От ткани текста к ткани пространства

Сегодня мы беседуем с очень интересным философом, литератором Дмитрием Мельниковым.

Знакомьтесь, Дмитрий Мельников. Он родился в 1979 г. в городе Целинограде. Учился в Евразийском Национальном Университете имени Л.Н. Гумилева, в Вильнюсском Университете (Литва), в Назарбаев Университете. Сейчас – докторант Свободного Университета Амстердама. Преподает в Высшей школе экономики Университета КАЗГЮУ. Родился в семье врачей. В доме всегда было много книг, журналов, и это подтолкнуло его к литературе, культуре. Он рос в то время, когда люди очень много читали – конец советской эпохи, начало постсоветской эпохи. Было принято обсуждать книги, фильмы.

- Как давно Вы занимаетесь философией? И как Вы пришли к литературе?

- Философией я занимаюсь давно. Это любовь всей моей жизни. В 10-11 классе я задумался о философии, и понял, что она мне очень интересна. Когда я поступил в университет, это был не философский факультет, а отделение журналистики филологического факультета. Но уже с первого курса я знал, что философия – это мое. И с тех пор я занимаюсь философией. Это всегда шло параллельно с моим интересом к литературе. Дело в том, что филологический факультет Евразийского Национального Университета для меня был очень важен. Когда я поступил, мне повезло учиться у замечательных преподавателей-литературоведов. Думаю, многие филологи, журналисты тоже у них учились, любят их и уважают. Это доктор филологических наук Галина Ивановна Власова, доктор филологических наук Татьяна Васильевна Кривощапова, кандидат филологических наук Гульбану Айткожановна Шарипова, научный руководитель моей первой студенческой научной работы. Немного позже я познакомился с профессором Асимой Калимовной Ишановой. В течение многих лет мы дружим и сотрудничаем. В целом в студенческое время общение с литературоведами дало мне очень много. Для меня всегда это было как-то связано: литература и философия. Тогда самыми интересными преподавателями для меня были литературоведы, поэтому первые мои научные студенческие опусы, еще на первом-втором курсе, были связаны с литературой и философией. Например, меня интересовал символизм как литературное явление, и символ как философское понятие. Эти темы интересны мне и теперь. Я очень люблю литературоведение, и это, конечно, основа изучения литературы. Люблю читать литературоведческие тексты: сама литературоведческая интерпретация очень интересна и увлекательна. Я бы сказал, что это особый жанр. Важно читать сами художественные произведения, но и хорошие литературоведческие исследования тоже очень интересны. Я читаю их с большим интересом, ведь интерпретация это тоже искусство. Однако я занимаюсь тем, что можно называть скорее «философией литературы». Само чтение художественный текстов, как и их написание, это особый и очень глубокий опыт, и, когда мы изучаем не только тексты, но и наш опыт их чтения, написания, понимания, мы переходим в область философии литературы. Конечно, тут важно не перешагнуть какую-то грань и соблюдать меру: нельзя приписывать свои философские идеи литературным текстам, если в них нет этих идей, хотя и здесь нередко можно найти связи и переклички. Можно их искать, интерпретировать, но, безусловно, не надо превращать анализ литературного текста в собственный монолог. На мой взгляд, практически всегда анализ литературного текста позволяет ставить какие-то философские вопросы. Причем эти философские вопросы могут быть очень важными и сложными. Я приведу пример, связанный с моей недавней лекцией в Назарбаев Университете «От ткани текста к ткани пространства: образы и опыт места в произведениях современных казахстанских русскоязычных писателей». Меня интересует тема пространства, конкретных мест, из которых пространство «складывается». Я думаю, что опыт, переживание места писателем и читателем – это очень важная тема, которая выходит за пределы того, что традиционно называется литературоведением. Например, мы можем поставить такой вопрос: какой опыт нам дают воображаемые литературные художественные пространства? Или: каков онтологический статус вымышленных пространств? Становятся ли они нашим опытом, и каком смысле? Можно взять какие-то классические примеры, допустим, «тургеневскую усадьбу» или Средиземье Толкина: какой смысл они имеют для нас? Как они существуют в нас? Это уже философские вопросы. Многие люди в каком-то смысле живут в пространствах Толкина. Как пространства, вселенная, созданная Толкиным, сочетается с опытом реального мира в жизни этих людей? Или другой вопрос в области философии литературы – это опыт писателя, то есть какой глубинный опыт переживает писатель, создавая свой текст. Например, если для писателя очень важны образы пространства, то, как писатель взаимодействует с пространством? Если обратится к текстам, которые я анализирую, например, Николая Веревочкина, то в его повести «Землетрясение на кладбище. Записки велосипедиста» герой (кстати говоря, он писатель) как бы сливается с пространством или местом. Так он переживает собственное бытие, свое присутствие в мире, связь с ним. В этот момент герой Веревочкина действительно ощущает, что он живет. Он понимает, как бы ощущает, осмысленность своего присутствия в этом мире. Мне кажется, что с философской точки зрения чтение – это погружение в интенсивную реальность, то есть в «дополненную» и переработанную реальность – художественную реальность. Почему она интенсивная? Потому что, когда мы читаем, мы переживаем текст, но текст этот может быть очень плотным, ибо он – результат плотного, интенсивного опыта писателя, опыта переработанного воображением. То есть писатель, конечно, уже что-то сконцентрировал в этом тексте – продуманное, прочувствованное им самим. И когда ты погружаешься в это, особенно, если опыт писателя тебе близок и важен, у тебя может возникнуть какое-то новое понимание, в том числе понимание того, как устроен мир или наши чувства. Или, например, что такое время? Это другая очень важная тема. Есть художественные произведения, которые помогают понять, что такое время. Я занимаюсь темой времени, философией времени. И для меня важными оказались тексты Юрия Трифонова, поэзия Мандельштама и Бродского. Марсель Пруст – другой важный пример: в его романах содержится очень глубокая философия времени, выраженная в художественной форме. Известный советский грузинский философ Мераб Мамардашвли посвятил целые циклы философских лекций анализу «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста. Один из интересных таких примеров, как философ вступает в диалог с писателем.

