весна 1835 г. Из Петербурга в Москву

Ma chere cousine!

 

Je me suis decide de vous payer une dette que vous n’avez pas eu le bonte de reclamer, et j’espere que cette generosite de ma part touchera votre coeur devenu si dur pour moi depuis quelque temps; je ne demande en recompense que quelques gouttes d’encre et deux ou trois traits de plume pour m’annoncer que je ne suis pas encore tout a fait banni de votre souvenir; — autrement je serai force de chercher des consolations ailleurs (car ici aussi j’ai des cousines) — et la femme la moins aimante (c’est connu) n’aime pas beaucoup qu’on cherche des consolations loin d’elle. — Et puis si vous perseverez encore dans votre silence, je puis bientot arriver a Moscou — et alors ma vengeance n’aura plus de bornes; en fait de guerre (vous savez) on menage la garnison qui a capitule, mais la ville prise d’assaut est sans pitie abandonnee a la fureur des vainqueurs.

 

Apres cette bravade a la hussard, je me jette a vos pieds pour implorer ma grace en attendant que vous le fassiez a mon egard.

 

Les preliminaires finis, je commence a vous raconter ce qui m’est arrive pendant ce temps, comme on fait en se revoyant apres une longue separation.

 

Alexis a pu vous dire quelque chose sur ma maniere de vivre, mais rien d’interessant si ce n’est le commencement de mes amourettes avec M-lle Souchkoff, dont la fin est bien plus interessante et plus drole. Si j’ai commence par lui faire la cour, ce n’etait pas un reflet du passe — avant c’etait une occasion de m’occuper, et puis lorsque nous fumes de bonne intelligence, ca devint un calcul: — voila comment. — J’ai vu en entrant dans le monde que chacun avait son piedestal: une fortune, un nom, un titre, une faveur... j’ai vu que si j’arrivais a occuper de moi une personne, les autres s’occuperont de moi insensiblement, par curiosite avant, par rivalite apres.

 

— La demoiselle S. — voulant m’attraper (mot technique), j’ai compris qu’elle se comprometterait pour moi facilement; — aussi je l’ai compromise autant qu’il etait possible, sans me compromettre avec, la traitant publiquement comme a moi, lui faisant sentir qu’il n’y a que ce moyen pour me soumettre... Lorsque j’ai vu que ca m’a reussi, mais qu’un pas de plus me perdait, je tente un coup de main. Avant je devins plus froid aux yeux du monde, et plus tendre avec elle pour faire voir que je ne l’aimais plus, et qu’elle m’adore (ce qui est faux au fond); et lorsqu’elle commenca a s’en apercevoir et voulut secouer le joug, je l’abandonnai le premier publiquement, je devins dur et impertinent, moqueur et froid avec elle devant le monde, je fis la cour a d’autres et leur racontais (en secret) la partie, favorable a moi, de cette histoire. — Elle fut si confondue de cette conduite inattendue — que d’abord elle ne sut que faire et se resigna — ce qui fit parler et me donna l’air d’avoir fait une conquete entiere; puis elle se reveilla — et commenca a me gronder partout — mais je l’avais prevenue — et sa haine parut a ses amies (ou ennemies) de l’amour pique. — Puis elle tenta de me ramener par une feinte tristesse et en disant a toutes mes connaissances intimes qu’elle m’aimait — je ne revins pas — et profitai de tout habilement. Je ne puis vous dire combien tout ca m’a servi — ca serait trop long, et ca regarde des personnes que vous ne connaissez pas. Mais voici la partie plaisante de l’histoire: quand je vis qu’il fallait rompre avec elle aux yeux du monde et pourtant lui paraitre fidele en tete-a-tete, je trouvai vite un moyen charmant; — j’ecrivis une lettre anonyme: «M-lle: je suis un homme qui vous connait et que vous ne connaissez pas, etc... je vous avertis de prendre garde a ce jeune homme: M. L. — il vous seduira — etc... voila les preuves (des betises) etc...» une lettre sur 4 pages!.. Je fis tomber adroitement la lettre dans les mains de la tante; orage et tonnerre dans la maison. — Le lendemain j’y vais de grand matin pour que en tout cas je ne sois pas recu. — Le soir a un bal, je m’en etonne en le racontant a mademoiselle; mademoiselle me dit la nouvelle terrible et incomprehensible; et nous faisons des conjectures — je mets tout sur le compte d’ennemis secrets — qui n’existent pas; enfin elle me dit que ses parents lui defendent de parler et danser avec moi, — j’en suis au desespoir, mais je me garde bien, d’enfreindre la defense de la tante et des oncles; — ainsi fut menee cette aventure touchante qui certes va vous donner une fort bonne opinion de moi. Au surplus les femmes pardonnent toujours le mal qu’on fait a une femme (maximes de La Rochefoucauld). Maintenant je n’ecris pas de romans — j’en fais.

