Персонаж поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» (перв. том 1842 под ценз. назв. «Похождения Чичикова, или Мертвые души»; втор. том 1842-1845). Фольклорный источник образа К. — баба Яга (А. Синявский). Ситуация встречи Чичикова и К. сюжетно повторяет эпизод из «Вия»: заблудившиеся бурсаки попадают в гости к сатанинской «бабусе». Отдельными чертами К. также напоминает ведьм из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (М. Вайскопф).
Фамилия К. метафорически выражает сущность ее натуры: бережливой, недоверчивой, боязливой, скудоумной, упрямой и суеверной. К. — «одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожай, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки ... В один ... целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки...» Комод, где лежат, помимо белья, ночных кофточек, нитяных моточков, распоротого салопа, мешочки с деньгами,— аналог К. Тождественна образу К. также шкатулка Чичикова (А. Битов) с ящичками, перегородками, закоулками, потаенным ящиком для денег. Символически К. раскрылась, предав огласке тайну Чичикова. Таким образом, волшебный ларец, шкатулка с «двойным дном», благодаря К. выдает свой секрет. Имя и отчество К.— Настасья Петровна — напоминает сказочную медведицу (ср. с Собакевичем — Михайло Семеновичем) и указывает на «медвежий угол», куда забралась К., замкнутость, недалекость и упрямство помещицы.
Мелочность К., животная ограниченность ее интересов исключительно заботами о собственном хозяйстве подчеркивается птичье-животным антуражем вокруг К. Помещики, живущие рядом с К.,— Бобров, Свиньин. В хозяйстве К. «индейкам и курам не было числа», свинья съела «мимоходом цыпленка»; у Чичикова, заехавшего к К. и выпавшего из брички, по ее словам, «как у борова», спина и бок в грязи; фруктовые деревья К. накрыты сетями «для защиты от сорок и воробьев, из которых последние целыми косвенными тучами переносились с одного места на другое». В фольклорной традиции птицы, упоминаемые в связи с К. (индюки, куры, сороки, воробьи), символизируют глупость, бессмысленную хлопотливость (Е. Смирнова). Характерный для Гоголя метонимический перенос — чучело на длинном шесте в чепце хозяйки — создает пародийно овеществленного двойника К., усиливая впечатление комической бессмыслицы бережливости одинокой вдовы, копящей неизвестно для кого и не видящей дальше своего носа.
Вещи в доме К., с одной стороны, отражают наивные представления К. о пышной красоте; с другой — ее скопидомство и круг домашних развлечений (гадание на картах, штопанье, вышивка и стряпня): «комната была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами; между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате...». Звуковой образ бьющих часов К. построен на контрасте зловещего змеиного шипения в обиталище бабы Яги и вместе с тем изображения десятилетиями неизменного старушечьего быта, «охрипшего» от времени: «шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями <...> стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку...».
Общечеловеческая страсть, изображенная Гоголем в образе К.,— «дубинноголовость». К. боится продешевить при продаже «мертвых душ», опасается, как бы Чичиков не обманул ее, хочет выждать, чтобы «как-нибудь не понести убытку»; может быть, эти души «в хозяйстве как-нибудь под случай понадобятся», и вообще «товар такой странный, совсем небывалый». К. поначалу полагает, будто Чичиков намерен выкапывать мертвых из земли. Она собирается подсунуть Чичикову вместо «мертвых душ» пеньку и мед, цены на которые она знает, в отношении же «душ» К. заявляет: «лучше ж я маненько повременю, авось понаедут купцы, да примерюсь к ценам». Боязнь продешевить вынуждает К. отправиться в го-род узнавать цену на «мертвые души», снарядив тарантас, «скорее похожий на толстощекий выпуклый арбуз, поставленный на колеса <...>. Арбуз был наполнен ситцевыми подушками в виде кисетов, валиков и просто подушек, напичкан мешками с хлебами, калачами, кокурками, скородумками и кренделями из заварного теста».
Арбуз-тарантас К.— еще один аналог ее образа, наряду с комодом, шкатулкой и пестрядевыми мешочками, полными денег. К. решается продать «души» со страху и из суеверия, ибо Чичиков посулил ей черта и чуть не проклял («да пропади и околей со всей вашей деревней!»), тем более что черт ей привиделся во сне: «гадкий ... а рога-то длиннее бычачьих». Свою покупку Чичиков заедает яствами в духе К. (небольшое, закрученное, завернутое, самозамкнутое): грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: с луком, с маком, с творогом, со сняточками. В образе К. заключен тип «дубинноголового» упрямца, закоснелого и омертвевшего в своей ограниченности: «иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь...». Аристократическая дама, «зевающая за недочитанной книгой», готовая в светской гостиной «высказать вытверженные мысли ... о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм», в сущности, подобна К.
В инсценировке поэмы, осуществленной МХАТом (1932), роль К. исполняла АЛ. Зуева.
А.Б. Галкин
