Дорогой Мухтар!

Мы по настоящему знакомы лишь за последние четыре-пять лет и за это время привыкли друг другу говорить на ты. Поэтому прошу извинить меня за простое обращение в этом моем товарищеском, откровенном, в тоже время на первый взгляд кажущимся резком письме. Письмо такого содержания мне хотелось написать тебе давно, хоть мы жили с тобой в одном городе и часто встречались. Я воздержался бы еще много времени, если бы в Москве мне не говорили о твоих поведениях в отношении меня. Мне говорили, что ты в Гослитиздате разъяснил, что «Жумбак жалау» Муканова мы знаем, он плохой, его хорошим делал Дроздов…», также мне там сказали, что ты, прочитав свою статью, помещенную в «Сборнике современной казахской литературы» ужаснулся, что кто-то вставил туда слова «одним из ведущих в казахской литературе является Муканов» – и когда тебе показывали твою рукопись, где ты  сам писал такие слова  ты покраснел и сказал коротко – «Я вычеркну». Когда я услышал эти твои слова у меня волосы стали дыбом. Если это верно, то извини меня за резкость, очевидно у тебя заиграл остаток тобыктинской крови, времени Кунанбая. Я был о тебе очень высокого мнения даже тогда, когда мы находились в разных противоположных лагерях. Я тебя считал /и считаю/ одним из больших талантов нашего времени и одним из культурнейших людей, не только среди казахских писателей, но и среди писателей нашего многонационального Союза, включая и русских. Услышав вышеупомянутые твои слова я с ужасом думал, что неужели Мухтар способен на такие поступки?! Так я возмущался не потому, что ты меня дискредитировал или унизил мой авторитет. Отнюдь нет! По-моему писателя унижает он сам. Писал хорошие произведения – ты хороший, писал плохое – ты плохой.

Иногда бывает искусственной созданный авторитет, но он недолговечен. Если хочешь знать о моем «ранге», я скажу его сам. Я – растущий. Это мое слово может вызвать у тебя недоуменье. Ты можешь сказать, что – какой же ты растущий, когда тебе уже сорок лет, седеют волосы и пишешь более 20-ти лет. Все это верно. Но я хочу обратить твое внимание на следующее обстоятельство:

В литературу мы с тобой пришли разными путями. Ты взял в руки перо предварительно получив настоящее европейское среднее образование, а я – совершенно малограмотным, абсолютно ничего не знающим из классической литературы Европы, России и Востока, и очень слабо знающим самой казахской литературы. Образование мне дали советские школы. Моей первой, серьезной школой была – Оренбургский Рабфак, где я учился в 1922-1926 годах. Признаюсь, что в этой школе я не получил того, чего следовало получить. Я увлекся общественно-политической работой. Да, иначе нельзя было поступить человеку, считающему себя советским. Шла борьба с буржуазными националистами, шла она не на жизнь, а на смерть. В этой великой борьбе, сознательному человеку нельзя было оставаться в стороне и сказать, что я в начале поучусь, вступлю в борьбу потом. Ты помнишь, какое неравновесие было в борьбе? Алаш-Ордынские писатели были крепче нас в знании, а мы (я говорю о тех, которые действительно боролись с националистами), опираясь на крепкую советскую власть перебороли их.

И вот в этой решительной борьбе я не мог уделить достаточного внимания на уроки Рабфака и по сравнению с моими одношкольниками, всецело посвятившими себя на учебу (Габит, Умит, и др.) школу я окончил слабее их. Об этом я жалею и не жалею.

Жалею потому, что мое слабое знание общеобразовательных предметов /физика, химия, естествознание, математика и т.д. / мне теперь мешает в моей литературно-творческой работе; не жалею потому, что в этой решительной схватке получил политическую закалку, хотя это было в ущерб для моих школьных занятий. Я этим горжусь, горжусь потому, что в дни тяжелой борьбы я служил моей родине не только пером, но и штыком. Слабый уровень моего школьного знания отражался и в моих произведениях. Разве те стихи, рассказы и статьи, которые я писал в первые годы Советской власти, оправдали свои названия? Конечно, нет! Я сам на них сейчас смотрю краснея. Краснею я и от обиды и от радости. От обиды потому, что писал малограмотно, неуклюже; от радости потому, что хоть они написаны были малограмотно, но все же являлись первыми звуками советских песен на казахском языке. Об этом говорили и писали почти все казахские советские писатели, за исключением тебя. Только один ты безапелляционно твердишь «А что писал Муканов?». Признать меня, как писателя или не признать, – это конечно твое дело.

