Юрий Серебрянский. Уроки по казахскому 16+

Мы ворвались в кабинет № 212 очаровательные и с букетом цветов. Кроме нее там никого уже не было, наши сдали и разошлись по другим преподам. Зачетная неделя перед новым годом, попробуй всех поймай. Из окон кабинета можно было увидеть купола Никольской церкви, крыши базар и беспорядочную парковку напротив. Ничего особенного. За четыре года мы так и не нашли в этом ничего особенного. Вступительные экзамены сдавали в Казгуграде, рассчитывая видеть горы из новых корпусов, но Химфак оказался совсем в другом районе, как и Мехмат, впрочем.

Очаровательным из нас был Андрей, а на казахском говорю я, такой план. Не то, чтобы я без харизмы, но у него всегда работало. На цветы скинулись. Сауле Маратовна, хотя, конечно, про себя мы звали ее просто Сауле, растерялась совершенно! Бул гульдер вам! Сызге, простите. Я преподнес букет, выждав минуту, вернее положил его на стол, с которого Сауле предусмотрительно убрала руки. Ее спина напряглась и выпрямилась. Симпатичная, испуг ей к лицу. В университете ходили слухи, что подарки и цветы, бывало, летели в лицо дарителям, но про нее мы такого не слышали. Обычно непрофильные – тихие, ходят между факультетами, всех видели, но никого не знают. Студентов много. Мы тоже не особенно запоминали таких, а колоритные преподаватели с органики и коллоидной затмевали даже декана. 

- Поставьте нам тройки, пожалуйста, - Андрей выдвинулся из-за моей фигуры. Он мне всегда казался похожим на Арта Гарфанкела. Некоторые еще произносят эту фамилию как Гарфункил, но это смешно. Высокий блондин с длинными беспокойными руками. Он теребил тонкие ветки туи, торчавшие из роз в букете. Мы купили цветы в ближайшем цветочном на краю Никольского базара. Удачно взяли. 

- Вы же не знаете язык на тройку.

Хоть бы за цветы спасибо сказала. 

- Ну, тогда поставьте нам четверки! – Андрей засмеялся. 

- Бас – голова! Алга – вперед! Я произносил слова, которые первыми приходили в голову. Как робот – заклинатель. Дукен, ашык, даже арык, все полетело в лицо Сауле. 

Она опустила глаза и тихо сказала: тройка, давайте зачетки, просто потому что ходили. Но вы ничего не знаете. Вышло так смиренно, что мы сразу успокоились, молча подали зачетки. Даже как-то по-японски, с поклоном. 

В дверях столкнулись с мрачным Хакимом.

- Через пятнадцать минут, - сказал он.

Не так давно я упросил охрану пустить меня в здание факультета. Теперь это отделение востоковедения. Но запах все еще химический. Его невозможно вытравить из кабинетов и коридоров, как и наши тени с балконов.

Идея была в том, чтобы уехать рейсовым автобусом из города как можно дальше. Мы сели на Саяхате, на конечной, заняв задний диван. Скоро салон наполнили дачники или те, кто нам казался дачниками. Маршрут шел до Капчагая, но мы хотели в степь, а я помнил, что где-то не доезжая керамического завода с трассы сворачивала грунтовка. Там в это время, в мае, мы собирали степные белые грибы. Многие не верили, что они существуют. Но грибы вырастали размером с ладонь, правда, такие больших никто не брал. Чтобы собрать хотя бы на одну жарку, надо было поймать день после дождей, но не первый и не следующий, а когда земля просохнет. Иначе «копейка» увязнет в жиже. День этот должен был еще и совпасть с выходными. Машину мы оставляли на одном из торчавших как острова сухого моря, холмов. Спускались в низину, откуда уже нельзя было разглядеть край водохранилища. 

Автобус уже второй час ехал по кочкам трассы. Две женщины обсуждали температуру воды в Капчагае: «Кто же весной купается?».  «Да я и летом не купаюсь, зараза всякая там», - ответила ей красивая пассажирка и осталась в очередном поселке.

Мы сошли у одинокой разбитой бетонной конструкции, служившей когда-то остановкой. На другой стороне трассы вдали виднелся поселок. Приземистые кашары стояли рядами. Впереди маячила гитара на спине у Хакима. Я шел последним. Грунтовка петляла, и гораздо удобнее оказалось идти по новой траве рядом с ней. Показалось желтое облако, преследовавшее легковушку, Андрей предложил отойти подальше от грунтовой дороги в степь, чтобы не пропылиться. Только кажется, что степь — это просто ровное пространство. Можно легко запнуться о вход в нору, из которой может вылезти неизвестно кто. Кроме того, черепахи. Они попадались и на дороге, а здесь, среди поднявшегося уже курая, их было довольно много. Мы остановились покурить, глядя на то, как таращится любопытный водитель иномарки. Да, нас вполне могли принять за наркоманов, но кому какое дело.

