Блоги
У надежды на краю
У НАДЕЖДЫ НА КРАЮ
Часть первая
Между жизнью и жизнью
1
– Ну, не в этот раз – полетим в другой! Ну, пойми меня, Лапуля: если я не согласую этот проект к понедельнику, то потеряю очень выгодного инвестора. И фирма опять сядет на мель. Мне просто необходимо самому присутствовать на его защите. Ну, совпало так! Подожди чуть-чуть, никуда эти бали и тайланды от нас не убегут. А хочешь, слетай одна! Можно во Вьетнам или Китай, сегодня эти страны страшно модные.
Лёка, миловидная подтянутая женщина в возрасте «за сорок», стоя у окна со скрещёнными на груди руками, с интересом наблюдала за хаотичными движениями мужа, собиравшего свой походный несессер. Наступал август, надежда на столь долгожданный совместный отпуск таяла... Эта надежда таяла уже четвёртый год.
– Это тебе на мелкие расходы: походи по магазинам, поправь настроение! – Муж бросил на стол пачку кредиток. – Ну всё, целую. Вернусь дней через десять. Ты не волнуйся, если периодически буду не на связи – этот инвестор не прост, ох, не прост, я бы даже сказал, непредсказуем: может выкинуть любое коленце. Кто платит, тот, сама понимаешь, Лапуль… Целую!
На бегу чмокнув жену в щёку, генеральный директор строительной фирмы Токарев с шумом захлопнул за собой дверь.
«Десять? Целых десять дней проталкивать свой проект? Хороший проект в таких сроках не нуждается…»
Постояв ещё с минуту в раздумьях, она включила чайник, достала свою любимую кружку. Вода её успокаивала в самых разных своих проявлениях: она часами могла смотреть на тихую жизнь реки во время рыбалки – такая вот находка для мужа-рыбака, но это был не её случай; ванну она принимала долго, часа по два, а то и с лишним, превратив ванную комнату в филиал избы-читальни; чай, кофе во множестве были ей жизненно показаны; из особо стрессовых ситуаций она выходила, чистя, моя, драя всё, что попадало под руку.
Телефонный звонок вывел её из размышлений.
– Сокол! Сокол! Я – Беркут! Приём! Как слышите? – ворвался в тишину её двушки радостный голос.
Так Лёку приветствовать мог только один человек – её подруга юности, Тонька, отчаянная разбитная деваха, постоянно меняющая место жительства и мужиков. И на этот раз она звонила вовсе не из того городка, куда увёз её новый муж. Тонька надеялась на горячую встречу с подругой в городе её, Лёкиного, проживания – Москве. Незабываемая встреча, судя по расписанию самолётов, должна была произойти в десять часов вечера.
– Конечно, встречу, Тоня, какие вопросы! – Лёка моментально заулыбалась голосу подруги, забыв о накрывшемся отпуске.
К вечеру пошёл мелкий дождь, обещавший испортить настроение всем, имеющим виды на последнее тепло лета. Радовал только простор на трассе, ведущей в Домодедово. Её «мерс» цвета мокрого асфальта бежал ровно и мягко: за последние несколько лет он стал ей ближе родного мужа – со своей машиной она виделась чаще…
Конечно, совместно прожитые четверть века оставили свой отпечаток на их с Токаревым взаимоотношениях, которые стали больше походить на приятельские. Лёка, копаясь в причинах взаимного отчуждения, не могла всё списать на привычку, рутину, обыденность. Ещё лет десять тому назад, несмотря на хроническую нехватку денег, они умудрялись ходить в театры, принимать гостей – да просто гулять по парку в выходной день, неизменно держась за руки! А потом Токареву предложили его нынешнюю должность, появились деньги, и немалые, он стал то и дело бывать в командировках, всё чаще приходить домой за полночь… Они оба были воспитанными людьми, поэтому до выяснения отношений дело не доходило. Токарев весьма талантливо не давал открытого повода, превратив их не очень комфортабельное гнёздышко в хорошо отремонтированные апартаменты и подарив жене не новое, но вполне приличное авто, фактически откупившись от посягательств на собственное личное время.
На свою беду, эти условия игры она приняла. Теперь Лёка сама частенько засиживалась в редакции, зная, что её окна не светятся приветливым теплом, что спешить не к кому: сын уже несколько лет жил отдельно, муж был хронически занят…
Рейс, конечно же, задержали. Прослушав сообщение диктора, она не огорчилась – наоборот, внутренне усмехнулась: до кучи! «Чёрной полосой» неприятности последних дней назвать было сложно, но уж если эти полосы накатывали на неё, то обычно мощным фронтом, без скидок и сострадания.
Просмотрев захваченную с собой корректуру большой статьи (работа не покидала её ни на миг!), Лёка направилась в кафе. Нужно было срочно пополнить водный баланс: настроение начинало двигаться к нулю.
– …как ты говоришь, она тебя зовёт? «Котофеич»? Ах-ха-ха-ха!.. – Лёка вздрогнула и непроизвольно повернулась в сторону этого оживлённого женского говора и смеха. – Слушай, с кем ты живёшь? У неё же ва-а-аще нет фантазии! – нараспев, с издёвкой в голосе говорил кто-то за бутафорской перегородкой. – Котофеич, она что, мышей в доме развела, а ты их ловишь? Ах-ха-ха-ха! – Далее голосом капризного ребёнка добавили: – Я не хочу тебя делить ни с кем, слышишь?! И мне не нравится это твоё дурацкое прозвище! Ты – мой Тигрёнок, понятно?! – Девушка явно пользовалась полным расположением своего поклонника, охотно ответившего на её каприз: «Да, моя конфетка, как ты скажешь…» – А ещё кто-то обещал своей малышке… – Голос говорившей, делано-слащавый, похоже, принадлежал совсем юной особе, не так давно простившейся со школой. – Тигрёнок, сколько ей лет? – капризно-требовательно спросила невидимая Лёке девушка. – Сто? Она, наверное, спать ложится в байковой пижаме и шерстяных носках, твоя мегера!..
Говорившая рассыпалась в дробном смехе, будто из мешка на деревянный пол просыпались орехи. К её смеху присоединился мужской, сдержанный, который Лёка не спутала бы ни с каким другим…
– Забавная ты. Только, сладенькая, зачем злословить? Нам ведь хорошо вдвоём… – Нежный спутник весёлой молодой женщины перешёл к более решительным мерам убеждения: до слуха Лёки долетел звук поцелуя.
– Нет, мегера! – продолжил настаивать девичий голос, буквально заходясь от смеха. – И спит вся упакованная, и ты никак не можешь прорваться к её столетним прелестям…
На хохот, доносящийся из одного из многочисленных открытых кафе аэропорта, куда Лёка направлялась, стали оборачиваться другие пассажиры.
– Сладенькая, давай на полтона ниже, – негромко предложил мужчина своей весёлой спутнице, сам не до конца отсмеявшись. – А то мы так не услышим, когда наш рейс объявят. О, а вот как раз и наш! Пошли, моё сокровище.
Диктор обстоятельно рассказала, как выйти к нужному терминалу всем желающим улететь в Шарм-эль-Шейх.
– …любимая, я нашёл его в нашем институтском саду: он плакал и просил молока.
– И на каком из пяти языков, тебе подвластных, обратился этот представитель млекопитающих?
– На санскрите, любимая, исключительно на санскрите. Но «мяу-мяу» произнёс на арамейском диалекте. Такой вот высокоинтеллектуальный представитель семейства кошачьих!
Отсмеявшись, они крепко поцеловались, радуясь небывалому: тётка в качестве свадебного подарка уступила им свою двушку аж до октября!..
В тот день свежеиспечённый молодожён по фамилии Токарев получил от своей юной жены Лёки домашнее прозвище – Котофеич. Не озаботясь поиском подходящего имени животинке, она стала точно так же обращаться и к коту. Но найдёныш на это имя упрямо не хотел реагировать, может быть, оттого что опытные кошковладельцы, пришедшие на день рождения молодых (их угораздило родиться в один день, но с интервалом в пять лет), определили, что Котофеич вовсе даже девочка. Потом кошку Котофеича забрала на дачу Лёкина тётка, уставшая врукопашную сражаться с мышами, а одарённый любимый муж продолжал отзываться на кошачье прозвище, причём с большой радостью.
– …самолёт авиакомпании… рейс… приземлился… Выдача багажа будет производиться…
Из состояния столбняка Лёку вывел даже не голос диктора, а молодой парень, рванувшийся на этот голос с огромным букетом роз, бежавший по траектории её, Лёкиного, великого стояния.
– Простите!.. – Сполохом – сияющее лицо парня.
– Паша, Паша, это прибытие, не отлёт! – Вспышкой, как от фотоаппарата: метание и квохтание полной женщины, кинувшейся навстречу такому же бесформенному мужчине, вынырнувшему откуда-то с двумя стаканчиками воды.
– Вам плохо? – чьё-то участливое возле плеча. – Позвать медиков?
Она, с трудом шевеля губами, ответила невпопад:
– Как нелепо… Мне надо встретить Тоньку…
Тонька сама увидела её, подлетела, затормошила, закидала вопросами, на которые и не ждала ответа. Потом, присмотревшись к подруге, спросила:
– Что-то у тебя, Сокол, с оперением не всё в порядке. Чего хвост не по ветру? Случилось что?
– Да нет, всё в штатном режиме. – Лёка всеми силами пыталась придать своему лицу выражение, соответствующее моменту.
– Ага, в штатном… Понятно: значит, идём ко дну. – Тонька очень хорошо знала все оттенки Лёкиного настроения.
– Поехали, подруга, пока нас тут не растащили на молекулы! – Лёка, улыбаясь через силу, собрала всю волю в кулак и, приобняв, потянула подругу к выходу.
Ночью Москва была почти столь же многолюдной, как и работающе-спешащая – в дневное время. Лёке стоило огромных усилий сосредоточиться на дороге и не прокручивать снова и снова в голове недавнее событие, буквально вышвырнувшее её из привычного жизненного ритма. Она была рада непрерывному говорку подруги детства, от которого у неё немного тише стало колотиться сердце.
Час в пути прошёл под Тонькин отчёт о бесцельно прожитых годах, особенно трёх последних. Её крайний (говорить «последний» Тонька никому не разрешала из суеверия) «паразит» так и не устроился на работу, более того, подчистил её запасы, финансовые в том числе, и скрылся в сторону Чёрного моря – там проживает очередная дурёха, отыскавшаяся в недрах какого-то сайта знакомств. Про «дурёху» «паразит» всё рассказал сам, не без гордости, в их последнем телефонном разговоре: «Тоня, тебе надо посещать салоны там всякие, шмотки модные носить, а то смотреть на тебя мочи нет никакой, не то что ложиться с тобой в постель… А моя новая девушка следит за модой, и вообще…» Что вообще, Тонька так и не узнала – «любимый» дал отбой.
– И на какие шиши мне идти в эти самые салоны, если он же меня и обобрал? – Фигура речи была риторическая, Тонька ответы на свои вопросы знала и без Лёки. – Ты, мать, всё не меняешься, всё такая же костяшка в плаще, – критически оглядев Лёку, изрекла пухленькая Тонька, для которой все не имеющие второго подбородка были «костяшками». Повышать самооценку она умела. – Вы тут, в Москве, хоть жрёте что-нибудь или только пьёте и нюхаете? – Вспомнив что-то, пока ей одной известное, Тонька жизнеутверждающе засмеялась. – Помнишь, мелкими летом на пляже мы читали про Насреддина: он, голодный, зашёл в чайхану, а там такие запахи!.. Насреддин понюхал, сглотнул слюну, собрался уходить, а хозяин ему: «Понюхал – плати!» А тот побренчал двумя копейками в горсти: «Я понюхал, а ты – послушал. Мы в расчёте!»
Тонька опять рассыпалась серебряным смехом: смеялась она легко и заразительно, этот неповторимый смех с юных лет был её опознавательным знаком.
– Представь только: мы читали книжки!.. Летом… на пляже… – Одновременно Антонина делала несколько мелких, но очень нужных дел: охорашивалась в зеркале, подкрашивала губы, сообщала «оболтусам» о своём благополучном прилёте, искала в сумке что-то очень нужное и никак не могла найти. – Лёка, куда мир катится? Мои оболтусы только и знают – в компьютерные «танчики» резаться. Я поначалу, пока они совсем мелкими были, могла и отшлёпать, заставляя делать уроки, читать. – Что-то вспомнив, Тонька расхохоталась: – Представь, Лёка, что эти «цветы» мои учудили!
После четвёртого класса им на лето было задано прочесть нужные книжки – хороший им достался русак, литератор, ещё надеется привить современным детям любовь к книге, чудак... Они, конечно же, в едином порыве у меня всё лето и читали… То на речке дотемна, то на футбольном поле. Потом я их в лагерь на одну смену сбагрила, хоть вздохнула. В сентябре учитель спрашивает, что прочли. Дошёл до моих, оба стоят пни пнями. Сзади подсказывают: «Каштанка!». Колька повторяет: «Каштанка». Учитель ему: «Хорошо. А ещё что?» А моим сзади шепчут: «Курочка Ряба…» Ну, Лёшка и повторил: «Курочка Ряба». Учитель вскинул брови: «И какой же том?..» А мой потумкал-потумкал: если спрашивает про количество, то два-то автор наверняка написал, этим тургеневым лишь бы жизнь нормальным пацанам испортить. И отвечает: «Второй!..»
Вот мне на родительском собрании теперь каждый раз напоминают: «Мамаша, вы не забыли двухтомник «Курочки Рябы» принести? Весь педколлектив жаждет прикоснуться к великому творению…» – Тонька вытерла набежавшие слёзы – у этой оптимистки они могли появиться только от смеха. – А сейчас им по тринадцать, я уже и не дотягиваюсь, чтобы отвесить оплеуху. Такие вёрсты коломенские вымахали, – продолжала Тонька, входя в квартиру. – Ну, нормальный ремонтик отгрохали! А Токарев спит, что ли?
То-ка-рев! – сняв пальто и надев тапочки, нараспев призывно воззвала она в темноту спальни: знакомство со студенческих лет позволяло ей устанавливать здесь подобный уровень фамильярности.
– Нет его, – спокойно ответила Лёка, вынимая продукты из холодильника.
– Ну, не на работе же он, твой герой? – вопросительно глянула Тонька.
– Не на работе, – так же спокойно ответила Лёка. – И уже не мой герой…
– Ты чего, подруга? Поссорились, что ли? – Тонька тревожно, если это определение можно было приделать к её мимике, посмотрела на Лёку. – Правда, за последние двадцать пять лет я что-то не припомню, чтобы вы серьёзно ссорились.
– Правильно не припомнишь. А надо ссориться, подруга, надо, – невесело улыбаясь, отвечала Лёка, совершая почти невидимые пассы, в результате которых стол начал сервироваться как бы сам собой. – Через не могу, через воспитание надо ссориться, Тонька. Чтобы союз двоих скрепляли не только записи в паспортах и общая жилплощадь, а ещё бурные перемирия, – иначе можно не просто позабыть, что вы когда-то были очень дороги друг другу, а ещё и паутиной покрыться… – Лёка суетиться не умела – она священнодействовала, движения её были мягкие. За ней было приятно наблюдать, что, собственно, Тонька и делала. – Нужно постоянно держать в тонусе желание нравиться своему мужчине, чтобы не стать в сорок пять «старухой», которая спит во фланелевой пижаме и для которой сон становится важнее интима… – закончила она свой странный для уха давней подруги монолог.
Стол под руками Лёки за несколько минут волшебным образом окончательно преобразился: бутерброды с красной икрой, красной рыбой, креветки, салатик из настоящих крабов – Лёка знала гастрономические пристрастия приятельницы.
– Садись, подруга. Самое время для раннего завтрака – половина пятого.
– Я, конечно, тёртый калач, но сейчас пока ничего не могу тебе ответить. Во всяком случае, пока не дашь вводную: что у вас произошло? – прошамкала Тонька набитым ртом.
– За встречу, пигалица! – с улыбкой подняла свой бокал Лёка. Они звонко чокнулись, пригубили разбавленного лаймом «Мартини». – Если бы ты только знала, как я рада тебя видеть… – Лёка с грустной нежностью смотрела на Тоньку. – Только с тобой я могу быть такой вот – раздавленной, ревущей…
– Ну-ну-ну! Вот только давай без сырости. – Тонька почти испуганно замахала на неё рукой, другой попутно подчищая салат. – Я поняла одно: ты зачем-то коренным образом решила изменить свою жизнь, куда-то даже спровадила Токарева. Но тогда хоть объясни: что тебя к этому подвигло? – Тонька успела изобразить на лице неподдельный интерес, вдохновенно дирижируя вилкой в такт своим мыслям, тут же чертыхнулась, испачкав салатом футболку, на какой-то момент задумалась, отключившись от разговора, вставила не к месту: – Ну, конечно, не забрала снимки...
– Тебе всегда по-доброму завидовали все девчонки, подруга, – будто только что издалека возвратившись, продолжила Антонина. – Вера всего курса в гармоничные браки держалась исключительно на вашей паре. Откуда взялся этот минор? – К Тоньке вернулось её неизбывное любопытство, она с интересом рассматривала Лёку. – Это я, пустоголовая, сначала сделаю, потом подумаю. А ты – вычислительная машина, ты же на пять ходов вперёд всё видишь…
– Стало быть, слепну, Тонечка, раз такое не углядела…
– Слушай, так: где всё-таки твой Токарев? – спросила осторожно Тонька.
Подавленное душевное состояние лучшей, да какое там – единственной! – подруги препятствием для удовлетворения этого любопытства уважительной причиной она не посчитала.
Делано улыбнувшись, Лёка ответила куда-то в пустоту:
– Где? В Египте… с любовницей. – И с неожиданным мазохизмом добавила: – С молоденькой, смазливой любовницей, которая будет спать в номере, изначально покупаемом для меня, обедать в ресторане, в котором мой мужчина должен был поднимать тосты за меня… Купаться в море, которое я обожаю до немоты…
Выдержка изменила Лёке: упав лицом на согнутый локоть, она заплакала в голос.
Тонька, перепуганная, бегала вокруг плачущей, не зная, что делать: или дать подруге воды, или смоченным полотенцем протирать ей шею. То обстоятельство, что плакал не кто-нибудь, а Лёка – механизм, настроенный жизнью исключительно на благополучие, – страшило её до одури.
– Фу-у-у… Напугала я тебя, подруга, прости, – выревевшись и утирая щёки и глаза, виновато улыбнулась Лёка. – Да помню, помню, что мне плакать не положено! Что я самая счастливая, самая любимая, – при этих словах у неё опять задрожали губы, но она уже смогла взять себя в руки, – самая благоустроенная с нашего курса. И что я не имею права отбирать такое средство утешения, как слёзы, у менее удачливых.
Лёка пошла в ванную, умылась. Опять наполнила бокалы, подняла свой.
– «Тонька, Тонька – слышишь, Тонька? – постучала в дом зима…» Ты тогда не могла понять, с чего это я вдруг написала стих, да ещё такой грустный, даже упрекнув меня в адюльтере по отношению к прозе. А потом по привычке рассмеялась и спросила, нет ли у меня ещё какого-нибудь рояля в кустах в виде пары-тройки хорошо темперированных клавиров. – Тонька, слушая Лёку, согласно кивала головой, не забывая порциями рассыпать серебристые колокольчики. – Честно, я и сама в то время не понимала. А это, подруга, предчувствие было… А я не расслышала саму себя... – Лёка, тихо покачивая головой в такт своим мыслям, смотрела куда-то в прошлое. – Помнишь ту песенку, что пел Игорёха: «Твердят, что людям в мир не для того вступать, чтоб в тишине квартир спокойно жизнь проспать…»?
– Конечно, помню! – откликнулась Тонька: – «…зато в борьбе со злом недолго и пропасть. Кляни себя потом, всю жизнь стирая грязь…»
И обе вполголоса допели:
– «Эх, пропади оно пропадом! Лучше тихо, да шёпотом. Не подумали б, что потом, что потом, что по-то-о-о-о-ом…»
– За всё надо платить, дорогая моя Тонька. За несанкционированный расстрел отведённого на жизнь времени – в первую очередь. Представляешь, я всё это время спа-ла, – сказала Лёка с расстановкой. – Нет, я, конечно, что-то делала, ходила на службу, варила обеды, посещала родительские собрания в школе… – Лёка сидела на фоне начинающего синеть окна, утвердив голову на сцепленных в замок руках. – Только вот, подруга, жизнь каким-то невероятным образом просочилась мимо. Отчего-то всегда интересы близких и дальних перевешивали мои собственные, я жила эдаким профоргом, готовым в любую минуту кинуться на защиту чужих интересов… – Антонина с интересом слушала её тираду. – Да знаю, знаю, что ты мне можешь ответить! – не меняя позы ответила на не прозвучавший вопрос Тоньки. – Я, друг мой Тоня, все эти годы чувствовала некую недосказанность судьбы. С музыкой ведь так и не получилось большой любви, а ведь могла быть, могла… И с литературой… Ни падений, ни больших взлётов: ни одной серьёзной вещи не написала – всё рассказы, рассказики… Но утешала себя мыслью, что я прежде всего жена и мать, что жизнь идёт как надо, в чистенькой уютной квартирке, на чистеньких простынках, рядом с чистеньким мужем, заботливым, порядочным, правильным… Правильным, Тонька, до одури, никогда не забывающем о дежурном поцелуе в щёку, от которого уже хочется удавиться… – Лёке стало легче оттого, что больше не надо было бодриться и прятать свои чувства от посторонних глаз. – Старалась воспитать сына достойным гражданином. Но, похоже, и в этом вопросе потерпела фиаско: Гришка вырос оболтусом, ленивым и дерзким.
Тонька протестующим жестом остановила подругу:
– Пошла писать губерния! Вот, давай сейчас под горячую руку и Гришке обструкцию учини. Нормальный у вас сын, может, немного переходный возраст затянулся – перерастёт. Я же помню, как он котят бездомных жалел, тёть Вале за хлебом бегал. А ты, когда с мигренью своей пластом лежала, что, забыла, как он тебе говорил: «Мамочка, если ты помрёшь, я тебя всю жизнь буду помнить…»? Сколько ему тогда было – лет пять?
– Смотри-ка, запомнила… Да, лет пять – Токарев, как всегда, в командировке был… – Лёка какое-то время задумчиво улыбалась своим ностальгическим мыслям, затем вскинула голову: – Да ты не подумай, подруга, что я жалуюсь тебе. Вышло то что вышло. Был ли мой лотерейный билет счастливым? Наверное, да. Но на сегодня он погашен, конечная, приехали: «Граждане пассажиры, просьба покинуть вагон! А если хотите увидеть, что там, за горизонтом, покупайте новый билет». И никто не даст гарантии, что этот следующий билет будет счастливым. Никто, Тонечка. Даже Токарев… – Горько усмехнувшись, уточнила: – Тем более Токарев.
Чайник со свистком, дойдя до кипения, внёс новую ноту звучания в их беседу.
– Получается, друг мой Тоня, что каждому установлена в жизни мера хорошего и плохого – всем одинаково. Только у кого-то эти чёрно-белые полосы чередуются часто, у кого-то перемешаны так, что чёрное от белого не отличить, а у кого-то, как у меня, затяжная многолетняя белая становится, боюсь, затяжной чёрной… – Лёка разливала по чашкам душистый чай. – Авансом я хапанула белой полосы, подруга. Отрабатывать, видно, пора пришла…
Пузатые низкие чашки уютно уместились на столе, запах душицы, зверобоя и ещё какой-то незнакомой Тоньке травы приятно разлился в синеющем утреннем полумраке уютной кухни: верхний свет Лёка выключила, оставив только маленький светильник.
– Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.. Тонь, как же быстро начали щёлкать годики… Помнишь, в детстве: год – это целая эра, так много всего в него вмещалось! А сейчас… Давай, подруга, будем здоровы! – Лёка шутливо подняла свою чашку.
– Давай… – не свойственным для себя тихим голосом ответила Тонька. – Давай попробуем быть здоровыми… – И едва притронувшись к своей, вдруг надолго задумалась.
Тонька, сидя с ногами на стуле, – неискоренимая привычка детства, даже в ресторане могла высидеть всего пару часов в «приличной» позе, – беззвучно вращала чашку с духмяным чаем. Сидела и молчала. Тонька – молчала! Если Тонька замолкает, это может означать только что-то не совсем хорошее. То есть совсем нехорошее.
– Тонь, ты чего? Устала? Давай я тебе постелю… – Лёка участливо смотрела на подругу. «Тоже стареет, – подумала она, – сорока моя белобока». – Тебе на софе или на кровати?
– Лёка, а ты чего это не спросишь, зачем я к тебе припёрлась? – Тонька порылась в сумочке, достала какую-то пилюлю, проглотила залпом. – Припёрлась из эдакой дали, пацанов на соседку бросила… – Тонька с отчаянным весельем сделала глоток и, придвинув лицо вплотную к Лёкиному, повторила, понизив голос: – Чего не спросишь?
– Сама скажешь. – Лёку начала наполнять какая-то колючая тревога. Эта тревога в сравнение не шла с теми уколами, которые она испытала там, в аэропорту. – Тонька, не пугай меня, говори, что у тебя стряслось! Дети целы? Они здоровы? – Отчего-то решив, что именно Тонькины дети причина такого её странного поведения, Лёка затрясла подругу за плечо. – Они что-то натворили, куда-то вляпались, да, Тонь?! Да говори ты! – Лёка почти перешла на крик.
– Рак у меня, подруга, – быстро и без затей ответила Тонька. – Я долго не хотела идти к врачам, сама знаешь: к ним только попади. Думала, на нервной почве, из-за этого паразита. Потом себя успокаивала: всё само рассосётся. А оно не рассосалось… Вторая стадия, подруга, если верить заключению онколога. Вот такие пироги с котятами…
Оглушённые обе, они не заметили, сколько вот так, в полной тишине, просидели на Лёкиной кухне.
Первой из ступора вышла Лёка:
– Но ведь есть какие-то передовые технологии в лечении этой беды, Тонька! Надо посмотреть в интернете практику. Что говорит твой врач?
– Что он мне может сказать – мне, голи перекатной? Назначил курс химиотерапии, таблетки какие-то. Вот если бы у меня были деньги, то он мне порекомендовал бы курс лечения в Штатах, или Германии, или Израиле… Забугорные клиники дают очень хорошую статистику по лечению этой беды. Вопрос на засыпку, подруга: где мне найти полтора лимона деревянных на потенциальное воскрешение? Собственно, эта любознательность и привела меня к твоему порогу. – Чувство юмора вернулось к Тоньке.
Прошлой осенью Лёкина тётка, дожив до весьма преклонных лет, тихо преставилась, оставив племяннице дарственную на московскую двушку, в которой она с мужем и сыном и так жила последние десять лет, да ещё дачу, которую «дачей» уже и назвать было совестно – так, хибара, но стоя́щая на очень дорогой земле. За неимением времени ездить за город и нежеланием подпитывать себя витаминами, выращенными на своём участке, на семейном совете было принято решение: дачу продать. Поэтому сейчас, выслушав Тоньку, Лёка почувствовала, как сработали ремни безопасности провидения. Часть денег – солидная часть, переведённая в сертификат на предъявителя («Мало ли что, все под Богом ходим!»), – имелась. Не в том количестве, что требовалось на весь курс лечения, но деньги были. Главное – начать лечение, поверить в благополучный его исход…
С Тонькой её связывало столько всего, и хорошего, и курьёзного, и нервомотательного, и трогательного, что они давно стали сообщающимися сосудами: больно одной – плачет и другая. Тонька – первая после мужа и сына, на кого этих денег ей было не жаль. Но с мужем всё предельно ясно, у него теперь другая шкала ценностей, да и деньги те – её, личные, тётка ей завещала, других родственников у тётки не было. И Лёка не раздумывая шагнула к шкафчику, в котором хранились все документы.
Сертификата на месте не оказалось.
2
– Григорий! Алло!.. Гриша, ты слышишь меня?
Лёка почти полчаса безуспешно пыталась дозвониться до сына. То ли связь в этот день была плохая – звонки срывались, то ли сын не спешил обрадоваться материнскому голосу и просто их сбрасывал. То ли чуяла кошка…
Лёка как могла гнала от себя мысль о том, что кто-то из членов её семьи мог быть вором… Хотя почему «вором»? Это ведь их общие деньги. Да, они оговаривали возможные варианты их применения. Покупку квартиры сыну в случае его женитьбы, в том числе. Но чтобы так, по-тихому взять и не сказать ни слова… Сын звонил не часто, но ничего о предполагаемых изменениях в личной жизни не говорил. Во всяком случае, неделю назад.
Наконец в трубке послышался голос сына, помятый и недовольный:
– Слушаю!..
– Сынок, привет. Как дела? Ты здоров? Что-то голос у тебя не такой…
– Что надо?
Особо нежными их отношения назвать было нельзя, но до такой степени грубости у них с сыном ещё не доходило.
Лёка опешила от неожиданности, но всё же нашлась:
– Сынок, тётя Тоня приехала в гости… Ты не заедешь сегодня?
– На что мне эта старая кошёлка сдалась! – было ответом.
Лёкино молчание становилось беспомощным. Она терялась в двух случаях: когда ей хамили и когда она видела собак числом более одной – собак боялась с детства.
– Ты полагаешь, это нормальный тон для разговора с матерью?
Было похоже, что на том конце провода закрыли трубку, чтобы собеседник не услышал индивидуальное мнение на этот счёт.
– Мать, давай ближе к делу: чего надо?
– Сынок, ты не брал сертификат, тот, от продажи дачи?..
Лёка ещё надеялась услышать от сына отрицательный ответ: может, сын просто переложил сертификат в другое место? Ключи от квартиры у Гриши, естественно, были.
Ответ сына нанёс третий сокрушительный удар за сутки:
– А тебе какое дело до моих денег?.. Решили же – мне на жильё его отдать, я и взял. Всё, вопрос закрыт! – В трубке послышались монотонные гудки отбоя.
Тонька потом говорила, что это ангел сподобил её проснуться в тот момент. Ей снилось, что она на «картошке», юная, в резиновых сапогах идёт по полю и собирает корнеплоды в ведро. Ведро наполнилось, а тут и Лёка подходит, с мешком. Тонька пересыпает картошку в мешок, завязывает его шпагатом, как положено, и они с Лёкой пытаются закинуть мешок на машину. Мешок с глухим стуком падает в пустой кузов грузовика… От этого звука Тонька и проснулась. Лёка лежала посредине кухни без движения, в её руке гудками не сброшенного вызова попискивал телефон...
От госпитализации Лёка отказалась. «Смотрите, если что – на «скорую» не пеняйте: с таким давлением гарантий никаких…»
В тот день они с Тонькой не обмолвились и десятком слов: Лёка, нашпигованная успокоительными, заснула и спала беспробудно почти десять часов.
Проснулась она ближе к полуночи. Тонька, угнездившись с ногами в кресле, посапывала рядом. На удивление, голова Лёки сделалась ясной, появилось ощущение, что она знает, как ей поступить, как жить дальше. К ней вернулись решимость и спокойствие. Некоторое время она лежала не двигаясь, боясь разбудить гостью. «Ничего, горюха моя, всё будет хорошо, я это чувствую каждой клеточкой. Всё будет хорошо, – думала она, с теплотой и нежностью глядя на спящую подругу. – И пацаны твои сиротами не останутся. Ты у меня на сегодня единственный солдат, не покинувший передовой…» – Так думала Лёка, мысленно выстраивая план действий на ближайшую жизнь.
Жизнь непривычную, без мужа и сына. Без Москвы.
3
– …Да, раздельные, есть лоджия… шкафы встроенные… ремонт хороший. Да вы подъедьте, посмотрите сами! Нет, я единственная владелица… Конечно, никакой задолженности, выписки из лицевого у меня на руках.
По какой-то случайности, а скорее всего, от страха завязнуть в очередях ДЭЗов и бесконечных потоках справок и справочек мужа и сына в эту квартиру перепрописывать от свёкров не стали. Это обстоятельство крепко облегчило Лёкину задачу – как можно скорее продать квартиру. Конечно, при ином раскладе она могла бы выторговать у покупателей ещё миллион, как минимум. Но дело не терпело отлагательств, и купчую оформили в трёхдневный срок. Лёка испросила у новых владельцев возможность пожить в квартире ещё три дня, пока не закончит все дела, связывающие её с Белокаменной.
Клинику для Тоньки нашли тоже быстро, в Израиле.
– Вот как, Тонька, называется это чудо, которое тебя непременно поставит на ноги: «онкотермия». Знаешь, я уверена в благоприятном исходе! У меня внутри есть какой-то барометр, я его слушаю. Перед неприятностями у меня начинает болеть в левой части предплечья, здорово в локоть отдаёт, ноет и ноет… А сейчас, Тонь, ничего не ноет, правда!
Глаза у Лёки опять лучились, в ней чувствовались прежние сила и воля. Это немного утешало Тоньку, но мысль, что подруга ради неё продала квартиру в Москве, приводила её в ужас.
– Лёка, меня же твои мужики прикончат на месте, даже если я выздоровею… Ты хоть сама-то понимаешь, что ты наделала? Ты же продала свою квартиру… Ты жить-то теперь где будешь? – Не умеющая плакать Тонька готова была испортить свою репутацию.
– Люди везде живут, Тонечка – и в песках, и в тундре. И знаешь, совсем не плохо живут.
Лёка перебирала свои архивы: какие-то бумаги рвала, какие-то конверты подписывала, на двух значился адрес свёкра. Укладывала вещи в картонные коробки, заклеивала скотчем. Подошедшему из бюро «Быстрее ветра» нарочному повторила адрес, написанный на коробках, – мысль выбросить вещи мужа и сына ей в голову не приходила.
За эту неделю сын не перезвонил и, тем более, не заехал.
– Понимаешь, Тонька, закончилась повесть. Наверное, не очень плохая, но она закончилась. Она прочитана, она не вызывает интереса, только немного будет ранить при воспоминаниях о персонажах, её населявших. И не я, видит Бог, захлопнула эту книжку.
Антонина в это время перелистывала фотоальбом:
– Вот так и от нас останутся только потемневшие карточки, подруга. Тётушка твоя… светлая ей память. Любила она тебя, Лёка. Сколько ей тут? – Тоня держала в руках пожелтевший снимок.
– Да, это тётя Дусечка моя. Это они с мамой совсем маленькие… А это мама, в санатории, мы с тётей ездили к ней… Это дед мой, он погиб на войне… Это тоже кто-то из родни, но я даже и не знаю имён. Вот ведь, можно было спросить у тётки, а – не спросила… – Лёка сфотографировала несколько снимков из альбома. – Тонь, у меня к тебе просьба: ты этот альбом возьми пока к себе. Когда всё утрясётся, я его заберу.
Когда и как «всё утрясётся», Лёка не имела ни малейшего представления.
Вместе с Тонькой они сходили в платную клинику, где Тонька ещё раз прошла обследование. Диагноз подтвердился, но уже не было паники и чувства обречённости. Снабдив Тоньку кипой снимков и результатов обследования, медперсонал благословил её на выздоровление.
– Лёка, вот ты умная, скажи мне: почему в такой великой, такой огромной стране, как Россия, нет оборудования, которое исцеляет людей от этой беды? – пытала Тонька подругу. – И почему у крохотной страны, территориальная принадлежность которой до сего дня оспаривается, есть эта чудо-техника, а у нас, первыми поднявших человека в космос, нет? Мы перекрыли Енисей? Перекрыли. Первые в области балета? Несомненно! Так отчего, Лёка?! Ты видела глаза матерей, дети которых лежат в онкоцентрах? Из сотни выживают двое-трое… И матери это знают. А такие великие деньжищи на лечение за бугром собрать могут единицы. Даже если собирают всем миром, многие просто не доживают до того момента, когда оплачивается лечение. Чем дальше живу, Лёка, тем меньше понимаю. В крохотных нефтяных Эмиратах работают только те, кому это нравится. Каждому новорождённому сразу открывают солидный счёт. А в России? Лёка, что происходит с нашей страной? Ведь по уровню природных богатств мы эти Эмираты перепрыгиваем, как Коля-Дылда спортивного коня… – Переглянувшись, подруги, не сговариваясь, расхохотались. Приступ смеха был настолько мощным и неожиданным, что женщины присели просмеяться на лужайку – благо, шли в тот момент по парку, купающемуся в лучах августовского солнца. – А он аж за порог спортзала вылетел… – Тонька опять сотряслась от волн нестерпимого хохота. – «Раз-ы-два» голову от журнала поднимает, чтобы зафиксировать Колькин прыжок, а его нет… Нет чемпиона на уроке!.. А ведь только что был… – Тонька уже просто каталась по траве газона, не в силах остановиться. – А чемпион подгребает из коридора…
Умное животное – человеческий организм. Пять минут смеха, и у двух женщин, в обнимку сидящих на газоне парка, придавленных бедами и неприятностями, плечики распрямились, морщинки разгладились, сердечки застучали уверенней.
В тот день они долго ходили по магазинам, особенно по спортивным, охотничьим, рыболовным: курс Лёкиного бытия менялся резко и нешуточно. В ней заговорили её давнишние, ещё студенческие пристрастия. В числе покупок появились: небольшая походная палатка, лёгкая двухместная лодка, гидрокостюм, штормовка и комбинезон из крепкой ткани, походный нож, футляр которого можно пришнуровать к кроссовкам и оттого не потерять. Пара фонарей, ещё многое по мелочи, очень нужное. Конечно же, рюкзак под всё это добро. И рыболовные снасти. Секрет своей страсти к удочкам и крючкам Лёке и самой был неведом: вероятно, кто-то из родственников был заядлым рыбаком, да только родни своей Лёка толком не знала. Лишь по отголоскам тёткиных рассказов помнила, что у неё алтайские корни.
Конечно же, в водонепроницаемый мягкий мешок, снабжённый рюкзачными лямками, помимо документов была помещена дюжина карандашей и авторучек, два объёмных блокнота – на случай необузданного приступа вдохновения: без чего-чего, а без карандаша и бумаги ей жизнь, вот уж точно, не мила.
В одном из спортивных магазинов Тонька, стоя у витрины с оружием, довольно ощутимо пихнула Лёку в бок:
– Такую штуковину тебе обязательно надо! Ты же не на курорт едешь…
«Штуковину» Лёка выбрала более чем скромную – травматический пистолет.
– Спрашивать, уверена ли ты в своём решении, хорошо ли ты всё взвесила, с моей стороны будет иезуитством. – Тонька задумчиво доедала мороженое. Последний свой день в Москве они решили посвятить пешей прогулке по столице. – Но что будет с Токаревым? Мужикам это свойственно – включать периодически левый поворот. Ну, взыграла кровь, ты сама знаешь: эти современные девицы-вампиры годны только для развлечений. Натешится, соскучится по тебе, вернётся, а в вашей квартире живут чужие люди… Лёка, ты не боишься, что у него инфаркт случится?
– Ну, он же не озаботился состоянием моего сердца, – спокойно парировала Лёка. – Да и досаждать мне своим повышенным вниманием он бросил, – она мысленно что-то прикинула, – лет пять уже как…
– Так он ни сном ни духом, что ты стояла у них за спиной!.. Он же таился. А это значит, что ты ему дорога. И наверняка привезёт тебе подарки – «с защиты проекта»…
Тонька не удержалась, хихикнула, затем взяла подругу, отрешённо, с грустной полуулыбкой смотревшую вдаль, под руку.
– Подарки, может, и привезёт, и даже пристроит их ввиду своей практичности. Ты лучше придумай ему отмазку: как в августе в Питере ему удастся загореть? Вариант «солярий» не принимается.
Лёка наморщила лоб, словно пыталась что-то вспомнить.
– Мне было любопытно, Тонька, ох как любопытно: какую причину потемнения своей кожи он заготовит для меня? Но любопытство это, Тоня, уже настолько отстранённое, что будто и не любопытство вовсе, а некая попытка решить кроссворд. Или новая пассия настолько убедила его в моей непроходимой тупости? Как думаешь, подруга?
Они некоторое время шли молча. Затем Лёка остановилась. Увидев пустую скамейку, присела. Антонина, насобирав букет опавших листьев, утвердилась рядом, обняв подругу за плечи.
– А ведь я их тогда, Тонька, не увидела. Я их – услышала. И знаешь, о какую реплику я споткнулась, буквально физиономией налетела? Эта девица глумилась над домашним прозвищем Токарева, которое я ему присвоила тогда – ну, ты помнишь… – Резко повернувшись к подруге, так, что та ойкнула, Лёка, не пытаясь скрыть боль в голосе, придушенным шёпотом продолжила: – Он не просто изменил, Тонька – он предал меня. Чувствуешь разницу? Он предал нашу семью, нашу постель, выдав этой профурсетке фактически пароль. От наших с ним – и только с ним! – отношений. Я, может быть, и смогла б закрыть глаза на его беса в ребре, если бы не это обстоятельство… Свои, друзья – не в счёт. То, что наши секреты знали свои, не в счёт. Свои с тыла не заходят…
Последним в рюкзак Лёка положила шлем для сплава и спасательный жилет – серьёзность рек в тех местах, куда она собралась, к этому более чем располагала.
