с которой они за 3 километра ходили в школу на занятия.

— Утро доброе тебе, Тамарочка, — весело поздоровалась Зина, обнимая со всей силы свою бывшую одноклассницу.

— Доброе, Зина, доброе, — улыбчиво ответила ей Тамара, отвлекшись от воспоминаний.

— Ну что же, — подошла к ней подруга, — пойдем, что ли, прогуляемся, как бывало раньше, а? Вдоль дороги и до самого края деревни! А? Пойдем?

Тамаре мучительно захотелось сходить погулять с одноклассницей.

Как в старые времена, по старым дорогам, но с новыми ранами.

Анастасия Петровна с радостью отпустила внучку погулять. Конечно, ведь Тамара давно не виделась с друзьями, да и что ей делать одной в доме? Пусть уж гуляет, взрослая уже.

И вот Тамара с Зиной вдвоем уже бегут наперегонки, как это не раз бывало в прежде. Словно и не было этих мучительных лет «взрослой жизни», не было тревог и забот. Все вдруг стало как прежде: бег, радостные крики, смех, искрящиеся светом глаза.

Первую половину пути говорила Зина. Она в основном рассказывала про свою замужнюю жизнь, которая сложилась не очень удачно. Муж ее сначала был человеком порядочным, а потом начал пить. Это была огромная проблема всех деревенских жен. Он пил не всегда, раз в несколько месяцев или и того реже, но уж если запивал, то по-черному. Сколько она от него побоев снесла, уже и не сосчитать. Пожаловавшись на свое горе, Зина начала расспрашивать Тамару. В свою очередь и Тамара поведала обо всех своих несчастьях, не забыв упомянуть и офицера.

— Да, Тамарка, нелегка наша доля женская, нелегка, — подтвердила Зина.

— Да, — пробормотала Тамара, — до замужества искать жениха видного и ничего более на уме не иметь, после замужества детей растить и мужу еду готовить. Вот и вся наша жизнь. Никаких развлечений, ничего вообще. Толком даже с подругами увидеться нельзя будет после замужества.

— Туч-то сколько нагнала, — рассмеялась Зина, — уж слишком ты темно нашу жизнь женскую нарисовала, хотя она и не особенно счастливая-то.

— А так и есть оно, — воспротивилась Тамара, — меня вот что волнует. Странный сон я видела сегодня. Приснилось мне, будто я ночью музыку услышала и пошла за ней. Она меня вывела из дома и повела в сады наши. Там я скрипача встретила. Он вещи такие странные говорил. Не помню, что именно говорил, но помню, что мне это странным казалось. А потом он меня до дома провожал. Странный такой сон был. Как думаешь, к чему он?

— А черт его знает, — пожала плечами Зина, — может и не значит ничего! Ох. Смотри вон туда, чуть правее.

Тамара непонимающе посмотрела направо.

— Там наш приезжий живет, видишь его в окне?

Приглядевшись, Тамара действительно увидела его силуэт. Кажется, он сидел спиной к окну.

— Да, и что с того?

— Да ничего, — протянула Зина, лениво наклонив голову набок, делая вид, что ей вовсе неинтересен приезжий, — просто. Про него столько небылиц в деревне говорят, уши вянут, если честно. Во всех бедах его обвинить готовы. Лиса курицу украла, так это приезжий виноват! Растительность какая засохла, опять же он виноват. И никто не думает, что надо бы в сарае дыру заделать, а за растениями ухаживать. Не понимаю я их, да и зачем собственно? Большинство из них пустомели просто, вот и все. А парня жаль даже. Ведь если он тут жить останется, то жены он себе здесь не сыщет.

— А может она уже есть, — усмехнулась Тамара, — но еще не приехала.

Зина на нее недоверчиво посмотрела и рукой махнула. Она взяла ее под локоток и повела дальше по дороге, все ближе подходя к дому приезжего.

— Он красавец самый настоящий. Такого мужика никакая жена бы не оставила!

Тамара только засмеялась этим словам подруги. Ее не очень-то волновал приезжий. Мало ли какие дела у него тут. Может, решил отдохнуть от города, или для своей бабушки домик в деревне решил подыскать, вот и обустраивает его. Вдруг Тамара заметила, что парня в окне больше не видно. Наверное, заметил их и ушел. Его уход никак не отразился на настроении девушки, а вот Зина сразу сникла. Они обе удивились, когда услышали звук открываемой двери и увидели на пороге этого дома молодого парня. Он, как показалось Тамаре, посмотрел на них и улыбнулся. Зина так и замерла, а у Тамары дрогнули пальцы и в животе словно пустота образовалась. Ведь этот молодой человек приснился ей. Несмотря на полумрак, она очень хорошо запомнила его лицо. Хоть сейчас он и стоял вдалеке от них, Тамара не могла его не узнать. Неужели, они и правда виделись? Может, она действительно ходила в сад ночью? Парень слегка им поклонился. Девушка вдруг ощутила, что воздух стал слишком тяжелым, трудно вдохнуть, но еще тяжелее выдохнуть. Этот поклон… Так знакомо!

Нет, это был вовсе не сон.

Догадка настолько поразила Тамару, что она не заметила, как Мстислав вышел на дорогу и, подойдя к ним, поздоровался. Услышав его голос так близко, она вздрогнула, посмотрев на него. В груди возникла тяжесть и ей показалось, что вдыхаемый воздух в легкие совсем не попадает. Волосы скрипача все же оказались черные, как она и думала. Немного длиннее чем у других мужчин и вьющиеся. И глаза. Эти яркие манящие глаза.

— Добрый день, — неуверенно пролепетала девушка сразу же после Зины.

Скрипач улыбнулся.

— Меня зовут Мстислав, — сказал он, обращаясь к Зине. Та представилась в свою очередь. Затем скрипач обратился к Тамаре, — вы еще более красивы, чем мне показалось в первый раз нашей встречи.

Тамара опешила. Он тоже ее узнал. Девушка обычно никогда не краснела, а сейчас внезапно почувствовала, как щеки запылали от смущения. У него такие пронзительные глаза. Невозможно долго выносить этот взгляд!

— Вы мне, пожалуй, льстите, — еле проговорила она, потому что язык отказывался подчиняться ей.

— Ничуть, — несколько резко возразил он.

Зина была похожа на зарю, ее щеки так и пылали.

— Я здесь живу недавно, но все не находил случая познакомится со здешними обитателями, — переключился Мстислав на другую тему, обратившись к ним обеим, — хотелось сначала познакомиться с ровесниками, а уже потом со всеми остальными, но, к несчастью, в мой край заглядывали только те, кому очень далеко за пятьдесят лет.

Зина рассмеялась.

— Все потому что о вас слагают плохие легенды.

На эти слова он, казалось, удивился. Хотя Тамаре показалось, что все это было наиграно, лишь притворство. Когда скрипач переставал смотреть на нее, она чувствовала себя вполне уверенно в его присутствии.

— Правда? Но почему же? — снова притворно расстроился он.

— Это из-за наших деревенских сплетниц. Они напридумывали ерунды и рассказывают ее теперь всем, вот девушки и побаиваются сюда ходить, а парни так вряд ли первые пойдут знакомиться, гордые они у нас.

Начиная с этой темы, между троицей завязался разговор. Через пару реплик, Мстислав предложил девушкам присесть на скамью в его дворе. Сам же хозяин сел на пенек напротив девушек. Когда они спросили, почему бы и ему не сесть на лавочку, он сказал, что «так удобнее любоваться очаровательными красавицами».

Обе девушки были неглупыми, многие деревенские порядки и обычаи их смешили. На этом и основывалось их знакомство. Они просидели довольно долго. Каждый взгляд Мстислава Тамара ловила как последний вздох. Хоть этот взгляд был тягостным, но было до жути приятно, что он обращает на нее внимание. Вот только Мстислав очень быстро отводил глаза и смотрел на Зину, если говорила она. Если же Тамара, то он искусно прятал свои взгляды от нее. Это задевало и ранило девушку. Почему же он так поступает? Почему больше смотрит на Зину, ведь и Тамара ничем не хуже на внешность и в разговоре. Ей было до слез обидно, ведь этой ночью именно она с ним так долго общалась. Сейчас это ночное общение вызывало некоторый стыд и смущенность, темнота их слишком тесно сблизила. И именно из-за этой близости девушка сейчас страдала. Неужели то, что она восприняла так близко к сердцу для него пустой звук? Посмотрев на Зину, Тамара поняла, что ее подруга была безмерно счастлива такому вниманию со стороны Мстислава. Она старалась рассказывать, как можно больше и как можно чаще, чтобы привлечь к себе внимание скрипача.

Сердце Тамары ныло и скулило. Оно желало внимания со стороны скрипача. Ночью ей казалось, что он может чувствовать все ее желания, знать все ее мысли. Но если так, то почему он не может понять, как она жаждет его взгляда? Просто взгляда. Ведь это же так просто. Сдерживая внутри себя злость и обиду, Тамара весело улыбалась и поддерживала разговор. В душе она твердила про себя: «Посмотри на меня, скрипач! Ответь мне, неужели ты забыл о нашей встрече этой ночью?». Как только эти мысли пронеслись в ее голове, Мстислав резко поднял на нее глаза. Его серые, стальные глаза с зеленой каймой около зрачка жгли. Губы улыбались, но в глазах совершенно не было радости. Только какая-то тоска. Вдруг стало стыдно за свою обиду и за немые выпады против него. 

Мстислав отвел глаза и полушепотом сказал:

— А я ведь не забыл… Не забыл я еще той прекрасной мелодии. Дамы, подождите меня несколько минут, прошу вас.

С этими словами он сорвался с места и быстрым шагом направился внутрь дома. Его слова. Сначала Тамара подумала, что он говорит это ей. Но после их завершения… Случайность это или он так сказал специально? Мстислав вышел из дома, неся с собой свою черную скрипку. Зина изумилась такому явлению, никто в деревне и подумать не мог, что этот приезжий  — скрипач.

— Надеюсь, вам это понравится, — сказал он и положил смычок на струны.

Всего секунда, и слуха девушек коснулись волшебные звуки^*[1]. Тамара уже слышала эту песню. Именно она привела ее к Мстиславу. Это не случайность. Тамара была в этом уверена. Она вздохнула с облегчением, и ей стало совсем легко на душе. И мир вдруг стал другим, когда тихие и спокойные звуки коснулись ее слуха. Наступила самая настоящая идиллия: музыка, природа, яркое солнце, свежий ветерок…

Проведя со скрипачом достаточно много времени, девушки, наконец, покинули его.

— Что же ты мне не сказала сразу, что вы с ним знакомы, — обиделась Зина.

— Так я даже не знала, что он мой знакомый. Я не думала, что он здесь живет, - оправдалась Тамара, — ты только не говори в деревне, что мы с ним уже были знакомы. А то приставать начнут со своими вопросами.

Зина согласно кивнула. Всю дорогу выражение самодовольства не покидало ее. Это немного задевало Тамару, но она старалась не показывать этого. Они беседовали на самые отстраненные темы, не касаясь сегодняшней встречи с Мстиславом. Однако каждая из них втайне думала о нем, но эти мысли были совершенно различны. Зина радовалась такому близкому знакомству, размышляла о дальнейших встречах, возможных чувствах, а Тамара думала о том, почему же ей становится грустно, когда она смотрит на него.

***

Этой ночью Тамаре не спалось. События дня вертелись у нее

в голове, не давая покоя. Одна мысль следовала за другой, порой девушка теряла нить рассуждений. И все это из-за таинственного скрипача. Вопросов к нему появилось еще больше, вот только Тамара сомневалась, сможет ли она когда-нибудь получить на них ответы. Чем больше она о нем думала, тем больше уверялась, что он мог читать мысли. Какое это безумие! В здравом уме такой вывод не пришел бы ни к одному человеку, а Тамара не считала себя сумасшедшей. Она всегда скептически относилась к подобным пар нормальным явлениям. От бабушки ей досталась вера в Бога, хоть и в малой доле, а подобный скептицизм ей привило светское общество. И вот теперь все ее стереотипы рушились прямо на глазах!

Тамара лежала под одеялом, свернувшись калачиком, чтобы было теплее. Ночь была прохладной, а окна в ее комнате были старыми, пропускавшими все ветра. Временами она словно впадала в сон, тут же выныривая из него. Девушка хотела снова встретиться со скрипачом. Она надеялась, что звуки скрипки скоро наполнят ее комнату, это будет значить, что он пришел, что он ждет ее. В ее голове не возникло даже мысли, что Мстислав не придет…

И вот этот момент наступил. Тамара услышала мелодию, доносившуюся с улицы. Она тут же сорвалась с кровати и начала быстро одеваться. Девушка еще вечером положила всю одежду на стул, чтобы не искать в темноте.

Взяв с собой теплую вязаную шаль, девушка тихо выбежала на улицу, стараясь не разбудить бабушку. В этот раз уже не музыка вела Тамару — она шла сама. Ветки царапали ей кожу на ногах и руках, наверняка утром будет много ссадин, как бы бабушка не заметила. Хорошо бы Анастасия Петровна ни о чем не догадалась теперь.

В этот раз скрипач не удивился, увидев Тамару, он ждал ее. Улыбнувшись, он поклонился ей, как и в прошлую ночь.

— Здравствуй, Тамара. Я ждал тебя.

Его слова как волшебный эликсир подействовали на девушку. Он ждал ее! Словно камень упал с души Тамары, и счастливая улыбка озарила ее лицо. Она прошла вперед, стараясь скрыть свою улыбку, и присела на дерево, поздоровавшись с ним.

— Я, верно, обидел тебя сегодня днем, — виновато сказал он, с сожалением глядя на нее, — прости меня за это, но я посчитал, что так будет лучше.

Тамара непонимающе на него посмотрела. У нее было такое чувство, будто сейчас ей предстоит выйти на сцену перед тысячами зрителей. Легкий озноб заставлял дрожать, но девушка не была уверена в том, что на это повлиял холод. Вполне возможно, что во всем виноват скрипач, стоящий в двух шагах от нее. Таких ярких эмоций Тамара не испытывала уже давно, и сейчас она чувствовала, будто пробудилась от долго сна.

— Я был вынужден уделять так много внимания твоей подруге Зине. Хоть она и выглядит, и говорит, как не распускающий сплетен человек, на самом деле это далеко не так. Я прекрасно понимал, что, если начну быть честным, то есть уделять все свое внимание тебе, то Зину это оскорбит. А оскорбленная женщина хуже всякой иной беды. Она распустила бы про нас такие сплетни, каких бы не смогли придумать ваши лучшие бабки. Предвидя это, я начал уделять свое внимание по большей части ей. Этим я задобрил Зину, если можно так сказать, поэтому надеюсь, что новые небылицы не появятся. Она горда собой, но в деревне о случившемся не скажет, ведь за общение со мной можно заполучить неодобрение жителей.

Тамара поразилась проницательности скрипача. Как у него это получается? Так четко и логично мыслить. Мстислав поступает так, словно наперед знает все дальнейшие действия человека. Словно читает мысли. Девушка вглядывалась в его добродушное лицо, и все больше ею овладевало чувство крайнего любопытства.

— Уже в который раз мне кажется, что ты читаешь чужие мысли, — высказала свое предположение Тамара, умолчав о других мыслях.

— Вовсе нет, — Мстислав положил скрипку на дерево и сел на него рядом с Тамарой, сложив руки на груди, — у многих людей все написано на лице. Они как открытая книга, достаточно присмотреться чуть внимательнее, и ты сможешь их прочесть. Таких людей как твоя подруга я читаю, не прикладывая никаких усилий. Подобных ей я видел везде: в деревнях, в городах, на заводах и в банках, в музыке и в политике. Присмотрись к своим знакомым, возможно, что ты тоже сможешь их прочесть. Это легко, предугадывать слова и действия людей.

— И меня ты тоже легко читаешь? — с некоторой грустью спросила Тамара.

Девушка понимала, что и она для него открытая книга. Но как ей хотелось иметь в себе загадку! Ведь разговоры с такими предсказуемыми людьми как она, быстро надоедают, а ей хотелось общаться с ним.

— Я действительно могу тебя прочесть, — согласился он, — но далеко не полностью. Есть в тебе что-то такое, что я пока не могу прочесть. Я уверен, ты бы никогда не вышла из дома ночью, если бы в душе сама этого не хотела. Но также я знаю, как сильно ты боишься темноты. И вот вопрос: что же ты услышала в моей мелодии такого, что смогла пересилить свой страх? И это не просто любопытство перед неизведанным. Это нечто большее. Это твоя душа, которая услышала близкие ей звуки. Только бессмертная душа может побороть страхи, навязанные нам умом. Ведь согласись, боязнь темноты — страх ума, а не души. Я думаю, что твое очарование заключается именно в существовании такой ненужной, с точки зрения современного общества, вещи как душа. Как только ты научишься читать людей, ты заметишь, что души их увяли и засохли, и именно в этом кроется причина их предсказуемости. В них остался только разум, а значит, все их действия логичны.

Тамара усмехнулась. Все было действительно так. Его слова были абсолютно понятны, и в душе она с ними соглашалась. Только она никак не могла понять, что в ней может быть особенного. Обычная серая мышь в ряду таких же серых мышей.

— Ты считаешь меня особенной, а я вижу себя самой заурядной

из всех.  Я не умею читать других людей, и, мне кажется, что твои выводы в отношении меня неверны.

— Поразительно то, что каждый человек, не отличающийся от миллиона других, считает себя самым одаренным, особенным. Он ставит себя выше всех. А в это время, человек с талантом истинного гения, гниет в глуши, почитая себя самым обычным и ничуть не отличающимся от остальных.

Девушка покачала головой.

— Ты тоже сейчас живешь в глуши. И ты, Мстислав, определенно гений. Разве ты не хочешь найти таких же гениев, чтобы общаться?

Выражение его лица как-то неуловимо изменилось, словно он немного растерялся или смутился от чего-то. Он отвернул от нее лицо, словно бы скрывал уродливый шрам на щеке.

— Нет, я не хочу их искать. Из этого ничего хорошего не выйдет, — ответил Мстислав, чуть повернув к ней лицо. В глазах не было веселья, но была какая-то горечь.

Мстислав сидел рядом с ней на дереве, но казалось, что в этот миг он был где-то далеко.

— Почему вы избегаете общения с другими людьми?

— Это неважно, — немного резко и, как показалось Тамаре, нервно сказал он, — и потому довольно странно, что я общаюсь с вами.

Некоторый страх закрался в душу Тамары. Неужели, он хочет этим сказать, что их общение пора прекратить? Девушка решила перевести тему разговора и сказала:

— Знаете, что очень странно? Мы оба сбежали из города. И оба по одной и той же причине.

— Вот как? — удивился Мстислав.

Кажется, он был рад сменить тему разговора. Но было видно, что скрипачу нелегко избавиться от тяготивших его мыслей.

— Вы устали от городской жизни, как и я? Оно и понятно, у вас прекрасная чистая душа, и потому вам противен фальшивый город.

— Совершенно верно, — улыбнулась Тамара и вдруг ей в голову взбрел сумасшедший вопрос, который она озвучила, — Мстислав, почему вы сейчас так расстроились после разговора о душе и общении с другими людьми?

Мстислав совершенно не изменился в лице. Немного улыбнулся и ответил:

— Вам показалось, Тамара.

***

Они разговаривали до самого рассвета. Одна тема плавно перетекала в другую. Между ними ни разу не возникло молчания. Они говорили все время, проведенное вместе, не останавливаясь. Несколько раз Мстислав играл ей на скрипке, так как она просила об этом. Музыкант поделился секретом, что он начал разговор днем не из-за желания начать знакомиться с людьми в деревне, а из-за того, чтобы поговорить с ней хоть несколько минут. Эти слова приятно согревали душу. Значит, она действительно не такая уж пустышка.

— Мне кажется, что раньше ты была веселее. Не пойми меня неправильно, но ты сейчас глубоко несчастная и одинокая. В тебе нет энергии и желания жить. Так сказать, тлеющие угольки вместо пламени.

Тамара смутилась от его слов, отведя глаза.

Эта была сущая истина, Тамара знала. Просто не признавалась сама себе. В детстве она обожала веселье, а сейчас само это слово было непонятно. Девушка понимала, что она просто угасла, как пламя. Этими мыслями она поделилась с Мстиславом, и он спросил: — Почему так произошло?

— Мама, — с горечью сказала она, срывая травинку и переминая ее в руках, - когда я жила здесь, моя бабушка не знала от меня покоя. Я играла с мальчишками, лазила на деревья, бегала, веселилась. Во мне было столько энергии, что сейчас я и сама поражаюсь этому. Моя мама тогда очень часто жила в городе, она почти не бывала здесь. Когда мне было лет десять или одиннадцать, она осталась у нас надолго. Для меня это были страшные годы. Мама вплотную занялась моим обучением. Я уже больше не могла играть с мальчишками: это было некрасиво. Я не могла бегать: это было некультурно. Она заставляла читать меня много скучных и неинтересных книг, которые я и осмыслить тогда не могла! Это были очень тяжелые и нудные книги о войне, об истории, об искусстве. Сейчас и не вспомнить их всех. Не помню счастливых дней того времени. Вообще я не помню счастья с десяти лет, потому что с этого времени я всегда была под присмотром матери. Я ее уважаю, ценю, но я не могу любить ее. Сколько я не пыталась найти в себе это трепетное чувство, все было бесполезно. Прошу, не думайте, что я неблагодарная. На мой взгляд, любовь нужно чем-то заслужить. Не может возникнуть теплая и вечная любовь только потому, что ты дал ребенку жизнь и общеизвестные знания. Для этого нужно проводить со своим ребенком каждую свободную секунду, наслаждаться вместе с ним запахом леса и речки, играть с ним, шутить и смеяться. У меня и моей матери ничего подобного не было. Я благодарна ей, но не больше. Без любви, в полном одиночестве, я потеряла свою энергию. Эти черные дни высушили меня. Хотя, должна признаться, все было бы не так плачевно, если бы полтора года назад мама не стала контролировать книги, которые я сама берусь читать. Знаете, я очень люблю научную фантастику. Братья Стругацкие мои кумиры, их произведения я читала не отрываясь. Как меня завлекали их миры! Помню, читаю книгу, дохожу до кульминации и в один момент просто отталкиваю ее от себя, ложусь на кровать и долго размышляю. В душе такая буря эмоций, что читать дальше становится просто невозможным. И вот, когда последняя мысль иссякнет, я вновь беру книгу и продолжаю читать. Ах, счастливые были времена! Но потом, когда мама нашла у меня эти книги, то учинила скандал. Она долго говорила о том, что приличные девушки не должны читать такой чепухи. Поверить не могу, откуда только в наш век могут взяться такие женщины как моя мама! Ведь она учила меня всему так, будто я графиня какая-нибудь. Однако, в результате этих учений, мы получили то, что имеем. Она отучила меня думать самой, а я перестала мечтать и фантазировать. Больше не чувствую удовольствия, проходя мимо книжной лавки, ведь я не могу там купить ту книгу, которую хочу. Сначала сопротивлялась, а потом все стало бесполезно. Вся жизнь потекла как в тумане, изо дня в день одно и то же.

Высказав все это, Тамара сама себе удивилась, что может быть такой откровенной с малознакомым человеком. Но почему-то ей казалось, что именно со скрипачом она может сказать все, о чем думает. Мстислав ее не осудит, а просто выскажет свое мнение. Он не будет загонять ее в рамки приличия, и потому Тамаре было так легко с ним.

После ее речи они некоторое время сидели в молчании, и каждый думал о своем. Но вот Мстислав загадочно улыбнулся, посмотрев на девушку.

— Это печально, — сказал он, поднимаясь, и улыбка не сходила с его лица, - но раз ты сама сознаешь всю трагичность этой ситуации, а угольки еще тлеются, то не все в этой жизни потеряно для тебя.

Мстислав подошел к пню, стоявшему недалеко. Тамара всматривалась в скрипача, не понимая, что он хочет сделать. Мстислав между тем покопался в траве у основания пня, и вдруг в его руке показалась черная сумка, каких Тамара раньше не встречала, ведь по своей форме сумка напоминала какой-то мешок. Через несколько секунд он что-то достал из ее глубин. Загадочно улыбаясь и сверкая темными глазами, Мстислав подошел к ней и отдал что-то, похожее на тетрадь. Тамара оглядела этот предмет. Рядом чиркнула спичка. Удивленно подняв глаза, Тамара увидела, как Мстислав зажег свечу и поднес ее к тетради. Снова посмотрев на предмет в своих руках, Тамара увидела золотые сверкающие буквы: «Научная фантастика братьев Стругацких».

Девушка судорожно вздохнула, рассматривая обложку. Ее руки начали жадно листать страницы с необычайными произведениями этих авторов. Она даже вдохнула этот особенный аромат книг. Наслаждение!

Мстислав услужливо держал свечу рядом со страницами, наблюдая за тем, с каким алчущим взором Тамара перелистывает одну страницу за другой.

Следующие несколько минут девушка с упоением читала книгу, забыв обо всем на свете. Сначала она думала просто пробежаться глазами по строчке, но вдруг книга ее так увлекла, что она позабыла даже про Мстислава. Ей казалось, что в душе у нее целый ураган. Еще немного и силы природы поднимутся с земли и закружатся вихрем вокруг нее. Тамара вдруг почувствовала, как кровь струится по жилам, густая, кипучая кровь. Словно из глубин сознания поднялись сила и энергия, разливаясь по всему телу. Вот оно, то сладостное чувство счастья!

Когда она, оторвавшись от книги, подняла глаза на Мстислава, тот заметил в них огонь. Ему казалось, что ее глаза горят, и он видит в них искры пламени. Лицо засияло, и вся она вдруг стала совершенно другой. Непокорность, страсть, свободолюбие — все читалось в ее взгляде, исполненном благодарности и счастья. Словно зачарованный, скрипач смотрел в глаза Тамары, постигая ее необъятную душу. Лавовый поток огня окатил его. Он не мог оторваться от ее глаз, с такой любовью и благодарностью взирающих на него. Тамара впервые за все это время увидела, что в его глазах нет тоски и грусти, что этот его взгляд — взгляд счастливого человека.

Мстислав мягко улыбнулся ей и затушил свечу, подув на нее.

Рассвет близился, и казалось, что он возвещает не только о наступлении нового дня, но и о перерождении Тамары.

Следующий вечер запомнился Тамаре на всю ее жизнь.

Они общались со скрипачом очень живо, не договорив об одном, уже обсуждали другое, словно боялись, что у них слишком мало времени.

Вечер выдался ужасно жарким, и ночь мало чем отличалась от него.

Мстислав что-то рассказывал Тамаре, но она словно не слышала, зачарованно глядя в его лицо. Он преобразился с первой встречи. Скрипач как будто ожил. Девушка вдруг заметила в нем активность и энергию, все реже она видела печаль в его глазах, все чаще он искренне улыбался. И вот сейчас он жестикулируя говорил о чем-то, но вдруг оборвал свою речь на полуслове, когда заметил, что Тамара его не слушает.

— Что-то не так? — спросил он.

— Нет-нет, — поспешно сказала девушка, смутившись. Неприлично было так откровенно смотреть на него, — сыграй мне что-нибудь. Что-нибудь похожее на эту ночь — такое же темное и жаркое.

На мгновение он задумался. Затем молча встал и взял скрипку. Взгляд у него был отрешенный. Девушка немного заволновалась. Ей вдруг показалось, что он в другом измерении и видит что-то другое.  *[2] Музыка началась действительно мрачно, а затем вплелась страсть. Движения скрипача были рваными, что было непривычным. Он играл как-то особенно энергично. Все его тело поддалось музыке. Он отклонялся то назад, то вперед, иногда кивал головой. Девушке вдруг стало немного страшно, тени вокруг стали безумными, устроив самую настоящую пляску. Тамара с затаенным страхом смотрела на скрипача, который забыл обо всем. Она видела, как дрожат его ресницы, как пальцы скользят по струнам. Казалось, что кожа до крови впивается в эти лезвия. Музыка звучала все более мрачно. Боясь смотреть куда-либо, Тамара, словно зачарованная, не сводила глаз с лица скрипача. Капля пота соскользнула с его виска, разбившись о гриф скрипки. Брови Мстислава были сдвинуты, линия губ иногда дергалась. Руки двигались быстро и резко. В этот момент Тамаре вдруг показалось, что если она к нему сейчас прикоснется, то прикоснется к его душе. Он вдруг открылся ей полностью, открыл свою душу в этой мелодии. Но музыка эта пугала девушку. Пугала и завораживала. Скрипач словно хотел что-то сказать ей. Сказать музыкой то, что боялся передать словами.

Под действием скрипки Тамара подошла к Мстиславу и робко коснулась его пальцев на грифе. Музыка угасла. Скрипач медленно открыл глаза и перевел свой взгляд на Тамару, тяжело дыша. Сдавленный крик вдруг сорвался с ее губ, и Мстислав сразу вернулся из мира свой мелодии в реальный мир, где рядом с ним стояла Тамара. Девушка резко отошла и отвернулась от него.

— Что с тобой? — в испуге спросил он, не смея приблизиться.

— Не знаю, — рассеяно ответила она, — но, когда я вдруг посмотрела в твои глаза, мне стало ужасно больно.

— Больно?

— Да. Такая резкая вспышка боли. Как будто кто-то невидимый меня коснулся и обжег. На теле нет ран, но в тот миг я ясно почувствовала, что тела коснулся огонь.

Мстислав посмотрел в сторону дома Тамары. Его лицо вдруг стало замкнутым и суровым.

— Будет лучше отвести тебя домой, — сказал он.

— Да, домой.

***

Довольно странный сон приснился Тамаре в эту ночь, когда Мстислав услужливо проводил ее до дома, оставив одну. Какой-то бал, который мог происходить только в доме знатной особы в прошлом веке. Кругом множество свечей, люди в бархатных масках, пышные наряды, торжественная музыка, мрачные темные стены и пол из белого и черного мрамора. Тамара кружилась в танце, но никак не могла увидеть лица своего кавалера. Она словно задыхалась в этом месте, было ужасно мало воздуха. Пламя тысячи свечей ослепляет ее, а затем она видит перед собой серые глаза с зеленой каймой около зрачка. «Мстислав», — проносится в ее голове. Верхняя часть его лица скрыта бархатной маской. Ее словно прожигает насквозь этот полубезумный взгляд, а насмешливая улыбка заставляет дрожать. Тамаре становится страшно рядом с ним. Это не он, этого не может быть он. Она пытается вырваться из его объятий, но он лишь плотнее сжимает ее, зло улыбаясь.

— Попалась, — слышит она торжествующий, погружаясь в какую-то мутную и липкую темноту.

На этом моменте ее сон оборвался, и больше она ничего не могла вспомнить.

***

— Удивительно, — раскатисто засмеялась Зина, — ты так много знаешь, Слава!

Тамара прекрасно понимала, что Мстислав зол на ее подругу. Конечно, ведь она смеялась так, что тряслись окна близстоящих домов. Конечно, ведь своим поведением она привлекала внимание всех жителей деревни, несмотря на то, что был уже вечер. Конечно, ведь она называла его эти некрасивым сокращенным именем. Мстислав как-то сказал Тамаре, что считает все сокращенные имена уродством. Из-за всего вышеперечисленного глаза скрипача источали скрытую злобу, что в некоторой степени смешило Тамару, она еще никогда не видела его таким. Скрипач заложил руки за спину и старался вообще не смотреть на Зину, предпочитая разглядывать землю под ногами. Наверняка все старушки уже сидели около окон, пытаясь в темноте разглядеть их и получить пищу для сплетен.

Вдруг позади них послышался чей-то торопливый бег. Вся троица обернулась, и в бегущем человеке Тамара вдруг узнала Лешку. Он тоже обратил внимание на Тамару и остановился прямо перед ней, тяжело дыша, и взял ее за плечи.

— Тамарка, выручай… помощь твоя нужна, — сбивчиво говорил он, заглатывая некоторые буквы, — там Аня, она рожает. С ней что-то не так… я бегу за врачом, а ты это…посиди с ней, очень прошу… — Конечно, — кивнула Тамара, обеспокоенно глядя на него.

— Спасибо, — неразборчиво сказал Леша и побежал дальше, не видя перед собой дороги, но ориентируясь на высокую ель, рядом с домом врача.

Все трое поспешили к дому Леши. Это было всего метрах в сорока. Тамара быстро вбежала во двор и поднялась по ступенькам крыльца, скрывшись за дверью. Взволнованные Зина и Мстислав остались сидеть на лавочке во дворе. В такой ситуации Зина растеряла весь свой пыл, нервно ерзая на месте, а Мстислав и вовсе не пожелал продолжать разговора, напряженно глядя в одну точку. Из дома послышались жуткие женские крики, и они вздрогнули. Сильно испугавшись, Зина перекрестилась.

Тамара вошла в комнату, где на кровати лежала Аня. Она запрокинула голову на подушку и сжимала покрывала в руках. Ее кожа приобрела какой-то зеленоватый оттенок, а на лбу выступили капли пота. Увидев Тамару, она умоляюще посмотрела на нее, словно та могла чем-то помочь.

— Анечка, держись. Первого родила, и со вторым справишься, — попыталась она ее подбодрить, сев рядом на кровать, на что Аня лишь рьяно замотала головой, стиснув зубы.

— Что-то не так, Тома. В первый раз не было такого…

На этих словах она снова истошно закричала, до боли сжимая кисть Тамары. Взяв лежащую рядом чистую тряпку, Тамара стерла пот с ее лица.

— Может, воды? — взволнованно спросила она, не зная, куда ей кидаться, и что делать в такой ситуации.

Аня не могла говорить, поэтому отрицательно мотала головой, зажмурив от боли глаза и искривив губы.

В этот момент в комнату вбежал доктор — мужчина средних лет с проседью на голове и большими карими глазами. Он тут же поспешил к Ане, пристально разглядывая ее. Вслед за ним вошла его младшая дочь, ровесница Тамары. Скинув с себя легкий плащ и закатав рукава, врач склонился над Аней и начал ощупывать живот. Его дочь встала рядом с ним, готовая помочь, если будет нужно. Последним в комнату зашел Леша, нервно сжимая в руках фуражку.

— Попрошу всех выйти, — сказал доктор, не отрывая взгляда от роженицы.

Тамара, взяв своего друга за руку, потянула его из комнаты. Он послушно, совсем как ребенок, вышел вслед за ней во двор, где явственно были слышны крики из комнаты. Зина и Мстислав тут же встали с лавочки. Скрипач остался в стороне от них, а Зина тут же подбежала к Тамаре, спрашивающее глядя на нее. Девушка неуверенно пожала плечами, переведя взгляд на окна комнаты, в которой сейчас была Аня. Лешу била крупная дрожь, он все никак не мог восстановить дыхание. Девушки усадили его на лавочку и сели по обе стороны от него, стараясь подбодрить. Казалось, он их даже не слушал, замкнувшись в себе. Невольно Тамара отметила про себя, что Мстислава рядом нет.

В этот момент из дома вышла Оля, дочка врача. Все трое, сидящие на лавочке, тут же встрепенулись и поднялись на ноги. Казалось, что Леша сейчас упадет, потому что ноги его совершенно не держали. Оля спустилась к ним по порожкам и негромко сказала:

— Отец просит передать, что это довольно тяжелый случай, и скорее всего роженица умрет. Возможно, что не удастся спасти даже ребенка. Простите.

Она с виноватым взглядом опустила голову и убежала вглубь дома, словно боясь обвинения.

Если бы девушки не поддержали Лешу, то он, скорее всего, упал бы. Рухнув на лавочку, Леша трясущимися руками закрыл лицо. Послышалось его рыдание. Не выдержав, Зина и Тамара тоже начали плакать, стоя рядом с ним.

Когда раздался истошный, самый громкий крик Ани, Леша схватил себя за грудь и упал на землю, ударяя по ней кулаками.

— Леша, остановись, что ты делаешь! — крикнула Тамара, — опустившись на колени рядом с ним, в попытке оторвать его от земли.

Зина громко рыдала, обнимая себя руками и покачиваясь.

— Как же я теперь жить-то буду без нее! — приглушенно простонал Леша, уперевшись лбом в холодную и сырую землю, сжимая руками волосы на голове.

В это миг Тамара подняла глаза полные слез от земли и посмотрела впереди себя, за ограду дома. Все стихло. Ей показалось, что мир стал другим. Потому что в эти секунды она слышала самую прекрасную музыку на свете. ^*[3]

Девушка сразу поняла, что это скрипка Мстислава. Вот только… Она еще никогда не слышала такого! Тамаре казалось, что в ней закипает жизнь, что-то поднимается из глубин ее сознания и крепнет. Жизнь… Вдруг каждый стук сердца стал отчетливее, кровь забурлила с новой силой, появилось небывалое воодушевление, подъем сил и энергии. Тамаре казалось, что она может совершить сейчас что угодно! Жизнь… Такого прилива жизни она не чувствовала уже давно! Все вокруг преобразилось и стало иным. Словно все пульсировало в ночи.

Тамаре показалось, что она видит во мраке чей-то силуэт. Женский. То здесь, то там мелькали ее темные кудри и сверкали глаза. А вокруг нее все мерцает. Несмотря на мрак, девушка очень хорошо видела лицо Мстислава. Сосредоточенное, и в тоже время расслабленное лицо. Глаза закрыты, а руки уверенно двигаются. И сам он раскачивается в такт своей мелодии. Тамаре чудилось, что воздух вокруг него дрожит, тьма сгущается и волнами накатывает на него. Внезапно она увидела эти блестящие женские глаза рядом с ним. Этот взгляд прожег ее насквозь, а затем видение исчезло. Рядом с ним не было никого, да и сам он уже перестал играть, глядя на Тамару. Выражение лица было спокойное, но во взгляде было столько отчаяния и боли! Словно ночь затягивает его в свою бездну, а Тамара ничем не может помочь. Будто бы он боялся остаться один. Его взгляд так и говорил: «Спаси». Ей вдруг захотелось броситься к нему, обнять и утешить. Вот только тело не слушалось, словно стало каменным.

