Моим родным, друзьям, Гансу Христиану Андерсену, Олегу Медведеву, Льюису Кэрроллу, Кеннету Грэму и мультфильму «The Maker».

Опять сушняк от этой жизни
Ты гонишь прочь хмурые мысли
Свои
И снова хочешь курить

Послушайте меня, ребята. Давно это было или недавно – не берусь рассуждать. Если это было давно – все быльем поросло. Если недавно – вы и сами без меня наверняка уже вспомнили, что в этом повествовании к чему. Но, так или иначе, мне очень хочется поведать вам историю о Заводном Карлике. Это сказка для совсем уже больших мальчиков и девочек, которые не играют ни в мяч, ни в куклы, не запускают воздушных змеев и не едят на завтрак кукурузные хлопья. Садитесь поудобнее и слушайте повнимательнее.

Глава 1. О том, кто такой Заводной Карлик и прочие обитатели дома №34

Чем был примечателен дом №34? Да, пожалуй, что и ничем. Может статься, только тем, что его стены были из кирпича и покрашены были в дурацкий цвет. Какой именно это был цвет не брался утверждать уже никто: уж очень давно дом №34 был в него выкрашен. Цвет давно полинял, его не раз обдавал водой из шланга нерадивый садовник, поливало дождем, обдувало ветром, словом, чего только с ним не происходило.

Внутри дома периодически происходили разного рода важные вещи: кто-то ссорился, кто-то мирился, в нем играли дети, пили чай и кофе, закатывали шумные вечеринки и безобразные скандалы, иногда там рождались люди, а иногда – умирали. И все это шло своим чередом и совершенно не изменилось, когда в дом №34 заселилась семья одного мальчика. Имени его я не помню точно, но оно не имеет значения и вот почему: вместе с семьей этого мальчика, в дом №34 заселились и его игрушки. А уж их-то я помню поименно, и мне не составит никакого труда представить их вам.

Самой большой и самой важной (насколько вы только можете себе это представить) игрушкой была огромная Плюшевая Свинья. Она очень кичилась своим положением в игрушечном обществе, потому что у нее был большой и чистый (большая странность для свиньи, верно?) пятак, закрученный штопором хвост и мягкие, плюшевые бока. Мальчик любил Плюшевую Свинью ровно с такой же силой, как и все остальные свои игрушки, но Свинья была твердо уверена, что находится в привилегированном положении. Игрушки с этим не спорили, ибо каждая была уверена, что больше всего на свете мальчик любит именно ее.

Выточенная из дерева Сиреневая Обезьяна, мнила себя очень старой и мудрой, хотя, честно вам признаюсь, мудрости в ней было ни на грош. Весь ее разум и возраст заключался в том, что на кончиках ее лап от времени потрескался лак. Ах, да. Еще у нее при себе был небольшой бочонок, в котором, как утверждала она сама, жили дикие суринамские пчелы. А вот на вопрос, есть ли в Суринаме пчелы, тем более дикие, Сиреневая Обезьяна ответить никогда не могла. Просто гордо задирала нос и сохраняла молчание, которое считала преисполненным достоинства и мудрости. С бочонком Обезьяна никогда не расставалась, но я-то знаю, что только потому, что он был намертво к ней приклеен.

Юный и ветреный Парусиновый Самолетик любил всех своих друзей, которые вместе с ним хранились или на полке или в большущем бабушкином сундуке. Он был слишком юн для того, чтобы чем-нибудь кичиться, но если ему случалось пролетать у зеркала, он всегда с восхищением смотрел на свое отражение. Однажды, в личном разговоре со мной, он признался, что очень себе нравится, но только тсс, он слезно просил ничего об этом не говорить.