4
– Поправляйся, Тонька! Когда-никогда сообщение кинь, как у тебя дела обстоят – я, наверное, в места обитания выходить буду. Пацанам твоим денег сегодня перевела, не беспокойся. – Помолчав секунду и отведя взгляд в сторону, Лёка попросила подругу: – Если кто-либо из наших общих знакомых будет тебе звонить и спрашивать про меня, ты ничего не знаешь. А ты действительно ничего и не знаешь, что самое забавное! – Лёка усмехнулась: – Я сама не знаю, где буду… – Помолчали немного, запоминая друг друга до следующей встречи. – Ты надолго там, в своём сибирском округе, обосновалась? Может, свидимся? Я лечу почти в те же края.
Этим своим откровением Лёка удивила Тоньку: невзирая на долгие беседы «за жисть», о направлении своего бегства Лёка не распространялась, а у Тоньки не хватало духу спросить.
– Лёка, ты хоть на рожон не лез, там, куда едешь…
Тонька держала подругу за руку.
– Мы сейчас с тобой обе с такой горы летим! Скоростей и без наших обид хватает, чтобы расшибиться. Мир не без добрых людей, и у тебя ещё всё…
Лёка, рассмеявшись, не дала ей договорить:
– Ты, никак, жалеть меня собралась, а, птица-говорун? Да рано ещё заупокойные песни петь, прорвёмся, подруга. Людей добрых много, я и не спорю. Но мне сейчас очень хочется как раз подальше от людей. – Она старалась как можно веселей смотреть на подругу юности. – В монастырь не пойду, не уговаривай, не созрела я, да и покоя там я не найду, знаю. А вот отшельницей какое-то время побыть хочу. – (Потом Лёка часто повторяла: «Бойтесь ваших желаний – они сбываются…») – Природу послушать, не городскую, неприрученную. Силы испытать хочу, Тоня, понять, кто я и зачем…
За эти десять дней Лёка изменилась очень сильно: над переносицей залегла глубокая морщинка, все черты лица обострились, действия стали чёткими, стремительными. Отсутствие косметики её ничуть не портило, но делало другим человеком, Тоньке не очень знакомым.
– Знаешь, подруга, я до конца дней своих буду чувствовать вину перед тобой и перед твоими мужиками… – Тонькин рейс уже объявили, ей надо было идти на регистрацию. Отрешённо глядя перед собой, она с полуулыбкой обронила: – Я сейчас скажу тебе одну вещь… страшную вещь, Лёка. – Тонька чуть помедлила, собираясь с духом. – Так вот, если бы это у тебя стряслась беда со здоровьем, а я была б владычицей московской квартиры, – Тонька сглотнула воздух, – то я не знаю, смогла ли поступить так, как ты… Смогла бы отказаться от материальных благ ради спасения родной души? – Взяв в руки Лёкино лицо, она тихо и раздельно прошептала: – Я бы не смогла, как ты… Понимаешь теперь, ради кого ты ввязалась в это всё?!
– Понимаю… – так же тихо ответила Лёка. – Ради двух синеглазых пацанов, которые ждут свою мамку.
Второй раз за десять дней Тонька чуть не испортила свою репутацию никогда не плачущей. Готовым сорваться слезам удалось-таки остановиться на подступах к двум синим блюдцам.
5
Летать Лёка боялась панически. Как и большинству творческих людей, ей очень хорошо были знакомы различные страхи, особенно клаустрофобия. Обостриться этой напасти «помогло» получасовое пребывание в остановившемся лифте в одной из редакций. И лифт был хороший, зеркальный, и не одна она там застряла – какой-то мужчина средних лет оказался товарищем по временной неволе, а вот приступа избежать не смогла. Большой свет погас, но подсветка включилась. И мужчина не мог не заметить, что с ней творится что-то неладное: её дыхание стало прерывистым, лицо сильно побледнело, руки будто сами по себе лихорадочно шарили по карманам… Он молча взял её ладонь и насыпал в неё… семечки. Обыкновенные семечки подсолнуха.
– Помогает, – только-то и сказал мужчина, аккуратно пряча шелуху в сложенный вчетверо листок.
Этим импровизированным кулёчком поделился и с ней.
Судорожно сглатывая подступающий ужас, она стала грызть семечки. Это действительно немного помогло. Она уже могла сфокусироваться на собеседнике. Он задавал ей какие-то малозначительные вопросы, она отвечала: поначалу – машинально, потом – более осмысленно. Какой-то репликой о поэтике раннего Мандельштама он её так зацепил, что она невольно пропустила момент включения лифта, горячо пытаясь разубедить собеседника в его заблуждениях.
– Сдаюсь! – с улыбкой сказал он, подняв руки, и выйдя из лифта, на прощанье легонько щёлкнул её по носу.
Его имени она не спросила.
Её намерение лететь, а не ехать поездом, имея выбор, Токарев воспринял бы как попытку пооригинальничать. Ведь все предыдущие – надо сказать, немногочисленные – их полёты были даже более мучительны для него, чем для неё: после посещения магазинчика в месте пересечения государственной границы один из пакетов вскрывался, в Лёку заливалась добрая порция алкоголя, и нужно было не переборщить, остановиться на черте между бравадой и нестерпимым желанием вступить в литературную полемику, затем без эксцессов провести женщину, хорошо подшофе, в салон самолёта, а потом, по мере протрезвления, силой убеждения оставлять её сидящей в кресле, а не мечущейся по салону с безумными глазами…
Лететь надо было до Горно-Алтайска. Это её сейчас не пугало. Зачем она туда собралась, никто – а прежде всего, она сама – ответ дать не смог бы. Может, зов предков? Оттуда родом был её дед по маминой линии. Но о нём Лека ничего не знала – дед погиб на войне, мама его почти не помнила.
Надеяться отныне ей приходилось только на себя. Токареву теперь есть о ком заботиться…
Где-то в самых дремучих уголках подсознания шевельнулся монстр… Название ему было ей неведомо, но она очень хорошо была знакома с его повадками. Это пытало и мучило её тогда – в год, когда не стало мамы. Лёка не могла, не хотела смириться с потерей, принять её. Она не плакала на похоронах, а Токарев, опытный переговорщик, хорошо владеющий многими языками, находился в командировке в Австрии. (В командировке ли?.. Зачем теперь этот червь сомнения, ведь уже и Токарева нет! Для неё нет…) Той командировки он добивался очень долго, поэтому на её отчаянный звонок ответил только: «Девочка моя, держись, я скоро буду…»
Прилетел он только на девять дней. Она не плакала, потому что сын был маленький, его нельзя было пугать. А возможно, слёз не было оттого, что с потерей Лёка так и не смирилась. Тогда, ещё до прошествия сорока дней, Токарев купил ей с сыном путёвку в Крым, «подлечить нервы…» Знал бы (а вдруг – знал?.. В каждом воспоминании, в каждом эпизоде их совместной жизни Лёке теперь чудился подвох), то поехал бы с ней. И не позволил бы тому монстру терзать её психику, зашвыривая за грань безумия…
Она не понимала, что с ней происходит: частые сильные приступы страха, переходящего в животный ужас, стали ежедневными. Взгляд у неё сделался бегающим, затравленным, отчего она даже в помещении не снимала тёмных очков. Сердцебиение всё время зашкаливало, руки непрерывно находились в движении. Отчего она тогда не позвонила мужу и не попросила приехать за ней, Лёка не могла ответить даже себе. Может, опасалась, что муж примет её за сумасшедшую?
Тогда, осознавая, что с ней крепко неладно, Лёка под благовидным предлогом поручила сына приятелям, с которыми столкнулась на пляже, а сама отправилась искать психотерапевта.
Того человека она вспоминает с благодарностью до сих пор. Сухими глазами она смотрела на доктора, пытаясь объяснить ему, что с ней творится. «Возможно, у вас были стрессы?» – «Не особенно, доктор». – «Возможно, вы понесли какую-то утрату?» – «Утрату?.. Доктор… Мама... Мама, доктор, её нет…» И тут осознание непоправимости обрушилось на неё со всей силой. Она плакала навзрыд в кабинете врача-психотерапевта, не понимая, что с этими отворившимися слезами уже идёт спасение…
Токареву она ни тогда, ни позже ничего не рассказывала. Её фобии он списывал на женские причуды, хотя всякий раз жалел её, свою жену, когда возникала необходимость куда-то лететь. То, что ей бывает страшно и не в самолёте, им не рассматривалось – блажь.
Этот её самостоятельный полёт был первым шагом в веренице её немыслимых приключений, о которых она ещё месяц назад не могла бы даже и подумать. Первой ступенькой к освобождению от страхов. Первым годом осознания себя в новой её жизни, которая стучалась к ней в последнее время московского бытия. Стучалась не очень настойчиво, но всё-таки достучалась.
6
– Уважаемые пассажиры, пристегните ремни, наш самолёт совершает посадку в аэропорту города Горно-Алтайска.
«Никаких эмоций!» – такую установку она дала себе ещё во Внуково. Опции «не могу!», «зачем?», «а может...» решительно отключены. Только деловое отношение к жизни. Уважительное и деловое. Надо пролезть в это игольное ушко. Сто раз мысленно прокрученный сценарий их дальнейшей с Токаревым жизни неминуемо тонул во лжи. Значит, это маршрут тупиковый и его надо менять. Она всё сделала правильно.
Рюкзак с непривычки давил на плечи. А надо было ещё запастись провиантом на неопределённое время. Лёка перед прыжком в совсем уж неведомое своё будущее остановилась в небольшой гостинице. Нужно было оглядеться, привыкнуть ориентироваться на местности по карте, по компасу. В местном турбюро она разузнала про водные маршруты. Все они были наезженной колеёй, многолюдные, а какой-то бес гнал её на рожон, в экстрим. Что это было? Желание, чтобы узнал Токарев и прилетел, покаялся, спас, вернул? Где-то в глубине души она признавалась себе в положительном ответе на эти вопросы. Но отключённые опции «бессилие» и «страх» гнали вперёд, брали на «слабó».
Она каким-то шестым чувством осознавала, что это уединение, бегство от людей ей нужно. Что этот маршрут давно кем-то был прописан в её дорожной карте. И этот незнакомый ей топограф терпеливо ждал, когда сойдутся все необходимые и достаточные условия для её безумия – и вот они сошлись, и она, перебрав рюкзак и заполнив его под завязку, в ладном костюме цвета хаки трясётся в заляпанном грязью уазике в сторону горы Белуха, от которой по своенравной горной речке и начнётся её одиссея.
Водитель, прокалённый солнцем поджарый мужичок, спросил:
– От группы, что ли, отбилась и догоняешь?
– Нет, – просто ответила она. – Только-только пытаюсь отбиться…
Переспрашивать мужичок не стал – не принято в этих местах.
– Приехали. Дальше иди сама. Ты уверена в том, что делаешь? – спросил лишь на прощанье.
– Нет, что вы, абсолютно ни в чём не уверена! Спасибо и будьте здоровы.
– И тебе не хворать.
Уазик заспешил назад.
Найдя на карте то место, где её высадил водитель уазика, Лёка прикинула, сколько до сумерек она сможет пройти. Пройти как можно дальше от налаженных маршрутов, от дорог, от самой себя. От того монстра, что всё-таки шевельнулся в её подсознании.
7
– Не живёт она здесь больше, я вам русским языком говорю! Прекратите названивать, а то я полицию вызову!
– Но хоть объясните, когда вы заселились в мою… в квартиру моей жены и где она сама?!
– Послушайте, мужчина! Я по-хорошему прошу: идите с миром! – Новый хозяин Лёкиной квартиры, полноватый крепыш, на минуту задумался, затем, о чём-то трудно соображая, сказал настойчивому гражданину: – Паспорт, где прописка, покажи!
Токарев усмехнулся, ответил:
– Я прописан по другому адресу.
Мужик просто расцвёл:
– Так вот и идите по месту своей прописки! А я останусь по месту своей. Договорились?
И захлопнул дверь перед самым носом Токарева, на прощанье позволив ему заметить такие родные детали семейного гнезда.
Его не терзали муки совести. Вместо десяти дней он отсутствовал две недели. Этот импровизированный отпуск начисто отшиб ему мозги: красивое молодое женское тело, тёмные египетские ночи, музыка, вино и секс, горячий и волнующий секс – такой, о котором он, обременённый годами и ответственностью, и мечтать не смел. И казалось, что молодость вернулась, что он полон сил, что он сумеет пройти между Сциллой и Харибдой, не потеряв молодую любовницу и сохранив семью.
Но сейчас, столкнувшись с необъяснимым, он задумался. Где жена, где его Лёка? Почему в их квартире живут посторонние люди? Что такое могло случиться за две недели, пока его не было? Мозг неохотно засобирался с каникул.
– Сын, привет! Как дела? Что?! Не понял: ты о чём?..
Гриша, решив, что и отец таким дальним подходом к основной теме интересуется судьбой денег, вырученных от продажи дачи, нервно начал оправдываться:
– Пап, ну вы же с мамой сами предложили отдать эти деньги мне…
– Гриша, сын, ты о чём? Какие деньги? Где мама? Её телефон не отвечает, он вне зоны… Что у вас тут произошло за две недели, пока я отсутствовал? Ты хоть знаешь, что в нашей квартире живут чужие люди? Сын, приезжай в наше кафе: надо серьёзно поговорить!
Токарев появился первым, заказал чашечку самого крепкого кофе. Достав бумаги, попытался вникнуть в суть нового проекта, прочтя раза три одну страницу. Однако, не зацепившись мыслью за содержание, отложил их.
Сын опоздал на полчаса.
– Да, мы общались с ней дней десять назад. Нехорошо как-то… – Гриша неохотно раскрывал карты. – Да, я ей нахамил! Мне стыдно, но я был с такого бодуна, а она со своей тётей Тоней лезет…
– Постой… Тонька, что ли, приезжала? Что ж ты сразу-то не сказал? – Токарев с облегчением выдохнул. – Это наверняка с её подачи мама решила нас разыграть! Ну, Тонька, попадись мне!.. Ещё и мужика какого-то подселили! – Он принуждённо рассмеялся, стараясь скрыть нервное напряжение.
Гриша во всё время этой радостной тирады сидел нахохлившись, исподлобья наблюдая за отцом.
– Пап, вряд ли это розыгрыш. Тут вот на адрес деда пришло, почитай… И для тебя, и для меня. Своё я прочитал…
Он протянул отцу запечатанный конверт формата А4.
– Что это? От кого?
Отвернувшись к окошку, Гриша тихо обронил:
– От мамы…
Токарев читал долго. В недрах конверта оказались его документы: права, военный билет, дипломы. И небольшой лоскуток нелинованной бумаги, исписанный знакомым почерком. Буквы прыгали у него перед глазами, предательски расплывались… Токарев потом стыдился признаться себе, что первой его реакцией была вовсе не тревога за Лёку, а трусоватое: кто донёс? как узнала?
– А тебе что написала? – стараясь голосом не выдать навалившийся ужас, спросил сына.
– Что любит меня… Что надеется на моё благоразумие… – Гриша громко сглотнул: ему тоже было не по себе, он боялся думать о матери. Более того, он был уверен, что её уже нет в живых. Что-то ведь её толкнуло на такой безумный шаг – продать квартиру и исчезнуть! – Пап, надо, наверное, в полицию заявить…
– Не надо, сынок…– Токарев опустил враз отяжелевшую голову на сложенные в замок руки. – Не надо, – повторил глухо.
– А может, это вымогательство? Может, её заставили? – Гришу начало трясти мелкой дрожью. – Пап, надо же что-то делать! Может, она ещё жива!..
Эта вырвавшаяся сыновья реплика заставила Токарева вздрогнуть. А вдруг она и в самом деле… Внутри у него что-то ухнуло и оборвалось. Лёка! Только не это!..
Дрожащими руками он набрал номер Антонины. «Абонент вне зоны доступа…» Да что они действительно творят! Может, и правда сговорились? Обе вне доступа. И ведь только они – Тонька и Лёка – могут дать ответ, что происходит, что произошло. Кто ещё может пролить свет на эту фантасмагорию?
Мозг вернулся и начал бешено работать, отметая вариант за вариантом. Если Лёка не в Москве, то надо пробить по билетам, в какую сторону уехала его ненормальная жена… Ненормальная?! «Слышь, Токарев, а ты сам-то нормальный?» Он даже инстинктивно обернулся, заранее зная, что никого рядом нет, что это его совесть подала голос – впервые за несколько лет.
Его телефон, лежащий на столе, зазвонил. От звука привязанной к вызову песенки ему захотелось провалиться сквозь землю: «Кто создал тебя такую…» Сын с растерянным удивлением смотрел на моментально смутившегося отца. Токарев нервно тыкал пальцем в дисплей, но соединение никак не наступало. На четвёртый раз ему удалось ответить звонившему:
– Слушаю!
Это был не его день – в нервных судорогах пытаясь скрыть следы своего прокола, Токарев нажал громкую связь…
– Пуси-пуси, мой Тигрёнок, это твоя Конфетка! Как дела, мой сладенький? Твоя мегера тебя не обижает? – разнеслось по всему кафе.
Побагровевший Токарев пулей вылетел на улицу.
– Слушай, ты… – Он остановился, задыхаясь, пытаясь подобрать слова, видя сейчас в звонившей причины своего несчастья. – Не звони на этот номер больше, ты поняла? Всё, каникулы окончились, ты меня больше не интересуешь.
Токарев тяжело дышал, будто только что разгрузил машину с кирпичами. Нужно было войти внутрь. Посмотреть в глаза сыну. Объясниться.
– Понимаешь, сын…
Гриша не дал ему договорить:
– Понимаю. Думаю, что понимаю. Теперь начинаю понимать. – Он внимательно и непривычно серьёзно смотрел на отца. – Мы с тобой, батя, оба предали маму. – Помолчав, добавил: – Свой-то фол я знаю, да и твой, похоже… Только как она про твой прокол узнала? – усмехнулся. – Я-то постараюсь вымолить у неё прощение, а вот тебе, отец, будет гораздо труднее…
Предположение Токарева оказалось верным: знакомая в лётных кассах не зря периодически получала от него контрамарки в консерваторию, коими его снабжала жена коллеги. Любительница классической музыки поведала: Лёка улетела в Горно-Алтайск.
– Одна?! – крикнул он в трубку, памятуя о паническом ужасе, который испытывала жена перед полётами.
– Откуда мне знать? Может, и не одна… – многозначительно хихикнули на том конце провода.
8
После студенческих лет Лёке впервые довелось ночевать под открытым небом. Первый день её одиссеи ей даже понравился – она периодически щёлкала крохотным фотоаппаратом, не перестав ещё ощущать себя отпускницей. Это мягкое вхождение в бродячую жизнь сохранило ей немало сил.
Небо… Какое бездонное, усыпанное осколками звёзд небо! В Москве звёзд не видно. Полночи она просидела, зачарованно глядя в этот тёмно-синий купол, расшитый серебряными кляксами. Пара звёзд оказалась прикреплённой не очень прочно и сорвалась, дерзко чиркнув по небосклону острыми лучами.
Припасённый тёплый свитер ещё не требовался. Дождавшись, когда огонь костерка догорит, Лёка вползла в палатку, предусмотрительно по периметру натянув шерстяную нитку: змеи боятся шерсти. Догадываются ли об этом сами змеи, Лёке было неведомо.
Спала она без сновидений, спокойно и сладко. Утром, умывшись в говорливом, холодном, до ряби в глазах сверкающем солнечными зайчиками ручье, она вскипятила котелок воды, затем заварила кофе, съела пару галет. Кофе, приготовленный на костре, она пила впервые, и этот напиток пришёлся ей по душе. Надо было привыкать обходиться без геркулесовых кашек, не вспоминать про гастрит, а также про все отключённые разумом опции.
День выдался не солнечным и не пасмурным, облака бежали по небу ходко, порой скапливаясь в огромные копны, темнели, потом разбегались, позволяя остаткам августовского солнца проститься с величественной, до восторга в горле красивой природой Горного Алтая.
Она никуда не спешила. Ей ни перед кем не надо было отчитываться. Её никто не ждал. Рюкзак постепенно становился частью её самой, уже не давил так сильно на плечи. В нагрудный рюкзачок Лёка переложила всё, что её связывало с цивилизацией: документы, телефон... А ещё пару зажигалок, спички, чай, соль, перемешанную с молотым чёрным перцем. Когда-то давно, в юности, с помощью этой чудо-смеси ей удалось защититься от пьяного хама! С тех пор это средство самообороны всегда было при ней, даже когда они ездили отдыхать вместе с Токаревым… Пара рыболовных крючков с леской завершали этот перечень драгоценностей, её страховочный набор.
Она, абсолютный дилетант в вопросах таёжной жизни, ещё блаженно не знала, что новенькие кроссовки, такие мощные и прочные на вид, выйдут из строя через пару с небольшим месяцев блуждания по речным перекатам и таёжным урочищам, что её лодочка перевернётся на одном из виражей сумасшедшей реки и рюкзак со всем добром, продуктами и одеждой уплывёт от неё в неизвестном направлении.
Этот рюкзак потом прибьёт к завалам из топляка и прочего валежника, его найдут охотники и по оставленным в нём приметам узнают, кто является владелицей рюкзака. И нисколько не сомневаясь, решат, что она погибла – тайга не прощает ошибок, тем более дилетантам…
Но Лёку тайга пощадит.
9
В какой-то из дней Тонькин телефон отозвался:
– Токарев, ты, что ли?
Голос Тоньки был лишён искры и крепости – она проходила предпоследний курс лечения. Надежды были, но были и сомнения. Врачи подолгу на непонятном ей языке курлыкали, обложившись снимками её брюшной полости. Потом дружно улыбались ей, повторяя «всё будет оˊкей!». Ещё бы не «оˊкей», язви вас… За это ваше «оˊкей» такой ценой заплачено…
Звонку Токарева она не удивилась – более того, она его ждала. И предыдущий его, непринятый, видела, да перезванивать не стала – и дорого, и в тот момент было совсем не до звонков.
– Тоня, как дела? Как сыновья? Ты где сейчас?
Её ответ добавил изумления в его палитру восприятия жизни на текущий момент:
– Спасибо, сыновья в норме. Надеюсь. А я в Израиле. Рак лечу, Токарев. Представляешь, какую фигню подцепила…
Похоже, Тонька действительно пошла на поправку, если уже шутить начала. Зато её собеседник надолго замолчал.
– Тоня, как это всё грустно… Чем я могу тебе помочь?
– Да ты, Токарев, уже мне помог. Даже не представляешь, как…
Опять на том конце провода повисла пауза.
– Я не совсем понял, Тоня, плохо слышно.
– Да хорошо слышно, Токарев! Я говорю: спасибо, что помог! Врачи уверяют, есть положительная динамика. Что метастазов нет. Что скоро и домой можно. Токарев, а ты был в Израиле? Меня дважды возили в другой корпус госпиталя, так тут такая красота! Но мне на солнце нельзя, я постоянно то под зонтиком, то на теневой стороне…
Тонька понимала, что это от боязни объяснения с ним она так бестолково многословна.
– Тоня, – прервалось-таки молчание на том конце провода, – что произошло, пока меня не было в Москве? Ты ведь приезжала?
Теперь наступила её очередь молчать.
– Что произошло? – переспросила она, помешкав. – Ты имеешь в виду квартиру?
– И её тоже.
Теперь между ними шла уже равная борьба по игре в молчанку.
– Знаешь, Токарев, ты будешь меня ненавидеть, но ваша квартира ушла на моё лечение…
– Та-а-а-а-к. Кое-что я, похоже, начинаю понимать. Лёка хотела отдать тебе деньги, вырученные за дачу, но их к тому времени прибрал к рукам Григорий. Так?
– Считай что так.
– И ты со спокойной душой приняла от Лёки эту жертву?
– Почти. С таким же спокойствием, с каким ты поехал «на защиту…» – парировала Тонька. – Не обгорел там, защищаясь?
– Не волнуйся, не обгорел. – На том конце провода были готовы к такому вопросу. – А если бы и обгорел, то на свои.
– Злой ты, Токарев. Зачем звонишь?
– Она ещё и издевается! – Первыми нервы сдали у него. – Где моя жена?! – потеряв самообладание, буквально взревел он.
– А это ты, дружок, спроси у ясеня. Ну, или у тополя. Сам-то хоть знаешь, кто твоя любимая? – Чуть помолчав, трубка добавила: – Знаешь, Токарев, ты мне надоел. К тому же, у нас сейчас полдник: клубника, киви… Ступай себе с миром. – Какое-то время они молчали синхронно. Затем Тонька продолжила без всякого перехода: – Единственное, что я смогу сделать в благодарность тебе, и Лёке, и Гришке, так это молиться за вас. Погасить стоимость этого лечения мне не хватит и трёх жизней. Так что прости, Токарев. Так карта выпала. Помнишь, в юности мы любили повторять: «Дают – бери, а бьют – беги»? Во всём виновата моя хорошая память, Токарев.
10
Входила в тайгу Лёка почти уверенно. Карта, компас, наручные часы – в наличии, осталось только научиться ими разумно пользоваться. В сторонах света она сориентировалась ещё там, у своего первого ночлега. Мох рос на деревьях правильно, с той стороны, с которой велел учебник по природоведению за четвёртый класс. Не решаясь сильно искушать судьбу, в глубь тайги Лёка не уходила – шла вниз по течению реки, только изредка углубляясь в чащу, исключительно повинуясь рельефу местности.
Воспользоваться своей лодочкой она не спешила, полагая, что времени и поводов для этого будет предостаточно. А если уж совсем честно, то Лёка, невзирая на то, что опция «страх» была отключена, робела в одиночку спускаться на воду – тогда, в юности, они сплавлялись гурьбой в семь человек, к тому же по менее своенравной реке.
Судя по карте, километров через восемьдесят на её пути будет селение. Это обстоятельство действовало успокаивающе: человек – животное стадное. В горячке до конца осознать масштаб произошедшего она ещё не могла…
Первый пеший день её путешествия в никуда окончился гудением ног и яростными атаками мошки. Если с обстоятельством номер один Лёка как-то поладила, то номер два начало представлять реальную угрозу: припасённые средства от этой напасти не защищали. Мошка пробиралась к самым, казалось бы, закрытым участкам тела, разъедала кожу до крови. Костёр был единственным спасением от полчищ этих кровососов: августовская тайга ими просто кишела. И тогда самое разумное решение «идти водой» проголосовало само за себя безоговорочно.
Но утром, выбравшись из палатки, она увидала такую красоту, такой простор и великолепие, что желание пройти пешком и этот день, вбирая в себя царскую роскошь, безграничную щедрость природы, созрело и закрепилось моментально.
Солнце, уцепившись за белоснежные вершины отрога, без особых усилий выбиралось в созревающий день, заливая розоватыми отсветами округу. От переполнившего её душу восторга Лёка закружилась, раскинув руки, устремив в сонные облака свой крик, ликующий и в то же время детский, нелепый. Ей хотелось смеяться, и она смеялась от души, плещась в прохладной прозрачнейшей воде. Её нагота дополнила картинку утра совершенно непринуждённо. И так жаль, что кроме тайги, народившегося солнца и реки ни один художник не видел этой натуры!
Вместо задуманного одного пешего перехода Лёка позволила себе целую неделю. Вернее, позволила мошка, чудесным образом отставшая на полпути. Все эти дни беглянка шла по верху отрога, порой взбираясь на самую высоту, любуясь открывающимися картинами, достойными кисти лучших живописцев. Редколесье, наполненное в основном кедрачами, тянулось вдоль реки, которая прекрасно просматривалась сквозь деревья. Одинокую путницу даже стало радовать то обстоятельство, что за всё время пешего похода она не заметила на реке ни одной лодки или плота.
Погода блистала: было и не холодно, и не ветрено, и не жарко. Было славно – и телу и душе. Она срывала какие-то цветы, веточки, бережно укладывая их между страницами записной книжки в надежде потом расшифровать, что за красоту она встретила в этом благодатном крае. Точнее, на этом отрезке её пути. Потому что потом река резко поменяет и направление, и наряд, и настроение. А пока Лёка шла по песчаным откосам, по редколесью, и палитра зелёного цвета изобиловала нежной пастелью.
Вечерело красиво и величественно: солнце, прячась за перевал, сначала кидало на деревья золотые одежды; те же, кому золото не подошло, одевались в багряные тона, выгодно контрастируя с зелёными макушками. Чуть голубеющие небеса венчали эту примерку великого модельера. Присоединяясь к восхищению зрелищем, ночь щедро одаривала засыпающую тайгу серебром.
Лёка сидела у небольшого костерка в тихой задумчивости. Рядом на своём наречии негромко лопотала река. Где-то в глубине леса ухал филин. Скрипы, шорохи, вздохи ночного леса не пугали её – наоборот, она чувствовала прилив сил и энергии. Всё произошедшее за последний месяц казалось ей сном, тяжёлым и далёким. Лёка забыла, что она – мать и жена, а ещё – сотрудник солидной редакции, хоть и бывший. Теперь Лёка ощущала себя крупицей мироздания, без имени-отчества, без гнетущих воспоминаний и всевозможных обязательств, кои присущи единице социума. Она растворилась в новом для себя воздухе, распалась на молекулы и легко могла представить себя частью той сопки, или речного переката, или этого, напоённого августовскими шальными травами ветерка. Бархатная самобранка ночного неба уже вторую неделю с немыслимой щедростью угощала её чудесами.
В тот день Лёка впервые ощутила, как снова заработала теменная чакра. Она, сама того не ведая, пришла в Место Силы.
11
Костерок мирно потрескивал, в котелке булькала уха – Лёка без труда поймала на леску парочку хариусов. В чём в чём, а в рыбе толк она знала.
Лет с восьми деревенские мальчишки стали брать её с собой на рыбалку. Чем уж она этому воинствующему племени забияк и драчунов угодила, Лёка не знала и не спрашивала никогда. Просто радовалась, когда её звали с собой – среди деревенской босоты пробежал слушок, что эта конопатая курносая девчонка с льняными волосами приносит удачу рыбакам. Лёка никого не разубеждала и только молча ликовала, когда тот или иной удачливый рыбак стремительно вытаскивал из местной речушку то гольца, то окунька. Главный принцип на рыбалке, и это знает каждый рыбак – молчание, тишина: «Рыбу распугаешь!..»
Молчать Лёка умела. На одной из рыбалок в её, Лёкином, присутствии заводила и бузотёр Вовка вытащил щурёнка. Событие для окрестной детворы было неординарным – даже взрослые мужики давно щук в этой речке не ловили: щука, поговаривали, ушла из этих мест. В тот день пацаны подарили Лёке первую в её жизни удочку, выструганную из ветки ракиты и заботливо обмотанную до половины чёрной изолентой. За время своей молчаливой практики она научилась нехитрому рыбацкому ремеслу: где копать червя, «чтоб – пожирней», как закинуть леску и не порвать её, из чего лучше делать грузило и поплавок («ясное дело – из металлической гайки и пробки от шампанского!»), как перед закидкой надо постукать камушком по крючку, поплевав на него предварительно, как наживить червя, как подкормить рыбу макухой…
В то лето тётка не могла нарадоваться на племянницу: в доме завелась рыба, не крупная, не очень много, но на уху или жарёху хватало. Мать Лёки часто и тяжело болела, поэтому и жила девочка у тётки – долго, порой месяцами. Первые годы гощения у тётки, без матери, Лёка плакала, просилась к маме, тётка её уговаривала, как могла, гладила по голове, обнимала, тайком от племянницы смахивая слёзы, – недуг сестры отступать не хотел.
Лёка уходила на первую поклёвку по молочному туману: сон слетал с неё быстро, приходил азарт, ей неизменно везло. Нередко, отправляясь на одно из своих излюбленных мест, она будто бы различала сквозь утренний туман небольшие тени, силуэты, крадущиеся за ней вдоль заборов и плетней. Может, это её сопровождали пацаны – в надежде на свою удачу вблизи фартовой девчонки, а может, ей это только мерещилось.
Сдобрив варево щепоткой специй, Лёка зачерпнула ложкой из котелка. «Сила!» – как сказал бы её деревенский друг по рыбалке Вовка. Воспоминания светло и тихо кружили в Лёкиной голове…
Нередко она с ребятнёй уходила в ночное: предварительно усыпив бдительность тётки своим сонным дыханием, тихонько выпархивала из невысокого окна и догоняла основную ватагу за выгоном, безошибочно находя их по смеху, по сочным звукам отвешиваемых «лещей» или благодаря повизгиванию Черчилля – беспородной собачонки, верного друга всех детей сельца. В ночное шли уже с уловом, каждый рыбак нёс по хвостику-парочке ошкеренной рыбы. Разумеется, с головой – основной-то навар в ухе от голов! Лёка тоже вносила свою лепту, часто двойную, под одобрительные возгласы пацанвы – её уважали.
Подкормив основательно костёр, варили уху, и вскоре Вовка, пробуя булькающее варево, произносил: «Сила!» И это служило сигналом для остальных: уха поспела!
Лёка не спеша отужинала, затем неожиданно для себя произнесла в сторону темнеющей реки: «Спасибо». Остаток ужина наутро автоматом становился завтраком: она не жадничала, лишней рыбы не наловила – никакой потравы, значит, природе не нанесла. Отчего-то такие мысли в голове её поселились, и она не прогоняла их.
В астрономии Лёка никогда не была сильна, о чём сейчас, сидя под серебряной россыпью звёзд, крепко жалела. В какой-то момент, когда она созерцала неведомые ей созвездия, и заявил о себе этот энергетический канал: от макушки – нет, чуть ближе к задней стенке черепа! – через шейный отдел вниз по позвоночнику побежало тепло, покалывая и чуть вибрируя. Ни с чем другим спутать ощущения от пришедшей в движение энергии чакры она не могла. Так же, как не могла словами объяснить, что же это было такое тогда, в детстве. Просто в какой-то момент – ей тогда было десять лет, – на уроке, бог весть каком, она впервые почувствовала это «что-то», возникшее на макушке. «Как будто шапочку живую на затылок надели, – говорила она тётке. – Какое-то бегающее по позвоночнику ощущение: вверх-вниз, вверх-вниз, и я могу этим потоком управлять, вызывать его, только немного дух захватывает, и сковывает несильно…» «Ах, не придумывай, дитя, сходи-ка лучше по воду!» – ответила тогда тётка. А больше и рассказывать об этом было некому. Ну, не пацанам же, рыбакам, – засмеяли бы!
Энергия мощным потоком пошла от затылка по позвоночнику. Лёку даже стало немного корёжить и выгибать, в её голове промелькнула мысль: «Как будто в розетку включили…» Она сидела неестественно прямо, уставясь в одну точку, лопатки непроизвольно, с силой стремились друг другу навстречу – это состояние можно было назвать судорогой. Дойдя до поясницы, энергетический столб, напоминающий ей ртутный, поднимался вверх, к затылку. Спину свело: такое ощущение бывает, когда падаешь с высоты – только замирало у неё сейчас не в груди, а на спине. И если раньше она могла управлять этим ощущением – к слову, в последние годы сходившем совсем на нет, – то теперь управляли ею. «Подпитка», энергичная – пожалуй, даже агрессивная! – продолжалась около получаса. Она закончилась внезапно. Лёке показалось, что её уронили, как сноп. Каждый нерв в её теле дрожал и вибрировал, но дыхание было ровным, только сердце постукивало чаще, но вовсе не тревожно.
Её энергетические каналы чистили – это ей казалось бесспорным. Вопросом, кто этот «врач», она не задавалась.
12
Вобрав в себя всю прелесть пешего путешествия, Лёка наконец решилась идти водой. Река на этом отрезке пути оказалась спокойной и покладистой. Лёка даже не особо пускала в ход вёсла – течение несильно несло её посередине потока. Было совсем не холодно. Она слегка расстегнула гидрокостюм, добирая сентябрьское тепло.
Солнце расстаралось на славу. Отражённое от воды, оно захватило Лёку в свои объятия, расцеловало лицо так, что ей пришлось залепить нос листиком, сорванным с захваченного с собой букета берёзовых веток. Иногда прямо из-под весла выпрыгивала рыба и с мягким шлепком вновь погружалась в воду, успев закусить комаром или мошкой.
«Хариусы резвятся», – с улыбкой подумала Лёка.
Ей нестерпимо захотелось закинуть леску, но благоразумие одержало верх: река – не римская агора, и она – не Гай Юлий, чтобы несколько дел делать разом. Река хоть и не взбрыкивала, но бдительность терять нельзя – глухие места бежали вслед за маленькой лодочкой.
Лёка развернула карту, убедилась, что к вечеру на пути будет населённый пункт. Людей она не видела уже почти месяц.
Она чуть не проскочила эту деревушку: надевая штормовку, поздно увидела строения и поспешно начала грести к берегу. Испугаться, что не сможет пристать, она не успела – до её слуха долетел крик: «Цепляйся!» И прямо в лодку упала потемневшая от времени витая верёвка. Отпустив вёсла, Лёка схватила верёвку, стала наматывать её на локоть. Лодочку сильным рывком кто-то вытянул на берег.
– Нешто одна плывёшь, девка? – Перед ней стоял крепкого сложения пожилой бородатый мужчина в брезентовом плаще с капюшоном, подкатанных броднях. – Ты, видать, отчаянная, а? – Мужчина был явно озадачен. – Али отстала от своих?
Лёка, сделав пару шагов, охнула и села на землю – ноги затекли.
– Спасибо вам, добрый человек. Без вашей помощи я и не знаю, где сегодня заночевала бы.
– Да знамо где! – набивая трубку табаком, ответил тот. – В царстве Нептуна кормила бы рыб. – Он пару раз пыхнул трубкой. Трубка раскурилась, до Лёки долетел запах крепкого самосада. – Тута и днесь плыть не шибко безопасно, а ты в ночь нацелилась. – Мужчина, зажав зубами трубку, помог ей разобраться с лодкой, затем спросил: – Ночевать где думаешь?
Лёка ответила просто:
– Палатка у меня есть…
Мужчина не дал ей договорить:
– Ага, у ей палатка, а у нас пьяные пастухи сегодня весь день по деревне шастают, собак да кур пугают. Приехали с пастбишш, водку пьют, ищут приключений. Твоя палатка их шибко раззадорит – вон, один стоит уже, бельмы сюды пялит. Тьфу, анафемы! – Мужчина смачно в сердцах сплюнул. – Ты вот что, девка… Пошли к нам в избу: моя бабка сегодня шанег напекла, с картошкой. Шаньги у ей знатные получаются! Банька топится, по рюмашке анисовой настоечки маханём. Любишь анисовую настоечку-от? Да и нам с бабкой всё весельше, побалакаем с тобой о том о сём.
Лёка улыбнулась:
– За ваше здоровье с радостью выпью.
– Ну и ладушки, – заключил мужчина, подняв её рюкзак. – Ого, тяжёленький! Сама-то откель будешь?
– Из Москвы… – Фразу она не закончила, не зная, как обратиться к мужчине.
Он сам будто прочёл её мысли:
– А ты зови меня «дед Маркел» – меня здесь все так кличут.
– Договорились, дед Маркел, – отвечала Лёка весело. – Очень рада с вами познакомиться.
– Ну, рада, и хорошо. – Пойдя метров триста, они вошли в одну из изб, не тесно стоящих на взгорке. – Принимай, бабка, гостью! Вишь, каку русалку тебе сегодня выловил! Хошь, уху вари, хошь, шаньгами угощай.
Им навстречу вышла невысокая кругленькая женщина лет шестидесяти, светленькая, в белом платочке. Вытирая руки о передник, ответила:
– Хорошим людям завсегда рады. Милости просим!
Хозяйка оказалась женщиной доброй и немногословной. Звали её Мария Дмитриевна, для Лёки просто – «бабушка Мария». Они с дедом были под стать друг другу – оба кругленькие, приземистые, открытые.