Тишину, продлившуюся пару мгновений, прорезал крик младенца, а из дома выбежала Оля со счастливой улыбкой.

— Они оба живы! Все хорошо.

Пожалуй, в этот момент не было никого счастливее Леши, когда он услышал эти слова. Тамара робко улыбнулась. Она вдруг почувствовала, что вполне может встать. Переведя взгляд к месту, где стоял Мстислав, девушка заметила, что его там нет. Наверняка он уже ушел. Как жаль, ей так хотелось снова это услышать! Хотя Тамара понимала, что по каким-то причинам он никогда больше так не сыграет…

Когда Тамара увидела младенца в руках Ани, будучи на пороге комнаты, она поняла одно. Если Бог есть в этом мире, то скрипка Мстислава – его творение, а сам Мстислав — его посланник. Девушка была уверена, что именно игра на скрипке спасла Ане и ее младенцу жизнь. И это было самое великое чудо на земле.

***

Их встречи происходили каждую ночь. Днем Зина звала Тамару на прогулку по деревенской дороге, в конце которой их всегда встречал Мстислав. Скрипач все также уделял внимание Зине, но иногда он бросал полные теплых чувств взгляды на Тамару, а она со счастливой улыбкой принимала их. Неясное чувство созревало и крепло в сердцах молодых людей. И нельзя было сказать точно, что они испытывали друг к другу: дружбу, уважение, симпатию или любовь. Они никогда об этом не говорили. Оба чувствовали, что этой темы лучше не касаться. Им было хорошо и уютно в обществе друг друга, о большем они и не смели думать. Но тревожное чувство всегда шло бок о бок с ними. Словно вскоре на них должна была обрушиться какая-то беда.

Тамара не напоминала ему об этом случае с рождением младенца. Она сама не поняла, что случилось тем вечером. В ту же ночь они увиделись, но она не задала ни единого вопроса. Мольбы о спасении в его взгляде больше не было, но казалось, что он был грустнее обычного.

Они часто говорили о книгах, и об искусстве в целом. В этой области Тамара многое знала, но Мстислав добавлял всегда что-то новое, чего она не видела ни в одном источнике.

 Ночные свидания продолжались ровно неделю, а на восьмой день беда явилась на порог Тамариного дома, вызвав в душе девушки недоверие, а в сердце скрипача вину.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА 4. БЕДА ПО ИМЕНИ АННА

 

 

Ты и сам иногда не поймёшь,

Отчего так бывает порой,

Что собою ты к людям придёшь,

 А уйдёшь от людей — не собой.

                                        А. Блок

 

 

 

Счастье буквально переполняло Анастасию Петровну. Она изо всех сил старалась угодить гостье. Девушка сидела в небольшой кухоньке, мило улыбаясь всем словам Тамариной бабушки.

Эту гостью звали Анной. Хотя еще не так давно Анастасия Петровна звала ее только Анечкой. Девушка эта приезжала в деревню, когда была ребенком, и очень сильно сдружилась с Тамарой. Внучка Анастасии Петровны всегда ждала лета, в надежде, что Анна приедет к ним из города.  У Анны здесь раньше жила бабушка, которую они с родителями иногда навещали летом. Но четыре года назад бабушки не стало, и родители решили продать дом в деревне. Его тут же купили одни из деревенских жителей, а Аня больше не приезжала в этот заброшенный уголок земли. Тамара очень скучала и тосковала по своей лучшей подруге. Они часто писали друг другу письма, поздравляли с различными праздниками, но вскоре и сама Тамара уехала в город. Светская жизнь захватила ее с головой, и старые друзья были забыты.

Но вот сейчас Анна сама явилась к ней.

— Что-то Тамара очень долго спит, — удивилась Анна, — на нее это совсем не похоже. Помню, она раньше вставала вместе с зарей и бежала будить меня. Неужели городская жизнь смогла это изменить?

— Честно говоря, — начала Анастасия Петровна, усаживаясь со вздохом на хлипкий табурет напротив гостьи, — я и сама не знаю, почему она так долго спать стала. В первую ночь, я так думаю, она устала сильно с дороги, да и спать поздно легла. А потом я даже не знаю, из-за чего с ней это приключилось. Мне кажется, она по ночам ходит, как эти…как их? Лунаты!

— Лунатики, — поправила Анна, мило улыбнувшись.

— Да, точно, — кивнула Анастасия Петровна, — я, когда зашла к ней в первое утро, она в одежде спала, хотя сама же сказала мне, что раздевалась на ночь.

— Действительно, странно это все, — проговорила Анна, — а потом вы ничего подобного не замечали?

— Да нет как-то. Я признаться, и сама в последнее время сплю дольше обычного, удивительно даже.

Через некоторое время, бабушка решила, что Тамару все же стоит разбудить. Она тихо зашла к ней в комнату и, толкая за плечо, сказала:

— Тамарочка, вставай, дитятко, — звучал ее ласковый голос, — уже обед время, а ты все спишь. К тебе тут уже и гостья пришла.

Тамара сонно открыла глаза.

— Зина пришла? Скажи ей, что я сейчас выбегу.

Она встала и начала одеваться, все еще находясь в полудреме. Бабушка же присела на кровать и со счастливой улыбкой объявила:

— Да нет, Зина уже давно ушла, не стала тебя ждать. К тебе тут Анечка приехала, а ты спишь!

Сначала Тамара разозлилась. Конечно, ждать Зина не стала!

Пришла специально раньше положенного времени и одна ушла к Мстиславу, чтобы наедине с ним побыть. Но когда девушка услышала про Аню, из ее головы тут же вылетели все мысли о скрипаче. Она быстро натянула на себя ситцевое легкое платье в мелкий цветочек и выбежала на кухню, а бабушка, весело смеясь, пошла за ней.

— Анька! — крикнула Тамара, обнимая подругу прошлых лет.

Аня с той же горячностью обняла девушку. Вырвавшись из объятий Тамары, она сказала:

— Пойдем на воздух выйдем! Столько рассказать надо! Вы не против, Анастасия Петровна?

— Нет-нет, что ты? — искренне удивилась бабушка, — ступайте, в сад сходите, вы там раньше пропадали в детстве.

— И правда, Тамарочка, пошли в сад, там тихо и хорошо, — поманила Аня свою подругу.

Девушки, не переставая удивляться встрече, побежали в сад, рассказывая что-то на бегу. Но речь была бессвязной и малопонятной, поэтому, когда они прибежали к пруду, а он был в конце садов, разговор пришлось начать заново.

Аня предоставила Тамаре говорить первой о своих бедах и о своем счастье. Это немного удивило девушку, ведь раньше Анна всегда начинала сама рассказывать, никому не уступая. Не обратив на такое несоответствие внимания, Тамара долго рассказывала о своей жизни, после того как она уехала в город. Аня ее внимательно слушала, ни разу не перебив, что опять же удивило Тамару, такого раньше никогда не бывало! Ее подруга всегда задавала кучу вопросов по ходу рассказа, а сейчас молчала как рыба, иногда кивая головой и все время лучезарно улыбаясь. Она смотрела на Тамару неотрывно и как-то отвлеченно. Казалось, что она только делает вид, будто слушает рассказ Тамары, а на самом деле думает о чем-то своем.

Девушке все это казалось неестественным и фальшивым. Будто перед ней сидела не Аня, а ее двойник, лишь жалкая копия. С каждой минутой это подозрение все больше возрастало в ней. Когда разговор подошел к приезду Тамары в деревню, девушка предпочла умолчать о своем знакомстве со скрипачом. Ей не хотелось раскрывать эту тайну перед «чужой» Анной.

Казалось, Аня почувствовала, что ее считают фальшивкой, но не придала этому особого значения, все также слушая рассказ подруги. Когда Тамара закончила, Аня вдруг посуровела, в ее голосе появились стальные нотки, чего раньше никогда не случалось:

— И ты совсем не хочешь рассказать своей лучшей подруге о ночных свиданиях в этом саду?

Аня подозрительно и осуждающе смотрела Тамаре в глаза, а та не знала, что ответить. Как Аня узнала о Мстиславе? Об их свиданиях знали только они оба, больше никто. Это уж точно нельзя прочесть по лицу.

— Откуда ты это знаешь? — удивленно спросила Тамара.

— Важно не то, откуда я об этом знаю, — все также строго продолжила Аня, — важно то, почему ты не сказала об этом лучшей подруге. И умоляю, не ври мне, будто хотела рассказать об этом сейчас, но я тебя перебила.

А именно это Тамара и хотела сделать.

— Неужели в ваших встречах есть что-то постыдное, о чем ты боишься говорить даже мне?

— Нет! — вскрикнула Тамара охрипшим от волнения голосом.

— Тогда почему же, Тамара? — с болью в голосе спросила Аня, приближаясь к ней.

Тамара отвела от нее глаза. Она вдруг ощутила дикое волнение и страх.

— Я не знаю. Я просто не хочу тебе о нем говорить. Мне кажется, что это не ты, Аня. Ты такая чужая.

Аня отстранилась от нее, как от звонкой пощечины. Она глубоко вздохнула.

— Ты ведь даже не знаешь, кто он такой, верно? Не знаешь, чем он занимается, что делал, и что он будет делать в своей жизни? Скажи, дорогая моя, тебе не казались странными его манеры? А его речь, а его ход мыслей? Разве все это похоже на обычного современного человека, ответь мне! И не говори мне, что не замечала за ним ничего подобного. О, Тамара! Я знаю все о ваших с ним встречах, о ваших разговорах. И более того, мне известны твои чувства к нему! Ведь признайся, ты влюблена в этого скрипача! Ты влюбилась в него еще при первой встрече, как глупая девчонка влюбляется в светского кутилу и красавца! И эта любовь застилает тебе глаза, моя дорогая! Ты совсем ничего не хочешь понимать и отвергаешь очевидные факты! О, если бы это действительно была любовь, а ведь это просто влюбленность, баловство!

С каждой новой фразой голос Анны становился все громче, на ее щеках выступил румянец. Она взмахивала руками, выражая тем самым свое крайнее недовольство и неприязнь. Тамара жутко испугалась такого поведения подруги, ведь было совсем ей не свойственно вести себя подобным образом. Девушка отошла на пару шагов и вжалась в стоящую позади нее березу. О чем она вообще говорит? О какой любви, ведь Тамара сама толком не понимала, какие чувства испытывает к Мстиславу. И что такого знает о нем Анна? Может, они знакомы? Множество догадок и предположений роилось в ее голове, но только ни одна из них не была верной.

Казалось, что даже погода изменила свое настроение. Тамары коснулся холодный ветер, пробираясь под легкое платье. Она дрожала и от холода, и от волнения, но Аня продолжала засыпать ее своими риторическими вопросами. Мелкая рябь пробежала по водной глади и обдала Тамару новой волной холода. Вдруг Анна замолкла, вперив свой взгляд в девушку.

— Он демон, — сказала она, словно поставила точку.

Что?

Тамара непонимающе на нее посмотрела. Кажется, ее подруга сошла с ума!

— Ты в бреду? Аня, какие демоны, ты в каком веке живешь? — удивленно спросила Тамара, а в душу вдруг закрались сомнения. ТА жуткая мелодия...

— Что, не верится? А ты задумайся над этим, — посоветовала Аня.

Тамара растерялась. Она ведь и сама думала о чем-то подобном, но гнала такие мысли прочь от себя. Ведь это невозможно! Немыслимо! Такого просто не может быть!

По крайней мере, ей так казалось раньше.

Но это все неважно. Он больше похож на ангела. Ведь это его музыка помогла жене Леши родить! Благодаря Мстиславу все так хорошо закончилось.

— Я не верю тебе, — еле прошептала Тамара с твердой уверенностью в голосе.

— Подумай об этом, — повторила Аня, — он заманил тебя в свои сети и очаровал. Вспомни, как ты пришла к нему в первый раз. Ведь нельзя услышать музыку скрипки на таком большом расстоянии, а ты ее услышала. Вспомни о тех странных вещах, о которых он говорил. Будто его скрипку немногие слышат. Это отнюдь не метафора. Он говорил буквально, я знаю это, поверь мне, Тамара. Я не желаю тебе зла, в отличие от этого исчадия ада, поразившего твое сердце. Одумайся, пока не поздно.

Ее голос стал вдруг нежным и ласковым. Она подошла к Тамаре и взяла ее за руки.

— Тамара, умоляю тебя, одумайся. Ведь ты летишь прямо в бездну к сатане!

Все это снежной лавиной обрушилось на бедную девушку. Скрипач оказался демоном, а сама она летит в ад. Как такое возможно? Весь ее скептицизм по отношению к потусторонним вещам был разбит в пух и прах словами этой девушки, явно неявлявшейся Аней. Но тогда кто она?

— Кто ты? — чуть ли не в панике спросила Тамара со слезами на глазах.

Ей хотелось вырвать руки, но она не могла этого сделать. Несмотря ни на что, она почему-то готова была вверить этой незнакомке свою жизнь.

— Я твой друг и желаю тебе добра. Вслушайся в мои слова, и ты все поймешь. Я знаю, что он совершал ужасные вещи, и поэтому хочу уберечь тебя, — казалось, что эта девушка испытывает боль от своих собственных слов.

— Я не хочу ничего понимать, — слезы потекли из глаз Тамары. Она вдруг почувствовала себя маленьким ребенком.

Сочувствие отразилось на лице этой незнакомки. Она обняла Тамару, укачивая ее.

— Поверь мне.

— Я не хочу в это верить, — плакала Тамара на плече Ани.

В душе Тамара довольно быстро приняла то, что ее возлюбленный оказался демоном. Уже в ту ночь, когда ей внезапно стало больно от его взгляда, она задумалась над тем, почему так случилось. Сопоставляя многие факты, она приходила к выводу, что он не простой человек. Вот только она ни разу не задумалась над тем, что он демон. Даже мысли близкой к этой у нее никогда не возникало! С такой же легкостью она приняла факт своей любви к нему. Скрипач очаровал ее с первой минуты. Да и какую девушку, так страстно желавшую настоящей любви, не очаровал бы этот голос, эта скрипка, эти глаза.

— Тамара, — тихо сказала Аня, — чтобы полностью поверить в сказанное мной, приди сегодня снова к нему на свидание и спроси его об этом. Пока я в этой деревне, тебе в его присутствии ничего не грозит. А сейчас пойдем в дом. Тебе нужно хорошенько обо всем подумать.  Я позабочусь о твоей бабушке, тебя никто не побеспокоит, чтобы ты смогла спокойно все для себя решить.

 

***

Лежа на кровати в своей маленькой комнатке, Тамара куталась в одеяло, стараясь согреться. Создавалось впечатление, что у нее была лихорадка. Ей было холодно, и она дрожала. Но это была вовсе не болезнь, по крайней мере, не физическая болезнь.

С момента их первой встречи прошла уже неделя. Тамара не понимала, что за чувство таится в ее душе. Ей хотелось с ним общаться, хотелось видеть его и быть для него интересной, но она даже подумать не могла, что это первые симптомы любви. Она бы и не поняла этого, если бы не объективный взгляд Анны. Не скажи ее этого гостья, девушка бы никогда не осознала своих чувств к нему, но после разлуки с Мстиславом мучилась бы и страдала, терзая свою душу счастливыми воспоминаниями о проведенных вместе ночах. Тамара всегда считала, что любовь приносит радость в жизнь человека. Но это оказалось совсем не так. Любовь в ее случае принесла только огорчение и страдания.

Первое ее страдание заключалось в том, что она считала себя недостойной любви Мстислава. Как может такой человек, как он, любить такую обычную и ничем не примечательную девушку, как она? Своим поведением он никогда не показывал того, что любит ее. Мстислав относился к ней как к другу, и Тамара чувствовала это, принимая такое отношения как бесценный дар. Но сейчас такой дар казался ей мучительным проклятьем.

Второе страдание заключалось в словах, сказанных Анной. Неужели он демон? Неужели он пришел только для того, чтобы искусить ее и забрать душу в ад? Этот вопрос казался ей особенно болезненным. Ведь тогда все его дружеское поведение, его улыбки и нежные взгляды были ложью, всего лишь притворством, которое было необходимо для достижения цели. Это казалось ей самым обидным. Неужели он, улыбаясь ей, думал о том, что она глупая, повелась на его уловку, а он только и ждет удобного момента. Отчаяние охватывало ее душу от одной только мысли, что это действительно было так. Ее не ужасал тот факт, что она полюбила демона, ее страшило то, что его отношение к ней было иллюзией. Что такое демон? Существо из ада, искушающее земных жителей, чтобы отвернуть их от света и Бога. И что с того? Тамара не была сильна в вере к Богу, сомневалась в бессмертии души. Разве может ее страшить то, что на нее прогневается Бог? Даже сейчас ей казалось сомнительным то, о чем говорила Анна. Может слово «демон» означает что-то еще? Может это что-то метафорическое? Ах, как же все это сложно!

Третьим ее страданием было то, что их разлука неизбежна в любом случае. Даже если он не желает заполучить ее душу, а может он и вообще не демон, и испытывает к ней нечто большее, чем дружба, то им не быть вместе по двум причинам. Во-первых, если он все же демон из ада, то он существо неземное, существо, которое не стареет, и которое обязано выполнять приказы своего господина. А во-вторых, мать Тамары никогда бы не одобрила этот союз. Его манеры, слова, положение в обществе… Все это не соответствовало ее пониманию хорошего мужа.

Все это крутилось в ее голове, не давая сосредоточиться на чем-то одном. В итоге, вечером Тамара так и не была готова сделать свой выбор.

***

Этой ночью Тамара не слышала зова скрипки, но она чувствовала, что Мстислав ждет ее в саду. Аня проводила немного Тамару и вернулась в дом. Волнение охватило девушку, делая ее движения неуверенными. Увидев силуэт скрипача, Тамара немного испугалась. Вдруг и, правда, демон? Что он с ней сделает? Заберет душу? Нет, невозможно.  Отступать было поздно. Тамара вышла из-под тени деревьев и подошла к нему. Его лицо озарила улыбка. И в глазах не было боли.

— Здравствуй, Тамара, — сказал он, счастливо улыбаясь.

Тамара потупила в землю свой взгляд и приглушенно ответила ему в знак приветствия. В его голосе послышались обеспокоенные нотки:

— Что-то случилось?

— Нет, все хорошо, — поспешила она его заверить, но голос у нее дрожал.

— Тогда почему ты не пришла ко мне сегодня днем вместе с подругой? — неужели тень расстройства в его словах? — я так ждал тебя, но, когда увидел только Зину, поспешил скрыться во дворе дома. Она оказалась настойчивой. Долго звала меня, искала везде. Но не дождавшись меня, она ушла. Я все надеялся, что ты придешь ко мне, но тщетно. Почему тебя не было весь день?

— Ко мне приехала подруга, ее зовут Аня, — проговорила Тамара, сдерживая свое волнения, что плохо получалось, — она сказала мне странную вещь о тебе.

Скрипач не отвечал, пристально глядя на Тамару. Он стиснул зубы и громко выдохнул. Чувствовалось, что он напряжен. Но и сама девушка была напряжена не меньше него. Руки дрожали, и она так и не осмелилась посмотреть ему в глаза.

— Она сказала, что я демон? — спросил он твердым голосом.

Слишком громко для такой тишины. Тамара содрогнулась всем телом, словно услышала раскат грома.

— Да, — ответила Тамара, посмотрев на него с надеждой, что он опровергнет эти слова. Она бы ему поверила!

Мстислав отвел свой взгляд и отошел от нее на несколько шагов.

Надежда Тамары начала гаснуть.

— Скажи мне, ведь это ложь? — почти крикнула она, сделав шаг вперед.

— Анна… Она… сказала тебя правду, Тамара, — ответил он, снова посмотрев на девушку.

Глаза скрипача были полны сожаления и вины. Тамара судорожно вздохнула. Зачем… зачем же все так сложилось?

— Ты хотел просто заполучить мою душу? — в ее голосе слышались слезы, разочарование и обида. Неужели, действительно только ради этого?

Мстислав отрицательно мотнул головой и бросился к ней.

— Нет, Тамара, это не так! Я не знал о твоем существовании до тех пор, пока ты сама не пришла ко мне. Но и тогда у меня даже мысли не было врать и лукавить, чтобы заполучить твою душу. Поверь, Тамара, все мои слова и действия не были наигранными, они были искренними! Мне было приятно с тобой общаться, и я не хотел разрушить нашу дружбу этим признанием. Ведь тогда ты бы прекратила приходить ко мне, а это было бы настоящей мукой для меня! За многие годы я впервые встретил человека, с которым мне было так приятно общаться, с кем было так легко и свободно, и я не хотел все это рушить. Это была единственная ложь тебе, прости меня, пожалуйста. Я лишь хотел остаться для тебя хорошим другом и после того, как ты покинула бы эти места. Мне просто не хотелось потерять тебя. Я уже давно не улыбался искренне… Прости, что обманывал тебя, я поступил очень подло. Мне не стоило продолжать наши встречи, но я не смог сдержать себя. Мне хотелось наконец хоть с кем-то поговорить, как это делают люди.

Тамара закрыла ладонью свои глаза. Слезы скатывались по ее щекам и падали на ладони Мстислава, которыми он касался ее щек. — Простишь ли ты меня, Тамара?

Всхлипнув, Тамара отняла ладонь от глаз и посмотрела на него с улыбкой.

— Конечно же, прощу, Мстислав, — сказала она, - я так боялась, что все это окажется ложью, так боялась. Но теперь я счастлива от твоих слов, я безмерно счастлива!

Мстислав провел ладонью по ее щеке, вытирая последние слезинки.

— Я рад. Но, теперь тебе нужно сделать выбор. Дальше не может так продолжаться, — с печалью в голосе напомнил он ей.

Тамара отрицательно покачала головой.

— Здесь и выбирать нечего! Я хочу быть с тобой, хочу общаться, как и раньше!

— Подумай, о чем ты говоришь? Ты хочешь прогневать Бога?

— И что с того? Я никогда в него не верила!

Мстислав приложил палец правой руки к ее губам. Девушка вздрогнула от этого простого движения.

— Нет, так нельзя, ты должна все хорошенько обдумать.

В его левой руке вдруг появилась небольшая черная книжечка. Она была потрепанной и очень старой.

— Что это? — с волнением спросила Тамара.

Мстислав протянул ей книжку и ответил:

— Это мой дневник. Я хочу, чтобы ты поняла, кто я такой на самом деле.  Ты ничего не знаешь о моей истинной натуре. Этот дневник я вел еще будучи человеком. Здесь есть записи и том, что я делал после смерти, когда стал демоном. Ты поймешь все о вере в Бога, поймешь, что значит быть слугой дьявола. Когда прочитаешь его и примешь решение, приди ко мне снова. Я хочу услышать, что ты скажешь тогда. Но если ты испугаешься или возненавидишь меня и не захочешь больше видеть, то я пойму. В таком случае дневник сам вернется ко мне, и тебе будет необязательно видеться со мной.

Отдав ей дневник, Мстислав коснулся ее лба губами и исчез. Он просто растворился прямо в воздухе, как туман. Мстислав действительно демон. Это правда. Девушка вполне спокойно это восприняла, прижимая к себе дневник. Но оставшись одна, Тамара испугалась. «Демон», — пронеслось у нее в голове. Но эта мысль не вызывала в ней страха. Она провела пальцами по кожаной обложке дневника. В этой книжечке таились ответы на ее вопросы. Она сможет понять, кем был и кто есть ее любимый человек.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 2

 

 

 

 

 

Опыт бесценен, плохо только, что за него

приходится платить собственной молодостью.

Стив Харви

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА 1. ПЕРВЫЕ СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА МСТИСЛАВА

 

 

Человек, обладающий врожденным талантом,

испытывает величайшее счастье тогда,

когда использует этот талант.

Гёте И.

 

 

 

Я никогда раньше не вел дневник, даже не знаю, почему взялся это делать сейчас. Жизнь моя не так наполнена событиями, чтобы записывать каждый день на бумагу. Наверное, стоит все же сказать пару слов о себе, я так думаю. Обычно так все и начинают свои дневники. Что же, я не буду исключением из этого правила.

Я родился в дворянской семье, что уже говорит о многом. Моим образованием занимался ныне покойный отец, Дмитрий Аристархович. Некогда я знал довольно много, но насильно вбиваемые знания скоро забываются. Признаюсь, я не знал более тяжкого времени, чем время, проведенное с отцом. Он всегда был мной недоволен, чтобы я ни делал. Учителя, которых он иной раз нанимал, говорили, что я талантлив, на что отец отвечал: «Он бездарь», — и распускал их. Никогда не был мягок со мной, не проявлял ко мне теплых чувств, любви, да и я, признаться, не хотел этого. Мы с ним были разные. Я все унаследовал от своей матери, Марии Никитичной. Она давала мне читать книги великих писателей, учила меня музыке. Ее уроки давались легко, даже учить ничего было не нужно. Все знания прочно оставались в моей памяти даже без повторения. Мы всегда чудно проводили время: гуляли, сидели на веранде в дождливые дни, вместе музицировали. Она прекрасно играет на рояле. Вдохновенный ее талантом, я тоже выучился играть.

Но у меня с этим инструментом было много хлопот. Игра звучала слишком фальшиво и неправдоподобно.  Позже, когда мне было лет двенадцать, к нам приехал ее брат со своим знакомым скрипачом. Слушая, как этот молодой человек играет на скрипке, я выпадал из реальной жизни. Меня так это увлекло, что мама предложила и мне заняться скрипкой. Знакомый ее брата, Дмитрий, с удовольствием согласился меня выучить. Сначала получались какие-то кривые и уродливые звуки, меня съедало отчаяние, что я не смогу выучиться играть и на этом инструменте. Дмитрий потом уехал, оставив меня одного учиться этому искусству.  И как ни странно я в совершенстве овладел скрипкой без его надзора. К девятнадцати годам я выучился этому мастерству в полной мере, мне не было равных. Отец был мертв уже тогда, и я, стыдно сказать, этому был рад. Когда его тирания с меня пала, я смог уехать за границу. Путешествуя, я пополнил свой багаж знаний. У себя на родине я считался весьма приятным молодым человеком, завидным женихом. Наследство, которое мне оставил после себя отец, позволяло выбрать любую невесту, чем я пользовался. На балу каждая девушка стремилась завладеть моим вниманием. Порой между ними возникали такие ссоры, коих описать невозможно! Право, их грозные взгляды меня смешили. Ни одна из них не могла завладеть моим вниманием, они все были скучны и неинтересны, но каждая норовила поговорить со мной, томно прикрыть глазки, в вальсе прижаться плотнее.

Можно сделать вывод, что я избалованный, богатый, надменный дворянин. Оправдываться не буду, так оно и есть. И как же это приятно! Ведь, несмотря на все, меня считают джентльменом, приятным человеком, лаконичным и образованным. Хотя с последним я не спорю. Не сочтите это хвастовством, но я имею большой интерес к науке, она кажется мне страшно привлекательной. Это единственная черта, которая мне передалась от отца.

На данный момент жизни мне 23 года. Женщины все также мной увлечены, ведь я, по их словам, все хорошею и хорошею. Не знаю, лицемерки они или правду говорят? Я живу у своего друга Николая Меньшина. Его мама не устает мной восторгаться, но благо не красотой, а личными качествами. Она все время ставит меня в пример Николаю, хотя он, на мой взгляд, идет со мной нога в ногу. У Николая есть сестра Елизавета, очень приятная девушка. Эта особа единственная в своем роде. Ее не опьяняют мои речи и красота, она холодна к моим комплиментам. И этим она мне интересна. Я не влюблен в нее, но мне приятно считать ее своим другом. Возможно, что когда-то именно она станет моей женой. Однако, мне не хотелось бы портить ей жизнь. Мой жуткий характер не вынесет ни одна барышня. Разгульная жизнь избаловала меня, я стал светским кутилой. Иногда я жалею о своем положении в обществе. Мне хотелось бы быть обычным человеком, на которого смотрели бы не как на красивый денежный мешок, а как на человека, способного мыслить. Но этого не поменять. Слух обо мне идет впереди меня. Я даже солгать не могу, а потому вынужден играть роль, которую навязало мне общество. Я был бы счастлив, если бы играл на скрипке на улице, прося подаяния. Люди бы шли мимо меня и искренне восторгались моей игрой, а не делали вид, что я музыкант от Бога лишь потому, что я богат. Кстати о скрипке, это единственное, что нравится во мне Елизавете. Она просит меня играть ей каждый вечер. Мне это доставляет удовольствие. Она тот человек, который слушает меня душой, а не умом. Я ей благодарен за это. Николай же совсем не понимает музыки, он истинный русский мужик, хоть и дворянин. Мою страсть к скрипке он называет глупостью. Но я не сержусь на него за это. Каждому дано свое. Он счастлив уже тем, что не имеет моих пороков, в нем много достоинств, как физических, так и моральных. Он добродетель, а я предпочитаю брать от жизни все. Но в мире я имею больший почет. Это несправедливо, но разве я могу поменять закон этого мира? Я стараюсь чаще брать его с собой на балы и вечера, чтобы люди увидели его и оценили по достоинству.  Пока что это не возымело успеха, но я упрям. Сегодня мы собираемся ехать к одной княгине. Я никогда раньше у нее не бывал, но получил от нее приглашение. Несколько раз мы встречались на вечерах у других особ. Странно, ее муж в отъезде, а она дает бал. Княгиню зовут Ольга. Прекраснейшее создание, вся состоит из одной красоты. Смоляные волосы, яркие губы, изящные линии лица и тела. Но в ней такая бездушность, которую я и передать не могу. У нее таки красивые голубые глаза, они как небо, но совершенно пусты и безыдейны, и ничего кроме женской глупости в них нет. Я сказал об этом Елизавете, она рассмеялась и поддержала меня. Но для многих мужчин такие жены очень удобны. Она покорна каждому слову, собственного мнения не имеет. Не хотел бы я жить с куклой. Это же ведь так скучно и однообразно. Но ведь и муж у нее не высокого полета птица. Такой же приземленный, как и она, но вдобавок еще и некрасив, но безмерно богат.

***

Все тот же день. Уже поздняя ночь, но я никак не могу заснуть. Моя душа полна чего-то эфемерного, непонятного.

Мы поехали на бал, как и собирались. Солнце еще не садилось, стеля мягкие лучи на сонные дома. Николай и Елизавета о чем-то шутили. Я им просто улыбался и смотрел на поля, простираемые вокруг. Карета мерно покачивалась, иногда вздрагивая. Ветер рисовал на полях волны, солнце придавало им печально-оранжевый цвет. С легкой грустью я смотрел на это очарование. Ямщик что-то кричит лошади. Я бы и дальше любовался этой красотой, но вскоре начали появляться дома, преграждавшие мне путь к наслаждению природой.

Должен отметить, что бал оказался самым обычным. Чего я ждал? Все они одинаковы, в них ничто не меняется. Девушки фальшиво улыбаются, и я на эти улыбки отвечаю не менее лживо. Я актер того маскарада, который ненавижу. Омерзительно. Как я до сих пор не стал себе противен?

Княгиня Ольга много флиртовала, хоть и завуалировано. Неподобающее поведение с ее стороны. Но не мне же ее судить. Увидев меня, она сразу же подбежала и начала весело щебетать. Следуя приличиям, я пригласил ее на танец. Она, конечно же, согласилась.

Княгиня довольно молода, не решусь сказать, сколько ей лет. В ней чувствовалось что-то наигранное и напускное. После танца я красноречиво сказал о том, что она неподражаема в этом искусстве.

В какой-то мере это не было ложью, она действительно хорошо танцевала. После этого я отошел к мужчинам, присоединяясь к их беседе о государственных делах. Я слушал внимательно, вставлял свои комментарии, стараясь не осуждать лиц, имеющих власть. Кто-нибудь обязательно донесет. Каждый из них прислушивался ко всем речам, не только моим. Видимо выбирали, на кого сделать донос. Я взглянул в красивое резное окно. Солнце уже касалось земли. Скоро наступит ночь, скорее бы! На улице стояла такая жуткая жара. Вся одежда прилипла к моему телу, было жутко неудобно и неприятно. Дамы особо рьяно махали веерами, казалось еще секунда и они взлетят.  Я улыбнулся при этой мысли. Эти милые создания были измучены, но безумно счастливы. Духота совсем сломила их, но они держались. Притворно улыбались, делая вид, что замечательно себя чувствуют. Хотя на самом деле им было дурно. Тонкие взмокшие пряди липли к их прекрасным личикам, они ежесекундно поправляли прически. Некоторые девушки, пробыв здесь около двух часов, начали понемногу уходить. Другие же чуть не теряли сознание.

Солнце быстро опускалось за горизонт. Казалось, оно старается убежать из столь душного мира. Хотя именно оно делает его таким. Я пристально всматриваюсь в его последние лучи. Они больно жгут глаза, но мне это даже приятно. Ведь я любуюсь таким замечательным моментом! Пылающее красное солнце скрылось за полосой, оставляя после себя розовое небо, которое вскоре начало менять свои солнечные оттенки. Небо постепенно примеряло на себя цвета ночи. Деревья раньше отбрасывали мрачные тени, а теперь сами стали большим черным рисунком.

В доме стало свежее. Прохладная ночь просочилась и в комнату, касаясь своим дыханием всех присутствующих. Толпа из-за этого оживилась, снова начались танцы. Девушки сгустились неподалеку от меня, надеясь, что я обращу на них внимание. Я же предпочел уйти. Напоследок, я подошел к княгине Ольге, попрощаться. Она сначала долго сокрушалась, что я, дескать, рано покидаю бал. Я старался ее заверить, что безмерно устал. Удалось ли мне это, я не знаю, но только она смирилась с этим известием, сказав:

— Не забудьте прийти к нам еще раз, дорогой Мстислав Александрович. Я буду вам очень признательна, если в свой следующий визит вы сыграете нам что-нибудь. Ведь вы такой замечательный музыкант!

Я вежливо улыбнулся и склонил голову.

— Непременно, княгиня, — с этими словами я покинул ее дом.

Будучи в пути, я приказал своему ямщику остановиться недалеко от дома. Наступила уже полная ночь. Это время меня манило и привлекало. Никакой мысли или подозрительности в лице своего слуги я не заметил. Ему все равно было до чудачеств хозяина, лишь бы не выгнали. Я взял с кресел свою скрипку и отправился в сад.

Отовсюду слышались звуки живой природы. Стрекот сверчков, уханье совы и других птиц где-то вдалеке, около ручья квакала жаба, а ручеек звенел словно тысячи маленьких колокольчиков. Шелест листвы приятно согревал мне душу, я улыбался какой-то странной улыбкой. Высокая трава шуршала и касалась моих рук. Я был счастлив, потому что я был един с природой.

Ночь самое прекрасное время. В своей красоте с ней может сравниться разве что закат. Но он мимолетен. Ничто не затмит и не заменит музыку ночи. Интересно, кто-нибудь прислушивался хоть раз к ней? Как-то по-особенному дрожит на ветру листва. В ней слышится таинство, загадка, словно кто-то шепчется. А как прекрасен прохладный ветер! Весь день было душно и жарко, одежда неприятно липла к телу, нечем продохнуть. На грудь, словно большая черная кошка, наваливается свинцовая тяжесть, замедляя даже движение мысли. И сам ветер днем кажется чем-то обрюзгшим и тошнотворным, а вечером превращается в восточную гордую красавицу. Ее ласки похожи на прикосновения любовницы.

Мне всегда казалось, что скрипка создана самой Ночью. Ведь как прекрасна ее песнь в прохладной полутьме! Изумительная мелодия оживает и начинает танцевать, не касаясь земли, увлекая за собой и восточную красавицу. Я кладу смычок на струны. ^*[4] Как только начинает звучать мелодия, я чувствую, что воздух вокруг меня уплотняется и начинает дрожать. Что-то колдовское происходит со мной, с моей музыкой, с природой… Все оживает. Мне вторят деревья, ветер, ручьи. Вместе мы создаем самую прекрасную мелодию, которая только может звучать. И я чувствую, как сама царица ночи предстает передо мной. Я вижу ее слабо очерченные кудри, изящные руки и стройную талию. Легкая улыбка скользит по ее губам. Ночь явилась на мою музыку, желая станцевать. И только я один могу увидеть это чудо. Вот она становится осязаемой. Это уже не дух, созданный из туманов, это настоящая живая девушка, царица. Слегка запрокинув голову и горделиво тряхнув волосами, она начинает свой чарующий танец. Как плавно она двигается! Ее босые ступни едва касаются земли, Ночь словно лебедь, плывущий по водной глади. А как мягко звенят бубенцы на ее лодыжках! Смуглые руки взвиваются в ночную мглу, подобные языкам пламени в своей проворности и изяществе. Восточная непокорная красавица, как она страстна в своем танце! Никто не сможет превзойти ее… Но вот сравниться с ней.

Еще одна прекрасная царица — моя Мелодия, моя Муза. Я вижу, как скользя над землей, она приближается к нам, легким мановением руки призывав к себе лесных нимф. Русые прямые волосы обрамляют ее лицо. На ней бархатные развивающиеся одежды и легкий пурпур. Вот она становится напротив Ночи, призывно улыбаясь ей. В одном танце столкнутся две искусницы, олицетворения восточной и русской души.