 

Enfin vous voyez que je me suis bien venge des larmes que les coquetteries de m-lle S. m’ont fait verser il y a 5 ans; oh! mais c’est que nos comptes ne sont pas encore regles: elle a fait souffrir le coeur d’un enfant, et moi je n’ai fait que torturer l’amour propre d’une vieille coquette, qui peut-etre est encore plus... mais neanmoins, ce que je gagne c’est qu’elle m’a servi a quelque chose! — oh c’est que je suis bien change; c’est que, je ne sais pas comment ca se fait, mais chaque jour donne une nouvelle teinte a mon caractere et a ma maniere de voir! — ca devait arriver, je le savais toujours... mais je ne croyais pas que cela arrivat si vite. Oh, chere cousine, il faut vous l’avouer, la cause de ce que je ne vous ecrivais plus, a vous et a M-lle Marie, c’est la crainte que vous ne remarquiez par mes lettres que je ne suis presque plus digne de votre amitie... car a vous deux je ne puis pas cacher la verite, a vous qui avez ete les confidentes de mes reves de jeunesse, si beaux — surtout dans le souvenir.

 

Et pourtant a me voir maintenant on dirait que je suis rajeuni de 3 ans, tellement j’ai l’air heureux et insouciant, content de moi-meme et de l’univers entier; ce contraste entre l’ame et l’exterieur ne vous parait-il pas etrange? —

 

Je ne saurais vous dire combien le depart de grand’maman m’afflige, — la perspective de me voir tout-a-fait seul la premiere fois de ma vie m’effraye; dans toute cette grande ville il ne restera pas un etre qui s’interesse veritablement a moi...

 

Mais assez parler de ma triste personne — causons de vous et de Moscou. On m’a dit que vous avez beaucoup embelli, et c’est M-me Ouglitzki qui l’a dit; en ce cas seulement je suis sur qu’elle n’a pas menti, car elle est trop femme pour cela: elle dit encore que la femme de son frere est charmante... en ceci je ne la crois pas tout-a-fait, car elle a interet de mentir... ce qui est drole c’est qu’elle veut se faire malheureuse a tout prix, pour attirer les condoleances de tout le monde, — tandis que je suis sur qu’il n’y a pas au monde une femme qui soit moins a plaindre... a 32 ans avoir ce caractere d’enfant, et s’imaginer encore faire des passions!.. — et apres cela se plaindre? — Elle m’a annonce encore que mademoiselle Barbe allait se marier avec M. Bachmetieff; je ne sais pas si je dois trop lui croire — mais en tout cas je souhaite a M-lle Barbe de vivre en paix conjugale jusqu’au celebrement de sa noce d’argent, — et meme plus, si jusque-la elle n’en est pas encore degoutee!..

 

Maintenant voici mes nouvelles, Наталья Алексеевна с чады и домочадцы s’en va aux pays etrangers!!! pouah!.. elle va donner la bas une fameuse idee de nos dames russes!...