Суровый и статный Фиджийский Генерал вообще считал выше своего достоинства с кем-либо беседовать или спорить. Он просто строго молчал и в ответ на любой вопрос, обращенный к нему, только щурил глаза. Изредка он говорил со мной, но все равно с некоторым презрением. А все потому что я не служил в рядах вооруженных сил. Что ж тут поделать, генералы, они такие. Тем не менее, в те редкие моменты, когда Генерал становился разговорчивым, он повествовал об огромных потерях, артиллерийской канонаде, противовоздушных мероприятиях, о фланкировании, о тактике и стратегии, об обеспечении фронта всем необходимым, словом излагал все, о чем думал и что умел. Мне всегда было совестно спросить его о том, а видел ли он своими глазами все то, о чем рассказывал. А все потому, что Генерал был прикован к инвалидному креслу, сделанному из палочек для эскимо.

Латунная Дверная Ручка и Ржавый Гвоздь вообще не понимали, как они попали в число любимых игрушек мальчика и просто довольствовались своим положением. Еще бы: куда как приятнее лежать на полке или в сундуке, чем валяться прямо на земле и ржаветь, или пускать в свое личное пространство бесчисленное количество рук. Жирных, грязных, испачканных в чернилах или мазуте рук, которые так и норовят задеть Ручку за самое сокровенное. Ручка и Гвоздь часто ссорились друг с другом, до хрипоты споря, кто же из них важнее и нужнее для человечества. Глядя на их ссоры, Генерал покачивал седеющей головой, Свинья довольно похрюкивала (свинья, она свинья и есть), а Обезьяна изо всех сил старалась их примирить, с напускным ханжеством шамкая: «Милые бранятся – только тешатся». Но ее, разумеется, никто не слушал. Как, собственно, и друг друга.

А вот с Заводным Карликом все получилось гораздо интереснее. Сам он не любил распространяться о своей жизни, но все-таки мне удалось вывести его на откровенность. Он рассказал, что был сделан давным-давно, в Дюссельдорфе, каким-то одиноким часовщиком. Почему этот часовщик воплотил его в металле именно в виде карлика, Карлик не знал и я думаю, что врать мне он не стал бы. Хотя часто бывает так, что мы выдаем желаемое за действительное и может статься, я просто устал от вранья и слова Карлика стали для меня чистой монетой. Но это неточно.

Краткое лирическое отступление: вы наверняка спросите у меня, дорогие мои большие мальчики и девочки, почему я озаглавил эту пространную историю именем именно Карлика. Думаю, что я и знаю, и не знаю ответа на этот вопрос. Главное, дочитайте до конца. Там-то выводы и придут.

Заводной Карлик никогда и ничем не кичился. Сначала просто потому, что он был Карликом и, как он говаривал сам: «никем и ничем». Потом он изменил свое мнение настолько круто, что мне показалось, что передо мной уже другая игрушка и сделана она не в Дюссельдорфе, а в Антананариву. Пожалуй, это заслуживает уважения, ведь любой, кто умеет менять свое мнение, не закоснел и для него еще не все потеряно.

С другой стороны, Карлик с самого своего появления на свет был уверен в том, что для него потеряно всё и все события обходят его стороной. Поскрипывая пружинами и размахивая стальными ручонками (может быть в попытке смахнуть слезу, а может просто для убедительности своего повествования), Заводной Карлик проникновенно и доверительно заявлял: «Все мы появились на свет случайно и случайно его покинем. Я почти уверен в том, что меня переработают и из того лома, что от меня останется, сделают нового Карлика, но не такого как я, понимаешь? Может быть, его тоже сделают в Дюссельдорфе, а может быть и в Москве или Торонто. Кто может это знать?». Не будь я атеистом (нет, дорогие мои большие мальчики и девочки, на этот счет я еще не изменил мнения), я бы ответил, что в курсе всего бог. Но крыть аргументы Заводного Карлика было нечем, и я подавленно замолкал, закуривая и думая о своем.