Ночь и Мелодия неторопливо идут навстречу друг другу, медленно начиная свой танец. Оказавшись совсем близко, они призывно и дико улыбаются и уже в следующий миг начинают свой безумный танец.

Эти две девушки… Они словно знакомы с зарождения мира. Их движения отточены и выверены, словно они встречались миллионы раз, и каждая их встреча сопровождалась танцем.

Резкие и быстрые движения, кругом светятся искры пламени, разлетаются их легкие одежды, слышны голоса нимф, бубенцы браслетов Ночи. Все сливается в стройную музыку, под которую они неистово танцуют, повествуя о себе. Начало танца — начало их жизни, начало жизни всего мира, а остальное — рассказ об истории этого мира.

Они прекрасны! Ночь и Мелодия то переплетаются, то убегают друг от друга, то взвиваются ввысь, поднимая искры пламени, хотя нигде не горит огонь, то склоняются к земле. На щеке чувствуется дуновение ветра, созданное их движениями. Я наслаждаюсь этим зрелищем, в моей душе растет пьянящая радость, вызванная их присутствием.

Они были мне родными, пожалуй, самыми близкими. Духи всего сущего сплетаются воедино, а моя Мелодия и Ночь являются центром этого торжества. Кажется, что даже звезды готовы спрыгнуть с неба и стать пленниками моей музыки. Эмоции, как снежный ком, нарастают в моей душе, а вместе с этим нарастает и ритм моей песни. Все быстрее и быстрее. Я чувствую, что скоро настанет кульминация этого танца. Я этого не хочу, не хочу терять все это волшебство. Как только я прекращу играть, они все исчезнут. Это такое мучение для меня! Больно! Они растворятся, умрут…

Но я не могу ничего с собой поделать. Я чувствую слезы отчаяния, безудержную радость, грусть и веселье, муки и наслаждение, гордость и упоение, боль и страсть, горечь и счастье. Все смешалось в моей душе, клубясь как пары дыма и нарастая.  Когда мои эмоции достигают пика, я не могу больше играть… Мелодия, Царица, духи… Все исчезло. Они пропали в один миг, оборвав это волшебство. С их исчезновением в клочья рвется полотно моих чувств и эмоций, в груди я чувствую невыносимую сосущую пустоту. Душа покинула мое тело, распространяясь на весь мир, а теперь вынуждена вернуться и съежиться. Отчаяние уже готово вырваться наружу вместе со слезами боли, но вдруг я чувствую прохладные пальцы на своем лице…

Нет, они меня не покинули. Они всегда рядом.

***

Утром, лежа на кровати, я вспоминал то, что произошло прошлым вечером. Смотрю на запись в дневнике и поражаюсь. Такое чувство, будто я вчера был не в своем уме. Разве могли ожить мелодия и ночь? У меня просто богатая фантазия. Но меня не покидает чувство, что все это действительно было. Сознаваться в этом было бы глупо, но в глубине души я верю в это. На моем лице блуждала счастливая улыбка. Я вздохнул полной грудью и сорвал с себя простыни. Встав с кровати, я посмотрел на свою верную подругу. Ах, моя дорогая скрипка! Наполненный будоражащим счастьем и весельем я взял ее в свои руки. Дерево приятно согревало кожу. Вскинув скрипку на плечо, я начал играть что-то спокойное и мелодичное. Эти песнь соответствовала утру. Несколько солнечных лучей озаряли мою комнату. Они были единственными моими слушателями, я играл для них, а потому старался сделать свою мелодию солнечной, яркой, жизнерадостной. Я увлекся своей игрой, не замечай ничего вокруг. Странно, но иногда, во время игры, я словно погружаюсь в иную реальность и выпадаю из этого мира. Не слышу голосов, но мне доступны другие звуки. Я слышу таинственные песни Ночи. Она поет о возлюбленном, который ушел в дальние странствия. Она просит его вернуться, утолить ее жажду и тоску. Иногда мне кажется, что она зовет меня. Она шепчет мое имя, но я никогда этого не слышал, угадывал. Столько печали было в ее голосе. Я вслушиваюсь в ее песнь. Я не слышу слов, но я вижу картины, вижу, как шевелятся ее губы. Кажется, что с ее ресниц сорвется и упадет слеза.

Стук в дверь вырывает меня из тягостных мыслей, и звук моей скрипки обрывается на самой пронзительной ноте. Мое сердце полно печали. Почему я не могу играть счастливые мотивы? Скорее всего, я для них не создан.

Это оказалась моя служанка. Она справилась о том, не желаю ли я отобедать. Я удивился, неужели я спал так долго, что уже обед? Я посмотрел на часы и убедился, время близилось к двенадцати часам дня. Это было совсем не хорошо, я намеревался сегодня дочитать одну очень познавательную книгу.

***

Книгу я дочитал. Елизавета все время ходила вокруг да около, прося сыграть ей — я отказывался. Мне безмерно нравилось ее сердить. Женская злость всегда выглядит довольно забавно. Они воображают себя разгневанными львицами, но со стороны больше похожи на игривых котят. Ее страсть к моей игре и неприязнь ко мне как к человеку были довольно интересны. Однако не могу сказать точно, что Елизавета испытывала ко мне неприязнь. Мы могли бы быть с ней хорошими друзьями, моральные качества развиты в нас безупречно. Но мое баловство никак не мерилось с ее строгостью, распутство с целомудренностью, а наглость с вежливостью. Все наши разговоры сводились к спорам. Я иронизировал, а она была серьезна. Елизавета всегда считала, что «заграницы» меня испортили. Вполне возможно, что так оно и было. Наши ссоры заканчивались тем, что она в гневе уходила в свою комнату, я оставался в скверных чувствах, хотя с виду старался показать равнодушие, но уже утром мы дружелюбно здоровались и осведомлялись о самочувствии друг друга. Этот мир возникал между нами только из-за того, что она безумно любила слушать мою игру, я мне безумно нравилось играть для нее. На том мы и сошлись.

Вечером я снова был у княгини Ольги. Она была весьма рада моему присутствию: улыбка не сходила с ее лица, а в глазах читались глянец и пустота. Я много шутил и красовался, женщины охотно это воспринимали и глупо улыбались во все свои зубы. Каждая снова норовила быть ближе ко мне, томно прикрыть глаза и грациозно обмахнуть себя веером. Это было смешно, право. Через некоторое время в зале появилась сестра княгини. Я не заметил ее появления, она первой не подошла ко мне. Я просто услышал, как кто-то из девушек сказал о ней:

— Смотрите, это же Анна!

Все девушки посмотрели в сторону княгини, а вместе с ними и я обратил свой взор к ней. Ольга мило беседовала с высокой и изящной девушкой. Волосы у нее были приятного солнечного цвета, золотые с переливами меда. Я не видел цвета ее глаз, но готов был поклясться, что они голубые. Девушка обладала поистине аристократически бледной кожей, тонкими чертами лица и очаровательной улыбкой.

— Она была больна.

— Ей пускали кровь.

— Какой кошмар!

— Посмотрите на нее, такая бледная!

— Она всегда была такой, разве не помнишь? Все из-за смерти ее мужа! Такая молодая, а уже вдова.

Девушки шушукались и шептались между собой, но делали это так явственно, что было слышно абсолютно все.  Когда взгляд Ольги упал на меня, она что-то шепнула Анне. Девушка повернула в мою сторону лицо и внимательно ко мне присмотрелась. Я приветливо улыбнулся и направился в ее сторону. Поразительно! Она и ее сестра были прямыми противоположностями. И внешне, и внутренне. В отличие от своей сестры кокетки она была серьезна, даже немного надменна. Она смотрела изучающе, очень внимательно. Ее улыбка располагала к дружбе, но глаза предостерегали, что она не терпит шутов, лицемеров и наглецов.

Подойдя к ней, я поклонился и поздоровался, очарованный красотой этой прелестницы. Она вежливо улыбнулась и присела в легком реверансе. Я склонил голову в знак приветствия. Она была холодна ко мне, это было видно сразу. Глаза так и кричали о том, что она вовсе не хочет здесь находиться.

 Впервые в жизни я не знал, как мне начать разговор с девушкой, но она начала его сама.

— Сестра сказала мне, что вы прекрасно играете на скрипке. Это так?

В голосе ее было столько надежды и желания, что я не замедлил с ответом. Но ее голос, однако странно контрастировал с внешним видом.

— Не примите это за хвастовство, но я действительно очень хорошо играю на скрипке.

Она улыбнулась. И улыбка эта была такой искренней, коих я не видел уже давно, привыкнув к подобострастным ухмылкам глупеньких девиц.

—Я не сочту это хвастовством, если смогу сама в этом убедится, — сказала она нежным и ласковым голосом, — прошу вас, сыграйте для меня и публики. Мне очень нравится скрипка, и я избалована игрой талантливых музыкантов. Вам будет трудно убедить меня, что вы играете превосходно.

Ироничная улыбка скользнула на моем лице. Эта девушка бросает мне вызов! Что-то дьявольское и необузданное пробудилось в моей душе. Я решил доказать этой девушке, что все прочие музыканты ничто в сравнении со мной! Как это высокомерно и эгоистично. А сколько самовлюбленности в этих словах. Порой я сам себе бываю неприятен, но что поделать? Таков уж я есть.

Через несколько минут слуги княгини Ольги принесли мою скрипку. Благо я всегда беру ее с собой, но так как таскаться с ней мне вовсе не хочется, я оставляю ее в повозке. Я взял верную подругу в свои руки и насмешливо посмотрел Анне в глаза. Она уловила мой взгляд и не менее насмешливо улыбнулась мне. Как же меня это раззадорило!

— Что вы предпочтете, милая Анна? Грусть или радость? — вкрадчиво спросил я.

—Грусть, в конце сменившуюся на радость, — вежливо ответила она мне.

— Как пожелаете.

Я глубоко вздохнул и закрыл глаза. Мгновение и по залу разнеслись печальные звуки моей мелодии. ^*[5] Я не видел лиц, собравшихся вокруг меня людей, но я ощущал их взгляды на себе. Не знаю, что эти взгляды означали. Я только играл, полностью отдаваясь своей мелодии, она вела меня. Откуда взялась такая грусть и печаль, такая надежда и радость в моем творении? Мне казалось, что скрипка показывает то, что скрыто в моей душе где-то глубоко, там, куда даже я не заглядываю. Рядом с собой я чувствую Мелодию. Она печальна, но глаза полны надежды. Словно сквозь веки я вижу ее. Лицо моей царевны так близко, что я почти чувствую ее дыхание. Похоже, что скрипка действительно сводит меня с ума, раз я ее вижу. Внутри я горько усмехаюсь. Если это так, то я буду счастлив сойти с ума. Ведь тогда она навсегда останется со мной, вечно будет гладить мое лицо и целовать меня. Скрипачу больше ничего и не надо. Я люблю ее так, как никогда в жизни не полюблю живую женщину из плоти и крови. Это похоже на сладостный сон, забвение. Дорогая моя, не уходи, я прошу тебя! Она улыбается мне. Мое выступление подходит к концу, и образ ее тает передо мной.

Я открываю глаза и вижу удивленные лица. Но среди них нет одного единственного, которое я всем сердцем хотел бы видеть. Тягостный вздох вырывается из моей груди, и глаза мои встречаются с глазами Анны. В них нет удивления, но есть глубокое уважение и признание. Этот взгляд словно соединяет наши души. Она признала во мне мастера, а я увидел в ней черты моей дорогой Мелодии…

Все вдруг начали ахать от того, какой я замечательный музыкант, лишь только Анна не сказал ничего. Да и зачем? Глаза могут сказать куда больше чем слова.

Горечь еще не улеглась в моей душе, когда мы с Анной снова разговорились. Она сказала несколько одобрительных слов о моей игре. Сказала их сухо, без всякого восхищения. Однако я понимал, что мало кто из музыкантов слышал от нее похвалу пусть даже в таком сухом тоне. Затем наш разговор плавно перешел на окружающих. Я подшучивал над многими из них, высмеивая лицемерие, подобострастие, жеманство, лживость, подлость. Анна улыбалась моим шуткам, иногда высказывая свой вердикт кому-то из присутствующих в зале. Ей тоже мало кто был здесь приятен. Решив узнать о ее познаниях в науке, я начал говорить о последних научных открытиях. Она охотно меня подхватила и продолжила разговор на эту тему. Удивительная девушка. Мы провели в беседе много времени. О чем бы мы не говорили, она всегда высказывала свое мнение, подробно расспрашивала о том, чего не знала, если тема беседы была ей неизвестна. У нее были необычные для девушки качества, такие как ясность мышления, остроумие и естественность. Да, именно естественность меня в ней и привлекла. Ни жеманства, ни кокетства, ни лжи. Я мог быть уверен в ней, что даже, если я скажу, что я беден, она не изменит своего отношения ко мне и будет со мной разговаривать, как и прежде. Понемногу наш разговор снова вернулся к моей игре на скрипке.

— Вы действительно очень талантливы. Я вами восхищена, — сказала она искренним тоном, в котором не было даже намека на сухость.

— Я польщен, — отозвался я. Было невообразимо приятно слышать от нее эти слова.

— Осмелюсь заметить, что ваша игра сделала вас печальным. Никто в зале, пожалуй, этого и не заметил. Здесь мало кто обращает внимание на вашу душу. Главную ценность здесь играет богатство и внешняя красота.

Я улыбнулся ей.

— Вы правы, Анна. По неизвестной мне причине в последнее время я играю только грустные мелодии. Хотелось бы мне сыграть что-то веселое и задорное, но получается совсем не то. Складывается впечатление, что мои руки не слушаются меня и играют сами по себе. Смычок не перестает выводить грустные ноты, хотя душа моя просит радости. Что же касается богатства и красоты, то, как мне кажется, я занимаю в этом обществе не самое последнее место.

Мы вышли в сад. Вечер уже опустился на город, окрашивая все в милые моему сердцу тона.

— В нашем городе вы главный претендент в женихи, — усмехнулась она, а затем посерьезнела, — знаете, мне знаком один музыкант, который после своей игры погружается в глубокую печаль. Он мастерски играет на рояле, но его мелодия настолько трагична, что мало кто отважится слушать ее. Сердце разрывается на части, когда он начинает играть.

— Почему же так происходит? — мы оба сели на лавочку из кованого железа.

Послышался глубокий и печальный вздох. Она сложила руки на коленях и повернулась ко мне. Лица ее я разглядеть не мог, так как был уже поздний вечер, но я отчетливо видел блеск ее глаз.

— Я одна из немногих, кому он поверил свою мелодию. После долгого общения он признался мне, что ему очень больно играть. Это душевная боль, которая порой перерастает в физическую. Он говорит, что когда начинает играть, то весь мир вокруг преображается, становится совершенным. Все так прекрасно, что этот мир невозможно покинуть. Но как только он прекращает играть, то весь идеальный мир исчезает, уступая место обыденной реальности. Он заранее знает, что этому идеальному миру придет конец, оттого его мелодии всегда печальны. Именно поэтому он так редко играет. К сожалению, мне так и не удалось развеять его грусти. Вскоре после нашего знакомства он уехал к своему брату, я не видела его вот уже как два года. И знаете, в вас я вижу те же страдания. Мне кажется, что и вы испытываете муки, когда прекращаете играть.

Удивительно, но эта девушка сумела так быстро понять мою душу. Я был поражен этим открытием. Мои глаза смотрели на нее с изумлением. Внешне она, как и все графиньки: красивая внешность, манеры, игра на фортепиано, но от остальных ее отличают глаза. Эти полные чувства и ума глаза. Как бы это не звучало, но ее взгляд притягивал меня, окутывая своей голубизной.

— К сожалению, все ваши слова — горькая правда, я действительно страдаю. Только я не вижу совершенного мира, я вижу существ, которых нет на земле. Точнее, они есть, но, когда я играю, они приобретают совсем иные формы и обличия.

— Расскажите. Прошу, — ее глаза горели и требовали ответа.

Но я лишь покачал головой.

— Нет, Анна, я хотел бы сохранить это в тайне. Пусть мое безумство будет известно лишь мне.

Она отвела от меня взгляд и посмотрела в сторону дома, где сейчас все веселились и танцевали. Желание скрыть свое безумство — не порождение высокомерия и стремления создать вокруг себя ореол тайны. Если бы это было так. Я не хотел говорить никому о своих прекрасных царицах. Они являются только мне, а значит, знать о них должен только я.

— Я чувствую себя здесь совсем одинокой и чужой. И вот что странно. Вы мне чужим не кажитесь. Сначала, по словам сестры, я решила, что вы один из тех, кто своей музыкой обольщает женщин, поэтому так дерзко вела себя с вами. Простите мне мою грубость. Но когда вы начали играть, я увидела в вас творца, великого гения. Ваша музыка поразила меня до глубины души!

С легкой и самодовольной улыбкой я взглянул на нее. Она смотрела куда-то вдаль. Самодовольство вмиг слетело с меня, уступив место созерцательности. Как прекрасна она была в объятиях ночной природы. На небе сверкали звезды, находя отражение в ее глазах, что делало Анну почти неземной девушкой. Казалось, еще мгновение, и она преобразится как моя Мелодия. Появятся атласные одежды, и она начнет так же легко танцевать, даря мне свои жгучие взгляды. В тот момент она мне до боли напомнила мою Мелодию. Уже второй раз я нахожу в них некое сходство.

Легкий ветер касается нас, и она вздрагивает. Я понял, что слишком затянул с ответом.

— Вы выделяетесь из этой толпы. У вас прекрасные глаза, Анна. Это не комплимент, это сущая правда. Вы умны и душевны, в вас это видно! Не извиняйтесь за свою иронию, я этого вполне заслужил от столь возвышенной женщины, как вы. Общение с вами мне приятно, и я бы хотел продолжить его, но, к сожалению, уже поздно, мне пора возвращаться.

— Да, вы правы, — спохватилась она и встала с лавочки. Я поспешил сделать тоже самое.

Все вокруг было увито плющом. Кроны вековых деревьев приятно шумели у нас над головами, создавая атмосферу тайны. Повсюду были клумбы с роскошными цветами, выложенная камнем дорожка. Ветер касался ее волос, выбивая одну прядку. Как естественно она выглядела здесь, в саду, и как фальшиво она смотрелась в том зале. Эта девушка создана для природы, для жизни, для любви.

— Завтра моя сестра не намерена давать бал, но мне бы очень хотелось с вами встретиться и продолжить наш разговор. Приходите к нам днем, мы будем очень рады. Если вы не возражаете, то не могли бы завтра взять с собой скрипку. Я понимаю, сколько тяжело это для вас, но сыграйте для меня, прошу. Если хотите, я могу вам аккомпанировать на фортепиано.

— Мне это не составит труда. Я обязательно приеду к вам завтра днем, Анна. Мне будет приятно играть вместе с вами.

Она счастливо улыбнулась, и мы вернулись в дом. Я распрощался с княгиней Ольгой и вышел во двор. Мой ямщик тут же засуетился. Этим вечером я старался не смотреть в окно повозки. Мне было страшно, что ночь снова может пленить меня, и я испытаю то чувство утраты. Не хочу…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА 2. ОБВИНЕНИЕ

 

 

Гений человека всегда одновременно и его рок. Цвейг С.

 

 

 

Днем я поехал к Анне в гости. Отчего-то я жутко волновался и не знал, что сказать ей при встрече. Наш прошлый разговор был слишком откровенным для первого знакомства. Мои пальцы были холодными, я нервно касался своей скрипки. Дорога была ухабистой, это была неимоверная тряска! Я лихорадочно переводил взгляд с одного предмета на другой. Мне становилось то душно, то холодно. Когда я вышел из кареты, то, скорее всего, был похож на призрак. Анну сидела в саду, о чем мне доложили слуги. Что же, замечательно.

Их дом словно утопал в цветах. Они были повсюду. Плющи и виноград обвивали стены. Дорожки украшали клумбы с различными видами растений. Я бы и сказал, что это были за растения, но в жизни таких не видел! Восхитительный аромат обволакивал и погружал мысли в какую-то сладостную дремоту. Все здесь было прекрасно и гармонично, но прекраснее всех была девушка, к которой я шел, судорожно вдыхая воздух.

Анна сидела на скамье, читала с увлечением книгу. Повсюду слышалось пение птиц и шорох листвы. Небо было чистым и ясным, ветерок слегка обдувал лицо. Этот ветер придал мне уверенности. Дрожь в теле прошла, и я твердым шагом подошел к ней. Она вздрогнула. Чтение так увлекло ее, что Анна не заметила моего прихода. Затем девушка резко встала и улыбнулась мне.

— Добрый день, Мстислав, — сказала она, сияя улыбкой. Как прекрасны были ее глаза в свете солнечных лучей!

— Добрый день, Анна, — поклонившись, ответил я.

Мы обменялись формальными любезностями, так уж нас воспитали. Затем возникла неловкая пауза. Как я догадываюсь, это было, прежде всего, вызвано нашим откровенным разговором. Тогда нас сблизила и опьянила моя мелодия, а сейчас разум был трезв и холоден. Но, по-видимому, Анна все же смогла вернуть себе тот дух, который позволил ей вчера так откровенничать.

— Знаете, я не спала всю ночь. Я ждала этой встречи.

— Я польщен, — честно признался я, — как вы и просили, я снова готов сыграть для вас.

— Вы доставите мне большое удовольствие. Но скажите, вам это будет не в тягость? Совесть не дает мне покоя, я буду мучиться сама, если своим желанием заставлю страдать вас.

— Если вы будете рядом со мной, то страдания пройдут мимо меня, уверяю вас. Но я сыграю с одним условием.

Темные брови юной красавицы непонимающе нахмурились.

— Вы будете играть вместе со мной на фортепиано, вы обещали.

Она рассмеялась и согласилась.

— Тогда пройдемте в дом. Моей сестры сейчас здесь нет, она уехала к своей подруге. Нас никто не подслушает, будьте уверены.

Она привела меня в комнату, где я раньше не бывал. Оказалось, что Анна просто не хотела туда кого-то пускать. Здесь было фортепиано и множество книг. Комната была довольно просторной и светлой. В основном здесь были стеллажи с литературными творениями. Стоял небольшой чайный столик и пара кресел. Анна села на стул рядом с фортепиано и положила свои длинные тонкие пальцы на клавиши. Она выжидающе посмотрела на меня. Я бережно достал скрипку из футляра и положил ее на свое плечо. О, моя дорогая подруга! Каждый раз, когда я ее держу в своих руках, мной овладевают какието нежные чувства. Анна выжидающе смотрела на меня, некогда было предаваться мечтаниям.

— Начните первой, я продолжу, — предложил я.

Она кивнула мне и легко опустила пальцы на клавиши.

Звуки были печальными и грустными. Я сразу же узнал мою вчерашнюю мелодию. Улыбнувшись, я закрыл глаза и положил смычок на струны. Чудесная мелодия. Звуки лились из моей скрипки, как вода в роднике. Зря она говорила, что у нее самый обыкновенный талант. Ничего подобного! Она играла превосходно, кому об этом судить, как не мне? Ах, какое самодовольство. Я непременно должен заняться искоренением этого недуга. Мне казалось, что и Анна погрузилась в свой сладостный мир. Это вселило в меня некую светлую радость. Я снова забылся, но в этот раз я видел перед собой безмятежное лицо Анны. Открыв глаза, я увидел ее стройный силуэт, изящные плечи и милую легкую улыбку на нежно-розовых губах. Лицо было спокойным и гладким, она не сводила глаз с клавиш. Что-то трепетное пробудилось в моей душе, и мелодия приобрела другой оттенок. В ней звучала надежда и нежность. Она посмотрела на меня. В этот момент наши души были едины. Музыка соединяла нас. Я читал в ее глаза все, что ей довелось пережить. А она читала на моем лице тяготы и невзгоды моей жизни. Как чудесен был этот краткий миг. Сколько бы я отдал, чтобы продлить его! Показалось ли мне, или действительно в ее глазах слезы? Мне не дано этого знать, она быстро отвернула от меня лицо.

Я ощущал запах роз и меда. Странное сочетание. Мне казалось, что лепестки этого цветка плавными движениями падают на нее, образуя вокруг Анны ореол. Я не видел цветов, но они мне представлялись голубыми и нежными. Почему именно голубыми? Ведь таких не существует. Я не знаю, от чего это было так.

 Впервые за столь долгое время я не чувствовал боли, не ощущал этого терзающего чувства. На душе было так хорошо. Легко, легко… Кульминация приближалась, я чувствовал это. Я не знал, когда надо завершить мелодию, я это чувствовал. Грусть сменяется надеждой. Прекрасная мелодия. Такой она стала только благодаря Анне, благодаря этой восхитительной девушке.

Мелодия плавно затихла. Мне не хватало воздуха, я был потрясен. Анна преображалась во время музыки. Как я этого не заметил вчера? Ее щеки раскраснелись, а глаза блестели как у дикого зверя. Она посмотрела на меня. Чего только не выражал ее взгляд! Он проникал в самые глубины моего сердца и подчинял себе. Что со мной такое? Я никогда раньше не испытывал таких чувств.

Анна встала со стульчика около фортепиано и подошла ко мне.

— Невероятно, — сказала она осевшим голосом, — но сегодня вы играли еще прекраснее, чем вчера. Я потрясена до глубины души и не могу найти слов, которые бы выразили мое состояние.

Это был очень интимный момент. Музыка оголяет тебя, показывает, каков ты есть, какова твоя душа. Обнажив перед человеком свою душу однажды, вы станете верными друзьями навсегда. Именно поэтому я никогда раньше себе такого не позволял. Скорее всего Анна просто внушила мне доверие. Да, я стал ей доверять. Поразительно, ведь мы знакомы один день! Я никогда и ни с кем не чувствовал такой близости, как с ней.

После нашего дуэта мы вышли на свежий воздух, чтобы охладиться.

Я никогда не забуду эту долгую прогулку по саду. Мы просто шли рядом и молчали. И это не было тяжело — молчать, это было неким наслаждением. Я получал удовольствие от пения птиц, ее мирного дыхания, стука моего сердца, тихих шагов, переливов ручейка. Все это вселяло в меня такую гармонию, какой я никогда не испытывал. Я был спокоен и счастлив. Действительно счастлив. Я ощущал в себе эту невесомую дымку души, которая светилась ярким цветом, наполняя меня радостью.

Мы встретили вместе с ней закат. Он казался мне в сто раз прекраснее, потому что я видел его отражение в глаза Анны. В этих небесно-голубых глазах.

В ней я читал то же самое тихое спокойствие и счастье. Каждый раз, когда мне хотелось ее позвать по имени, я ощущал терпкий и сладкий вкус меда на устах. Не смея к ней прикоснуться, я лишь изредка смотрел на нее, наслаждаясь белизной ее кожи и глубиной глаз.

В этот вечер я повсюду ощущал запах ладана. Святость. Вокруг меня царила святость.

***

Несколько дней я не писал ничего нового в дневник. А произошло за эти ничтожные четыре дня слишком много!

На следующий день я снова приехал к Анне. Мы просто гуляли, предавались музыке, обсуждали наши любимые книги, стихотворения, цвета, черты людского характера — одним словом все, что приходило нам в голову. Во время нашей игры она пела. Всего несколько раз. Конечно, я встречал девушек с голосом чудесней ангельского, но именно ее голос казался мне самым прекрасным на земле. Когда нам казалось, что никто нас не слышит, княгиня Ольга ворвалась в наше тайное убежище. Ее глаза были удивленно распахнуты, она вся так и трепетала. Княгиня начала нас уговаривать сыграть перед гостями. Поначалу мы долго не соглашались, оправдывая это тем, что у нас вместе играть плохо получается.  На самом деле нам просто хотелось сохранить это в тайне. Наш маленький секрет. Именно он делал нас ближе друг к другу. Но в итоге нам пришлось согласиться. Как я об этом жалею сейчас!

В этот вечер гости в доме княгини были потрясены. Они все ликовали и просили продолжить нас играть. Нам это уже начало нравится, игра доставляла удовольствие, мы не обращали внимания на вздохи и хвалу толпы. Нам хватало кратких взглядов друг на друга.

Все это происходило в большом зале, куда днем перенесли фортепиано. Людей было много, скорее всего это княгиня всех оповестила.

В один момент какая-то незнакомая мне дама попросила сыграть исключительно на скрипке. На мой взгляд, это должно было оскорбить Анну, но она добродушно улыбнулась без тени обиды, сказав мне:

— Мне бы тоже этого хотелось.

Из-за этих слов я и сыграл ту самую мелодию! ^*[6]

Я сам не понимаю, чего хотел добиться той бешенной в начале и спокойной впоследствии мелодией. Я думал лишь о том, как я был бы счастлив, будучи вместе с Анной.

Мелодия сорвалась в один момент с моих струн и начала свой безумный танец. Она проносилась вихрем в умах слушающих, но я не мог понять, чего она от них хочет.

Такая властная и манящая, ей невозможно было сопротивляться. Своими хрупкими пальчиками она касалась лиц присутствующих, подчиняя своей воле. Как горели ее глаза! Как красиво и изящно улыбались губы, полные страсти.

Есть много слов-синонимов к ней, но ни одно из них полностью не раскроет сути. Столько томления и неги в движениях... Моя, только моя Мелодия.

Когда я прекратил играть, повисла тишина. Я в недоумении обвел глазами слушателей. Лица мужчин были как всегда суровы и непроницаемы, но что случилось с женщинами? Когда в них поселился этот порок страсти? Я с ужасом смотрел на то, чему был виновником. Лица девушек пылали румянцем, некоторые кусали свои губы, другие вздыхали чаще, чем надо, третьи прикрывали

лицо веером, но все смотрели на меня как голодные звери на мясо. Что сотворила моя Мелодия? Эта песня предназначалась только Анне, и заключались в песне мои нежные чувства, а не эта похоть на лицах дам! Я в страхе взглянул на Анну. К моему счастью, лицо ее не было затуманено страстью, но глаза смотрели с особой лаской, а губы улыбались особенно мило… Именно этот взгляд заставил меня позабыть о том, что я сотворил, раскрывая свою душу.

Но мне пришлось об этом вспомнить. В этот вечер я снова играл, но уже не с той пылкостью. Девушки стали еще назойливее, я не предал этому должного значения. Уехал я в прекрасном настроении, не подозревая ни о чем. Кто мог подумать, что уже в те минуты кто-то пустил слух, что я демон в людском обличии?

Моя скрипка услаждала слух прекрасных дев и в последующие два вечера. Я заметил, что мужчины на меня грозно поглядывали: кто-то со злостью, кто-то с негодованием, кто-то с подозрением. Я пытался найти причину этого и не мог. И вот наступил сегодняшний день.

Я как всегда пришел на бал. Со всеми обходился любезно, особое внимание уделяя моей прекрасной музе. Мы с Анной договорились встретиться в саду в десять часов вечера и прогуляться, отдохнуть от этой шумной толпы. Я вышел за некоторое время до назначенной встречи. Не знаю, что было бы для меня лучше, опоздать или все же услышать то, что обо мне говорили. Но к делу. Я вовсе не собирался подслушивать разговор кого-то, это неприлично для дворянина. Я мечтал о встрече с Анной, как вдруг услышал это.

— А скрипач то этот каков, а? — вскрикнул какой-то мужчина, сидящий на скамье в тени плюща. Это растение очень удачно скрывало меня от глаз сидевших.

Я остановился на несколько секунд, не зная, что лучше сделать.

— Будь моя воля, я был его пристрелил, ей Богу!

— Вы так категоричны, капитан Шаталов, — послышался низкий благородный голос, и тут же в ответ ему бас:

— Я бы на тебя посмотрел, будь ты женат.

— Возможно, вы правы.

— Чертяка! Как он посмел? Нет, он скорее всего действительно демон во плоти! Посмотри, что он сотворил с нашими девками. Они все с ума посходили. Я жену побил, так она присмирела, а дочка ни в какую. Говорит: «Люблю я его, хоть режь, папенька!». А мне что делать прикажешь? Не нравится он мне, ох, как не нравится. Чует душа моя недоброе, чует. Он этой скрипкой последних мозгов наших жен и дочек лишил! Чертяка, как есть чертяка! Видать, так хорошо и пиликает оттого, что душу бесу продал.

— Как знать, как знать.

Я вспоминаю эти слова, и мне дурно становится. Меня переполнила в тот момент такая злоба, что я стоять на ногах не мог, в глазах все помутнело, я до боли сжал зубы. Не я виноват в том, что жены их не любят, а дочери ни во что не ставят слово отца! Может, на что-то и повлияла моя скрипка, но обвинять меня в столь гнусных вещах? Как он посмел сказать то, что я играю только потому, что дьяволу душу продал? Я столько сил вложил, столько трудов и стараний, чтобы плавно выводить ноты, играя на всех струнах сердца человеческого! А он обвиняет меня в таком? Многие годы я днями и ночами разучивал ноты, ошибался и начинал сначала. Порой доходя до нервных срывов, когда у меня не получалось что-либо сыграть правильно.

Я не мог сдержать подобной обиды. Мне не давала гордость и жажда справедливости. Я вышел из тени кустов, гневно глядя на этих двух господ. Они даже в лице переменились, когда увидели меня. Один из них, как я потом узнал — капитан, побагровел, его брови сошлись на переносице, а губы открылись, являя миру мелкие кривые зубы. Другой мужчина был довольно молод и приятен на вид. В его глазах читалось удивление и в какой-то мере стыд.

Силюсь вспомнить сейчас слова, которые сказал ему, но моя память меня подводит. Я сильно нервничал. Но это не было нерешительностью. Я был глубоко возмущен такими словами и никак не мог смирить своего гнева.

Была бы у меня перчатка, я бы бросил ее ему в лицо! Но, помнится мне, в конце своей речи, в которой я говорил о его низком поведении и клевете, я гордо и твердо сказал:

— Я вызываю вас на дуэль.

Капитан нервно облизал губы, отчего мне стало неприятно и мерзко. Он дрожал, когда соглашался на это. Я заверил его, что завтра к нему придет мой секундант, и они условятся о проведении дуэли. На этих словах я ушел. Встретив Анну, я спешно сказал ей, что мне срочно нужно идти домой. Она просила меня объяснить, что случилось, но я не хотел ей этого говорить. Я знал, что мои слова разобьют ей сердце прежде времени. В ее глазах я читал беспокойство, но, увы, ничего не мог с этим поделать.

***

Николай согласился быть моим секундантом. Он пытался отговорить меня, но все было тщетно. Я был неколебим в своем решении. С печальным взглядом он отправился к капитану и его секунданту, которым, скорее всего, будет тот самый молодой человек, его собеседник. Елизавета утром зашла ко мне. Брат ей все рассказал перед отъездом. Она была подавлена и мрачна. Некоторое время мы просто сидели, не глядя друг на друга.

Странно, я был абсолютно спокоен, заранее зная, что победа останется за мной. Но Елизавета, кажется, не разделяла моего мнения. В ее глазах вдруг появились слезы, стекая мелкими бриллиантами по лицу, капая на ее прекрасные руки. Мое сердце сжалось. Как много девичьих сердец страдает из-за меня! А ведь я не имею на то никакого положительного права. Я подошел к ней и опустился на одно колено, стараясь успокоить. Слезки все катились по ее милым розовым щечкам, а пухлые губки кривились от рыданий. Я умолял ее не плакать, на что она мне ответила:

— Как мне не плакать? Возможно, завтра утром земля лишится талантливейшего человека. Вы гений, Мстислав, истинный гений, я не преувеличиваю! Вы мастер своего дела. Неужели вы не понимаете, какая это огромная потеря, если вы погибнете? Дорогой мой, прошу вас, откажитесь от дуэли! Кто же будет мне играть, если вас не станет?

Мы еще долго сидели вместе. Слезы так и катились по ее маленькому личику. Именно сейчас мне все казалось прекрасным и поразительно живым.

Через несколько часов вернулся Николай. Увидев сестру, он нахмурился и попросил ее выйти. Елизавета, к тому времени уже переставшая плакать, спешно покинула нас. Николай сел в кресло, напротив. Сначала он молчал, что-то обдумывая, а я не сводил с него глаз.

— Первым стрелять будешь ты, — наконец сказал он, — я добился этого с большим трудом. Первый выстрел может стать и последним. Однако сошлись на том, что оскорбленное лицо должно стрелять первым. Расходиться будете на 20 шагов. Распорядителя и врача они найдут сами. Дуэль состоится завтра через час после рассвета.

Я молча выслушал это, изредка кивая головой. Мы не смотрели друг на друга, но чувствовали напряжение между нами.

— Ты так и не передумал? — спросил он.

— Нет.

— Я так и знал, — сказал он и, поднявшись, вышел из комнаты.

Боже, как же мне сейчас было тяжело! Друзья покинули меня, а я так в них нуждался.

***

За ужином все молчали. Гнетущая тишина вызывала у меня непонятный страх и напряженность. Елизавета почти ничего не ела. Я слышал, как она весь день молилась и просила Бога помиловать меня. Я надеюсь, что ее молитвы помогут мне в решающую минуту. Даже сидя за столом, она шевелила губами, что было ей совсем не свойственно. Николай был угрюм, его брови были низко опущены на глаза. На душе у меня становилось тоскливо и невыносимо больно, одиноко. Будь во мне меньше воли, я бы и сам заплакал как Елизавета. Но я мужчина, дворянин. Поэтому на моем лице всегда должна присутствовать маска непроницаемости.

***

Господи! Мои мысли путаются, и руки до сих пор дрожат!