– Так пошто однова в наших краях гуляешь? – спросил Лёку дед Маркел, когда они утолили первый голод разносолами бабушки Марии, пропустив по рюмочке душистой анисовки. – Тута и целым табором небезопасно итить, особо по реке. Она-ить, река-то, своенравна – это сегодня тебя голубила в скорлупке твоей ореховой. – Дед крякнул, мотнув лохматой головой. – Это ж надо – девка, а в таку канитель ввязалась! Летошним годом на реке пропадали туристы, ездили потом энти, спасатели, тут на моторках, сети бросали. Да разве кто будет в такой реке сидеть и ждать, когда его сетями вытянут… – Дед сокрушённо помотал головой. – Можа, не поплывёшь больше никуда? У нас автобус в райцентр ходит, на поезде и уехала бы в свою Москву. – Дед говорил уже серьёзно, без тени улыбки. – Это сегодня река тиха-тиха, а завтра дожжи как зарядят, все ручьи переполнятся и ну со всей дури течь с гор, в енту саму речку. И она тогда ух и дурная деется! Я по молодости сунулся пару раз порыбалить, когда у реки бешенство началось… – Дед налил ещё всем по рюмке, выпил, прожевал кусок шаньги. – Всё, зарок дал себе: как вспучится – ни ногой на берег. Лучше чё по дому поработаю.
– Ага, просто уработывается тогда… – вставила слово бабушка Мария. – Рука устаёт анисовку ко рту подносить… – с улыбкой подначила мужа.
– Не без этого, – степенно ответствовал дед Маркел. – А как мне по-трезвому перенесть это всё? Рыбу не ловлю, на рынок не увожу, доходу не имею. А курям питание нать? Нать. Опять же, запчасти к моторке нать? Нать. Галантереи тебе всякой, лампочек и керосину нать? Нать. Вот и впадаю я в ту меланхоль, а анисовка – первейшее лекарство от неё, – ловко вывернулся дед. – А ты, бабка, нашей русалке лучше собери чего для бани. Поди, пар весь ушёл, пока мы тут разговоры разговаривали.
Лёка долго боролась в тот вечер с наплывающей сладкой дрёмой. После сытной еды, от которой уже успела отвыкнуть, после бани да с веничком в сон так и клонило. Но слова, сказанные дедом Маркелом, уснуть не давали: может, и правда – уехать?.. Она ведь немало прошла за этот месяц…
«То есть струсить и сойти с дистанции? – вступал в полемику с голосом благоразумия тенорок бесстрашия. – Хороша хозяйка слова…И куда же ты вернёшься, любезная, на поезде-то своём? На Казанский вокзал? А что потом?»
На этот вопрос ответ она нашла только один.
Попрощались они сердечно. Лёка троекратно, по-русски расцеловалась и с бабушкой Марией, и с дедом Маркелом.
– Может, всё же передумаешь? – Дед Маркел стоял на берегу и сокрушённо смотрел на неё. – Не положено бабе в одиночку шастать по рекам. Накось, возьми: бабка моя насбирала тебе. – Он передал ей туесок душистых ранеток – маленьких сибирских яблочек. – Спонравилась ты нам с бабкой, жила бы у нас и жила… Эх, девка!..
Оттолкнув лодочку от берега, дед Маркел долго стоял, глядя из-под руки вслед уплывающей «скорлупке».
13
Дни стояли прозрачные, звонкие, с лёгкой поволокой царящего тепла. Когда тело начинало ныть от неподвижности, Лёка выгребала к отмели, шла берегом. Природа не переставала озвучивать её поход в неизвестность ни на минуту: тайга скрипела, постукивала, тинькала, исходила трелями неведомых ей птиц – и только дробь дятла да заунывные позывные кукушки были знакомы уху горожанки. Цивилизация иногда врывалась в это царство буреломов и невнятного бормотания реки брошенной бутылкой или пластиковым пакетом, намертво пришвартовавшимся к прибрежному кустарнику и гордо реющим на ветру.
«Здесь, у надежды на краю, мне мягко стелют... Метели создают уют.... Поют метели...» Лёка не сразу сообразила, что в такт своим шагам она наборматывает стихи. Осознав это, остановилась, торопливо, пока мысль не сбежала, записала пришедшие строчки. «На хрупкий в окнах огонёк незваны, вроде... Напропалую, без дорог, ветра приходят…» Перечитала, пытаясь понять, чем они были навеяны: последний раз настоящую метель она видела в деревне у тётки, лет пятнадцать назад. А в Москве метелям уже второе десятилетие явно не климатило: даже на Новый год редко-редко ложился снег, настоящий, пушистый – чего уж о метелях говорить! Памятуя о том, как порой стихи «выстреливают», задумчиво тряхнула головой.
На этот привал Лёка не стала подниматься повыше от реки. Выйдя на небольшую галечную отмель, скинула рюкзак, мысленно оценила пейзаж на «отлично». Захватывая пригоршней воду, жадно напилась. Вода была искристая, сладкая, от её прохлады заломило зубы.
Сухих веток и щепы на ровном пятачке было предостаточно, и небольшой костерок она собрала за пару минут. В рюкзаке оставалось ещё довольно припасов. Туесок, в котором бабушка Мария передала ей ранетки, был полон крупной душистой малины, росшей в изобилии по обеим сторонам реки. Малиной Лёка и сама заправилась под завязку, и с собой набрала.
Костерок сухо потрескивал. Разжигать его она уже научилась с одной спички. Просоленная пóтом штормовка, помахивая рукавами, повисла на ветке молодой берёзы. Ноги, освобождённые от кроссовок, только сейчас поведали о своей усталости. Лёка сидела на прибившемся к берегу бревне вполоборота к лесу. Ей не было одиноко или тоскливо. Она хорошо понимала, что в прежнюю жизнь дороги нет, что её самой, прежней, – нет. К ней вернулась пошатнувшаяся было вера – и в себя, и в то, что она делает.
Нанизав на сухую ветку консервированную сосиску, подставила её под лёгкие лепестки почти бесцветного днём пламени. Где-то слева, в зарослях ивняка, послышался шум: треск валежника под ногами далеко не лёгкого существа. Вскоре показался и сам источник звуков: отфыркиваясь и мотая головой, на отмель вышел… медведь. Лёка отметила его появление так же спокойно, как и кружение птиц над гладью реки, с невероятной лёгкостью таскавших рыб себе на обед; так же, как и степенное барражирование шмелей от медоноса к медоносу, крупных, кажущихся плюшевыми. Спокойно, потому что ноги вмиг ей отказали – не убежать.
Медведь вышел к воде, лакнул несколько раз и повернул морду в её сторону. Она, отстранив ветку с нанизанной сосиской от огня, тоже смотрела на него. Рука машинально потянулась в нагрудный рюкзачок, нащупала предмет, ещё как-то связывающий её с цивилизацией – смартфон, – включила запись видеокамеры, поставила светлый прямоугольничек на возвышении у корневища бревна, совсем недавно ещё бывшего сосной.
«Если это конец, то пусть финальная точка моего существования будет навек поставлена в этой съёмке: кто-то да наткнётся на мой импровизированный бивак, кто-то да найдёт чудо техники, хранящее запись последних минут моей жизни…» – такие примерно мысли пронеслись в её голове.
Солнце успело спуститься за середину перевала, тени обозначились внезапно и резко. Медведь не спеша подошёл к поваленному бревну, звучно повёл носом. Лёка направила в его сторону ветку с нанизанной сосиской.
– Ужинать будешь? – спросила неожиданно для себя спокойно и буднично, будто приятеля.
Медведь секунду помедлил и вдруг, протянув лапу, сковырнул сосиску, которую тут же отправил в пасть. Чавкнув пару раз, опять уставился на неё глазами-бусинками. «Непуганый и сытый», – спасительным эхом пронеслось в её голове. За то время, что медведь дегустировал продукт, она успела нанизать на ветку ещё одну сосиску, которую также предложила хозяину и которую постигла та же участь, что и предыдущую. Банка опустела быстро. Медведь, до того сидевший почти как человек, опять встал на четыре лапы, потянул носом воздух и даже сделал пару шагов в сторону от костерка.
– Да ты сластёна! – не ожидая от себя такой панибратской реакции, сказала Лёка, поняв, чтó так заинтересовало медведя: почти у воды стоял туесок с малиной.
Подойдя к нему, мишка издал звук, который она вполне могла бы оценить как радостное рычание, сунулся мордой с одной стороны, вобрал в себя порцию благоухающего лакомства, смачно зачавкал, порыкивая. Потом так же объел туесок с другой стороны. В сообразительности ему отказать было нельзя – приподняв туесок лапами, вытряхнул остатки себе в пасть, смахнув языком и те ягоды, что упали на галечник.
Лёка зачарованно наблюдала за этой сценой. Позже она, вспоминая произошедшее, уверяла сама себя, что будто бы даже улыбалась в тот миг… Медведь, отбросив туесок, направился прямо к ней. Она не закрыла глаза, только наклонила ниже голову. Приблизившись, косолапый с силой понюхал воздух, а затем... лизнул её склонённую голову, где-то в области виска, несильно толкнув носом.
Нет, похоже, что чувства и эмоции внутри всё-таки остались. После того, как хозяин тайги неторопливо удалился в свои владения, она, потрясённая, запела. Не словами, а мелодией, взявшейся из ниоткуда, пришедшей непонятно с какой стороны окружавшей её тайги, мелодией трепетно-тревожной, терпкой, мелодией её добровольного одиночества, её дороги. Электронная игрушка честно записала всё, от «поцелуя» медведя до последней ноты этой удивительной композиции, прослушивая которую потом снова и снова, она не верила, что эти звуки издавало её горло, а эти ноты ранее никем в таком порядке расставлены не были. Созданную в столь невероятных условиях таёжную песню она назвала «Медвежья мелодия».
Потом, когда таких мелодий, странных, куда-то зовущих, тревожащих самые потаённые уголки души, у неё набралось достаточно, очередная «случайность» помогла их обработать и записать. И что совсем уж невероятно – эту музыку, от местных прознав про её невероятное путешествие, попросил заезжий француз-документалист, снимающий фильм о дремучей русской природе и такой же дремучей, непредсказуемой русской душе. Своё согласие Лёка дала.
14
– Это ты её спровоцировала! – орал в трубку потерявший самообладание Токарев. – Зачем?.. Ты зачем приехала? Ну вот зачем?.. Тебе что, мало было поговорить с ней по телефону? Тебе захотелось ей душу вынуть, да?! На предмет жалости продавить?! Она тебе что, Господь Бог? Или у неё хранилось золото партии, что можно было вот так, без всяких яких, свалиться ей на голову и манипулировать её психикой?
Токарев задыхался и от ярости, и от бессилия, мечась по своему кабинету: в Горно-Алтайск он не полетел – после двухнедельного отпуска его никто бы не понял. О том, что произошло с его семьёй, на работе пока не знали. Но что-то уже просочилось, какие-то крохи информации: сослуживцы посматривали на него с любопытством, однако с расспросами пока никто не лез – босс всё-таки.
Сжав пятернёй лицо, не отнимая трубки от уха, он быстрыми шагами мерил свой кабинет.
– Если бы ты не приехала, всё окончилось бы сбором средств на твоё лечение, которое Лёка обязательно бы организовала, – придушенным шёпотом доказывал он трубке. – Она никогда бы не дошла до такой стадии безумия – продать квартиру и улететь в неизвестность… в тайгу. Зачем ты приехала, ну зачем… – Это был уже не вопрос – это было почти заклинание.
Донимал Токарев Тоньку от безысходности и отчаяния. А ещё оттого, что больше-то и не с кем было поговорить на эту страшную для него тему. Тонька уже вернулась к своим ребятишкам, обследования показали, что она здорова. Для Токарева Тонька была неким гарантом того, что он не сошёл с ума, что этот сюжет действительно родился в его судьбе и продолжает развиваться по каким-то диким канонам, ему неподвластным. С работы Лёки звонили, спрашивали, когда она вернётся из отпуска. Оказалось, она оставила заявление на очередной отпуск, а если к сроку не вернётся, то и на отпуск без содержания, на шесть месяцев, как положено по законодательству. Значит, Лёка рубила концы осторожно. Значит, сомневалась…
На том конце провода молчали. По прошествии секунд тридцати трубка ожила:
– Токарев, блядь, а ты сам-то ничем её, случаем, не спровоцировал? Ты никак, случаем, не потревожил её психику? Ты ведь как никто другой должен знать слабые стороны своей жены. Заметь, Токарев: не моей, а твоей жены! – Трубка говорила тихо, раздельно и мстительно. – Да, я приехала. Да, я металась. Да, мне было страшно, Токарев, очень страшно: у меня двое пацанов несовершеннолетних! И у них никого – слышишь, Токарев?! – никого кроме меня нет. Да, я самка, я мать, Токарев. Это инстинкт заорал во мне во всю дурь. Инстинкт самки, боящейся за своих детёнышей. Кроме Лёки никто меня бы не понял. И не помог бы, Токарев. И средства собирали бы год, да и то вряд ли бы собрали…
Я ведь ехала не к тебе, а к ней. Ты, Токарев, мне бы точно не помог. И я рада – слышишь? – я рада, что тебя не оказалось в Москве, что ты с… Не важно, с кем и где ты был, Токарев. Но тебе должно быть важно, почему твоя жена сбежала от тебя в лес. – Опять секунд тридцать трубка молчала. Он уже не метался, он сидел в своём кресле, всё так же спрятав лицо в пятерню. – Да, я боюсь думать о том, где сейчас Лёка и что с ней, – совсем тихо продолжила Тонька. – Да, у меня всё переворачивается в душе, стоит мне только подумать о том, что её, возможно, больше…
Трубка не договорила, всхлипнула и дала отбой.
15
Пошли обложные дожди. Резко похолодало. Как-то сразу, без перехода, утром следующего дня от солнечной погоды остались только воспоминания, но счастливые и добрые. Пока это состояние не покинуло её вовсе, Лёка решилась быстрее стать на воду.
На гидрокостюм сверху надела комбинезон, свитер, накинула штормовку, приладила спасжилет. Несмотря на свою подтянутую фигуру, ещё больше сделавшуюся миниатюрной на вольных харчах, выглядела довольно нелепо. «Сплавщица…» – усмехнулась своей экипировке. Всю эту конструкцию довершила дождевиком.
Слева в груди как-то враз заныло, отдалось под лопаткой…
Она нахмурилась, сделала несколько разминочных движений. Ноющая боль, не очень явная, не отступила, подалась в плечо, вернулась в левую часть груди.
Обманув отсыревшие ветки, костёр развела, положив под щепки таблетку сухого спирта. Позавтракала по-царски: кофе, галеты, консервированная ветчина. Собрала палатку, уже почти профессионально упаковала её – опыт потихоньку прибывал.
Несколько минут просидела в задумчивости, накачивая лодку, мысленно проводя ревизию содержимого рюкзака. В нагрудный непромокаемый рюкзачок – про одну корзину и яйца помнила – переложила ещё одну зажигалку, пластырь, пакетик марганцовки, пару таблеток сухого спирта, кинула чай, баночку мармелада, галеты. И почти нечаянно натолкнулась рукой на прохладный металл: отливающий вороновым крылом травмат. Достала его, взвесила на руке и тоже переложила в рюкзачок, присовокупив к оружию пачку патронов. Перед тем как столкнуть лодку на воду, подумав, извлекла из рюкзака пару тёплых носков и положила их туда же, в непромокаемый мешок.
Даже если бы Лёка и прислушалась к тихому голосу своей интуиции, ноющей, всё нараставшей боли в левой части груди, другого выхода у неё не было – только река. Ей вдруг остро захотелось встретить людей. Пусть мельком, пусть идущих вдали, но чтобы – людей. «Вот же что плохая погода делает с настроением!» – тряхнув головой, подумала.
В этом месте река была неширокая, довольно спокойная, карта на опасные пороги не указывала – порожистые места Лёка обходила по берегу, – и оснований для тревоги она не видела. Другое дело, что в солнечную погоду было бы веселее плыть.
Она не могла знать, что обильные дожди в предгорьях основательно подняли уровень воды в горных ручьях, которые моментально из лопочущих тихонь превратились в свирепые потоки. И несколько ещё неделю назад таких спокойных ручьёв рвутся, яростно преодолевая преграды на своём пути, к слиянию с той рекой, по которой она сейчас безмятежно плыла.
Дед Маркел, стоя у вспученной реки, до которой эти ручьи уже успели добежать, курил трубку за трубкой.
16
Дождь наигрывал на её дождевике нехитрую мелодию, то барабаня дробно, то переходя на одиночные удары. Дождевиком она прикрыла и заднюю часть лодки – так, что вода стекала с него, как с шатра, не причиняя вреда её судёнышку. До ближайшего населённого пункта Лёка предполагала добраться часов за пять.
Она уже не смотрела с восторгом на проплывающие мимо красоты. Глаз по привычке ещё фиксировал особо привлекательные пейзажи, но мозг готовил какую-то замысловатую стенограмму известного лишь подкорке содержания. Правда, одно слово она всё же выудила у этого криптографа: «тревога».
Во рту сделалось сухо и горько. Она крепче вцепилась в вёсла, мысленно пытаясь опередить, что может поджидать её за тем или этим поворотом. Ещё не видя опасности, не слыша гула переполнившихся ручьёв, несущихся с двух сторон ей наперерез, она ослабила на шее дождевик, до самого горла застегнула штормовку, не завязав, однако, на шнурки капюшон. И уже секунд за сорок до встречи с потоком, присутствие которого она начала различать по гулу, идущему откуда-то справа, вспомнила про шлем и успела защитить голову.
…Лодка сначала накренилась, потом подпрыгнула на шипящем буруне, плюхнулась плашмя и закружилась в водовороте. Волна накатила сразу с трёх сторон, в диком порыве злобы ударив в борта. Лёку отшвырнуло далеко от лодки, которая тут же скрылась в кипящей пене. Освобождённый повелением реки от дальнейшего несения службы рюкзак моментально зажил самостоятельной жизнью, рванувшись от хозяйки в ревущий бурун. Лёка хватала ртом воздух в те краткие секунды, что ей удавалось появиться над поверхностью, снова уходила под воду, стараясь удержать дыхание и не наглотаться ледяных струй. Её кружило, подбрасывало и снова швыряло в глубину. То, что камни постоянно норовили добить её, Лёка поймёт позже, уже после своего избавления из речного плена: тело сплошь будет покрыто синяками, а на шлеме окажется столько вмятин, что первоначальную свою форму он просто забудет…
Спас Лёку дождевик: в один из смертельных кульбитов её так подкинуло, что плотная плащовка зацепилась за сломанное дерево, не до конца вывороченное непогодой и лежавшее наполовину в реке, наполовину – на берегу. За те доли секунды, что поток упустил Лёку из-под своего контроля, она успела вцепиться в толстую ветку, на её, Лёкино, счастье принадлежавшую той части дерева, что находилась на берегу. Река, исправляя оплошность, хватанула за дождевик, сорвала его и унесла в свои владения.
Лёка ещё долго боролась с потоком. Мёртвой хваткой вцепившись в спасительную ветку, она сумела найти опору: на краткий миг ощутив дно, насколько позволили силы оттолкнулась от него, сумев всё же одну ногу закинуть на дерево.
Она сделала роскошное подношение этому гибельному месту: лодка, рюкзак с провизией, палатка, тёплая одежда, дождевик…
17
Спасшее её поваленное дерево в своей береговой части было сухое – лучину из него она настругала быстро. Рюкзачок не подвёл, спички не отсырели, костёр разгорелся не сразу, но жарко.
Стуча зубами – больше от перенесённого ужаса, чем от холода, – Лёка скинула мокрую одежду. Чудом уцелевшая экипировка, развешенная на ветру, размахивала рукавами и штанинами: штормовка, свитер, комбинезон… Пара тёплых носков, прозорливо переложенная из рюкзака, согрела её в прямом смысле. Создателям гидрокостюма в ту минуту её душа пела звучные дифирамбы.
Шлему, который её спас, зачем-то сказала вслух: «Будешь теперь котелком…» Ночевать Лёке в ту ночь привелось у благословенного дерева – без кипятка, без ужина, на разостланном спасжилете.
Утром река выглядела немного спокойней, но говор её был по-прежнему угрожающим. Лёка наудачу закинула леску, на крючке которой наживку заменил обыкновенный берёзовый лист, скатанный жгутиком: осень – лучшее время для ужения хариуса, в это время он охотно идёт на любую насадку. Какой-то шальной хариус почти сразу хватанул крючок. Подсекать Лёка умела. Тут же выпотрошив рыбу, для следующей закидки на крючок приладила плавник. Собратья хариуса, не чуя подвоха, один за другим взвивались на крючке. Припасённая в качестве средства самообороны смесь соли и перца автоматом переквалифицировалась в продукт питания.
Рыба, зажаренная на костре, была вкусна и ароматна. Пару хариусов, замотав в листья покрупнее, она положила в шлем. Найдя пологий спуск, Лёка с осторожностью напилась, так же осторожно наполнила фляжку водой.
Возможность идти вдоль русла реки оборвалась как-то внезапно – река врывалась в узкое ущелье, берега резко рванулись ввысь своими скалистыми боками. Ничего другого, как подняться и идти верхом, по тайге, Лёке не оставалось.
Главное – держаться реки, идти по течению вниз, туда, где люди… Она успокаивала себя как могла – увы, но лес оказался одной из форм замкнутого пространства.
Двигаться было легко, если не брать в расчёт ставшие почти отвесными берега. Они увели её от вида реки, оставив только возможность слышать шум воды. Этот шум теперь стал её компасом, её картой.
Черновая тайга, резко сменившая светлые кедрачи, играла другими оттенками зелёного: тёмными, почти угрожающими. Солнце, отработав небольшой выход, спряталось, предоставив сцену осенним облакам. В какой-то момент Лёка внутренне вздрогнула: оглядев окружающий её пейзаж, она захотела вернуться. Захотела настолько, что даже остановилась и, тяжело дыша, посмотрела в ту сторону, откуда поднялась в этот лес. Вернуться? И что: вплавь по сумасшедшей реке?!
Потом, в самом сердце тайги, когда отчаяние скрутит её в бараний рог, она как о великом счастье будет вспоминать этот отвергнутый ею вариант: по реке… Река вынесла бы, поневоле вынесла на простор! Обступавшая её тайга простора не давала. Лёка, почти задыхаясь, шла по бурелому, изо всех сил подбадривая себя. Другой дороги не было...
Момента, когда ей шум реки померещился не с той стороны, где река на самом деле текла, она не вспомнит. Леший, наверное, крутанул её – искренне надеясь, что сейчас глухая тайга расступится перед ней, сверкнув лентой бурливой реки, и она скажет своей таёжной жизни даже не «до свидания», а «прощай!», Лёка двинулась прочь от своего спасения. Она заходила всё глубже и глубже в самую глушь. И что уж самое нехорошее для неё, о чём она просто не могла знать: Лёка, сделав петлю, пошла в противоположном течению реки направлении – туда, где даже бывалые охотники уже много лет не ставили свои капканы…
18
Начало дождить, но несильно. Падающие капли пока ещё не могли пробиться сквозь мощный заслон вековых деревьев и долетали до земли нечастым душем. Ночь Лёка провела под раскидистой елью, найдя не тронутые влагой ветки. Развела костерок. «Вот и блокнот пригодился», – невесело усмехнувшись, подумала.
Вид огня немного успокоил. Хариусы составили её ужин. Рыбы хватило на два дня, но ела она не от голода, а от осознания: надо.
Глядя в затянутое сплошными тучами небо, она надеялась увидеть хоть одну звезду и попросить у этой звезды помощи… Она даже загадала: если хоть одна звезда мелькнёт на этом неприветливом небосклоне, то всё будет хорошо, она выберется из этой передряги и потом напишет такую книгу, ну, такую!..
Таёжная пленница даже улыбнулась, мысленно начав выстраивать сюжет. В небесной канцелярии, видимо, кто-то проснулся и включил свет: в плотной тёмной каше туч промелькнула звезда – всего на несколько секунд, но Лёка успела её заметить перед тем, как упасть в мягкие лапы сна.
Утро было не особенно добрым – серое, неприветливое. В этой части тайги звучание лесных обитателей было иным. Не трещали кедровки, не тинькали синички. Только дятел несколько раз озвучил непроходимые дебри своей дробью, будто ободряя странную гостью этих глухих мест. Лёка почти сразу поняла, что заблудилась, но ни под каким видом не хотела в этом признаваться.
Очередной день плутания прошёл в лихорадочном движении вперёд. Куда «вперёд», она не понимала. «Здесь, у надежды на краю, мне мягко стелют... Метели создают уют... Поют метели...» – эти строки из недописанного стиха буквально ввинчивались в мозг, доводили её, и без того перепуганную, до исступления. Так в Москве изводил её невроз: прицепится какое-нибудь слово или фраза – и сутками звучит в ушах, вволю наиздевается. Лёка уже не пыталась контролировать этот поток метрически выверенных строк – казалось, губы отдельно от неё казнят сознание постоянными повторами: «…метели создают уют... уют… уют…» От этого наваждения спасала только смертельная усталость.
Она просто заставляла своё тело подниматься с очередной ночёвки, заставляла ноги вспоминать ритм движения. Есть не хотелось совершенно – хотелось пить: жажда становилась невыносимой. В этой части тайги ягоды, знакомые ей, почти не встречались, но довольно часто она набредала на пятачки чёрных водянистых шариков. Упав на тёмно-зелёные колкие стебли, жадно вбирала капли влаги с игольчатых веточек. Пригоршню-другую ягод, собрав, бросала в шлем.
Прошло ещё несколько дней блуждания по тайге, ночёвок, на которых Лёка огня не разводила – не было сил. Два раза, достав пистолет, стреляла в воздух. Звук получался глухим – его сразу поглощали шумы тайги. Защищаться пока было особо не от кого: поверху сновали какие-то мелкие зверьки, ласка или куница, не доставляя Лёке беспокойства – наоборот, приободряя её своим присутствием. Несколько раз она спугнула зайца, да ещё кто-то весьма незначительного размера шмыгнул в заросли при её приближении. Крупный зверь милостиво шёл другими тропами.
Открывая глаза утром, Лёка, как робот, придавала почти бесчувственному телу вертикальное положение и шла. В какой-то миг ей показалось, что тайга редеет, отступает. Ей встретилась полянка, довольно приветливая, на которой дружной семьёй росли боровики. Лёка даже нашла в себе силы улыбнуться – мозг на автомате фиксировал красоту. Пересохшими губами она прикоснулась к сорванному грибу. Он пах домом, жизнью…
Сколько дней она плутала, Лёка уже не помнила. Наручные часы шли исправно, но она не понимала, день или вечер вокруг: небо хронически было завалено тучами, серая дымка неспешно становилась ночью, уже холодной – наступил октябрь. Отупение и дикая усталость всё реже сменялись отчаянием – на отчаяние сил уже не оставалось. Но она шла – через не могу, через жажду.
– Движение – жизнь, движение – жизнь… – ещё умудрялась выталкивать из себя слова, еле шевеля языком.
Утро следующего дня предстало перед ней одетым в белое: свершился первый снег. Она сидя спала под разлапистой елью, припав измученным телом к шероховатому стволу. «Как хорошо, что свитер успела надеть тогда, перед крушением лодки!» – мысль жила самостоятельно. «Как хорошо, что у штормовки есть капюшон…» – вторил инстинкт самосохранения. «Ноги надо держать в тепле», – жёстко констатировал разум: Лёкины кроссовки давно «просили каши».
Костёр долго не хотел разгораться. Половина блокнота помогла огню повеселеть. Лёка бросила несколько пригоршней снега в шлем, установила импровизированный котелок над огнём. «Котелок» хранил запах боровиков – ими Лёка питалась долго: неделю? две? Вскоре от нагревшегося пластика пошёл запах: пластик задымился, но снег успел растаять, и вода сделалась почти горячей. Она поднесла «котелок» к потрескавшимся губам, с жадностью потянула живительную жидкость.
Тело только сейчас стало сотрясаться от мелкой дрожи. До этого она почти не чувствовала холода. Тепло вернуло ей чувствительность к жизни.
И немедленно где-то в самых дремучих уголках Лёкиного подсознания шевельнулся монстр…
«Нет, только не это, не сейчас!»
Шлем выскользнул из рук, недопитая вода пролилась на снег.
Она вскочила на ноги, задышала часто, сердце моментально подступило к самому горлу и колотилось бешено и гулко. Она беспомощно и дико озиралась по сторонам, но ничего спасительного для себя не находила. Со всех сторон её обступали вековые ели, ветер гудел в их высоких вершинах. С неба, безучастно взирающего на её метания, падал редкий дождик вперемешку со снегом. Небу было всё равно.
– М-а-а-а-а-а-м-а-а-а-а!!! – закричала она внезапно для себя, внезапно для той части Лёки, которая там, глубоко внутри, ещё всеми силёнками держалась за крупицы разума. Монстр поднял голову и глянул изнутри, злорадно и торжествующе. – М-а-а-а-а-а-м-а-а-а-а!!!
Она кричала на пределе сил, вены на шее у неё вздулись синими жгутами, взгляд дико блуждал по окрестному пейзажу, наталкиваясь на безучастных свидетелей её безумия: покрытые снегом кусты, ели, костерок, серое небо.
– М-а-м-а-а-а-а-а!.. М-а-а-а-а-а-м-а-а-а-а!!!
Она бежала по белой скатерти, покрывшей за ночь всё вокруг, спотыкаясь, падая, цепляясь за попадающиеся под руки ветки. Дыхания уже не хватало, она хрипела, хватая раскрытым в крике ртом воздух, движения её замедлялись. Наконец, внезапно оказавшись на вершине спрятавшегося под снегом обрыва, Лёка рухнула с него и покатилась вниз уже без чувств.
Рухнула головой в сторону тайги – не ручья, ещё говорливого, чернеющего на фоне снега, – иначе бы сердобольная вода могла помочь ей уйти, тихо и безболезненно, во время спасительного обморока. Рухнула, не увидев своего нового кратковременного пристанища – небольшую приземистую избушку охотников.
19
К внезапному и таинственному исчезновению матери Григорий привык быстро. Нет, разумеется, он переживал по-своему, его даже какое-то время терзали муки совести. Но деньги с обналиченного сертификата смягчили неловкость момента. Он опять стал завсегдатаем модных клубов, бармены его уже хорошо знали и относились к нему почтительно – на чаевые Гриша не скупился. Вокруг него постоянно стайкой мошкѝ крутились девицы всех мастей – почти каждый день он дегустировал новую.
– Смотри, Гриня, добалуешься! Или заразу какую подцепишь, или охомутает тебя какая-нибудь штучка, предъявив справку о беременности, а затем тест ДНК. – Знакомый Григория, Ромка, сам не числился среди постников по женской части, но своим отношениям с дамами старался придать вид пристойный – больше, чем с двумя одновременно, он не встречался… – Ты ими пользуешься оптом или в розницу? Нет, просто занятно наблюдать, как ты их тасуешь, – продолжил, наполняя бокал для приятеля – тот привычно маялся похмельем.
– А можно нотации перенести на вторую половину дня? – Григорий лежал в полутёмной комнате с мокрым полотенцем на голове.
– Так ведь, родимый, сейчас уже практически третья часть дня идёт – восемь вечера. Тебе через пару часов уже надо быть в строю заслуженных окучивальщиков женщин, – просветил дружка на всякий случай Роман. – Или уже не на что?
С Григорием Роман познакомился в одной фирме, где они вместе работали какое-то время. Потом Грише работать резко расхотелось, всеми правдами и неправдами он тянул деньги из матери, и вот фортуна сама пришла к нему в руки в виде денег от проданной дачи.
– Ты зря так соришь деньгами, брат, – Роман был человек рачительный. – Всех баб на свете ещё никто не купил.
– А я их не покупаю, они со мной за так идут… – Гриша пытался утвердиться на кровати уже в полусидячем положении, прикладывая стакан с виски ко лбу. – Я обаятельный, вот и старается каждая со мной… э-э-э… завязать высокие отношения.
Принятая порция алкоголя таки приподняла его с ложа.
– Спорим, Гриня, не каждая? – Роман, присев на подоконник, выпускал кольца дыма в форточку.
– Да каждая, каждая, Романыч! А «не каждая» – это та, на которую я ещё не обратил внимания и не обаял. По крайней мере, ещё ни одна мне не отказала. Более того, они дерутся между собой за право очутиться в моей постели, прикинь! Бабы – дерутся за мужика…
Гриша, сделав какой-то витиеватый пасс рукой, запахнул халат и поплёлся в ванную.
– А давай забьёмся, что сегодня в клубе найдётся одна такая, что с тобой не пойдёт! – крикнул Роман вдогонку.
– Авай! На фто? – быстро отреагировал Григорий, выглянув из ванной: он чистил зубы.
– А на твой «Мерс», – как можно равнодушнее ответил Роман.
– На «Мерс»? Это серьёзно, брат, – выходя из ванной и вытираясь, ответил Григорий. – «Мерс» – память о маме, – добавил без улыбки.
– Но ведь и ты неслабые заявы делаешь, Гриня, – глядя на приятеля с усмешкой, ответствовал Роман. – Или слабó? – Он знал, на что бить – Романа на «слабо» взять было легко.
– Да отчего же слабо? Нисколько не слабо. А если ты, Романыч, проиграешь, что отдаёшь?
– А я тебе оплачу путёвку на Бали на две физиономии. Годится?
– Более чем, приятель!
– Тогда забились?
– По рукам!
В клуб они приехали ближе к полуночи. Их ждали. Разноцветная толпа девиц буквально намазывалась на Григория, щебеча и манерничая, тёрлась подкаченными персями о заманчивого кавалера. Он умудрялся всех обнять, со всеми расцеловаться, всем подарить надежду – хотя бы на эту ночь.
– Ну, что, Романыч, где эта чистая и строгая, не жаждущая моих объятий? А то мне что-то так на Бали захотелось… – Григорий, тиская буквально возлежащих на нём девиц, не скрывал торжества.
– Айн момент, амиго, сейчас отыщу её и познакомлю.
Роман растворился в шевелящейся массе. Вскоре он представлял Григорию особо ничем не примечательную девушку с большими серыми глазами, не лишённую миловидности, стройную, в длинном светлом платье, ладно облегавшем её фигуру, – то, что глаза серые, Григорий увидит уже на улице утром, когда будет провожать Лизу из клуба домой.
– Позвольте представить: Елизавета – Григорий.
Обоим, разумеется, было «очень приятно».
Гриша моментально «сфотографировал» объект: девушка не вписывалась в его представления о «мясе», которое приветствуется в кругу его пристрастий и, соответственно, в постели.
– Романыч, ты где её откопал – в консерватории? – Гриша почти обиженно смотрел на друга. – Она же мраморная статуя, а не женщина, от неё так и веет холодом!
– Почти угадал: в библиотеке, – Роман усмехнулся. – Представляешь, такие интересные экземпляры прячутся под сенью книг! Ты хочешь узнать, каким образом в поле моего зрения попала библиотека? – Он с явным удовольствием наблюдал за крепко погрустневшим приятелем. – Понимаешь, друг мой Гриша, книги призваны не просто пылиться в залах и хранилищах библиотек – их, Гриша, ещё и читают. Далеко не глупые люди, замечу. С некоторыми такими читателями – к слову, облечёнными властью и положением в обществе – мне довелось присутствовать на одном мероприятии, проводимом в библиотеке. Да, я тебе про это не рассказывал, ожидая не найти в тебе понимания и уронить свой престиж клубного завсегдатая, – Роман с явной иронией вёл свой спич. – И в качестве обмена опытом и попытки приблизить интеллигенцию к народу пригласил этих книжных червей до нашего гламурного шалашу. Как видишь, «черви» оказались очень даже ничего. – Роман вдруг наклонился к самому плечу Григория и доверительно сказал: – Только отчего-то мне кажется, что мраморная статуя не пойдёт с тобой в постель, ни сегодня, ни через неделю. И, ты не поверишь, но что-то мне подсказывает, что она вообще никогда с тобой не ляжет…
У Романа случился затяжной приступ красноречия. Он, не скрывая издёвки, пускал в лицо некурящему Григорию табачный дым.
– Но ведь уговор дороже денег, не правда ли, милостивый государь? – Теперь наступила пора торжествовать уже Роману. – Ключи сейчас отдашь или всё же попробуешь возбудить статую? – Он откровенно глумился.
– Давай через неделю? За неделю я точно её окучу…
Договорить ему Роман не дал:
– Стоп, машина! О сроках мы речи не вели. Да и не уговариваю я тебя! Ты ведь и не спрашивал, за какой период времени тебе надлежит выполнить задачу. Речь шла о сегодняшней ночи. Если она едет сейчас с тобой, и ты честно и с аппетитом её трахаешь – значит, вскоре ты отправляешься на Бали. Если она не едет сегодня к тебе и ни в каком другом месте ты её честно и с аппетитом не трахаешь – я отбываю на твоём «Мерсе». В крайнем случае, завтра. Вот и весь расклад, братишка. Давши слово, держись. Или?..
Григорий понимал, что малейшее «или» может стоить ему его репутации: это было честное пари. Но девица не только не проявила к нему ни малейшего интереса, но и просто насмехалась над его интеллектуальным багажом, в котором он до сегодняшнего дня был уверен, блистала остроумием, добивала тонкой иронией. «Вот бы с матерью спелись…» – подумал зло.
– И вообще, Романыч, кто и как это трахает? Это же что-то нетрахомое…– Григорий начинал злиться не на шутку.
Вечер был непоправимо испорчен.
– Что, даже пытаться не станешь? Сразу ключи отдашь? – В голосе приятеля даже послышались нотки сочувствия. – Понимаешь, дружище Григорий, в кувырках и сальто-мортале по постелям легкодоступных девиц ты напрочь забыл, а может, и не знал никогда, что помимо так называемого «мяса» есть ещё и женщины. А ещё, – ты страшно удивишься, – девушки! И что самое невероятное, отчего твой скукоженный мозг впадёт в кому, бывают, Гриша, девственницы. Ну, это такие особи женского пола, которые ещё мужского члена не видели. Так вот, батенька, перед нами, в аккурат, такой случай – явление непорочной девы Лизаветы. Честно, я даже немного тебе сочувствую.
– Это с чего такая немыслимая душевная щедрость? – криво усмехнувшись, процедил всерьёз разозлённый Григорий, но задать другу резонный вопрос о его владении вопросом в таких пикантных деталях ему даже в голову не пришло.
– А с того, милейший, что ты влюбишься в неё, как пацан, будешь часами дожидаться её где-нибудь на троллейбусной остановке или у метро, задаривать букетами, которых она от тебя принимать не станет. Будешь нелепо умолять её стать твоей, Гриша… твоей женой. Ты будешь умолять её! Это дико смешно, но это так и будет, Гриша.
– Ты, Мессинг херов… А не пошёл бы ты к бениной матери?! – Григорий, сжав кулаки, дёрнулся в сторону приятеля.
– Ну-ну-ну, что за дурной тон! – Роман, не меняя позы, лениво его отстранил. – Мы так не договаривались. То, что я совершенно бесплатно рассказал тебе твои же планы на твою же, Гришенька, ближайшую жизнь, не даёт тебе права так бурно выказывать признательность. – Роман смотрел на Григория нарочито наивными глазами, но в этих глазах читалось превосходство. – Гриша, я тебе ещё один секрет поведаю на прощание, потому что внутренний голос мне подсказывает, что нашей горячей, крепкой мужской дружбе наступает кердык. Так вот, прежде чем я уеду на своём новом «Мерсе», Гриша, открою тебе великую тайну: не всё в этой жизни продаётся и, тем более, покупается. Пока твой мозг не покрылся слоем жирного вонючего сала, шёл бы ты, Гришенька, в библиотеку, что ли! Или в музей, а можно – в филармонию. Потому что годы наши быстротечны, и прожить их надо так, чтобы рядом была женщина, желательно любимая, а не кусок мяса с ногами от гланд. Это откровение я тебе дарю в качестве бонуса.
Поймав на лету ключи, которыми в него почти с ненавистью швырнул Григорий, Роман степенно удалился из мужской уборной.
Домой Лизу Григорий провожал на такси – она великодушно разрешила. Пока они ехали, он успел утонуть в её огромных, тёплых серых глазах.
20
И здесь провидение пошло навстречу Лёке: не промотанные сыном деньги от проданной тёткиной дачи всё-таки пошли на то, о чём она и мечтала – на свадьбу сына и первый взнос в ипотеку. Насколько запутанным и нервным был этот путь, она узнает не скоро.
Лиза поселилась в душе Григория для него внезапно, но основательно, не испросив на то разрешения у ответственного квартиросъёмщика, то есть душевладельца – владельца этой самой души. Поначалу он пытался утопить эту напасть в алкоголе, пачками возил, теперь уже на такси, девиц к себе на съёмную квартиру. Но, протрезвев, не думать об этой пигалице с серьёзными серыми глазами отчего-то не мог. Он ею нечаянно и совершенно романтично заболел. Ромку Григорий вспоминал ежедневно, топчась в засаде на остановке троллейбуса, у метро, покупая цветы: она действительно его прогоняла, на звонки не отвечала, во встрече отказывала.
