28 августа 1832 г. Из Петербурга в Москву

S.-Petersbourg le 28 Aout.

 

Dans le moment ou je vous ecris, je suis tres inquiet, car grand’maman est tres malade, et depuis deux jours au lit; — ayant recu une seconde lettre de vous, c’est maintenant une consolation que je me donne: — vous nommer toutes les personnes que je frequente? — moi, c’est la personne que je frequente avec le plus de plaisir; en arrivant je suis sorti, il est vrai assez souvent, chez des parents avec lesquels je devais faire connaissance, mais a la fin j’ai trouve que mon meilleur parent c’etait moi; j’ai vu des echantillons de la societe d’ici, des dames fort aimables, des jeunes gens fort polis — tous ensemble ils me font l’effet d’un jardin francais, bien etroit et simple, mais ou l’on peut se perdre pour la premiere fois, car entre un arbre, et un autre, le ciseau du maitre a ote toute difference!..

 

— J’ecris peu, je ne lis pas plus; mon roman devient une ceuvre de desespoir; j’ai fouille dans mon ame pour en retirer tout ce qui est capable de se changer en haine — et je l’ai verse pele-mele sur le papier: vous me plaindriez en le lisant!.. a propos de votre mariage, chere amie, vous avez devine mon enchantement d’apprendre qu’il soit rompu (pas francais); — j’ai deja ecrit a ma cousine que ce nez en l’air n’etait bon que pour flairer les alouettes — cette expression m’a beaucoup plu a moi-meme. Dieu soit loue que ca soit fini comme cela, et pas autrement! — Au reste n’en parlons plus; on n’en a que trop parle. —

 

— J’ai une qualite que vous n’avez pas; quand on me dit qu’on m’aime, je ne doute plus, ou (ce qui est pire) je ne fais pas semblant de douter; — vous avez ce defaut, et je vous prie de vous en corriger, du moins dans vos cheres lettres.

 

— Hier il y a eu, a 10 heures du soir, une petite inondation et meme on a tire deux fois du canon a trois differentes reprises, a mesure que l’eau baissait et montait. Il y avait clair de lune, et j’etais a ma fenetre qui donne sur le canal; voila ce que j’ai ecrit! —

 

 

Для чего я не родился

Этой синею волной? —

Как бы шумно я катился

Под серебряной луной,

О! как страстно я лобзал бы

Золотистый мой песок,

Как надменно презирал бы

Недоверчивый челнок;

Всё, чем так гордятся люди

Мой набег бы разрушал;

И к моей студёной груди

Я б страдальцев прижимал;

Не страшился б муки ада,

Раем не был бы прельщен;

Беспокойство и прохлада

Были б вечный мой закон;

Не искал бы я забвенья

В дальном северном краю;

Был бы волен от рожденья

Жить и кончить жизнь мою! —

 

_____

 

— Voici une autre; ces deux pieces vous expliqueront mon etat moral, mieux que j’aurais pu le faire en prose;

 

Конец! как звучно это слово!

Как много, — мало мыслей в нем!

Последний стон — и всё готово

Без дальних справок; — а потом?

Потом вас чинно в гроб положут

И черви ваш скелет обгложут,

А там наследник в добрый час

Придавит монументом вас;

Простив вам каждую обиду,

Отслужит в церкви панихиду,

Которой — (я боюсь сказать)

Не суждено вам услыхать;

И если вы скончались в вере

Как христианин, то гранит

На сорок лет по крайней мере

Названье ваше сохранит,

С двумя плачевными стихами,

Которых, к счастию, вы сами

Не прочитаете вовек. —

Когда ж чиновный человек

Захочет место на кладбище,

То ваше тесное жилище

Разроет заступ похорон

И грубо выкинет вас вон;

И, может быть, из вашей кости,

Подлив воды, подсыпав круп,

Кухмейстер изготовит суп —

(Всё это дружески, без злости).

А там голодный аппетит

Хвалить вас будет с восхищеньем;

А там желудок вас сварит,

А там — но с вашим позволеньем

Я здесь окончу мой рассказ;

И этого довольно с вас.

 

 

— Adieu... je ne puis plus vous ecrire, la tete me tourne a force de sottises; je crois que c’est aussi la cause qui fait tourner la terre depuis 7000 ans, si Moise n’a pas menti.

 

Mes compliments a tout le monde.

 

— Votre ami le plus sincere

 

 

M. Lerma. 

 

Перевод 

С.-Петерб<ург> 28 августа. 