Я остался жив! Я бросаю перо и вновь за него берусь, никак не могу связать мысли воедино, так я взволнован!

Я и Николай прибыли на место дуэли несколько раньше, чем полагалось. Мы с ним так не перемолвились и словом. Я его понимаю, я вел бы себя так же.

Рассвет мне казался особенно прекрасным в эти мгновения. Я ощущал себя свободным, отрешенным от этого мира. В этот миг я был один. Весь мир простирался передо мной, необъятный и прекрасный. Я мог постичь его.

Небо мирно двигалось над головой, а солнечных лучей становилось все больше и больше. Их золотой блеск застилал мне глаза, заставлял отводить взгляд. Мне казалось, что солнце проходит сквозь меня. Я чувствовал себя чем-то маленьким и незначительным и в то же время чем-то огромным. Все живое говорило со мной, отвечало на мои мысли. Я слышал тайны мироздания, шепот таинственных существ.

Я вмещал в себе целую вселенную, которая разрывала меня изнутри. Там были сады, все вокруг было зеленым от листьев деревьев и травы, голубым от водопадов и рек. Ах, какие там были водопады! Как они шумели и искрились, брызги танцевали, падая мне на лицо и ладони. Шум воды, мощный поток, шелест листьев, хруст треснувшей под ногой ветки, пение пташки, встречающей рассвет, и вечное, вечное солнце в ореоле белых пушистых облаков.

Жидкие оранжевые капли росы стекали по стеблям цветов, листьев. Красные отблески слепили мне глаза.

Я смог бы еще многое увидеть в эти секунды, но звук приближающейся повозки разорвал эту неосязаемую связь между мной и миром.

Тройка коней остановилась недалеко от нас с Николаем. Кони в нашей упряжи фыркнули, пару раз стукнув копытом по земле.

Первым вышел капитан Шаталов. Он был очень бледен и неопрятен в одежде. Глаза беспокойно бегали с одного предмета на другой, он несколько раз поправил воротник, шаги его были неуверенные, нервные. За ним вышел второй молодой человек, которого я тогда видел в саду. Как мне сказал Николай, это был граф Кузнецов. Лицо его не выражало беспокойства и каких-либо еще эмоций. Он спокойно обвел глазами присутствующих и сдержанно кивнул в знак приветствия. Я последовал его примеру, в конце концов, это человек меня ни в чем не обвинял. За ними из повозки вышли врач и распорядитель. Эти люди были мне совершенно незнакомы, я ведь в этом городе был совсем недавно.

Мы все дружно поклонились друг другу. Я гневно смотрел на капитана, а он с неприязнью на меня. Граф взял на себя инициативу и предложил решить дело мирным способом. Это была святая обязанность секунданта.

— Никогда, — ясно и коротко ответил я. К чему были нужны иные слова?

Капитан нахмурился еще больше, брови его почти соприкасались.

Вздохнув, граф зачитал нам все пункты проведения дуэли. Все это время мы с капитаном не смотрели друг на друга, наша неприязнь была глубоко взаимной.

Я взглянул на Николая, он уже не был так сердит, но в его глазах читалось отчаяние. Он считает меня лучшим другом, а я самовольно иду на смерть.

Но вот я и капитан стоим друг напротив друга. В наших руках зажаты револьверы, взгляд суров и неколебим. Распорядитель посмотрел на нас и громко крикнул:

— Стреляй!

Я стрелял первым. Мне доводилось это делать раньше, но стрелять в живого человека оказалось страшно тяжело! Мне не хотелось его убивать. Он оскорбил меня, но это живая душа! Она бесценна. Как я могу посягнуть на ее существование в этом мире?

Но сдаться было нельзя.

Я поднял руку и взвел курок. Я увидел рядом свою Мелодию. Она неотрывно смотрела на клеветника, прожигая его взглядом.

Раздался оглушительный выстрел, моя рука содрогнулась от мощи удара. Несколько мгновений я боялся перевести взгляд на Шаталова. Мне не хотелось знать, что с ним.

Послышались стоны. Значит, я ранил его. Посмотрев, я увидел, что капитан ранен в плечо. К нему уже спешил доктор со своей огромной сумкой. Я перевел взгляд на Николая, часто дыша. Он мне кивнул в знак поддержки. Я набрался решимости. Теперь предстоит очередь капитана стрелять. Мои руки задрожали. Что не говори, но смерти боится каждый.

Я ждал около десяти минут, хотя для меня самого они показались целой вечностью. Вот капитан поднялся с земли, глядя мне прямо в глаза. Он не мог поднять правую руку, поэтому пришлось стрелять из левой. Я не обольщал себя надеждой, что он промахнется. Многие капитаны хорошо стреляют из обеих рук.

Не в силах выдержать напряжения, я предпочел смотреть на небо над головой Шаталова. Секунды тянулись очень медленно. Одна, две, три… Что же он не стреляет?

— Стреляй!

В моих ушах загремел гром, когда раздался выстрел. Все мое тело содрогнулось. Но я не ощутил боли. С легким испугом я опустил глаза на свое тело. Раны нет. Я остался жив.

Детская радость заполнила всю мою душу! Какое это счастье, остаться живым и видеть это мирное чистое небо!

Взгляд капитана был удрученным. Не знаю, чего в нем было больше: сожаления или облегчения. Мы неотрывно смотрели друг на друга. Это уже не было взглядом неприязни, это было чем-то другим, чем-то похожим на признание друг друга.

Николай выступил вперед и сказал:

— Первая кровь была пролита. Мстислав, смоет ли это обиду, нанесенную вам, или вы желаете продолжить дуэль?

Я всмотрелся в лицо капитана. Он хотел жить ничуть не меньше меня. И возможно он также смотрел на небо, когда я поднял руку для выстрела. Мы все одинаковые, все хотим жить. У него была жена и дочь. Разве я мог лишить их отца и мужа? Никогда. Наши взгляды встретились, мы поняли друг друга без слов.

— Мне будет этого достаточно, если капитан Шаталов заберет свои слова и поклянется больше не выдвигать подобных обвинений в мою сторону.

Капитан сухо кивнул и ответил:

— Прошу простить мне мою выходку, сударь. Клянусь больше не сомневаться в вашей репутации.

На этом мы разошлись, условившись, что все произошедшее останется в глубочайшей тайне. Уже в повозке Николай радостно обнимал меня, целовал в обе щеки и смеялся. Я отвечал ему тем же. Исход дуэли был очень удачным. Меня переполняло счастье, улыбка не сходила с моего лица. Я остался жив!

ГЛАВА 3. ОТЧАЯНИЕ

 

 

Любое проклятье - это дар,

любой дар - это проклятье.

 

 

 

С тех пор прошло уже несколько дней. Эйфория улетучилась, меня стали все чаще посещать беспокойные мысли. Я знаю, не только капитан Шаталов так думал обо мне. Наверняка, в городе есть и другие. Для женщин я божество, а для мужчин демон. Только самые близкие продолжали видеть во мне человека.

Когда мы приехали с дуэли, Елизавета бросилась ко мне и начала крепко обнимать. Это было самым ценным подарком. Весь вечер мы провели втроем, весело разговаривая, шутя, смеясь. Около восьми часов я уединился в свою комнату, чтобы написать Анне письмо. Я чувствовал, что она волнуется из-за меня. В этом письме я сознался ей в дуэли, в ее причинах и последствиях.

Поставив печать, я отдал письмо своему ямщику. Самый надежный почтальон: читать не умеет, а выпьет, только когда письмо доставит.

Когда он вернулся, я дал ему несколько монет, а он вручил мне письмо от Анны.

«Ах, дорогой мой Мстислав! Я места себе не находила, переживая за вас. Вы так спешно покинули бал, что я даже и не знала, что думать по этому поводу. Я никак не могла найти этому объяснения. Ведь до того, как вы вышли в сад, вы были в прекрасном настроении. И поведение капитана меня тоже насторожило, он уехал сразу после вас, теперь я знаю этому причину. Мстислав, как же можно было так рисковать своей жизнью? Вы, верно, считаете, что о вас никто не будет сожалеть? Вы не подумали, сколько сердец могло навсегда разбиться с вашей смертью? Неужели мои чувства так мало для вас значат? Вы должны поклясться, что больше никогда не сделаете такой глупости!

Ваша музыка очаровательна, но эти сплетни беспочвенны, я боюсь даже думать, кто мог так опорочить вас. Вы никому не сделали ничего дурного в этом городе. Я крайне возмущена такими последствиями. Наверняка, вы больше не приедете к нам на бал и не пожелаете играть для гостей. Я пойму ваше решение. Но мы непременно должны с вами встретиться!

С любовью,

Ваша Анна»

Всего несколько строк, а сколько я чувствую в них тепла и заботы! Она права, мы должны встретиться. Я должен с ней попрощаться. В этом городе мне больше нет места, я не могу вызвать на дуэль всех мужчин! Мне лучше уехать отсюда и больше здесь не появляться! Еще вчера я решил, что уеду жить к тетке. Она давно звала меня.

С Анной мы встретились на следующий день, уже ближе к вечеру. Елизавета и Николай сначала сидели вместе с нами в гостиной. Беседа была поверхностной и непринужденной, о дуэли никто не упоминал. Когда все светские темы были исчерпаны, Николай и Елизавета предпочли уйти и оставить нас с Анной наедине.

Повисло неловкое молчание, мы не знали, как начать разговор. Она поглядывала на меня из полуопущенных ресниц, я кидал на нее быстрые взгляды, не смея долго задерживать свой взор. Набравшись решимости, я заговорил первым:

— Я решил уехать из этого города.

Она резко вскинула голову и пронзительно посмотрела на меня. Не могу сказать, чего было в ее взгляде больше. Создалось впечатление, что я нанес ей пощечину: в глазах появились слезы, губы дрогнули, все тело содрогнулось. Я почувствовал глубочайшую вину в своем сердце за то, что причиняю такую боль. Видит Бог, я не хотел этого!

— Мстислав, — шепчет она слегка обиженным тоном.

Я отвожу глаза, мне невыразимо стыдно!

— Простите меня. Но я больше не могу находиться в этом городе, меня душит созданная атмосфера. Весь свет считает меня или колдуном, или кутилой. А я ни то, ни другое. Вы ведь знаете меня лучше остальных, несмотря на то, что мы знакомы совсем недавно. Вы смогли почувствовать меня и мою Музу, вы первая! Но даже ради вас я не могу остаться здесь. Эти сплетни давят на меня, не дают мне спокойно жить. Моя честь норовит найти справедливости. Но согласитесь, я не могу вызывать на дуэль всех, кто поверил этим сказкам. Уехать из этого места — лучшее решение. Я прошу вас не отговаривать меня, дорогая Анна. Вы мне бесконечно дороги, я ценю вашу дружбу и нежные чувства ко мне, но вынужден покинуть вас.

Она встала с кресла и стрелой метнулась ко мне. Я стоял около камина. Она вскинула подбородок и сказала мне:

— Заберите с собой и меня. Я задыхаюсь здесь! — в голосе ее звучали отчаяние и мольба.

Я отрицательно покачал головой.

— Я могу вас забрать только как жену, но вы не являетесь мне таковой, и вряд ли ею будете. Вы мне слишком дороги, чтобы я так портил вам жизнь.

— Чем же вы мне ее испортите? — слезы рвались наружу, — если вам так необходимо это знать — я люблю вас! Не покидайте меня!

Она цеплялась своими тонкими пальчиками за мой жилет, а ее голубые глаза были полны слез. Я положил свои руки поверх ее ладоней, прижимая их к себе.

— Милая Анна, — прошептал я спокойно, — ваши слова очень много значат для меня. Я тоже в вас влюблен. Но это совсем иная любовь. Так истинный знаток искусства любит Мону Лизу. Он восхищается ею как божеством, готовый пасть перед ней на колени. И прелесть всей этой любви как раз в том, что Мона Лиза недосягаема. Знаю, мои слова ужасны. Я не сомневаюсь, вы стали бы прекрасной женой, но я не могу отважиться на такой шаг, вы слишком дороги мне.

Слезы все-таки потекли по ее щекам. Как мне было отчаянно больно и грустно, что я причиняю ей такие страдания.

Записывая сейчас это все в дневник, я снова чувствую эту жуткую боль в своей груди. Моя милая Анна, сможешь ли ты простить мне твои слезы? Я не могу взять ее в жены просто потому, что не могу позволить божеству стать частью чего-то земного. Я не врал Анне, я был честен. И моя правда разбила ее сердце. Дай Бог, что бы нашелся в жизни этой прелестной девушки человек, который был бы ее достоин, потому что я не имею никакого права на ее любовь.

***

Пишу краткую заметку, пока мои вещи грузят в карету. Мы с Анной больше не виделись, не писали друг другу писем. Елизавета и Николай старались не упоминать при мне ее имени, ничего не спрашивали о ней. Я был им за это благодарен. В сердце моем поселилась тоска и горечь, даже Муза не могла меня утешить. Но и сейчас я остался верен своему решению.

***

Какое странное явление произошло со мной этой ночью!

Я уехал к тетке вчера еще рано утром. Дорога была дальняя, я знал, что мне придется где-нибудь сделать остановку. И вот, когда уже начало смеркаться, мы увидели впереди деревеньку. Ямщик нашел дом, где нас с ним приняли. Я дал семейству несколько монет за ночлег и еду. Уже поздно вечером услышал, как за домом собрались молодые ребята. Они разожгли костер, судя по запаху, начали печь картошку, играть на самодельных дудочках и балалайках. Хозяйка принесла мне в мою скромную маленькую комнатку еду и сказала:

— Вы бы сударь сходили к нашим ребятам, коли не брезгуете, повеселились бы тоже. Гляжу, у вас тоже балалайка какая-то имеется?

Я снисходительно улыбнулся и решил, что было бы интересно сходить к ним. Поужинав, я вынул скрипку из футляра и вышел на улицу. Кровь забурлила во мне, когда я увидел красные языки огня. Вместе с голосами парней раздавался девичий звонкий смех. Подойдя к ним, я поприветствовал всех и попросил разрешения присоединиться к ним. Приняли меня весьма радушно, хотя и поглядывали на меня с сомнением. Нечасто дворянин снисходит к их обществу. Но по мне, они такие же люди, как и я сам.

Я быстро освоился среди них. Они спрашивали — я отвечал, и наоборот. Один из ребят предложил мне сыграть вместе со всеми. Я был не против. В груди чувствовалось что-то эфемерное, так обычно бывает перед великим событием в жизни.

Моя игра началась, тихая и спокойная. Она не выражала моих эмоций, просто была красива. Все восприняли ее, один паренек начал играть на флейте.

Чем дольше я играл, тем больше мне казалось, что я падаю в бездну. Тьма засасывала меня - не выбраться. На середине мелодии я прервался. На меня удивленно посмотрели, переставая играть. Виновато улыбнувшись, я ответил на их немой вопрос:

— Позвольте, я сыграю один.

Они все непонимающе пожали плечами, соглашаясь. Положив свою драгоценную подругу на плечо, я сосредоточился. Мелодия назойливо крутилась в моей голове.

Закрыв глаза, я начал свою игру. И только тогда действительно зазвучала музыка моей души.^[7]

Во время игры мне вспомнились слова капитана Шаталова.

Моя скрипка от дьявола? Я, исходя из его обвинений, умею манипулировать людьми? Мне даже смешно стало, но я решил проверить.

Не открывая глаза, я попытался еще глубже прочувствовать свою мелодию. Получилось. Эта прекрасная девушка вновь появилась передо мной. Мелодия, моя дорогая, любимая. Я играю для тебя, только для тебя.

Интуитивно я чувствовал ее танец. Костер разгорелся жарче, снопы искр взлетали до неба, когда она проносилась мимо. Мелодия несла с собой очарование и желание жизни восходящего солнца. Ей нравилось играть с этими людьми, она к каждому заглядывала в глаза, касалась их лиц, манила за собой. Как же моя Мелодия была счастлива, что я снова выпустил ее на волю! Она бегала вокруг костра, совсем как обычная деревенская девушка. Звала его по имени, прыгала через него… А я был очарован ею.

Перестав играть, я открыл глаза. В лицах собравшихся я читал недоумение. Одна девушка вдруг посмотрела на меня с таким испугом, что мне самому стало не по себе. Неужели, я смог что-то затронуть в их душах? Конечно, скрипка всегда вызывает определенные эмоции. Но не страх. Не понимая, что происходит, я смотрел по сторонам. Все они были озадачены, переглядывались и быстро отводили глаза, словно в этом было что-то постыдное. Что им нашептала моя Мелодия? Я терялся в догадках, но все казалось мне абсурдным и лживым.

Я понял одно. Своей игрой я высвобождаю такую силу, которая способна влиять на сердца людей.

 

***

В какое унылое место меня занесло.

Тетка моя давно уже потеряла всю свою молодость, разменяв ее на скупость и сухость. Встречая меня, она старалась быть счастливой. Но отчего-то в ее лице я читал скорбь и печаль. Вряд ли ей так не понравился мой приезд. Наверняка, что-то у нее случилось. И это действительно оказалось так. Три недели назад умер ее старший сын. Горе не отпускало ее ни на минуту. Я часто слышал, как она молилась о его душе. Тетка засыпала прямо на полу, не вставая с колен. Часто слуги будили ее. Несколько раз я переносил ее с пола на кровать. Она всегда была полностью изможденной, с заплаканным лицом. Мне было очень жаль эту милую некогда женщину. Вот так жизнь сломала ее. Как сухую ветку. Просто сжала в своих руках — и сломала.

Подруги к ней совсем не приходили. Сама она говорила об этом так: «Они ходили ко мне и утешали. А когда поняли, что я их не слушаю, просто перестали ходить». Разве это подруги?

Город мне отчего-то казался мертвым. Куда не кинь глаза — все серое. Деревья поникшие, трава жухлая, лица людей кислые и неприятные, небо пасмурное, дома перекосившиеся и невзрачные. Тошнотворное отвращение сдавило мне горло уже на третий день пребывания здесь. Несомненно, мой приезд вызвал волну дискуссий и обсуждений. Многие дамы так и норовили пройти мимо теткиного дома, плавно вышагивая, роняя платок со своими инициалами. Какая невинность.

Куда бы я не пошел в этом городишке, всюду натыкался на серые здания, мрачные плиты, темные стены с облупившейся краской. Я чувствовал себя в клетке, в заточении. И понимал — этим людям отсюда не сбежать, да и самому не стоит здесь находиться долго, иначе станешь таким же, как и они — безвольным рабом темного существования.

Люди казались мне больными и обреченными. В каждом лице я видел смерть. Они никогда и не жили, я в этом уверен.

Хотя откуда мне знать, что такое жизнь? Я и сам не жил еще.

 

***

Я не успел уехать из этого города. Он поглотил меня.

Вот уже как три месяца я ничего не записывал в дневник. Нечего было писать. Жизнь моя текла очень скучно и размеренно. По утрам вставал, одевался, беседовал со своей тётушкой о погоде. Кстати, неприлично с моей стороны так ни разу не упомянуть ее имени. Авдотья Михайловна, так ее зовут. Понемногу боль утраты покидала ее. Она старалась занять себя всеми возможными делами, чтобы забыться. А сейчас этого уже и не требовалось — смирилась. Днем я в основном читал книги из ее небольшой библиотеки. Хотя, сказать «небольшой» неправильно. В ее доме находилось книг больше чем во всех остальных домах этого города. В общей сложности их было триста пятьдесят семь. А с каким трепетом она к ним относилась! Бывает, просто возьмет книгу в руки и смотрит на нее, не отрываясь. Но какими глазами она смотрит, с какой нежностью гладит шероховатую поверхность! А когда она их открывает, со стороны кажется, что Авдотья Михайловна открывает сокровищницу: глаза нетерпеливо бегают по строчкам, губы дрожат. Я никогда раньше не встречал такой любви к книгам.

После завтрака я обычно совершал прогулку по городу. Вежливо со всеми здоровался, мне отвечали тем же, иногда приглашали к себе. Пару раз я все же побывал в домах, куда меня так упорно звали. Светские беседы, пустая болтовня, больше ничего. Каждая мамочка норовила узнать мое денежное состояние, а узнав, что я вполне богат, спешила рассказать какая у нее замечательная старшая дочь, как она красиво поет и играет на пианино, как она хороша собой и какая у нее нежная кожа. Невероятно, но в каждом доме мне говорили одно и то же. Даже смешно стало в какой-то момент. Когда я это понял, то стал еще чаще принимать приглашения. Мне не терпелось увидеть хоть одну семью, где не было бы этих торгов. Но таких семей не было, а возможно меня туда всего-навсего никто не приглашал.

Вечер мой проходил довольно скучно. Я убивал его чтением научных книг, которые взял с собой. Очень надоедливое занятие, но оно хорошо убивало время.

И вот спустя три месяца такой жизни я взял в руки скрипку. Это правда, я не брал ее в руки с тех пор, как повлиял своей игрой на души тех деревенских людей. Мне было страшно снова играть. Я боялся тех последствий, которые могли произойти. Еще я не хотел, чтобы кто-то из здешних знал об этом моем увлечении. Я ведь не знаю, как бы мою игру восприняли здесь. Но я безумно скучал по своей Мелодии, по ее танцам и песням.

И вот сегодня я на это решился.

Я играл очень долго, не останавливаясь. Но она так и не пришла ко мне. Руки мои дрожали, мелодия стала походить на ужасный вой дикого зверя. Боже, что это за звуки? Никогда до этого момента моя скрипка не рождала такого уродства. Бессильно я опустился на кровать, не в состоянии примириться с действительностью. Со мной что-то случилось за эти три месяца. Неужели из-за такого перерыва во времени я перестал чувствовать свою скрипку и мелодию? Или же этот город так повлиял на меня? Я потерял свой талант, играл как обычный проходимец. Как мне больно об этом говорить! Моя Муза отвернулась от меня. Я обидел ее.

Вспомнилась Анна. Ее я не просто обидел, а оскорбил, унизил. Она мне открыла свою душу, призналась в любви, а я, черствое чудовище, отверг ее сердечные излияния. В какой-то момент мне хотелось взять ее с собой, но... Но я не готов связать себя узами брака, не готов всего себя посвятить одному человеку.

***

Мне хочется покончить с жизнью самоубийством.

Прошло около месяца с моей последней записи. Я так и не нашел своего вдохновения.

Сколько бесплодных часов прошло в поиске моей Музы, я не знаю. Бессилие и отчаяние волной накатывали на меня. Подолгу я просто сидел на кровати, глядя в пустоту, не думая ни о чем. На обычные вопросы тети отвечал невпопад, она начала волноваться, что еще больше нервировало меня. Я был взвинчен. Взгляд бегал с одного предмета на другой, мысли ни на чем не задерживались. Я чувствовал себя абсолютно пустым и разбитым. Мне не хотелось есть, я не чувствовал вкуса. Мне не хотелось спать, я видел одни кошмары. Мне не хотелось видеть людей, они раздражали. Я сидел в своей комнате, как в своей собственной клетке.

Однажды ночью я пошел в поле, надеясь, что ночь сможет помочь мне. Тщетно. Я не смог увидеть ни Ночи, ни Мелодии. Они были немы ко мне, как я не пытался докричаться до них. Стоя посередине поля со скрипкой в руке, я рыдал. Как бы это ни было стыдно, но я рыдал. Отчаяние во мне кипело, именно тогда я захотел умереть.

С тех пор я почти каждую ночь ходил в поле, в надежде, что озарение снизойдет на меня. Авдотья Михайловна стала замечать это. Но она ничего не говорила, лишь с непониманием смотрела на меня. Но мне было все равно, я искал мою Музу.

В город я больше не ходил, поэтому и не мог знать, что там происходит. А оказалось вот что: у многих людей завял урожай. Каждую ночь у кого-то что-то происходило: дохли куры, пропадал овес, коровы начинали внезапно мычать, а лошади бить копытами землю, собаки бешено лаяли на кого-то невидимого в темноту. Сейчас мне кажется, что это опять сотворил я, хоть и сомневаюсь в этом. Как из-за моей игры у кого-то мог пропасть овес и завянуть урожай?

Но люди решили иначе. Как-то раз тетка зашла ко мне утром, когда я уже пришел домой. Она толкнула меня в плечо — я уже спал несколько часов.

— Мстислав, вставай! Тебе срочно надо уехать отсюда.

Я сонно встал с кровати, вопросительно глядя ей в глаза.

— Кто-то из мужиков видел, как ты ночью играл, они тебя колдуном считают! Того и гляди сотворят что-нибудь, они все тут суеверные!

Я в панике посмотрел в окно. В дом еще никто не ломился.

— Я-то уеду, а как же ты?

— Со мной они ничего не сделают, — сказала она, отойдя от меня и посмотрев в окно, — а тебе плохо будет. Уезжай прямо сегодня. Лучше вечером, даже ночью. Чтобы никто тебя не видел. Они думают все вместе вечером в поле пойти затаиться, тебя подстеречь и убить там. Так что даже не вздумай туда идти! Как только стемнеет, уедешь отсюда.

Так оно и случилось. Уже в одиннадцать ночи у теткиного дома стояла повозка. Мы быстро погрузили в нее мои пожитки, и я уехал из этого места. Удивительно, что кто-то из здешних мужиков согласился меня везти.

Я положил свою скрипку на колени и долго задумчиво гладил ее теплое дерево, струны. Почему же ты покинула меня? Да, я отнесся к тебе с пренебрежением, храня тебя в пыльном футляре все это время. Забыл о тебе, как о старой вещи, что обычно хранятся на чердаке. Прости меня, моя дорогая. Зачем себя обманывать, я знаю, что ты не простишь мне этого предательства. Предал. Я предал тебя, моя дорогая! Хоть я и отказался от Анны в угоду тебе, я отказался и от самой тебя, испугавшись. Да, я испугался тебя, испугался того, что ты сделала с душами тех несчастных. Однако ты ведь не сделала плохого, верно? Просто заставила их открыться самим себе, высвободила их тайные желания и пороки. Мой милый карающий ангел. Я заточил тебя в клетку. Ты звала и умоляла меня, а я был глух. И вот ты отвернулась от меня. Знаю, знаю, моя дорогая, мне не найти твоего прощения.

***

Ямщик довез меня до какой-то станции, где можно было взять другую тройку лошадей и добраться до следующей остановки.

Когда в доме смотрителя все смолкло, это уже было утро, я вышел на улицу. Занимался рассвет, слабые лучи солнца уже показались на горизонте. Я крепко сжимал в своей руке скрипку, твердо уверенный в своем решении. Небо начинало приобретать лиловые оттенки. Мои губы исказились в ненависти, а из глаз брызнули слезы отчаяния. Нет, так больше не может продолжаться.

— Прости меня, прости! — почти рыдал я.

 Я замахнулся своей скрипкой как топором. Одно резкое движение и щепки от дерева полетели во все стороны, а струны дрогнули в истошном крике. Тонкий и страдающий голос. Душа была измучена и истерзана. Я упал на колени и поднял голову к небу, плача, как ребенок.

Плач моей милой Мелодии. Плач, тоску и печальную любовь я слышал в прощальном звоне струн.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА 4. ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ

 

 

Грех - это не субстанция, это возможность выбора.

 Эрнст Хайне

 

 

 

Я не думал, что сделаю в этом дневнике когда-либо еще запись. Но я ошибался. Случилось то, чего никак нельзя было ожидать.

За год моего бесцельного существования я сменил много городов и сел, прежде чем поселиться здесь. Город этот весьма крупный и известный. За неимением родни и друзей мне пришлось остановиться на постоялом дворе. Хозяйка оказалась радушной женщиной с четырьмя детьми и мужем. Она отвела мне летний маленький домик, в котором были только кровать, шкаф и стол с двумя стульями. Печки в нем не было, но на улице была невыносимая жара, поэтому домик этот мне подошел. Он находился невдалеке от дома самой хозяйки. Мне это очень нравилось. Не люблю, когда в доме есть еще кто-то, помимо меня. Но опустим эти детали. Все они незначительны и не играют роли в дальнейшем развитии событий.

Я быстро стал известен всему знатному обществу этого города, благодаря тому, что мой отец в свое время имел много знакомств с верхушкой общества. Поэтому двери многих дворянских семей мне были открыты. Из-за вечной скуки я почти не бывал дома, нанося всем визиты.

На одном таком вечере я встретился с нею. Одна милая девушка развлекала меня своей беседой, в которой почти не принимал участия, рассеянно оглядывая зал.

Внезапно в толпе я услышал знакомый смех. Все мое существо содрогнулось от этого звука. Мои глаза начали лихорадочно искать этого человека. Когда я уже начал думать, что мне показалось, прямо передо мной промелькнул знакомый силуэт. Эта необыкновенно тонкая талия, костлявые пальцы, немного выдающиеся скулы. Эти медовые волосы и васильковые глаза.

Анна.

Что-то в моей душе вздрогнуло, всколыхнулось. Я с изумлением смотрел на нее. Она словно бы почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и подняла на меня свои глаза. Улыбка вдруг сошла с ее лица, на котором отразилось изумление.

Девушка рядом со мной замешкалась, заметив мою невнимательность, и, вероятно смертельно обидевшись, отошла.

Было ужасно страшно вот так стоять и сделать первый шаг, но нельзя же было просто пройти мимо, словно мы чужие! Именно поэтому, собравшись с силами, я сделал шаг ей навстречу. Она слегка нахмурилась, но не осталась стоять там же, явно не намереваясь от меня скрыться. Поравнявшись с ней, я поклонился и поздоровался. Анна слегка склонила голову в знак приветствия. Я чувствовал холодность с ее стороны, и это было вполне понятно.

Мы сухо поприветствовали друг друга. После этого последовала короткая беседа на общепринятые темы. Когда источники разговоров закончились, повисла неловкая пауза.

Мы молчали уже несколько минут, которые давались мне очень нелегко, когда она вдруг сказала:

— Я вышла замуж четыре месяца назад.

Это было так внезапно, как если бы зимой вдруг началась гроза с дождем. Эта самая гроза поразила мои мысли, и они разбежались по разным углам моего сознания. Язык перестал меня слушаться, на несколько секунд я впал в некое подобие оцепенения. Это не ускользнуло от нее, однако я не увидел ни торжества на ее лице, ни каких-либо других эмоций. Почему я решил, что на ее лице должно быть торжество? Любой отверженной женщине нравится доставлять боль своему бывшему избраннику. Но Анна не была одной из таких девушек.

— Я рад за вас. Думаю, вы выбрали себе достойного человека, который сможет вас и ваше будущее потомство осчастливить и обеспечить. Желаю вам долгой и радостной жизни. Позвольте узнать его имя?

Ее лицо по-прежнему не выражало никаких эмоций. Оно было безучастным, подавленным.

— Анатолий Андреевич Курдюков, — ответила она мне, отведя глаза в сторону, — он скоро должен прийти, я вас обязательно познакомлю. Вы убедитесь, что он достойный человек.

— Я уже в этом убежден.

Наши глаза встретились. Ее взгляд был обреченным, и смотрела она обвиняюще. Мне, сказать по правде, стало стыдно. В какой-то момент, я подумал, что она вышла замуж не из-за любви, а из-за безысходности.

Я чувствовал вину перед этой женщиной, но не мог извиниться. Не мог выдавить из себя этих слов. Стыдясь самого себя, я старался не смотреть ей в глаза, в то время как она не отводила от меня своего взгляда ни на секунду. Ей стыдиться было нечего.

В эту минуту к нам подошел мужчина. Ему было около тридцати пяти лет, гладкие черные волосы и очень густые смоляные брови. Взгляд у него был не очень приятным: изучающим, пристальным. Под таким взглядом начинаешь чувствовать себя добычей опытного охотника. Он оценивающе оглядел меня с головы до ног, а затем с радостной улыбкой из-под густых усов обратился к Анне:

— Дорогая Анна, я сумел-таки тебя найти в этой толпе!

Вздрогнув, Анна посмотрела на него и немного виновато улыбнулась.

— Здравствуй, Анатолий.

Анатолий. Значит, это ее муж. Еще раз взглянув на него, я уверился в своей догадке: она вышла за него замуж отнюдь не по любви.

Анна представила нас друг другу, сказав, что я ее давний знакомый.

— Случайно не тот, который на скрипочке играет? — взгляд его стал насмешливым, что немного задело мою гордость.

Анна, казалось, была удивлена.

— Да, он играет на скрипке. Но, позволь спросить, кто тебе сказал о нем?

Усмешка тронула его губы.

— Твоя сестра, моя дорогая Анна. Она упомянула о нем вскользь, но я запомнил эту деталь. Ольга уверяла меня, что вы несравненный музыкант. Действительно ли это так?

Я слегка замялся. Про себя невольно отметил, что он сделал акцент на слове моя, когда обратился к Анне. После некоторой паузы я решительно ответил:

— Да, мне нет равных в этом искусстве.

Получилось слишком высокомерно, чего я совсем не хотел.

— Я предпочел бы сам в этом убедиться. Я не привык доверять людским словам, мне нужны доказательства.

Я плотно сжал губы. Воспоминания захлестнули с головой.

— К сожалению, я не могу продемонстрировать вам моего таланта.

Казалось, что мне в сердце всадили тупой нож. Как я старался забыть прошлую жизнь, где было так много боли и разочарований!

— Почему так случилось? — спросил Анатолий Андреевич. Его глаза сощурились в насмешке.

Анна пристально смотрела на меня, не отводя глаз.

— У меня нет с собой скрипки, и с некоторого времени я предпочитаю не играть на публике.

— Неужели никто не оценил вашего умения? — с легкой иронией поинтересовался муж Анны.

— Почему же? Дело в том, что оценка была весьма неоднозначной. Мне не хотелось бы говорить об этом. Все это было уже давно, не хочу бередить память.

— Весьма интересно, — сказал он, глядя на меня и приглаживая ус.

Анна все так же смотрела на меня, не отрываясь. Казалось, что она не совсем верит моим словам. Мне хотелось уничтожить этого самодовольного и высокомерного наглеца, который заставил меня вспомнить о том, что я был вынужден сделать в то рассветное утро.

***

Этот день принес мне куда больше расстройства, чем предыдущий.

Известие о том, что я несравненный скрипач очень быстро облетело все дома этого города. Все только и делали, что говорили обо мне. Об этом мне рассказал младший сын хозяйки домика. Я уверен, что слух об этом распустил именно Анатолий Андреевич. Анна бы никогда этого не сделала, а кроме них двоих никто более в этом городе не знал о моем пристрастии. Но один вопрос меня неустанно мучил: зачем ему это надо было? Я терялся в догадках. Неужели Ольга рассказала ему все о наших взаимоотношениях с Анной? Возможно, что он теперь хочет унизить меня в глазах Анны и других жителей. Но как этого можно добиться, распустив слух о моем мастерстве? Он играет в опасную игру, надеясь на то, что я никогда не сыграю на публике. Это действительно так, но откуда он может знать об этом? Только я знаю, почему со мной нет скрипки…

Но я догадываюсь, что он сделает через несколько дней. Скажет всему свету, что я высокомерный гордец, который и играть-то на скрипке не умеет, поэтому и не хочет никому демонстрировать свой талант. Умный ход. И мне кажется, что мне придется ему покориться.

Сегодня я был в доме Краповых. Старшая дочь прекрасной леди Елизаветы попросила меня сыграть для нее. Как же мне тогда хотелось испепелить ее взглядом, но я лишь вежливо улыбнулся и отклонил ее просьбу. Она обиделась на меня, считав, что я непременно исполню все ее капризы.

И если бы это был единичный случай. Уже вечером, будучи опять же в гостях, меня снова попросили продемонстрировать мое мастерство. Я снова отказался. В обществе начали расти сомнения, новые слухи поползли в городке.

***

Сегодня утром я встретил Анатолия Андреевича в парке. Он был любезен и вежлив. Мне это казалось подозрительным. Через несколько минут он воскликнул:

— Мстислав Дмитриевич, не хотите ли сегодня посетить наш с Анной дом? Это не бал, всего лишь небольшой вечер в кругу близких друзей. Мы будем очень рады вас видеть. Друзья моей дорогой супруги и мои друзья.

Я знал, что он замыслил что-то на этот вечер, но все равно согласился. Правда, теперь я не понимаю, зачем я это сделал. Но теперь уже ничего не изменить.

Вечером я убедился, что собралось действительно не самое большое общество. Всего лишь семь человек, не считая меня и хозяев вечера.

Беседа была как всегда фальшивой и шаблонной. Обсуждались новые сплетни.

Анна искоса поглядывала на меня, нервно теребя в руках веер. Ее муж все крутил один из своих усов, довольно щурясь. Что-то явно было не так. Я ждал, когда же наконец грянет буря.

Этот момент наступил.

— Мстислав Дмитриевич, ходят слухи, что вы музыкант? — спросила милая дама с кислым как лимон лицом.

Я натянуто улыбнулся, проклиная себя за свою поспешность, когда давал согласие прийти. Я заметил, как напряглась Анна. Анатолий Андреевич уделил мне пристальное внимание, следя за моими действиями.

— Да, это так, — согласился я со словами той женщины.

— О, — восторженно воскликнула она, — а на чем вы играете?

— На скрипке, сударыня, — разговор становился все противнее. Анатолий Андреевич таки дождался своего звездного часа.

— Ах, какая прелесть! — всплеснула она руками, — извольте сыграть для нас. Мы вас очень просим.

Я видел торжество на лице Анатолия Андреевича.

— Простите, сударыня, но я не могу исполнить вашу просьбу. Уже около года я не играл на скрипке, да и самой скрипки, признаться, у меня нет.