«Как?! Как со мной такое могло произойти? – вспоминая слова приятеля, недоумённо в сотый раз задавался вопросом Григорий. – Закодировал он меня, что ли?!»
Мысль о том, что Григорий Токарев может влюбиться, его окружению казалась смешной и нелепой: этот прожжённый ловелас в роли воздыхателя? не мотающийся по ночным клубам? жарящий одну и ту же тёлку изо дня в день?.. Ах-ха-ха… Скажете, тоже.
– Гриша, ты аспиринчику прими, и всё пройдёт, – глумились в сауне застольные приятели, видя его невесёлым, не искромётным, не прижимающим к своему разогретому парилкой телу пару-тройку красоток.
Друга у Григория не было. На роль друга мог бы сойти Роман, но тот инцидент в клубе, а особенно его сбывшиеся пророчества не позволяли Григорию возобновить их мужское общение – гордыня мешала. Хотя Романа ему очень не хватало.
Через два месяца безответных звонков, попыток встретить Лизу у дома или метро Григорий сдался. Сначала он разозлился, опять поехал в клуб и напился в хлам, бравировал, проснулся в обществе двух красоток, к утру здорово поблёкших. Тут же отправил их на такси. В ванной долго шумела вода.
Приведя себя в порядок и пытаясь думать, что всего лишь вышел прогуляться, он сел на трамвай, совершенно «случайно» повёзший его к знакомому дому.
Шёл октябрь, темнеть начинало рано. Григорий стоял в тени вечерних сумерек и полуоблетевших тополей напротив её подъезда, надеясь, что она, верная привычке, скоро появится – там, в конце аллейки, ведущей от троллейбуса. И он услышит цокот её каблучков, и сердце его забьётся, как у мальчишки, и он признается себе, что благодарен Роману за ту встречу и что ему ничуть не жалко «Мерса»…
Она появилась там, в конце тёмной аллеи, часа на полтора позже обычного. Улица была пустынна: спальный район отужинал и собирался смотреть сны. Стук её каблучков он услышал чётко, издалека. И невольно сделал шаг ей навстречу, едва не покинув спасительную тень деревьев – показываться ей на глаза он робел. Но ему пришлось выйти из своего укрытия и в тот вечер ещё раз утонуть в её больших серых тёплых глазах.
Откуда вынырнули эти двое, Григорий не увидел. Он только услышал её крик – придушенный, отчаянный. И сразу ринулся на этот крик. Его кулак попал сначала в переносицу одного нападавшего, потом в печень – другого. Не ожидая получить отпор, нападавшие бросились наутёк.
– Ты цела? С тобой всё хорошо? – Гриша держал её в своих объятиях, маленькую, перепуганную, дрожащую, и не верил, что это она так покорно и доверчиво прижалась к его груди.
И что-то большое и важное совершалось в его душе, и он знал, что это большое и важное надолго. Медленно и величаво крупными хлопьями падал снег. Они ещё долго стояли под благословением этого снега, без слов, без движения. За это время её сердечко попало в ритм его сердца и забилось сильней и уверенней.
…Точно такой же снег в это самое время ложился на тайгу, на непокорный ручей, охотничью заимку и неподвижное тело человека, распростёртого на торжественной земле в десяти шагах от спасения.
21
Встречать Лизу с работы каждый день у него не получилось – пылящийся диплом выпускника архитектурного вуза наконец-то пригодился. Токарев долго не верил Грише, что тот желает трудиться, и именно в фирме отца, по специальности. «Смотри, если что – вылетишь с треском, без всяких скидок на родство», – напутствовал сына отец, подписывая его заявление. В ответ Григорий улыбался.
–Ты чего такой весёлый – вроде не именинник?
Токарев хорошо знал своего отпрыска: в реализации деловых качеств Гриша прежде замечен не был, поэтому такой приступ радости возник явно не из-за удачного трудоустройства.
– Женюсь я, отец…
Токарев вскинул брови, вглядываясь в сына с неприкрытым недоверием.
– Ты это серьёзно? Когда?
– А вот вольюсь в трудовой коллектив, если не выгонишь, так сразу и женюсь.
Токарев встал из-за стола, подошёл к сыну, пожал ему руку:
– Слова не мальчика, но мужа. Поздравляю. – Нажав кнопку селектора, попросил секретаря принести им чаю. – Кто же твоя невеста? Сколько лет? Как ей удалось обратать такого… – Сперва хотел сказать «кобеля», но передумал, закончил фразу: – Такого скакуна? Вернее, как её угораздило? Может, ещё не поздно невесту отговорить?
Токарев улыбался. Улыбка в последнее время давалась ему нелегко.
Месяц назад позвонили из отделения полиции, попросили подойти: «Вы такой-то?» – «Да, такой-то». – «А ваша жена такая-то?» – «Да, такая-то». – «А где она в данное время находится?»
Вопрос был ниже пояса. Токарев несколько секунд молчал.
– В Горно-Алтайске…
– А вы давно с ней контактировали?
Это был уже хук. Желваки Токарева заходили, глазам стало тепло.
– Давно, в августе, точнее, пятого августа.
– И что, с тех пор больше не общались?
– Не общались.
Токарев, стиснув зубы, смотрел куда-то поверх головы вопрошавшего.
– Не сочтите за личное любопытство: отчего вы не общались с женой?
Токарев молчал долго, но не от трусости. Он снова и снова переживал тот день своего отлёта в Египет, вспоминал детали того вечера, свой щенячий восторг от владения молодым, упругим телом длинноногой пустышки… Проживал заново тот диалог с ветреной спутницей, когда она фривольно употребила его домашнее прозвище, которое он ей зачем-то доверил… Зачем, он уже и не помнил. И пытался представить Лёку, приехавшую встречать подругу и споткнувшуюся об одну-единственную фразу, вернее, просто убитую наповал внезапно услышанным диалогом…
– Я ей изменил… Она узнала… Улетела на Алтай... Её телефон отключён.
– Ясно…
Опер оказался из понятливых, и то хорошо.
– А вы отчего меня об этом спрашиваете? – неожиданно встрепенулся Токарев. – Что-то известно о моей жене?
– Да, есть некоторые сведения. – Опер с сочувствием смотрел на Токарева. – Понимаете, это не окончательный вердикт, может, ей самой и удалось спастись… Только вот охотники подобрали на порогах одной шальной речушки двухместную лодку, а чуть ниже по течению – рюкзак, в котором и нашлась одна бумага, позволившая опознать владельца. Вернее, владелицу. Это ваша жена. Я, конечно, вам сейчас представлю к обзору содержимое рюкзака, но отдать пока не могу – открыто уголовное дело о пропаже человека.
Токарев с ужасом наблюдал за извлекаемыми из рюкзака вещами. Все они были жизненно необходимы человеку в условиях тайги. Значит, его Лёка, если осталась жива, там, на порогах, сейчас без элементарной экипировки идёт где-то по тайге… Или уже…
Ему сделалось дурно, опер вызвал врача.
– Рад за тебя, сын. – Токарев подвинул Грише чашку свежего чая с лимоном.
О том разговоре с опером сыну он не рассказал и сейчас намеренно обходил тему о пропавшей матери. Григорий сам на неё вышел.
– Слушай, отец. Надо ведь что-то делать, как-то вызволять маму из тайги. Она, наверное, уже выпустила весь пар, а то и отомстила тебе с каким-нибудь медведем… – Гриша рассмеялся, не представляя себе всего масштаба катастрофы. – Может, пока я не вышел на работу, слетаю туда и заберу её?
Токарев тяжело посмотрел на сына:
– Куда слетаешь, сын? В тайгу? Она большая, очень… – Помолчав, продолжил: – Ты думаешь, я ничего не предпринимал за всё это время? – Медленно помешивая чай, буквально выталкивал из себя слова: – Я связался со всеми туроператорами того региона. Ни один не зафиксировал туриста с таким именем. Значит, она пошла или же с незарегистрированной группой, или, что хуже во сто крат, одна… – Токарев опять замолчал. Сцепив пальцы в замок, уронил на них сильно поседевшую за последнее время голову. Но быстро взял себя в руки: – Памятуя, насколько больно я её ранил, решусь предположить, что мама пошла без группы… – Некурящий Токарев-старший достал пачку сигарет, выщёлкнул одну, потом, покатав её пальцами, сломал и выбросил вместе с пачкой в урну. Григорий с любопытством проследил траекторию её полёта. – Поисковики уже получили ориентировку. Её ищут, сын.
– Зачем ищут? – опешил Григорий.
Скрывать больше было невозможно, и Токарев рассказал сыну всё, что узнал от опера.
Они долго в тот день сидели молча, пытаясь осмыслить случившееся. Непрестанно звонил телефон. Токарев переключил его на секретаря, попросив отменить на сегодня всё. После той их встречи в кафе сразу по приезде из злосчастного отпуска они с сыном толком не говорили. Токарева-старшего от осознания беды поневоле отвлекали повседневные неотложные дела, а младшего – клубная жизнь, вино, женщины… Озвучить мысль, что их мамы больше нет в живых, никто из них не решился.
Григорий первым нарушил молчание:
– Значит, так, отец: пока не найдут маму – никакой свадьбы.
Токарев-старший усмехнулся:
– Хочешь, чтобы невеста сбежала? Нет, сын, ничего загадывать мы не будем. Давай поступим следующим образом: ты начинаешь работать, и если не облажаешься, через пару месяцев веди невесту в загс подавать заявление. На размышление ещё пару месяцев дадут, а там, кто знает…
Токарев, атеист, каждый раз отправляясь на деловые встречи или осмотр объекта, заходил в различные церкви и ставил свечи за спасение рабы Божией Лёки, сопровождая свои действия нелепыми молитвами: «Ты же мужик… Помоги ей!..»
22
– Однако, мать, собери торбу на пару недель перехода…
Более точного указания жене охотника не требовалось. Настасья Романовна, сухощавая, невысокая, с натруженными руками женщина, молча кивнула и заскользила по избе. Двигалась она степенно, без шума, её руки проворно выполняли привычную работу. За тридцать с лишним лет совместной жизни они научились понимать друг друга без слов.
Только обронила:
– Пыжи забил?
– Да забил уже, однако.
Жили они в этой деревушке с рождения. В ней издавна проживали их родители, а до них – родители их родителей. Пришлые редко селились в этих краях, оттого в деревушке фамилий было не много: Тодошевы, да Козеевы, да Сабашкины, да ещё пара-тройка – и всё. Никаких университетов местные жители не оканчивали, но были воспитаннее и культурнее иных городских: обращались к мужчинам исключительно по имени-отчеству: «Доброго здоровьичка, Аскан Матакович!»; «Хорошей охоты, Топинак Иванович!».
Проводить мужа хозяйка вышла за ворота. Две хаски – Руна и Буран – рванули вперёд с радостным лаем: охоту они любили.
По какой надобности и куда решил отправиться хозяин, когда мяса ещё полна клеть, она не спрашивала. Увидев, как муж прилаживает запасную пару лыж, подбитых нерпой, только кивнула:
– Пошто?
– Не иначе, пригодятся, – ответствовал хозяин. – На Дальнюю Заимку иду – Бурхан две ночи уже велит…
Их незамысловатый диалог непонятен только пришлым, чужим. А своим и растолковывать ничего не надо: если Белый Бурхан приходит, значит, надо поспешать – кому-то помощь понадобилась. Может, кто из охотников кёрмёсу[1] в силки попался, и водит тот его по тайге – всякое случалось. Может, лыжа сломалась у кого, а по снегу в декабре по тайге много не пройдёшь. Велел Бурхан – надо идти, иначе погибнет человек в тайге, и грех за то, что не помог, не спас, на тебя и падёт.
Настасья Романовна вернулась в избу, подбросила дров в печь, подняла накинутую на дежу холстину: не поспело ли тесто? Сноровисто и привычно на ручной мельнице намолола пшеницы для кур, чуток сена добавила в их рацион, «куть-куть-куть!» – позвала. На зиму кур заносили в избу, закрыв клетку сеткой-рабицей – зимой в курятник так и норовили пробраться хорёк или патрикеевна, да и морозы нешутейные стоят. С полатей спрыгнул поджарый чёрный кот, выгнулся дугой, потёрся о ноги хозяйки, напоминая и о себе.
– Поди, Пафнутий, поохоться на мышей, будет тебе слоняться-то по избе! – ворчит беззлобно Настасья Романовна, а сама думу думает: «И пошто Бурхан хозяина мово послал на ту Дальнюю Заимку? Уж сколь лет охотники нашей деревни не захаживают в то становище! Редко-редко теперь кто охотится в тех местах, в кои-то веки завернёт в ту сторону исполнить долг охотничий, непреложный: порох да спички обновить, да сухарей оставить, да нож новый духу леса подарить или старый наточить, попутно соболя-куницу добыть – водятся они там в достатке. Только слава про то урочище не очень добрая идёт. Дурная слава, чего уж там…»
Утешало Настасью Романовну лишь то обстоятельство, что не к каждому приходит Белый Бурхан, а только к тем, кто отмечен его серебряной милостью.
23
Она открыла глаза и не поняла, где находится. Нога нестерпимо ныла – при падении Лёка здорово её повредила. Уже подступали сумерки, но от снега было довольно светло. В двух шагах от неё шумел ручей. Она инстинктивно потянулась к воде, но тут же громко вскрикнула – боль пронзила ногу от ступни до колена. Сейчас эта боль была её союзником в борьбе за жизнь, она не давала Лёке уснуть, впасть в забытьё и замёрзнуть.
Приподнявшись на локте, она увидела избушку, довольно крепкую и основательную на вид. «До неё метров пятнадцать-двадцать», – прикинула Лёка. Но путь преграждал ручей. Обернувшись, она оценила высоту оврага, с которого свалилась – расстояние было внушительным.
Лёка поползла к избушке, подволакивая ногу. Дотянувшись до воды, жадно и долго, до зубовной ломоты пила воду. Удобней расположив раненую ногу, осмотрелась. Ручей хоть и невелик, но, не вымокнув полностью, до избушки ей не добраться.
«Есть ли в ней сухая растопка для печки? – Круглая труба возвышалась над крепким на вид строеньицем. – Должна быть, – ответила она сама себе. – Охотники – люди основательные».
Ручей, приняв её в свои объятья, окатил жгучим холодом – спасающий от воды костюм давно превратился в клочья. У Лёки перехватило дыхание, она забарахталась на месте. Ладони упёрлись в галечное дно. Подтянувшись на руках и помогая здоровой ногой, Лёка, рыча от боли, кинула тело на несколько сантиметров вперёд – однако тут же ушла с головой под воду. Она яростно замолотила руками, нашла опору, инстинктивно вскочила и, вскрикнув, упала уже на другом берегу. Тяжело дыша, содрогаясь от холода, поползла к входной двери. Увидела щеколду: в накинутом на неё язычке темнела воткнутая ветка. Лёкино лицо изобразило гримасу, которую при хорошей фантазии можно было назвать подобием улыбки. Порожек в одно бревно буквально обняла, преодолевая последние сантиметры к спасению. Дверь распахнулась внутрь.
Небо успело полностью укрыться тучами, луна надёжно спряталась в их месиве, но молочный свет от выпавшего снега проникал через небольшое окошко, делая внятно различимыми предметы в избушке. Она закрыла дверь на металлическую щеколду, прилаженную к тяжёлой двери, сколоченной из толстых досок. Избушка, квадратная, примерно метра три на три да в высоту метра полтора, хранила едва уловимый терпкий запах, но это был запах жизни. Одну сторону полностью занимала печка-каменка, другую – топчан, посередине стоял импровизированный стол: пара схваченных между собой оструганных досок, установленных на объёмном чурбаке.
Сухие дрова, ровно сложенные в печке, призывно виднелись, и даже куски бересты чьей-то заботливой рукой проложены между поленьев. Тут же, на камнях, лежал коробок спичек – Лёке осталось только чиркнуть. Печь разгорелась сразу, весело, бездымно – снег не успел засыпать трубу. Весёлые язычки пламени отсветами затанцевали на стенках избушки.
Лёка, опершись о топчан, стала торопливо скидывать мокрую одежду. Быстро сняла штормовку, нагрудный рюкзачок, свитер, долго возилась с комбинезоном: застывшими руками никак не получалось расстегнуть пряжки. Наконец пряжки уступили, она стянула с себя верхнюю часть и комбинезона и гидрокостюма, освободилась от холодной футболки, боясь снять то, что скрывало ногу. Присев на добротно сколоченный топчан, дотянулась до шнурков, сбросила с ног вконец разбитые кроссовки. Затем скинула правую штанину со здоровой ноги и осторожно, мыча от боли, стала освобождать ногу раненую. Комбинезон милосердно под собственной тяжестью стал оседать на доски пола, штанину гидрокостюма она разрезала ножом.
Нога распухла, но судя по характеру боли, перелома не было. Растяжение или ушиб, решила Лёка. Выкроив из остатков гидрокостюма подобие бинта, перехватила им ногу.
Избушка быстро наполнилась теплом. Ей, совершенно нагой, не было холодно ещё и оттого, что топчан был застлан заячьими шкурами, а одеялом служила медвежья полость. «Ясно, что не из дома принесли», – это она про медвежью шкуру подумала, вспомнив свою встречу с медведем. Больше с представителями этого семейства ей не хотелось встречаться никак и никогда, даже в зоопарке. «Если выберусь отсюда когда-нибудь…» – пронеслось в голове. Но усталость была сильнее отчаяния, и, зарывшись в шкуры, она быстро и крепко уснула.
Спала она долго, может быть, и сутки, а когда проснулась, за окном опять стояла темень. Вещи успели хорошо просохнуть, тепло в избушке ещё сохранилось. Накинув штормовку на голое тело, она попыталась встать – нужда заставляла. Нога уже не болела так остро, а только ныла. Наступать на неё Лёка всё же не решилась. Опираясь на печку, запрыгала на здоровой ноге к выходу. Перед тем как откинуть щеколду, постояла, прислушалась. За дверью было тихо. Захватив алюминиевый чайник – как долго она мечтала о стакане кипятка!.. – выглянула наружу.
Слегка подмораживало. Луна, начинавшая набирать полноту, мирно спала на звёздном небе. На порожке и белой глади напáдавшего за ночь снега перед избушкой не было никаких следов. Это её успокоило. Упёршись коленом в порожек, аккуратно поставила здоровую ногу на снег. Допрыгала сначала до чурбака, видимо, для колки дров установленного, справила нужду, после направилась к ручью. Это была сцена, достойная картин Хичкока: огромная безлюдная тайга, полная хищного зверья, на много вёрст вокруг – ни души. И полуголая женщина, скачущая к ручью на одной ноге, в дырявой кроссовке, с чайником в руках…
Впрыгнув обратно в избушку, Лёка щёлкнула щеколдой, сделала несколько глотков прямо из носика и поставила чайник на стол. Топить в тот день надобности не было. Свой ужин она довершила раскрошившейся галетой, извлечённой из рюкзачка. И опять провалилась в спасительный сон.
Она резонно полагала, что на эту заимку рано или поздно придут люди – вон как заботливо всё обставлено и так, будто только вчера были здесь!
…То, что эти поленья сложили в печь два года назад, Лёка знать попросту не могла. Как и то, что эта заимка пользуется дурной славой…
Проснулась в этот раз она засветло. Нога побаливала, но не так, как два дня назад – отёчность, как ей показалось, начала спадать. Оделась не спеша, примерила кроссовку и на ушибленную ногу. Решила: ревизия всех богатств заимки лишней не будет.
На аккуратно прибитой к стене полке она обнаружила котелок, пару жестяных кружек, три ложки, две алюминиевых миски. Из провианта – рис, перловку, соль, пакет лаврового листа, заварку и кусковой сахар. Полотняный мешочек издавал приятный запах ржаных сухарей. Месяца на три, решила Лёка.
На чурбаках у окна нашлось ещё немало нужного: охотничий нож, две парафиновых свечи, ножницы, шило, огромная иголка, суровые нитки, несколько гвоздей, моток бечёвки, упаковка спичек. Отдельно стоял крепкий сундучок с инструментами: молоток, зубило, напильник…
Присутствие духа собиралось вернуться к ней. Эту картину рачительности охотников довершали обнаруженные топор-колун и, как ни странно, арбалет. Лёка никогда не держала в руках такой вещицы, только видела в кино и читала в книжках. Стрелы к арбалету находились рядом, ровно разложенные, числом пять. Дня через два она обнаружила ещё неучтённые богатства: под лежаком хранились пара валенок и малахай из звериных шкур. Но зимовать ей здесь не хотелось всё равно – ну, никак!
Лёка потеряла счёт дням. Часы исправно докладывали, что четверг сменил среду, а понедельник пришёл вслед за воскресеньем – таким же безрадостным, как и суббота. Да и какая ей теперь разница: понедельник, четверг? Она жила в ожидании звуков, знаменующих собой приход людей, ждала ружейных выстрелов, лая собак…
«Здесь, у надежды на краю, мне мягко стелют... Метели создают уют... Поют метели...» К исходу ноября стихи-таки сработали: в тайге замело-заметелило. О приближении непогоды первым доложил ветер, внезапно швырнув калёной пригоршней снега в оконце так, что от неожиданности Лёка вздрогнула. Похулиганив с окном, ветер пробежал по замшелой крыше избушки, нашёл там, чем громыхнуть, залихватски свистнул в трубе. И на этот свист отозвалось ещё несколько ветров, таких же задиристых. Они сбежались «на хрупкий в окнах огонёк…» дружно, напористо, заведя такую пляску, что, будь Лёка менее осмотрительной, сидеть бы ей без дров во всё время метельного разгула. С водой проблем не было: дверь открывалась внутрь. Зачерпнуть котелком снег труда не составляло, а вот удержать дверь под напором стихии было сложно.
Коротая время, она повторно разобралась со своими активами: спички, зажигалки, не отданные огню полблокнота, соль с перцем, уже наполовину пустая баночка мармелада. Взвесила на ладони травмат, открыла затвор, вынула и снова вставила резиновые пули с металлическим сердечником. Стрелять из подобного оружия ей доводилось всего один раз, на пикнике за городом. Но присутствие этого предмета вселяло в неё некоторое спокойствие, особенно сейчас. Карандаши, и даже поломанные, сулили радость творчества, однако не гарантию выживания.
Лёка, бросив медвежью полость на пол, пристроилась у приоткрытой дверцы печки, нацелив карандаш на первый листок блокнота с зазубренным переплётом. С минуту она смотрела на огонь широко раскрытыми глазами. Карандаш побежал по белой глади листа торопко, чуть поскрипывая.
Лёка писала быстро, почти без помарок, только изредка зачёркивая слово или фразу. Взгляд её сделался безучастным: она смотрела не мигая в совсем недавно прошедшие дни, которые ей казались годами, и с них она списывала всё до мелочей: звуки, запахи, события, ощущения… Обустраивала свои мысли экономно, в каждом рядочке полуразмытых клеточек оставляя бисерную вязь – за новой тетрадью бежать далеко…
Лёка так и уснула – у протопившейся печурки, на одеяле своём меховом, укрывшись другим его краем, с блокнотом в руке. Утром не без удивления поняла, что почти весь его истратила... Чтобы продлить счастливые минуты созидания, перечитывать сразу не стала – пусть отлежится написанное.
К утру третьих суток метель улеглась. Закончив нехитрый завтрак, Лёка заглянула в рюкзачок.
Даже телефон уцелел! Она включила его. Сердце у неё забилось часто и неровно. Невероятно: он не разрядился за время её скитания, похоже, оттого, что был всё время отключён! Дисплей засветился окошком в радостный и такой далёкий, такой недосягаемый мир. Разумеется, столбик с делениями отсутствовал: откуда связь в такой глухомани?.. Но камера работала. Лёка включила её, озвучила причину своего пребывания здесь, в глуши алтайской тайги. Запечатлела внутреннее убранство домика, открыла дверь, доверила взгляду камеры окрестности, задержавшись на склоне, рассказала, как немногим менее месяца назад свалилась с этого склона кубарем, без сознания… Как ползком преодолевала ручей… Осторожно ковыляя, протаптывая дорожку в пушистых сугробах валенками «с чужого плеча», вышла наружу, сняла всю заимку, сама отразилась в объективе, грустно улыбнувшись. Обломком доски, как могла, откидала снег от двери.
Экономя питание, она не стала пересматривать отснятое, иначе заметила бы на высокой сосне, растущей чуть в стороне от того обрыва, с которого она рухнула в беспамятстве, нечто, напоминающее медведя. Но это не был хозяин тайги – они давно спали, да и окрас явственно отличался от медвежьего: грязно-серая шерсть, к тому же гораздо длиннее.
За ней наблюдали.
24
Неладное Лёка начала замечать спустя недели две со дня своего появления на заимке.
Выбегала она из надёжного укрытия только по нужде, за дровами и за водой. Беспокойство, которое она начала испытывать, не позволяло надолго задерживаться вне стен избушки, оттого Лёка набросала небольшие чурбачки, заботливо кем-то напиленные, прямо внутрь и, согнувшись в три погибели, колола их в безопасном месте.
Тревога нарастала день ото дня. В какой-то день, зачерпнув воды из ручья, готового вот-вот окончательно замёрзнуть, она вздрогнула, что называется, кожей почувствовав на себе чей-то взгляд. Волосы на голове зашевелились. Она пулей влетела в избушку, дрожащими руками задвинула засов. Чуть отдышавшись, попыталась понять, что же её испугало до такой степени. И не смогла.
И тут в избушке один за другим на глаза ей стали попадаться странности, которых она до этого не замечала. Оказалось, что окошко изначально было большего размера, но затем его сузили до самого малого, прибив по периметру сосновые бруски. А сам периметр весь был утыкан гвоздями, только остриями вверх. И эти острия, похоже, затачивали напильником – достаточно было присмотреться повнимательнее. Пытаясь понять принцип работы арбалета, заложила стрелу. Сидя на топчане, прицелилась, нажала на спуск. Стрела вонзилась в древесину. Вынимая её, она заметила, что вся стена была изрыта такими же вмятинами от стрел. Очевидно, кто-то до неё практиковался здесь в этом довольно хитром деле.
Следующее открытие она «переваривала» несколько дней, а расшифровав, начала понимать, откуда взялся этот нараставший внутри страх.
Лёжа на топчане, Лёка водила рукой по стене и обнаружила выпуклость: кусок мха, который деревянным чопиком вогнали в стену. До этого, решив, что это сучок, потянула на себя с усилием – и чопик очутился у неё в руке. В образовавшейся бреши проклюнулся свет: отверстие оказалось сквозным. Приглядевшись, в блёклом свете различила буквы – на стене, видимо, ножом, было что-то нацарапано. «Плиска ни…» – разбирала Лёка по буквам. «Плиска ни…» – повторила ещё раз, не поняв смысла. А может, и нет никакого смысла, подумала. Мало ли… Но прочно поселившаяся в душе тревога заставила этот ребус решить. Ещё и ещё раз тасуя буквы и звуки, на ощупь искала смысл этой надписи. Его, этот смысл, непременно нужно было понять – ведь здесь не стена городского подъезда, чтобы писать всякую чепуху!
Она зажгла свечу, ещё раз тщательно перечитала написанное, на несколько секунд включила видеокамеру, зафиксировала обнаруженную находку. И нашла конец фразы: «…матри».
События последних месяцев так её колотили и выкручивали, что вроде и удивляться такому пустяку, как буквы на стене сторожки, ей было ни к чему. Но эта надпись, всё же ею расшифрованная, мобилизовала все силы.
Кто-то её предупреждал: «Близко не смотри…»
«Похоже на мини-бойницу…» – подумала.
Действительно, стрела от арбалета свободно туда входила. Поспешно осмотрела и другие стены – на каждой был такой же чопик…
25
Она оказалась в осаде. Но кто осаждающий, не знала.
Теперь за пределы избушки Лёка выбиралась, только осмотрев перспективу со всех четырёх сторон и только по нужде. К ручью за водой ходить перестала вовсе, перейдя на снег: открыв дверь, стремительно зачерпывала очередную порцию котелком и быстро задвигала засов. Она уже отчётливо осязала эту опасность, но не могла и предположить тогда, насколько эта опасность велика.
Снег шёл, не переставая, всю следующую неделю, облегчая ей доставку воды в избушку: у входа образовался небольшой сугробчик. Трёх секунд – Лёка засекала – хватало на то, чтобы открыть щеколду, загрести снег и вновь закрыться изнутри. Окошко Лёка завесила заячьей шкурой, приколотив её гвоздями: выглядывала на белый свет украдкой.
Тренировка в стрельбе из арбалета стала для неё основным занятием. Выпустив однажды очередную стрелу, услышала шум, подумала: звук идёт от её упражнений. Замерла. Шум повторился, и уже явственно: это был хруст приминаемого снега. Кто-то шёл к её схрону.
Сильный удар сотряс избушку.
Лёка с головой нырнула под медвежью шкуру, не осознавая, что делает. Удары снаружи повторялись, затем послышалось рычание: источник этой агрессии примерился к двери, ударил, похоже, всем корпусом. Дверь удержалась на петлях, которых – это она увидела потом! – было в два раза больше положенного: почти по всей высоте двери. Там же, сверху, на перекладине двери оказался ещё один засов, совсем маленький, тоже металлический, входящий в створ избушки. Его Лёка обнаружила после первого нападения на схрон.
Неизвестный переместился к стене, на которой располагалось оконце. Лёка ничего этого видеть не могла: свернувшись калачиком под темнотой медвежьей полости, закрыв уши руками, вцепившись зубами в отворот свитера и крепко зажмурившись, она мысленно убеждала себя: это всё неправда, это неправда… Это сон… Это сон…
А не видимый ею объект в это время со всей силой ударил в окно-бойницу. И напоролся на частокол остро заточенных гвоздей. Дикий рёв потряс округу.
Это был первый и единственный раз, когда малую нужду она справила прямо в избушке, непроизвольно…
26
…Существо, медленно повернув голову, посмотрело прямо в глаза человеку.
Человек – охотник, который не раз выходил один на один с медведем – помертвел от страха. Он не мог тронуться с места, не мог пошевелить рукой, только непослушные губы прошелестели:
– Алмыс[2]... – Затем, невероятным усилием сбросив оцепенение, закричал громко: – Эркемей, стреляй! Стреляй! Алмыс!!!
Два брата, Янар и Эркемей, промышляли на Дальней Заимке куницу. Охота получилась очень удачная: в этой части тайги зверя было много – и куницы, и соболя. Взяв за день сколько могли, они возвращались на заимку, готовили ужин, затем ловко снимали шкурки со зверьков, умело чистили мездру, ставили сушить на правилке, а утром опять уходили в тайгу. Тушками убитых зверьков лакомились их лайки: Айна и Агнай. В тот день охота прошла столь же успешно: оба брата били куницу в глаз с одного выстрела.
Уже и от наполненных заплечных мешков начинала побаливать спина, но Эркемей, войдя в раж, всё никак не мог остановиться, уходя всё глубже в тайгу. Собаки убежали вслед за ним. Янар, сняв лыжи, присел на поваленное дерево, закурил трубку, не боясь распугать зверьё: своё они взяли – новый снегоход, однако, будет к следующей зиме. И тут – глаза в глаза – встретился с взглядом этого существа…
– Эркемей! Стреляй!!!
Ему повезло, что брат не успел уйти далеко, а эхо в зимнем морозном лесу звучное. Раздались подряд несколько выстрелов, существо исчезло. На поляну, где присел Янар, первыми вылетели собаки, захлёбываясь от яростного лая. Эркемей на ходу перезаряжал ружьё.
– Эркемей, здесь алмыс!.. Уходить надо!
Они быстрее ветра добежали до заимки. Собрали подготовленные шкурки, не тратя времени на ужин, сели снимать мех с новых – не пропадать же такому добру! Да и в ночь всяко идти не след, ночью алмыс их перехитрит легко, никакие ружья не помогут: нашлёт столбняк, как сегодня на Янара… К тому же избушку надо привести в порядок – для другого охотника, которого судьба занесёт на эту заимку: дрова в печь уложить, спички на видном месте оставить.
Им оставалось разделать по паре тушек, как вдруг снаружи послышался невнятный шум. Собаки глухо заворчали, шерсть на их спинах встала дыбом. Дверь была закрыта на щеколду. Братья переглянулись, схватились за ружья. Дверь сотряслась под ударами чудовищной силы.
Алмыс пришёл не один.
27
Дверь разлеталась в щепы на глазах. Братья заняли позиции: один – у окна, второй держал на прицеле дверь. Собаки, поджав хвосты, забились под топчан, жалобно скуля. Патронов оставалось совсем мало. Да и возьмёт ли патрон это?..
– Янар, арбалет!
Дважды брату повторять не пришлось. Арбалет, лежавший под топчаном, быстро перекочевал на середину избушки. Семь стрел легли рядом.
Окошко разлетелось вдребезги, в пространство избушки просунулась мохнатая пятипалая лапа. Братья выстрелили одновременно: Янар – в сторону окошка, Эркемей – в дверь, ещё умудрявшуюся держаться на петлях.
Рёв, казалось, сотен глоток огласил округу – пули попали в невидимую цель. Но атака снаружи не прекратилась. После очередного удара дверь просто переломилась, и весь проём заслонила мохнатая туша. Выстрелив, Эркемей потратил последние два патрона и схватился за нож. Две стрелы, выпущенные Янаром одна за другой, довершили дело: схватившись за горло, существо с протяжным хрипом рухнуло. Тот, кто пытался проникнуть через окно, быстро скрылся в зарослях.
Тяжело дыша, братья стояли посреди избушки. Янар держал наготове арбалет. Мохнатая туша поверженного чудовища темнела чуть в стороне от входа. Она была бездыханна. Пока Янар стоял настороже с арбалетом, Эркемей достал молоток, гвозди, снял с топчана доску и, приладив кое-как половинки разбитой двери, заколотил её.
Всю ночь братья не смыкали глаз, но когда и как сородичи утащили тушу чудища, не услышали. Может, их всё же на какое-то время сморил сон?
Выглянув в щель полуразбитой двери, они не увидели никого. Только снег был изрядно утоптан, и по нему волочился кровавый след, теряющийся в тайге. Утром собаки, которых била дрожь, не хотели выходить наружу. Они даже не рычали, а тихо поскуливали. Вдруг Эркемей радостно вскрикнул: в своём мешке нашёл ещё пачку патронов!
– Дойдём, однако, домой, Янар, теперь дойдём!
Но негоже оставлять заимку в таком виде. Не по законам охотничьего братства.
Зарядив оба ружья и зорко осматриваясь, они принялись за работу. Прежде всего, пришлось соорудить новую дверь из досок, что потолще – фактически, из полубрёвен, распиленных вдоль ствола: старые, но вполне годные брёвна, оставшиеся от строительства избушки, лежали рядом, припорошённые снегом. Козел не было, но пила, небольшая, пусть и затупившаяся – оттого, видимо, и оставленная на улице, – нашлась среди брёвен. Пока Янар её правил, Эркемей прибивал по периметру окошка бруски, уменьшая его, затем, вколотив гвозди, отламывал шляпки и затачивал острия напильником: наступающую ночь им ещё предстояло провести на заимке. Поставив на новую дверь петли, снятые с поверженной, братья приладили ещё три пары петель – все, что оставались в сторожке от давнего строительства. Задвижку изладили из небольшого куска арматуры, тоже ждавшего своего часа в ящике с инструментом.
Стены опасения не вызывали – нападение они выдержали. А вот возможность видеть, что происходит со всех четырёх сторон, была просто жизненно необходима. Янар при помощи молотка и напильника пробил во всех стенах небольшие отверстия, проверив стрелой от арбалета их проходимость. Стрелы проникали легко: он даже сделал один выстрел, попав в ствол молодой лиственницы.
В каждую из бойниц вбили выструганные из сосны чопики, предварительно наполнив отверстия мхом. Зная повадки зверя и желая уберечь тех, кто волей случая может попасть на опасную заимку, Янар и вырезал ножом эти буквы над топчаном: «Плиска ни матри…»
Арбалет и пять стрел, уложенные аккуратным рядком, определили на чурбаке около окна, на видном месте.
В ту ночь братьев никто не потревожил. Наполнив печь ровными сухими поленьями, которые проложили кусками бересты, наточив нож и оставив запас спичек, с первым утренним светом они двинулись на лыжах домой, держа ружья наизготовку.
Собак упрашивать не пришлось – те летели впереди хозяев, то и дело тревожно озираясь.
28
Существо, что ломилось в дверь к Лёке, было «вторым номером» убитого братьями чудища.
Прошло два года с той страшной ночи. На Дальнюю Заимку братья не возвращались даже во сне, трамбуя тайгу в других местах на новеньком снегоходе. А существо-подросток, заматерев, вернулось на то место, где был убит его, живее всего, родитель. Он не забыл про боль, которая прилетела к нему в плечо, не забыл, что эти слабые двуногие животные могут огрызаться – хорошо помнил, как тащил бездыханное тело по снегу. Страх два года не позволял ему возвращаться к тому зимовью. Но, набравшись сил, он осознал магнетическую силу своего взгляда. И теперь хотел отмщения.
Существо учуяло человека почти сразу же, как только Лёка появилась на заимке, и часами следило из засады за избушкой, обоняя воздух. Но это был не тот терпкий запах мускуса, издаваемый мужчинами и заставляющий остерегаться. Это был запах другой, волнующий, манящий, запах особи противоположного пола, к которому его влекло – у существа начинался гон…
В тот день, когда у ручья на Лёку навалился ужас, существо с вожделением её разглядывало, подёргиваясь косматым телом со вздыбленным фаллосом. Чудовище принимало решение.
…Она не помнит, сколько времени прошло с момента нападения на заимку. В мозгу пульсировала одна мысль: «Сюда должны прийти люди! Сюда обязательно должны прийти люди! Я дождусь людей…» Способность мыслить логически к ней вернулась не сразу.
Сутки она двигалась по избушке, как тень, не топя печку, боясь выглянуть в окошко – не то что в дверь. Заячью шкурку она пугливо приладила на место – в разбитое оконце задувал ветер. Не могла не заметить: на остриях гвоздей остались клочья сероватой шерсти и капли крови...
Накинув малахай поверх штормовки, сунув ноги в валенки, грелась как могла – декабрь в тайге не шутит.
Вода закончилась. Нужда требовала своего.
Так бывает даже с особо несмелыми животными: загнанные в угол, они становятся агрессивными от безысходности. Случалось, зайцы кидались на гончих собак. Лёка наконец вспомнила про травмат, достала его. Металл приятно оттягивал руку. Коробочку с запасными пулями положила в нагрудный карман штормовки. Арбалет тоже с готовностью попался на глаза.
Заглянув поочерёдно во все мини-бойницы, несколько секунд постояла перед дверью, затем резко откинула засов и вышла наружу, держа пистолет наготове.
Короткий декабрьский день наливался тёмной синевой. Никаких явных признаков присутствия вблизи кого-либо! Лёка зачерпнула снегу и в чайник, и в котелок – к ручью идти не решилась, да и замёрз он. Закинула в избушку несколько чурбачков, справила нужду. Прихватив кусок отпиленной доски, быстро вбежала в домик, закрыв дверь на все засовы.
Перед тем, как доской заколотить оконце, опять на минуту включила камеру, отсняла последствия нападения на её прибежище, сказав безмолвному лучику света: «Если кто-то смотрит сейчас эти кадры, значит, случилось худшее… Знайте, меня зовут… Причиной моей гибели стало некое существо, судя по мощи ударов, рослое и сильное, покрытое шерстью... И всё же я ещё надеюсь, что эта запись не пригодится, что сюда скоро придут люди…»
Дуть перестало. Лёка наколола дров, растопила печь, вскипятила чайник, сварила горсть риса. Свет избушке теперь давали только горящие поленья – свечи приходилось экономить. Хрупкая надежда всеми силёнками пыталась победить страх и отчаяние.
Ту ночь она провела в полудрёме, крепко сжимая в руке травмат, вздрагивая и прислушиваясь. Ещё дней пять на заимке было тихо.
Существо, зализав раны, вернулось. Все эти дни оно не выпускало избушку из вида, понимая, что затворница рано или поздно выйдет из-под защиты добротного убежища. И оно не ошиблось.
Лёка осторожно осмотрела местность из всех бойниц. С пистолетом она не расставалась, даже ночью держа его в руке. Откинув засов, вышла.
Существо прыгнуло с крыши избушки, сразу отрезав ей путь к отступлению. Лёка успела увидеть почти двухметровое чудище, заросшее шерстью, двинувшееся ей навстречу. Даже не закричав, на автоматизме щёлкнула затвором, вытянула руку и, целясь существу в голову, сделала три выстрела подряд. Схватившись за морду, существо взвыло – пули достигли цели. Оно двинулось в её сторону, одной лапой-рукой размахивая, другой же держась за морду: Лёка успела заметить пять пальцев с огромными когтями. Отступая, выстрелила ещё два раза, и в это время существо в прыжке свободной лапой сбило её с ног. Отлетев метра на два, она плашмя упала в снег. Пистолет выскользнул из руки. Существо подскочило к ней, наклонилось, обдав зловонием, надавило свободной лапой на грудь. Из-под второй просочилось несколько капель крови. Отняв лапу от своей морды, оскалившись и рыча, чудище заглянуло ей в глаза.