Возвращаюсь к моему слову «я растущий». В моей поэзии я обращаю твое внимание на мои поэмы: «Батрак вчера и батрак сегодня» /26 год/, «Вброд к октябрю» /27 год/, «Сулушаш» /28 год/ и «Ак Аю» /35 год/. Разве в этих поэмах нет сдвига вперед? Если взять мою прозу, то между повестями «Акбопе» /26 год/, романами «Адаскандар» /28 год/, «Жумбакжалау» /35 год/, «Балуан Шолак» /40 год/, разве нет разницы?

Скажу один факт. На этом моем пути в Москву я как то зашел в Союз Писателей СССР. Там в окружении, только что приехавших армянских писателей стоял тов. Фадеев и несколько больших русских писателей. Фадеев, увидев меня, обнял меня и сказал «дорогой Муканов! как я был рад, когда читал твой «Балуан Шолак»! Ты написал замечательную поэму!». Затем он, обращаясь к писателям, рассказал им короткий сюжет поэмы и опять пожал мою руку. Пожали руку и другие. Разве это не есть сдвиг вперед?

Кстати о «Жумбак жалау».  Я не говорю, что там нет недостатков. Если я так думал, то во второе издание, подготовленное мною к печати, я не внес бы много поправок. Вопрос о переделке первого варианта у меня возник тогда, когда я получил многотысячные письма от моих читателей, которые, оценивая положительные стороны романа, указывали на недостатки. Я прислушивался к этим голосам масс. Прислушивался потому, что они были искренни, были не то, что в безграмотной, придирчивой статье Бейсембая.  (Бейсембай Кенжебаев – У.К.). Так что ты напрасно думаешь и распространяешь слух, что якобы Муканова поправляет Дроздов. Пока в моей литературной жизни не было случая, чтобы за меня работал кто-то другой.Ты помнишь мои крикливо малограмотные статьи, относящиеся к первым годам советской власти в которых преобладали партизанские наскоки, нежели научная солидность. Но ты также помнишь и то, что в каких социально-политических условиях я их писал, и при  каком уровне моего знания. Я был тогда малограмотным и технически и политически. Я практически знал,  что Маркс, Энгельс, Ленин хорошие люди, потому что они дали свободу угнетенным, одним из которых был я сам. Но вникать в сущность их ученья, понимать их ученье теоретически, – я был не подготовлен. Но обстановка времени заставила меня вступить в бой. Шла не только политическая, но и идеологическая борьба, в которой Алаш-Ордынцы, пользуясь недостатком кадров из трудовой части казахского населения, под разной маской проводили свои гнилые мысли. Нужно было дать им отпор и я, опираясь на Советскую Власть, несмотря на недостатки моей теоретической силы, атаковал их. В этой решительной атаке я допустил немало ошибок, бичуя не только врагов, но и подлинных друзей народа, как: Кенесары, Шокан, Ибрай, Абай. Здесь были и объективные и субъективные причины. Объективные в том, что я тогда не знал ученья Марксизма-Ленинизма об использовании старого культурного наследства; субъективные в том, что мне, человеку, высвобожденному из гнета вместе с народом только после Октябрьской революции, слово «Бай» звучало «Кубыжык» и я на человека с байским происхождением смотрел как на албасты, не понимая, что среди выходцев из байской семьи бывают хорошие люди, скажем – Абай. Эту свою ошибку потом я исправил.

Ни прежде, ни теперь я своей основной профессией не считал и не считаю критику и литературоведческую работу. На критический фронт я включился в силу обстоятельств. И на этом фронте у меня имеются кое-какие успехи, как у растущего человека. Ведь ты сам же несколько раз мне говорил (по поводу моей монографии об Абае, об Айтысах, о докладе на 2-м съезде писателей Казахстана и т.д.), что твои эти работы научно солидны и справедливы.

Я кончаю строки о своей творческой работе. Эти строки могут казаться тебе странными, и ты удивленно можешь задать вопрос: для чего Муканов так много хвалит себя? Это не хвала, дорогой Мухтар, а моя жизнь, моя горькая правда, оправдание того, что, – Я – растущий.

Теперь я хочу объясниться с тобой в том, почему наше отношение за последние 2-3 года растянулось? Причину я вижу в следующем: ты за последнее время /может быть и раньше / почему то убежден в том, что на свете живет злодей, по имени – Сабит Муканов, который завидует всем, особенно Мухтару Ауэзову и не хочет дать дорогу никому, кроме себя. Так ты говорил на совещании в «Социалистик Казахстан», в этом году (в скобках замечу, что так меня обвиняли Алаш-Ордынцы, когда я вступил с ними в бой. Но жизнь доказала, что я не сижу на их месте, также как на месте буржуазного государства не сидит советская власть)…