Когда я закуривал, Генерал недовольно хмурился, а Свинья начинала громко сетовать на то, что в комнате и так совершенно нечем дышать. Мое табачное увлечение разделяли только Самолетик и Карлик. Самолетику нравилось летать сквозь густые клубы дыма и, вероятно, он мнил себя большим авиалайнером, который стрелой несется сквозь шторм и вообще сложные погодные условия. Жаль только, что у парусиновых самолетиков нет диспетчера, и ни к какому из аэропортов планеты они не приписаны. Но я не мог огорчить юного Самолетика – уж очень он был юн, горяч и самонадеян. Пусть хоть табачный дым станет ему штормом, коль скоро не суждено ему бороздить настоящие небеса, как его старшим братьям.

А вот Карлик относился к моему курению спокойно по совершенно другим, пожалуй, ему одному известным причинам. Могу только предположить, что так он пытался быть похожим на совсем живого. Хотя может быть он был жив еще более, чем я или каждый из тех, кто читает эту историю.

Глава 2. Заводной Карлик и его отношения с другими игрушками

В отличие от всех прочих игрушек, Заводной Карлик был не совсем игрушечным. Мне трудно объяснить вам, что именно я имею в виду, потому что гораздо проще было бы вам увидеть его воочию, помахать ему и осведомиться о его самочувствии. Вот тогда бы вы все поняли, а вот насчет моих объяснений ручаться не буду. Но все-таки, я попытаюсь.

Мальчик относился к Карлику почти так же, как я: уважительно, но в отличие от меня, с некоторой опаской. Я могу его понять – для мальчика его возраста Заводной Карлик, пожалуй, был весьма странной игрушкой. Хотя, у каждого свой вкус и тут ничего не попишешь.

А почему, собственно, заводной? Объясню: когда мальчик доставал Карлика из сундука или с полки, одновременно с ним он всегда доставал и небольшой резной ключик. Этот ключик вставлялся в прорезь на спине Карлика (он всегда говорил мне, что это жутко унизительно, особенно, когда это видят другие игрушки) и, как нетрудно догадаться, заводил механизм, благодаря которому Карлик мог ходить по любой ровной поверхности, широко размахивая руками. Этим он отличался от всех остальных игрушек (исключая, разумеется, Самолетик): передвижение, пусть недолгое, не было доступно никому из них.

Именно поэтому, к Карлику, на мой взгляд, относились предвзято и даже с некоторым пренебрежением. Когда Карлик, проходя мимо Генерала, приветствовал его, тот лишь сурово хмурился и весь подбирался на своей «эскимосской» коляске. Не лучше реагировала и Обезьяна, которая в ответ на приветствие сжимала деревянные губы в тончайшую ниточку и цедила: «Лучше бы нашел себе пару, как Ручка и Гвоздь. Ходить да размахивать ручищами каждый умеет. Даже я, но я слишком стара и мудра, чтобы заниматься подобными глупостями». Конечно, она лукавила – в жизни своей она не стронулась с места ни единого раза, но это к сути нашей истории не относится.

Что касается меня, видя такое к себе отношение, я бы давно уже плюнул и сказал бы: «А знаете что? А вот что!» и гордо удалился бы, возможно даже хлопнув дверью. Но Карлик был не настолько велик, как я (едва ли он был выше моего указательного пальца) и, по понятным причинам, не мог хлопнуть дверью, разве что игрушечной, как и он сам. Но в принципе, ему это было и не нужно. В этом он поражал меня своей стойкостью. Когда мальчик, вдоволь насытившись его механической ходьбой по столешнице, убирал его в сундук или на полку и удалялся, я вынимал его и начинал беседу. Всякий раз Карлик говорил одно и то же: «У всех свое предназначение. У меня – заводиться, ходить по столу, радовать этого мальчика и беседовать с тобой. Пусть на меня смотрят, как на дурака или урода, пусть. У них ведь тоже свое предназначение, в том числе, оно заключается и в том, что они могут (и должны!) смотреть на меня, как на дурака и урода, понимаешь?».