 

Dites a Alexis que sa passion M-lle Ladigenski devient de jour en jour plus formidable!.. je lui conseille aussi d’engraisser encore pour que le contraste ne soit pas si frappant. Je ne sais pas si la maniere de vous ennuyer est la meilleure pour obtenir ma grace; ma huitieme page va finir et je craindrais d’en commencer une dixieme... ainsi donc, chere et cruelle cousine, adieu, et si vraiment vous m’avez remis dans votre faveur, faites le moi savoir, par une lettre de votre domestique, — car je n’ose pas compter sur un billet de votre main.

 

Adieu donc, j’ai l’honneur d’etre ce qu’on met au bas d’une lettre...

 

votre tres humble

 

M. Lermantoff.

 

 

P. S. Mes respects je vous pris a mes tantes, cousines, et cousins, et connaissances... 

 

Перевод

 

Милая кузина!

 

Я решил уплатить вам долг, который вы не соблаговолили с меня требовать, и надеюсь, что мое великодушие тронет ваше сердце, с некоторых пор ставшее таким жестким ко мне. Я не прошу другого вознаграждения, кроме нескольких капель чернил и двух или трех штрихов пера, которые известили бы меня, что я еще не совершенно изгнан из вашей памяти; иначе мне придется искать утешения у других (ибо и здесь у меня есть кузины), а как бы мало женщина ни любила (это известно), она не очень-то любит, чтобы искали утешения вдали от нее. Затем, если вы будете еще упорствовать в своем молчании, я могу вскоре прибыть в Москву — и тогда мое мщение не будет иметь границ. На войне (вы знаете) щадят сдавшийся гарнизон, но город, взятый приступом, без сожаления предают ярости победителей.

 

После этой гусарской бравады я падаю к вашим ногам, чтобы вымолить себе прощение, в ожидании, что вы мне его даруете.

 

После этого вступления я начинаю рассказ о том, что со мною случилось за это время, как это делают при свидании после долгой разлуки.

 

Алексис мог рассказать вам кое-что о моем образе жизни, но ничего интересного, разве что о начале моих приключений с m-lle Сушковой, конец которых несравненно интереснее и забавнее. Если я начал ухаживать за нею, то это не было отблеском прошлого — вначале это было для меня просто развлечение, а затем, когда мы поняли друг друга, стало расчетом: и вот каким образом. Вступая в свет, я увидел, что у каждого был какой-нибудь пьедестал: богатство, имя, титул, покровительство... я увидел, что если мне удастся занять собою одно лицо, другие незаметно тоже займутся мною, сначала из любопытства, потом из соперничества.

 

Я понял, что m-lle С., желая изловить меня (техническое выражение), легко скомпрометирует себя ради меня; потому я ее и скомпрометировал, насколько было возможно, не скомпрометировав самого себя: я обращался с нею в обществе так, как если бы она была мне близка, давая ей чувствовать, что только таким образом она может покорить меня... Когда я заметил, что мне это удалось, но что еще один шаг меня погубит, я прибегнул к маневру. Прежде всего в свете я стал более холоден с ней, а наедине более нежным, чтобы показать, что я ее более не люблю, а что она меня обожает (в сущности, это неправда); когда она стала замечать это и пыталась сбросить ярмо, я в обществе первый покинул ее, я стал жесток и дерзок, насмешлив и холоден с ней, я ухаживал за другими и рассказывал им (по секрету) выгодную для меня сторону этой истории. Она так была поражена неожиданностью моего поведения, что сначала не знала, что делать, и смирилась, а это подало повод к разговорам и придало мне вид человека, одержавшего полную победу; затем она очнулась и стала везде бранить меня, но я ее предупредил, и ненависть ее показалась ее друзьям (или врагам) уязвленною любовью. Затем она попыталась вновь вернуть меня напускною печалью, рассказывала всем близким моим знакомым, что любит меня, — я не вернулся к ней, а искусно всем этим воспользовался. Не могу сказать вам, как всё это пригодилось мне, — это было бы слишком долго и касается людей, которых вы не знаете. Но вот смешная сторона истории: когда я увидал, что в глазах света надо порвать с нею, а с глазу на глаз все-таки еще казаться ей верным, я живо нашел чудесный способ — я написал анонимное письмо: «M-lle, я человек, знающий вас, но вам неизвестный и т. д... предупреждаю вас, берегитесь этого молодого человека: М. Л. Он вас соблазнит и т. д... вот доказательства (разный вздор) и т. д...» Письмо на четырех страницах! Я искусно направил это письмо так, что оно попало в руки тетки; в доме гром и молния. На другой день еду туда рано утром, чтобы, во всяком случае, не быть принятым. Вечером на балу я с удивлением рассказываю ей это; она сообщает мне ужасную и непонятную новость, и мы делаем разные предположения — я всё отношу насчет тайных врагов, которых нет; наконец, она говорит мне, что ее родные запрещают ей разговаривать и танцевать со мною, — я в отчаянии, но остерегаюсь нарушить запрещение дядюшек и тетки. Так шло это трогательное приключение, которое, конечно, даст вам обо мне весьма лестное мнение. Впрочем, женщина всегда прощает зло, которое мы причиняем другой женщине (афоризмы Ларошфуко). Теперь я не пишу романов — я их делаю.