На неё смотрела Бездна.
Лёка всё осознавала, слышала, видела, но не могла пошевелиться. Она чувствовала, как этот огромный самец сдирал с неё одежду, нюхал её, тёрся, урча и пофыркивая, лизал обнажившееся тело. Довершить свой «брачный» обряд ему не удалось: несколько ружейных выстрелов попали в цель. Аскан успел вовремя.
Существо стремительно, оставляя кровавый след, исчезло за стеной вековых сосен.
29
Охотник набросил на женщину одеяло, вынув его из заплечного мешка. Внёс безжизненное тело в сторожку. Руна и Буран, ощетинившись, лаяли у крыльца. Охотник пытался говорить с незнакомкой, стучал по щекам – она не реагировала, глядя широко раскрытыми глазами в одну точку.
– Алмыс, однако… – качал головой Аскан, прищёлкивая языком и доставая из мешка какие-то снадобья: на теле Лёки остались глубокие царапины от мощных когтей. Охотник прикладывал к ранам свои мази, приговаривая: – Зачем один ходить тайга? Баба один ходить… Ружья нет… Ума нет…
И снова щёлкал языком и качал головой, торопко, но ладно делая необходимое: колол дрова, наполнял ими печь, ставил на место утварь, складывал инструмент – нужно было уходить.
Руна и Буран, до хрипоты облаяв тайгу в том направлении, куда скрылось раненое чудовище, крутились у ног хозяина, то отбегая, будто показывали, что пора убираться из этого страшного места, то приближаясь опять.
Из второй пары лыж Аскан соорудил санки, набросав лапника и разместив на них Лёку, закутанную в малахай и одеяло, торопливо запихнул её изорванную одежду в отдельный мешок, подложив импровизированную подушку ей под голову: нельзя оставлять след... Её крохотный рюкзачок сунул в свою торбу. Затем прицепил постромки к собачьей упряжке.
Руна и Буран побежали резво. Аскан прикрыл сторожку и, зорко осматриваясь, двинулся следом.
30
Почти трое суток ушло на обратный путь. Собаки застревали в высоком снегу, постромки рвались. Аскан чинил их на ходу, всего два раза останавливаясь, чтобы развести костёр, напоить спасённую им женщину отваром из трав – в его заплечном мешке, казалось, есть средства на все случаи жизни. После горячего питья она стала немного приходить в себя, уже не тревожила охотника своим остекленевшим взглядом, наконец сумев прикрыть глаза веками.
В деревню пришли ночью.
Настасья Романовна лишних вопросов не задавала. Протопила баню, Аскан помог ей уложить Лёку на полок, сам вышел, а жена начала священнодействовать берёзовым и можжевеловым вениками. Она что-то шептала, плеща водой на каменку, от пара шёл духмяный запах. Снова и снова охаживала вениками худющее тело найденной женщины, периодически приподнимая ей голову и вливая в её сомкнутые губы отвар из одной ей ведомых трав.
Неделю хозяйка варила куриный бульон, придерживая голову своей нечаянной постоялицы, с ложечки кормила её. Не открывая глаз, женщина принимала пищу, без звука, без лишних движений, с трудом сгладывая янтарный напиток.
– Ты привела с собой смерть, и она держала тебя за руку. – Шаманка Акай-Кине курила священную трубку. – Но светлые духи и помощники твоего рода не давали ей увести тебя.
К шаманке Аскан пришёл с Лёкой, как только она опять смогла говорить. Проснувшись в то утро, чётко произнесла:
– Иди, помоги ей: упала.
Он поначалу решил, что Лёка бредит, подошёл потрогать ей лоб. Увидел, что она смотрит на него совершенно ясными глазами, даже силится приподняться с топчана.
– Помоги ей… – И, чуть шевельнув рукой, показала куда-то за окно.
Рука тут же бессильно опустилась на тулуп, которым её прикрыла Настасья Романовна: Лёку все эти дни буквально тряс озноб.
Аскан вышел во двор, откуда вскоре послышались его возгласы. В избу он вошёл вместе с женой, ведя её под руку – он застал её сидящей в сугробе с перевёрнутыми вёдрами и свалившимся коромыслом: несла воду из проруби, поскользнулась и действительно упала...
Так Лёка стала «видеть» события, часто за несколько мгновений до того, как они должны были произойти.
– Сколько шаманов было у тебя в роду?
Лёка ошарашено слушала Акай-Кине. После всего ею пережитого не верить, высокомерно усмехаться и изображать из себя цивилизованную особь ей и в голову не пришло.
– Не знаю, бабушка Акай-Кине, я в этих краях впервые. – Лёка пила какой-то отвар, который ей подала шаманка со словами: «Это надо, чтобы твой дух больше не мучился…». – Мой дед был родом из этих мест. Но я его никогда не видела, он погиб на войне. Кем он был, какого роду-племени, то мне неведомо.
– Как звали твоего деда?
– Иван Козеев.
Невозмутимость изменила Аскану только на мгновение. Он быстро поднял на Лёку глаза, но тут же погасил взгляд – к нему вернулось его обычное спокойствие.
– Духи твоего рода позвали тебя, женщина. Ты должна что-то исполнить, но что, я не знаю. Это должна знать ты.
Они долгое время сидели молча.
Вечер вовсю заглядывал в окошко приземистой избы, но света никто не включал. Сладко, дурманяще, до лёгкого головокружения пахло травами. Они были развешены в избе повсюду. Их запах очень тревожил Лёку, будоражил, что-то пытаясь ей напомнить, никогда ею не знаемое, не виденное, но имеющее к ней непосредственное отношение.
Отчего ей так хорошо и покойно здесь, в глухой алтайской деревушке? Отчего ей слышится тихая песня, незнакомая и вместе с тем такая родная? И кто так нежно, с любовью гладит её по волосам?..
«И наша, и не наша, белянка… кебелек[3]…»
«Чей это голос? Мама, ты?..»
«Спи, спи, доню...» – И это уже голос другой, мужской, но не тот голос, что слышим уху, а другой – тот, который слышит душа. И ещё, и ещё голоса и заботливые руки… прикасаются… гладят по плечам, голове…
«Чечек[4]… лепесток цветка лазоревого…»
«Кто ты, добрая женщина, что это за песня?..» – хочет спросить Лёка и падает – нет, плавно колышется прямо в воздухе! И ей так привычно, так знакомо это ощущение, только она его почему-то забыла…
«…долети к родной сторонке…»
«Я знаю тебя!» – вдруг окатило Лёку какой-то солнечной, жаркой радостью… И она засмеялась, и потянулась на голос этой песни, которая ей знакома: она знает, кто эту песню ей поёт…
«Джакшы болзын, кебелек[5]…» – Сонм участливых рук, глаз, голосов расплывается, тихо-тихо уходит за край её сна.
«Доню моя, доню…» – вторит им голос: тот, что еле слышим душой…
Лёка растворяется в обнимающей её доброте, успев ответить: «Джакшы болзын, Сеек[6]… Деда, сорви мне вон тот цветок…»
Шаманка Акай-Кине удовлетворённо роняет всего одно слово:
– Приняли…
31
Приходила в себя Лёка долго и трудно, как пересаженное растение. В ней осталось не более пятидесяти килограммов веса – при её-то росте! Своим спасителям о том, как очутилась в этих краях, рассказала скупо, опустив основную причину её сумасшедшего поступка. Настасья Романовна слушала, подперев подбородок руками, замирая и причмокивая языком: «Цэ-цэ-цэ…» Аскан молча курил трубку, только иногда покачивая головой.
– Вёрст сто пятьдесят с лихвой, однако, ты отмахала, девка, – после долгого молчания сказал Лёке. – Как смогла? Как медведь не заломал?..
Жители деревни, прослышав о том, что слабой безоружной женщине удалось живой уйти из лап алмыса, под разными благовидными предлогами приходили к старикам – кто за травой от кашля, кто подарить баночку мёда, кто спросить о чём-то совсем несущественном.
Так по деревне пошла молва, что неспроста выжила пришлая, что «есть в ней сила…»
Отправить весточку в мир, что – жива, Лёка отчего-то не решалась. Старую сим-карту она не уберегла, но могла бы восстановить её на свой же номер, известный подруге. И не сделала этого, намеренно приобретя совершенно новый. Не раз с этого нового номера набирала сообщение: «Я жива. Как ты?» – и не отправляла. И списать своё молчание на незнание последовательности цифр, благодаря которой она могла бы услышать дорогие голоса, Лёка не могла: Бог памятью не обидел – она помнила всё.
Нет, тогда, в Москве, она искренне верила, что в иностранной клинике вернут Тоньку к жизни, но теперь эта вера предательски уступала голоску тревожного сомнения: «А если?..» Все вопросы она разрешила звонком на Тонькину работу. «Перезвоните, Антонина Степановна на эфире…»
Лёка не перезвонила.
Этот затяжной прыжок в неизвестность очень сильно изменил и её саму, и её взаимоотношения с жизнью: в характере появилась жёсткость. Свою боль она запрятала далеко, умело и старательно и готова была вступить в схватку с любым, кто посмел бы ей о перенесённой боли напомнить – взглядом, словом, звонком… Маленькая, не очень смелая женщина сторицей оплатила и своё отчаяние, и своё безрассудство. И ни в судьях, ни в адвокатах не нуждалась.
Более полугода прошло с того момента, как Лёка растворилась в неизвестности. Свою столичную жизнь она вспоминала как давным-давно виденный фильм и не могла бы поручиться, что у неё ни разу не возникало желания тот фильм пересмотреть ещё раз… Но все эпизоды, персонажи, лица отдалились, сделались размытыми абрисами полузнакомых событий. И среди этих событий места для себя она уже не находила.
«Здесь, у надежды на краю…» Лёка училась нехитрой деревенской премудрости: доила козу, расчищала дорожки от снега, ходила с коромыслом на прорубь за водой. Всё это казалось ей репетицией спектакля, в котором она играет одну из главных ролей, и ей эта игра нравилась. Ей было легко и покойно. Сюжет, записывать который она начала ещё там, в сердце тайги, развивался стремительно, строка шла ходко, работала она над будущей книгой самозабвенно. Лишь под утро закрывала черновик, виновато глядя на проснувшуюся Настасью Романовну. Хозяйка только дивовалась на свою постоялицу и привычно причмокивала: «Цэ-цэ-цэ…»
Далеко от избы, в которой её приютили и даже не дали завести речь о возможности поискать другое, своё жильё, она не уходила. Деревушка стояла фактически посреди тайги, на высоком обрывистом берегу привольной реки, в которую впадала и та, на которой она едва не погибла... На прогулки с ней неизменно увязывались Руна и Буран, сразу признав её своей.
– Доброго здоровья! – Перед ней стоял высокий, средних лет мужчина, в тулупе, валенках – так здесь зимой ходили все. – Освоились уже в нашей деревне? – спросил приветливо.
– Да, вполне. Красиво здесь. Величественно. Несуетно… – Лёка с интересом разглядывала незнакомца: его речь отличалась от той, которая была свойственна большинству жителей деревушки.
– Позвольте представиться: Егор Ермаков, учитель местной школы. По совместительству – библиотекарь.
Лёка протянула ему руку:
– Зовите меня… – Она почему-то запнулась. – Зовите меня просто: Айана.
Откуда это имя пришло ей в голову, Лёка сказать не могла – она его почувствовала. В этом имени ей было уютно.
Она меняла кожу.
32
Весна пришла уверенно, по-хозяйски. Сугробы присели от испуга, расплакались ручьями, большими и малыми. Тайга, и без того не смолкавшая даже зимой, загомонила новыми голосами, заполошенными, восторженными, а то и тревожными. Ветер вовсю заигрывал с набухающими почками, но нередко ещё менял милость на гнев, задувая зябко и нервно – видимо, вспоминая клятвы, данные им зиме.
В какой-то из вечеров Лёка во время ужина вздрогнула всем своим существом, услышав сильный грохот.
– Ништо, ништо! – тут же успокоила её Варвара Романовна. – Это шуга пошла – «лёд», по-вашему. Ништо, не боись, сюды никака холера недобра не дотянется! – Она очень чутко поняла, отчего постоялица так побледнела и вздрогнула.
Лёка-Айана лежала с открытыми глазами, глядя в ночь. Уже две недели она значилась штатным библиотекарем затерянной в лесах деревеньки дворов на пятьдесят. В районе с недоверием, но и с радостью восприняли её желание работать в такой глубинке. Конечно же, и туда дошли слухи о невероятных приключениях столичной женщины, предпринявшей безумное путешествие в одиночку через тайгу. Мудрый сибирский народ с расспросами в душу не лез. Ей предлагали учительствовать, но она отказалась, сославшись на полное отсутствие опыта. А вот книги были ей близки, библиотека дарила возможность уединения и неспешной работы.
– Подсидела я вас, Егор, – подшучивала она над учителем.
– Знали бы вы, Айана, как я рад этому обстоятельству! – отвечал тот, не скрывая слишком уж в последнее время оживившегося своего взгляда. Её настоящее имя он, конечно же, знал, но принял условия игры. – Люди здесь добрые, славные. И поговорить о категориях философских с ними можно. Только они ведь своей житейской мудростью вмиг на лопатки кладут, с такими о мировидении Кафки и говорить-то совестно...
Егор заходил в библиотеку каждый день – повода искать не надо было. Они читали одни книжки. Совпадали в кинопристрастиях. Пользовались родственными лексическими словарями. По многим взглядам на жизнь приходили к единому мнению – правда, нередко находя путь к этому мнению в горячих спорах.
Лёка прочитала всё, что нашла в своей библиотеке, имеющее отношение к её новому месту жительства. В районе и области, куда нередко наведывалась по делам, десятками скупала книги о природе, этнографии, истории края. Лучше узнавая эти места, всё с большей теплотой о них думала. Собиралась наведаться в краевой архив, пораспутывать ниточки своей родословной.
– А вы, Егор, родом отсюда?
– Не совсем. Это родина мамы. После того, как разрешили выдавать сельским жителям паспорта, она поехала на заработки. Познакомилась с моим отцом. Меня произвели на свет в большом городе: мама работала на кирпичном заводе, отец – на железной дороге. Сюда, в деревню, мальчишкой меня отправляли на лето, часто приезжал и вместе с родителями, пока дед с бабушкой были живы.
– А родители ваши не хотят сюда перебраться?
Егор как-то странно глянул на Лёку, минуту примеривался, что ответить.
– Нет, не хотят… – Долив воды в чайник, опять включил его. Пока вода закипала, в библиотеке стояла тишина, нарушаемая только бормотаньем настенных ходиков. Плеснув кипяток в кружки, Егор произнёс в полном безмолвье: – Моя мама пропала в тайге восемь лет назад. – Он опять замолчал, обняв ладонями кружку. Лёка с острым интересом смотрела на него. – У неё был отпуск – специально взяла в июле, чтобы малины и трав на зиму наготовить: у отца были слабые лёгкие. В тайгу пошла с приятельницами, их всего пять человек собралось. Мама местная, тайгу знала хорошо. Женщины переговаривались, аукали, с ними была собачонка – не охотничья, так, но собака всяко к жилью выведет…
Он опять глубоко задумался. Лёка прервала его молчание:
– Егор, если вам тяжело, не рассказывайте…
– Женщины потом говорили, что им всё время казалось, будто все пятеро перекликаются, они смеялись, пели песни на всю тайгу… – Казалось, он не слышит её, находясь в этот момент далеко отсюда. – Малины они набрали быстро, к полудню. Четыре женщины и собака сошлись на поляне, а мамы не было. Подруги долго её звали, аукали, собачонке кричали: «Искать, искать, Альма!» Но та только жалась к их ногам и скулила…
Чай в его кружке так и остался нетронутым.
– Мне жаль, что я разбередила вашу рану…– Лёка с искренним сочувствием смотрела на Егора.
А он будто всё не мог вырваться из тяжёлого сна, очнуться от своих воспоминаний:
– Её долго искали – наши охотники, милиция… Тщетно. Я тоже приехал на поиски мамы. А отец… Он не вынес. Поэтому я переехал сюда, в деревню, в дом деда. Так вот и остался.
– А ваша семья? Жена, дети?..
– С семьёй как-то не задалось. Женился я через год после окончания института, по любви, жена работала парикмахером – в её салоне и познакомились. Прожили почти девять лет, дочь родилась. После того, как пропала мама, я взял отпуск без содержания, вместе с охотниками в надежде на чудо пядь за пядью осматривал тайгу… Потом позвонила жена, сказала, что ей всё надоело, что у неё есть другой. Так вот и получилось, что это прошло безболезненно, и развод в том числе.
– И ничего так и не нашли? Охотники ведь даже заячьи следы видят…
Егор опять странно посмотрел на Лёку, ополоснул стаканы, снял чайник с подставки, подал ей пальто – пора было уходить.
– Это исчезновение для меня навсегда останется загадкой. Женщины не так уж и далеко ушли от деревни – километров на десять. По нашим меркам, это сущий пустяк. И мама с детства хорошо знала тайгу. И она была выносливая, ловкая…
Он внезапно остановился, молча посмотрел Лёке в глаза, борясь с желанием задать ей какой-то вопрос. Она сама поняла, о чём Егор хочет её спросить.
– Да, человек становится недвижим… Он всё слышит, чувствует, но его будто парализует. Невозможно и пальцем шевельнуть, крикнуть, даже моргнуть… И если рядом не окажется никого, чтобы вывести из оцепенения…
Договорить ей он не дал:
– Ваш дом, Айана. Спокойной ночи.
Сон к ней пришёл неслышно, мягко, понёс в своё царство грёз на невесомых руках, бесшумно ступая. Ей снились заливные луга, неведомые нежные цветы, она слышала во сне беззаботное журчание ручейка… А потом словно серая тень мелькнула через весь её сон, заслонив солнце на краткий миг, и исчезла. И опять весело лопотал ручеёк, и пела невидимая птаха, но только спящая женщина, через чей сон метнулась тень, стала вдруг беспокойно ворочаться, невнятно что-то бормоча. Окажись с ней кто-нибудь рядом, он бы расслышал только одно слово: «Нет!.. Нет!.. Нет…»
В далёком урочище серая тень приняла очертания вполне зримые. Снега, начавшие таять и в тайге, обнажили прогалины, старые поваленные деревья, проклюнувшиеся на припёке бледно-голубые цветы.
И рядом с тихим прибежищем редких в этих краях охотников – обрывок ткани, когда-то составлявший предмет женского гардероба. Тень подняла этот обрывок и сильно, с рыком и урчанием, втянула запах, который он всё ещё хранил.
33
– «Алтай – Алатырь-камень – всем камням отец. Согласно древним легендам, Алатырь упал с неба и на нём были высечены Законы Сварога. Так Алатырь – не только гора, либо камень – это сакральный центр Мира. Он триедин, потому означает путь Прави между Явью и Навью, он связал миры – горний, небесный, – и явленный, дольний. Он двуедин – и мал, и велик, и лёгок, и тяжёл. Он – един, ибо в нём объединены все миры. Он непознаваем, подобно Прави…»
Лёка-Айана читала вслух одну из новых приобретённых книг.
– Как же красиво и загадочно, и отчего-то так мне близко-близко… – Она положила аккуратный томик на залитый майским солнцем стеллаж. – Даже странно, как ещё год назад я жила без всего этого!
Лёка, опершись руками о подоконник, выглянула в распахнутое окно, рядом с которым вовсю невестились сирени. Фрагментами грандиозных декораций казалась тайга, укрывающая селеньице от любопытных глаз мира. Река, видимая из окна и ещё не до конца вернувшаяся в свои берега, убегала вдаль сверкающей змейкой, хорошо просматриваясь с возвышенности, на которой стояла деревня. Хлопотливо сновали ласточки, облюбовавшие стреху дома, в котором располагалась библиотека.
Егор приходил к ней под конец рабочего дня почти каждый день, неизменно в хорошем расположении духа, с букетиком то подснежников, то медуницы. Всякий раз она пыталась пожурить его за нанесённый вред природе и всякий раз эта тирада обрывалась её счастливым смехом: Егор ей нравился.
Рабочий день давно окончился, но уходить они не спешили, чаёвничали, обменивались небогатыми деревенскими новостями. Открыв заложенную высушенным цветком страницу, Лёка, уже не пряча взгляда, дочитала страничку серым глазам, с неприкрытой нежностью глядящим на неё:
– «Посредниками между мирами была также книга Вед, упавшая с неба, и вещая птица Гамаюн. И Книга, и Птица – это тоже Алатырь. Под тем камнем сокрыта вся сила земли Русской. Бел-горюч камень Алатырь – это священный камень, средоточие Знания, Вед, посредник между человеком и Богом. Он и «мал и весьма студён», и «велик, как гора». Алатырь связан с небесным миром, Ирием, Беловодьем, – то есть с раем, по коему текут молочные реки. И место это считают центром земли, которое наделяется сакральными и целебными свойствами. Священный Алатырь есть Алтай, Алтарь пред престолом Всевышнего…» – Красивая сказка… Я очень любила, когда мне в детстве сказки читали. Сама читать рано научилась, но как же славно было, когда мама или тётя читали на ночь: «…и поскакал Иван-царевич на Сером Волке, и скакал семь дней и ночей…», без дозаправки. – Они оба рассмеялись её шутке. – И снится потом что-то, и не помнишь, что, только так тепло-тепло на душе... Отчего сказки так хороши, особенно, на ночь, Егор?
– Может, потому что народная мудрость в них спрятана, сила, передаваемая из поколения в поколение, то, чего у народа не отнять… Сказки – они народный язык хранят, тот, который является ключом к древним забытым знаниям, и только через них можно понять саму суть величия всего мироздания…
Два взрослых человека вели неспешную беседу, не боясь показаться друг другу чудаковатыми. Было им легко и спокойно, и один из них уже отчётливо видел, как две дороги объединяются в одну и кем-то дано на это благословение, а второй пока ещё только-только пытался поверить, что давние сны начинают обретать зримый образ.
– Я и сейчас люблю сказки читать, тепло от них. Как будто вспоминается что-то забытое, чей-то наказ слышится в них… Какая-то главная истина...
Он протянул руку, дотронулся до её ладони и доверительно, стараясь казаться серьёзным, сказал:
– Из сказок помню только одну. И она вполне может стать былью, поскольку с вашим приходом для этого сошлись все необходимые и достаточные условия. Я давно ношу с собой одну из составляющих этой сказки.
– И что же это за составляющая? – Лёка совсем по-детски смотрела на него, широко распахнув глаза.
– Если только вам действительно интересно, принцесса, то извольте видеть.
Он разжал ладонь другой руки – в ней лежала горошина.
Егор привычно провожал Лёку домой. Сам он жил на другом конце деревеньки, которая рано погружалась в сон. Редкое окно в этот час было озарено светом. Да и зачем свет двоим, идущим под присмотром полной луны, с интересом взирающей на такой далёкий и непонятный мир людей! Не дойдя метров ста до калитки, они, не сговариваясь, остановились. Он взял её ладони в свои руки, прижал к губам. Она не протестовала.
– Что я могу сделать, чтобы ты была счастлива?
Горячая волна давно забытой нежности окатила её изнутри. Поцелуй был долгим – Егор бережно держал её лицо в своих руках. Лёка давно уже забыла вкус поцелуя – настоящего, мужского, до одури пьянящего. Привстав на цыпочки, она длила его как могла, всей своей наполненностью и обновлённостью переливаясь в долгожданную родственную душу.
34
Лето пролетело как один день, ярко и стремительно, осень долго мела лисьим хвостом, никак не позволяя листве улететь вслед за перелётными птицами, припоздавшая зима ревниво укутала все следы чужих побед студёным покрывалом.
По деревушке, уснувшей под белыми шапками сугробов, бродило счастье. Оно не боялось трескучих морозов, смеялось над дерзкими завываниями пурги, любовалось дивными узорами на стекле и очень любило смотреть на язычки пляшущего в печи огня. Ему были неведомы страхи и переживания, его память сбросила лишний груз, как ящерица – пораненный в схватке хвост.
А ещё оно не боялось потеряться – им дорожили.
К Пасхе в каждой избе мыли окна, белили печи, приводили подворья в порядок после зимы. Смешение вер, религий тому никак не мешало: дружно праздновали всей деревней и православные, и языческие праздники – представителей других конфессий в деревне не было.
Дурманяще зацвела сирень, черёмуха убралась белыми цветами, скворцы обживали скворечники, неустанно принося ветки и пёрышки в гнёзда для будущих выводков.
Такой свет в душе Лёка чувствовала разве что в детстве, в деревне у тётки. Этим светом ей до невозможности захотелось поделиться с кем-то ещё, близким и родным. Она набрала номер Антонины.
– Здравствуй, Тоня. С праздником тебя. Как ты?
На том конце молчали долго, потом, сделав ударение на слове «теперь», доложили:
– Теперь – в полном порядке. – Опять долгое молчание – и реплика: – Ты была жива все эти полтора года или только-только воскресла, подруга? Куда приехать, чтобы поколотить тебя за столь изощрённое молчание? – И наконец собеседницу на том конце прорвало: – Лёка, милая ты моя! Да зараза ты моя дорогая!.. Какой же камень с души сняла… Ну, ты-то как? Где? Где пропадала всё это время?! Ты здорова? – Шквал Тонькиных возгласов, междометий и вопросов длился минуту, не меньше. Лёка с радостью вбирала в себя все оттенки голоса подруги, не решаясь вставить хоть слово. – Господи, сколько за это время я всего передумала! Как кляла себя за то, что прилетела тогда к тебе… Лёка, а Токарев? Он знает?
– Нет. В прошлую жизнь я не звонила.
– А Гришка? Гришке тоже не звонила? Значит, не знаешь, что стала бабушкой…
Она не знала. Внутри заныло, глазам сделалось горячо.
– Кто, Тоня? Давно?
– Да вот, недели две назад, внучка у тебя. Катюша. Светленькая, вся в тебя. А Гришка… Ты не поверишь, что стало с Гришкой, как он изменился! Лёка, помнишь, ты сетовала, что сын твой оболтусом вырос? Так вот, ты крепко заблуждалась. Степенный стал, работает у отца на фирме. Мы общались пару раз по скайпу, он даже на свадьбу меня приглашал. А вчера – дочку показал. – Антонина немного сбавила обороты. – Он очень переживал, когда ты исчезла. Поначалу пил здорово, а потом девчушку эту свою встретил. Как ей удалось ему мозги вправить, не знаю. Да пусть потом сам тебе расскажет. Лёка, какой же ты мне подарок сделала! Как будто почувствовала, что я погибаю от чувства вины, и позвонила…
В тот день Лёка с охотой бралась за всё, что надо было помыть, вычистить: если кто и заметил бы капли влаги на её лице, она легко могла сослаться на водяные брызги.
Шкаф, потемневший от времени, протирала долго, задумчиво водя по одному месту с десяток раз. Дойдя до верха, рукой зацепилась за объёмный предмет. Подставила табурет, заглянула. На шкафу лежала пухлая книга. Женщина бережно потянула её на себя. Книга оказалась фотоальбомом – старым, пожелтевшим. Присев на диван, начала листать. На неё смотрели незнакомые лица, группы людей, напряжённо ждущие, когда вылетит птичка. На обороте одной фотографии увидела дату:1884 год… Уже собираясь захлопнуть окно в чужой для неё мир, неожиданно вздрогнула. Один из снимков ей показался знакомым.
– Кто эти люди? Настасья Романовна, что это за фото? Кто на нём? – Лёка окликнула хозяйку, колдовавшую над свежеиспечёнными пасхами.
Та глянула, не прекращая кропотливой работы:
– А это родня наша, это по линии мово старика. Тут-от свёкор мой, махонький совсем, а это брат евонный, родный, Ванюшка. А вот туточки бабка их, шаманка была… От любой хворобы знала травы, от всех болестей наговоры шептала. К ей за сто вёрст приезжали – с одра, почитай, поднимала. Светлая память, хоть и нехристью была. – Настасья Романовна часто и мелко закрестилась. – А матерь мово старика и деверя Ивана – хохлушка, пришлая была, вона, на другом снимке, с краю, вишь? Така певунья, така баска была, писана красавица. Мой-то не в её пошёл – в бабку свою, шаманку.
Лёка с изумлением, не веря своим догадкам, смотрела на пожелтевший снимок. Затем стала лихорадочно что-то искать в своём телефоне. На проснувшемся дисплее высветился один из снимков из тёткиного альбома, что она сделала перед тем, как отдать его на хранение подруге.
Фотографии в альбоме приютивших её людей и в Лёкином телефоне были совершенно одинаковыми.
Тогда, всё ещё сомневаясь, Лёка спросила:
– А фамилия ваша какая? Настасья Романовна, фамилия ваша – какая?..
За всё время пребывания в деревушке ей и в голову не пришло поинтересоваться фамилией стариков!
– Так, знамо дело, какая – Козеевы мы.
35
«Вот и замкнулась цепь… Вот и замкнулась цепь…»
Эта фраза кружилась у неё в голове, обдавая сердце радостью и ещё каким-то чувством, почти мистическим.
Её вели. К этому селению. К этим людям, оказавшимся ей родными в самом прямом смысле. Лёка, ошарашенная, весь день приводила свои мысли в порядок, обнимала то бабушку Настасью, то пришедшего вечером деда Аскана, как заведённая, повторяя: «Невероятно! невероятно!..» Судьба вывела Лёку прямиком к дому двоюродного дядьки, племянника её деда Ивана…
Аскан сразу тогда, в избе шаманки Ай-Кине, сообразил, кого он спас по велению Белого Бурхана. Но ни словом, ни жестом не выдал этого своего знания: неизвестно было, нужна ли такая правда пришлой.
В тот вечер Настасья Романовна устроила торжественный ужин, на который были приглашены с десяток гостей: родственников у Лёки теперь было, почитай, полдеревни! Настасья Романовна и Аскан позвали самых близких. В этот вечер гостем семейства стал и Егор.
В какой-то из дней Егор пришёл к ней в библиотеку с новостью не рядовой: к ним в деревню днями наведаются зарубежные документалисты-киношники, этнографы, ценители сибирского фольклора. И не просто наведаются, а приедут знакомиться с ней, Лёкой, недавней пленницей тайги, так счастливо избежавшей печальной участи – в районе не пожалели красок, живописуя её приключения.
Когда бы ещё Лёке пригодилось знание языков в этом тихом уголке! Журналисты и их интервьюер приветствовали друг друга и обменивались любезностями на французском. Интерес к её персоне от этого вырос на глазах. Приезжие тоже оказались не лыком шиты (как долго она им переводила этот оборот речи: «не лыком шиты…»), с удовольствием общались на Лёкином родном, периодически впадая в ступор от идиоматичности великого и могучего.
– По Сеньке шапка. Как бы вам доходчивей-то объяснить… То есть каждый имеет то, чего он заслуживает, каждому честь по заслугам. Это выражение пошло со времён боярства: знатность рода бояр на Руси можно было легко установить по высоте их меховых шапок. Ферштейн?
Иностранцы понемногу начинали «ферштейн» в этой сложной языковой области, старательно записывая все разъяснения на свои диктофоны.
– Правду ли говорят, что вам довелось в одиночку пройти по тайге более ста миль? Вы действительно встречались с йети? – Их захлёстывало любопытство. – По заданию нашего Географического общества мы снимаем фильм об этом удивительном крае. Ваши сюжеты оказали бы бесценную помощь нашей работе. Вам ведь удалось снять нечто совершенно неординарное? – Лёка не ожидала такого поворота. Меньше всего ей хотелось бы вспоминать о пережитых ею страшных месяцах борьбы за жизнь. Истолковав её молчание по-своему, киношники пошли с козырей: – Разумеется, всё это будет оплачено, вы станете обеспеченным человеком…
– Я вполне обеспечена, – оборвала резко. Затем, по прошествии ещё нескольких минут молчания, добавила: – Но если вы действительно хотите купить у меня отснятый материал, я готова назвать свою цену: инвестирование в приобретение медтехники краевым Центром для лечения онкобольных.
36
Разумеется, киношники захотели внести в свой фильм живой колорит алтайской тайги: поспела малина, деревенские бабы и девки с коробами и лукошками каждый день уходили на промысел, пустым не возвращался никто.
– Мадам Токарева, вы не откажете нам в любезности – отснять некоторый материал непосредственно в тайге? Мы бы хотели снять вас в динамике, в приближённой к вашим приключениям обстановке…
«Мадам Токарева» внутренне напряглась: дальше околицы она за время жизни в деревне не уходила. Знание того, что в тайге она будет не одна, более того, под постоянным прицелом объектива, отчего-то не успокаивало. Сердце пару раз не попало в ритм.
– Вы получите дополнительные преференции в реализации того проекта, который мы будем спонсировать.
Это был веский аргумент, Лёка задумалась. А действительно, ну чего можно бояться в этих условиях? В одной только в съёмочной группе пять человек, потом местных двое, проводники, да и Руна с Бураном сопроводят её обязательно… Под лопаткой не ныло.
– Когда выходим?
– А вот завтра с утра, часов в пять.
Аскан, узнав про намерение Лёки идти в тайгу, промолчал, долго глянув на неё. Взять с собой собак разрешил.
Молочный туман плотно укутал округу, очертания домов едва угадывались, дорога впадала в этот туман бесформенным обрубком.
Киношники арендовали допотопный УАЗик, который заглох где-то на десятом километре пути. Навьючивая на себя оборудование, оператор и ассистенты обменивались репликами, содержание которых Лёка не успела уловить. Слова падали в туман, как в вату, но по их настрою поняла, что должным оптимизмом для дальнейшего покорения тайги они не обладали. Выстроившись гуськом, вереница людей в москитках не очень спешно сошла с полунаезженной дороги и углубилась в тайгу.
Они шли за проводником около часа, выбирая натуру. Наконец режиссёру приглянулась одна панорама.
– Мадам Токарева, сделайте, пожалуйста, проходку от этой поляны к тем деревьям, остановитесь там, посмотрите вверх, потом на окружающие вас предметы, потом камера возьмёт вас крупно, оператор приблизит вплотную…
Бояться было абсолютно нечего, но что-то давящее сковывало её, мешало дышать, путало мысли. Лёка с трудом сделала несколько шагов в указанном направлении. Пройти надо было всего метров пятьдесят. Туман был уже не таким плотным, как утром, но ещё представлял собой молочную завесу, контуры людей и деревьев были им иссечены.
Сердце начало метаться, и Лёка мысленно отругала себя. Стремительно сделав шагов десять, остановилась, ловя себя на мысли, что ей хочется бежать, неважно куда, лишь бы выбраться из этой белой паутины тумана. Оператор, расчехлив камеру, примеривался к местности. Махнул ей рукой: «Дальше! Отойдите дальше, ещё дальше!..» Она стояла на месте как вкопанная, беспомощно озираясь. Не понимая, старый ли страх ею управляет или новая её особенность – видеть и чувствовать за минуты до того, как что-то должно произойти, – она вдруг закричала:
– Руна, Буран! – Лёкой овладела паника. – Руна, Буран!.. – Собачий лай раздался где-то впереди и слева. – Ко мне!!!
Прежде чем собаки с неистовым лаем вылетели на поляну, сквозь расползающиеся клочья ваты беззвучно метнулась лохматая туша, на доли секунды попав в объектив.
37
– Ты с ума сошла?! Как ты могла на это решиться?! Почему ничего не сказала мне? – Егор большими шагами мерил горницу. Подойдя к Лёке, взял её руки в свои, крепко стиснул. – Пожалуйста, больше без меня в тайгу не уходи. Даже на опушку. Даже с компанией. – Потом, прижав её к себе, выдохнул куда-то ей в затылок: – Пожалуйста, не ходи в тайгу…
– Тогда нам придётся уехать отсюда, ведь мы фактически живём в тайге.
– Тогда придётся уехать… – эхом отозвался он.
Лёка перешла жить к Егору после Пасхи. Обретённая родня отнеслась к этому её решению спокойно. Аскан подарил племяннице куньи шкурки, Настасья Романовна – вязанную крючком нарядную скатерть. Виделись они почти каждый день.
Лёка искренне удивлялась, сравнивая, насколько условия её нынешней жизни далеки от тех, устроенных, вальяжных, московских, – но как ей легко дышится, пишется, думается! Егор позволял ей работу исключительно по дому, да и ту делал с ней вместе: вместе лепили пельмени, мыли посуду, вместе складывали дрова в поленницу, дурачась и смеясь.
Сыну она тогда, после разговора с Антониной, так и не позвонила, только попросила подругу сказать Грише, что – жива. Несколько раз уже готова была набрать его номер, но так и не решилась: чувство ли вины её останавливало? Или опасение возврата к прежнему бытию?
Возвращаться в старую жизнь она не хотела. Она теперь безошибочно могла дать определение понятию «счастье». Потому что каждый день видела, как оно смотрит на неё серыми глазами, как бережёт её, дышит ею… Мир здорово изменился с того дня, как Лёка попала в эту деревушку. Теперь он был расцвечен и озвучен для неё всеми звуками и красками, он был брошен к её ногам. Ступать по нему было восхитительно до замирания сердца.
Киношники, несколько раз с шумными комментариями пересмотревшие отснятый в тайге материал, условия договора выполнили: на счета краевого лечебного учреждения поступила солидная сумма. Медики с нескрываемой радостью приняли этот подарок, заранее извещённые, на какие цели необходимо потратить свалившиеся на них средства.
38
– Токарев, приветствую тебя! Жив, старый чёрт? Ну и молодца! Откуда звоню? Представь, из Горно-Алтайска…
Пульс у Токарева резко участился. Звонил его старый приятель, с которым они начинали свою карьеру в строительном бизнесе. Приятеля, молодого и перспективного, тогда быстро переманили в Красноярский край – он был хорошим спецом по гражданскому строительству в мёрзлых грунтах. Виделись они очень редко, с тех пор всего пару раз, да и то мельком: друг в столице бывал только проездом. В один его приезд Токарев расстарался и достал билеты в Большой на «Жизель», в другой раз – на концерт Юрия Антонова. Дружили они на расстоянии, дружбой этой дорожили, связи не теряли. И вот теперь этот звонок.
– Ты там заснул, что ли? – Голос из трубки вернул его в действительность. – Я тебя вот о чём хочу спросить: твоя что, в кинематограф ушла? Она с кино как-то связана?
Токарев оторопело молчал.
– С чего ты взял? – наконец выдавил из себя.
– С чего, с чего… С того! Я тут в командировке, и поскольку не хлебом единым, решил обкультуриться немного: презентация чего-то об Алтае, снимал какой-то залётный режиссёр, француз. Ажиотаж вокруг этой фильмы. Но вот что меня зацепило: автор музыки – тёзка твоей жены. Полная, представляешь? И ещё каким-то боком – соавтор. И даже действующее лицо. Тут народ гудит, говорят, фильма отпадная, эта тётка какая-то особенная, не то шаманка, не то воскресла, в общем, посмотрю – отзвонюсь. Так, говоришь, не твоя в этом участвует?..
Токарев ничего ему не ответил, потому что машинально нажал клавишу «отбой».
Прошло полтора года с момента исчезновения Лёки из его жизни. Поисковики так ничего не нашли, других сведений о ней не поступало, поэтому по закону через шесть месяцев Лёку признали… Но Токарев ничего не признавал, никаких бумаг в загсе не брал, штамп о разводе в паспорте не ставил. Нет, конечно, женщины у него были – обета безбрачия он не давал, – но ни одну в свою новую квартиру не приводил…
На свадьбе сына кто-то по неведению крикнул: «А свекровь-то где прячется?» Но тамада Роман (а по совместительству – двоюродный брат невесты и вновь друг Григория, такой вот оборот…) очень ловко и умело перевёл всё в нужное для торжества русло.
И вот этот странный звонок…
Токарев вызвал секретаря:
– Надежда Степановна, закажите мне билет на самолёт до Горно-Алтайска, если есть рейс. На сегодня.
Рейс в тот день в нужном направлении был.
39
Лёке позвонил администратор областной гостиницы, передал, что с ней настойчиво хочет встретиться какой-то мужчина. То, что после премьеры документального фильма о природе и особенностях Алтая она стала объектом повышенного внимания, объясняло стремление незнакомых людей поговорить с ней накоротке, взять автограф. Некоторые уверовали, что она видит будущее, и хотели с её помощью привести свою судьбу в порядок. На её гостиничный номер было форменное нашествие! Егор отправился к служащим гостиницы с просьбой поменять номер, чтобы дать Лёке возможность элементарно выспаться. Они намеревались задержаться в городе ещё на некоторое время, уже по делам писательским: издательства наперебой просили рукопись её книги.