— Как же так? — изумилась она, — скрипач должен играть каждый день! Позвольте, но как же так можно скрипачу и без скрипки!

Она еще очень долго и много говорила по этому поводу. Анна закусила губу и смотрела в пол, а ее муж довольно улыбался, как сытый кот. Какая ярость бушевала во мне в тот момент! Несомненно, теперь все уверятся в том, что я бездарность. Как это было отвратительно для моей природы. Я знал, Анна подтвердит наличие у меня таланта, но разве кто-то прислушается к ней? Мне остается только подчиниться этой игре…

Выйдя из дома, я был в крайней ярости. Я готов был уничтожить все, что находилось вокруг меня. Глядя на серое вечернее небо, мне хотелось проклясть все на этом свете, как вдруг позади послышались старческие шаги, отвлекшие меня.

— Я знаю, чем вы обеспокоены, скрипач, — раздался надтреснутый старый голос рядом со мной, и я увидел человека лет семидесяти с лицом, словно выточенным из камня.

Странно, но я даже не заметил, когда он оказался рядом со мной. Человек этот был одет в темные и мрачные одежды, опирался на трость и смотрел на меня пристально своими водянистыми серыми глазами. Линия губ у него была довольно кривой и тонкой, брови хмуро сходились на переносице, словно орлиные крылья, что вполне сочеталось с его горбатым носом. Он был худощав и бледен, волосы еще были черными, но кое-где уже проглядывала седина.  Странно, я не запомнил его среди гостей.

— Простите, я вас знаю? — спросил я в недоумении.

— Нет, разрешите представиться, — медленно сказал он, растягивая слова, — граф Урюпин Алексей Станиславович.

Я вежливо поклонился и представился сам.

— Я уже давно знаю, как вас зовут, — заметил мне граф, — мне бы хотелось побеседовать с вами.

— Простите, но мне пора домой, — начал было я, но он меня остановил:

— Вы никуда не спешите, я это прекрасно знаю. Поверьте, вам будет весьма интересен этот разговор.

      Я поддался на его уловку, и мы пошли вдоль улиц, погружающихся в сумеречную мглу. Мы некоторое время шли молча, когда мне это уже начало надоедать я нетерпеливо спросил:

— О чем же вы хотели поговорить?

— О весьма важных вещах, — уклончиво ответил он.

— Простите, но я вас не совсем понимаю, — раздраженно сказал я.

Он сделал еще несколько шагов и вдруг остановился, посмотрев на вечернее небо.

— Ответьте мне вот на какой вопрос, Мстислав Дмитриевич, — проговорил он, — что вам больше нравится: ночь или день?

Меня удивил этот внезапный вопрос, но, тем не менее, я ответил:

— Пожалуй, я больше склонен к ночи. День в моем понимании это что-то душное и суетливое. При свете солнца нет никакой загадки, на мой взгляд. А ночь… Она прекрасна! Свежий воздух, игривый ветер. А какую причудливую форму принимают деревья и травы! Переливающийся серебряный свет луны. Мне кажется, ни один поэт не в силах описать всю прелесть ночи!

Он внимательно на меня посмотрел своими проникновенными глазами, затем продолжил свой путь, задумчиво спрашивая:

— Так, вы считаете, что поэты не в силах? А кто может это сделать?

Этот вопрос уже не удивил меня, хотя он был еще более неожиданным. Я понял одно, рядом со мной идет довольно странный человек. Если он не философ, то он безумец. Только эти два вида людей могут спрашивать о таких вещах.

— Я думаю, что таких творцов вовсе не существует.

Брови его слегка вздернулись вверх, словно он был удивлен.

— А как же художники? Истинным мастерам кисти доступно такое, что человек и вообразить не в состоянии. Неужели и они не могут этого сделать?

— Нет, — категорично ответил я, — не существует таких красок, которыми можно было бы передать свет луны, его отражение на лепестках березы и клена. Даже смешивая краски, художник никогда не добьется этого цвета.

— А музыкант?..

Вот уж чего я действительно не ожидал. Как музыкой можно описать свет луны? Это поразительно и смешно! Можно выразить свои чувства, эмоции, но передать все эти оттенки… Это просто немыслимо!

Так считал мой разум, а в душе шевельнулись другие мысли. Мои пальцы слегка дернулись, словно вновь желая ощутить родные струны…

Я до боли закусил губу и часто задышал. Как больно…

— Что же вы молчите?

Подняв голову, я посмотрел ему в глаза.

— Вы ведь и сами музыкант.

Он утверждал, а не спрашивал. Я не считал нужным давать какието разъяснения.

Мы прошли в молчании еще несколько шагов. Вскоре мы уже гуляли по вечернему парку. Подойдя к первой лавочке, Алексей Станиславович сел на нее и посмотрел на небо. Мне не оставалось ничего другого, как сесть рядом с ним. Это молчание меня тяготило. Тупая и ноющая боль в моем мозгу не давала мне покоя. Все дело в воспоминаниях. Пожалуй, воспоминания — самая коварная и непредсказуемая вещь. Даже самые светлые моменты могут стать причиной острой душевной боли.

— Вы ведь иностранец, я прав? — внезапно для самого себя спросил я.

Его, казалось, этот вопрос нисколько не удивил. Он продолжал безмятежно смотреть в небо и, не отрываясь от созерцания, ответил мне:

— Да. Я родился здесь, но воспитывался совершенно в другой стране. Моя мать была русской, поэтому я хорошо знаю родной язык. — Я так и думал, — с какой-то горечью пробормотал я.

Он повернул ко мне голову, изучающее глядя на меня. Я заметил, что его левая бровь всегда была удивленно изогнута.

— Позвольте спросить, как вы поняли, что я не русский человек? Ведь у меня совсем нет акцента.

— У вас благородные интонации в голосе. Ваша надменность и молчаливость не кажутся нелепыми. У русского человека не так. Как бы он не старался казаться интеллигентом с гордыми и надменными европейскими манерами, он всегда останется русским человеком с прямой и открытой душой. Оттого все эти высокомерные манеры в его поведении кажутся чем-то фальшивым и неестественным. А у вас не так, у вас это от природы.

Снова воцарилось молчание. Я сцепил руки на коленях, глядя бессмысленным взором в землю, покрытую ночными тенями.

Погрузившись в свои мысли, я вздрогнул, когда этот господин внезапно встал со скамьи. Я поднял голову, глядя на него. Алексей Станиславович смотрел куда-то вдоль дороги.

— Уже поздно, — сказал он, — проводите меня до моего дома. Я хочу вам кое-что отдать.

Я не стал ничего спрашивать. Мне это было не интересно, но, тем не менее, я согласился проводить этого господина до его дома. В конце концов, он жил не так уж далеко от этого парка. Да и мне совсем не хотелось идти сейчас домой. Мысли были в полном смятении. Я хотел еще прогуляться, чтобы привести их в порядок.

Я не заметил, как мы дошли до его дома, как он пригласил меня в свою прихожую. Я очнулся только тогда, когда он ушел в другую комнату, хлопнув дверью. Свечи нигде не горели, поэтому при всем своем желании я не смог бы описать интерьер этого помещения. Было уже довольно поздно, на улице стемнело. Я стоял посередине комнаты, дожидаясь, когда вернется хозяин. Мне было неловко стоять вот так, как столб какой-нибудь.

С правой стороны раздался звук открываемой двери, и в комнату проник свет от трех свечей в красивом кованом подсвечнике. В одной руке Алексей Станиславович держал подсвечник, а в другой какой-то предмет, завернутый в атласную красную материю. Его лицо при дрожащем свете огня показалось мне каким-то зловещим и пугающим. Тени запрыгали вокруг него, как маленькие черти. Страх заполз скользким червем в мою душу, когда этот господин взглянул на меня. Какими жуткими были его глаза при свете огня!

— Подойдите ко мне, — сказал он твердым надтреснутым голосом.

Словно зачарованный я подошел к нему, не чувствуя собственных ног. Я чуть было не споткнулся на ровном месте, холодный пот выступил у меня на лбу.

Алексей Станиславович грозно сдвинул брови, отчего сердце мое гулко и быстро застучало о ребра, и протянул мне этот сверток. Дрожащими пальцами я взял его в свои руки, мельком поглядывая на лицо этого господина. Оно не менялось, казалось, что он сам был полностью вытесан из камня грубой серой породы. Под его тяжелым взглядом я начал разворачивать «подарок». У меня все никак не получалось это сделать, но он невозмутимо смотрел на меня. Признаюсь, в тот момент у меня жутко заболела спина. Казалось, что его взгляд сгибает меня пополам.

Красная материя открыла передо мной свою тайну. В моей руке лежал футляр. Для скрипки. И, судя по его тяжести, скрипка в нем была. От нахлынувших эмоций я выронил красный платок, который струйкой крови скользнул на пол к ногам Алексея Станиславовича.

Напрочь забыв об этом человеке, я полностью погрузился в размышления о предмете, который лежал в моих руках. Дрожа, нетерпеливо я положил футляр на стол и раскрыл его.

Это было необычайное творение! Эта скрипка была черной. Я не знаю такого дерева, которое могло бы дать такую зловещую материю для создания столь уникального шедевра. Я провел пальцем, едва касаясь, по струнам и грифу, боясь испортить ее. Она была столь изящна, ее линии были такими плавными, что страшно было прикасаться. Она казалась такой хрупкой! Но как только я ее коснулся, то почувствовал всю мощь этого инструмента. Он словно дрожал от нетерпения. Дерево было теплым и гладким. Я выхватил ее из футляра и положил себе на плечо. Правой рукой я взял смычок и положил его на струны. Как мне не терпелось сыграть!

Я зажал несколько струн и провел смычком по ним. О, эти дорогие сердцу звуки! В моей душе что-то взорвалось, и я начал играть как безумный. Я чувствовал, что Муза вновь вернулась ко мне!

И лишь только спустя пару мгновения я понял, эта Муза была другой. Более страстной и таинственной. Больше похожая на чертовку, чем на царицу.

Не проиграв и минуты, я остановился и посмотрел в глаза Алексею Станиславовичу.

Его взгляд сменился, словно он увидел во мне человека, равного себе.

— Эта скрипка единственная в своем роде. Ее мастер вложил в инструмент годы упорного труда, чтобы создать мировой шедевр. Она будет в твоих руках издавать такие звуки, на какие больше не способен будет ни один скрипач. Я дарю ее тебе, не требуя ничего взамен. Она нужна тебе, я знаю это. Так иди же. Иди! И докажи завтра днем, что ты достоин звания непревзойденного скрипача!

***

Какое это прекрасное чувство — быть счастливым! Я так давно этого не ощущал, что уже и забыл сладкий вкус этого дара. Когда я сегодня вечером играл на скрипке в доме Анны и ее мужа, я даже забыл, где нахожусь. Я полностью отдался во власть моей Музы, позволяя ей вести меня. Я ощущал такую легкость и эйфорию, что болела грудная клетка и кружилась голова! Мне никогда не забыть этого вечера. Этого замечательного, непревзойденного вечера!

Когда я ехал в дом Анны, меня переполняли эмоции. Догадки роились в моей голове, сменяя друг друга. Как они отреагируют на мое появление со скрипкой? Как воспримут мою игру? Что будет чувствовать Анна? Сумею ли я доказать, что я непревзойденный мастер?

Это не были безосновательные волнения и тревоги. Я не играл больше года, что сказывалось на моем мастерстве. К тому же эта скрипка была мне совершенно незнакома, я еще не успел ее прочувствовать. Если в прежней скрипке я знал малейший ее изгиб, всякий каприз струн и смычка, то в этой я не знал ничего. Снова я вспоминаю о своей старой подруге, и боль гулким эхом отдается в моем сердце. Не могу объяснить себе тот поступок, но я сознаю одно — он был неизбежен. Иначе бы я не смог жить дальше. Много противоречий роится в моей голове касательно той нежной, теплого медового цвета скрипки.

Моя новая спутница была совершенно иной. Она походила на дикого зверя. Змея, которая вползает в души людей и подчиняет моей воле. Почему я вдруг об этом вспомнил? Вспомнил о том, что люди могут стать марионетками в моих руках?  Я ведь уже отыграл свое выступление, мне довелось увидеть в глазах людей эту туманную пустоту покорности. Их глаза казались безжизненными, взгляд рассеянным. Казалось, что густая пелена застилает им глаза.

Они машинально начали хвалить меня, как зачарованные. И лишь только в глазах Анны я видел живой и неподдельный блеск. Она смотрела на меня как на Бога, рукоплескала мне, словно я невесть какой выдающийся человек. И столько было в ее взгляде тепла и ласки, что мое сердце невольно сжалось. Ведь какую обиду я нанес ей в тот день! Кровь прилила к моему лицу, я почувствовал стыд. Переведя взгляд на ее мужа, заметил, что он гневно смотрит на меня из-под своих нависших бровей. Такая злость читалась в его лице, что мне стало смешно!

Этот человек хотел меня унизить перед всеми, чтобы все считали меня ничтожеством и лгуном, высокомерным трусом. А я в один миг разбил все его планы, разрушил их, как шторм разрушает хижины у моря. И ведь моя Мелодия действительно была штормом. Я видел, как она стрелой вонзилась в черное сердце этого человека, поразив его насмерть. Я видел, как ликовала моя Муза, каким дьявольским смехом она заходилась, глядя ему в лицо, танцуя среди этой толпы. О, она была подобна сотне чертей, яростной ведьме! Она врезалась в сознание людей клином, подчиняя их себе, ломая их умы. Не знаю, кто сотворил эту скрипку, в которой она живет, но этот человек был Мастером своего дела. Он создал такую силу, что ее страшно выпускать в мир. И мне безумно льстит тот факт, что выпустить ее могу именно я. Только я могу дать ей оболочку и позволить танцевать. Я — ключ от той темницы, в которой она вынуждена находиться.

Не знаю даже, какая из них мне нравится больше. Эта Муза мне кажется чужой и незнакомой, в то время как моя прежняя спутница была со мной с самого начала. Она терпела мои трагедии, взлеты, падения, клевету. И умерла от моих рук. О, я поистине жестокий человек, раз смог такое сделать. А иначе не мог. Не могла и она. И она ушла от меня. К сожалению, навсегда.

Что можно сказать про Мелодию, подаренную мне тем странным графом? Она неуправляемая сила в моих руках. Мне приходится приложить весь свой талант, чтобы укротить ее. Действительно, шторм. Никто не может усмирить бурю, она неподвластна человеку. Так как же я сумел это сделать? Что во мне есть такого, что Мелодия эта слушается меня?

***

Странную вещь я стал замечать в последнее время.

Прошло две недели с тех пор, как я снова начал играть на скрипке. Анатолий Андреевич больше не приглашал меня в свой дом. Даже более. Когда мы встречались с ним на улицах, он предпочитал делать вид, что вовсе меня не замечает. В первый раз я принял это за чистую монету и сам поздоровался с ним. Когда его лицо исказила гримаса неприязни, я все понял. С тех пор я и сам предпочитал при встрече с ним любоваться деревьями и небом, делая вид, что мы с ним не знакомы или не видим друг друга. Его взгляд постоянно был раздраженным. От некоторых людей я слышал, будто бы он стал безмерно зол в последнее время. Анна сильно побледнела и в свете появлялась мало. Ходило множество слухов. Один ужаснее другого. Многие были уверены, что Анатолий Андреевич ее бьет или как минимум устраивает ссору каждый вечер. Ее постоянно видели с потухшими заплаканными глазами. Я больше не имел удовольствия встречаться с ней. Она не ходила на балы в другие дома, в чем опять же обвиняют ее мужа. Правда, никто не может понять — что послужило причиной такого похолодания в этой, казалось бы, дружной, семье?

Только я один знал ответ на этот вопрос. В их жизни появился я. Возник из ниоткуда, черной кошкой пробежал между ними. В сердце Анны я снова вызвал беспокойство и тревогу, всколыхнул старые чувства, переживания и обиды. А у Анатолия Андреевича я пробудил ревность. Судя по всему, он прекрасно знал о наших отношениях с Анной и понимал, что их семья основана отнюдь не на взаимном согласии, любви, доверии. Уж точно не на любви. Именно поэтому он хотел меня унизить и доказать Анне, что я ничтожество. Но как он мог ей это доказать? Она уже была убеждена в моем таланте, мне не нужно было доказывать этого снова. А теперь? Он все же вынудил меня сыграть. И, несомненно, он увидел в глазах Анны блеск, обожание, преклонение перед моим талантом. Я знал обо всех его поступках, все мыслях и желаниях, и потому это все кажется мне смешным. Неужели он не узрел в своем плане очевидного? Ту связь, которая образовалась между мной и его женой, не разрушить. Это даже не любовь, это соединение душ. Как у близнецов. Наивный глупец. Видимо, он не все знал о нас с ней. Да этого никто кроме нас и не знает. И я, и она желаем сохранить это в тайне. От этого наша связь кажется крепче.

Однако я так и не сказал, какая странность происходит в последнее время.

Вот что я заметил: в городе царит печаль. Эта могущественная богиня внезапно прилетела в город и начала играть на струнах душ его обитателей, словно на своей арфе. Каждая последующая мелодия была печальнее предыдущей. Изо дня в день люди словно угасали. Я видел отпечаток смирения в их глазах. Они не пытались прогнать богиню. Что ж. В этом мире каждый раб кого-то. Крестьянин раб барина, барин раб царя, а царь раб своего народа. Только последний этого не понимает. Я уверен, пройдут года, но все останется так же.

Но вот что беспокоит меня более другого: уж не я ли призвал эту богиню?

Уж не моя ли Мелодия каждую ночь сбегала от меня, призывая эту царицу скорби и печали?

Да, я снова начал играть по ночам. Ночью особое вдохновение и музыка льется как лунный свет на поля и реки. Что говорил тот граф? Ах, да. Он спрашивал меня: кто может описать красоту ночи? Глупцом я тогда был, наивно полагая, что скрипач не может описать лунный свет.

С моей новой скрипкой мне удалось невозможное. Я могу передать запах поля, пшеницы, свежих яблок. Ах, как много я теперь могу!

Хотелось бы выразить свою благодарность тому господину еще раз. Я даже ходил к нему домой. Но он внезапно куда-то уехал.

Словно его вовсе и не было в моей жизни. Но я смотрю на скрипку и понимаю – он самое загадочное явление в моей жизни. Где же графу удалось найти такое сокровище? Он, наверняка, хороший ценитель музыки, раз не проглядел какой перед ним дар. Странно, что он подарил ее именно мне. Ведь он никогда не слышал, как я играю. Откуда ему было знать, что я действительно мастер? Он поверил мне на слово? Я в этом очень сильно сомневаюсь. Он может и похож на безумца, но он вовсе не таков. Так что же двигало им? Пожалуй, на эти вопросы я не найду ответа.

Ах, надо было сразу его обо всем это расспросить! А я как глупец схватил скрипку и умчался к себе домой, едва успев поблагодарить. Ох, я глупец.

***

Как больно мне видеть Анну. Я чувствую, что она невыразимо страдает.

Сегодня мы встретились с ней в парке. Она сидела на лавочке с поникшими плечами и головой, глаза ее были полны слез. Кожа бледная, даже зеленоватая. Когда я подошел к ней ближе, Анна вскинула голову, и в глазах ее не было ни одной мысли. Только вселенская тоска и боль. Губы были бледно-голубого цвета. Она казалась мне стеклянной. Одно неловкое слово или действие могло навсегда ее разрушить.

Не передать, что тогда творилось в моей душе! Как можно было довести девушку до такого состояния? Что он с ней сделал?

Я сел на скамью рядом с ней, обеспокоенно оглядывая ее руки, ища доказательства жестокости ее мужа. Но нигде не видно было синих или желтых пятен. С облегчением я вздохнул, но все же подозрения во мне полностью не испарились. Вместо приветствия я сказал грубо и бестактно:

— Что с вами, Анна?

Она стыдливо потупила глаза в землю. Только сейчас я заметил мелкие трещинки на ее сухих губах. Любое движение губ заставляло трескаться кожу, похожую на пустынные земли.

— Кажется, я больна, Мстислав.

Сострадание и желание помочь переполняли мою душу, но я не знал, что я мог сделать, дабы облегчить ее муки! Она сидела как статуя, а я ерзал на месте, не в силах смотреть на ее бледное лицо и иссохшие голубые губы.

— Что же это за болезнь такая? Я не слышал ни о чем подобном. Скажите мне.

Она бессмысленным взглядом смотрела в землю, уставшая, больше похожая на старуху.

— Врачи не могут дать мне объяснений. Говорят, что я устала. Но я ведь ничего не делаю, в нашем доме есть слуги.

Меня поражал ее безразличный тон и бесцветные глаза.

— А что же муж?

Лицо ее дернулось, она отвернулась от меня на несколько секунд, а затем продолжила:

— Он уехал на несколько недель к сестре.

— И почему же не взял вас с собой?

Страдание читалось в ее глазах. Она внезапно закрыла свое лицо руками и прорыдала мне в ответ:

— Зачем вы все это спрашиваете? Разве вам есть дело до меня? Вы отвергли мою любовь и мои чувства, так зачем же вы изводите меня этими вопросами? Не верю, что вам нравится заставлять меня страдать. Так зачем вы спрашиваете?

Ее тело содрогнулось в рыданиях. Мне хотелось обнять Анну, но

я не смел. Каждая ее слеза — вспышка боли в моем сердце, но я ничего не мог поделать.

Ах, как хорошо, что тогда в парке больше никого не было!

Через несколько минут она отняла руки от лица и заплаканными глазами посмотрела на меня.

— Не думала, что мы с тобой встретимся вновь, после той разлуки. Поэтому и вышла замуж за первого, кто предложил. Это была попытка забыть тебя. Глупая попытка, она не удалась. Мне часто мерещились звуки твоей скрипки, твой силуэт в толпе. Муж знал об этом, поэтому и воспринял так твой приезд. Он прекрасно понимает, что наше хрупкое семейное спокойствие теперь рухнуло навсегда. Из-за того, что мы увиделись вновь, мое сердце никогда не найдет покоя. Он все это понимает, от того его злит сложившаяся ситуация. Ты ненавистен ему. Ты ненавистен мне. Обманул мои чувства и надежды и сбежал. Тебе было легко. А моя душа стала юродивой с того дня.

Ни вины, ни укора в ее голосе я не услышал. Она просто перечисляла истины без всяких эмоций. Будто говорила о математике, а не о собственной жизни.

Но разве легко мне было ее покинуть? Нет. Я запретил себе думать о ней, ровно так же, как и о своей прошлой скрипке. Это было эгоистично, знаю. Но мне больше ничего не оставалось. Я предпочел искусство любви. Разве найдется в свете еще один такой глупец? Боже, надеюсь, ты создал только одного такого безумца. А что бы я сказал ей, зная, что произойдет из-за моего отказа? Не знаю. Возможно, я все же взял бы ее в жены. А может точно так же разбил бы ей сердце.

— Прости меня, Анна, — начал я неуверенно, стыдясь смотреть ей в глаза, — я глуп. Любой здравомыслящий человек выбрал бы семейное счастье, а я выбрал скрипку. Я безумен, ведь правда? Я страдал из-за своего выбора, страдаю и сейчас. Но понимаю, иначе быть не могло. Ты со мной никогда не была бы счастлива, будь мы женаты. Я люблю тебя и мою Музу в равной степени одинаково, а этого не потерпела бы ни одна женщина. Я ведь могу часами сидеть, гладя струны и думая о чем-то другом. Такой как я не смог бы осчастливить семейство, поверь. Я уже давно свыкся с мыслью, что мне лучше вообще не жениться. Добросердечная девушка будет из-за меня страдать, а холодная кокетка мне не нужна. Исходя из этой мысли, я отказался от твоей любви, хотя был бы рад разделить свои чувства с тобой.

Она невесело рассмеялась и сказала мне.

— Вот в чем вся ирония. Ты причинил нам обоим боль, чтобы не заставлять меня страдать, чтобы ты сам не мучился, глядя на мои слезы. Но в итоге я страдаю из-за того, что люблю тебя, а свое ложе делю с другим мужчиной. А ты страдаешь из-за того, что все же сделал меня несчастной на всю жизнь. Если еще когда-нибудь глупая девица влюбится в тебя всем своим сердцем — сожги скрипку и прими любовь несчастной девушки. Посмотрим, что выйдет тогда.

***

С тех пор она бывала у меня очень часто. И всегда ночью.

Как всегда, я начинаю рассказывать не с того, с чего следовало бы. Но, как говорится, у каждого свои причуды.

После той встречи с ней я еще долго блуждал по улицам, размышляя над ее словами, терзая себя совестью. Это было похоже на самоистязание. Я слышал, что в какой-то религии, если человек совершал проступок перед волей своего божества, то он должен был нанести себе телесное увечье. Мой случай был таков. И божеством моим была совесть. Я отступился от нее, когда бросил Анну одну в том проклятом городе. И теперь я с удовольствием принимал наказание. Я заставлял себя думать о ее страданиях, слезах, голубых губах, стеклянных глазах, стараясь нанести себе как можно больше боли. Это приносило моей душе какое-то очищение от грязи, которую я сам же на нее вылил.

Придя домой поздно ночью, я рухнул на кровать без единой мысли в мозгу. Тупое отчаяние колотило мое сердце изнутри. Я посмотрел на стол. Темный силуэт скрипки выделялся даже в этой непроглядной ночной тьме, привлекая к себе, маня.  Стиснув зубы, я встал с кровати и подошел к ней. Дрожащими пальцами я взял ее за гриф и положил себе на плечо. Руки меня не слушались и были ватными. Первые звуки были ужасными. Я недовольно цокнул языком и начал заново. Гриф скрипки приятно согревал кожу ладони, я набрался решимости и слегка надавил на смычок, плавно скользя им по струнам. Терпкой печалью были наполнены эти звуки. ^*[8] Отчаяние заполнило это небольшое жилище, просачиваясь наружу сквозь щели в окнах и двери. Мое безумие густым туманом стелилось вокруг, обволакивая меня, сбивая дыхание.

Моя Муза, как верная слуга, была рядом со мной. В ее глазах я прочел решимость уничтожить источник моей печали, но я не нашел там самого главного: желания разделить мою боль.

Мне казалось, она надела на себя маску смерти, кружась вокруг меня в черных шелковых одеждах с кинжалом в руке, готовая меня убить, избавить от страданий.  Чьи-то ледяные пальцы касались моих запястий, шеи, сердца… Я чувствовал холодный путы, сковавшие мою душу словно цепи. В груди стало невыносимо больно. Боль эта была ужасна. Она была физической и духовной. Я весь похолодел, горячие слезы стекали огненным ручьем по моим мертвецки ледяным щекам.

Печальные черные глаза промелькнули прямо передо мной. В их глубине я видел отражение стали, которая промелькнула совсем рядом с моей шеей.

В эту самую минуту я услышал громоподобный стук в дверь.

Меня пронзили тысячи молний, и сердце пугливо сжалось. Я с ужасом взглянул на дверь. Кто-то настойчиво барабанил в нее. Мои

руки безвольно опустились, я не сводил взгляда с двери. Кто мог прийти ко мне сейчас?

— Мстислав!

Мои губы дрогнули. Не помню, когда я успел положить скрипку на стол и подбежать к двери. Помню только, что уже в следующую секунду я обнимал дрожащую Анну. Она ворвалась в мой дом, как только я открыл дверь, и обняла меня.

Прижав ее к себе, я не мог понять, как она нашла меня? Зачем она ко мне явилась?

Я взял ее лицо в свои ладони. Заплаканные и опухшие глаза. Как я хочу видеть ее счастливой! Не думая о своих действиях, я прильнул к ее устам, желая больше никогда не видеть этих сухих губ и измученных глаз…

И вот теперь она приходит ко мне каждую ночь.

Домой я стал приходить очень рано, задолго до заката, хотя знал, что она придет только во мраке ночи. Никто не должен был знать о том, что мы с ней видимся. Когда я начал расспрашивать ее, как она попала ко мне, ведь я никогда не говорил, где я остановился, она сказала очень странную вещь.

— Я услышала твою скрипку, она звала меня, а я шла за ее звуками как заколдованная.

Я не мог найти этому объяснение. Я ведь тогда ни о чем не думал, мне казалось, что я на пороге смерти. А вот как все оказалось. Моя Мелодия привела ко мне спасительницу.

Но ведь так не могло продолжаться вечно.

Рано или поздно приедет ее муж, а он, как я уже понял, очень ревнив.

Что же тогда мы будем делать?

Этот вопрос отходил на второй план только тогда, когда я прижимал к себе ее теплое тело, смотрел в ее ясные голубые глаза, гладил искрящиеся жидким золотом волосы, целовал алые как кровь гладкие губы…

***

Однажды мы сидели за столом, пили чай из лесных трав и ягод, который оставила мне хозяйка. Сальный огарок свечи догорал в простеньком подсвечнике, отбрасывая на наши лица причудливые тени. Глядя в ее лицо, я пытался понять, что же мы испытываем друг к другу? Любовь ли это? Или мы просто нашли родственные души? Я задал ей этот вопрос. Ее ресницы печально дрогнули. Она долго смотрела на крошечный огонек, а затем сказала мне, не торопясь, иногда останавливаясь, тщательно подбирая слова:

— Я не знаю, Мстислав. Мало кто в нашем мире имеет такое счастье — любовь. Но у меня есть одна подруга, которая уверяла меня, что познала истинную любовь. Если ее описание верно, то у нас тобой не любовь. Она говорила, что чувствует постоянное волнение и трепет, а когда видит его, сердце замирает. У меня не так. Я чувствую спокойствие и умиротворение. Знаешь, раньше мне было очень одиноко. У меня было так много всех чувств и эмоций, я просто не могла их никому отдать. И тут появился ты. Мы поняли друг друга с первого слова. Это было впервые в моей жизни. Оковы, сдерживающие всю мою невысказанную любовь, рухнули. Я избавилась от томившего меня груза, и теперь я спокойна. Я была несчастна среди близких, но обрела счастье с тобой. Не знаю, возможно, что мы с тобой приняли за любовь дружбу. Ты напоминаешь мне скалы, а я всего лишь твоя тень. Предмет и его тень неразделимы, это верно, они как близнецы. Но разве может быть страстная любовь между близнецами? Мне кажется, что нет. Мне сложно разобраться в этих чувствах. Мне кажется, я не та девушка, которая сделает тебя счастливым. Я всегда буду покорна твоей воле, а тебе нужна та, с кем вы будете равны. Такая девушка есть, наверняка, — здесь она пронзила меня взглядом своих посуровевших глаз, — но я буду молить Бога, чтобы ты ее никогда не нашел. Тогда я потеряю свое спокойствие и счастье. Я эгоистична в отношении к тебе… Значит, это точно не любовь. Прости мне мои слова, я говорю что-то не то.

Я встал со стула и обнял ее. Она доверчиво, как ребенок, прижалась ко мне. Никто бы не захотел терять свое счастье, я понимаю ее и ни в чем не виню. Бедная моя Аня. Если бы я ей не встретился, она жила бы как всегда и может, все-таки дождалась своего возлюбленного, того, кто действительно сделал бы ее счастливой. Ах, Анна. Если это не любовь, то что же это?

***

Если бы я только знал, чем все обернется, я бы в тот же вечер, когда впервые увидел ее, порвал бы все наши связи!

На первый взгляд, могло показаться, что тот вечер, последний вечер, когда мы сидели вдвоем, был таким же, как и все предыдущие.

Когда она пришла ко мне, то первыми словами были:

— Он вернется через три дня.

Тогда она села на стул и начала плакать. За те две с половиной недели, что мы были вместе, я не видел ее слез. Она была так счастлива и безмятежна. Как я был этому рад! Но ведь мы оба понимали с самого начала, так будет не всегда. Однако осознание этого не убавило боли в наших сердцах.

Мы долго сидели на полу, прижавшись друг к другу. Она уже давно перестала плакать, но мы не могли пошевельнуться. Казалось, одно движение и сосуд, содержащий в себе ядовитую боль, выплеснет содержимое в наши души. Поэтому мы так и сидели, прижавшись друг к другу, как маленькие испуганные дети. Мы не говорили, не шевелились. Просто наслаждались теплом наших тел, глядя в пустоту мрака.

— Я не хочу быть с ним, Мстислав, — тихо прошептала она, — мне страшно к нему возвращаться. Он не стал бы меня бить, но я не смогу жить с ним, познав это счастье с тобой.

— Давай уедем, — с внезапной решимостью сказал я, заглядывая в ее глаза.

Она с неуверенностью посмотрела на меня, затем согласно кивнула.

— Тогда завтра же и уедем! — вскочил я на ноги, увлекая ее за собой, — ты вернешься утром домой и соберешь все самые необходимые вещи, деньги у меня имеются. Напишешь письмо мужу, и мы уедем из города, - я в волнении схватил ее за плечи, — мы будем счастливы!

Она слабо улыбнулась.

— Ты готов сжечь свою скрипку?

Это показалось мне пощечиной. Хлесткой и режущей.

— Мне кажется, что да, — неуверенно ответил я, но мне казалось, что я лгу. Где-то в глубине души затаилась мысль, что я никогда не сожгу скрипку.

— Хорошо, — прошептала она.

Помню, что мы после этого разговора еще некоторое время стояли, обнявшись, а потом легли на кровать спать. Она у стены, а я с краю…

Через несколько часов кто-то начал ломиться в мою дверь, изрыгая жуткие проклятья. Мы с Анной мгновенно проснулись и посмотрели друг другу в глаза. Ее лицо исказил ужас, и одними губами она произнесла:

— Анатолий…

В эту секунду дверь в мой маленький домик распахнулась, и на пороге показался силуэт Анатолия Андреевича.

Я мгновенно соскочил с кровати, заслоняя собой Анну.

Он крикнул несколько непристойных выражений в ее адрес, а затем бросился ко мне.

— Мразь поганая! Обоих перережу! — кричал он, кидаясь на меня.

Он налетел на меня как лавина, я слышал позади слезные крики и мольбы Анны. Анатолий Андреевич что-то кричал и рычал совсем как медведь…

А ведь он действительно собирался нас зарезать.

Я это понял, когда ощутил в своей груди острую боль и почувствовал горячий поток крови на своей груди. Мой разум помутился в эту минуту. Я смутно слышал надрывный и истошный вопль Анны, но ничего не мог поделать. Тяжелым грузом я осел на пол, чувствуя холодное дыхание смерти и видя лицо моей новой музы, искаженное злобой …

Логично предположить, что я умер. И это действительно оказалось так.

Как же я тогда пишу все это?

Странный вопрос для верующего в Бога.

Началась моя вторая жизнь.

Но за все мои грехи, за то, что я искусил Анну, за то, что из-за меня она изменила мужу, я начал свою новую жизнь в Аду.

***

Было такое чувство, словно я медленно просыпаюсь. Какая-то неведомая сила вырывает меня из объятий сна и погружает в неприглядную реальность. Но вдруг приходит осознание того, что я стою на ногах. Ведь не мог же я так уснуть? Медленно открываю глаза. Ничего не могу разглядеть, кругом темно и пусто. Где же это я? Как же здесь жарко! Мое внимание привлекает тусклый свет позади меня. Я медленно оборачиваюсь, пытаясь рассмотреть местность, где я оказался. Черная мраморная лестница спускалась глубоко вниз, расплываясь в густом тумане. Дальше, где-то в самом низу, пылал огонь. Он был так ярок, что я поспешил отвести глаза. Боже, где это я? Слышен треск огня. Из-за него так жарко? Куда же я попал?

— Здесь немного душно, не правда ли? — раздался откуда-то громовой хриплый голос.

Я вскинул глаза вверх и увидел его. На вершине лестницы, которая заканчивалась ступенек через тридцать вверх, сидел на троне, обтянутом красным бархатом грозный мужчина.  Свет на него почти не падал, и я лишь угадывал черты лица незнакомца. Худощав, пожалуй, даже слишком худощав, я видел его тонкие сухие пальцы обтянутые жилистой кожей. Он сидел не шевелясь, как каменное изваяние. Свою голову опирал на кулак правой руки.

—Как тебя зовут, — прогрохотало у меня в ушах.

— Мстислав, — с долей страха незамедлительно ответил я.

Он оживился и сменил позу, чуть поддавшись вперед.

— Скрипач, — хрипло сказал он, — подавляющий волю людей и подчиняющий их разум себе.

Странные мысли появились в моей голове. Никто не мог знать о моих способностях, так откуда же ему это известно? Неужели, я попал в обитель сатаны?

— Вижу, ты догадался, — хрипло засмеялся он.

Полными ужаса глазами я смотрел на него. Он читает мои мысли! В одно мгновение события минувшего вечера пронеслись перед моим мысленным взором. Господи, что же случилось с Анной? Неужели он и ее…убил?  Я посмотрел на сатану, он выжидающе глядел в мои глаза.

— Что с Анной?

Его взгляд почти неуловимо изменился, но я не смог истолковать его.

— Покончила с жизнью самоубийством через две недели после твоей смерти.

Несколько недель? О чем это он? Все произошло только что? Или... Господи, как путаются мои мысли!

— Прошло сорок дней.

Сорок дней. Сорок ступеней на пути к Богу. И я оступился на последней, рухнув в чистилище.  Но почему же я ничего из этого не помню?

— Недостоин.

Что же я натворил? Анна, прости меня, я так виноват перед тобой. Ведь это я погубил тебя! Верю, верю, что Бог не отправит тебя в Ад, ты слишком много страдала!

— Она — грешница, и вскоре будет здесь.

Какие страшные слова! Нет, я не верю этому!