Надо сказать прямо, что ты в поисках советской темы проваливал пьесы за пьесой и создавал произведения мало делающие честь и тебе и казахской литературе. В чем тут причина? Талант у тебя есть, знание у тебя есть / в скобках опять замечаю, что твое знание я сопоставляю с знанием самых передовых писателей нашего времени, включая и европейских. Это – не комплимент, а мое убежденье, основанное на фактах/. А что мешает в таком случае тебе создать полноценное произведение на советскую тематику? Я вижу здесь и субъективные и объективные причины. Объективные в том, что после признания своих политических ошибок тебе трудно было быстро освоить то течение в общественной жизни, против которого ты более 10-ти лет вел сознательную борьбу. Ведь человек не мертвый материал, чтобы быстро его привести в любую форму. Человек переделывается лишь тогда, когда на помощь к переделывающим идет он сам и активно помогает им. На мой взгляд, ты им помогаешь пассивно. Я не думаю, что ты пришел к советской власти не искренно. В этом у меня нет оснований. Но твоим большим пороком является то, что хочешь прятаться от своих прежних грехов, хочешь, чтобы о них никто не говорил, если говорят, то они твои враги. Отсюда твоя обида на статью Дроздова в журнале «Новый мир». Я знаю, что человеку обидно, когда ему по любому случаю напоминают о его прошлых грехах. Но дорогой Мухтар, никто же с тобой так не поступает!

Когда пишется история литературы или делается анализ творческого пути писателя, от грехов никак не убежишь. Как можешь убежать? Ведь ты не начал же писать с 1932 года, а гораздо раньше? Ведь ты же открыто выступал против линии советской власти? Неужели хочешь, чтобы все это смылось и к чему?? Ведь это ни для литературы, ни для тебя никакой пользы не дает! По-моему, ты напрасно прячешься от грехов. Пословица гласит «Рукой совершил, поднимай спиною».

Если ты искренен в своем новом убеждении, то плюнь на грехи, пускай говорят и пишут о них, терпи! делай свое новое дело! За указание прежних ошибок ты не должен враждовать ни с кем, тем более с Дроздовым, который в деле проведения наших вопросов в Москве, оказывает нам большую помощь. В его статье я ничего плохого для тебя не вижу.

Дело, в конечном счете, не в прежних грехах, а в том, насколько ты оправдаешь звание советского писателя. Я убежден /и многие другие/, что ты как художник, до романа «Абай» не мог подняться выше уровня твоих досоветских произведений, наоборот во многих случаях спустился вниз. И у людей, в том числе у меня возникает законный вопрос: почему вчерашний замечательный художник – оригинал, сегодня т.е. после признания своих ошибок пишет трафареты? Почему он, как художник, имея все возможности, не может подняться дальше?

Я лично вижу здесь две причины: во-первых, на жизнь, в которую не верил прежде, после признания своих ошибок ты смотрел через призмы газетных статей, не шел в массу, чтобы разделить их успехи и недостатки в великой строительной работе. Отсюда схематичность, малохудожественность твоих многих произведений на советскую тематику. Здесь ты можешь меня спросить: а ты сам почему не едешь туда, куда рекомендуешь ехать мне? Законный вопрос. И я достаточно не знаю всего того, что создает наше социалистическое общество. Но я не ошибусь, если скажу, что советскую жизнь аула я знаю больше тебя. Потому что я лично участвовал в организации первых советов, первых партячеек, первых хозорганов, первых культпросветительных учреждений в аулах и немало принимал личное участие в дальнейшем развитии их.

Ты можешь задать мне еще один вопрос: ну хорошо, предположим, ты советский аул знаешь больше меня, в таком случае скажи, пожалуйста, а что ты написал больше меня на эту тему? О дорогой Мухтар! ты не думай, что я самодовольный человек и считаю, что мною сделано все. Стране моей, давшей мне и моему народу жизнь и счастье я еще мало дал и это меня очень волнует. Внутренне переживая этот свой недостаток, я лишь успокаиваю себя тем, что хоть мною сделано мало, но все же я не стоял в стороне от великой строительной борьбы, принимал в ней активное участие по мере своей силы и способности. Это свое участие я продолжаю и в дальнейшем.

Вторая причина, мешающая тебе создать полноценное художественное произведение коренится в том, что ты не смелый в своих шагах, много оглядываешься в сторону, боясь, как бы чего не случилось. Ты знаешь, что художественное произведение – есть дерзание. Ошибки могут быть у любого писателя. Ошибок не надо бояться. Лишь бы почва, на которой стоишь была крепкой, советской почвой. Ведь сам великий Ленин говорил, что ошибки делаем, на ошибках учимся. Такую смелость, такое дерзание ты не можешь наблюдать в себе до сих пор, отсюда страдает вся твоя советская тематика. Хоть обижайся, не обижайся, скажу прямо /об этом говорят многие/ – свою советскую душу на новой тематике, ты как художник, соответственно твоему таланту и знанию – ты еще не показал. Это вопрос, на который ты должен ответить перед своими современниками.