Я понимал. Или делал вид, что понимал. Снова закуривал и наблюдал, как радостный Самолетик срывается с полки, чтобы пробуравить очередное, особенное густое облачко дыма. А Карлик вздыхал так глубоко, что расширялись и трещали пружины внутри его идеально отполированного туловища, стоически помалкивал или начинал рассуждать на совершенно отвлеченные темы.

Например, довольно часто он рассказывал мне о том, как впервые увидел лицо своего создателя – того самого дюссельдорфского часовщика. По его воспоминаниям мне представлялся высокий, седовласый человек, сильно «за шестьдесят», с глазами слегка навыкате, вытертом сюртуке и пятном сажи на самом кончике носа. Когда я делился своим словесным портретом с Карликом, тот начинал размахивать ручонками и дружески усмехался. Как это понимать, я не знал, но спрашивать не решался. Кто знает, каким на самом деле был этот безвестный, безымянный часовщик? Пусть уж будет таким, каким я его себе нарисовал.

Когда мальчик возвращался, и наступало мое время покидать дом №34, я аккуратно возвращал Заводного Карлика туда, откуда я его взял и тишком покидал комнату. Я не знал, скучает ли Карлик по мне и нашим задушевным беседам, но я точно скучал. И искренне жалел, что его приходится оставлять среди таких похожих на него, но настолько враждебных ему игрушек. Хотя, может быть, это мне тоже лишь казалось.

Глава 3. Поломка и ремонт

Однажды, когда я снова пришел в гости к Карлику, я застал его, против обыкновения, вне сундука и не на полке. Он стоял на столе, а его руки были как-то бессильно задраны вверх, словно он сдавался наступающим войскам Фиджийского Генерала. В ответ на мое приветствие, Карлик лишь слегка вздрогнул. И все. Никаких больше разговоров, движений, размышлений и воспоминаний.

- В чем дело? Почему Карлик молчит? - спросил я у остальных игрушек, не особо, впрочем, рассчитывая на ответ. Как и следовало ожидать, ответа не последовало, лишь Обезьяна насмешливо хмыкнула и сжала губы в ниточку.

- Почему Карлик молчит? – я повысил голос, благо мои физиологические возможности позволяли мне это сделать. Тогда Генерал проскрипел:

- Упал. Сломан. Ремонт

Лаконично, как и всегда. Я склонился над Карликом, и мне почудилось (почудилось ли?), что он проводил меня стальным зрачком, в котором блеснули не только стекла моих очков, но и нечто похожее на слезу

- Больно?

Карлик молчал. И не двигались руки, ноги. Даже механизм внутри него хранил гробовую тишину. Как же его починить?

В тот день я так и ушел восвояси, не услышав от игрушек и одного доброго слова и прокурив комнату насквозь. Уходя, я услышал, как Свинья прошелестела, обращаясь к Обезьяне:

- Снова накурил. В этой ужасной комнате и без того нечем дышать.

- Бездушный, бездушный и маловоспитанный молодой человек, - подытожила Обезьяна. Я хотел было вступить в полемику, но, передумав, закурил снова и быстрым шагом покинул дом №34. Карлика было жаль, но помочь ему сейчас я был не в силах.

Когда я снова явился в гости к Карлику, я долго не мог его отыскать. Игрушки хранили гробовое молчание: понятное дело дуются на меня из-за моей вредной привычки. Ну и пусть! Я пришел сюда вовсе не к ним.

Как оказалось, Карлик прошагал под стол, у него кончился завод, а мальчик убежал на улицу поиграть с друзьями. Руки его были опущены, и когда я тепло поприветствовал его, он протрещал пружинами и кратко ответил мне:

- Рад встрече. Все в порядке?

- Это я у тебя должен осведомиться, - улыбнулся я в ответ, - вчера ты был малость не в себе, если можно так сказать.