Как в тумане, я упал на колени и закрыл лицо руками. Горячие слезы опалили мое лицо, а тело сотрясла мелкая дрожь.

— Желаешь ли отомстить? — в голосе послышалось что-то вроде интереса.

В тот момент я растерялся. С одной стороны, мне хотелось отомстить, но с другой… Правильно ли это было?

-Твоя скрипка, - сказал сатана. Я взглянул на него и увидел в его руках черное творение, которому я готов был посвятить жизнь, - как жаль, что ей придется с тобой расстаться и исчезнуть навеки.

Навеки… Глядя на нее в руках сатаны, мне ужасно хотелось самому ощутить ее тепло, ее звук, ее шепот…

-Я жду ответа, - раздался надменный голос, - ты готов воскреснуть и отомстить?

Воскреснуть!

-Да, - сказал я хриплым голосом, глядя на скрипку, - я согласен.

Видел, как улыбка озарила его лицо. Его тело зашевелилось, и он встал со своего трона. Черная мантия спадала с его плеч, скрывая прочую одежду.

-Нарекаю тебя демоном. Отныне ты мой слуга, будешь выполнять все мои поручения, никогда не вспомнишь о Боге и будешь почитать меня, как своего царя, отца, идола. За это я наделю тебя властью. Ты сможешь ходить по земле, когда захочешь, будешь делать все, чего пожелаешь. Будешь оставаться вечно молодым и красивым. Принимаешь ли ты это?

-Принимаю.

 

 

ГЛАВА 5. ДЕМОН

 

 

Раскаяние разъедает душу сильнее, чем соляная кислота.

Эрих Мария Ремарк

 

 

 

Я до сих пор не могу смириться с той мыслью, что отныне я – демон.

После того разговора какие-то люди в неряшливой одежде отвели меня в мои новые покои. Помню только, что мы шагнули во мрак и тут же очутились в этой комнате, обитой мрачными шелками, обрамленной яркими, горящими кровью, самоцветами. Все здесь было слишком величественно и слишком мрачно. Кругом витал запах смерти, и я на зубах ощущал металлический привкус крови. В комнате было только одно окно. Как-то я выглянул в него и ужаснулся. Мне страшно писать о том, что я там увидел. В самом углу стояла кровать, большая, с шелковыми простынями и занавесками из легкой ткани. На стенах были какие-то символы, которых я не знал, да и не видел никогда. Сама комната напоминала печатную букву «г» с хвостиком в обратную сторону. В этом хвосте и стояла кровать. Здесь было несколько колонн, украшенных мозаичным рисунком.

Я долго сидел в полном одиночестве, размышляя о том, что со мной случилось. Чем больше я об этом думал, тем больше убеждался, что сатана играл моими чувствами. Никогда прежде я не испытывал такой ярости и жажды убийства. Сейчас я стараюсь вспомнить все, случившееся в тот роковой вечер, но такой ярости не чувствую. Только боль. Боль от того, что я погубил ни в чем неповинную душу.

Иногда я думал: а не отказаться ли мне от демонского обличия, чтобы гореть в аду, как и полагается? Но я почему-то чувствовал, что убежать из рук станы не суждено никому.

 Кстати, надо сказать, что свой дневник я нашел в этой комнате, вместе со скрипкой. Я пробовал играть. Еще никогда скрипка не была такой податливой. Меня это немного насторожило. Неужели она чувствует себя здесь хорошо? О чем я говорю. Скрипка и чувствовать. Хотя, мне ли не знать, что скрипки действительно могут чувствовать?

Не знаю, сколько времени я пробыл один, когда ко мне зашел какой-то слуга, неся что-то в руках.

— Господин приглашает вас на бал. Нужно, чтобы вы надели это.

С этими словами он положил на кровать одежду и поклонился мне. Он явно не собирался уходить, поэтому мне пришлось переодеваться при нем. Я надел белоснежную рубаху с какими-то оборками на рукавах и воротнике. Следом я одел черный широкие брюки и длинные, по колено, сапоги из мягкой темной кожи. Слуга протянул ко мне ладонь, на которой поблескивала золотая с медовым оттенком цепь. На этой цепи висел какой-то амулет. Он был вдвое меньше моей ладони, выпуклый, довольно легкий. В середину был вделан большой красный камень, скорее всего рубин, по бокам которого стройным рядом шли маленькие камушки, сверкающие всеми цветами радуги — бриллианты. Я спросил у слуги, что это. Он смотрел мне в глаза и молчал. С недоумением я повесил амулет на шею, заметив при этом, что на мне нет крестика. Проверив, я удостоверился в этом и усмехнулся. А чего еще я должен был ожидать? Видимо, теперь вместо креста буду носить вот этот амулет.

Как только я все это сделал, слуга сказал, чтобы я следовал за ним. Он привел меня в обширный и просторный зал. И опять же, как только я прошел через дверь, тут же очутился в этом помещении. Странно здесь все. Пол был выложен черным и белым мрамором в шахматном порядке. Больше я здесь ничего не увидел. Все тонуло во мраке. Я обернулся назад, чтобы спросить у слуги, куда он меня привел, но вместо него увидел дьявола. Он внимательно на меня смотрел, не отрывая взгляда. Я растерялся и отступил на шаг.

      — Скоро ты все увидишь, — сказал он, и тут его взгляд упал

на мой амулет, - этот медальон означает, что ты на службе у Сатаны. Немногим дозволено его носить, считай это честью, — он приблизился ко мне, отведя взгляд, и продолжил, — скоро начнется бал.

Я с замиранием сердца смотрел на него. Все, происходящее здесь, казалось мне нереальным, словно я сплю.

Дальше для меня все было как в тумане. Откуда-то стали появляться люди, хотя, они, скорее всего, были демонами. Вскоре я увидел и очертания зала. Куда бы я не посмотрел, всюду были видны винтовые каменные лестницы. Я не видел, чтобы по ним кто-то поднимался вверх — все спускались вниз. Все вокруг горело темным золотом, мелькали стойки с подсвечниками, развратные статуи, каменные холодные столы для жертвоприношений с запекшейся черной кровью, картины с жуткими изображениями, столики с кубками из серебра, наполненные вязкой темной жидкостью. Все здесь были одеты по-разному: строгие костюмы, шутовские наряды, все эпохи, моды всех стран, некоторые были и вовсе обнажены. Все это вызывало во мне жгучее отвращение, от всего хотелось отвести взгляд.  Посередине зала было возвышение, на котором в роскошных креслах сидели сатана и какая-то миловидная женщина. У нее были до пят золотые курчавые волосы, а кожа казалась белее снега. Глаз я не мог рассмотреть, но мне чудилось, что они были закрыты. Сама она была похоже на статую — не шевелилась. Ее строгий стан обтягивали прозрачные одежды, а на руках и ногах были золотые браслеты.  Людей в зале становилось все больше и больше, и вот, когда казалось, что места не останется вовсе, все услышали громоподобный голос сатаны.

— Замолчите все, — сразу же смолкли все голоса, — сегодня мы приветствуем нового демона из моей личной свиты. Не смейте лебезить перед ним, угождать ему и оказывать ему какую-либо честь или похвалу. Этот демон способен на многое. Я хочу, чтобы он показал всем присутствующим здесь свою силу. Мстислав, — произнеся это он перевел свой тяжелый взгляд на меня.

Я весь задрожал, когда услышал свое имя. Страх сковал мое сердце, я расширенными глазами смотрел на дьявола, а он на меня.

Кто-то подбежал ко мне и сунул в руки скрипку. Я неумело взял ее и оглянулся. Все смотрели на меня: с презрением, любопытством, равнодушием, тревогой. Они все ждали, когда я начну играть. Никогда в жизни я так не волновался, у меня жутко вспотели ладони, в горле резко пересохло. Я положил скрипку на плечо и закрыл глаза. Не стоит думать ни о чем. Вдохновение только так меня посетит. Смычок уже касался струн. Я затаил дыхание. Сердце болезненно сжалось.

Даже не услышал, как начал играть. Я лишь почувствовал дыхание своей Музы на моей щеке. Открыл глаза, все выжидающе смотрели на меня. Я хищно улыбнулся и начал играть увереннее. *[9] Моя Муза почувствовала мой азарт и, плотоядно оскалившись, бросилась в пляс. Она напоминала мне жрицу, так как была одета в черные шелка, а в руке она сжимала серп, сверкающий как звезда в ночи. Она танцевала, носилась среди толпы. Я видел, как все бледнели и хватались за сердце, морщили лицо и тягостно вздыхали, вскрикивали и шатались. Стыдно сказать, но мне это понравилось. Все это с ними сделал моя игра, моя музыка. Мелодия носилась между ними, разрезая серпом их тела, сердца, души. Мне казалось, что я даже слышу ее безумный смех, и в ответ на этот смех мое лицо озаряла плотоядная улыбка.

Когда мелодия закончилась, и Муза растворилась в воздухе, я взглянул в лицо сатаны. Он, чуть прищурив глаза, смотрел на меня. Я только сейчас заметил, какие у него глаза. Глубоко посаженные, напоминающие бездну, зрачок и радужка были нераздельны, а вместе с тем черны как пропасть. 

— Прекрасно, — сказал он сухим голосом и совершенно безэмоционально, коснувшись своими длинными пальцами руки прекрасной девушки, сидевшей рядом с ним.

Я обратил на нее внимание. Она сидела, поникнув головой, с закрытыми глазами. Как только дьявол коснулся ее руки, она вздрогнула и устало открыла веки. Синева ее глаз блеснула как падающая звезда. Она повернула голову к сатане, одним взглядом спрашивая: что угодно?

— Станцуй под скрипку нового демона, — сказал он, неотрывно глядя ей в глаза, — если, конечно же, Мстислав удостоит нас чести сыграть еще раз, что-нибудь новое.

Незамедлительно я дал свое согласие. Было бы бессмысленно спорить, да мне, признаться, и не хотелось.

Девушка поднялась со своего трона и медленно спустилась вниз по ступенькам, которые возникали из воздуха. Сойдя на пол, она приблизилась ко мне, а все присутствующие поклонились ей, зачарованно шепча: «Прекрасная Леди».

Пустыми кукольными глазами она смотрела на меня. Они словно были совершенно безэмоциональными, бесчувственными.

У меня пересохли губы, и я снова заволновался. Моя дрожь прошла, когда я закрыл глаза, положив смычок на гриф скрипки. ^*[10]Это была мрачная, мистическая и тревожная мелодия.

Эта девушка. Как она двигалась… Я никогда такого прежде не встречал! Все ее движения были похожи на течение реки: плавные, медленные, безупречно красивые. Мне все время казалось, что она марионетка и где-то должен находиться кукловод, но его не было. Невозможно было так двигать ногами и при этом не упасть! И все это она делала с закрытыми глазами, полностью следуя ходу моей мелодии. Ее танец был истинным отражением того, что я играл. Невозможно. На такое способна лишь моя Муза, только она может настолько постичь суть моей мелодии.

Чувствую на себе рассерженный взгляд моей Музы. Ей не нравится, что кто-то способен соперничать с ней.

Я твердо был уверен в нескольких вещах. Во-первых, эта девушка предо мной — демон. Очень искусный демон. Если я завораживаю музыкой, то она танцем. Ее танец выпускает того невидимого кукловода, который и заставляет людей совершать зло. Точно так же я своей игрой выпускаю Музу. И в этот момент меня постигла ужасная мысль: моя Муза тоже должна заставлять людей служить злу! Во-вторых, сатана решил меня проверить. Что окажется сильнее: моя мелодия или ее танец? Но я не собирался проигрывать. Моя Мелодия тоже.

В этот раз на ней была юбка цвета крови, плотно облегающая ее бедра, и жилет, совершенно не прикрывавший живот.  В ее движениях сквозила неприязнь к этой загадочной златовласой танцовщице. Не знаю почему, но в этот миг, из скрипки полились торжественные звуки, исполненные веры и надежды. Откуда только взялось все это? Как из мистического начала получилось такое продолжение?

Эта девушка видела мою Музу, следила за каждым ее шагом. Никто не мог ее видеть раньше!

Их танец напоминал битву двух хищниц. Никто не хотел уступать. Тонкий шарф в руках девушки извивался вокруг шеи моей Музы. Длинный подол юбки Мелодии путался под ногами куклы. Хитрости, уловки, решительные взгляды.

Песня скрипки не была долгой, но мне казалось, что прошла целая вечность. Ни одна из них не уступала в мастерстве, желая заполучить победу. Одна теснила другую и наоборот. Я чувствовал, как дрожат мои пальцы от напряжения. Нужно собраться с силами и нанести последний удар. Прерывисто вздохнув, я привнес новинку в свою музыку, усилив ее, подарив ей больше энергии и жизни. Я видел победный оскал на лице моей Мелодии и горечь поражения в глазах девушки. Моя Муза крутилась волчком, надвигаясь на куклу, а та, словно загипнотизированная, отступала. Последний взмах рукой, и девушка упала на мраморный пол.

По всему залу раздались удивленный и тревожный вздохи. Я прекратил играть и подбежал к девушке. Она сидела на полу, даже не думая вставать. Я протянул ей руку. Она посмотрела на меня и взяла ее.

Когда она поднялась, пристально разглядывая меня, я услышал голос дьявола рядом с собой:

— Не ожидал такого великолепия от новорожденного демона. Я приятно удивлен, ты хорошо мне послужишь.

Сказать по правде, у меня ужасно тряслись руки в этот момент. Я никак не мог понять, что я здесь делаю и зачем согласился на такую жизнь? Мне начало казаться, что моя память меня подводит. Я пытался вспомнить что-то и не мог. Мой разум был чист как первый снег. Что же это такое происходит? Тревога начала расти в моем сердце. Я ощущал, что от меня ускользает что-то неизмеримо важное, но никак не мог понять: что это?

Беспомощно посмотрев дьяволу в глаза, я увидел в них удовлетворение и легкую усмешку. Меня это задело.

— Приди ко мне, Сехмет, - суровым голос сказал сатана, не отводя от меня взгляда.

В этот же миг послышалось что-то вроде скрипа дверей, только очень жуткое и противное, от чего хотелось закрыть уши. Сразу же после этого раздались чьи-то шаги. Толпа с левой стороны от дьявола начала расступаться, и в проеме между нечистью показалась женщина. Она была чуть выше среднего роста, стройная и изящная. Волосы ее зачем-то были подстрижены очень коротко, до скул. Еще короче волосы были подстрижены над ее глазами, прикрывая лоб. Я никогда раньше не видел такого, но с этой прической она казалась очень хорошенькой. Ее яркие зеленые глаза горели из-под густых черных как мрак бровей. У нее были тонкий изящный нос, сложенные в одну линию чуть пухлые губы и взгляд подобный вспышке молнии. Всю ее скрывала богато расшитая мантия с высоким поднятым вверх воротом. Каких только самоцветов не было на ней! Казалось, она сверкала всеми мыслимыми цветами. Я заметил, что она была совершенно босая. В ладонях девушка держала кубок. Как мне показалась, он был сделан из черного мрамора. Но разве такое может быть? Я теперь ни в чем не уверен. На этом кубке не было самоцветов, рисунков, надписей, узоров. Он был сплошного черного тусклого цвета.

Сехмет приближалась к нам, неся в руках этот черный кубок, от которого веяло смертью. Подойдя к сатане, она поклонилась ему, отдавая свою ношу. В этот момент я заметил, что кубок наполнен багровой жидкостью.

Сатана молча принял кубок, посмотрев на девушку. Та, подняв на него глаза, бегло скользнула по мне взглядом и осталась стоять рядом с дьяволом.

— Я пью из этого кубка в знак того, что крови в жилах тьмы пополнилось. Я пью за новоприбывшего демона, чьи таланты могут оказать мне неоценимую пользу. За всех нас, — сказал он, поднося к губам черный мрамор.

Я видел на этом балу множество подобных кубков с красной жидкостью, но я еще ни разу не видел, как кто-то это пил. Сейчас же я заметил в руках у каждого сосуд с подобным содержимым. Я повторял про себя одну мысль: это вино, это вино, вино. Но чем больше я это повторял, тем больше терялся смысл слов, тем больше я понимал, что это ложь.

Сатана сделал несколько глотков. Меня начало немного тошнить от увиденного. Отчаяние охватило мой разум: что я здесь делаю?!

— Пей, — сказал дьявол, протягивая мне кубок.

Я вздрогнул и отшатнулся.

— Пей, — услышал я его голос, и мне показалось, что он гипнотизирует меня, так как моя рука против моей воли поднялась и взяла этот кубок.

Дрожащими пальцами я поднес его ко рту и ужаснулся. Это действительно кровь. Отвращение сдавило мне горло, я не мог заставить себя. Не мог я посмотреть и на окружающих, боясь увидеть в их глаза призыв разделить с ними питье.

Ради чего я все это затеял? Что мной двигало, когда я на все это решился?

В памяти моей что-то закопошилось, и на секунду я вспомнил какой-то до боли знакомый образ. И чувство, подобное любви охватило мою душу.

Я чувствовал, что ради этого чувства прибыл сюда и должен сейчас выпить человеческую кровь.

Не помню, как прикоснулся губами к холодному мрамору. Помню только, как ледяной холод ожег мне губы, а затем их коснулось что-то горячее, терпкое, противное на вкус… Кровь.

И в этот миг мир опрокинулся, все вокруг закружилось в бешенном ритме. Я уже не мог ничего разобрать.  Я падал, падал, падал…

***

Утром я проснулся с таким чувством, будто и не спал. В голове все было мутно. Вокруг меня никого не было. Все те же скучные и роскошные стены. Я сел и почувствовал невыносимую боль во всем теле. Меня так всего скрутило, что я упал на пол, нервно глотая воздух и мечтая о том, чтобы это мучение скорее прекратилось. Внутренности так и жгло изнутри, будто я выпил кислоту.

Мое спасение не заставило себя долго ждать. Я услышал звук открываемой двери и легкие женские шаги. Передо мной мелькнули стройные босые ноги с изящными округлыми икрами и белоснежной кожей. Я поднял взгляд и увидел девушку, которая вчера подавала сатане кубок — Сехмет. На этот раз в ее руке был стакан с какой-то пенящейся жидкостью серебристого цвета. Она опустилась передо мной на колени, обдав меня волной терпкого аромата трав и песка, и подала мне этот стакан. Уже держа его в руках, я вдруг понял, что это и не стакан вовсе, а изящный бокал с львиной головой.  С омерзением посмотрев на эту жидкость, я взглянул на девушку. Она неотрывно смотрела меня.

— Пей, — ровно сказала она, — твое тело болит потому, что оно изменяется. Ты обретешь бессмертие и вечную молодость. Помимо этого, ты обретешь еще множество полезных качеств. А сейчас пей. Это поможет унять боль.

Я немного пригубил и тут же боль начала отступать. Почувствовав это, я осушил бокал до дна и с грохотом поставил его на пол. Поднявшись на ноги, я уже не ощущал ни боли, ни слабости. Я был готов свернуть горы и пройти тысячи верст в пустыне!

На ее лице появилась легкая улыбка при виде моего воодушевления.

— С этого дня я буду твоим учителем. Я буду помогать тебе первое время, после чего, ты должен будешь сам со всем справляться. Мы приступим сию секунду.

Волнение охватило меня. Я отныне должен работать по воле дьявола. Добывать для него души. И прямо сейчас. Что же, если я должен, то я сделаю это, во имя своей цели. Цель. Да. У меня же была какая-то цель. То, ради чего я согласился быть слугой сатаны. Никак не могу вспомнить, видимо это связано с перевоплощением в демона. Когда все это закончится, я вспомню.

Тревога перед первым испытанием поглотила меня, руки мои задрожали. Усмешка в глазах спутницы заставила прийти в себя.

— Не бойся, я буду рядом.

Она кивнула головой на мою скрипку, лежащую на столе.

— Возьми ее, она тебе пригодится.

Я схватил скрипку. Сехмет тем временем уже подошла к двери, поглядывая на меня. Ее глаза так и говорили: «Скорее! Идем!»

И я повиновался взору этих глаз, устремляясь за ней.

Стоило нам выйти в дверь, как мы оказались на какой-то сельской дороге. Вокруг были деревенские избы, шум, толкотня. Мычали быки и коровы, бегали куры. Повсюду слышался говор деревенский жителей. Кругом царила суматоха.

Странно, но на нас никто не обратил внимания, хотя Сехмет была одета еще откровеннее чем вчера. На ее груди висело полотно из бисера, на котором явственно были видны человеческие черепа. Под белым бисером ее грудь была перевязана черной материей. Юбка была такого же цвета с прорезями по бокам бедер, скрепленная на самих бедрах золотым поясом с выпуклыми рисунками. Запястья украшены дутыми массивными браслетами, а на пальцах сияли перстни с драгоценными камнями. Ее голову украшало некое подобие короны. С нее свисали шелковые нити, на которые были нанизаны бусины. Одним словом, ее нельзя было не заметить. Но все проходили мимо нас, даже не глядя.

— Они нас не видят, — сказала мне Сехмет, зорко наблюдая за всеми, чуть сощурив глаза.

Я смиренно ждал, что она мне прикажет, а между тем моя тревога снова зародилась в глубине души. И чем дольше я смотрел на этих людей, тем более усиливалась тревога. Кто-то из них должен был стать моей жертвой.

— Вот, — сказала Сехмет, подняв свою изящную бледную руку и указав перстом на одну из деревенских девушек.

Вот кого она выбрала в качестве жертвы.

— Ее муж полгода назад ушел служить в царскую армию. Он ей, конечно, по душе, она его по-своему любит. Но ни одна из этих деревенских простушек еще не дождалась своего мужа, ни разу не изменив ему. Ей пока что хватает скромности и терпения, чтобы не сорваться, но иногда она бросает довольно красноречивые взгляды на мужиков, когда те проходят мимо. Вполне возможно, что она продержится еще год, а там и сорвется. Твое дело — снять с нее оковы скромности и терпения и заставить ее изменить мужу сегодня же вечером.

Я нервно сглотнул. Какое мерзкое задание она мне поручила! Какая низость и гадость! Сжав скулы, я посмотрел на эту девицу еще раз. Она спокойно выпалывала на своем огороде грядку с овощами, ни о чем не подозревая. Я не видел ее лица, да и саму ее разглядеть не получалось, слишком уж далеко она была. Хоть она была мне незнакома, но совершенно не хотелось так поступать с ней!

Раздался презрительный смех.

— Что же это? У дьявола согласился служить, а как надо работу сделать, так ты и не можешь ничего? Немного от тебя пользы будет, от мягкого такого. Она все равно продаст дьяволу душу, а ты переживаешь. Помни, назад дороги уже нет.

Стыдливо посмотрев на землю, я положил скрипку себе на плечо.

— Если уж сам не хочешь грешить, то придай какому-нибудь парнишке уверенности и настойчивости, а в ней страсть разожги. Сведи их вместе и дело с концом. Ну же! Играй!

С чувством омерзения к самому себе, к Сехмет и ко всему в этом мире я начал играть. Я уверял себя, что все это делаю не напрасно, что у меня есть цель, непременно есть цель. Да, она совсем рядом, еще немного и я пойму, ради чего стал демоном.

Память напоминала мне что-то вязкое. Я даже не замечал, как играю, что я играю. Пальцы сами двигались по струнам, водили смычок…

— Достаточно, — сказала Сехмет, положив мне руку на плечо.

Вздрогнув, я оглянулся вокруг. Той девушки уже не видно было на огороде.

Сехмет смотрела на меня со снисходительной улыбкой на лице.

— Ты все сделал идеально.

Какой же я подлец! Толкнул невинную девушку на такой скользкий путь! Что же я делаю? Совсем ничего не понимаю, ведь я же никогда таким не был. Ведь не был. Или… Ничего не могу вспомнить! Какая-то пустота в голове!

Но тут меня поразила одна мысль: а такая ли она невинная, как я себе придумал? Сехмет ведь сказала, что она бы все равно встала на этот путь. А может и не встала бы, если бы не я. Хотя, нет. Сехмет права. Деревенские девушки все такие, наверное. Сехмет, скорее всего, лучше меня это знает. Да, так и есть. Эта девица все равно бы изменила своему мужу.

 

 ***

Так странно вновь открывать эту черную тетрадь. Столько времени прошло со дня последней записи! Я стал совершенно иным. В этот раз дневник мне нужен для записи наблюдений, чтобы впоследствии можно было вернуться к записям и проанализировать ситуацию. Пожалуй, можно кратко рассказать о том, что со мной произошло за последние годы.

После моего первого испытания, я страдал недолго. В тот же день Сехмет отправилась со мной исполнять следующее поручение дьявола. Потом еще и еще… Уже через неделю совесть совсем перестала терзать меня, затаившись в уголке моего сознания. Искалеченная, забитая, еле живая совесть. Как это смешно! Через месяц я начал получать удовольствие от совращения душ. Я стал вселять в души людей не только плотские желания удовольствия, но и жажду денег, славы. Я заставлял их убивать своих близких: родителей, братьев, сестер, жен, мужей, детей, внуков. Глядя, как они с затуманенными глазами кидаются на людей, вонзая в них кинжалы или осколки стекла, я получал удовольствие, смеялся над ними, торжествовал. Каждая ниточка человеческой души была мне подвластна. Я чувствовал себя кукловодом, а весь мир был моим театром. Упиваясь своим величием, я потерял самого себя, свою душу, высокие чувства, цель, ради которой стал демоном. Но сейчас ничуть не жалею об этом. Я обрел много больше — могущество.  Я заставлял людей стоять передо мной на коленях. Издевался над ними, разрезая их на части и заставляя при этом улыбаться. Да, именно это доставляло мне дикое удовольствие. Чувствовать, как в моих руках в агонии корчится человек, извиваясь, под моими руками, которые режут его словно скот. И этот человек улыбался мне беззубым ртом, потому что так велел ему я. Ощущение того, что я всемогущ, затмило мой разум. Я стал настоящей чумой, болезнью. Целые селения задыхались от грехов, которые я на них насылал: гордыня, алчность, зависть, гнев, похоть, обжорство, лень, уныние. Не знаю, откуда взялось во мне столько грязи и тьмы, но она выливалась из меня потоками, уничтожая людские души, омывая человечество багровой кровью. И все это я делал не по приказу Сатаны, а по собственному желанию.

Как я упивался своим величием, выходя на городскую площадь и играя там на скрипке. Люди сходили с ума, бросались друг на друга, кричали, бились головой об плиты, а я стоял на постаменте какого-либо памятника, глядя с высоты на все это, и смеялся. Дико смеялся, наслаждаясь этим зрелищем.

В жажде убивать я провел много лет. Нет счета потерянным душам, слезам, страданиям, которые я причинял людям. Все, на кого падал мой взор, умирали. Умирали духовно. Мой взгляд заставлял их отойти от бога навсегда и продать себя Сатане.

Другие демоны склоняли передо мной головы, потому что ни один из них не был равным мне. Мне, великому демону! Адское пламя горело с каждой секундой все ярче, потому что я стал приносить туда души, которым не было счета.

Как приятно мне вспоминать об этом. Но, я должен вернуться к причине, по которой я вновь открыл этот дневник.

Сехмет перестала ко мне приходить уже после первых двух месяцев обучения, доверив меня самому себе. Но сегодня она вдруг объявилась на пороге моего дома. Это появление удивило и взволновало меня.

Она пришла ко мне, когда я уже успел насладиться своей новой победой, и сидел в покоях, которые много лет назад мне подарил Сатана. Ее лицо изображало удовлетворение, когда она смотрела на меня, ласково улыбаясь. Сегодня на ней был самый обыкновенный черный плащ, какие люди обычно одевают для того, чтобы ночью пробраться куда-нибудь незамеченными. Мы долго смотрели друг на друга, храня молчание, которая она первой нарушила:

— Наш владыка тобой доволен, — начала она.

Самодовольная улыбка лениво скользнула по моему лицу, а глаза чуть сощурились, показывая мое удовольствие от услышанного.

— Он просил передать тебе, что очень горд тобой. Наш великий владыка надеется, что и дальше ты будешь исполнять с таким рвением свою службу. Но в последнее время слишком мало стало попадать в Ад сильных душ, тех, которых было бы тяжело свернуть с истинного пути. Великий владыка знает, что никто лучше тебя не сможет исполнить его волю, а потому он дает тебе два поручения. Ты должен будешь заставить девушку, свято почитающую бога, которая ни одного раза не отступила от его заповедей, согрешить. Для этой девушки наш владыка избрал самым изысканным грехом – похоть. Второе поручение заключается в том, чтобы ты заставил ребенка из бедной семьи, любящего своих родителей, готового все ради них сделать, убить своих отца и мать. Сделать это будет непросто. Эти души не предрасположены к греху, а потому они являются сильными. Именно такие души нужны нашему великому владыке.

Гордость от того, что именно я должен буду исполнить волю великого владыки, овладела мной. Самовлюбленно улыбнувшись Сехмет, я принял этот приказ.

Она посмотрела на меня, как на равного себе, и продолжила:

— Для начала я покажу тебе эту девушку. Ее ты должен будешь совратить первой. Как только справишься с этим заданием, перейдешь ко второму.

Кивнув ей, я встал с кресла.

— Тогда веди меня, великая Сехмет, — сказал я ей, отдав легкий поклон и игриво улыбаясь.

Она одобрительно на меня посмотрела и повела к двери.  Да, я уже давно не тот боязливый юноша, которого съедала совесть из-за души деревенской девки. Я снисходительно улыбнулся, вспомнив об этом. Тогда я был глуп.

В мгновение ока мы оказались в простенькой маленькой комнате, какие бывают в домах дворянских семей, не слишком обремененных богатством. Комната была довольно чистой и светлой. В углу, в небольшом кресле, сидела девушка лет семнадцати. Немного полноватая, но довольно милая. Она сидела ссутулившись, вышивая что-то на белом полотне. Ее насыщенного цвета древесные волосы были заплетены в тугую косу, которую она вдруг откинула за спину.

— Это она? — спросил я у Сехмет, зная, что нас никто не услышит.

— Да.

Я только улыбнулся. В моей голове уже созревал план, глаза лихорадочно блестели, а губы исказились в дьявольской усмешке.

 

***

Уже на следующий день я жил в доме скромной дворянской семьи. Мать этой девушки была очень тихая и робкая женщина по имени Марфа Петровна. Она очень часто в разговоре опускала глаза в пол, когда на нее смотрели прямо. Я заметил, что, если долго и пристально на нее смотреть, она начинала краснеть и терялась, когда ей надо было отвечать на какой-либо вопрос. Ей было не больше сорока лет, и выглядела она довольно хорошо. А вот ее муж был другим человеком. Он был замкнут, часто сидел в своем кабинете, стараясь не показываться оттуда. Алексей Павлович был человеком строгим, с массивными надбровными дугами, бровями с проседью, всклоченными волосами и лихими бакенбардами. Странный это был типаж. Сначала я думал, что он мало разговорчив из-за постоянной занятости и суровости, но потом все больше стал склоняться к мысли, что он не очень-то и умен. Нет, он хорошо вел хозяйство, не упускал выгодной сделки, но с ним абсолютно было не о чем поговорить! Он думал только о своей работе, а все остальное, даже жена с дочерью, его мало волновало. Впрочем, у него была не одна дочь, а две. Старшая уже несколько лет назад успешно вышла замуж и живет теперь в другом доме. Алексей Павлович уже собирался сватать младшую дочь Машу. Он надеялся удачно выдать замуж и ее, тем самым увеличив свое собственное добро.

Что же касается моей новой подопечной Маши. От матери она переняла скромность, а от отца суровость. Хотя эти качества были в ней не так сильно выражены. Маша была очень набожной девушкой. Проходя мимо ее комнаты, я часто слышал молитвы, что меня смешило — никому до нее нет дела. Молиться богу, все равно, что молиться кровати или стулу. Она была очень привлекательной девушкой. Всякий раз, когда я пытался с ней заговорить, она прятала от меня свое лицо и старалась поскорее уйти. Иногда ее лицо делалось суровым, когда я оказывался слишком назойливым. Она не была похожа на тех девушек, которых я привык видеть.  Не было кокетства и жеманства. Она была простой, и эта простота более всего завораживала меня. Маша никогда не лгала. Я живу здесь уже 12 дней, наблюдая за ней, и ни разу не услышал от нее лжи, дурного слова или тона. Она со всеми была добра и почтительна, даже с прислугой. Это действительно была сильная, чистая душа. Глядя на нее, я все больше ликовал. Ах, как прекрасен будет вкус ее души, такой непорочной и нетронутой. В предвкушении я кусал губы и сжимал руки в кулаки, чувствуя, что такую душу могу осквернить только я.

***

Сегодня утром мне удалось с ней поговорить. Я сидел в саду, когда она ухаживала за своими цветами. Она напевала какую-то песенку, не замечая меня, так как я сидел под навесом из живых цветов. Когда она подошла ближе, то, наконец, заметила меня. Она уже хотела было пройти дальше, спрятав свое лицо, но я попросил ее остаться со мной. Смущенно она присела на край скамьи, подальше от меня. Я молча оглядывал ее. Если бы она заметила этот взгляд, то наверняка бы сочла его непристойным. Заметив на ее шее тонкую веревочку с крестиком, я вдруг спросил:

— Маша, скажите мне, вы верите в бога бездумно, как и многие, или вы осознаете свою веру?

Она как-то странно дернулась, словно я на нее вылил кружку холодной воды, и посмотрела на меня удивленными глазами.

— О чем это вы говорите? Я вас не понимаю.

— Я очень часто вижу, как люди молятся богу, даже не понимая слов молитвы.  Утренней и вечерней молитвой они словно отдают какую-то дань и, отдав ее, ходят спокойные и счастливые. Отделался да к стороне. И очень немногие люди молятся, понимая то, о чем они просят бога. И для них это не обязательный труд, а наслаждение, отрада. Так к какому типу людей относитесь вы?

Она смутилась и отвернулась от меня. Я чувствовал себя королем создавшегося положения, и это мне безумно нравилось!

— Я верю в Бога всей душой, и стараюсь следовать его заповедям, — тихо, но твердо сказала она, — он отдал за нас жизнь.

— Отдал жизнь, — почему-то эти слова наполнили мое сердце отвращением, — а кто его просил?

Маша вскинула на меня испуганные глаза. Вся ее робость вдруг куда-то пропала.

— Что же вы говорите такое? — всплеснула она руками, — никто его не просил, но он добровольно умер ради всех людей на земле. Чтобы мы могли жить.

— Вы хотите сказать, что если бы его не распяли, то человечество перестало бы существовать? — с потаенной иронией сказал я.

— Я уверена в этом, — прошептала она, нервно разминая пальцы, — весь мир утонул бы в крови, если бы не Он. Ему мы обязаны жизнью, а потому и должны чтить Его закон, не из обязанности, а ради самих себя. Только так мы будем живы!

— На свете много людей, которые не верят ни во что, и доживают при этом до глубокой старости.

— Но что с ним случается после смерти? — сказала она, глядя мне в глаза, — вы не думали об этом? Люди, при жизни не верящие в Бога, не могут обрести покой после смерти, они обречены на вечные муки! И это не Бог их обрек, они сами себя обрекли. А Всевышний всегда готов протянуть им руку помощи. И до тех пор, пока будут живы люди, всей душой преданные Богу, мир будет существовать!

Ее речи разозлили меня, но я умело скрыл это под маской благоговения. Я зачарованно смотрел на нее, отчего Маша смутилась. Ох, уж мне это смущение! Она постоянно смущается и краснеет, а это жутко раздражает!

— Вы правы, Маша, — с трепетом сказал я, — я вами восхищен.

Ничего подобного. Она настолько глупа, что даже не может осознать, что богу давно нет дела до ее мыслей и молитв, как ему нет дела и до всего человечества!

На этих словах она вдруг встала со скамьи и поправила складки на своем платье.

— Простите, мне нужно идти, — торопливо пробормотала она и пошла прочь.

Только после этого я снял с себя все маски, с ненавистью глядя ей вслед. Такая невинная и чистая, что непременно хотелось окунуть ее в грязь греховности и порока, чтобы и она стала лживой, запятнанной!

***

После того разговора она стала иначе относиться ко мне. Маша по-прежнему меня избегала, старалась не смотреть прямо в глаза, но, тем не менее, я стал ощущать ее взгляды на себя. Иногда она заинтересованно смотрит на меня, а когда я к ней оборачиваюсь, прячет взгляд. Этот веселит меня.

Уже в том разговоре я понял, что заставить ее согрешить будет не так-то просто. Здесь будет мало одних убеждений, взглядов, намеков. В случае с ней моей дорогой Музе придется потрудиться. Сатана пожелал, что бы ее грехом стала похоть. Я должен выполнить пожелание моего господина, во что бы то ни стало.

Время ночное. В моей комнате слабо горит свеча. Мрачные тени лижут своими языками футляр моей скрипки. Я чувствую, как моя Мелодия рвется наружу из заточения. С тех пор как я стал демоном, моя Муза словно стала другой. Она ожила, теперь и в ней появился тот жаждущий крови огонь, что горит в моих глазах, когда я смотрю на людей. Ей бесспорно нравилось убивать, быть палачом, судьей, кинжалом, разрезающим их души на маленькие кусочки. Наслаждение мясника. Вот что испытываем мы, когда в наших руках оказывается трепыхающаяся, еще теплая душа, когда мы медленно проводим лезвием по коже человека, и горячая кровь, алая и прекрасная, стекает по бледной коже в мерцании огня, когда в затуманенных смертью глазах вспыхивает боль, тело вздрагивает, а затем взгляд потухает, и тело безвольно падает на землю.