Не знаю, что чувствовали остальные, но без «копейки» мне было тревожно. Я думал, что окунусь в тишину степи, но вместо этого постоянно прислушивался к трассе. Пока звуки машин совсем не исчезли. Мы остановились, идти дальше бессмысленно. Определенной цели нет.

На одном из холмов бросили рюкзаки с едой на траву, я достал одеяло и не сговариваясь начали выкладывать на него еду, у кого что было. 

- я бутерброды с майонезом забыл, - сказал Андрей, - они дома.

- молодец, иди ищи грибы, - прокомментировал другой Андрей. 

Еды хватало. Непонятно было, в какой момент расчехлять гитару. Теперь это казалось глупостью. 

- ладно, нажрались, попробуем что-нибудь изобразить, как покурим. 

Курили обычные сигареты, «Дюбек». Я отказался. 

Хаким сдвинул остатки еды в сторону и уселся на одеяло, подстелив еще и чехол от гитары. Начал перебирать струны, что-то наигрывать. Андреи курили в стороне и тихо разговаривали. Я слушал степь.

- Не, тупо, вообще не прет, - он ударил аккорд. 

- Андрюха, давай, что-нибудь предложи. 

- я барабанщик. Вы сочините, а я ритм потом добью, - отмазался тот. 

- у нас степь не рок-н-рольная, братва, - Хаким отдал мне гитару, - садись попробуй свою попсу. 

Он поднялся, выпачкав колено в пыли. Я сел и перебором начал играть, что знал, гитарист из меня никакой. Знал я две песни – На тихорецкую состав отправиться и Scarboro Fair, да еще басовую партию из Дорз. 

Петь было стремно, я аж покраснел, пальцы сбивались. Но никто не обращал внимания, и я вытягивал слова Саймона, как помнил. 

Эту ситуацию я прокручивал, у меня был с собой перевод песни на русский, хотелось спонтанно показать его, чтобы всех удивить, но, конечно, заметно было, что я репетировал. Вернее, никто и не замечал. Так что показывать текст я расхотел. 

- Давайте возвращаться, хрен знает, когда тут автобусы ходят, - Андрей номер два подошел за рюкзаком. 

Я сложил гитару в чехол. Чувствовал, что поставлена какая-то точна в деле, так и не начавшемся. Алкоголь мы не брали. Может быть, отпустило бы и все пошло. Но момент был упущен. 

Обратно молчали, каждый думал о своем. А я просто нес гитару и шел, высматривая черепах, стараясь не наступить. Андрей все-таки поскользнулся на одной и сел в пыль. Мы посмеялись. Стало немного свободнее.

Иду. В коридоре на втором этаже – новые таблички, а со стены пятачка у лестницы исчез плакат «Минамата и болезнь шляпников, вызываемая ртутью» с жуткой картинкой покореженных людей. Теперь там стояла группа студентов, что-то обсуждавших по-казахски. Преподавателей востоковедения, наверное. Интересно, что за специализации? Вот в этом кабинете была лаборатория физической химической. Она никогда мне не давалась.

На белой двери подсобки деканата уже четыре месяца висела табличка «The Victims». Простая, бумажная, мы вставили ее в рамку от какой-то грамоты, когда разбирали комнату. 

Кроме большого окна, куда Хаким часто курил, распахнув, в подсобке стояли пара стульев по центру, элементы ударной установки у стены и добротная партийная кафедра у противоположной, где на красной бархатной ткани помещался старый громоздкий усилитель. Микрофоны в такой комнате были совершенно излишни. Даже репетиционный гитарный комбик, припертый к ноге кафедры, грохотал концертным звуком. Если декан оказывался в момент репетиции «Жертв» у себя, он с озабоченным видом заглядывал, улыбался, и возвращался дальше мучиться за стенкой над документами. Он поддержал идею - организовать группу на факультете. За четыре месяца до конца года, и как, оказалось за четыре месяца до конца учебы тех, кто не пожелает продолжать в магистратуре, так и оставшись то ли советским инженером-химиком, то ли бакалавром. Сроки сессии поджимали, Хакима ждала должность в одной из иностранных нефтяных компаний. Все это, включая ненужность нас и несвоевременность жизни делали ситуацию группы идеальной для рок-н-ролла. Как у Цоя. Мрачный Хаким чем-то был похож на него, если бы не высокий циничный смех. 