- Недавно Вы выступали с лекцией «От ткани текста к ткани пространства: образы и опыт места в произведениях современных казахстанских русскоязычных писателей» в Назарбаев Университете. Как родилась идея лекции?

- Исходная идея этой лекции основывается на некотором моем собственном ощущении как читателя, на моей интуиции, которую я отчасти уже описал: когда мы читаем художественное произведение, которое содержит в себе глубокий «пространственный» опыт писателя, то вот это пространство как-то раскрывается в нас. Образно говоря, писатели ткут (в себе и в нас) пространство и время. И философски меня интригует вопрос, в каком измерении реальности существуют эти пространство и время, сотканные писателем. Ведь само письмо это некоторое ткание – даже визуально текст из строчек выглядит как ткань. Да и, как известно, с латинского слово «текст» дословно переводится как «ткань». И, мне кажется, что это такой тонкий и таинственный процесс, который, кстати, изучается в современной гуманитарной науке. И можно хотя бы чисто метафорически спросить: а может быть это сами место и время в некотором смысле пишут через писателя или «в» писателе. И, возможно, на каком-то уровне реальности эти метафоры являются буквальной действительностью…

- Вы делаете анализ произведений Николая Веревочкина, Юрия Серебрянского, Ануара Дуйсенбинова. Почему Вы рассматриваете именно этих авторов?

- Мне кажется, это писатели с очень интересным пространственным мышлением. Писатели, которые чувствуют место. Они глубоко погружаются в эти пространства, и в каком-то смысле они становятся выразителями этих мест, ландшафтов, они как бы выражают их дух. Это очень важно. Хотя у них разные подходы, они принадлежат к разным поколениям. Чаще всего у них образы пространства связаны с проблемами времени, исторических изменений. Николай Веревочкин в романе «Зуб мамонта. Летопись мертвого города» описывает гибель вымышленного целинного города Степноморска, который был когда-то новым, динамично развивающимся, но во время действия романа, в 90-е годы, он умирает. Здесь показано, как деградирует и исчезает советское пространство, советское место. Юрий Серебрянский в замечательной книге «Казахстанские сказки» создает новое видение целого ряда важных мест Казахстана. Это сборник литературных сказок, и там есть сказки об Алматы, его ландшафте. Например, в сказке «Король-изобретатель» замечательно разработана тема арыков. Серебрянский создает авторский миф, по-своему прочитывая важный для Алматы образ арыков. В сборнике есть сказка о Балхаше, предлагающая неожиданное понимание этого топонима. Другими словами, Серебрянский создает новое видение знаковых мест Казахстана, и, создавая это видение, он вкладывает в них новый смысл и прописывает новую идентичность, казахстанскую идентичность. Ануар Дуйсенбинов, наверное, практически единственный поэт, в текстах которого можно найти очень интересные образы Астаны. Астана, к сожалению, до сих пор остается местом, не осмысленным в современной литературе. И в этом плане произведения Ануара очень интересны. Он предлагает глубокие метафоры, образы, наводящие на размышление: метафоры города (например, Астана как место «холодных снов»), астанинского неба, которое он очень любит, степи. В своем ощущении Астаны как места Ануар доходит до такого уровня, что, на мой взгляд, он выражает гений этого места. Хотя, конечно, он, как и любой автор, осмысливает его по-своему. Но, безусловно, если мы хотим попытаться понять Астану, ее «душу», атмосферу этого города, какие образы порождает Астана, мне кажется, тогда стоит обращаться к текстам Дуйсенбинова, особенно к его стихотворениям «Холодные сны» и «Мангилик жел».