Я чувствую, как во мне закипает кровь! Провожу холодными пальцами по струнам моей скрипки и чувствую ее дрожь. Улыбаюсь как хищник и начинаю играть, медленно и спокойно, наслаждаясь ее дьявольскими мотивами. ^*[11]Безумие. Именно оно владеет теперь

 

мной, когда я держу в руках скрипку. Оно же владеет и моей мелодией, когда она начинает свою жатву. Теперь в ее руке всегда есть серп, а одежды черны как глаза Сатаны.

Я сыграю с этой девушкой злую шутку. Проникну в ее легкие девичьи сны и наполню их похотью и сладострастием. Это должно взбудоражить ее. Поначалу она, конечно же, испугается своих снов. Но главное результат. Я покажу ей все прекрасные стороны плотской любви. Она просто не сможет устоять.

***

Мои труды не прошли даром. Маша стала нервной и раздражительной. Но она все еще сопротивляется. Жаль, я надеялся, что она добровольно отдастся этому греху уже через пару дней. Но я ошибся. Теперь она, не скрываясь, избегала меня. Стоит мне появиться в комнате, как она тут же выбегает оттуда. Это меня злит. Сильная душа. Сильная и светлая. После смерти она могла бы быть ангелом, если бы я не встал на ее пути. Эта мысль тешит мое самолюбие и мою гордыню. Как хочется разрушать, пятнать грязью все чистое и светлое! Такая жажда, словно я только начал входить во вкус, но ведь я уже пресытился. Вот что со мной сотворила эта душа. Я ощутил голод, потому что никогда в жизни не работал с таким светом. Чем ярче свет, тем гуще тень. Если ее, такую сильную, обратить во тьму, то она станет демоном равным мне. Интересно, при жизни я тоже был таким сильным и светлым? Вряд ли. Сильным, это понятно, но не думаю, что я когда-то мог быть светлым. И никогда таким не стану. Не чувствую сожаления из-за того, что стал демоном, наоборот, я рад этому. Тьма прекрасна. Она завораживает. Ночь, луна, ветер, кровь, испуганные глаза жертвы. Все это манит меня. И я никогда от этого не откажусь.

***

Чистота Маши поражает меня все больше. Сегодня я видел, как она на улице раздавала бедным детям хлеб и прочую еду, которую она взяла из собственного дома. Она им так улыбалась, была так счастлива, отдавая эту еду. И они были счастливы. Их улыбки. Как они мне противны! Такие счастливые, что чувствуется вкус гнили на губах! Хочу разрушить это счастье и видеть боль на их лицах!

Но все же. Что-то меня в ней привлекает. Видя ее изо дня в день, я стал ощущать какое-то ноющее чувство в груди. Что-то наподобие тоски.  Я смотрю на то, как она вышивает, общается с детьми, борется с моей силой, и она все больше привлекает меня. Столь чист ее взгляд, столь искреннее у нее сердце. Ее все так любят…

Стоит мне только об этом подумать, как в груди что-то болезненно сжимается. И бывают такие моменты, когда мне совсем не хочется искушать ее. Но потом я одергиваю себя с мыслью: «О чем ты думаешь? Ты — демон!».

Я представляюсь себе кровавым и уродливым зверем, огромным, с острыми клыками и когтями, который хочет растерзать наивное и доброе существо. Но когда этот зверь смотрит в глаза своей жертве, он чувствует, как сильна духом его добыча. И сила эта во много раз превышает всю мощь жуткого чудовища.

Я беспомощен перед ней, к чему это отрицать. Она сделала меня слабым и мягким. Но что-то мне не позволяет поддаться ее светлым чарам. Тьма внутри меня требует забрать ее душу, уничтожить.

И этой тьме я не могу противостоять.

Днем Маша сама заговорила со мной.  Она сидела в зале, вышивала голубя, а я сидел неподалеку от нее, глядя в окно. Она вдруг отложила вышивку и пронзительно на меня посмотрела. Робко и неуверенно Маша сказала мне:

— Я вас не понимаю, Мстислав, — почти прошептала Маша, — с виду вы такой грубый, но я вижу в вас добро. Где-то в глубине вашей души есть частица света, но вы так старательно ее прячете. Почему? Что заставляет вас отказываться от света и добра в вашей душе?

Я посмотрел на нее, не зная, что ответить. Отведя раздраженный взгляд в сторону, я еле слышно сказал:

— Не знаю. Я запутался.

***

После этого дня меня одолела страшная болезнь. Несколько дней я лежал в бреду, ничего не понимая. Маша ухаживала за мной, часто сидела рядом, что-то читала мне. Но я не слышал ни единого слова, будто лишился слуха. Часто меня одолевал сон, мои сновидения были кошмарны. Я видел жуткие картины того, как расправляюсь со своими жертвами. Раньше я наслаждался ими. Почему же теперь они вызывают у меня такое отвращение? Я не знаю. Я ничего больше не знаю, не понимаю.

***

Не думал, что все так случится.

Я уже начал идти на поправку от своей неясной болезни, но видимо забота обо мне изнурила Машу, и она сама заболела. Будучи совершенно здоровым, я заметил, что силы Маши покидают ее. С каждым днем она становилась все бледнее, кашель, которому никто сначала не придал значения, теперь разрывал ей легкие. Порой, при очередном приступе кашля, у нее из глаз катились слезы, и ей не становилось легче. Доктор выписал ей какое-то лекарство, но, как мне казалось, оно совсем не помогало. Вскоре у нее поднялся жар, и теперь уже она не вставала со своей постели. Я посчитал, что с моей стороны было бы наглостью сидеть у нее так же, как и она у меня, это ведь не совсем прилично. Она ухаживала за мной, так как больше было некому, а о ней, в конце концов, заботилась мама. Я не видел Машу около двух дней, но по мрачному лицу ее родителей понимал: ей становится все хуже. Неясная тревога заполонила мой разум. Боязнь, что она умрет, не покидала меня, заставляя нервничать, раздражаться по каждому поводу, злиться. И странное дело, я мучился не из-за того, что не успел совратить ее, а потому, что она умирала. Жизнь покидала ее тело. А мне этого не хотелось. Мне хотелось смотреть, как она мирно вышивает, как улыбается, когда поют птицы, светит солнце, смеются дети. Мне нравилось смотреть на ее легкий румянец, на робкие и неуверенные движения, слушать ее тихий и вкрадчивый голос. Как бы это ни было странно, но мягкость ее души, ее добросердечность усмирили зверя в моей душе. Никогда бы не поверил, что такое возможно, но это было именно так. Однако, кровожадное существо, живущее в моем сердце, не собиралось исчезать. Оно забилось в угол моего сознания, сидело там и выжидало удобного момента, чтобы снова затмить мой разум своей ненавистью и злобой. Я понимал, что если Маша умрет, то я снова поддамся этому существу, и вряд ли в мире найдется еще одно создание способное усмирить моего монстра.

Именно поэтому я стал играть по ночам на скрипке. Я играл не для зла. Мне хотелось помочь Маше, именно для этого я так упорно каждую ночь призывал мою Мелодию. Да, моя Муза была в недоумении. Она — создание вечного зла, хаоса. Ей было непонятно мое желание спасти  Машу. Мелодия скучала по тем дням, когда мы вместе упивались болью других людей. Теперь же она чувствовала, что я изменился. Теперь наши желания разошлись, несмотря на то, что когда-то мы были единым целым.

И, тем не менее, она послушно выполнила мою просьбу. Маша пошла на поправку. Она снова начала выходить из своей комнаты. Иногда улыбка озаряла ее губы, такая несмелая, боязливая улыбка. Родители были счастливы. Все это время они ужасно переживали из-за возможной смерти дочери.

Стоит сказать, что я уже давно перестал мучить ее во снах. Мне было неприятно это делать, противно.

 Сложившаяся ситуация тяготила. С одной стороны, я еще чувствовал в себе тягу к человеческим мучениям, к их сладким душам. Но с другой, я уже не мог всего этого делать, передо мной всегда был робкий взгляд Машиных глаз. Во мне боролись два начала, и я не знал, что же выбрать: служение аду или очищение? Да и заслуживаю ли я вообще очищения? Можно ли очистить такую грязную душу, как моя? Есть ли она у меня вообще, душа?

Размышляя надо всем этим, я незаметно для самого себя открыл бутылку с кроваво-красным вином и налил в бокал. Сделал пару глотков и ощутил ясность ума. Вино словно ободрило меня. Я старался взглянуть на ситуацию незатуманенными чувствами глазами.  Что заставляло меня выполнять поручения Сатаны? Ничто, я сам этого желал. Зачем мне это? Я хочу уничтожить все человечество. За что? Они мне противны? Почему?.. Потому что у них есть шанс обратиться к свету. А у меня этого шанса нет, и мне больно видеть, что другие могут воспользоваться этой возможностью, а потому мне хочется, чтоб и они страдали и мучились как я. Я не хочу, чтобы кто-то обрел счастье, я эгоист. Не могу позволить другим быть в раю, когда сам я продал душу Сатане.

Из этих размышлений меня вырвала Маша. Она зашла ко мне около полудня, когда все в доме легли отдохнуть, и даже прислуга позволяла себе временами бездельничать. У нее все еще сохранялся бледный цвет кожи, лицо было худым и осунувшимся. Я был приятно удивлен ее приходом. Она робко стояла около двери, не решаясь со мной заговорить. Я предложил ей сесть на стул. Она присела на него, опустив глаза в пол.

— Как вы себя чувствуете? — наконец спросила она.

— Я уже давно здоров. Как ваше самочувствие, Маша? — с заботой в голосе спросил я.

— Мне уже намного лучше. Доктор сказал, что это похоже на чудо.

— Может быть, это и есть чудо. Кому-то дорога ваша жизнь.

К ее щекам прилила кровь, окрасив кожу легким румянцем. Однако дни болезни сказывались на ней, краснота щек почти мгновенно спала.

— Вы знаете, я много размышляла, пока была больна. Меня лихорадило, я плохо соображала, но в моих мыслях всегда были вы. Я не знаю, чем это можно объяснить, но я не хочу больше держать от вас в тайне то, что я к вам испытываю. Да, вы решите, что я легкомысленна и глупа. Пусть так. Но что-то неумолимо тянет меня к вам. Поначалу я вас сильно боялась. Ваш взгляд внушал мне страх. Но потом, не знаю, в какой момент, я поняла, что смотрю на вас все чаще. Мои мысли неустанно крутятся вокруг вас. Руки холодеют, а в голову ударяет кровь, когда я вас вижу, когда вы смотрите на меня. И сейчас, во время болезни, мне не хватало встреч с вами. Я хотела или вовсе умереть, чтобы не мучиться, или поскорее встать на ноги, чтобы увидеть вас. И вот, Бог сделал мне милость, я выздоравливаю, я снова могу общаться с вами!

С каждым словом румянец на ее щеках все усиливался, на висках появились капельки пота. Кажется, ей снова стало хуже, у нее был жар.

Ее слова глубоко тронули меня. В них было столько искренности и нежности! Столько любви. Все это было мне не привычно, я не знал, что должно изображать мое лицо, и что я должен был говорить. Поэтому в первые секунды я стоял в немом удивлении, глядя на то, как она смущенно отводит глаза в пол.

— Маша, — еле слышно пробормотал я.

Во внезапном порыве я схватил ее за плечи и поднял со стула. Со слезами на глазах она посмотрела на меня, ища в моем лице ответ на ее признание. Но я совершенно не знал, что ей ответить. Я растерялся. А потому сделал то единственное, что пришло мне в голову. Я поцеловал ее, крепко прижав к себе.

Я чувствовал ее прерывистое жаркое дыхание на своем лице, чувствовал вкус соленых слез, вкус ее ароматных губ. Они были такими мягкими и нежными! Мне совершенно не хотелось прекращать этот поцелуй, но Маша сама оторвалась от моих губ.

— Нет, это…это неправильно, — сказала она, оттолкнув меня рукой.

У Маши были такие слабые руки. Вид у нее был довольно болезненный, да и на ногах она не могла стоять твердо. Отойдя на пару шагов от меня и сильно краснея при этом, она вдруг начала оседать на пол, закатив глаза. Я быстро подхватил ее, не дав упасть. Не зная, что делать, я положил ее на свою кровать. Засмотревшись на нее, я осторожно выдернул из-под нее одеяло и накрыл сверху. Глядя на лицо Маши, я скомкал в руках покрывало с моей кровати, затем посмотрел на свои руки и на эту тряпицу. Что я делаю? Зачем я ее поцеловал? А теперь она лежит на кровати, в ореоле этих белых простыней. Вздохнув, я бросил покрывало на пол и взял в руки скрипку. Нужно сыграть, это должно помочь ей. Я начал медленно и неторопливо, словно убаюкивая ее. По мере игры, мысли мои уходили все дальше. Я думал о ней, о своей службе Сатане, о своем прошлом. Все эти мысли закончились воспоминанием о поцелуе. Не желая останавливать поток своих эмоций и чувств, я представил себе продолжение. Романтическое и нежное. Откуда во мне это? Откуда все эти чувства? Прекратив играть, я вернул скрипку в футляр и взял со стола недопитый бокал с вином. Мои руки сильно дрожали, а потому, присев рядом с Машей на кровать, а пролил немного драгоценной жидкости на белые простыни. Красное пятно быстро растеклось по ткани. Я с досадой цокнул языком и осушил бокал до дна. Еще раз взглянув в прекрасное лицо Маши, я вышел вон из комнаты, чтобы не нарушать ее покой.

Встретив в коридоре служанку, я сказал ей, что Маше внезапно стало плохо, и я положил ее отдыхать, упомянув, что запачкал вином простынь. Служанка выслушала меня и тут же бросилась в мою комнату. Теперь я был спокоен. С Машей все должно быть хорошо. Но что ждет меня в дальнейшем? Какой путь я изберу?

Волнуемый тревожными мыслями я вышел во двор, в крохотный садик. Разгуливая там, я провел весь вечер в полном одиночестве. Я знал, что с Машей будет все хорошо. Моя сила, пусть и получена она дьявола, поможет ей исцелиться, я твердо знал это. А еще я знал, что именно эта сила не позволит мне быть с ней. Что она скажет, когда узнает о моей сущности? Её это очень сильно напугает, она будет бояться даже вспоминать обо мне. Да и вообще, люблю ли я ее? После слов, что она мне сказала, я ведь растерялся и промолчал.

Может ли такое существо, как я, любить? Я ведь соткан из мрака, лжи, ужаса. Я страх всего человечества. Могу ли я полюбить одну из тех, кого так любил мучить?

Маша кого-то напоминала мне, кого-то далекого. Словно я был знаком с этим человеком в детстве, а теперь черты лица стерлись в моей памяти, я забыл имя и голос, но в душе остался приятный осадок, состоящий из нежности. Но как бы сильно я не старался вспомнить, я не мог этого сделать.

Если задуматься, я не чувствую к Маше страсти. Только нежность. Нежность и больше ничего. Но ведь нельзя сравнивать нежность и любовь. Даже такой, как я, понимает это.

Как же все сложно!

Уже поздно вечером, я решил дойти до небольшой реки и вернуться в дом, навестить Машу. Я уже слышал шум речных потоков, когда увидел впереди чей-то силуэт. Было довольно темно, и я никак не мог разглядеть, кто стоит около воды, рядом с огромным валуном. Как мне показалось, на первый взгляд, это была женщина. Подойдя еще ближе, я убедился в этом. Когда до моего сознания дошло, что около воды стоит Маша, я вдруг увидел, как она упала на землю. Перепугавшись, я бросился бежать, боясь, что болезнь снова взяла над ней верх. Но подойдя ближе, я ужаснулся.

На земле лежала Маша, держа в своей правой руке золотой кинжал. И острие этого кинжала уходило вглубь ее тела …

НЕТ! Маша… что же ты наделала?

Волной на меня накатили гнев и печаль, мне вдруг захотелось разрушить все на земле, заставить страдать все живое! Лютый зверь, притаившийся в моем сердце, вырвался из меня, желая снова убивать. У меня задрожали губы и брови сошлись на переносице. Я крепко стиснул зубы, чтобы не закричать в голос. Все в душе рвалось и клокотало как в жерле вулкана перед извержением. Тело сотрясала крупная дрожь, а руки судорожно сжимали хрупкие плечи Маши.

Я стоял на коленях рядом с бездыханным телом этой прекрасной девушки, которая еще недавно была живой, нежной, любящей, такой очаровательной и робкой, такой светлой. Святой.

Со злостью я взглянул на окровавленное лезвие, мои глаза были затуманены ненавистью, и мне хотелось разрушить этот клинок, сломать и расплавить в костре! С лютой злобой я смотрел на него, не отводя взгляда. Он был довольно необычным. Весь сделанный из золота, он не мог принадлежать человеку. Но тогда чей он?

Услышав позади себя легкие шаги, я обернулся.

Передо мной стояла Сехмет, глядя на меня полными восхищения глазами.

— Я никогда бы не подумала, что ты сможешь влюбить в себя человека! Ты, кто ненавидит все живое, смог стать таким нежным и чутким. И это помогло глупой девчонке полюбить тебя! Ах, как это прекрасно! Ты разбил ей сердце, это крохотное, полное любви к ужасному чудовищу сердце!

Я совершенно не понимал, о чем она говорит. Я не собирался заставлять Машу любить меня. Видимо, Сехмет приняла мою слабость за проявление хитрости. Большого труда мне стоило удержаться от того, чтобы не разорвать ей горло! Она с таким пренебрежением говорила о Маше, об этой чудесной девушке, словно она была деревянной куклой! Но ведь она была человеком, живым, теплым, чувствующим.

Горечь утраты заполнила мое сердце, хотя я был давно убежден, что у меня его нет. Сохраняя на лице беспристрастную маску, я осторожно вынул клинок из холодеющих рук Маши, из ее тела. С чавкающим звуком клинок вышел из ее груди, и теплая кровь полилась на мои руки. Такая обжигающая кровь, словно это карающее пламя! Стиснув зубы, я взглянул в ее лицо. Заплаканное, с отпечатком боли и страданий.  Невольно я отметил, что ее губы были чуть приоткрыты, а с лица уже сходит живительный румянец. Поднявшись с колен, я вернул кинжал Сехмет. Теперь я был уверен, он принадлежит ей. Мельком я взглянул на свои руки. Они были в крови самого невинного существа. Я убил святую, убил ангела.

С легкой улыбкой Сехмет приняла кинжал из моих рук, и он тут же растворился в воздухе. Как же мне хотелось разорвать эту падаль!

— Но, на мой взгляд, ты слишком долго тянул. Можно было прийти к ней намного раньше и сказать что-нибудь, что наверняка разбило ей сердце. Поэтому я не удержалась, и сама вмешалась в ход событий. Когда она проснулась, то увидела, что лежит в постели постороннего мужчины, а на белых простынях видны багровые пятна. Конечно, без моего наущения она бы и не догадалась подумать, что ты надругался над ней. Стоило мне преподнести ей эту мысль, как слезы полились из ее глаз. Ах, какая это была прекрасная картина, как она тогда рыдала! Она так глупа! Даже не подумала о том, что на ней самой нет ни капли крови и боли она не ощущает. Право, это было очень смешно. Надо же было поверить в такую чушь? Хах, не в силах больше находиться в твоей комнате, она выбежала сюда, а я преследовала ее, словно хищник. Пока она убивалась горем, я положила в траву рядом с этим валуном мой кинжал.  Восхитительная вещь этот клинок! У обычных людей он вызывает жгучее желание покончить с жизнью. Правда, если на то нет достойной причины, то человек с легкостью может ему противостоять. А у Маши была причина – неразделенная любовь. Она считала себя поруганной и грязной. В итоге, когда я шепнула ей на ушко, что смерть — самый лучший выход, она вонзила в себя этот кинжал. Удивительно, но она даже не вскрикнула! Только удивленно распахнула глаза, словно не ожидала, что будет больно, и что она умрет от этого. У нее было такое выражение лица, словно хотела сказать: «За что он так со мной?». Странно, что в ее душе не было гнева по отношению к тебе. Но ведь она чистая душа, чего еще от нее можно было ждать? Нет, не так, она была чистой душой. А сейчас она в Аду. Прислушайся к себе, Мстислав, загляни в глубины Ада, и ты найдешь ее там, великую грешницу, самоубийцу!

Она говорила эти слова с невероятным наслаждением, улыбаясь и смеясь, радуясь тому, что сейчас здесь произошло. Это глухо отдавалось болью в моем сердце. Как можно радоваться такому ужасу? Но… месяц назад я и сам бы радовался…

Ужасно хотелось растерзать Сехмет, но я приказал себе сдерживаться. Никто не должен был узнать о моей слабости, о тех чувствах, что я испытал к этой девушке, к Маше.

Обернувшись назад, я снова увидел ее тело. Отголосок боли всколыхнулся в моем теле, а затем утих, словно его и не было никогда.

Жуткий зверь внутри меня пожирал каждую мою положительную эмоцию, каждую светлую мысль, возвращая меня на тропу смерти и убийств. Невыплаканные слезы сгорали, а глаза стекленели, словно в моем теле и не было живого существа. Словно я просто кукла, как та златовласая девушка на балу.

***

Один за другим, тихо и спокойно, проходили дни. В незнакомом мне городишке я жил в самой захудалой комнатке с одним единственным окном, с покосившейся и почерневшей дверью, с облупленными стенами и скрипящими половицами. Мне не хотелось куда-либо выходить из этой убогой комнатки. Она была моей клеткой, что мне больше всего в ней и нравилось. Эта комнатушка давала мне уединение и покой, тишину и одиночество. Я наслаждался полумраком этого склепа, постоянно занавешивая днем окна толстой темной материей. Мне больше не хотелось видеть тех комнат с золотыми вазами и шелковыми подушками, которые подарил мне мой господин. Я потерял интерес ко всему. Убийства больше не забавляли меня, скука день ото дня все более овладевала моим сознанием. Всякая цель в жизни была потеряна, и я, признаться, не хотел ее искать. Апатия стала моим постоянным спутником, я перестал играть на скрипке. Я чувствовал, как с негодованием дрожат струны, с каким нетерпением лежит смычок в футляре, ожидая скорой игры. Но мне этого не хотелось. С каждым днем я все более жаждал кануть в небытие. Нет, не умереть. Отойти от всех дел, погрузиться в блаженный сон, слышать все, что вокруг происходит, но не участвовать в этом. Стать великой силой, которая бы сверху наблюдала за всем, не проявляя ни к чему интереса.

Сехмет больше не заходила ко мне. В тот же день она привела меня в этот город, который, как мне показалось, был уже не в России, а в какой-то другой стране. Она показала какого-то мальчика лет двенадцати в оборванной одежонке и покинула меня. Больше я ее не видел. Не знаю, в действительности ли она не разгадала моих чувств или просто сделала вид, что ничего не заметила. Сехмет очень умна, она не могла не заметить борьбы в моей душе. Наверняка догадывалась, что мне не хватит духу убить Машу, поэтому все сделала сама. Однако, я не испытываю к ней злости. Вообще ничего не испытываю. Вспоминаю о ней, как о какой-то вещи, без всякого интереса.

Скоро мне нужно будет совершить еще одно убийство. Нужно убить душу того мальчишки. Уничтожить ее и забрать с собой. Но я еще не готов, во мне нет интереса. И тем не менее пора начинать размышлять над моим планом, благодаря которому я завладею его маленькой чистой душой.

Поскорее бы все это закончилось!

***

Что ж, во мне все-таки нашлись силы и желание. В один день я все же заставил себя начать действовать.

Я решил заслужить его доверие, расположить его к себе. Я одел на себя какие-то поношенные вещи, вышел на улицу и начал играть на скрипке. Играл долго и жалостливо, многие прохожие бросали монеты на мою тарелку около ног. Вскоре я увидел этого мальчика. У него было худощавое лицо, блестящие карие глаза и пухлые бледные губы. Он смотрел на меня с интересом, иногда отводя взгляд и размышляя над чем-то. В моей душе весь его вид не вызвал ни единого отклика. Ни усмешки, ни злости, ни доброты, ничего! Уже поздно вечером, когда по улице перестали ходить люди, я прекратил играть и убрал свою скрипку в футляр. Моя Муза явно была неудовлетворена этой игрой, ей хотелось большего, но я не мог этого позволить. В эту минуту ко мне подошел этот мальчик и умоляюще спросил:

— Дядя, а вы не могли бы дать мне немного денег?

Я улыбнулся ему, прикладывая все свое мастерство, чтобы улыбка вышла весьма добродушной. И, кажется, у меня это получилось, так как глаза мальчика доверчиво блеснули и брови радостно изогнулись.

— Возьми сколько тебе надо, — приветливо ответил я ему, кивнув на свою тарелку.

Мальчик удивленно посмотрел на меня и боязливо протянул руку к тарелке на земле. Неуверенно он взял несколько монет, затем подумал и взял еще одну.

— Бери все, — сказал я, смотря сверху вниз на этого мальчика.

— Правда, можно? — почти плачущим детским голосом спросил он.

— Конечно, — подтвердил я, улыбаясь.

— Нет, это будет слишком много, — задумчиво сказал он и пересыпал себе на ладошку около половины монет. Затем он выпрямился во весь рост, поблагодарил меня, отвесив низкий поклон, и убежал в противоположную от меня сторону.

Отлично, он попался. Однако интерес во мне еще не проснулся.

Скорее бы уже все закончилось!

***

С того дня я каждый вечер играл на скрипке прилюдно. Но играл я исключительно для этого мальчика. Иногда его любопытные глаза мелькали в толпе, но больше он не решался ко мне подойти. Я не давил на него, но постепенно моя Муза оплетала его невидимой сетью, связывающей меня и этого мальчика. Я прекрасно знал, что он не может жить без моей музыки, он стал зависим от нее. С каждым днем в его сознание все глубже проникал голос моей прекрасной Мелодии. И совсем скоро он потеряет самого себя, в его душе останется только голос Музы, это мальчик станет безвольной марионеткой в моих руках. Сейчас он еще может мне сопротивляться, но совершенно этого не хочет. В глубине души он наверняка чувствует, что моя музыка — зло. Но он не слишком-то доверяет своим чувствам, не видя им разумного и логичного объяснения.

Сегодня вечером я специально задержался на улице. Уже совсем стемнело, скрипка покоилась в своем футляре. Я сидел на ступеньках какого-то дома, вдыхал прохладу ночи и смотрел на звездное небо. Этот мальчик был где-то рядом, но не решался подойти. Я ждал. Терпеливо, как хищник. Наконец он оторвался от угла, за которым прятался, и направился в мою сторону. Подойдя ближе, глядя на меня исподлобья, он спросил:

— А почему вы не идете домой?

Посмотрев на него с легкой улыбкой, я ответил:

— Я ждал тебя.

— Меня? — спросил он удивленно.

— Да, тебя. Как тебя зовут, мальчик?

— Арчи, — тихо и смущенно пробормотал он.

— Арчи, — повторил я, словно пробуя имя на вкус, осознавая, что я действительно оказался в другой стране, — расскажи мне немного о себе, а я послушаю.

Он неловко переступил с ноги на ногу, а я в упор смотрел на него, не мигая. Начав рассказывать о себе, он смотрел на землю, не поднимая на меня глаз.

— Ну, я… Я живу вместе с мамой и папой. Наша комнатка совсем недалеко отсюда. Мы очень любим друг друга. Но нам всегда не хватает денег, поэтому мама часто плачет. Иногда мы не едим по нескольку дней, тогда мама места себе не находит, а папа ходит по комнате, сжав кулаки за спиной. Папа в такие моменты очень злой, к нему лучше не подходить. Когда папа не выдерживает, он выбегает на улицу и долго не приходит. А когда приходит, то у него всегда с собой есть корка хлеба, или пряник, или еще что-нибудь. Он отдает это мне, а мама, закусив губу, перестает плакать, начинает обнимать папу и шептать, что не надо было. Но мы раньше жили не так. Раньше все было хорошо: у нас был большой дом, вокруг него поляна с цветами, собака и несколько кошек. Мама всегда улыбалась, а папа всегда катал меня на лошади. А потом все изменилось. Как-то мама сказала, что нам надо уехать из нашего дома на некоторое время, но потом мы обязательно вернемся. Сначала мы жили у моей тети, потом мы переехали в небольшой домик, где жили с какой-то женщиной и ее детьми, а теперь мы живем в нашей комнатке.  Она маленькая такая и мрачная, она совсем мне не нравится! Я долго не могу уснуть, потому что там много чудовищ. Мне страшно в этой комнате. Но мама все время твердит, что это ненадолго. Мама очень любит меня, и папа тоже меня любит. Они очень редко меня ругают. Когда я в прошлый раз принес деньги, которые вы мне дали, они сказали, чтобы я немедленно вернул их вам. Но я им сказал, что вы сами мне столько дали. Они поверили мне, но велели больше к вам не ходить и не просить денег.

У этого мальчика был тонкий голосок, совсем еще детский. Я старался ему улыбаться ласково и нежно, но в душе оставался пуст. Он не вызывал во мне абсолютно никаких эмоций.

— Знаешь, — начал я, — мне деньги совершенно ни к чему. Это просто мое развлечение: играть на скрипке. А люди дают мне за это деньги. Но они у меня есть и без того. Поэтому все, что мне дадут люди за мою игру, можешь считать своим.

Его глаза удивленно распахнулись, он сжал свои маленькие ручки в кулаки, словно в ожидании грома с неба или чего-нибудь еще такого же необычного. У него были такие искрящиеся и живые глаза.

— Вы, правда, будете отдавать мне эти деньги? — осипшим голосом спросил он с недоверием.

— Конечно, — ласково ответил ему, кивнув на тарелку с монетами, — забирай. Я не хочу, чтобы такой замечательный ребенок как ты, голодал.

— Вы так добры, господин! — воскликнул мальчик, с восторгом глядя на меня.

Я улыбнулся.

— Так чего же ты ждешь? Бери деньги и беги домой! — сказал я ему.

Мальчик сразу поник головой.

— Но ведь мама мне сказала больше не брать у вас денег, — задумчиво пробормотал он.

— А мы вот как сделаем. Покажи мне красивые места твоего города, а эти деньги я дам тебе в благодарность. Каждый день ты мне будешь показывать по одному красивому месту, а я буду давать тебе за это все монеты, которые успею собрать за день. Согласен?

— Да! — с восторгом крикнул он.

— Тогда веди меня, — низким басом сказал я.

Так и началось наше близкое знакомство. С того момента он стал прибегать ко мне каждый вечер, показывал живописные места своего маленького города, а я отдавал ему деньги. Вскоре я заметил, что у него появились новые башмачки. Они тоже были затасканными и потертыми, но выглядели довольно крепко в сравнении с его прежней обувью. Арчи разговаривал без умолку. В нем было столько жизни, столько энергии и счастья, сколько не нашлось бы во всем остальном мире! По его рассказам, мама больше не возмущалась тем, что ее сын каждый вечер откуда-то приносит деньги. Хотя она выказывала опасение, что ее сын бродит с каким-то непонятным мужчиной по вечерам. Но шли дни, мальчик все больше привязывался ко мне, его родители все более мне доверяли, а я все больше завладевал сознанием ребенка.

Когда он болтал рядом со мной, ведя меня по узким улочкам своего города, я порой забывал о прошлом, словно оно было отрезано от меня. Становилось легко, я чувствовал себя свободным. Но когда он уходил, я вновь вспоминал кровавые расправы, виновником которых был я.

Да, с этим мальчиком было спокойно. Его пустая, но искренняя, болтовня отвлекали от мрачных размышлений, хотя поначалу я вообще старался не слушать его. Но с каждым днем я все чаще прислушивался к этому детскому голоску, вспоминая о той милой и кроткой душе, которая заставила моего зверя притихнуть. Ее душа была такой же чистой, как и у этого мальчика.

Как они оба чисты и непорочны. Как много в них света и добра…

***

Наконец я понял, что настал тот день, во имя которого я познакомился с этим мальчиком. С утра я как обычно играл на скрипке, Арчи пришел ко мне еще днем, сидя рядом со мной и греясь на солнышке. Он уже давно стал приходить задолго до наших прогулок, слушая мою музыку и блаженно улыбаясь. В этот день я играл особенно печальную музыку. Моя Мелодия надела траурный наряд, не расставаясь со своим серпом смерти. Она знала, что сегодня прольется невинная кровь, и она была готова. Кое-какие эмоции все же появились в моей душе, но такие слабые и далекие, что я даже не смог разобрать их. Арчи доверчиво прижимался ко мне, засыпая на ярком солнце, а я все больше погружался в мрачные мысли. Сегодня я завладею его душой. И тогда я смогу снова жить, как пожелаю. Буду убивать тех, кого хочу, и, может быть, тогда во мне снова проснется жажда убийств, желание, просто эмоции. Хоть какие-нибудь. Скорее бы, я так устал.

Когда наступил вечер, и люди разошлись по домам, я окончил свою игру. Арчи тут же подпрыгнул, увлекая меня за собой.

— Пойдем, я выбрал такое место! Тебе обязательно должно понравиться! — радостно щебетал он.

— Постой, давай посидим, — остановил я его и снова присел на ступеньки.

Энтузиазм в его глазах погас, он непонимающе смотрел на меня, садясь рядом.

— Сегодня мы в последний раз видимся с тобой, — по его лицу скользнула печаль, губы дрогнули, а брови недовольно нахмурились. Он хотел что-то сказать, но я его перебил, — прошу, не говори ничего. Сначала я. Сегодня вечером я уезжаю к себе на родину, поэтому этот вечер прощальный. Сегодня мы с тобой никуда не пойдем, и, тем не менее, я прошу забрать тебя эти деньги. Я прекрасно знаю, как они нужны твоей семье. Ты очень хороший мальчик, Арчи, ты так сильно любишь своих родителей, что в своей любви не видишь их горя. Жизнь для них тяжелое бремя, моя дорогой, я понял это по твоим рассказам. Они живут на этом свете только из-за тебя. В другом случае, они давно бы покончили с жизнью самоубийством. Не перебивай меня, Арчи. Ты еще слишком молод, чтобы понять это. Твои родители страдают.  Я чувствую их нежелание жить. Таких как они много на свете. И для них всех лучший исход в такой ситуации — смерть.

Я видел, как он протестующее замотал головой. Я и не надеялся, что он сразу же поддастся моим словам. Быстрым движением я положил скрипку на плечо и вновь начал играть. Протест Арчи сразу утих, плечи поникли, а взгляд стал тусклым и неживым. Я видел в нем противоборство его природного добра и моего зла, которое пустило в нем свои корни. Но даст ли он этим корням прижиться, вот в чем вопрос. Моя дорогая Мелодия скользнула к этому мальчику словно призрак. Стоя за его спиной, она положила свою невидимую ладонь ему на глаза. Мальчик вздрогнул, ослаб и… впустил в себя тьму.

Мелодия хищно оскалилась, убирая с его лица руку. Глаза Арчи стали такими блеклыми и мертвыми… Я ощутил глубоко в сердце тоску по тому живому и ясному свету, который всегда был в его взгляде.

— Иди домой. Сегодня прогулок не будет.

С этими словами я встал со ступенек и направился в сторону свой комнаты. Я не оборачивался, но знал, что мальчик пошел к себе домой. Я знал, что в эту ночь он убьет своих родителей.

Придя в свою темницу, я, как всегда, зажег свечу, положил футляр со скрипкой на стол, сел на кровать. Что-то было в моих движениях механическое, неправильное.

Я чувствовал себя отвратительно, жутко кружилась голова. Хотелось что-то сломать, разрушить…

Маша.

По моему телу пробежали мурашки, и я весь невольно сжался.

Как долго я не вспоминал этого имени.

Маша.

Словно эфирное масло разлилось по моей душе, а осколки от его графина больно врезаются в сердце.

Маша.

Словно что-то с силой вдавило эти осколки вглубь сердца, разбивая во мне некий стержень.

Слезы, неудержимые слезы, скатились из глаз моих. Это моя душа разбилась. Это она сейчас выплакивалась, страдала, умирала. Я готов был поклясться, что моя душа, это никчемное создание, умерла вместе с Машей, но нет. Вот она! Терзается и стонет, плачет как малое дитя!

Я резко встал с кровати и схватил стакан. Замахнувшись, я бросил его в стену, и он разбился. Капли воды были разбрызганы по всей комнате, а мне повсюду виделась кровь. Жуткие багровые пятна крови. След от моей руки, кровавые трупы, глаза моих жертв, полные отчаяния и боли. Они смотрели на меня, пугали и заставляли страдать, заставляли испытывать всю боль, какой я подвергал их.

Все они смотрели на меня с яростью, злостью, ненавистью… Все они тянули ко мне свои изуродованные руки, желая уничтожить.

Словно пьяный я не мог стоять на ногах, мои глаза бегали из стороны в сторону, с одного безумного лика на другое, пока не наткнулись на одно-единственное прекрасное лицо.

Маша.

Чуткие и добрые глаза, совсем живые.  Эта робкая ласковая улыбка. Эти нежные руки, стыдливый румянец. И не было в ее глазах желания причинить мне страдания, отомстить. В её взгляде была забота. И всем своим видом она являла сострадание. Сострадание ко мне, к демону, к ужасному существу.

В бессилии я упал на колени и закрыл лицо руками.

Столько был непорочности и чистоты в ее образе, что мне, развратному и погрязшему в грязи, было больно смотреть на нее. Она улыбалась, и улыбка эта заставляла меня еще больше страдать и мучиться. Она смотрела без осуждения, но я словно читал немой вопрос: «Ах, что же ты делаешь? Что же ты делаешь?».

