8 октября 1817 г. Хэмпстед

Дорогой Бейли,

После довольно сносного путешествия - с пересадками из одного экипажа в другой - я добрался до Хэмпстеда и застал братьев дома. Наутро, почувствовав себя вполне прилично, отправился  на  Лэм-Кондуит-стрит передать  твой пакет.  Джейн  и  Марианне  гораздо  лучше,  особенно  Марианне:  нездоровая припухлость спала у нее с лица; мне показалось,  что  выглядит  она  хорошо, хотя и сильно осунулась. Джона я не застал. Крайне огорчен известием о  том, что бедняга Раис, во время своей поездки совершенно здоровый, теперь  не  на шутку болен. Надеюсь, он тебе написал. Из дома Э 19 я направился к Хенту и к Хейдону, которые теперь живут по соседству. Шелли был  там.  В  этом  уголке вселенной я решительно ничего не могу разобрать: похоже на  то,  что  все  в ссоре со всеми. Вот Хент, обуреваемый энтузиазмом; вот  картина  Хейдона  in statu quo.  {in  statu  quo  -  в  прежнем  состоянии  (латин.).}  Вот  Хент расхаживает по мастерской, обрушивая направо и налево немилосердную критику. Вот Хорас Смит, в изнеможении от Хента. "Наша жизнь соткана из различной пряжи". Поскольку Хейдон окончательно перебрался с Мальборо-стрит, пусть Крипс адресует свое письмо на Лиссон-Гров, Норт-Паддингтон. Вчера утром, когда я был у Брауна, зашел Рейнолдс - в веселом расположении духа  -  и  мы приятно провели время, однако ночью ему пришлось возвращаться домой пешком в этакую даль по лютому холоду. Дети  миссис  Бентли учиняют  чудовищный гвалт - и я сожалею, что нельзя перенестись в твою комнату и там писать  это письмо. Я испытываю настоящее отвращение к литераторам и не желаю больше  ни с кем знаться, кроме Вордсворта - даже с Байроном. Вот пример  их  дружеских отношений: Хейдон и Хент знают друг друга много лет,  а  теперь  живут  pour ainsi dire {pour ainsi dire - если можно  так  выразиться  (франц.).}  точно завистливые соседи. Хейдон говорит мне:  -  Китс,  ни  под  каким  видом  не показывайте свои стихи Хенту, иначе он повычеркивает половину. Мне  сдается, что Хент не прочь, чтобы так и думали. Он встретил  в  театре  Рейнолдса,  и Джон сказал ему, что у меня готовы  почти  четыре  тысячи  строк.  -  Ох!  - говорит Хент, - не будь меня,  их  было  бы  семь  тысяч.  Если  он  говорит подобные вещи Рейнолдсу, то что же тогда он говорит  другим?  Не  так  давно Хейдон получил от некоей дамы письмо с предостережением для меня по тому  же поводу. С какой стати я должен думать  обо  всех  этих  дрязгах?  Суть  дела станет тебе ясна из следующего отрывка из письма, которое я написал  Джорджу весной: "По твоим словам, я - поэт. Могу ответить  только,  что  поэтическая слава представляется мне  головокружительной,  даже  недостижимой  для  меня высотой. Во всяком случае, я должен об  этом  помалкивать,  пока  не  окончу "Эндимиона". Он будет испытанием, пробой  сил  моего  воображения  и  прежде всего способности к вымыслу  (штуки  действительно  редкой).  Мне  предстоит извлечь 4000 строк из одного незамысловатого эпизода и наполнить их до краев Поэзией. Когда я размышляю о том, как велика эта задача, исполнение  которой приблизит меня к Храму Славы шагов на десять, я твержу сам себе: сохрани бог остаться без этой задачи! Хент говорил, да и  другие  тоже  скажут:  к  чему корпеть над большой поэмой? На  это  я  должен  ответить:  разве  поклонники поэзии не более по душе некий уголок,  где  они  могут  бродить  и  выбирать местечки себе по вкусу и где  образов  так  много,  что  иные  забываются  и кажутся новыми при повторном чтении,  и  где  летом  можно  пространствовать целую неделю? Разве это не больше им по душе, нежели то,  что  они  успевают пробежать глазами, пока миссис Уильямс еще не спустилась вниз  -  утром,  за час-другой, не долее того? К тому же большая  поэма  -  пробный  камень  для вымысла, а вымысел я считаю путеводной звездой поэзии, фантазию -  парусами, а воображение - кормилом. Разве наши великие поэты всегда писали коротко?  Я имею в виду повести в стихах: но, увы, вымысел кажется давно  забытой  мерой поэтического совершенства. Впрочем, довольно об этом. Я не возложу  на  себя лавров до тех пор, пока не окончу "Эндимиона" - и надеюсь,  что  Аполлон  не гневается на меня за насмешку над ним в доме Хента". Ты видишь, Бейли, насколько я независим в своих писаниях.  Разубеждения Хента ни к чему не привели; я отказался навестить Шелли, дабы  мой  кругозор не был ничем скован - а в итоге всего  я  прослыву  eleve  {eleve  -  ученик (франц.).} Хента. Его поправки и вычеркивания в поэме  людям  знающим  сразу бросятся в глаза. Все это, несомненно, мелочи жизни  -  и  я  позволяю  себе говорить об этом так много только с теми, кто, как  я  знаю,  принимает  мое благополучие и мою добрую репутацию близко к сердцу... <...>