…Она видела, буквально спиной, того, кто через секунду действительно стоял на пороге её гостиничного номера. И настолько это видение было ярким, зримым, что, не оборачиваясь, Лёка сказала, сама не понимая, зачем:
– Здравствуй, Токарев!..
– Здравствуй, любимая, – было ей ответом.
Токарев стоял в проёме двери, не решаясь войти. Он смотрел на свою жену и не узнавал её. Но это была, вне всяких сомнений, она, Лёка, его многолетняя спутница жизни, так внезапно и трагически исчезнувшая из его жизни полтора года назад.
– Входи, – сказала она просто, отметив, как он постарел за это время.
Токарев вошёл. Он смотрел на неё не отрываясь и не мог не заметить, что жена помолодела лет на десять.
Они сидели за столом друг против друга – два человека, у которых ещё совсем недавно была общая семья, судьба… Токарев легко мог дотянуться рукой до плеча жены, но чувствовал, что эта краткость расстояния обманчива: между ними образовалась пропасть – невидимая, но непреодолимая.
– Прости меня…
– Простила. Давно. И ты прости меня.
Он неуверенно посмотрел ей в глаза:
– Сегодня есть обратный рейс. Мы на него успеваем…
Она протянула руки, положила их на его ладони. Токарев с готовностью потянулся к ней. Лёка почти неуловимым жестом его остановила.
– Я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Мы будем иногда встречаться – я тоже должна видеть, как растёт наша внучка. Но в прошлую жизнь возврата нет. Ты ведь и сам это хорошо понимаешь…
– Нет, я ничего такого понимать не хочу! – В нём заговорил руководитель крупной фирмы, любящий и умеющий решать трудные задачи. – Мы начнём всё заново, с белого листа, в новой квартире. Поедем, куда захочешь, правда!
– Вернуться в Москву? – переспросила она, с грустной улыбкой глядя на человека, который многие годы был смыслом её жизни. – И что потом? Тихо ненавидеть друг друга? Всё время находиться в состоянии дежавю? Бояться сказать не то, сделать не так? Жить друг с другом из вежливости? – Она тряхнула короткой стрижкой: желая потрафить вкусу мужа, в прежней жизни Лёка носила длинные волосы. – Не для того я совершила эту мёртвую петлю, чтобы отречься от себя нынешней. Знаешь, в жизни нет ничего зряшного или случайного. Просто мы не всегда слышим даже самих себя.
Они сидели, глядя друг другу в лицо, изучая такие знакомые (и уже нельзя было сказать – родные) черты, и каждый из них понимал, что эта встреча – их окончательное прощание.
– Понимаешь, в чём штука… – Лёка чуть не назвала его домашним прозвищем – Котофеич. Помедлив немного, продолжила: – Нельзя светлячка заносить в помещение, на свет. От этого он становится просто червячком – серым, непримечательным. Пропадает его привлекательность, волшебность… – Лёка сама удивлялась абсолютному спокойствию, которое ни на минуту не покидало её с момента встречи с мужем. – Ты хороший, правильный, но светлячка во мне заметить ты не захотел…
40
– Ой, ну уж, знаменитость нашлась! Таких знаменитостей – пучок на рубль. Я на свой айпод ещё и не такого наснимаю! И снежный человек у меня будет правдоподобней выглядеть, а не как эта постановочная кукла…
Стайка молодёжи явно обсуждала нашумевший фильм. Особым пренебрежительным отношением выделялась совсем юная особа, при виде Лёки на ходу включившая диктофон:
– Журнал «Эзотеры». Вы можете сказать для наших читателей что-то такое неизбитое, нетривиальное, особенно для тех, кто ещё в самом начале всех своих дорог?
Лёка с лёгким удивлением смотрела на юную журналистку. После показа фильма, который эксперты тщательно изучали на предмет фальсификации и этой фальсификации не обнаружили, такой вопрос был более чем странен.
– Как, вам показалось мало увиденного?
Лёка деланно огорчилась, сокрушённо развела руками. Похоже, журналистка, долговязая конопатая девчушка в рваных по моде светлых джинсах, была из тех, кто всё и вся подвергает сомнению, крушит авторитеты, низвергает кумиров, даже если вчера ещё этим кумирам поклонялся. И сейчас она стояла, перекатывая во рту жвачку и вызывающе глядя в лицо Лёке.
Лёка рассмеялась её надуманному имиджу крутой девчонки, подошла к ней, потрепала по плечу, переспросила:
– Неизбитое, говорите? – И секунду подумав, шепнула доверительно: – Не ходите, дети, в Африку гулять.
Девчушка, ожидавшая чего угодно на свои эскапады: недовольства, поучительных сентенций, может быть, даже и грубости, – от такого поворота смутилась. Вмиг забормотала растерянно:
– Фильм, конечно, да, он фильм… Но нашим читателям, понимаете…
Она вконец стушевалась, покраснела и уже готова была расплакаться.
– Это твоё первое задание? – Лёка смотрела на неё по-доброму, участливо. Девчушка покорно кивнула. Лёка слегка обняла её и негромко сказала: – Не надо бояться высоты, когда прыгаешь внутрь себя. Твоё отчаяние будет вознаграждено.
[1] Кёрмёс – здесь: душа добродетельного, благоверного человека становилась ару (чистый) кёрмёс и покровительствовала людям, а душа злого и порочного человека становилась дьяман кёрмёс, приспешницей и пособницей злого духа.
[2] Алмыс – здесь: снежный человек.
[3] Кебелек – бабочка (алт.).
[4] Чечек – цветок.
[5] Джакшы болзын, кебелек – до свидания, Бабочка.
[6] Джакшы болзын, Сеек – до свидания, Род.
У НАДЕЖДЫ НА КРАЮ
Часть вторая
МОРЕ-Ю
1
Влекло Лёку к той спокойной, щедрой реке, где она так неожиданно почувствовала властную мощь неведомой энергетической силы. Воспоминания о самом начале того путешествия – ещё горячечном, нетревожном, богатом на красоту и дары тайги, – будили в ней потаённое желание: снова пройти с рюкзаком по благодатному кедрачу, залитому солнечным светом, вдали от безысходности и отчаяния, почувствовать запах таёжного разнотравья… Пройти с любимым. И оттого почувствовать двойное блаженство.
Ей часто снились сны. Почти каждый день. И даже не помня сюжета ночного видения, она могла с точностью определить, что день грядущий ей несёт, – по настроению, по ощущениям после пробуждения. В цветном калейдоскопе сменяющихся картинок почти всегда мелькали таёжные пейзажи. Мелькали настойчиво и зовуще.
Пролетевшие в алтайской глуши два года будто накипь сняли с обновлённой души, будто на торную дорогу вышла она после забега по пересечённой местности. И её солнышко, – Егорушка, как стала она звать мужа, грело тепло, давало силы жить и двигаться по новой орбите.
–… в-о-о-от здесь это случилось, да, на этом отрезке. Ещё до плутания по тайге…– Лёка обхватила мужа за плечи, невольно погружаясь в воспоминания. – Как будто ток через меня пошёл, – некий энергетический столб буквально прошил от макушки до поясницы… Никаких болевых или других неприятных ощущений не было, какое-то полузабытьё: видеть-то я всё видела, и шевельнуться могла, только – и не хотелось вовсе… А потом такой прилив сил, – я в день до двадцати километров проходила без устали...
Супруги дружно склонились над картой района.
– И знаешь, Егорушка, что больше всего меня тогда поразило: я не испугалась, не запаниковала… Было ощущение некоего единства с неведомой Силой…которая наполняла меня, и она не хотела причинить мне зло…я очень хорошо это почувствовала…
Егор, считавший физику основой наук, дружа с ней не один десяток лет, никак не выдал своего отношения к проявлениям неординарных способностей жены. Не спорил с ней, ничего не доказывал. Он просто знал, что если хоть один физический закон малой-малостью станет угрожать его женщине, он его упразднит.
– Ну, если хочешь, мы можем наведаться туда, экстремалка ты моя, – ответил добродушно, – я те места знаю вполне прилично. В начале августа как раз мои давнишние друзья-сплавщики хотят пройти по той же самой реке… Нет, я ни словом не обмолвился о твоей одиссее, – ответил на немой вопрос Лёкиных глаз. – Но могу договориться, чтобы нас ждали в определённое время в нужном месте. А доставит нас с тобой туда вертолёт на Тунгур, – пилот – мой старинный приятель, не откажет. – Егор поставил крестик на карте. – Вот здесь и десантируем. Собраться успеем?..
2
– Здорово, чертяка! Сколько мы с тобой не виделись? – пять?.. шесть лет?
Вертолёт, аккуратно высадив пассажиров, взмыл ввысь, ветром от вращения лопастей лохматя причёски весёлых бородатых людей, которые плотным кольцом обступили Егора и его спутницу, хлопали друга по спине, шутили, шумели, создавая непередаваемый колорит многолетнего мужского братства.
– Ну, раскрывай секрет – кто есть сия неотразимая дама? Ой, погоди, не отвечай, дай догадаться: Берегиня таёжных дебрей!.. Знакомь же нас скорей!
Мужчины галантно целовали Лёкину руку, попутно представляясь: «Капитан Ермаков!.. с Вашего позволения, Сан Саныч… Воловников… а меня можно просто – Вениамин…»
Юность, она не уходит, она живёт в потайных уголках души и просится на волю, когда в один прекрасный день в одном месте собираются помнящие про неё люди. Суровые мужчины, так талантливо в миру исполняющие обязанности врачей, военных, педагогов, там, в тайге легко отрешившись от груза цивилизации, дурачились, пели песни под старенькую, видавшие виды гитару и пили чай с дымком. Не один чай, конечно же, – да кто с них спросит, в эдакой-то глухомани!..
Небольшой отряд путешественников разбил лагерь у этой излучины с прицелом порыбачить сутки-другие, отдохнуть перед сплавом по непростому участку реки, непредсказуемому, бурливому. Берег огласился смехом, звуки криков и добродушной перепалки разнеслись по округе, заставив таёжных пернатых на минуту смолкнуть.
– Егор, ну ты, как, кандидатскую защитил? – Вениамин умело и споро ставил палатку. – Когда отечественная наука вкусит плодов от твоей разработки?
– Знаешь, Веня, как-то в одночасье многое в моей жизни, скажем так, стало неактуальным. – Друзья довольно давно не виделись и не говорили по душам. – Я не писал тебе, что уехал в родительскую деревню, один... Там и учительствовал, пока не встретил ту, за которой и в огонь, и в воду… и на сплав по таёжной реке. – Егор машинально осмотрелся, ища Лёку взглядом, – она в отдалении собирала ветки для костра. – И веришь, друже, эта тема меня теперь заботит го-о-ораздо больше, чем нейтрино. Ушли мои поезда, запал, кураж… – Егор, закрепив свою сторону палатки, присел на перевёрнутое ведро, ожидая, когда друг справится с оттяжками. – Могу со всей ответственностью заявить тебе, как старому другу, что сейчас я абсолютно счастлив. Даже без учёной степени.
– А я это понял, как только увидел вас там, выходящими из вертолёта. Рад за тебя, дружище! – Вениамин небольно стукнул Егора в плечо, собирая инвентарь. – Счастливых людей на земле меньше, чем кандидатов наук.
Воспоминания навалились на Лёку ещё там, в воздухе, когда внизу блеснула извилистая лента реки. Стараясь не выдать чувств, она жадно смотрела в иллюминатор на зелёную скатерть тайги, пытаясь угадать места своих стоянок. Похоже, тот золотистый язычок импровизированного пляжа – место, где она впервые почувствовала неведомую Силу… Винтокрылая птица брала курс как раз в ту сторону…
– Егорушка, я немного пройдусь, во-о-о-н до того склона, – Лёка с улыбкой прикоснулась к плечу мужа. – Это в зоне видимости, не беспокойся за меня, я недолго.
…Она ступала по разнотравью догорающего лета, узнавала голоса птиц, вбирала в себя все оттенки зелёного: лёгкого, поющего, живого… Да, эта та самая излучина, где она впервые удила рыбу и варила уху… Её лицо не покидала тихая улыбка, душа отзывалась светло и покойно. Старые страхи не появлялись даже в отдалении Лёкиных воспоминаний: рядом были люди, и главное – он, Егорушка.
Лёка погладила рукой шероховатый ствол кедра, подняла одну шишку, добралась до орешка. Как странно – она снова здесь… Не одна, не раздавленная личной невзгодой, не мучимая тоской по людям…
Чуть заметно улыбаясь своим мыслям, женщина неспешно шла от кедра к кедру, трогала разлапистые ветки, будто здоровалась с каждой. Уже едва начинало вечереть, невесомая дымка упала на горизонт, размыв очертания дальних отрогов.
Что на этот раз захочет сказать ей судьба?..
Деревья расступились, открыв Лёке слегка покатый краешек небольшого холма, поросшего зверобоем. Внизу под лучами закатного солнца мирно серебрилась река. Она слушала звенящее на все лады разнотравье, наслаждаясь блаженным покоем. Пройдя ещё несколько шагов, наклонилась, сорвала подсохшую былинку, прикусила её. И внезапно почувствовала это.
… Сноп энергии коснулся её темени, прошил весь позвоночник, заставил корпус неестественно выгнуться. Закрыв газа, Лёка отдалась во власть неведомой стихии, которая не угрожала ей, нет, которая питала её, и Лёка это чувствовала. В какой-то момент она раскинула руки, – взгляд её, как будто невидящий, но устремлённый к одной ей видимой цели, был обращён в небо, – и Егор потом был готов поклясться, что его Лёка на несколько секунд и сантиметров оторвалась от земли…
Сеанс подпитки закончился так же внезапно, как и начался. Лёка будто переломилась пополам, Егор едва успел подхватить её, – отпускать жену побродить в одиночестве он согласился, но не дал обещания, что не будет следовать за ней.
Он с тревогой глядел в лицо любимой, спокойное и безмятежное: дыша неслышно и ровно, она словно спала с открытыми глазами. В тот миг он корил себя за это безумие – дать согласие на столь непростое путешествие, вернуть Лёку в самое начало её былых испытаний…
– Лапушка, как ты?.. – Нарастающее беспокойство наполнило всё существо Егора. – Лапушка моя…
Лёка глубоко вздохнула, и словно продолжая прерванный с кем-то разговор, повторила несколько раз непривычное слово:
– Биармия*… Би-ар-ми-я…
3
Костёр сыто похрустывал сосновыми поленьями. Рои золотистых светляков стремительно уносились ввысь, в сумасшедшую звёздную россыпь, будто стремясь занять в блестящем мерцающем хороводе свои места, по недосмотру ими утерянные. Летели за тайнами, только им одним ведомыми. А тайны, вот они, совсем рядом – тронь рукой…
В большом прокопчённом казане булькала уха, аромат от неё заполонил весь бивак.
– Однако, граждане сплавщики, ужин подан!..
Капитан Ермаков, резкий в движениях, начинающий лысеть служака, в импровизированном переднике, со знанием дела разливал уху по котелкам: непременно по парочке солидных кусков хариуса кладя в каждую порцию. Другой таёжный бродяга, Сан Саныч, автослесарь, что называется от бога, среднего роста увалень, проверял на звук содержимое фляжки.
– Карта вин на сегодня изобилием не страдает, как, впрочем, и вчера, и позавчера, поэтому, всех, кого сей факт не утомил, прошу придвинуть ёмкости! По два булька на нос!..– Система мер и весов в тайге была своя. – В виде исключения даме – коньяк. Нет возражений? Ну, тогда – будем!.. – Задорный приглушённый металлический перестук вторгся в чистые шумы и звуки быстро наступающей ночи.
Лёка сидела у костра на небольшом сосновом чурбаке, слегка вороша обугленной веткой прогорающие поленья, не мигая глядя в пляшущее пламя. Ей было необыкновенно легко. Вопросом, что же такое с ней произошло снова, на том же почти месте, она не задавалась – это была некая данность, предопределённая, каким-то неведомым образом ей понятная и знакомая. Она её знала, эту данность. И наверное, не отдавая себе отчёта, стремилась к ней… Будто глубинная память на миг ворохнулась, окатила волной узнавания и опять спряталась, оставив так мало исходных для осмысления её, и осознания себя в этом прекрасном, зовущем, меняющемся каждый час мире. Но душе, принявшей трудное и долгое обновление, очищение тайгой и пережитыми опасностями, не требовались материальные доказательства. Душа приняла это нечто новое, неуловимое, и была в совершенном ладу со своей телесной оболочкой. Лёкой, то есть.
И Егор, сидя в кругу друзей у мирно горящего костра, казалось, забыл о недавней тревоге и неуверенности. То, что он, физик, присутствовал при некоем обряде инициации, ни в коей мере не вносило хаоса в стройную теорию физического мира: автором того, неведомого являлась Природа. Земли или Неба, ему было не суть важно. Для Егора важным было лишь одно обстоятельство. И оно, это обстоятельство – его любимая, друг, жена, – находилась рядом и мирно смотрела на огонь, а значит, всё было хорошо.
– Сан Саныч, давай ещё по бульку! Под такую-то уху, и всего по два? – объятые теплом, сытным обедом и сладкой усталостью путешественники радостно и весело галдели. – А заодно и за тебя содвинем фиалы наши, за твоим золотые по локоть руки…– опытные люди знали, какие струны души мастера задеть, чтобы они в обязательном порядке отозвались.
– … всё-таки услышала…
Лёка встрепенулась, – так явно показалось, что её окликнули. Незаметно для себя она стала засыпать ещё у костра, но будто чей-то голос окликнул. Егор подхватил её на руки, как ребёнка, унёс в палатку. «Спи, спи, моя таёжная Жар-Птица…» – ласково шептал, застегивая молнию спального мешка. – «Добрых снов, любимая…»
4
У костра тем временем накалялись страсти – шёл спор. Его предмет Егору пока был неведом, – начало столь оживлённой дискуссии он пропустил. Подсев поближе к огню, определил два лагеря спорящих. К которому из них примкнуть, он ещё не решил, не зная сути столь жаркой словесной дуэли.
– … многое, многое меняется, и совершенно стремительно… В последние полвека наша старушка-планета будто ускорение получила. Вот, как ты понимаешь квантовую концепцию сознания? – разговор на удивление шёл не о бабах и не о лесе. Вениамин явно задавал тон возникшей беседе.
– Пока лишь абсолютному меньшинству представителей вида хомо сапиенс свойственны сверхинтуиция и управление субъективной реальностью. Понятно, да? – эту реплику физик адресовал своему оппоненту, прагматику Воловникову, заядлому спорщику, худощавому сероглазому брюнету, кандидату соответственных наук в области юриспруденции. – Свойства довольно занятные, поскольку идёт получение информации фактически ниоткуда.
Притянув близко к лицу тлеющую ветку, Вениамин прикурил папиросу, пыхнул ею пару раз, осветив волевой подбородок. Егору стоило усилий ничем не выдать своего удивления: разговор шёл в унисон его мыслям.
– Ну, да, этими свойствами все телепрограммы кишат, и вы до кучи? – съязвил представитель «лириков». – Что, и физики пошли в услужение мракобесам?
На технаря эта тирада впечатления не произвела. Он с сочувствием посмотрел на товарища по походу, продолжил.
– Что вы, пока наша беседа из научного русла не выходила, коллега. Что мы можем видеть в сознательном состоянии? Ну, да, ту картинку мира, к которой привыкли. А по сути, таковых картинок может существовать гораздо больше, и они лишь в своём многообразии могут отобразить квантовый мир во всей полноте.
Вениамин с сожалением убедился в полнейшей пустоте внутри своей кружки, поэтому плеснул в неё кипятку из прокопчённого походного чайника, предварительно кинув туда щепотку заварки. Отгоняя чаинки ложечкой, отхлебнул не успевший толком завариться чай.
– Так вот, мой юный друг, понятно, что из бóльших вариантов информации и представления можно получить гораздо больше. А когда мы зашориваем себя привычками, видим только то, что хотим видеть, то есть, остаемся в сознательном состоянии, то и доступа себе к иной информации просто не даём.
Рассказчик картинно развёл руками, стараясь не расплескать горячее питие.
– Как теоретик, могу предположить, что сверхинтуиция и мостит дорогу в квантовый мир, в неподвластное нашему восприятию многообразие Тонких Миров. – Говорил Вениамин неспешно, тщательно артикулируя: привычка выработалась от чтения лекций студентам. – А если мысль не выпускать из рамок, то и никакого прорыва в области сверхинтуиции ждать не стоит…
Он слегка приподнялся, сложившись в шуточном поклоне перед оппонентом. Присутствующие оценили и техническую базу полемики, и художническую, что выразилось в щедрых аплодисментах. Ермаков участливо похлопал Воловникова по плечу: «Миш, ну, вы же с Венькой в разных весовых категориях. Чего ты всё время его задираешь… Вы хоть на щелбаны полемизируете или так?.. Ой, береги лобешник, Миха!..»
Егор мысленно соглашался с Вениамином, так же мысленно дивясь, насколько тема разговора близка его недавним переживаниям, связанным с сенсорными способностями его жены. Выходило, он интуитивно так спокойно до сего времени воспринимал все её неординарные проявления именно в силу своего видения мира с позиции физика, той теории, которой Вениамин прихлопывал своего оппонента, как муху газетой…
– …как эту информацию получить? – спрашиваете вы, – продолжал Вениамин. – Физика, батенька, указывает на то, что это возможно. Но её, царицу наук… – Воловников фыркнул, хлопнул руками по бёдрам:
– А вот и неправда ваша! Это математика – царица наук!.. – Вениамин, не поведя бровью, продолжил.
– … вот, если бы кто-то дочитывал афоризмы до конца, то непременно бы знал окончание и этого: математика – царица всех наук, но служанка, кого? Правильно: фи-зи-ки. Так вот, милейший, если позволите, я закончу мысль. Самую невероятную информацию можно получить, только отключив своё стереотипное мышление… Вот, ты, Миша, никак не желаешь своё отключить, даже после боевых ста грамм.
Воловников с треском уступал эту пикировку тёртому калачу, мастеру обструкций и нестандартных решений. К его чести, компенсировать своё фиаско каким-либо нелицеприятным действием служитель Фемиды и не пытался. Снисходительно покачивая головой, бубнил под нос: «Вы, физики, народ чокнутый…всё в жизни должно быть подчинено единым законам и алгоритмам. Какие квантовые скачки?.. Вы то открываете свои законы, то сами их и закрываете…»
Пока юрист клеймил Вениамина и в его лице всю физику, последний, видимо, забыв, что не на лекции в аудитории, доводил свой пассаж до логического завершения:
– …с вашего позволения, при определенных обстоятельствах невоспитанные нейтроны могут крепко уйти в отрыв от своего же магнитного момента. Полагаю, вам знаком квантовый парадокс улыбки Чеширского кота? То есть, улыбка где-то шляется отдельно от кота. Этот казус даже стал привлекательной темой для научной работы очень серьёзных людей от физики. Так что, дружище, никакой чертовщины, никакой…
Во всё время этой импровизации Егор еловым прутком что-то чертил на проплешине, оставшейся от почти прогоревшего костра. Тень от вековой сосны надёжно укрывала этот набор букв, которые он, уходя, разметал: «…мы живем более чем в одном мире…»
5
–… да, она всё-таки прорвалась к нам… посмотри, Райда, она смогла...
В этом сне Лёка ощущала сладкую, дотоле неведомую лёгкость во всём теле. А если уж совсем точно, то она совсем не чувствовала своего тела. И ничуть не удивляло её то обстоятельство, что двигалась она усилием мысли. Вся она, невесомая, была податлива и парила в том направлении, куда устремлялся взгляд. И если бы её в тот момент спросили, что такое блаженство, она безошибочно нашла ответ: вот это парение.
Внутри столь необычного сна мелькали неясные тени, контуры, чего? или кого?– ей было неважно. Состояние полного растворения в дружеском и родном пространстве, – так она ощущала себя. И она, не боясь, всё падала и падала вглубь этой мягкой обволакивающей субстанции, которая направляла её, Лёкины движения…
– …ты чувствуешь родство? – до Лёкиного слуха долетели обрывки мелодичного смеха. – О, ты ещё вспомнишь свой Звёздный Прайд…оставь волю на обратный путь…– С ней кто-то пытался разговаривать.
Всё так же, без усилий Лёка направила корпус на звук голоса, тело послушно, совершив вираж, застыло перед нечёткими тенями. Постепенно фокус выровнялся, и перед взором Лёки предстали два силуэта – мужчина и женщина. Во всяком случае, так она идентифицировала этих двоих, в непривычных взгляду костюмах, с ирреально вытянутыми телами, серебристым цветом кожи. «… со-о-о-н…», – уютная мысль неторопливо порхала в голове, – «…какой чудесный со-о-о-н…»
– Твой путь лежит на Север…
Это не было голосом, это некая мысль, обретя физическое тело, транспонировала в её сознание.
– … я – Райда … ты помнишь меня?.. – мысль, заменяющая голос не давала вернуться к блаженному парению. – Элейра, твой путь лежит на Север… надо закрепить настройку… – силуэт, назвавший себя Райдой, так же непринуждённо, как это удавалось Лёке, мягко приблизился вплотную. Женщина с серебристой кожей дотронулась до Лёкиного запястья.
– … это дополнительная защита… ты слишком уязвима…– Та, что назвала себя Райда, отпустив Лёкину руку, за доли секунды опять отдалилась, но оставалась в поле зрения. – В часы Космического Ветра я смогу тебя слышать…
Лёка блаженно проплыла мимо гаснущих силуэтов, вся её сущность ртутью переливалась в некий иной сон, такой же мягкий и тягучий. Она видела, как окружающее пространство укутывала тёплая темнота, в которой таяли яркие проблески, вспышки неведомых сияний, очертания непривычных предметов... Перед тем, как упасть в эту темноту окончательно, ещё потянулась рукой вслед ушедшей. И без каких-либо эмоций заметила на внутренней стороне запястья небольшое пятнышко, как от ожога. «…Райда…» – проплыло в голове Лёки перед тем, как картинка окончательно погасла.
6
Егор мирно дышал ей в плечо. Стараясь не разбудить мужа, Лёка осторожно выбралась из спальника. Стенки палатки слабо просвечивали молочным туманом. Утро пришло свежее, уже по-осеннему пахла трава. Вбирая таёжную прохладу, сдерживая мелкую дрожь, она дотянулась до черновика, сделала в нём несколько быстрых пометок, потом отложила блокнот, на минуту задумалась. «Надо же, какой любопытный сон…», – усмехнулась, проведя пальцами по волосам. Ей так и хотелось спросить: «К добру или худу?..» Но спрашивать было не у кого.
Солнце ещё только подбиралось к контуру сопок. У костра Вениамин охотничьим ножом строгал растопку для костра. Он приветливо кивнул на Лёкино «доброе утро».
Умывшись в стремительно сдающейся осеннему ознобу реке, она вернулась к костру, присела на свой вчерашний чурбачок, неспешно промокая полотенцем волосы. Видавший виды алюминиевый чайник уже вовсю выводил свою весёлую песенку.
– А вот скажите, Веня, вы часто видите сны? – Лёка неспешно помешивала ароматный кофе. – Существует какое-либо научное обоснование сновидений? Особенно, так называемых, вещих?..
Физик серьёзно посмотрел на неё, подкинул хворост в костёр.
– Представьте себе, всего несколько раз. А потом себе установку дал – не видеть их вовсе. Это после того, как мне приснился один далеко ненаучный спор… Всё бы ничего, но схлестнулся я в том сне ни больше ни меньше, с Альбертом Эйнштейном… И знаете, что я наговорил великому мэтру? – Вениамин страдальчески сморщил лоб. – Я, уже доцент кафедры прикладной физики, посмел такое сказать, пусть и во сне, что стыдно до сих пор: «Вам не кажется, милостивый государь, что ваша теория относительности, а также квантовая физика – это бред сумасшедшего?..» – Он с укоризной во взоре посмотрел на Лёку, будто это она посмела усомниться в непреложности физического постулата. – А ответ великого учёного на мой вздор, – разумеется, всё в том же сне, – просто закодировал меня от дальнейших просмотров каких бы то ни было видений: «…за глупость, батенька, и нежелание почитать учебник нужно бить подсвечником…»
Лёка смеялась до слёз, успев поставить кружку с кипятком на землю. Но несколько капель кофе всё же успели пролиться на её свитер.
– Это чем же ты так с утра людей веселишь, Вениамин? – подошедший к костру Егор с интересом смотрел на хохочущую жену и невозмутимого бородача. – Поделись секретом. Можно будет запатентовать как антидепрессант.
Отсмеявшись, Лёка вытерла полотенцем набежавшие слёзы, ответила:
– Егорушка, а тебе, часом, Ньютон не снился? – и снова сложилась пополам, видимо, наслаждаясь деталями предполагаемого сюжета. Егор приобнял её за плечи:
– Пойдём-ка умываться, хохотушка, заодно твоему свитеру вернём товарный вид.
Даже на время похода Егор не отпустил бороду. Ловко работая помазком, бреясь, смотрел с улыбкой то в зеркало реки, то на жену, – Лёка добросовестно боролась с кофейными пятнами, присыпав их речным песком.
– Знаешь, сон мне сегодня такой странный приснился. Будто летала я… И люди такие в том сне необычные… серебристые какие-то…– Лёка отряхнула песок со свитера, потом ещё раз приложила влажные щепотки золотистого крошева к местам, помеченным кофейными пятнами. – Мне часто, особенно, в юности, снились вещие сны… – Она подала мужу полотенце, промокнула на его лице россыпь прозрачных брызг. – Как-то даже приснился экзаменационный билет, так он мне и достался…на физике…– она опять прыснула. – Но я не обижала ни Эйнштейна, ни Ньютона, честно-честно!.. – Егор схватил её в охапку и закружил, смеясь.
– Что же такое необычное приснилось моей таёжной Жар-Птице?.. – спросил, прижавшись прохладными губами к её щеке. – Не посмел ли кто хотя бы пальцем к ней прикоснуться?..
– Ой, Егорушка, так славно было в том сне… легко-легко…я летала, будто пушинка … там люди какие-то со мной разговаривали…– Лёка не стремилась выскользнуть из кольца его рук. – Я даже некоторые реплики запомнила. Обычно не запоминаю, что во сне говорят, иногда и стихи снятся, а только открою глаза, и всё, будто веником сметает, ни словечка не остаётся.
– Так вот как мы пишем, – Егор сделал нарочито суровое лицо. – Нам, оказывается, диктуют свыше. – Обнявшись, они шли к своей палатке.
– Ну, уж, всего несколько слов, и я их утром даже записала. Мне во сне сказали, что мой путь лежит на Север. – Лёка даже споткнулась, потому что Егор резко остановился.
– Что тебе сказали?.. – спросил нарочито спокойно.
– Да ничего особенного. На Север мне путь лежит… А что? – она не смогла не заметить перемену в поведении мужа.
– Нет, всё нормально. Что-то ещё помнишь?.. – спросил, всё так же сдерживаясь.
– Ну, ещё имя, да, имя помню – Райда. Та женщина, что мне на Север велела, она – Райда. – Лёка забежала вперёд, остановилась перед Егором, взяла его лицо в свои руки.
– А теперь, любимый, мы честно рассказываем, что нас так огорошило. Я же вижу…
Он смотрел в её глаза, пытливо и любяще, и пытался понять, отчего у него внутри шелохнулась тревога.
– Ты помнишь, там, вчера, на сопке?.. Помнишь, что ты сказала?.. После этого всего…
Лёка слегка нахмурилась, пытаясь вспомнить вчерашний вечер. Она хорошо видела всю картинку: вот она подошла к кедру, вот её взору открылось великолепие природы, вот она поднимает шишку… А потом она уже сидит у костра. Лёка вопросительно посмотрела на мужа.
– Наверное, не всё помню?..
– Не всё, Лапушка… Вчера, когда я подошёл, ты дважды сказала «Биармия…» – Егор уже не прятал взор. – Биармия – это древняя земля славян, а сегодня – это тундра за Полярным кругом, Лапушка… Это самый что ни на есть Север, куда тебя пригласили во сне… – Он пытливо смотрел на жену. – Есть ещё какие-то улики? – спросил, пытаясь всё перевести в шутку. Лёка слушала его с изумлением. Будто что-то вспомнив, обронила негромко:
– Ты говорил, там, у реки, не прикоснулся ли кто ко мне хоть пальцем…в этом сне. – Казалось, женщине открывается некая тайна. – Она, Райда эта… она прикасалась ко мне… что-то насчёт защиты говорила… что я уязвима, а она ставит мне защиту. На моё запястье руку свою клала… Вот сюда. – Лёка отвернула рукав свитера.
Ровное, с горошину правильной формы красное круглое пятнышко глянуло на неё.
7
– Вень, если хочешь окончательно разозлить меня, начни ещё беседы о судьбе и Местах Силы…
Михаил Воловников был абсолютно глух к компромиссам. Никакой мистики он не признавал, с юных лет свято уверовав в Устав Компартии.
– Сила проявится, если ты её приложишь. А на судьбу удобно списывать свои лень и мягкотелость… Ты можешь представить Гагарина, верящего во всякую чушь? Или Королёва? Или представь Иосифа Виссарионовича, который сокрушался бы на Политбюро: «…судьба, у нас, товарищи, такая, лапотная…Поэтому, никакой индустриализации, даёшь Землю на трёх китах!..» Да, и к слову, Иосиф в юности был семинаристом, и легко мог отдать будущее страны на откуп попам, как это сейчас пытаются делать…
Давнишние друзья, похоже, вновь были готовы схлестнуться в словесном поединке.
Ермаков с Сан Санычем ещё затемно пошли на охоту, пообещав на обед принести дичь. Вертолёт, десантировавший Лёку и Егора, на обратном пути вновь приземлился на удобном пятачке, поросшем вереском. Оба пилота, по рации доложив земле о необходимости посадки для устранения форс-мажорных обстоятельств, азартно нарушали устав: невдалеке у излучины говорливой реки удили рыбу. Судя по их восторженным возгласам, доносившимся до кострища, поклёвка была неплохая.
Лёка вопросительно глянула на Егора, он рассмеялся на этот её немой вопрос.
– Иди, рыбачка моя, иди, потешь душеньку. Не стану тебе мешать в столь тонком деле.
Егор долгим взглядом проводил жену, которая и не пыталась скрыть своей радости от предвкушения встречи с рекой. Прихватив спиннинг и приманку, она легко сбежала к реке, помахала снизу рукой, затем, хорошо взяв вверх по течению, чтобы не мешать своим товарищам-рыбакам, выбрала место для ловли. Этот участок реки неплохо просматривался с угора, где был разбит лагерь, но Лёка намеренно повязала на голову алую косынку: берегла нервы мужа.
Бабье лето пришло почти по расписанию, и уже два дня добросовестно радовало путешественников мягким теплом. Небо, чистое, без малейших пятнышек облаков, было высоким и зовущим. В пушистых кронах сосен резвились ветры-перестарки: дурачились перед осенней непогодью.
Весь бивак купался в солнечном свете. Спорщики, скинув свитеры и майки, оседлав по чурбаку, каждый делал своё дело: Вениамин размеренно точил нож о камень, периодически пальцем проверяя его остроту, Воловников, в этот день дежурный по кухне, чистил только что пойманных пилотами хариусов. Но это ничуть не мешало их пикировке.
– Миш, ты правильно подметил – я технарь, и должен прагматично смотреть на вещи. Только, вот, не закостенеть бы в своём прагматизме… Существуют ли Тонкие Миры, спрашиваешь? Доказательной базы у меня нет, но интуитивно я тебе отвечу: да, существуют. То, что мы живём в Космосе, тобой оспаривается?
Воловников удивлённо глянул на друга, смахнул рыбьи потроха с импровизированного стола в мусорный пакет, ответил язвительно:
– Нет, здравомыслящие вещи я не оспариваю.
– Оспариваешь, оспариваешь, – возразил Вениамин. – Ты и очевидные вещи даже оспариваешь. Тонкие Миры, Миш, это такая же космическая область, ближайшая к физической. Вот, допустим, ты пользуешься сотовой связью?
Воловников снисходительно ответил:
– Нет, Вень, дисковый кручу.
– Чудно, чудно. А ты видишь эти самые волны, которые приносят тебе голоса с другого конца земли? Нет, – удовлетворённо сам себе ответил Вениамин. – Так, не это ли уже основание – считать наличие Тонкого Мира фактом?
Егор пока никак не выказывал своего отношения к спору. Он принёс воды, подбросил пахнущие сосновой смолой поленья в костёр и неспешно установил походный казан над огнём. Не забыв краем глаза отметить наличие алого пятна вдали.
– В Тонком Мире, Миша, сдаётся мне, жизнь более деятельная, чем в нашем, физическом. – Вениамин отложил камень, задумчиво воззрился на гладь реки. – Просто, Тонкий Мир, Миш, на мой взгляд, некий улучшенный вариант мира нашего… Нет, разумеется, я не могу тебе найти в учебнике физики параграф на эту тему. Ещё не написан такой параграф. Но, несомненно, написан будет.
Спокойный тон друга только раззадорил Воловникова.
– Вень, кто из нас физик?! – вопросил он почти с возмущением в голосе. – То есть, ты, учёный, уповаешь на милость небесных сфер и всяких там миров?.. Ну, тогда надо к шутам закрывать научные институты и открывать семинарии…
Вениамин спокойно занимался своим делом, не поведя и бровью на эту тираду. А Воловников, наоборот, тихонько закипал.
– Ты знаешь, в лексическом запасе у всякого человека просвещённого имеется слово «мракобесие». Оно встаёт на пути потуг определённой касты, желающей видеть в человечестве стадо, и тем самым отшвырнуть его в пещеру. И ты, сдаётся мне, своей антинаучной инфантильностью льёшь воду на их мельницу.
– Миш, ты, похоже, собираешься смешать божий дар с яичницей...
Раскрошив рыбину почти в одно касание, Михаил ловко скинул её в глубокую алюминиевую миску. Затем повернулся к другу, яростно счищая ножом с пальцев рыбью чешую.
– А параграф о замерах физико-химических свойств водопроводной воды, которая после «обряда крещения» служителями культа приобрела новые, полезные для потребителя свойства, написан? Не знаешь? Вот и напиши! – или опровергни на научной основе, или согласись, как доктор своих наук. Так, мол, и так: Тонкие Миры на службе у водопроводчиков… И объясни в отдельном абзаце, – почему эта технология не поставлена на службу человеку?.. Отчего эти твои Миры так невнимательны, допустим, к африканскому материку, где вопрос о чистоте воды просто кричащий?.. А ещё отдельно и содержательно распиши, как относиться к спусканию таковой воды в унитаз, – не будет ли это расценено как святотатство?.. – Было видно, что Воловников не в первый раз сворачивал на скользкую дорожку подобной дискуссии. Желая оставить за собой последнее слово, изрёк:
– Такие как ты, Веня, этими химерическими мирами и подталкивают думающих в стан верующих, – слепо и на слово. Мало того, что попы обрабатывают оболваненный ими же народ, так ещё и наука топает семимильными шагами им в услужение… Тем самым пополняя стадо рабов божьих… А когда это рабы становились движущей силой в процессе созидания? Веру, говоришь, оскорбляю? А как быть, если неспособные к мысли и логике верующие оскорбляют чувства думающих и знающих?..
– Миш, ты путаешь Тонкие Миры с Божественным…
Михаил стремительно подошёл к закипающему казану, скинул в него куски рыбы.
– Миша!.. Лёка тебя предаст анафеме за такую варку ухи…– подал голос Егор. Михаил только махнул рукой. Затем резко повернулся к нему.
– Ну, а ты… физик…чего молчишь? – спросил с расстановкой. – Давай, двинь свою теорию. «Ведь, Тонкий Мир невидим для обитателей нашего физического мира…» – передразнил Вениамина.
Егор добродушно рассмеялся, похлопал Михаила по плечу:
– Есть многое на свете, друг Горацио… Жюля Верна в своё время тоже немногие понимали.
– Ну, кто бы спорил, что твой ответ будет именно таким!.. – Воловников саркастически рассмеялся,
развёл руками и принялся кромсать очередную рыбину.
– Миш, рыба не виновата! – рассмеялся Вениамин. – Да верь ты во что хочешь. Жизнь рассудит. Только, очень вероятно, что мы при жизни так и не убедим друг друга в своей правоте, больно коротка она…
– Ну, это дело поправимо – в твоих Тонких Мирах и доспорим.
Во всё время пикировки приятелей Егору стоило усилий за добродушной улыбкой прятать совсем невесёлый взгляд.