- Это не то слово, старина, - с легкой грустью проскрипел Карлик, - упал со стола. Мы часто падаем и нам необходимо подниматься. Но чаще нам просто нужен ремонт. А потом приходит кто-то, кого ты радуешь, и поднимает на нужную высоту. Вот только кому она нужна это высота – тебе или тому, кто тебя поднял? Вот в чем главный вопрос.

Выяснилось, что Карлика отремонтировали только нынче утром у часовщика. Карлик был задумчив и не один раз спросил меня: «Неужели у меня теперь два создателя, а не один, из Дюссельдорфа?». Я снова оказался в тупике. Может быть, создатель один, а второй – это просто часовщик, который привнес немного порядка в хаос, который был поселен в отполированное тело Карлика нелепой случайностью. На это Карлик повторил свою мысль о том, что наше появление уже случайность, следовательно, его падение и поломка являются частью существования, равно как и появление спасителя в виде еще одного безвестного, безымянного часовщика.

Вместо ответа я закурил. С полки сорвался Самолетик и вновь начал кружить над моей головой.

- Он молод и не думает о том, что такое случайности, создатели и часовщики, - вздохнул Карлик, - я так никогда не умел. Я думаю об этом с момента появления. Лишь радуя мальчика, я ненадолго забываю обо всем этом. Это правильно. У каждого свой путь.

Он снова повторился, и я забеспокоился о том, не сломалось ли в нем что-то важное. Казалось, что он заговаривается. Но когда мы прощались, Заводной Карлик проскрипел пружинами как и всегда и заметил:

- Не думай, что я сломался окончательно. Я ведь пережил второе создание. Теперь я почти не одинок. У меня есть ты, мальчик, которого я радую, и целых два создателя. Не каждый может похвалиться таким, правда?

Я не стал его разубеждать. Ибо солгал бы. Бесповоротно и нагло.

Глава 4. Пустой бочонок

Шло время. Мальчик вырос, а дом №34 становился все более и более неуютным. Когда я в очередной раз пришел в гости к Карлику, я застал жуткое запустение, огромные мешки с одеждой и целые клубы пыли. Карлик сказал, что дом готовят под снос и мальчик (наверное, уже взрослый мужчина) явится завтра, чтобы окончательно завершить все дела и вывезти все, что еще осталось в его комнате.

- Ты еще не знаешь, каким будет твой новый дом? – спросил я у Карлика, закуривая и мешая дым с пылью. Карлик взмахнул руками

- Понятия не имею. Это не суть моего происхождения и существования. Мне нужно радовать мальчика и ходить по ровным поверхностям.

- Но ведь мальчик вырос, дом уходит под снос, здесь пыльно и неуютно. Предназначение предназначением, но ведь мы должны двигаться дальше и…

- Дальше? Зачем? – Карлик был искренне удивлен. Только сейчас я заметил, как потускнела сталь, из которой он был сделан, - предназначение лично мое заключается в том, чтобы радовать мальчиков, помнить создателей и говорить с тобой, уж не знаю зачем и по какому праву.

- А может, стоит вырваться? Перестать существовать. Ты ведь жив точно так же, как и я, - я вскочил со стула и отшвырнул недокуренную сигарету в сторону. Она врезалась в стену, рассыпав тучу искр, которые были хорошо видны в закатных сумерках. Карлик все с той же легкой тоской проскрипел пружинами и спросил:

- А ты уверен в этом? Может ты все эти годы просто придумывал мои слова? Может, я не умею говорить, как не умеет этого делать Самолетик, Свинья или Генерал? Может быть, я создан не в Дюссельдорфе и вообще нигде? Может меня вообще нет, ни сейчас, ни вчера, ни завтра?

Я был оглушен таким напором. Я присел, снова встал, закурил, снова выбросил сигарету. Этого просто не может быть!