 

Итак, вы видите, я хорошо отомстил за слезы, которые меня заставило пролить 5 лет тому назад кокетство m-lle С. О! мы еще не расквитались: она заставляла страдать сердце ребенка, а я всего только подверг пытке самолюбие старой кокетки, которая, может быть, еще более... но, во всяком случае, я в выигрыше, она мне сослужила службу! О, я ведь очень изменился; я не знаю, как это происходит, но только каждый день дает новый оттенок моему характеру и взглядам! — это и должно было случиться, я это всегда знал... но не ожидал, что произойдет так скоро. О милая кузина, надо вам признаться: причиной того, что я не писал вам и m-lle Мари, был страх, что вы по письмам моим заметите, что я почти не достоин более вашей дружбы... ибо от вас обеих я не могу скрывать истину, от вас, наперсниц юношеских моих мечтаний, таких прекрасных, особенно в воспоминании.

 

И все-таки, если посмотреть на меня, то покажется, что я помолодел года на три, такой у меня счастливый и беспечный вид человека, довольного собою и всем миром; не кажется ли вам странным этот контраст между душой и наружностью?

 

Не могу выразить, как огорчает меня отъезд бабушки, — перспектива остаться в полном одиночестве в первый раз в жизни меня пугает; во всем этом большом городе не останется ни единого существа, которое бы действительно мною интересовалось...

 

Но довольно говорить о моей скучной особе, — побеседуем о вас и о Москве. Мне передавали, что вы очень похорошели, и сказала это госпожа Углицкая, и только в этом случае уверен я, что она не солгала: она слишком женщина для этого; она говорит также, что жена ее брата прелестна... в этом я ей не вполне верю, ибо она заинтересована в этой лжи... Что поистине смешно, так это ее желание во что бы то ни стало выказать себя несчастною, чтобы вызвать общее сочувствие, а между тем я уверен, нет в мире женщины, которая была бы менее ее достойна сожаления. В 32 года иметь такой детский характер и воображать, что можешь возбуждать страсти!.. и после этого жаловаться? Она мне также сообщила, что m-lle Barbe выходит замуж за г. Бахметева; не знаю, верить ли ей, но во всяком случае я желаю m-lle Barbe жить в супружеском согласии до празднования ее серебряной свадьбы — и даже долее, если до тех пор она не пресытится!..

 

Теперь вот вам мои новости. Наталья Алексеевна с чады и домочадцы едет в чужие края!!! Ну, и хорошее же она даст там представление о наших русских дамах!

 

Скажите Алексису, что его пассия, m-lle Ладыженская, с каждым днем становится всё внушительнее!.. Я ему советую тоже еще больше пополнеть, чтобы контраст не был столь разителен. Не знаю, лучшее ли средство добиться прощения надоедать вам; восьмая страница подходит к концу, и я боюсь начать десятую... Итак, милая и жестокая кузина, прощайте, и если точно вы возвратили мне свое расположение, то известите меня об этом письмом от вашего лакея, ибо я не смею рассчитывать на собственноручную вашу записку.

