Никто не пишет литературу для гордости, она рождается от характера, она также выполняет потребности нации...
Ахмет Байтурсынов
Главная
Персонажи
Е
Евгений Онегин
Евгений Онегин
Евгений Онегин - adebiportal.kz
Рейтинг:

Библиотека

Герой романа в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин» (1823-1831). Блестящий столичный аристократ, последний отпрыск знатного дворянского рода и потому «наследник всех своих родных» (один из них — престарелый дядюшка, в чью деревню отправляется Е.О. в самом начале романа), он ведет жизнь праздную, беспечную, независимую, полную изысканных наслаждений и разнообразных «очарований».

«Забав и роскоши дитя», он довольствуется домашним образованием и не обременяет себя службой (в реальной жизни это было практически невозможно). Но Е.О. не просто «молодой повеса», он — петербургский денди, что создает вокруг него ореол исключительности и загадочности. Как культурно-психологический феномен, дендизм «отличается прежде всего эстетизмом жизненного стиля, культом утонченности, красоты, изысканного вкуса во всем — от одежды, от «красы ногтей» до блеска ума». Он предполагает также культ собственной индивидуальности — «соединение неповторимой оригинальности, бесстрастного равнодушия, тщеславия, возведенного в принцип,— и не менее принципиальной независимости во всем» (А. Тархов).

Несомненная внутренняя оппозиционность такого типа поведения («не добиваться ничего, беречь свою независимость, не искать места — все это называется при деспотическом режиме быть в оппозиции»,— разъяснял как раз в связи с Е.О. А.И. Герцен) нередко принимала политическую окраску, приводила к вольномыслию, увлечению освободительными идеями. Примером может служить общество золотой молодежи «Зеленая лампа» (ее членом был Пушкин), находившееся в сфере внимания декабристского «Союза Благоденствия». Не случайно описание времяпрепровождения петербургского щеголя в стихотворном сборнике «ламписта» Я. Толстого «Мое праздное время» (1821) стало одним из импульсов изображения дня Е.О. в первой главе.

Равнодушие к чинам и служебной карьере, культ праздности, изящного наслаждения и личной независимости, наконец, политическое вольнодумство образуют внутренне единый комплекс, характерный для поколения 1820-х г.г. и запечатленный в образе Е.О.

Разумеется, о вольномыслии героя, о его причастности к околодекабристскому кругу говорить можно было лишь намеками. Но эти намеки многозначительны и красноречивы. Критическое отношение Е.О. к высшему свету и соседям-помещикам, добровольное деревенское отшельничество (своего рода внутренняя эмиграция), облегчение участи крепостных (вполне «декабристский» по духу жест), чтение Адама Смита, бывшего в ходу у декабристов, изображения Байрона и Наполеона — «властителей дум» поколения — в деревенском кабинете Е.О., долгие беседы и споры с Ленским на самые острые и животрепещущие темы современности, наконец, прямое сопоставление Е.О. с вольнодумцем, философом-денди Чаадаевым, упоминание о знакомстве героя с лихим гусаром, декабристом Кавериным, рассказ о его дружбе с героем-автором, опальным поэтом, и готовность Е.О. сопутствовать ему в побеге за границу — все это свидетельствует об истин-ном масштабе личности Е.О., о его принадлежности к героям времени, остро ощущавшим свою историческую предназначенность и общественную невостребованность, мучительно решавшим проблему выбора жизненного пути.

Беглость такого рода намеков — одна из главных особенностей повествования в «Евгении Онегине». Ее художественный эффект — в том, что повседневно-бытовой облик и поведение героя раскрываются здесь пространно и подробно, а о его внутреннем мире, его чувствах, переживаниях, взглядах говорится как бы мимоходом и вскользь. Эффект этот возможен потому, что живая, непринужденная беседа автора с читателем, имитирующая дружескую болтовню, предполагает, что и автор, и герой, и читатель — это «свои» люди, понимающие друг друга с полуслова.

Той же цели служат явные и скрытые сопоставления Е.О. с героями европейской и русской литературы:Фаустом, Чайльд-Гарольдом, Адольфом Б. Констана, Мельмотом Скитальцем Ч.-Р. Метьюрина, грибоедовским Чацким, наконец, с пушкинскими Алеко и Пленником. Эти многочисленные аналогии помогают уяснить духовно-нравственный облик героя, понять мотивы его поступков, смысл переживаний и взглядов, они как бы договаривают то, что недоговорено автором. Такой способ изображения позволяет Пушкину отказаться от занимательности действия, внешней интриги и сделать главной пружиной развития сюжета драматические противоречия в характере Е.О.

Уже в первой главе, относительно самостоятельной и служащей предысторией героя, Е.О., вчера еще беспечный повеса и франт, гений в искусстве любви, переживает мучительный и острый духовный кризис, причины и последствия которого сложны и многообразны. Это и пресыщенность «вседневными наслаждениями», «блистательными победами»; это охлаждение чувств, мучительные воспоминания и угрызения совести; это и усиление оппозиционности, предчувствие конфликта с властью и отчуждения от общества (ожидание грядущей «злобы слепой Фортуны и людей», готовность к эмиграции). Наконец, мрачность и озлобленность Е.О., овладевшая им хандра, его равнодушие к жизни и презрение к людям, сходство с байроновским Чайльд-Гарольдом — все указывает на то, что душа Е.О. во власти демонизма — беспощадно-трезвого отношения к жизни, приправленного ядом сомнения в безусловности высших духовно-нравственных ценностей и общественных идеалов. Тем самым гражданские потенции героя поставлены под вопрос.