Не вынеся ее взгляда, я вскочил на ноги выбежал на улицу. Словно не на своих ногах я быстро шел по улочкам, а куда — и сам не знал. Но я чувствовал, что надо бежать!

Арчи! Как я мог так поступить с этим чудесным ребенком, который доверился мне? Боже, как он смотрел на меня, какими искренними были его речи. Он полюбил меня, а я снова растоптал сердце человека, который меня полюбил. Арчи, прости, прости меня, я совершил ужасную ошибку. Я ужасное чудовище, мне нет прощения, но я должен, должен, во что бы то ни стало, исправить весь этот кошмар. Если еще не поздно, я должен спасти жизнь его родителям, а ему самому — душу.

Арчи никогда не показывал, где он живет, но я точно знал, куда мне нужно идти. Уже через пару минут я очутился около длинного серого дома с обшарпанными стенами и грязными лавочками. Я был абсолютно уверен, что он там! Не размышляя ни секунды, я ворвался в дом.

 Очутившись там, я увидел узкий длинный коридор с окрашенными в грязно-желтый цвет стенами. По обе стороны шли двери, покосившиеся, почерневшие от времени. У некоторых комнат и вовсе не было двери, всего лишь занавеска. Оглядевшись, я уверенно направился к двери, испачканной в побелке. Не колеблясь, я открыл ее, толкнув внутрь. Да, эта дверь открывалась внутрь, и у нее совершенно не было ручки.

Ослепительный свет ударил мне в глаза, и я закрыл их ладонью. Поморщившись, я постепенно начал убирать ладонь от лица. Первое, что я увидел, это белоснежные крылья. Сверкающие и манящие крылья.

Эти крылья зачаровали меня. Я смотрел на них не в силах оторвать взгляд. Но тут мои глаза остановились на лице обладателя этим чудом. Это ангел! Настоящий ангел в белых одеждах с сияющими крыльями и нимбом! Встряхнув головой, я заметил Арчи. У него были испуганные глаза и бледное лицо, а в руке он крепко сжимал кухонный самодельный нож. Ангел стоял позади него, склонившись и что-то шепча на ухо. Они оба не обратили на меня никакого внимания. Я заметил у стены кровать, на которой лежали два человека. Как я догадался, это были его родители. Нет, неужели он убил их? Нет! Взглянув на нож, я увидел, что крови на нем нет, и облегченно вздохнул. С моих плеч словно целая гора упала. Между тем, ангел взял из рук мальчика нож и подтолкнул его к кровати. Ничего не замечая вокруг, Арчи с невидящими глазами лег на кровать и прижался к матери.

Ангел выпрямился и сурово посмотрел на меня, и я под его взглядом вдруг почувствовал себя совсем ничтожным, мне стало ужасно совестно и раскаяние заполонило мою душу. И вдруг вместо суровости я заметил его добрые глаза, обращенные на меня. Он подошел ко мне, заглядывая прямо в самое сердце.

-Не тот путь ты выбрал, Мстислав. Ты возжелал отомстить ради дорогого человека, и что получил? Одни страдания.  Теперь ты даже не помнишь имени той, ради которой согласился быть демоном. Опомнись, Мстислав. Покайся перед Богом.

С этими словами он вышел из комнаты и яркий, священный свет вдруг исчез. Я остался стоять в этой комнате, совершенно сбитый с толку. Месть ради любимого человека? Я ничего не помню. Совершенно ничего! Последний раз взглянув на мирно спящую семью, я одними губами прошептал: «Простите меня», - и навсегда покинул этот дом.

Я был бесконечно рад, что ангел остановил его, что его душа никогда не будет принадлежать аду.

И только один вопрос терзал меня: почему же Машу они не остановили?..

***

После этой ночи я многое переосмыслил.

Во-первых, меня заманили. Да, теперь я отчетливо вспомнил ту ночь, когда стал демоном. Не своими ногами я встал на этот путь, меня на него поставили. Так же, как и я хотел толкнуть Арчи на путь убийства, меня толкнули на путь лжи. Хотя, это ни в коей мере не оправдывает меня.

Во-вторых, я совершенно забыл свою прошлую жизнь, когда был человеком. Ведь наверняка, была у меня какая-то цель, ради которой я на все это пошел. Ведь все же сам я произнес те слова согласия перед Сатаной.

В-третьих, я больше не могу убивать людей. Я не могу забирать их души. Для себя я решил, что с этого дня стану падальщиком. Никогда более моя рука не коснется чистой души, чтобы осквернить ее. С этого момента, я решил, что буду забирать только те души, которые беспробудно погрязли в грехе и без чьей-либо помощи.

После принятого решения в моих отношениях с Музой наступил разлад. Она была истинным созданием ада, ей нужны были души, которых нужно было совращать. Она совершенно не понимала моего решения. Но жить без меня она тоже не могла, а потому ей пришлось смириться с моим выбором.

Вечером ко мне пришла Сехмет. Ее взгляд был полон презрения и насмешки. Стоя в дверях и глядя на меня, она сказала:

— Я так и знала, что ты не выдержишь этого испытания. Я знала, что из тебя не выйдет путного демона еще пока ты был человеком. Но мой господин решил все же испробовать тебя. Мы подстроили так, чтобы твою дорогую Анну убили, и ты естественно возжелал мести. Это было нашим планом. И ты согласился стать демоном. Поначалу мне казалось, что все идет как надо. Ты забирал души других людей с таким наслаждением, работал с такой самоотдачей. И тогда мы решили проверить тебя на твердость. Всевышний приказал тебе убить чистых душ. Он полагал, что твоя душа уже окончательно почернела, но нашелся-таки светлый уголок, в который просочились любовь и доброта этой Маши. И вот, что из тебя теперь вышло. Жалкий демон! Зря мой господин тратил на тебя свое время, ты оказался ничтожеством! Ты не стоил стольких сил и стараний, раз теперь ты раскис и превратился в жалкое подобие демона. Ты жалок и слаб, не сумел противостоять этой заразе! Теперь ты никогда не увидишь лика моего господина, а он навсегда забудет о тебе. И сколько ты не будешь просить у него прощения, он будет глух к тебе. Ты даже не сможешь отказаться от демонской сущности, тебе даже в аду не позволят гореть, чтобы ты мог искупить свои грехи и воскреснуть. Отныне все будут презирать тебя. Тебе не будет места ни среди тьмы, ни среди света!

Злость к этой девушке переполняла меня. Они все подстроили и играли мной как куклой! Точно так же как я играл душами других! Ах, глупец! Какой я глупец!

— Уходи! — прорычал я, — не желаю тебя больше видеть!

— Не смей мне приказывать! Ты даже не демон, лишь гниль у ног моего господина! Как ты смеешь повышать голос на меня, на великую Сехмет!

Она наступала на меня, желая растоптать как букашку, считая меня ничтожеством. Но я вовсе не был ничтожеством. Я мог сломать ей шею одним движением пальца. Достаточно коснуться струны, и она мертва!

— Уходи! — прорычал я и сам не заметил, как воззвал к темной силе моей скрипке.

Тьма вырвалась из нее наружу. Бледные руки моей Мелодии протянулись к горлу Сехмет и вонзили когти в ее мраморную кожу. Мрак заполнил мою комнату, словно мерзкий дым, не давая дышать.

Муза душила Сехмет, наслаждаясь своим величием. Я чувствовал, что во мне кипит кровь, и меня терзает непреодолимое желание разорвать Сехмет на части.

Еще немного и она будет мертва, падет к моим ногам. Да, я чувствую это желание крови и убийства, я уже чувствую терпкий вкус на своих устах, чувствую, как дрожат мои руки, когда я извлеку из ее тела гнилую душу и разорву на части. Какое наслаждение! Настоящий экстаз!

— Мстислав…

Чей это голос? Я очнулся от наваждения, и тьма сгинула из моей души. Кто прошептал мое имя? До боли знакомое лицо проскользнуло передо мной.

Кажется, я начал бредить, ведь я увидел лицо моей дорогой, милой, первой Музы!

И я отступил. Сехмет вырвалась из рук моей адской Музы и убежала прочь, не оглядываясь на нас. Сотрясаемый рыданиями я упал на кровать. Муза вернулась в свою скрипку, не желая утешить меня. Мы больше не понимали друг друга. Но та, первая и чистая Мелодия. Она бы поняла меня и поддержала. Именно это она сейчас и сделала. Глупец, она никогда не уходила от меня, она всегда была рядом…

***

Моя память вернулась ко мне. Я прочитал прежние страницы своего дневника и вспомнил, как я жил, что я делал, кого любил. Я вспомнил Анну. Она и Маша умерли по моей вине. Любовь ко мне погубила их и заточила души в ад.

Но одно я знал наверняка. Анна замолила свои грехи. Душой я чувствовал, что она свободна, что она ангел. Бог простил ее и принял к себе на небеса. От одной этой мысли блаженное счастье наполняло мою душу. Но я догадывался, что она знает о том, кем стал я. Она наверняка мной недовольна, злится на меня за то, что я творил. И, если мы когда-нибудь встретимся, то она наверняка будет смотреть на меня с презрением.

Отныне я клянусь, что более ни одна девушка, ни одна светлая душа не погибнет от моих рук. Чего бы мне это не стоило, я никогда не стану причиной смерти еще одного прекрасного создания божьего. Хоть мне и не дано отныне увидеть божий свет, я не посмею прикоснуться к его творениям из-за зависти.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть 3

 

 

 

 

 

Мы думаем, что Бог видит нас сверху — но он видит нас изнутри.

Жильбер Сесброн

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА 1. СМЕРТЬ ДЕМОНА

 

 

Настоящий влюбленный поступает так,

как лучше для его второй половины.

И иногда это не значит пожертвовать всего лишь жизнью,

 иногда это значит пожертвовать своим счастьем.

 

 

 

Один день может многое изменить в жизни человека. За несколько часов можно безвозвратно повзрослеть или даже состариться. Словно эти минуты высосали из тебя всю энергию, и ты ощущаешь в себе лишь какую-то пропасть, желание остаться навсегда в этой комнате, в этом кресле, где с тобой произошло то, после чего никогда нельзя вернуться к прежнему состоянию.

Так случилось с Тамарой. Ослабевшими руками она держала на коленях черную книгу, которая вобрала в себя всю ее жизнь, поглотила. Все существо девушки было заточено в этом дневнике. Словно только прочитав, она уже продала свою душу обладателю, который вовсе этого не желал.

Глядя в пустоту, Тамара неосознанно гладила обложку дневника.

Какой глупой она себе казалась теперь! Как ужасны были ее слова о любви, само поведение, само чувство к Мстиславу.

Тамара вдруг поняла, что не любила Мстислава вчера. Это была влюбленность, очарованность, но не любовь. Осознать, что ты действительно любишь, можно лишь тогда, когда чувствуешь душу другого человека, когда знаешь всю его подлость и низость, а не только доблесть и отвагу.

Поначалу книга ей казалась приятным чтением, увлекательным и загадочным. Но когда она прониклась чувствами Мстислава, когда она вдруг почувствовала острую боль при его мучительном решении разбить скрипку, Тамара поняла, что ей страшно читать дальше. Ведь это была живая человеческая судьба, приведшая к столь страшному финалу.

Одно только ужасало Тамару - осознание того, что сатана и Сехмет реальны. Ее пугала возможная близость с этими существами. Они коварны и всемогущи, как и Мстислав в былое время эти исчадия ада могут погубить одним движением! И только мысль о том, что Мстислав навсегда отрекся от них, дарила облегчение.

На улице была ночь. Девушка посмотрела в окно безжизненными глазами. Она вдруг почувствовала, что там ее ждет Мстислав. Тамара не услышала зов скрипки, нет, она просто вдруг поняла сердцем, что скрипач там. Девушка почувствовала его волнения и скорбь, а от того и ей стало тягостно.

Взяв теплую шаль, Тамара вышла из комнаты, прижимая к груди черную книгу. Анна не встретилась на ее пути, и расстояние от дома до сада она прошла очень быстро. Казалось, что даже мысль не успела появиться в ее уме, а девушка уже была там.

Ночь была безлунной, темные тучи заслонили собой все небо. Тусклый свет костра виднелся в саду, я рядом с ним стоял скрипач.

Мстислав сразу заметил в Тамаре резкую перемену. Взгляд ее стал осмысленнее, проникновеннее. Скорбь окутывала ее как шаль, лежавшая на сгорбленных плечах.

— Здравствуй, Тамара, — твердым голосом сказал он, словно человек ждущий приговора со смиренным желанием ему повиноваться.

— Здравствуй, — сказала она сипло, словно весь вечер плакала, хотя не слезы не упало с ее глаз.

Девушка невидяще смотрела в огонь, словно обдумывая дальнейшие слова.

Скрипач стоял к ней полубоком, опустив голову. Он ждал, когда она скажет свои карающие слова, как клин пронзающие сердце. Он жаждал услышать слова, которых был достоин, которые не смогли, но наверняка хотели сказать ему другие люди.

— Прошу тебя, не молчи, — не вытерпел он, закрыв глаза, — избавь меня от этой муки ожидания. Обрушь же на меня слова отрицания и презрения, уничижающие слова, обнажающие все мое существо. Скажи, что ненавидишь и желаешь поскорее забыть обо мне. Скажи, что я самое мерзкое и отвратительное существо, которое недостойно быть последней собакой на земле. Не томи!

Не отрывая взгляд от огня, Тамара сказала:

— Я люблю тебя.

Мстислав вдруг почувствовал, как из его иссушенного истерзанного сердца потекла свежая кровь. Острую боль причинили ему эти красивые слова. Снова разрушил, погубил, обесчестил, убил. Снова он низверг в ад чистую душу. Он вдруг весь задрожал, и на лице его появилась гримаса боли. Такой яркой эмоции на его лице Тамара еще никогда не видела, а потому и сама она вдруг почувствовала себя нехорошо, словно ее бил озноб. Мстислав подошел к ней, не отрывая взгляда от этих проникновенных глаз, рухнул на колени и умоляющим голосом сказал:

— Прошу, назови свои последние слова ложью. Скажи, что ненавидишь и желаешь мне смерти.

Тамара отрицательно покачала головой.

—Послушай меня до конца. Я прочитала твой дневник полностью, не проронив ни одной буквы, я его весь прочувствовала так, будто бы сама все это пережила. Поэтому я знаю, как тебе больно от моих слов любви. Когда я их сказала в первый раз, ты ведь понял, что они лишены смысла. Так пойми и сейчас, что я не лгу. Ты ведь чувствуешь это. Но я не хочу поступать с тобой жестоко, не хочу заставлять страдать. Поэтому я покину тебя. Уеду с ближайшим поездом в Москву. Эта встреча последняя, и ты больше никогда меня не увидишь до тех пор, пока не искупишь своей вины перед Богом. Я теперь вдруг поняла, что Он есть. Вернусь домой теперь и покорюсь воле судьбы. Выйду замуж за офицера, как бы ни было противно. Я сделаю все, чтобы ты не думал, что погубил меня. Буду жить так, словно мы не встречались, пущу другого мужчину в свою жизнь, но никогда в свое сердце. Знай, что ты не погубил влюбленную в тебя девушку. Ты спас ее от жизни без любви. Теперь, вот, держи. Я возвращаю тебе дневник, но каждое его слово навсегда в моей душе. Демон, любимый мой, демон, ты не создан для разрушений. Обратись к свету, что тебе еще может дать мрак? Стань человеком и снова сыграй на своей первой чудесной скрипке. Прощай же, Мстислав. Не говори мне ничего, чтобы я не поддалась своим страстям. Пока благоразумие верховодит мной, я вынуждена уйти.

Тамара резко развернулась, желая уйти, но затем остановилась. Она вновь взглянула на Мстислава, который все еще стоял перед ней на коленях.

— Я хочу тебя попросить только об одном. Не хочу, чтобы мой первый поцелуй достался нелюбимому. Поэтому я…прошу…

Она не могла дальше говорить, ее чувствительная женская натура прорвалась наружу, готовая проявить себя в слезах. Мстислав порывисто встал с колен, пылающим глазами глядя на Тамару. Ее слова словно дали ему надежду, что еще не все потеряно для него, что все может случиться иначе. Он нежно коснулся ее щеки ладонью, очерчивая глазами контур лица, стараясь вобрать в себя ее образ. Ему хотелось навсегда запомнить ее такую, взволнованную, полную любви и скорби, желания и боли. Едва коснувшись ее губ, он сорвал первый поцелуй с невинных уст. И в поцелуе этом он ощутил всю горечь ее сладких слез, медленно стекающих по лицу.

Тамара хотела обнять его, прижаться и все забыть. Но открыв глаза, она вдруг увидела стены своей комнаты.

На столе Тамара нашла маленький клочок бумаги, на котором было написано: «Ты отдала мне свою любовь и первый поцелуй, я же хочу тебе оставить взамен клятвенное обещание, что мрак лишится своего лучшего демона. Прощай».

Судорожно вздыхая и вздрагивая всем телом, Тамара прижимала записку к губам. Она вдруг почувствовала, что сердце может болеть гораздо сильнее, чем может вынести тело.

***

Весь следующий день Мстислав не выходил из своего убежища. Он метался с одного места на другое, не знал, куда деть себя. Много раз принимался что-то читать, что-то делать, но все бросал, даже не начиная. Из головы у него не шел разговор с Тамарой, а точнее ее слова. Он так привык губить, что просто не мог поверить в возможность того, что Тамара осталась нетронутой. И этот факт доказывал ему, что не все потеряно. Ее есть шанс все исправить. Нужно лишь найти способ расторгнуть договор!

У него никак из головы не шла мысль, что Тамара полюбила его. Как? Как это возможно? Ведь в этом дневнике столько такого, за что мало будет ненависти и презрения, а эта девушка полюбила. И, к своему ужасу, Мстислав знал, что и сам любит ее. Любит так, что был бы готов сжечь скрипку ради нее. Широкий кругозор и глубина мысли вызывали уважение, доверчивость и невинность очаровывали, а горящие глаза при чтении книги, жертвенность и пылкость сердца просто сводили с ума!

Весь день Мстислав провел в метаниях, поисках, но так ничего не смог придумать. Он уже успел отчаяться, когда решение вдруг само вошло в его комнату поздно вечером.

— Анна, — вырвалось вдруг у него.

Да, это была действительно она. Анна посмотрела на него, когда Мстислав позвал ее по имени, но затем отвела взгляд, рассматривая комнату. Она не улыбалась, да и вообще эмоций не было на ее лице. Всё детально осмотрев, она резко повернула к нему голову.

— Наверное, я все же ошиблась в тебе, раз Тамара завтра уезжает домой целая и невредимая, и, что самое главное, живая.

Очень колкие слова! Они больно ударили по чувствам Мстислава. Все-таки Анна была ему не чужим человеком.

— Не говори о ней, — сказал он так, будто сейчас захлебнется кровью.

Анна уже и сама понимала, что одно ее имя делает больно Мстиславу. Не только демоны могут читать чужие души. Нельзя же так сильно страдать, не имея души…

— Что планируешь делать? — спросила она самым обыденным тоном, чуть пройдя вперед и взяв с полки какую-то статуэтку, с ложным интересом ее осматривая.

Мстислав вдруг весь сжался, сгорбился, как бывает у маленьких детей готовых заплакать.

— Мстислав, — ее голос дрогнул при этом имени, — нас много связывало с тобой в прошлом. Не столь важно к чему это привело, ведь одно время мы были счастливы. Позволь мне помочь тебе сейчас в память о счастливых днях, проведенных с тобой.

— Даже если эта помощь означает мою смерть, я согласен, — решительно произнес он, глядя на нее.

Они мгновенье пристально смотрели друг на друга, словно мысленно заключая договор.

— Что же, — сказала она, вернув статуэтку на место, — это хорошо, что ты согласен на смерть. Потому что только это тебе и остается.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА 2. СВАДЬБА ТАМАРЫ

 

 

Разве милосердие не должно проявляться

с особенной силой именно там,

где особенно глубоко падение?

Виктор Мари Гюго

 

 

 

— Ах, как же все это замечательно! — восклицала Антонина Васильевна каждые несколько минут, — это прекрасно, чудесно! Ах, как я давно ждала этого дня. Моя дорогая Тамарочка, как я рада, что ты приняла наконец-таки правильное решение! Ах, Петр Иванович! Как же вы нас осчастливили!

Антонина Васильевна кидалась то к Тамаре, то к офицеру, выражая свою радость. Она вся раскраснелась, постоянно всплескивала руками и смеялась. Петр Иванович сидел в отведенном ему кресле немного сконфужено, смущенно закручивая пальцем ус. Он, конечно, ожидал счастливой реакции от Антонины Васильевны, но в тоже время он ожидал, что она придет в себя быстрее. Однако нет. Антонина Васильевна уже целый час выражала свое необъятное счастье, используя одни и те же слова и интонации. Тамара сидела в кресле рядом с Петром Ивановичем. Она немного похудела и осунулась с лица, и, тем не менее, Тамара выглядела красавицей. Она втиснулась в это кресло, словно загнанный кролик в свою нору. Взгляд у нее был потухшим, хотя она все время улыбалась и делала счастливое лицо, кивая всем маминым словам в знак согласия.

Петр Иванович положил свою большую красную ладонь поверх ее бледной руки. Первым желанием Тамары было отдернуть руку, но она сдержала себя, невольно вспомнив, как ее рук касались нежные пальцы Мстислава, как звучал его голос в ночной тишине. Сладки те воспоминания, которые кажутся чудесным сном или сказкой. Но в жестокой реальности, где мы рабы своего долга и обязательств, именно эти грезы причиняют самую большую боль. Ведь вместе с этими мечтами приходит понимание того, что все могло быть по-другому.

***

На счастье Тамары, свадьба сразу не сложилась. Во-первых, Петра Ивановича отправили в командировку на три месяца. Девушка обрадовалась такому положению дел. У нее появилась надежда, что Мстислав может успеть измениться. Но жених освободился раньше времени. Уже через 7 недель он торопился домой на машине. Во-вторых, по воле судьбы или неприятности он попал под дождь пока ехал домой, в результате чего произошла авария. Еще месяц Петр Иванович пролежал в больнице. У невесты же сложилось такое впечатление, будто кто-то невидимый хранит ее от этого брака. В-третьих, вдруг оказалось, что у Тамары пропал паспорт, который был восстановлен через полтора месяца. А когда уже было подано заявление, и до свадьбы оставалась неделя, Тамара тяжело заболела. Она хотела этого, чтобы оттянуть момент гибели. Поэтому пила больше холодного, часто мочила обувь в лужах, оставляла на ночь открытое окно. Чтобы избежать заботы матери, она ей старалась не показываться, с большим трудом не кашляла первое время в ее присутствии, тратила много косметики, чтобы выглядеть здоровой. Поэтому болезнь мать заметила довольно поздно, когда однажды утром Тамара не смогла встать с постели. Девушку бил озноб, у нее резко поднялась температура, появились хрипы в легких, и она постоянно бредила. Во время ее болезни Петр Иванович уехал в деревню к родителям, у которых возникли проблемы. Впоследствии он до самой весны не мог оттуда выбраться, потому что стояли страшные метели. В апреле дороги уже просохли, и офицер смог добраться до Москвы. Невеста уже была здорова, установилась теплая погода. Было решено расписаться в мае. Антонина Васильевна сначала просила перенести, потому что «маяться» будут в жизни в связи с поверьем. Но было решено больше не затягивать, поэтому 15 мая стало роковым днем в судьбе Тамары.

***

Белые стены. Соединённые кольца. Цветы, подарки и смех. Море улыбок. Фальшивых, искренних, вежливых. Все улыбки были разными, но одна из них была самой отталкивающей и пугающей — улыбка невесты, мертвая улыбка.

Утром Тамару разбудила Антонина Васильевна, искрясь счастьем, болтая о свадьбе. Тамара же наоборот была печальна и молчалива. Все оправдывали это волнением. Она еле заставила себя подняться с кровати и посмотрела в зеркало. Ночь без сна отразилась на ее лице. Темные круги под глазами, мятое лицо. Унылое и отвратительно зрелище. Жалости к себе не возникло, ведь так она и должна выглядеть, так все и должно быть. Неожиданная мысль пришла ей в голову: «Интересно, когда Анна выходила замуж, она выглядела так же? Наверное, так, ведь ей тоже пришлось связать свою судьбу с нелюбимым человеком. Но что еще страшнее — пришлось расстаться с самым необыкновенным человеком, которого только можно встретить».

Тамара разглядывала свое отражение в зеркале, когда ее подруги сзади завязывали шнурки на корсете. Жуткое белое платье, как ей хотелось разорвать его в клочья. Помнится, в свадебном салоне ей понравилось одно платье — простое и без излишеств. Антонина Васильевна пришла в ужас, сказав, что у ее дочери испортился вкус. Мама и выбрала это ужасное пышное платье с великим множеством рюшек, оборочек, кружев, с утягивающим корсетом и каркасной юбкой. Этот наряд долгое время не могли продать, потому что он был маленького размера и стоил бешеных денег, но Тамара сильно похудела за время болезни, а Антонина Васильевна не стеснялась тратить офицерские деньги.

Бессильное отчаяние терзала душу, отражаясь на вымученном лице с впавшими скулами. Странно, но никто не обращал на это внимания. Гости этого не замечали, ведь они думали только о том, как повезло невесте с таким видным женихом. 

Подруги поддерживали Тамару, смеялись, шутили над молодоженами, кокетливо отпускали шуточки про первую брачную ночь, из-за чего Антонина Васильевна все время шикала на них и говорила, что это неприлично. А невеста совсем не обращала на это внимание. Она им улыбалась ласково и нежно, но глаза не улыбались вовсе. Глаза выражали пустоту, они были стеклянными как у куклы.

Все утро пронеслось как один сплошной кошмар. Тамару ставили с одного места на другое, говорили, что ей делать. В общем, она чувствовала себя марионеткой. Все шутили и улыбались, а ей, глядя на это веселье, хотелось разорвать себе грудь и выпустить душу на волю. Все смотрели на нее, но никто не увидел в ее глазах вселенскую боль и отчаяние. Никто не видел, что ей хотелось застрелиться, сброситься с обрыва. Никто не видел, какими мертвыми глазами она смотрит на всех, сдавленно улыбаясь. Не видели все эти гости и того, как трепетали ее ресницы словно бы от слез, которые никак не могли появиться.

Как тяжело ей было делать шаги по кроваво-красной дорожке к столу ЗАГСа, где их ждала регистратор с приторно-радушной улыбкой. Все естество Тамары пятилось назад, но усилием воли она заставляла себя идти вперед. В ней боролись рассудок и душа. Душа словно ребенок, рыдала у нее в груди и требовала уйти немедленно из этого жуткого места, а рассудок затыкал ей рот, твердя, что нужно идти вперед. Да, будет больно, но это необходимо. С гордо поднятой головой и бессмысленным взглядом она идет вместе со своим женихом к алтарю, где в жертву будут принесены ее душа и ее любовь. И она сама вонзит кинжал, сказав лишь одно слово: «Да».

— Подойдите к столу регистрации и своими подписями скрепите ваш семейный союз, — сказала пухленькая женщина лет сорока, оторвавшись от листа бумаги.

Что? Когда эта женщина уже успела зачитать смертный приговор? Когда сама Тамара успела сказать да? Она быстро моргнула, словно очнувшись ото сна, и посмотрела в лицо своего жениха, который счастливо улыбался. Если бы он действительно был счастлив! Если бы он любил, все было бы не так ужасно! Но этот молчаливый офицер лишь радовался своим вполне удачным браком, испытывая к жене лишь чувство некоторого уважения. Тамара поспешно отвернулась от него, устремив свой взор на лист бумаги, где она должна была поставить подпись. Тамара ощущала, как все в зале в ожидании смотрят на них, затаив дыхание. С дрожью во всем теле закрыв на миг глаза, она коснулась кончиком ручки листа бумаги.

Стоило ей это сделать, как по всему залу мягкой волной начала распространятся печальная и грустная мелодия скрипки. ^*[12] Казалось, эти звуки ниспосланы с самих небес! Так печальна, но как прекрасна. Но кто, кто играет? Тамара начала оборачиваться по сторонам, гости тревожно зашептались, а Петр Иванович грозно нахмурил брови.

Кто же? Кто играет? Но в зале не было никого, кто мог бы извлечь эти звуки из скрипки. Никого, кто обладал бы душой, способной вырвать из пустоты эту мелодию.

— Мстислав, — вздохом надежды сорвалось с ее губ.

Никто не услышал этого имени. Никто, кроме самой мелодии, которую она позвала, произнеся это заветное слово.

На секунду ей показалось, что стены исчезли, а вдалеке на пригорке под одинокой березой она видит того единственного, кто может так играть на скрипке. Его глаза закрыты, рука плавно скользит по струнам. Все его лицо источает невыразимую боль, а скрипка обличает эти страдания в звук. Поднимается сильный ветер, развивая его чудесные вьющиеся волосы. Вот он открывает глаза, и Тамара вздрагивает, видя в них бездну отчаяния и боли. Ту самую бездну, что находилась в ее душе.

Тамара словно очнулась ото сна, перед ней вновь были те же самые белые стены. Но музыка продолжает звучать. Все стоят в нерешительности, переглядываясь друг на друга. Петр Иванович в нерешительности смотрит на нее, не понимая, что остановило Тамару.

В этот момент в зале резко стало темно. На небе из ниоткуда появились грозовые тучи, ударила молния, раскатился гром и грудные большие капли забарабанили по стеклу. Все охнули, когда раздался оглушительный взрыв молнии и большие стекла этого здания со звонким треском рухнули на пол миллиардом осколков.

Послышался женский визг, поднялась суматоха. В зале регистрации разразилась настоящая буря. В лицо Тамаре попадали тяжелые капли дождя и осколки стекла, штукатурки. Она закрыла лицо ладонями, а когда убрала их через пару секунд, то увидела, что в зале царит настоящий ураган! Холод пробрался по ее коже, заставляя вздрогнуть. Она не видела ничего и никого вокруг себя. Вихри смерча носились повсюду, пыль, поднявшаяся ветром в урагане, мешала видеть. Все заклубилось и завертелось. Не слышно голосов гостей, Петр Иванович куда-то пропал. Но Тамара и не думала звать его на помощь. Нет, смерть в урагане была лучшим исходом. Она чувствовала, что ей уготовано нечто иное. Тамара огляделась по сторонам в поисках чего-либо, что могло указать ей путь. Она сделала робкий шаг вперед, надеясь найти выход из этого здания и убежать туда, на пригорок. Но идти было невыносимо трудно, даже стоять казалось невозможным при таком урагане. Молнии сверкали, гром рокотал повсюду, заставляя заткнуть уши. У Тамары дрожали от холода губы, она панически смотрела по сторонам, а ветер рвал на ней это жуткое платье, словно и ему оно было невыносимо. А мелодия все продолжала играть, но теперь и она сама напоминала шторм, который воцарился в зале. Тамара вдруг поняла, что скрипке Мстислава повинуются не только людские души, но и грозы, ураганы.

Тамар подняла глаза и внезапно среди этого хаоса она увидела девушку. Ее голова была гордо поднята, а черные как смоль глаза смотрели прямо на нее, прожигая изнутри. Черные густые волосы вихрем разметались по ее плечам, а ветер нещадно трепал их. Девушка неотрывно смотрела на Тамару, словно маня. А Тамара в свою очередь в страхе боялась даже отвести взгляд от этой незнакомки, которая стояла в нескольких шагах от нее.

С бесстрастным выражением лица эта девушка протянула Тамаре руку в черной перчатке. И только сейчас Тамара обратила внимание на ее пышное черное платье с алой лентой на поясе.

Незнакомка звала Тамару, но куда? Ее лицо не выражало ничего, но почему-то девушка чувствовала, что хорошо ее знает. Она слышала ее голос. И сейчас слышит его в этой прекрасной мелодии. Мелодия.

Тамара, с затаенным страхом глядя на эту руку в черной перчатке, протянула ей свою. Девушка улыбнулась, вдруг оказавшись лицом к лицу рядом с Тамарой. Мелодия взяла ее за руку, глядя прямо в глаза.

 Тамара тут же погрузилась в сладостную дремоту, словно теряя сознание. Она почувствовала на своей коже заботливое прикосновение женских рук. Кто-то обнял ее и поднял высоко высоко, словно в небеса…

***

Голубое и чистое небо. Вот, что увидела Тамара, открыв глаза. Она почувствовала, что лежит на чем-то твердом и шершавом. Поморщив лоб, она попыталась встать.

— Тамара, — услышала она нежный голос рядом с собой.

Ее губы задрожали, она в одну секунду села и поняла, что лежала на том самом дереве, где они с Мстиславом проводили ночи. Любимый скрипач стоял перед ней на коленях, держа ее руки в своих ладонях, с улыбкой глядя на нее.

— Мстислав! — воскликнула она, молниеносным движением спустившись на землю и обняв его.

Мстислав прижал Тамару к себе, стремясь насладиться ее теплом. Он гладил ее шелковистые волосы, вдыхая аромат кожи. Какое же это счастье!

— Тамара, — прошептал он ей на ухо.

Со слезами на глазах Тамара отстранилась от него.

— Я так счастлива, — сказала она, и голос ее осип, — я верила, что ты не допустишь этого, но я так боялась, Мстислав, я так боялась!

—Жизнь моя, — прошептал он с мучительной болью, — я не мог тебя отпустить. Ты мое счастье, моя любовь. Тамара. Как приятно произносить твое имя! Оно словно волшебное заклятье, которое снимает с меня всю боль и все тревоги! Но, Тамара, дорогая моя, я по-прежнему не хочу губить твою душу, и поэтому…

Тамара с отчаяньем посмотрела на него, затем порывисто обняла, умоляя:

— Нет, не бросай меня снова! Я не вынесу этого! Не оставляй меня.

Мстислав отстранил ее от себя, крепко сжав за плечи, и покачал головой, спешно сказав:

— Нет, не бойся! Я не могу позволить кому-то другому прикасаться к тебе, целовать тебя. Я этого не допущу! Все эти месяцы мне приходилось держать вас на расстоянии, иначе бы эта свадьба свершилась еще осенью. Анна этого не одобряла, но она понимала, как мне тяжело, поэтому закрывала глаза. Ради тебя Тамара, я все время нашей разлуки стоял на коленях и молился Богу. Анна мне помогала в этом, поддерживала меня, когда я считал, что это невозможно. Но я проявил еще недостаточно усердия, мне нужно время. Я все еще ощущаю в себе того мерзкого монстра, что способен убить человеческую душу. Обещаю тебе, родная моя, любимая, я все сделаю, чтобы заслужить Его прощение. Я буду молиться все дни и ночи напролет, только ты будь со мной рядом, и я обещаю тебе, я стану человеком достойным тебя!

Со счастливой улыбкой на лице, Тамара гладила его руки, на которых отчетливо проступали вены.

— Я всегда буду с тобой рядом. И буду ждать. Буду поддерживать тебя, как и Анна. Я никогда тебя не брошу, никогда. Я дождусь, даже если Бог простит тебя, когда я буду уже на смертном одре. Мне главное быть с тобой и поддерживать тебя, дарить тебе счастье!

Мстислав впервые за столькие десятилетия счастливо и от всей души улыбнулся. Он наклонился к ней и крепко обнял. Тамара, искрясь счастьем, прижалась к нему и подняла глаза к небу, и на краткий миг, на какую-то крошечную долю секунды ей показалось, что в небесах она видит ангела с распростертыми крыльями.

***

Зайдя в дом Мстислава, Анна бросила на кровать черный сверток с чем-то твердым внутри. После этого она оглядела всю комнату. Наткнувшись взглядом на стопку старых журналов, она взяла их и подошла к печке. Разрывая журналы, Анна бросила их один за другим в чрево этой печи. Когда последний лист оказался в ней, вся бумага вдруг вспыхнула. Анна пристально смотрела на это пламя в течение нескольких минут. Именно оно принесло ей очищение, благодаря нему она стала так близка к Богу.

Благодарно вздохнув, Анна отвернулась от печи. Она подошла к кровати, к этому свертку. Осторожно, словно боясь испачкаться, она развернула его и достала скрипку. Черную и ужасающую. Скрипку Мстислава.

С неподдельной ненавистью глядя на нее, Анна бросила скрипку в огонь.

— Ты должна вернуться к своему законному хозяину, к сатане, — холодным тоном сказала она, захлопнув дверцу печи.

Из печи послышался страшный человеческий вой. Кричал не один человек, а сотни, тысячи. Кричали все, чьи души Мстислав забрал с собою в ад. Пламя очищало их. Приносило невероятные страдания, но все же очищало.

   В одно мгновенье из печи повалил черный густой дым, на который Анна смотрела с омерзением. Печь затряслась, и на побелке появились трещины. Казалось, что эта печка не выдержит и развалится. Крики людей нарастали, оглушая, но Анна с бесстрастным лицом стояла рядом, ожидая завершения.

Вот крики стали стихать, черный дым рассеялся. Анна подождала несколько минут и открыла печь. Не боясь обжечься, она засунула руку внутрь. На пол посыпался пепел, послышался шорох. Через пару секунд Анна вынула из печи скрипку, покрытую слоем пепла. Поднеся ее к лицу, Анна подула, и весь пепел сразу же исчез.

В ее руках лежала та самая скрипка, которую Мстислав разбил в порыве отчаяния. Это была та самая Мелодия, чей звук всегда был чистым и светлым, это была та самая Муза, что всегда сопровождала Мстислава, и все эти годы ждала, когда снова сможет вернуться к своему хозяину.