 

Итак, прощайте, имею честь быть тем, что ставится в конце письма...

 

ваш покорнейший М. Лермантов. 

 

Р. S. Засвидетельствуйте, пожалуйста, мое почтение тетенькам, кузинам, кузенам и знакомым...

Комментарий к письму:

Впервые частично опубликовано в «Русском вестнике», 1882, № 3, с. 337, 339 — 342. Полностью — в издании: Сочинения М. Ю. Лермонтова под ред. П. А. Висковатова, в шести томах, т. 5. 1891, с. 405 — 408.

Письмо написано весной 1835 г., вскоре после получения Лермонтовым известия о предстоящей свадьбе В. А. Лопухиной («m-lle Barbe») с Н. Ф. Бахметевым. По свидетельству А. П. Шан-Гирея, «чувство к ней Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно... в начале своем оно возбудило взаимность», но «впоследствии, в Петербуге, в гвардейской школе временно заглушено было новою обстановкой и шумною жизнью юнкеров тогдашней школы, по вступлении в свет новыми успехами в обществе и литературе; но мгновенно и сильно пробудилось оно при неожиданном известии о замужестве любимой женщины». А. П. Шан-Гирей присутствовал весной 1835 г. при получении Лермонтовым известия о том, что Лопухина выходит замуж за Н. Ф. Бахметева: «Мы играли в шахматы, человек подал письмо; Мишель начал его читать, но вдруг изменился в лице и побледнел; я испугался и хотел спросить, что такое, но он, подавая мне письмо, сказал: "вот новость — прочти", и вышел из комнаты» (Воспоминания, с. 36, 41 — 42).

Свадьба Варвары Александровны (состоявшаяся в мае 1835 г. в Москве) не прервала ее дружбы с Лермонтовым. В конце 1835 г. он, проездом из Петербурга в Тарханы, останавливался в Москве и, по всей вероятности, виделся с В. А. Бахметевой.

Михаил Лермонтов сделал для нее акварельный автопортрет в бурке на фоне кавказских гор. В 1838 г., проездом за границу, В. А. Бахметева остановилась с мужем в Петербурге. «Лермонтов был в Царском, я послал к нему нарочного, а сам поскакал к ней, — пишет А. П. Шан-Гирей, приводя свой разговор с Бахметевой. — "Ну, как вы здесь живете?" — "Почему же это вы?" — "Потому, что я спрашиваю про двоих". — "Живем как бог послал, а думаем и чувствуем как в старину. Впрочем, другой ответ будет из Царского через два часа". — Это была наша последняя встреча; ни ему, ни мне не суждено было ее больше видеть» (Воспоминания, с. 44). 8 сентября 1838 г. Лермонтов послал Варваре Александровне авторизованный список «Демона» (редакция, писанная им на Кавказе и оконченная в Петербурге).

В. А. Бахметева была несчастлива в браке. Умерла она 9 августа 1851 г. Родственники Варвары Александровны, и в особенности Н. Ф. Бахметев (ум. в 1884 г.), уничтожили ее переписку с Лермонтовым и сделали все возможное для того, чтобы не оставить каких бы то ни было следов этой многолетней привязанности. До 1890 г. имя Лопухиной даже не появлялось в печати. Опубликование воспоминаний А. П. Шан-Гирея задержалось потому, что в этих воспоминаниях сообщалось об исключительной роли В. А. Лопухиной в жизни и творчестве Лермонтова.

Содержащийся в настоящем, как и в предыдущем, письме рассказ Лермонтова о его отношениях с Е. А. Сушковой подтверждает рассказ в ее воспоминаниях (см. Е. А. Сушкова-Хвостова. Записки. 1928. Л., с. 201 — 218; ср. в «Княгине Лиговской»).

«M-lle Ладыженская» была, вероятно, одной из родственниц Евграфа Семеновича Ладыженского, вскоре женившегося на сестре Е. А. Сушковой, Елизавете.

Мария Александровна Углицкая — племянница Е. А. Арсеньевой, сестра Павла Евреинова; его жена — Софья Александровна.