8
Солнце уже основательно спряталось за отроги, когда вернулись «охотники»: их ягдташи были наполнены превосходными белыми грибами. Сан Саныч беспомощно развёл руками в ответ на смех и прибаутки товарищей: «Ну, не поднялась у меня рука на мелкоту: подростки тетерева ещё и мяса не нагуляли… Да и не охотник я… не могу в живое стрелять…» А Ермаков молча отстегнул от пояса две птичьи тушки, бросил у костра.
– Сан Саныч, ты мне такую охоту испортил…– сказал в сердцах. – Гоню, я значит, в сторону этого «охотника» стаю, а он чуть ли не слезу пустил…– возмущённо пожаловался друзьям. – Разве что, ствол ружья не переломил, да ромашек в него не напихал… Пацифист нашёлся, тоже мне…
– Да ладно вам, две птицы дадут нам представление о вкусе таёжной дичи. А запечённые, да с грибами, это же деликатес! – Вениамин в любой ситуации находил плюсы. – Я знаю старинный таёжный метод запекания птицы: роем ямку, закладываем в неё подготовленную дичь, засыпаем землёй и разводим над ней костёр. Фактически, эффект русской печи получается. Несколько часов томления на медленном огне подарит нам незабываемый обед! Ну, кто за такой способ приготовления? Так и знал, что единогласно…
Его спутники, разморенные великолепной ухой, не проявляли ни малейшего намерения выдавать идеи. Ермаков доканчивал ужин, привалившись к стволу сосны. Он неопределённо махнул рукой, выуживая отменный кусок рыбы из котелка: «…устал, как чёрт…» Сан Саныч, скинув сапоги, с трагичным выражением на лице осматривал свои натёртые пятки.
– Вот, и ладушки. Егор, бери свою скво, пошли чистить грибы и потрошить дичь, – мы единственные бойцы, оставшиеся в нашем поредевшем строю.
Лёка действительно выглядела бодро. После полудня с полным ведёрком рыбы, пропахшая ветром, настоянным на травах, ещё не тронутых увяданием, вернулась она в лагерь. Глаза её сияли потаённым лучистым светом, – по этому свету Егор безошибочно узнавал эмоциональное состояние любимой. Он обнял жену, ласково потерся носом о её макушку, поцеловал в глаза. Тянущая тревога там, внутри, казалось, отступила.
И сейчас, когда они втроём шли к реке – потрошить дичь, – он почти был уверен, что все странности, каким-то неведомым образом грозящие их с Лёкой счастью, закончились. Даже себе самому Егор не решался признаться, что боится потерять эту женщину. Он не мог понять, откуда пришла эта тревога. Вот же она, любимая, рядом, доверчиво припала к его плечу, такая родная, такая нужная…
Стремительно стемнело. Вениамин развёл небольшой костерок у самой воды. Достал нож, основательно наточенный днём, во время пикировки с Воловниковым, со знанием дела начал потрошить ощипанную Лёкой птицу. Грибов «охотники» собрали много, но в четыре руки супруги быстро их почистили и порезали согласно предъявленным костровым требованиям.
Лёка, обхватив руками колени, сидела на берегу, зачарованно глядя на усеянное звёздами небо. На её лице застыла тихая блаженная улыбка.
– Это моё личное Место Силы…– сказала вдруг. Мужчины резко переглянулись. Вениамин, почесав ножом за ухом, издав неопределённый звук, спросил:
– Сударыня, и давно в вас проснулись телепатические способности? – Тема дневного спора с другом, конечно же, не забылась. – Жаль, вас не было, когда мы схлестнулись с Михаилом, в аккурат, на эту тему. Вот бы он сейчас взвился… наш непримиримый… – Вениамин рассмеялся. Егор не спешил разделить его радость.
– Места Силы каким-то образом настроены на духовное начало… и если угадывают в человеке таковое, то увеличивают частоты его энергии… и придают силу мыслям и эмоциям… обостряют интуицию… – Лёкины слова заставили Вениамина замолчать. – И мне интересно, куда потом идёт эта энергия… Куда пойдёт…
Неясная тревога опять кольнула Егора под лопаткой. Он сел рядом с женой, крепко обнял. Ему хотелось вот так сидеть рядом с ней долго-долго, хотелось защитить…но от кого, он не знал.
– Ребята, вам не приходило в голову, что наша планета – это живой организм, со своей биоэнергетикой, центрами сознания?.. И что человек – не такой уж и венец природы…
Вениамин прополоскал тушки птиц в реке, молча уложил их в казан, так же молча присел рядом, закурил. Пуская светлые струйки дыма, наконец, ответил:
– На Земле много таинственных мест, полных загадок. Понятно, что история, которую нам подают в школе, а затем в институте, равноудалена от истины… Может, таким образом щадят наше обывательское восприятие?.. кто и от чего? – спросите вы. А не знаю…Можно только с полной уверенностью считать, что наша цивилизация – не первая на Земле, и далеко не совершенная… И что от каждой цивилизации в ноосфере остаётся весть…в том числе, невидимая глазу, и тем не менее, материальная…
– … ещё какая материальная, – Егор не сразу понял, что думает вслух. Вениамин с интересом посмотрел на него.
– Есть опыт знакомства?..
Егор рассмеялся, стараясь прогнать невольное наваждение.
– Вот ведь, как Миша зацепил нас всех…
– Он прав только в одном: не надо на судьбу списывать свои лень и промахи. – Лёка сказала это с отстранённым лицом, будто и не своим собеседникам, будто находясь где-то далеко. И снова мужчины дружно переглянулись: Лёка не присутствовала при той пикировке, но слово в слово процитировала мысль Воловникова. – Но в остальном упорствует зря… Тонкие Миры вполне материальны. Они полны всевозможных энергетических сущностей…И эти сущности способны воздействовать на наше подсознание… И пользуются они каким-то видом гипноза. – Лёка наконец будто очнулась, на её лицо, до того неподвижное, вернулась мимика, она поджала губы, потом щёлкнула языком, будто приглашала подурачиться.
– А что, товарищи физики, способен ли человеческий глаз видеть инфракрасные, а то и ультрафиолетовые лучи?
Егор молчал. А Вениамин, заинтригованный её речью, сделал допущение.
– Возможно… Но не в нашем трёхмерном измерении… Возможно, сейчас, рядом с нами, на бешенной скорости проносится жизнь иной цивилизации…Настолько быстро, что мы не успеваем её заметить… И представители той мыслеформы не только способны видеть инфракрасные, а ещё и владеют телекинезом, и приёмами телепортации… Проблема в том, что высокотехнологичная информация, если и передаётся нам, живущим в трёхмерном мире, то неизбежно застревает в подсознании и не поступает в сознание…
– Не у всех застревает…– Егор снова подал голос. – Стив Джобс смог её принять и расшифровать… Вас что-то удивляет в моих словах?.. – он усмехнулся, глядя на своих собеседников. – Держу пари, что тот шквал новейших технологий, который свалился на человечество за последние двадцать лет, не удивил никого, в эпоху тотального потребительства… На это, видимо, и рассчитан такой прорыв…
– Хочешь сказать, Стив нашёл своё Место Силы? – Вениамин вновь потянулся за пачкой сигарет, чиркнул спичной о коробок. На секунду огонёк осветил его задумчивое лицо.
– Выходит, что так… – Егор встал размять затекшие ноги.
– … попадая в Места Силы, начинаешь мыслить быстрее… – Лёка сказала это без тени вопроса в голосе.
Внезапно Вениамин рассмеялся, поднялся следом за Егором, подал руку Лёке. Затем пристроил казан с провиантом подмышкой.
– Отлично подискутировали. Что самое приятное, без ора и посягательств на физическую целостность одной из спорящих сторон. – Он опять раскатисто рассмеялся. – А что, друзья мои, сегодня модно иметь всё своё: яхты, острова, вот, до Мест Силы дело дошло. Но и я тоже не лыком шит, и знаю одно такое местечко – Воркута. Презанятный городок, за Полярным кругом. Там живёт мой друг детства, Петя Лапшин. Он всегда рад гостям, и более того, ругает меня нещадно за то, что я до сих пор так и не удосужился приехать к нему. Презанятный городок… Нет желания проверить на себе его чары?
Только сумрак и ушедшая за тучку луна не позволили Вениамину заметить, как напрягся Егор. И каким неподдельным интересом блеснули глаза у Лёки.
9
Пролетевшая зима помимо череды звонких морозных дней вместила в себя черновой вариант новой Лёкиной повести и победу юных физиков на краевой Олимпиаде, к вершине которой школьников привёл Егор. А ещё – тихие лыжные прогулки по тайге, среди молчаливых исполинов в снежных шубах, недосягаемых и величавых, но иногда по-детски игривых, стоило только поздороваться за лапу с одним из них…
Вениамин сдержал слово, навёл мосты с воркутинским другом и по электронной почте скинул Егору все координаты и даже письмо принимающей стороны: «…ждём с нетерпением… будем рады…»
После августовского путешествия, весёлого, насыщенного, Лёка вдруг задумалась – а отчего же не попросила пилотов сделать крюк и приземлиться, хотя бы на минутку, на той заимке… Это было сложное желание, схожее с желанием надавить на больной зуб… И ещё какие-то мстительные нотки мелькали в этом порыве, но в чей адрес, она так и не смогла определиться. И даже недоверие к собственной памяти – да могло ли такое случиться с ней?..
Та, её таёжная одиссея ещё продолжала тревожить, и незваным гостем вторгалась в суету повседневной жизни, но уже вызревала под спудом другая, предрешённая…
Лёка настолько доверилась судьбе, что просто не слышала разумные доводы мужа: поселиться в большом городе, где она могла бы спокойно работать, писать, встречаться с читателями… Жить простой размеренной жизнью. Счастливой жизнью, уж он-то, Егор, постарается!.. Лёка отвечала ему «конечно, любимый, конечно, но дай мне ещё чуть-чуть поднабрать материала…» Возможно, раз вкусив адреналина в таких дозах, остановиться она уже не могла?.. Или действительно странные сны взяли над ней верх?.. – она просто рвалась на Север. Но русский Север, он такой необъятный… Кто и где её ждёт?..
Цепь сновидения, в которых неведомая женщина называла её Элейра и о чём-то просила, или предупреждала?.. – на время прекратилась. Лёка совсем было поверила в нервную усталость, спровоцировавшую зависимость от содержания снов, как вернулись щелчки и шлепки, возвращающие её на неведомый ей, но кому-то нужный путь. Кому нужный, она по-прежнему не знала, но чувствовала, что опять запульсировала некая предопределённость.
– Егорушка, мы же ненадолго! Разве тебе не хочется заглянуть в глаза настоящему Северу?.. – Лёка не могла понять нежелание мужа совершить такое, на её взгляд, отличное путешествие. – Нас встретят, и по маршрутам провезут. Ну, солнышко моё, ты чего такой невесёлый?
Из них двоих именно Егор, не обладая никаким сверхчутьём, в тот миг не ошибался…
Экипировку долго подбирать не пришлось – сибирский климат в близком родстве с северным. Пара испытанных не одним походом вместительных «Юконов» были собраны быстро и умело, билеты на самолёт забронированы.
10
– Мы с тобой ещё обязаны побывать в саванне и пустыне. Так что, познакомимся с Севером, займёмся Югом. – Лёка полулежала на плече мужа, тщетно пытаясь разглядеть проплывающие в иллюминаторе виды. Вид был один: сплошное бескрайнее кучевое облако, в редких просветах которого нечасто мелькал солнечный луч.
Рядом в кресле летела совсем молоденькая мама с сынишкой лет трёх. Было видно, что мамочка неуютно чувствует себя в самолёте, её лоб покрылся бисеринками мелкого пота. Малыш вертелся, не давая матери возможности собраться с мыслями, успокоиться. Лёка вполглаза наблюдала за этой симпатичной парой. Мальчик потянулся к иллюминатору, посмотрел на проплывающие облака и с деловым выражением заявил маме:
– Щичас упадём.
Мама-девочка, и без того находившаяся не в лучшем состоянии, подхватилась, вцепилась в сына, затормошила его с испугом.
– Ты что такое говоришь! Перестань!..
Мальчишка только поджал губёнки и непреклонно нараспев повторил:
– Упадём, упадё-ё-ём…
Видя, что ситуация принимает серьёзный оборот, – молоденькая мама побелела, ей стало не хватать воздуха, – Лёка слегка склонилась к ней, произнесла:
– Да вы не переживайте. Сегодня мы благополучно приземлимся в порту назначения. Это точно!
Девушка повернулась к ней, с надеждой и благодарностью спросила:
– Правда?! А откуда вы это знаете?
Лёка искренне тихонько рассмеялась, сняв напряжение с попутчицы. Вполголоса, чтобы не разбудить мужа, сказала.
– Я погибну точно не из-за самолёта. Следовательно, нашему лайнеру и пассажирам ничто не угрожает. И по закону подобия, вам – в том числе.
Шасси мягко коснулись бетонки. Сдерживая стремительный бег, изо всех сил с визгом упёрлись в посадочную полосу, стремясь остановиться. За промёрзшими иллюминаторами мелькали неказистые постройки с антеннами, сугробы, совсем не весенние. Самолёт подрулил к положенному месту и, наконец, замер, смирив последние обиженные всхлипы моторов.
Лёку с Егором встречал давний приятель Вениамина, его друг детства Пётр Савельич, – в беззаботную пору мальчишества они с ним и такими же неугомонными пацанами носились босиком по дождевым лужам, лазали в чужие сады в одной тихой курской деревне. Повзрослев, после окончания школы поступили в разные вузы, но не потерялись, не раздружились, невзирая на разную географию, которая их позвала. И эта надёжная крепкая дружба сейчас начинала служить и для пары впервые прибывших в Заполярье людей.
– Добро пожаловать, добро пожаловать… – встретивший их мужчина лет пятидесяти, крепкий, роста выше среднего, с лицом добродушным и открытым ответил на рукопожатие Егора, затем, чуть откинув капюшон парки с волчьим мехом, с готовностью протянул руку к Лёкиному рюкзаку, сказал одобрительно:
– Экипировка у вас подходящая, заполярная, – это в календаре май наступил, а у нас ещё морозы вовсю зубы показывают: сегодня минус тридцать!.. Так что, короткой перебежкой – к моему коню!
«Конь» в триста с лишним лошадиных сил терпеливо ожидал хозяина, сыто урча на малых оборотах.
– Так вы, сударыня, стало быть, в наши края за новыми сюжетами? – похоже, Савелий Петрович был неплохо осведомлён о творческой направленности Лёки. – В таком случае, ловите удачу за хвост: прелюбопытная экспедиция намечается в сердце Большеземельской тундры. Друг у меня есть, журналист, он должен лететь туда с редакционным заданием. – Глянув в зеркало заднего вида на своих гостей, хмыкнул: – Весу в вас обоих, даже с экипировкой не так уж и много, надеюсь, перегруз вертолёту не учините. А упросить Доната взять с собой … ну, это как повезёт, может, и сумеем.
11
– …О, тундра, она удивительная… Кто хоть раз побывал в ней, почувствовал её тепло, – да-да, самое настоящее, греющее душу с материнской заботой, – услышал космическую тишину сурового простора, тот навсегда остаётся её пленником. Даже если переберётся жить на другой континент. Или – будет клясться, что ненавидит это унылое однообразие, поносить её, даже проклинать, он – пленник тундры, меченый… Такой только во снах своих признается себе самому, что любит её безмерно, не имея сил солгать. Власть у неё над человеками. Кем-то данная. Но многие сами сдаются в её плен, и находят в этом тайный смысл. Какой? – и сами себе не ответят, просто чувствуют его. И люди там, где тундра, – другие. Основательные, что ли? Внешне ничем не отличаются от любых из миллионов, но – иные: из тех, кто – последнюю рубаху, и живот – за други своя…
Лёка любила этот плавный поток повествования, всегда с особенными новыми полутонами, акцентами, так приятными восприятию литератора. Застольные беседы как жанр русской мысли. Отдельные фразы её искушённый слух безошибочно выхватывал целиком, и они уютно встраивались в полотно нового сюжета.
– А вы оленинки отведайте, она без нитратов, фирменная, – радушная супруга Петра Савельича расстаралась на славу, стол был накрыт как для самых дорогих гостей. – И морошки, обязательно морошки попробуйте! Это наша северная малина, так же хворобы лечит. И настоечка из неё славная… да вы кушайте, кушайте!..
Встретила Воркута путешественников тепло и сердечно.
По правде, совсем немного они увидели из окна автомобиля, пока ехали из аэропорта, но уже успели проникнуться к этому маленькому, смелому городку симпатией. Ни о какой гостинице их новый друг даже заикнуться не позволил, широко распахнув двери своей квартиры: «Добро пожаловать! Будьте как дома».
– Обязательно вывезу вас на Приполярный Урал, на свою заимку, это относительно недалеко, на поезде часов восемь. Мы с зятем и дочерью частенько туда сбегали, но сейчас обстоятельства изменились: ждём прибавления семейства, бережём будущую мамочку, – Пётр Савельич многозначительно повёл бровью, затем рассмеялся. – Родится внук – снегоход подарю!..
– Петь, а если – внучка?.. внучку без подарка, что ли, оставишь? – с обидой в голосе вмешалась в беседу будущая бабушка.
– И для внучки подарок приищем. Горные лыжи и полную экипировку, допустим, годится? – миролюбиво ткнулся лбом в пышное плечо супруги. – Или катерок? – Повернувшись к гостям, продолжил:
– Там великолепная речка, озёра, как насчёт рыбалки?
Лёка радостно встрепенулась, заулыбалась, повернулась к мужу:
– Ни разу не рыбачила на озере. Съездим?..
Егор приобнял жену, шутя отдал честь: «…как скажешь, мой генерал!..»
– А ещё там неплохие склоны для горнолыжников. Только лыжи надо брать с собой, проката там нет. В мае ещё сносные языки снега на теневой стороне, можно в удовольствие покататься. – Пётр Савельич, вооружившись очками, отыскал в альбоме нужные фото. – Вот она, заимочка моя. Спасибо, один старинный товарищ в 90-е ещё надоумил там застолбить местечко. Домик небольшой, но всё для жизни есть, даже банька! Ну, как, сибиряки, маршрут подходящий? Как раз, пока там поживём, и лето придёт, – экспедиция, про которую я говорил, раньше конца июня не отправится.
В прихожей раздались радостные трели звонка.
– А вот и Донат пожаловал. У него всё сейчас и выспросим.
Высокий, синеглазый, крепкого сложения латыш вместе с морозным воздухом внёс с собой в помещение дополнительный заряд энергии. Скинув дублёнку, оправил свитер с оленями, радушно поздоровался со всеми. По всему было видно, что в этом доме он частый и желанный гость. Надёжно устроив на книжной полке новенький Nikon, поднял поданную хозяином рюмку – «за знакомство!..»
– … в прошлый полевой сезон опытный археолог, профессор Струнин что-то необычное нашёл в тундре, между Нарьян-Маром и Воркутой. Редакционная командировка у меня на третью декаду июня запланирована, – к тому времени снег сойдёт, да и погода, возможно, порадует. Вчера как раз был сеанс связи с профессором, он пока в Питере, велел не затягивать с прилётом, – финансирование проекта сворачивают… Честно, я удивлён, что его вообще взялись обеспечивать в это сумасшедшее время, да ещё на государственном уровне. Вас я могу представить как корреспондентов одного из центральных изданий…
– И не покривите душой, Донат, – моя супруга профессиональный журналист, о чём красноречиво говорят её удостоверения, хорошие и разные, – Егор легко сходился с людьми.
– Вот и славно! Главное, что таможня даёт принципиальное добро, а детали мы обсудим на моей заимке, – экипировка, провиант, тонкости тундровой жизни…– Пётр Савельич со знанием дела откупорил бутылку с этикеткой «67-я параллель». – За новые открытия и свершения, друзья мои!..
12
– …Ты не хочешь принимать эту информацию, но она идёт, будет идти – твои настройки сработали. От неё невозможно защититься, как от солнечного света – ты воспринимаешь её всей своей сущностью, и ты узнаешь тайное раньше многих… Поэтому, так много грусти и чувства безысходности… Но ты поймёшь и примешь это…
Лёка потом не могла вспомнить, в какой момент её ночные провалы в Тонкий мир перестали быть лёгкими и желанными. Она это почувствовала – началась работа. Работа несомненная, и уже смутно угадывались очертания этой работы здесь, на одной из прекраснейших планет…
– Согласно Предопределённости, совершается духовная эволюция землян… Новый склад людей уже формируется … от предыдущих поколений их будет отличать чувство единства, безусловная любовь к окружающему и высокая осознанность… Они только учатся понимать, насколько чувства и мысли материальны… энергия мысли только начинает трансформироваться… она пребывает в физической материи и вне ее одновременно… тончайшая форма энергии, которую люди генерируют в окружающее пространство… Это и есть – Квантовый Переход, так тебе понятней?..
Информация встраивалась в её сознание.
– Переход в Пятимерное пространство лёгким не будет… Избранные уже чувствуют увеличение частоты вибрации магнитного поля планеты… Эта вибрация многое сдвинула со своих привычных мест… В том числе, и то явление, к устранению которого тебя готовят…
Лёка поняла, что точка невозврата пройдена, когда стала буквально считывать информацию с прохожих, случайных знакомых… Ей уже не надо было хотя бы раз в месяц звонить Антонине, интересоваться её делами, – про подругу юности она теперь знала даже больше, чем та сама про себя… Но вот, что за Неведомая Сила так властно взяла её под свой контроль, Лёка постигнуть не могла.
–… Вселенная общается с обитателями твоей планеты, реагируя на вибрации слов, эмоций и мыслей, которые человек сам выбирает, и считает приемлемыми… Вселенная отвечает вам тем или иным событием в вашей жизни… Она всегда отвечает, нужно только уметь настроить своё восприятие... Знай, Элейра, не бывает «совпадений»… Ты ведь неслучайно отказалась от налаженной жизни, тогда… и твоё скитание по тайге – оно тоже неслучайно. Тебя просто подтолкнули к встрече с твоим спутником... ибо, вы вместе вышли из Зала Творения, но не сразу расслышали зов... невстреча – суть, неисполнение задачи... Ты смогла... твои земные настройки совпали с вибрациями твоего Звёздного Прайда, который – тоже часть Вселенной, мир чистой мысли… автор сценария судеб…
Конечно же, конечно Лёка пыталась в своих снах-провалах взять ситуацию под контроль, стремилась вынырнуть из сонных оков в какую-то другую дверь, за которой останется эта её проявившаяся способность…
– Ты не должна бояться… Элейра, время ученичество прошло… Теперь ты – звено в цепи, очень важной цепи… Биоценоз твоей планеты в опасности… И твои настройки сработали. Так же, как и у других твоих братьев из Звёздного Прайда… Ты не имеешь права бояться… Твоя миссия, ваша миссия – восстановить Планетарную Цепочку Оберегов на Море-Ю…
Первое их утро в заполярном городке выдалось морозным и солнечным. Проснувшись, Лёка блаженно потянулась, стараясь отогнать отголоски сна, ткнулась носом мужу в плечо, хрипловатым ото сна голосом спросила:
– Егорушка, как называется то место, куда нас Донат пригласил?..
Она спросила машинально, потому что любая заинтересовавшая информация немедленно встраивалась в её память, ставшую услужливой. И ничуть не удивилась, услышав ответ мужа:
– Море-Ю, Лапушка, оно называется очень красиво: Море-Ю.
13
Накануне Савельич, – так для простоты общения Пётр Лапшин предложил новым друзьям его именовать, – устроил гостям несколько ознакомительных экскурсий: провёз их не только по улицам города, озвучивая причины и обстоятельства постройки того или иного здания или памятника, но и свозил в заброшенные шахтёрские посёлки, некогда многочисленные, многолюдные, при жизни красивые и притягательные, каждый своей особенной красотой…
– …а всё убили…мне думается, намеренно, с подачи этого иуды, меченого…
Савельич внимательно следил за дорогой, – после недавней метели её ещё толком не прочистили.
– Ведь, какой Воркута была при Советской-то власти!.. О!.. Вот когда мы были настоящим моногородом: уголь добывали, чугун и сталь варили, дома строили, огурцы и зелень выращивали в своих теплицах… Были свои: птицефабрика, молочный и пивзавод, ликёро-водочный…этот пока ещё дышит.. – Савельич сокрушённо мотнул головой. – Сеть совхозов была у нас, в Заполярье!.. Верите? – куры, свиньи, коровы, лошади… – Водитель вопреки правилам на несколько секунд обернулся к пассажирам. – А это – натуральные молоко, яйца, мясо… Осенью все предприятия выезжали на сенокос, кто-то недалеко, за город, а шахтёров, в основном, отправляли поездами, в совхозы за пределы Воркуты… И каждый раз это была встреча с юностью: косили, стоговали, спали на сеновалах, кто хотел. И дурковали, конечно…– местные доярки, чудо как хороши были…– Он задорно рассмеялся своим воспоминаниям. – И для отдыха – на Чёрном море! – своё выстроили: пионерский лагерь, санаторную школу, пансионат для горняков… И деления, как сейчас, не было: ты – богач, а ты – никто… все были – воркутинцы, жители Советского Заполярья…
Савельич замолчал, давая возможность гостям разложить впечатления по полочкам. Преодолев крутой подъём, вернулся к разговору:
– А сегодня из былых тринадцати шахт осталось хрен да маненько… Новых не строят. Так вот, и живём воспоминаниями. Главное у нас было, ребята – чувство единства…нужности…Чувство Родины было…– Савельич потянулся было за сигаретами, потом вспомнил, что бросил полгода уже как. – Э, да что я вам такое несу… Природа-то осталась, тундра – вот она, красавица моя ненаглядная.
Лёка с Егором добросовестно кивали головами, тоже стараясь увидеть в раскинувшейся за окном авто «красоту». Бесконечная белая скатерть стелилась до горизонта, и это невзирая на календарный май. Невысокие кусты, чуть припорошенные снегом, серыми прочерками разбавляли монотонное однообразие. Пару раз почти из-под колёс машины выпархивали куропатки. Небо прояснило, и яркое весеннее заполярное солнце добросовестно утюжило белоснежные простыни тундры, норовя прожечь первые проталины. Вдали белой кардиограммой вырисовывался Полярный Урал.
Уловив настроение гостей, Савельич уточнил:
– Это вы сейчас её красоты не видите, потому как, под снегом она. А вот, сойдёт снег, да заневестится моя тундрочка, да одарит разливами трав да цветов, а там пуночки – соловьи наши северные, – такие песни заведут, душа обновку за обновкой примерять станет…И-и-и-и-и, какие чудеса вытворяет краса моя ненаглядная, и летом, а особенно – осенью…– Савельич размяк от нахлынувших чувств, по его лицу пробегали светлые тени воспоминаний. – Не оторваться от неё. Так вот, бывало, пойдёшь с лукошком по грибы, думаешь – часа полтора-два походишь, и домой. Ан, нет, не отпускает!.. И на тот угорочек забредёшь, и по тому болотцу прохлюпаешь… А в иной год морошки – пропасть, до самого горизонта солнышками оранжевыми рассыпается… И берёшь её, и берёшь, и брать больше некуда, и оставлять жалко… И такой воздух, хоть ложкой его ешь…И пьянеешь без вина, в тундре нашей… Власть она имеет над человеками…
Мимо заброшенных посёлков, возникавших на горизонте фрагментами декораций из фильмов катастроф, машина проезжала, едва сбавив ход. Невольный экскурсовод давал ёмкие и меткие характеристики бывшим поселениям: в каком году построили, в каком – закрыли. Полуразрушенные панельные дома глазницами пустых окон провожали любопытствующих. Но кое-где среди этого распада мелькали огоньки.
– А здесь ещё живут те, кто не захотел «укрупниться» в посёлок рядом, побольше, пообжитее. В основном, горняки с этой шахты, – Савельич махнул рукой в сторону высящегося шахтного копра. – И те, кто упустил время уехать: пенсионеры, одинокие старики… Эти доживают среди родных развалин…
Восприятие писателя такой полураспад странным образом находило притягательным, а чисто по-человечески ни Лёка, ни Егор не могли понять, как можно – добровольно! – в этом угасании жить, растить детей, смеяться… Савельич без труда понял состояние пассажиров, пояснил:
– Дом здесь, понимаете? Дом. Менять шило на мыло – один гаснущий посёлок на другой, – бессмысленно. Здесь хоть надышано… Опять же, шахта рядом, – держатся мужики за работу. Шахтёрский хлеб, ой, какой несладкий, а держатся… Зарплата по среднероссийским меркам у них шальная… А поди-ка, позарабатывай её на глубине семьсот-восемьсот метров… Зять у меня шахтёр, дети друзей шахтёры... каждый знает, что может со смены не вернуться, а лезут под землю… Семьи кормить надо. А так…все стремятся уехать из Заполярья, такой вот резон нынче… Кто помоложе, ещё успевают какой-никакой капиталец на жильё собрать. И уезжают. А многие старики остаются заложниками системы, от государства нынче помощи никакой.
После этой поездки у Лёки в голове образовался полный сумбур. «Твой путь лежит на Север…» Конечно же, она не забыла обрывок сна, так настойчиво звавший на Север. Но какой смысл был в её пребывании в этом угасающем заполярном городке?
Ответ пришёл как всегда нечаянно. И оглушительно.
14
Пётр Савельич ни единым словом не обманул их с Егором ожиданий. Недосказанность и сдержанное величие Приполярного Урала захватили путешественников сразу, как только они ступили на перрон тихой станции. Не поверить в исключительность северных широт оказалось невозможным.
Здесь, в чаше уставших гор, над которыми века и века трудились ветры, основательно урезав высоту скальных образований, невидимые властители дописывали последние страницы истории некогда великой горной цепи.
На малонаселённой станции, где они вышли, нетесно соседствовало несколько десятков домиков, и только три-четыре из них составляли фонд поселенья. Всё остальное было самостроем, законным или незаконным, по счастью, пока никого не интересовало: не самое привлекательное это место для проверяющих всех рангов.
И вот они уже знакомятся с новым ландшафтом, природой, людьми – и какими людьми! – первый же зашедший на огонёк сосед оказался поэтом. Неброско одетый очкарик, форменный типаж интеллигенции 50-х годов прошлого столетия, долго тряс Лёкину руку, повторяя с восторгом: «…а я, верите ли, читал Вас, читал…»
Приятную песню завёл чайник, приглашая к не менее приятной беседе.
Паренёк говорил эмоционально, увлечённо. Лёка с изумлением, не отрываясь, смотрела на человеческий реликт, не веря, что подобный тип сохранился в природе.
– … Это только от высокого искусства бывает. Помните лица людей после поэтических вечеров? В такие моменты, я уверен, у этих людей состав крови менялся. Трудно представить, чтобы после вечера поэзии – нормальной поэзии, конечно, не рока, не постмодерна и не авангарда, – кто-нибудь вышел и кого-нибудь убил...
Новый знакомец назвался Леонтием. Учился он на заочном, и уже полгода жил в добровольной оторванности от мира: «…так слышится лучше…» Нечаянно узнав, что в их посёлочек приехал коллега-литератор, не преминул пожаловать с визитом. На предложение почитать что-то из своего, отозвался с лёгким волнением. Читал торопясь, комкая рукописи, пунцовый от вдохновения. Его стихи Лёка сочла очень даже неплохими, при всех имеющихся в них недочётах они были живыми, осмысленными, с яркой образностью. Леонтий млел от её оценки, замечания по существу принял с благодарностью.
– … я там сосновых шишек подбросил, идите, парьтесь, самый дух в баньке!..
Хозяин заимки степенно хлопотал в светлом домике, построенном из ошкуренных сосновых брёвен. На некоторых ещё сохранились потёки смолы.
Всё в этом жилище было продумано до мелочей: большой светлый стол всё из тех же сосновых досок, заботливо оструганных, основательно занимал центральное место на кухне, которая служила и столовой. Удобные лавочки со спинками, окружавшие стол, вмещали до двенадцати постояльцев. Навесные шкафчики для хозяйственной утвари были знакомы с руками незаурядного умельца, который оставил своим резцом на деревянных створках затейливые сюжеты северной мифологии. И для здорового сна любителей экстремального отдыха была приготовлена комнатка, в которой вдоль стен были установлены двухъярусные спальные места. Под крышей уместились и прочие необходимые блага цивилизации – поправка на суровый климат .
– …какой чистоты стихи у него! Разве в центрах так пишут? Разве там вообще понимают сегодня, что такое поэзия настоящая, которая как глоток родниковой воды? Чтобы прочесть стих – и душа бы выстроилась молекула к молекуле, чтобы стала ясной и упорядоченной, как кристалл…
После бани и сытного ужина, который приготовил смотритель заимки по имени Тимофей, – молчаливый мужчина небогатырской внешности, одетый в костюм цвета хаки, – идея вечерней прогулки естественным образом показалась привлекательной.
Супруги неспеша шли по берегу неширокой, но до изумления чистой и прозрачной реки: каждый камешек на дне светился и манил своей неповторимостью и тайной. Майские лучи закатного солнца пробежали по перилам подвесного мостика и торопливо вскарабкались на отвесную стену прибрежной скалы. Неслышно подкрадывающийся полярный день не позволял темноте творить привычное бесчинство, щедро оттеняя густую вечернюю синеву весеннего неба светло-голубыми мазками. Звёзды ещё довольно явно угадывались на засыпающем небосводе, но уже привычно готовились на добрых три месяца уступить место великому светилу.
Егор и Лёка стояли на мостике, любуясь открывшимися пейзажами северного края. Ненавязчивый и нехолодный весенний ветер путал волосы и мысли. И в этом приятном вторжении Лёка вновь безошибочно почувствовала ту силу, которая выбрала её своим проводником…
15
Каждый новый человек в поселении как на ладони. Здесь нет нужды расписывать свои достоинства – местные поверят только своим ощущениям, обострённым чистотой природы и суровостью бытия. И в гости придут запросто, без объяснения причин, если почувствуют в новичках своих.
Вместе с Леонтием, так счастливо обретшим в лице Лёки единомышленника, на вечерний огонёк пришёл и фельдшер Василий, высокий крупный мужчина, невзирая на весеннюю хлябь, обутый в высокие валенки на резиновой подошве. Ввиду закалённости населения, он больше врачевал собак, а иногда и котов, тех, что отдыхающие привозили с собой. Лёка с неподдельным интересом слушала его незамысловатые истории, по привычке выделяя особо занятные сюжеты, которые местный эскулап иногда тоже пытался облечь в литературную форму.
– Я даже пару детских стишков накропал, внукам, да!.. – Василий, не дожидаясь от присутствующих предложения прочесть, прокашлялся и с достоинством, очень артистично продекламировал:
Тучка вдруг пролилась
Дождиком немалым.
Море рассердилось?
Или – разыгралось?.. –
По равнине тёмной –
Белые барашки.
И один – для Тёмки.
И другой – для Сашки.
Приняв заслуженные аплодисменты слушателей, довольный, присел на лавку.
– Василий, вам печататься надо! – Лёка не могла скрыть восхищения. – Это очень хорошие детские стихи. У вас тут земля, что ли, такая урожайная на писательские таланты?..
Тимофей деловито орудовал шилом и дратвой, подновляя подошву на валенках, и как будто не слышал, о чём идёт речь. Но неожиданно поддержал разговор, подняв лицо от работы:
– Это точно. Бывает так, вот…да… только в стихах и сможешь сказать, что у тебя на душе…– ловко протащив просмоленную нить через проделанное шилом отверстие в подошве, с пониманием дела качнул головой. Лёка с недоверием глянула на Егора, только что присоединившегося к стихийному литературному вечеру, спросила смотрителя с нотками уважения в голосе:
– Так вы, Тимофей, тоже любите поэзию?
Мужчина поднял на неё глаза, не переставая ловко совершать заученные движения, на его лице отразилась тень работы непривычной для него мысли.
– Так, чтобы очень, то – нет. Чтобы уж совсем…– Тимофей поставил на колено подшитый валенок, утвердил на голенище кисть руки. – Но иногда без этого, ну, никак…– И свободной рукой прочертил в воздухе замысловатый узор. – Так, вот, только стихами и можно иногда утешиться…
Присутствующие с интересом воззрились на тундрового человека, совсем неожиданно приоткрывшего одну из граней своей личности. А Тимофей задумчиво смотрел на раскалённый бок металлической печки и собирал свои воспоминания в относительно связный рассказ.
– Оно, это, того… нет, в школе читал, читал…и наизусть, и так… Классе в восьмом девчонке одной даже посвятил…– Тимофей широко улыбнулся, поскрёб пятернёй небритую щёку. – Меня потом училка по литературе везде пихала… по конкурсам этим разным… девчонки-то, сороки, того, разболтали…– Мужчина будто даже смутился. – Так, написал, да забыл… А потом и не до глупостей было, не до писанины. Жизнь, работа… – Отыскав ещё какие-то обрывки реминисценций в своей памяти, продолжил. – Но вот уже когда … вот, снова когда писать попробовал… разве такое забудешь… – Тимофей, решив, что преамбула к основной теме закончена, без дальнейших пояснений прочёл монотонным голосом:
Паскудная птица – горлица.
Зверею от этих блядей.
Похожи на наших вождей. –
Наружно виду пристойного,
Но голос – паскуден и туп…
Невольная немногочисленная аудитория ожидала стихов, возможно, неказистых, но явно не таких. Домик огласился взрывом раскатистого хохота. Василий смеялся утробно, хлопая себя по коленям. Лёка просто уронила голову на руки, плечи её вздрагивали. Егор молча сложился пополам, потом так же тихо стёк по дверному косяку на пол, и уже оттуда, снизу раздались поначалу еле уловимые полувскрики-полувсхлипы, а затем и почти внятная реплика.
– … ай да птица…– Егор делал попытку сказать связную фразу, но снова заходился неудержимым смехом. – … ай да горлица!.. Это где же она так смогла тебе напакостить?.. – спросил Тимофея, едва отдышавшись. – Ты же, как будто, тундровый человек. Тебе резонней обрушить шквал критики на полярную сову или куропатку. А ты горлицу отчихвостил, – и снова зашёлся в неудержимом смехе. Тимофей с невозмутимым видом отхлебнул из высокой белой кружки исходящий парком чай, ответил:
– А это в отпуске когда был. На югах, давно... Вот же, достала…Гу-гу и гу-гу, и гу-гу и гу-гу… И ночью и днём! И днём и ночью!.. Я уже и по дереву колошматил, на котором она любила сидеть, и кота науськивал, хозяйского, и калошей швырял, – бесполезно! До срыва меня довела…– Тимофей допил чай, перевернув кружку, установил её на блюдце. – Набрался я в тот день не по-детски, что называется, и сам, значит, полез на то дерево, побеседовать с идиоткой… Но идиотом оказался сам – вместе с веткой и сверзился. Ей-то, горлице этой, заразе, ничего, а у меня – перелом ноги. Это утром уже стало понятно, когда до ветру решил пройти. Ну, врачи там, гипс, всё такое…Моя в слезах – отпуск ей загубил. А я сам чуть не реву – эта стерва опять прилетела и давай гугукать… Я до неё уже дотянуться не мог, вот и написал…
– То есть, словом пришиб, – резюмировал Егор, вытирая выступившие от смеха слёзы. – Считай, что тебе удалось, – давно я так не смеялся.
16
Подняться на манящий отвесный склон оказалось делом несложным, – останавливаясь и подолгу разглядывая готовые родиться цветы, Лёка не заметила, как оказалась на самом верху гряды. Солнце, растолкав плотные облака, бросало на землю тугие снопы света, имея серьёзные намерения стать хозяином положения.
Эту лиственницу, взбежавшую на высокий каменистый уступ, она приметила почти сразу по приезде на заимку: на самом высоком и открытом месте гордо, и вместе с тем, одиноко стояла молоденькая лиственница, уже примерившая новое платье. Лёка отчего-то сразу дала ей имя – Дикарка. И очень захотела с ней познакомиться.
Домики посёлка с высоты казались игрушечными, кое-где между строениями деловито сновали миниатюрные фигурки людей.
Заполучив Егора в подельники, Савельич обозначил фронт работ: мужчины должны были починить изрядно уставший за зиму снегоход. Правда, через день обременённому заботами хозяину заимки пришлось уехать, но подмастерья чётко держали генеральную линию по ликвидации технических неисправностей.
Лёка с улыбкой помахала рукой, зная, что её с такой высоты, да ещё и на фоне зазеленевших кустов вряд ли заметят. Затем неспешно двинулась в сторону молоденькой лиственницы, так привлекшей внимание.