В «деревенских» главах (2 - 6) демонизм Е.О. проявляется все более отчетливо и в конце концов приводит его к катастрофе. Герой проходит здесь рад испытаний (отношения с обществом, дружба, любовь), ни одного из которых он не выдерживает. Глубоко презирая соседей-помещиков, невежд и крепостников, Е.О. тем не менее страшится их суда и принимает вызов Ленского на поединок. «Всем сердцем юношу любя», он — хотя и невольно — убивает на дуэли своего единственного друга. Сразу оценив душевную чистоту, абсолютную естественность, искренность Татьяны, столь несхожей со светскими красавицами, разгадав незаурядность ее натуры и ощутив свое внутреннее сродство с нею, Е.О., считая себя «инвалидом» в любви и «врагом Гимена», своей холодной проповедью причиняет ей невыносимые страдания, едва не погубившие героиню. («Увы, Татьяна увядает, бледнеет, гаснет и молчит!») Недаром в символически вещем сне Татьяны Е.О. представляется ей не просто прямым убийцей, но и предводителем шайки «адских привидений», т.е. демоническим героем.

С другой стороны, новые для Е.О. деревенские впечатления, прикосновение к миру русской народности и старины, встреча с «русской душою» Татьяной — натурой цельной, решительной и страстной, дружба со своим антиподом — поэтом-романтиком, мечтателем-энтузиастом Ленским, готовым без раздумья пожертвовать жизнью во имя собственных убеждений и возвышенных идеалов,— подготавливают духовное обновление героя.

Потрясение, вызванное невольным убийством Ленского, открывает Е.О. опасность и гибельность демонического индивидуализма, приводит его к новому кризису, необходимости вновь изменить жизнь. Покинув места, «где окровавленная тень ему являлась каждый день», Е.О. отправляется в странствие по России. И не только для того, чтобы забыться в дороге: жизнь «без цели, без трудов» становится для него невыносимой.

Маршрут Е.О. не случаен. Его влекут места, связанные с героическими страницами русской истории: Нижний Новгород — «отчизна Минина», волжские просторы, овеянные легендами о Разине и Пугачеве, «жилище вольности» Кавказ, наконец, «брега Тавриды» — место ссылки Мицкевича и Пушкина. Ему необходимо своими глазами увидеть, каково современное состояние России, есть ли в ней источники и возможности осмысленной, исторически значимой деятельности. Итоги долгих странствий Е.О. безрадостны («тоска, тоска!..»). Героический период русской истории, кажется ему, остался в прошлом. В современности повсюду торжествует «меркантильный дух», мелкие, ничтожные интересы. Теперь лишь сфера частной жизни может оказаться для него спасительной. В таком душевном состоянии возвращается Е.О. в Петербург, где и происходит его новая встреча с Татьяной, уже чудесно преобразившейся, ставшей княгиней и придворной дамой — «законодательницей зал».

Противоречив и финал романа. С одной стороны, вспыхнувшая в душе героя страсть знаменует собой возможность и даже начало его духовно-нравственного обновления. С другой — безнадежная любовь к Татьяне приводит его на край гибели. И без того «на мертвеца похожий», Е.О. выслушивает суровую и убийственную для него отповедь Татьяны-княгини, а затем следует внезапное явление мужа-генерала, столь напоминающее явление статуи Командора в «Каменном госте».

Однако Пушкину важна именно принципиальная возможность нравственного возрождения Е.О., ибо подлинным героем романа является не он, а некий «сверхгерой» — современный человек вообще. С этой точки зрения Ленский, Е.О. и герой-автор, уже изживший демонический комплекс и как бы синтезирующий черты Е.О. и Ленского, представляют собой разные грани этого единого сверхгероя, закономерные этапы его эволюции.

Художественное исследование противоречивого сознания современного человека, его напряженно-конфликтных отношений с обществом и процесса его духовных исканий, впервые предпринятое Пушкиным в «Евгении Онегине», во многом определило магистральную линию развития русской литературы XIX в. и породило целую галерею персонажей, генетически восходящих к Е.О., — от лермонтовского Печорина до героев Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого.

 

Лит:

Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статья восьмая // Белинский В.Г. Полн. собр. соч. М., 1955. XVII;

Писарев Д.И. Пушкин и Белинский // Писарев Д.И. Соч. М., 1956. Т.З. С.306-338;

Ключевский В.О. Евгений Онегин и его предки // Ключевский В.О. Исторические портреты. М., 1990;

Семенко И.М. Эволюция Онегина (К спорам о пушкинском романе) // Русская литература. 1960, №2;

Непомнящий В. Начало большого стихотворения // Непомнящий В. Поэзия и судьба. Над страницами духовной биографии Пушкина. М., 1987;

Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л, 1983;

Бочаров С.Г. Французский эпиграф к «Евгению Онегину» (Онегин и Ставрогин) // Московский пушкинист. М., 1995.


А.М. Гуревич