- Дмитрий, не могли бы вы рассказать нашим читателям о докладах в зарубежных университетах?

- Я расскажу только о некоторых. В апреле 2017 года я читал доклад на ежегодной конференции Британской ассоциации славистики и исследований Восточной Европы (BASEES). Она походила в Кембриджском Университете. Это было важное событие для меня. Я впервые побывал в Кембриджском Университете, который является символом классического образования. Конференция была очень интересная. Ученые, которые собрались там, занимаются постсоветским регионом, постсоциалистическим миром. Это исследователи из разных стран, прежде всего из Европы. Было очень много интересных докладов о современной русской литературе, русскоязычной литературе. Были очень интересные секции, дискуссии. Мой доклад на этой конференции назывался «Переосмысливая постсоветские идентичности в литературе: Казахстанские писатели в децентрализирующемся русскоязычном мире». Меня обрадовало и даже несколько удивило, что интерес к моему докладу был очень большой. Другими словами, есть интерес к тому, что происходит с русским языком и русской литературой вне России и в частности в Центральной Азии: к тому, как русская литература/язык здесь взаимодействуют с национальными литературами и языками, как они существуют в новой политической и социальной ситуации. Я рассказывал в частности о билингвизме, об особых билингвальных стратегиях в творчестве Дюсенбека Накипова, Ануара Дуйсенбинова. Рассказывал о том, что казахстанские русскоязычные писатели, начиная с Олжаса Сулейменова, пытаются найти праязык, который был бы некоторым исходным кодом тюркских и славянских культур/языков и даже шире. Накипов и Дуйсенбинов пытаются создать новый язык, объединяя в нем элементы русского и казахского языка. В частности, у Ануара Дуйсенбинова, есть стихотворение «Тілечь», название которого говорит само за себя. Конечно, этот комбинированный язык может заключать в себе какие-то особые когнитивные возможности. Этот язык отражает и новый тип идентичности. В ноябре 2016 года я выступал на ежегодной конференции Общества исследования Центральной Евразии, которая проходила в Принстонском Университете, США. Это была замечательная конференция в уникальном месте. В своем докладе я говорил о том, как в литературе, в письменных текстах, не только художественных, но и в официальном дискурсе осмысливаются изменения, происходящие в Астане. Целиноград был советским колониальным проектом, и за достаточно короткое время он превратился в Астану. Меня интересовала утопическая линия, утопическое воображаемое в истории Астаны. Потому что элементы утопии есть и в идее целины, Целинограда, и в идее Астаны как «городе будущего», «сердце Евразии». Причем под утопией не нужно обязательно понимать нечто негативное: утопия – это и позитивный творческий компонент практически любой культуры. Что-то есть в этом месте, что делает его утопическим. Мне было интересно посмотреть, как это может быть связано с образом степи, потому что степь, это очень специфическое пространство, провоцирующее воображение. На мой взгляд, многие образы степи – литературные и не только литературные – близки к утопическому мышлению. Иногда кажется, что в степи может возникнуть совершенно новый мир, или какой-то новый город, и именно в степи возможно новое начало истории. Хотя, конечно, это и колониальный взгляд на степь как «отсталое» пространство.

- Поделитесь своими ближайшими планами.

- Мои планы связаны с исследованием в области философии религии на литературном материале. Меня интересуют изменения в понимании сакрального, трансцендентного, которые мы можем наблюдать в художественных текстах. Если говорить о современной русской литературе, то есть такие важные и яркие авторы, в творчестве которых тема божественного, трансцендентного играет важную роль, и они осмысливают ее по-своему. Я имею в виду Виктора Пелевина и отчасти Владимира Сорокина. Однако прежде всего Пелевина. Я думаю, что многие его идеи о божественном, трансцендентном могут быть предметом философского анализа, то есть Пелевин сформулировал какие-то важные изменения в том, как современные люди понимают божественное, мистический опыт и опыт сакрального, как переосмысливается грань между сакральным и профанным. Тексты Пелевина позволяют понять, какую роль в этом могут играть не только такие традиционные формы связи с богом, как церковь, молитва, ритуал, но какие-то другие пути к сверхъестественному, например, психоделические вещества. Мне интересно исследовать на литературном материале, как меняется мышление о божественном и как социальный контекст на это воздействует. Ведь Пелевин и другие современные писатели, в том числе казахстанские, пишут в конкретной исторической социальной ситуации, после советского атеизма, после распада Советского Союза, после кризиса идентичности. И все это так или иначе влияет на их воображение о божественном.

- Спасибо за развернутый и интересный рассказ и анализ произведений современных авторов Казахстана! Желаем Вам успехов в развитии «философии литературы»!