- Вот видишь, как ты все воспринимаешь. Слишком близко к сердцу, не находишь? А ведь это всего только слова. Ненастоящие. А может так быть, что это я тебя придумал. Или комната. Или мальчик. Или дом. Мы все ненастоящие. Настоящие только те, кто нас создал. Меня создали двое. Тебя – не знаю. Но кто-то создал. А мы исполняем свое предназначение. Только и всего.

Слышать это было абсолютно невозможно, и думаю, вы поймете меня, мои дорогие большие мальчики и девочки. Я швырнул на стол зажигалку и опрометью ринулся из комнаты, забыв вернуть Карлика на место, как я обычно это делал.

Как я оказался дома, я так и не смог вспомнить. Колесил по городу, говорил с прохожими, курил, тушил, снова курил. Но слова Заводного Карлика не шли у меня из головы. Завтра же я приду и обо всем поговорю с мальчиком. И он подтвердит мои догадки и домыслы. Я строил их все эти годы и не откажусь от них так просто.

Назавтра я пришел к дому №34 и…не нашел его там. На краткий миг мне почудилось, что Карлик и впрямь был прав и я просто безумец, который много лет скрывается от докторов, чтобы не оказаться в больничных застенках. Но нет. Вот обломки, вот строительная техника, вот ржавая табличка с затертой, в ссадинах цифрой «4».

Я подошел поближе. Что-то ярко сверкнуло на солнце. Это же Заводной Карлик! Почему он до сих пор здесь? Разве мальчик не должен был забрать его?!

Как во сне я сделал несколько быстрых шагов навстречу Карлику. А потом блеск исчез. Карлик полностью скрылся под гигантским катком. Крак! Или мне показалось, как затрещала его стальная голова, крошась под невероятным давлением?

- Стойте! Остановите машину!

Крича и размахивая руками, я подскочил к катку. Водитель побледнел – несчастный подумал, что под технику попал человек. Но когда я начал объяснять ему в чем дело, он зло посмотрел на меня и заорал:

- Пошел вон, полудурок! Лечить тебя надо!

Я был настолько подавлен и растерян, что даже не нашелся, что ответить. Чисто механически я вытащил сигарету из пачки и закурил.

Как только каток уехал с площадки, я принялся ковыряться в буром крошеве, пытаясь отыскать хотя бы одну уцелевшую шестерню Карлика. Все тщетно: только серая пыль, обломки кирпичей и блестящие крупинки, вероятно, бывшие когда-то Заводным Карликом.

Тщетно!

Совершенно разбитый и почти несчастный, я, понурив голову, отправился домой. И возможно я мог бы вообще не начинать рассказывать эту сумбурную, малопонятную и малоинтересную историю, если бы не то, что произошло со мной на самом выходе со стройплощадки (да, да, дом №34 стал именно ею).

Что-то врезалось в подошву легких туфель, что были на мне в тот день. Я поднял ногу и увидел, что на асфальте лежит что-то цилиндрическое. Присев и приглядевшись, я понял, что это бочонок Сиреневой Обезьяны. Значит, Заводной Карлик погиб не один. Мальчик вырос и просто позабыл о своих игрушках. Они радовали его, но он вырос. Они исполнили свое предназначение.

Я машинально сунул бочонок в карман, а когда пришел домой, заметил, что у него выбито дно. Заглянув внутрь, я, разумеется, не обнаружил ни одной дикой суринамской пчелы.

- Они улетели, - убежденно сказал я сам себе, - они были там. И в Суринаме действительно есть дикие пчелы.

В голове скрипнули пружины. Заводной Карлик взмахнул руками и продолжил свой путь к создателю. Через Вечность в Дюссельдорф. Из его лома сделают другого, такого же карлика. И он будет развлекать другого мальчика, в другой комнате, другом доме, другом городе. И приходить к нему уже буду не я. Потому что у меня есть бочонок. Правда, он пуст. Но каждый может сам наполнить бочонок, чем ему вздумается, правда?

23.06.17. Семей