Ты завоевываешь успехи на исторических темах, причем до «Абая» ты больше взял готовый сюжет из народной литературы /Энлик-Кебек, Айман-Шолпан, Бекет, Калкаман-Мамыр/ и строил новые произведения. Ты иногда думаешь, что народный сюжет был беден, а ты его обогатил. Мне кажется не так. Твои варианты в лучшем случае равны народным, но не выше. Другое дело с «Абаем». В пьесе «Абай» ты создал хороший образ «Абая». Во время чтения «Абая» я выразил свое некоторое недовольствие. Потом я долго думал над этим вопросом и пришел к заключению, что я был не прав. Образ Абая в плане гуманиста ты сделал хорошо. Но свое мнение о незаконченности других образов в пьесе «Абай» я не снимаю. Жаль, что последний вариант сделанный в Москве я не читал. О романе «Абай» я высокого мнения. 

Я думаю, что по своему художественному уровню он куда выше, чем пьеса и стоит на уровне романов настоящих мастеров прозы Европы.

Повторяю роман хороший, желаю такого же успеха и во второй части его.

У нас есть люди, которые на слова «исторические темы» смотрят, как на кубыжык, это недооценка истории. Дело не в том, что о чем писать, а в том, как писать. Если историческую тему изобразить с точки зрения идеологии Марксизма-Ленинизма, то ничего плохого в этом нет, наоборот это очень хорошо. Недооценивать такой труд было бы невежеством. В романе «Абай» ты выступаешь как полнокровный советский писатель и без всякой зависти заявляю, что это очень хорошо. Но не все. Ты живешь в конкретно историческом периоде и об этом периоде публика требует от тебя равноценное с «Абаем» произведение и они правы.

Было время, когда я с пренебрежением относился к истории. Как писал выше это давно минувшие дни, на которые я смотрю критически. В моем теперешнем взгляде, основанном на диалектическом материализме, подлец тот человек, который скажет, что у меня нет ни отца, ни матери, ни народа. Сказать. Что «Я казах, я люблю свой народ» – не противоречит принципам коммунизма. Ведь сам великий Ленин с гордостью говорил, что он сын великого русского народа. Это хорошо и сильно. Лишь бы любовь к своему народу не противоречила принципам коммунизма. Пренебрегая отдельные части истории нашего народа, я никогда не был антинародным. Народ я любил прежде, люблю и теперь, потому что он есть большинство, есть угнетенная часть, к которой принадлежал я сам. Мои недооценки давнишние Абая и других, еще не было доказательством того, что я против народа. Так что с тем, кто считает себя слугою народа, я соревновался прежде и могу соревноваться теперь.

Я кончаю свое, довольно длинное, в то же время довольно резкое письмо. Я писал это письмо не из желания нанести тебе удар, причинить обиду, разойтись с тобой и т.д. Может быть, отдельные места в моем письме покажутся тебе тяжелыми, вызывая в тебе чувство обиды, даже оскорбление. Но дорогой Мухтар, мы же не есть люди из института благородных девиц. Мы считаем себя советскими писателями – большевиками и поэтому не должны скрывать друг от друга того о чем думаем, что нас волнует. Я мог бы умолчать еще долго, но моя совесть не допустит этого и я не мог втайне держать то, о чем писал. И делал это для того, чтобы в нашей общей работе, по созданию казахской советской литературы нам не мешали всякие личные обиды.

Я до 1937 года почему то думал, что в мире политики есть две группы людей, которые защищая интересы двух противоположных классов идут на открытый и сознательный бой, я был убежден, что раз человек политически сознательный, то он хоть враг, не может лгать, он идет на борьбу откровенно. Вот на этом своем неправильном мнении я споткнулся и понимал неверность его только тогда, когда сильно ушибся. Мое падение по-разному толковали мои друзья и мои враги. Друзья (я имею в виду истинно советских людей) толковали, что надо бить Муканова за проявление слабости в политической борьбе, но не убить, дать ему возможность исправить свои ошибки. Враги думали – убить. Не удалось подлецам этого.

Я понимал все это и ревниво взялся за то дело, в котором я участвовал с октябрьских дней. Мне психологически было тяжело работать в не среде той партии, к которой я прирос органически. Но я упорно боролся со своими тяжелыми переживаниями, старался, чтобы оно не делало вред в моей творческой работе.

Работа моя не страдала. В своей в кавычках беспартийной жизни, я куда много работал, чем до этого.

Я продолжаю держать экзамен и перед собой, и перед страной. Я знаю, что есть еще люди из друзей, которые хотят испытывать меня больше, чем это следовало бы. Но я сам душевно переживая свою участь буду работать как прежде, как большевик. Потому что я не тот, который мог бы жить прекрасно без советской власти.

В существовании советской власти я заинтересован не только идеологически, но и физически.

С искренним к тебе уважением

                                                       Сабит Муканов

29/V – 1941 г.

гор. Москва.