Он вертелся на одном из стульев, курил в окно и смеялся - Кому на х*й нужно это «Браво»? Наиграл на гитаре «Стиляг». Я сидел на другом стуле с басом наперевес. Два месяца ушли на моральную подготовку к расчистке подсобки, пару недель мы репетировали что-то невнятное. Потом заглянул декан и поставил сроком отчетного концерта «Жертв», окончание сессии и выпускной. Мы прочувствовали меткость названия группы. Химия требует точных определений и цифр. Хаким предложил играть «Металлику». Nothing else matters. Мое чувство прекрасного подсказывало, что исполнение этой композиции в апофеозе выпускного не сработает. Люди не те. В голове маячило «Браво». Андрей стоял у кафедры, он ни на чем не играл, выполнял роль звукооператора. Может Depeche Mode? – начал перебирать песни. – Конечно, сказал Хаким, давайте тогда уж Малежика. Он не любил Депешей, мы вообще ненавидели музыку друг друга, и с музыки это неожиданно перекинулось на отношения внутри группы. Хотя четыре года учебы прошли мирно. Хаким с остервенением играл повторяющийся риф песни, потом положил гитару, отобрал у меня бас, включил и начал наигрывать басовый риф, почти точь-в-точь повторявший гитарный. Играл он минут десять, как обычно, уйдя в себя и тряся длинными нечесаными волосами. Мы пытались понять, что будет после. Два варианта - он или рассмеется, или плавно перейдет в «Металлику». Тут дверь открылась и на пороге показался другой Андрей, рыжий ударник «Жертв». Оценил обстановку в репетиционной и громко сказал – э, бросайте это дело, пойдем на базар по пиву возьмем, а то сигарет нет. 

Андрей вывернул на усилителе какую-то ручку, и гитара завелась с комбиком так, что зазвенело в ушах.

Осенью все собрались в магистратуру, во всяком случае, записались. Провал с концертом распавшихся накануне выпускного «Жертв» скрасил Алмаз А. Он взял в руки акустику и проникновенно сыграл сначала «Синее-синее небо» «Браво», потом какую-то студенческую песню, которую все знали. Вышло невероятно харизматично. Декан все забыл, а документооборот вернулся в подсобку. Жаль табличку, хотел сохранить, но Хаким вышвырнул ее в окно, на гаражи. По пьянке. 

Я много думал, в чем секрет Scarboro Fair? Песня меня притягивала. Перевод слов давал фольклор, легенду. Вроде все ясно, послание, похожее на аленький цветок. Пойди туда, не зная куда, принеси то и то и десятое. Но было еще волшебство, которое невозможно ухватить. Стоило ей зазвучать, как на берегу океана в углу комнаты вспыхивали факелы, воткнутые в песок, а какие-то люди шли по кромке воды босиком, и обуви у них вообще не было. Песню шлифовали волны времени о человеческий песок, прежде чем Пол Саймон нашел ее. Как такое вообще может быть кем-то написано? В этом была химия. Которую нам не преподавали в университете, и нигде не преподавали.

В магистратуре на факультете химической экологии у меня появилась новая профессия – меня взяли диджеем в клуб, на Выставке. Там я научился спать у колонки. Магистратура требовала дневного времени, и что еще хуже – утреннего. Которого не было. Обязательные предметы - несколько новых химий, математика, информатика и казахский. 

В десять утра, в тишине небольшой, пропахшей реактивами аудитории я все еще прокручивал в голове ночные моменты в клубе. 

- Пройдите к доске, пожалуйста. Вы. 

Препод лет сорока, худой, чем-то похожий на муллу в черной бархатной тюбетейке и пиджаке, с острым взглядом. Такой стиль, кажется, мелькал в одном казахфильмовском кино.

Даже не сразу сообразил, что он обращается ко мне. Только, когда все уже успели обернуться.

- Хорошо, - я поднялся, и вышел к доске. 

- Итак, барыс септiк, окончания, -ға (-ге), -қа (-ке), -на (-не), -а (-е), повторите.

Я глупо повторил по слогам, как мог. Язык, созданный для наказания. Мой рот отказывался произносить эти звуки. Тем более в нос. Испокон веков нос служил человеку для других целей. 

- Запишите, пожалуйста. Нет, не такие буквы, ошибка, здесь казахские специфические буквы. Вспоминайте. Препод говорил на прекрасном русском языке. Я посмотрел на него и расхохотался. 

Потому что в этот самый момент четко понял, что я сделаю с пустой зачеткой. Сдам в деканат, и пусть сами разбираются. Препод поднялся. Он молча положил руки на поверхность стола, насупился и произнес: вон отсюда. 

- извинись, ты чё, - шикали с соседних столов наши девчонки. Но я уже все решил и мне хотелось жеста.

Я не помнил точно, на каком этаже это было, кажется, на третьем. Поднялся, но там стояла учебная сосредоточенная тишина, заставлявшая чувствовать себя лишним.  Вахтер посмотрел на меня неодобрительно и недоверчиво, как и следует человеку на службе. 

Зимой тысяча девятьсот девяносто шестого года ночной клуб закрылся. Друг устроил меня в контору настройщиком компьютеров. В будущем название этой профессии превратится в модное слово айтишник.

У «Браво» очень легкие песни, одна даже так и называется «Мне грустно и легко». А мне сейчас просто грустно. Зачем нам досталось именно то время и именно та страна? Правда, пережив все это, уже нечего беспокоится. 

Кто-то из совсем другого времени написал эту фразу. Но я все-таки боюсь. 

Боюсь, что на мою творческую встречу придут препод в тюбетейке, Сауле Маратовна и моя школьная учительница казахского, имени которой вообще не помню. Тогда я поднимусь и выйду из аудитории. Не дожидаясь.