 

Пишу вам сильно встревоженный тем, что бабушка очень больна и уже два дня как в постели; отвожу душу ответом на второе ваше письмо: назвать вам всех, у кого я бываю? Я сам — вот та особа, у которой я бываю с наибольшим удовольствием; правда, по приезде я выезжал довольно часто к родным, с которыми должен был познакомиться, но в конце концов нашел, что лучший мой родственник — это я сам; видел я образчики здешнего общества: любезнейших дам, учтивейших молодых людей — все вместе они производят на меня впечатление французского сада, очень тесного и простого, но в котором с первого раза можно заблудиться, потому что хозяйские ножницы уничтожили всякое различие между деревьями!

 

Пишу мало, читаю не больше; мой роман становится произведением, полным отчаяния; я рылся в своей душе, чтобы извлечь из нее всё, что способно обратиться в ненависть, — и в беспорядке излил всё это на бумагу: читая его, вы бы пожалели меня! Кстати, о вашем замужестве, милый друг: вы угадали мой восторг при вести, что он расстроился (не французский оборот); я уже писал кузине, что этот господин был способен только на то, чтобы держать нос по ветру и вынюхивать журавля в небе — это выражение мне самому очень понравилось. Слава богу, что это кончилось так, а не иначе. Впрочем, не будем больше говорить об этом — и бед того уж много говорили.

 

У меня есть свойство, которого нет у вас: когда мне говорят, что меня любят, я больше не сомневаюсь или (что хуже) не показываю вида, что сомневаюсь; у вас же этот недостаток есть, и я вас прошу от него избавиться, по крайней мере в ваших милых письмах.

 

Вчера, в 10 часов вечера, было небольшое наводнение, и даже трижды было сделано по два пушечных выстрела, по мере того, как вода убывала и прибывала. Ночь была лунная, я сидел у своего окна, которое выходит на канал; вот что я написал! 

 

Для чего я не родился... 

 

Вот другое; эти два стихотворения выразят вам мое душевное состояние лучше, чем я бы мог это сделать в прозе; 

 

Конец! как звучно это слово...

 

Прощайте... не могу больше писать вам, голова кружится от глупостей; думаю, что по той же причине и земля вертится вот уже 7000 лет, если Моисей не солгал.

 

Кланяйтесь всем.

 

Ваш искреннейший друг

 

М. Лерма.

Комментарий к письму:

Впервые опубликовано в «Русском архиве», 1863, № 3, стлб. 265 — 267.

Мария Александровна Лопухина (1802 — 1877) — старшая сестра Елизаветы, Варвары и Алексея Лопухиных. С семьей Лопухиных Михаил Лермонтов сдружился, еще будучи в Университетском пансионе. Лермонтов не скрывал от Марии Александровны своего глубокого, но неразделенного чувства к ее сестре В. А. Лопухиной. По словам первого биографа поэта — П. А. Висковатова, «Мария Александровна... уничтожала всё, где в письмах к ней Лермонтов говорил о сестре ее Вареньке... Даже в дошедших до нас немногих листах, касающихся Вареньки и любви к ней Лермонтова, строки вырваны». Сохранилось одно письмо М. А. Лопухиной к Лермонтову. Летом 1832 г. М. А. Лопухина собиралась выйти замуж, но, как видно из письма, этот брак расстроился.

К моменту написания настоящего письма, 28 августа 1832 г., Лермонтов прожил в Петербурге уже около месяца и мог подвести некоторые итоги своим первым петербургским впечатлениям. Его слова об «образчиках здешнего общества» — одна из наиболее интересных в письмах Лермонтова характеристик петербургского светского общества, предвосхищающая сатирические образы «Маскарада» и «Княгини Лиговской».

Интересовался в это время Лермонтов также и темой петербургского наводнения. Осенью 1832 г. в Петербурге несколько раз наблюдался обычный в это время подъем воды в Неве и каналах, о чем и упоминает Лермонтов в своем письме, но это не было сколько-нибудь значительное наводнение, подобное наводнению 1824 г., описанному Пушкиным в «Медном всаднике». Однако это само по себе незначительное событие вызвало к жизни не только приведенное в письме стихотворение, но и, как рассказывал в своих «Воспоминаниях» В. А. Соллогуб, несколько интересных рисунков. Говоря о том, что существует предсказание о гибели Петербурга от воды, он писал: «Лермонтов, одаренный большими самородными способностями к живописи, как и к поэзии, любил чертить пером и даже кистью вид разъяренного моря, из-за которого подымалась оконечность Александровской колонны с венчающим ее ангелом» (В. А. Соллогуб. Воспоминания, 1931, с. 183).

В словах Лермонтова о романе, который «становится произведением, полным отчаяния», речь идет, по-видимому, о каком-то не дошедшем до нас произведении.