Вбирая поцелуи тепла, смелевшего с каждым часом, она шла и щурилась блаженно. Взгорки, оттуда, из низины казавшиеся холмами, то здесь, то там обнажали скальные породы, – древние остатки бывших горных вершин. Ветра безжалостно довершили свою долгую работу, выдув силу и мощь некогда грандиозных исполинов. И сейчас взору задумчивой путешественницы открывались сплошь округлые очертания вершин, мягкие пологие склоны, заботливо укутанные природой в стланик, среди которого неряшливыми пятнами то тут, то там виднелись золотисто-ржавые подпалины мха.
Разнотравье незаметно сменилось молодой частой порослью кустарника, тропинка изогнулась круче. До намеченной цели оставалось шагов сто. От созерцания величия природы женщину отвлёк шум посыпавшейся гальки: похоже, около облюбованной ею площадки был кто-то ещё...
«Тимофей говорил, что медведей здесь нет… – пронеслось у Лёки в голове. – Только не это!..»
Сердце забилось неровными толчками. Она резко повернулась в обратную сторону, пытаясь разглядеть сквозь плотные заросли контур своего домика и силуэты людей, и тем самым обрести уверенность. Но постройки спрятались за каменистым уступом, чтобы их увидеть, надо было подняться на самый верх. «Прекратить панику!» – в голос приказала себе, отгоняя давнишнее видение о жуткой встрече на той, горной реке… «Это просто ветер! Да, это ветер! Никаких медведей! Тимофей обещал!..»
Лёка в три прыжка взбежала на скалистую площадку.
– Здравствуй, самая смелая лиственница, дикарка, отшельница!.. Видишь, как я глупо испугалась, спеша на встречу с тобой… – Переведя дыхание, Лёка погладила тоненький шероховатый ствол. – Красавица! Не бойся, я не трону ни одной твоей восхитительной шишечки… – Лёка с изумлением и восторгом разглядывала удивительные розы – так цветёт лиственница: её шишки похожи на розы. – А ты – трусиха!.. – сказала сама себе.
Успокоившись, стала искать глазами свой домик. «Во-о-о-т он!» – Лёка с облегчением улыбнулась, коря себя за недавние страхи. С этой высоты постройки казались сложенными из детских кубиков – совсем крохотные. Людского движения не было видно. «Наверное, ужин готовят», – подумала путешественница, пытаясь определить самый короткий путь вниз.
Там, внизу действительно готовились к ужину. Тимофей откинул макароны на дуршлаг, ловко вытряс из слипшихся трубочек всю воду, заученным движением отправил продукт в кастрюльку, на дне которой предусмотрительно томился увесистый кусок сливочного масла. На сковороде готовилась заправка для макарон: поджарка с луком.
Рация неожиданно затрещала, требуя ответа. Стряхнув пепел от папиросы прямо на пол, – единственная дама, ради которой он временно соблюдал приличия, отсутствовала, – Тимофей потянулся к трубке через стол, но нечаянно опрокинул банку с водой. Вода ринулась по клеёнке, норовя подмочить свежевыпеченный хлеб. Ругнувшись, Тимофей стремительно метнулся к румяным буханкам, успел подхватить их за секунду до их нежелательной встречи с влагой. В это время в домик вошёл Егор. Поладив со строптивым снегоходом, он собирался пойти Лёке навстречу.
– Егор, ответь «Борею», что-то там ещё на сеансе связи не досказали. У меня тут аврал, – Тимофей одной рукой обнял буханки, другой отодвигал сковороду с плиты.
Егор щёлкнул тумблером, в помещение ворвались поначалу треск и скрежет, затем приглушённый расстоянием голос:
– Внимание всем постам!.. Внимание всем постам!.. Из колонии Зимка-Нюр сбежали особо опасные преступники… рецидивисты… количеством трое… могут двигаться по направлению…
Трансляция неожиданно оборвалась, – кинув рацию на стол, Егор стремительно выбежал из помещения, ринулся в ту сторону, откуда ждал возвращения жены. Тимофей догнал его в несколько шагов, держа двустволку наперевес. Громко дыша, они стали подниматься по пологому склону.
… Лёка, с самой высокой точки приценившись к расстоянию, спускаться с горы решила по другому, крутому склону: ей показалось, что от него до посёлка ближе.
17
–… стоять, цыпа!..
Лёка вздрогнула. То обстоятельство, что у неё на пути маячила фигура человека, а не туша медведя, должно было её обрадовать. Но тон, которым незнакомец с ней заговорил, не предвещал ничего хорошего. Беспомощно оглянувшись, она увидела ещё двоих, с развязными улыбочками неспешно спускавшихся за ней следом.
– Простите, чем обязана?.. – Собрав всё мужество и решимость в кулак, спросила незнакомцев твёрдым голосом. – Я знаю эту местность. Возможно, я чем-то могу быть вам полезной?..
– Ты гля, Шпала, какая сообразительная цыпа нам попалась, сама себя предлагает!.. – Все трое загоготали, неспешно обходя её с трёх сторон. Тот, кого назвали Шпалой, по-видимому, был у них главный. – Ты не бойся, мы тебя надолго не задержим…– Главный сплюнул через зуб.
В голове у Лёки всё поплыло. Лихорадочно оценивая ситуацию, она рванулась в одном направлении, потом в другом, но везде на её пути возникали ухмыляющиеся физиономии. Круг сужался. От ужаса она не могла даже крикнуть, ноги будто приросли к земле, стали ватными…
То, что случилось затем, она видела как во сне, будто не с ней всё это происходило...
Мощный столб энергии прошил её от макушки до пят, туловище выгнулось, сдерживая невероятный напор невесть откуда взявшейся подпитки. Но каждая клеточка Лёкиного тела была знакома с этим явлением, и уже знала, как им распорядиться. Дальнейшие движения, которые проделывало её туловище, были самопроизвольными, она в этом могла поклясться. Хрупкой женской фигуркой будто кто-то управлял.
Холодная сдерживаемая ярость волнами стала подниматься с самой глубины её существа. Вытянув руки перед собой, будто защищаясь, она повернулась лицом к тому, что стоял на вершине. Электрический разряд вышел из Лёкиных пальцев и секанул гнусно ухмылявшегося мужчину. Тот затрясся, как в припадке, что-то мыча, мотая головой: от него начал идти дым…
– Лютый, я не понял, у неё что, пушка?.. – опешившие двое, те, что поднимались снизу, нерешительно остановились. Затем один из них кинулся к женщине: – Дави эту суку! Лютый, да-а-а… – Договорить кричавший не сумел – мощный разряд неведомой энергии отбросил его на несколько метров вниз по склону.
Если бы урки знали подобное слово – валькирия, – обязательно применили бы его к этой женщине: казалось, она парила над землёй и каким-то фантастическим образом связывала и хлестала рослых мужиков электрическими разрядами…
Видя происходящее, третий, с расширенными от ужаса глазами, решил спастись бегством. Пробежав метров тридцать, он кубарем покатился вниз по склону – сработала подножка Тимофея.
Пока смотритель схватывал руки преступников за спиной сыромятными ремешками, Егор медленно подходил к Лёке. Она невидящими глазами смотрела поверх его головы, разряды, посылаемые уже в никуда, становились слабее и слабее. И она не наделала беды близким людям только оттого, что приняла в своё сознание, казалось бы, совершенно бессмысленную фразу Егора:
– Элейра, фаза выполнена... требуется компенсаторная подпитка…
До сторожки он нёс Лёку на руках. И думал, думал… Думал, как хорошо, что его жена делится с ним всяким увиденным во сне бредом…
18
Прибывший вертолёт принял на борт беглых зэков. Одного, того самого, который первым испытал на себе электрический разряд, несли на носилках, – после Лёкиного удара он так и не смог встать.
– Чем это вы его приголубили?.. – спросил один из прибывших, капитан, вытирая платком вспотевшие лицо и шею. – Ожоги, что ли? – Вопросительно посмотрел на Егора. – Очухается или уже зажмурился?.. – приподнял веко безвольно лежащего.
– Да мы там костерок жгли, сидели мирно, беседовали… Тут эти… Ну, пришлось обороняться, тем, что под рукой было… Эти же с ножами… Ну, головнёй, видимо, и отходили, разве сейчас вспомнишь…так всё внезапно произошло…
Двое других заключенных, в наручниках, дико озираясь, жались к конвою. Тот, которого дружки звали Шпала, было открыл рот.
– Гражданин начальник… они тут оружие какое-то испытывают… гражданин начальник…вы им шмон устройте…
В ответ один из конвойных влепил говорящему затрещину, рявкнул: «Закрой пасть!..»
Радуясь, что всё поголовье беглецов на борту, капитан облегчённо выдохнул, пожал руки мужчинам, так вовремя сообщившим по рации о поимке сбежавших. Козырнул на прощанье, и вертолёт вскоре растворился в безоблачном небе.
Всё немногочисленное население было взбудоражено происшедшим. Прибежавший Леонтий с тревогой в глазах спросил:
– Это правда… правда, что эти … её зарезали?.. – кто-то видел, как Егор нёс жену на руках.
Предполагая, что придётся искать ответы на очень неудобные вопросы, Егор ещё там, на вершине сказал Тимофею негромко, держа бесчувственную Лёку на руках.
– Значит, так, Тимофей. Мы с тобой поднялись нарубить дров. Костерок развели… И тут эти… Мы отбивались горящими головнями… Мы с тобой вдвоём, понятно?.. А моя жена гуляла в окрестностях, всё это увидела, случайно, и лишилась чувств… Не надо её вмешивать, прошу тебя…
Тимофей согласно кивнул.
19
Лёка ерошила волосы Егора, ещё не до конца проснувшегося. Узнавала вновь и вновь такие родные черты лица. Прижавшись губами к его щеке, блаженно замерла. Небольшой ручеёк венки спокойно пульсировал у сонного человека на виске. Лёка добралась и до этого ручейка, поцеловала. Затем, дурачась, звонко чмокнула мужа в ухо и убежала на кухню, готовить завтрак.
После возвращения с заимки они, не сговариваясь, в своём общении не возвращались к воспоминаниям о тех странных событиях, хотя каждый чувствовал явную недоговорённость...
Эта новая реальность, в круг которой они оказались вовлеченными, не вязалась с обыденностью, физическими законами, казавшимися непреложными. Но она, эта новая реальность, властно и публично заявила о себе. Инстинкт самосохранения, яростно ища возможность остаться по эту сторону разума, твердил Лёке: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!..» Но другой источник – знание, взявшееся невесть откуда, спокойно и трезво готовило её к дальнейшему развитию событий.
Не желая стеснять семейство Лапшиных, не вняв увещеваниям Савельича – пожить у него до отлёта в экспедицию, – пара сняла уютную однокомнатную квартиру.
Засигналил скайп. Улыбающееся лицо Вениамина вторглось в просторы их жилища.
– Я вас категорически приветствую, смелые и сильные духом люди! – он не изменял своей привычке – привносить в жизнь близких только позитив. – Что Шуйского не вижу между тут?
Лёка от души рассмеялась, весело крикнула:
– Шуйский, на провод!
Егор, с намыленной щекой и помазком в руке, выглянул из ванной, помахал рукой:
– Привет сибирякам! Рад видеть! Вень, минуту обожди, я быстро!
Лёка присела перед монитором, спросила друга, по-домашнему одетого:
– Вень, ты не на лекции? Судя по времени, у тебя сейчас третья пара должна быть… В прогульщики записался?
Подошедший Егор, промокая лицо полотенцем, поправил жену:
– Нет, Веня ни минуты своего драгоценного времени впустую не тратит. Надо полагать, сейчас мы с тобой, Лапушка, услышим нечто неординарное, коль наш дорогой друг в урочное время не вгрызается в гранит науки. – Егор придвинул табурет к столу, присел рядом с Лёкой. – Так, рискну предположить – ты присутствовал на внеплановых раскопках, и твоя экспедиция отрыла, как минимум, живого мамонта?..
Вениамин широко улыбнулся, потом сделал многозначительное лицо.
– Мамонта не обещаю, но что-либо, не менее интригующее, точно отроем. Причём, вместе. И очень скоро…
Он немного отстранился от экрана, и Лёка с Егором заметили в интерьере помещения, за спиной Вениамина, что-то очень знакомое. Секунду помедлив, Егор воскликнул:
– Лапушка, да он нас дурачит! – это же… узнаёшь? – это же квартира Савельича! Венька, ты тоже прилетел в Воркуту?!
Возникшее на экране довольное улыбающееся лицо Савельича подтвердило догадку Егора. Он помахал супругам рукой: «Хорош сюрприз?!»
– А вы хотели сенсацию, которая, несомненно, станет итогом работы профессора Струнина, утаить от ближайшего друга? – Вениамин торжествующе рассмеялся. – Други мои, после нашего совместного алтайского похода мы просто обречены и дальше идти в связке. Знали бы вы, как рвался в этот поход Миша Воловников!.. – Вениамин сокрушенно качнул головой, добавил вполголоса, как явным соучастникам:
– Он опасается, что мы без его зоркого ока и твёрдой руки точно сверзимся в какой-нибудь не обозначенный соответствующим ограничительным знаком Тонкий Мир…Так что, во имя сохранения душевного спокойствия нашего отсутствующего товарища прошу внимательно смотреть под ноги!.. – Вениамин с напускным смирением патетически закончил свою тираду.
20
Тундра освободилась от снега поздно, только к концу июня. Оттого экспедиция на Море-Ю всё откладывалась и откладывалась. Но, наконец, раздался долгожданный звонок Доната. Радостным голосом он сообщил:
– Вниманию всех потенциальных археологов: готовность на уровне высокого старта! Небесная и земная канцелярии наконец-то дают добро на полёт!
– Хорошие новости! Теперь главное, не забыть рузак и ружжо!.. – Вениамин традиционно пребывал в добром расположении духа.
Звонок Доната застал всю троицу за согласованием местного маршрута: гости заполярного городка намеревались побродить хотя бы по одному из заброшенных посёлков, возможно, услышать эхо чьей-то промелькнувшей жизни, своими ногами ощутить упругость воркутинской тундры.
Посмотреть, как время убегает вспять, возвращая тундре её, исконное…
После недолгих обсуждений решили наведаться к руинам, расположенным в непосредственной близости от города. Никаких обременительных вещей в виде рюкзаков не требовалось, – бывший посёлок некогда являлся городским районом, очень хорошо был виден с набережной, к нему несложно было добраться пешком.
Добраться, но не – перебраться: Вениамин на глаз оценил прочность обветшалого моста, издали вполне симпатичного, по которому предстояло проследовать на другой берег реки.
– Ого! Сдаётся мне, что берущие этот рубеж нередко вспоминают монолог «…отчего люди не летают?..» – полотно моста зияло частыми брешами. – Это тот исключительный случай, когда даму вперёд не пропускают. Позвольте мне, мадам!..
Он первым решительно ступил на дощатое покрытие. Вскоре супруги услышали его нарочито-горестный вопль.
– «Вай мэй!» – По-моему, так кричали евреи, когда Моисей в пустыне ставил им отпуск на зимнее время. – Неисправимый оптимист, пройдя ещё метров десять, уверенно махнул рукой друзьям. – Вполне ещё приличный мост, двигайте следом!..
Частый кустарник, уже сбросивший белые пушистые серёжки, расступился, и взору трёх людей открылась удивительная панорама: прямо перед ними на холме высилось давно заброшенное монументальное колоннадное здание, построенное в стиле классицизма, с неплохо сохранившимся фронтоном. К нему каскадом вели ступени некогда, по всей видимости, красивой лестницы. Следы распада и запустения кричали здесь на все голоса, но здание и в таком плачевном состоянии не потеряло своей гордой осанки, отрешённо глядело в небо тёмными прямоугольниками окон.
И ещё, и ещё заброшенные жилые корпуса… добротные кирпичные «сталинки…» А чуть поодаль боролись с неизбежностью почти новые панельные пятиэтажки, тоже зияющие пустотами окон, лестничных маршей…
Что за беда заставила уйти отсюда людей?.. С этого красивого взгорка над рекой?.. Отчего брошено жильё, с такой любовью совсем недавно возведённое?..
Эти вопросы, не произнесённые вслух, легко читались в глазах всех троих. Величавые следы неизвестной трагедии ещё некоторое время не позволяли им нарушить молчание.
– Удивительно – жизнь каким-то образом проложила своё русло совсем рядом, на том берегу, менее красивом, обделив этот, великолепный… – Егор, поднявшись ещё выше, смотрел в сторону города, на снующие по дороге авто, на пятна солнца, отражавшиеся в оконных проёмах.
Они шли от здания к зданию, иногда заходили внутрь, считывая с попадавшей на глаза утвари чьи-то радости и печали, представляли, как дышали стены покоем и уверенностью, радуясь своим жильцам. Как жильцы оберегали уют своих жилищ… Тихие, едва различимые жалобы любовей, потерявших след былого тепла, мимо пронёс ветер, стукнув створкой двери…
Асфальтовая дорога, через нечастые разломы которой к свету тянулась трава, ещё крепилась, не рассыпалась, звала за собой.
Егор подошёл к Лёке, взял за руку. Она благодарно ответила пожатием: вместо духа авантюризма в душу пыталась проникнуть печаль.
– А давайте, друзья мои, сойдём с торной тропы и подадимся в девственную тундру. – Вениамин высмотрел ведущую на самый верх угора дорожку. – Мы просто обязаны сегодня разгадать парочку невероятных тайн, которых в этих стылых дебрях не быть просто не может!
И опять пошёл первым. Лёка, чуть отстав, с интересом разглядывала крохотные листики карликовой берёзки, ещё совсем юные, круглые, с зубчатыми краешками. В тундре два вида «деревьев»: ива да берёзка. Ивняк – царствует, его в тундре много, он упрямо тянется вверх, порой сплетается в непролазные сети, в которых легко можно и заблудиться. Карликовая берёзка – царит, – вызывающе, дерзко, грациозно, не стремясь в небо, обнимая нервными пальцами мшаники.
Исследователи заполярной флоры неожиданно для себя вышли к кладбищу. Ржавые железные кресты… покорёженные бока оградок… а ещё – просто холмики и провалы…Небольшое и очень старое кладбище.
Но не вид некрополя так сильно удивил всех троих, а то, что рядом с одним из крестов на скамеечке, по всей видимости, с собой принесённой, сидела… старушка. В синем дождевике, светлом платочке. Поймав себя на том, что щиплет свою руку, Лёка спросила:
– Ребята, вы видите то же, что и я?..
Удивляться было чему: в эту часть тундры, – если судить по тропинкам, – редко заходили в последние десятилетия. Но даже если кому и пришла бы в голову идея – забрести сюда, то преодолеть такой подъём по силам только выносливым, здоровым людям, и уж никак не пожилому человеку.
Старая женщина, видимо, заприметила их давно. Шевельнув клюкой, отозвалась:
– … а не пужайтесь. Не привидение я.
– Добрый день, бабушка! Как вы здесь очутились?.. – Вениамин, подойдя к старушке, с нескрываем интересом воззрился на неё. – Это что, по щучьему веленью вы так, сюда?.. – он неопределённо махнул рукой, представляя траекторию пути.
Женщина сухо рассмеялась, прошелестела беззубым ртом:
– От, тут-от, в низинке, вездеходная колея, дорога, внук привёз… – она махнула клюкой и снова рассмеялась. – Сама-то я ходок уж никакой…
И впрямь, присмотревшись, путешественники различили невдалеке контур зелёной «Нивы», – хорошо замаскировалась машина на фоне зазеленевшей тундры.
Здоровый интерес пересилил чувство такта, Лёка волнуясь, так и сыпала вопросами:
– Скажите, вы кого-то из близких здесь навещаете?.. родителей?.. Вас как звать-величать? Вы жили в этом посёлке? – махнула рукой в сторону заброшенных строений. – Или, может, Вы его строили?.. – Неуловимая связь между этой старушкой и заброшенным посёлком невероятным образом угадывалась.
Женщина пожевала губами, опёрлась обеими руками на свою клюку, помолчала. Её выцветшие глаза смотрели далеко-далеко: в свою память, уже ставшую подводить.
– И жила тут, и строила…– Старушка будто очнулась. – Я зэчка…– В тоне женщины не было и намёка на шутку. – Зэчка по факту рождения…
Егор стоял, обнимая Лёку. Вениамин присел на мшистую сухую кочку. Их неподдельно интересовала эта пожилая женщина, и её судьба. А женщина, она будто давно ждала, кому рассказать о том времени, в которое так часто убегала её память, о времени, которое так азартно строило города, и не менее азартно растаптывало судьбы строителей...
– … Маму сослали вслед за отцом, в тридцать третьем, как жену осуждённого изменника родины. Дали восемь лет… Брат у меня был, старший. Его у мамы забрали, в детский дом отдали. Больше она с ним никогда не увиделась. Искала, долго потом искала его… Да разве найдёшь… Детям тогда часто меняли фамилии, сами директора детских домов и меняли, чтобы облегчить их дальнейшую участь…
Старушка достала из кармана дождевика застиранный платок, утёрла слезящиеся красноватые веки.
– Слёз-то нет, это я не плачу, так, по привычке…– Опять утвердив обе руки на клюке, продолжила.
– Мама только в дороге сюда поняла, что беременна…оттого, может, и с ума не сошла. Пригнали их этап по зиме. Мама рассказывала, как ей позволили на санях доехать до барака, – тогда основной вид транспорта на Воркуте был гужевой. Живот у неё уже видно стало, какой-то сердобольный конюх и сжалился… До родов она в лагпункте санитаркой работала, там и меня родила… Да нешто вам это интересно? – спросила, увидев неподдельное сострадание на лицах своих нечаянных собеседников. – Сейчас и живые-то люди мало кому интересны, нето что их воспоминания…
Старушка закашлялась, всё тем же платком прикрывая беззубый рот. Вениамин достал из заплечного рюкзачка термос и стаканчики, налил в один горячий чай с лимоном, подал женщине. Та приняла чай с благодарностью. Усмирив кашель, досказала.
– Потом она на шахте коногоном работала, мама-то... Знаете, что это такое?.. Коней спускали в шахту, – они там, под землёй вагонетки с углем возили… Да, и женщины тоже под землёй работали тогда…да, тоже... – Старушка утвердительно кивнула головой несколько раз, заметив удивление на лицах слушателей. – А при конях – коногон, он управлял этими лошадьми. От долгого пребывания под землёй кони слепли. Если животному «везло», и он не погибал под завалами, но становился совсем слабым, его поднимали на-гора, доживать. Ох, как я плакала, когда увидела одного такого горемыку…
В унисон невесёлым мыслям пожилого человека и солнце захандрило: спряталось за купу серых облаков, – они совсем незаметно успели сбежаться, наползая друг на друга и грозя пролиться дождём. Егор расстегнул свою штормовку, укрыл полой Лёку.
–Лет семь мне уже было, в школу иду. А он на полянке пасётся, жухлую траву подбирает… Я бегу к нему: «Лошадушка!.. Лошадушка!..» – игрушек-то, почитай, никаких не было, а тут – живая игрушка. А он ко мне морду поворачивает, ушами прядает, воздух втягивает, – силится понять, кто его окликает, и глазами своими белыми в никуда смотрит…
Ветер пробежал по кустам, знобкий, не летний. Снизу, со стороны машины раздался сигнал. Женщина ответно махнула рукой, приговаривая: «…сейчас, внучок, сейчас…» Допила свой чай, тыльной стороной ладони утёрла рот.
– … весной сорок первого мамин срок заканчивался, но тут война грянула, нас оставили, но уже «вольняшками». Мама на поверхность работать перевелась, в ламповую. После войны сошлась с одним бывшим зэком, – да почти все здесь, на Воркуте были зэка… кроме некоторых из инженерного состава да вохры... Отца осудили с формулировкой «…десять лет без права переписки…» Это потом мы узнали, что значит такой приговор… «вышка» это была… Ну, и вот… жизнь-то уходит… вот мама и сошлась с отцом, – я его сразу стала звать папой, хороший он был…казах… высокий такой, статный… Маму жалел, меня любил…да, любил меня…игрушки из дерева строгал, разные – собачек, зайчиков…но лучше всего у него кони получались. Сидит по вечерам, строгает, а сам песню вполголоса поёт, грустную такую песню…на непонятном языке… Я душонкой-то своей детской чувствовала, что он по своей семье грустит, подойду, обниму, уткнусь ему в затылок… и он так крепко-крепко меня прижмёт к себе, шепчет «кызым…»*
Старушка опять поднесла к глазам свой платок, кряхтя, встала. Поклонилась могилке, мелко крестя лоб.
– Мои здесь, мама и отец… Отца в шахте завалило, в сорок девятом… Мама его на десять лет пережила, и ушла – день в день с ним… Держалась только оттого, что меня на ноги хотела поставить… Матери, они и живут только из обязательств…Так-то и помереть часто хочется, а понимаешь – нельзя… Я вот зажилась, – внуку помогаю: жена у него шибко хворает, мальцы у них малые, глаз за ними нужон. А я ещё какая-никакая нянька…
Вениамин и Егор, взяв старушку под руки, помогли спуститься к машине. Лёка молча шла рядом. Перед тем, как проститься, подошла к внуку женщины, пареньку лет двадцати восьми, высокому, с глазами, подведёнными угольной пылью:
– Отвези жену в Саки. Прямо сейчас вези. Успеешь…
Он удивлённо глянул на неё, ничего не ответив, сел за руль. Машина тронулась, но через пару метров остановилась. Паренёк вышел из машины, подбежал к Лёке.
– Вы врач? Откуда знаете?.. Я ведь и сам… Точно, поможет?..
В его глазах было столько отчаяния, что Лёка невольно обняла паренька, затем, проведя по его плечам, резко уронила руки, выгнув кисти. Будто и незаметно для постороннего глаза, но Егор заметил её манипуляции…
– Поможет… Не сомневайся.
Добраться до дома они решили на маршрутке. Выйдя к ближайшей остановке, в ожидании транспорта допили чай из термоса. Натруженные ноги приятно гудели.
Микроавтобус, забрав пассажиров, побежал по привычному пути.
Лёка и сама не могла понять, отчего взяла эту женщину за руку. Оттого ли, что внутренним зрением увидела: энергетика попутчицы почти на нуле?.. Без спросу взяла, импульсивно. Та не удивилась, рукѝ не отняла.
Сеанс подпитки незнакомки прошёл быстро, Лёка это поняла по лёгкому покалыванию в темечке и незначительной опустошённости. Совсем незначительной. Она не могла дать объяснения своей фразе, которую затем еле слышно обронила в сторону удивлённых серых глаз: «…усталость пройдёт. Ехать надо».
Но то, как женщина бросилась им вслед, когда они на следующей остановке двинулись к выходу, говорило о многом. Говорило о каком-то немыслимом для женщины попадании: «Откуда Вы это знаете?.. Откуда?!» – неслось вслед вышедшим из отъезжающего автобуса. И пока габаритные огни транспорта не исчезли за поворотом, женщина смотрела и смотрела вослед троим незнакомцам.
21
Внизу, за окнами иллюминаторов светло-зелёным ковром расстилалась тундра. Вкрапления белёсых островков мшаников делало узор земли трогательней и милей. В великом множестве поблескивали зеркала озёр и ручьёв. И по этой красоте в великом множестве – следы-шрамы от гусениц вездеходов и другой тяжёлой техники…
– Это всё – Большеземельская тундра. – Донату приходилось кричать гостям, комментируя картинку. – Во всей красе летнего цветения!.. – Журналист постучал пальцами по иллюминатору. – Только увидев её с высоты, можно понять, в каком пещерном состоянии отечественная экология… За каждый такой немотивированный и не устранённый «шрам» в странах Скандинавии виновный заплатит огромный штраф. И за свой счёт произведёт восстановление гумуса…
Лёка, не желая терять драгоценное время, вычитывала отдельные написанные куски: «…В конце июня, когда снег только-только сойдёт, тундра истово играет всем зелёным спектром, от нежной бирюзы до кричащего изумруда. Природа на высоких широтах взахлёб спешит похвастать нарядами: не успеет еще сойти снег, а желтые лепестки неброских цветков мать-и-мачехи уже тянутся к северному солнышку. И если лето не передумает прийти, то за одну ночь налившиеся жизненными соками почки неприхотливого северного кустарника стремительно превращаются в разливы пронзительной зелени, и за день-другой к этому буйству зелёного добавляется остальная палитра цветов: словно брызги с кистей безумного художника перепачкают всю тундру, – это открывают свои синие глаза незабудки; а затем этот же художник смелыми жёлтыми мазками разбросает островки солнечного сияния – купальницу, северную розу… А потом и горичавку, и камнеломку, и кроветворку… И морошку, конечно же, морошку, –покроются морошники белым и розовым, в великом множестве даря белые и розовые цветы, которые к концу июля родят много-много маленьких солнышек-ягод.
И целый месяц, а то и два сияет-переливается тундра в лучах незаходящего полярного солнца, если, конечно, тучи позволят. В иной год не позволяют… И от неподдельного восхищения делом рук своих художник-природа выходит на крещендо, и заливает тундру от края до края сиреневым пожаром: наступает время иван-чая, и это говорит о том, что пора цветения, лета, тепла подошла к концу…»
Второй вертолёт мирно следовал за первым: в него загрузили ящики с киноаппаратурой, консервами, палатками и спальными мешками, – командировка в тундру предполагалась на пять дней. А ещё – две большие бочки с горючим на обратную дорогу: для дозаправки, без неё вертолету в Воркуту не долететь.
Промежуточную посадку совершили в районе великолепных озёр. Экипажи машин сами договорились – кто летит дальше, а кто остаётся ждать и ловить рыбу: в лагунных озерах Большеземельской тундры водятся великолепные пелядь, чир, хариус…
Первая машина, добрав горючего, с пассажирами на борту поднялся в небо, оставив на земле увесистый мешок соли и походную коптильню, с приличным запасом сухих осиновых поленьев: «…сырые щепки при копчении придают рыбе яркий сочный цвет и терпкий запах, а вот, сухие – нежный вкус и золотистый оттенок…» – эти секреты сибирякам Донат выболтал с огромным удовольствием.
Экипаж вертолёта-заправщика разворачивал рыболовные снасти.
22
Картинка там, внизу резко изменилась: в иллюминаторе вертолета внезапно появился…лес! Еще какие-то секунды назад под винтом вертолёта расстилалась ровная бескрайняя тундра, оттого такой неожиданностью для пассажиров стало появление в зоне видимости чаши реликтового хвойного леса.
Ещё через минуту полёта взору открылась широкая долина реки, увенчанная обрывистыми холмами. И сколько хватало глаз, по этой долине тянулись купы темно-зеленых островков леса. Лёка от изумления поднялась со своего места, носом прильнула к иллюминатору. Затем прокричала Донату:
– Это удивительно!!! За Полярным кругом, фактически, на леднике, растут роскошные ели?..
Мужчины разделяли её чувства, но гораздо сдержанней. Вениамин, оценив феномен по достоинству, выдвинул рациональное объяснение явлению и негромко излагал и обосновывая его другу. Тот согласно кивал головой.
А журналист не скрывал своего восторженного отношения к открывшемуся виду.
– Это, ребята, и есть – Священный лес древней Большой Земли. – Он старался перекричать шум винтов. – Явление уникальное! За него спасибо реке, – это она оказала деревьям такую бесценную услугу: стремилась к океану, и в своём беге соорудила эту долину, прикрыв деревья от ледяного дыхания Борея, – так северный ветер у нас зовётся. Самоеды эту реку величают по старинке – Хабиде-падара, что и означает – «Священный лес». А в советское время, в пылу идеологического фанатизма реку переименовали, дав ей имя Море-Ю. Хотя, от древнего названия всё же остался след – Хайпудырская губа, залив такой есть, на юго-востоке Печорского моря.
Донат с азартом нацелился объективом фотоаппарата в иллюминатор.
Лёка неотрывно смотрела на невероятное там, внизу, мысленно признаваясь себе: это, раскинувшееся внизу чудо, зримое, зафиксированное в научных описаниях, за неоспоримый факт примет только тот, кто его увидит. Она не знала наверняка, но уже смутно предполагала, что всё в её жизни настолько перевернётся и перемешается, так, что правда примет очертания вымысла, а вымысел будет продавать себя за чистую монету.
23
Вертолет приземлился невдалеке от брезентовых палаток, стоящих на вершине холма, солидным уступом возвышающегося над рекой. Растительность, его покрывающая, была тундровая, низкорослая, оттого с посадкой никаких проблем не возникло. День выдался ясным и тёплым. Древний лес там, внизу без любопытства взирал на копошащиеся человеческие фигурки.
Гостей археологи встретили с неподдельным радушием. Пожилой человек в очках, довольно высокий, седой, но с крепкой копной волос, в полевом снаряжении, откинув москитку, сердечно поприветствовал вновь прибывших:
– Струнин! Очень приятно… очень приятно, Струнин!..
Руководитель экспедиции профессор Илья Иванович Струнин уже успел загореть под полярным солнцем. Вместе с ним группу исследователей составили: средних лет сухопарый молчаливый археолог Иван, двое рабочих, один из которых был уже в серьёзных годах, и молодой радист Григорий, аспирант, он же по совместительству и повар. Их скромная экспедиция здесь, на Крайнем Севере совершала маленький научный подвиг.
После обязательного ритуала приветствий и знакомства все расселись вокруг стола, сколоченного из неструганных досок. Григорий потчевал гостей и хозяев гречневой кашей, хорошо заправленной тушенкой. Большой прокопченный чайник по-домашнему пел свою песенку над костром.
Профессор ради такого события отложил работы. Да и не было особой нужды спешить, желая отвоевать рабочее время у темноты: в свои права вступил Полярный день. Солнце беззакатно бродило по небу, и в полночь оставаясь на посту.
Мошка к вечеру усилила свой кровожадный пыл, так, что прибывшие тоже были вынуждены спасаться под москитками. Взволнованному профессору стоило усилий усидеть на месте. Эмоционально жестикулируя, он вводил гостей в курс дела.
– Вот и наступило, друзья мои, время исторической науки и для Русского севера!.. Перспективы археологического изучения этих широт никогда всерьёз не обсуждались, – и природные условия-де не способствовали развитию сколь-нибудь интересных и самобытных культур, и ползущие по лику земли ледники стерли следы былых поселений, даже если они здесь и были… – Профессор, забыв про обед, деловито протирал фланелевой салфеткой свои очки. – Мы второй сезон работаем на этом раскопе, но итоги этой работы уже сейчас, друзья мои, без преувеличения, революционные!..
Кинооператор незаметно делал своё дело.
– Геологи подсказали нам этот адресок, – вели аэросъемки Большеземельской тундры, и приметили этот лес. Это ли не чудо?! – находка заинтересовала руководство, а затем нашлось финансирование и на первый полевой сезон, и на второй…
Молчаливый помощник положил на стол перед профессором аккуратный деревянный ящик. Торжественно обведя взглядом присутствующих, Илья Иванович начал извлекать из него вещицу за вещицей.
– Вот такие чудеса мы обнаружили в самые первые дни раскопок в святилище!.. Это же уникальные художественные изделия, которые могут украсить коллекции любого музея мира: вот, серебряное зеркало-тарелка с геометрическими знаками; а это серебряные фигурки птиц, похожих на орлов; прошу ознакомиться с магическими амулетами человека-лося, они напоминают древнеегипетские изображения богов с птичьими и звериными головами, не правда ли?.. Мы нашли множество серебряных женских украшений и монеты, в том числе, золотые, начала нашей эры, из Средиземноморья и Среднего Востока. А ведь мы только-только приступили к работе!..
Было странно и необычно – держать в руках артефакты, найденные в тундре… Перед мысленным взором Лёки представал далёкий мир, наполненный гулом иной эпохи, молодой, своенравный… в котором в это зеркало смотрелась юная женщина, праматерь кого-то из ныне живущих?.. а этими монетами рассчитывались на рынке…или с воинами?..
Фотоаппарат Доната щёлкал не переставая. Мириады мошки облепили бликующую вспышку, будто в чехол её одели. Не обращая внимания на яростные укусы, корреспондент мужественно выполнял свою работу.
Палатки Егор и Вениамин поставили рядом с лагерем, Донат с кинооператором – чуть в стороне, ближе к раскопу.
Спать не хотелось нисколько, невзирая на перелёт. Да и как спать, когда солнце в зените! Река, островки леса, пологие холмы речной долины, – всё было залито солнечным светом. По кустарнику иногда пробегал лемминг, спасаясь от зоркого глаза полярной совы. Соседство людей этих миниатюрных зверьков, похоже, ничуть не смущало.
– Природа Заполярья настолько приучена к скоростям, что лето умудряется наступить за два-три дня: кажется, только вчера завывала метель, а сегодня, глянь, – с утра верба заневестилась, и к вечеру прямо из подтаявшего снега потянулась мать-и-мачеха…– казалось, для профессора кроме этой суровой бескрайности не существовало ничего. Вдосталь налюбовавшись набирающей силу зеленью, он раскланялся со всеми и отправился в свою палатку – систематизировать информацию и находки.
Приняв приветы полуночного солнца, Вениамин подался «смотреть священные сны…» Лёка просительно посмотрела на Егора: «…только до во-о-он того взгорочка пройдём, и тоже отдыхать, ладно, любимый?..»
Пройдя сквозь купу сосен, не таких высоких, как в алтайской тайге, потрогав лапы чуть ли не каждого дерева, они вышли на самый гребень холма, к рабочему раскопу. И не сговариваясь, замерли от восторга и удивления: озарённый лучами ночного солнца, на них смотрел наполовину освобождённый от земли… сфинкс.
24
– …вы бы назвали это Центральным Компьютером. Мы – Мировая Душа… Она – невидима и неосязаема… постигается на уровне подсознания,... На уровне веры… И на уровне кармических узлов…– выравнивание пути… к Предопределённости…
Лёка впитывала в себя эти информационные импульсы, с мелодичным металлическим звучанием входящие в её сознание. Снова она парила в одном из своих пластичных снов, купалась в нём, наслаждаясь узнаванием некогда ею виденного, пережитого, только, где?.. Самоидентификации не было никакой, – только ощущение лёгкости.
– Спрашивай, сеанс связи сегодня на расширение границ восприятия…
– …скажите…скажите: люди… мы – продукт генной инженерии?.. Кто мы? Откуда?.. – Невесомая лёгкость, заменяющая материю, обволакивала, не мешая формулировать вопросы, обнимала её на уровне мысли. Ответ застрекотал в сознании всё с теми же металлическими нотками, встраиваясь в подкорку. В этом гармоничном стрекоте Лёке слышался смех.
– Райда, кто-нибудь из них начинал сеанс с другого вопроса?..
– …Человек еще не известен человеку... В человеке заложена самая главная тайна Мироздания – подобие человека Творцу… Именно этому и должен посвящать свою жизнь человек – открыть эту тайну в себе самом.
Даже расслабленному сознанию женщины эта информация не открыла ничего нового. Лёка снисходительно улыбалась озвученной обыденности, – ей казалось, что она улыбается. Но затем встраиваемая мысль приобрела иное качество, она пошла стремительно, мощным потоком.
– Наш, и ваш, конечно же, мир – это один из уровней гармоничного состояния покоя колебаний и амплитуд Вселенской Разумной Энергетической Системы в пределах одного энергетического поля. Миров – множество… Остальные миры имеют другой уровень колебаний... – Серебристое свечение перетекало из одной формы в другую, закручивалось в сложные спирали, Лёка даже убаюканным сознанием находила связь между поступлением информации с этим перетеканием. – Миры вплетаются и пересекаются между собой, но почти никогда не конфликтуют из-за разности уровней колебаний и амплитуд. Места, где они пересекаются, называются у вас Местами Силы, они обладают повышенным источником аномальных явлений. Это тебе ни о чём не говорит, Элейра? – И вновь будто бы смех послышался в этом потоке. – В тех точках, где пересекаются одновременно несколько уровней, эта сила очень мощная, ты ведь смогла в этом убедиться?.. А при конфликте и сбое происходят аномалии, в результате проникновения одного мира в другой… В один из таких сбоев ты и попала… И сумела принять импульс, потому что была готова… Теперь ты посвящённая, Элейра…
Ушибленное идущей информацией, Лёкино сознание запоздало предприняло попытку отключиться. Та часть её существа, которая чётко идентифицировала себя с земной женщиной по имени Лёка, посылала в спящий мозг импульс: «Это сон!..» Но картинка не менялась, не исчезала.
– Мы находимся в единой Вселенской Разумной Энергетической Системе, она похожа по своим конструктивным особенностям на ленту Мебиуса, которая при многовекторном вращении и частотном колебании в бесконечных амплитудах многовекторно вращается и колеблется с разными амплитудами… Это схема одного фрактала, который является частью другого фрактала, а тот – другого, и так до бесконечности… Но есть явная угроза Энергетической Системе нашего мира: система углеродной формы жизни подверглась опасности…
И снова инстинкт самозащиты отправил в подсознание Лёки импульс: «…сон…это сон…там, впереди, лёгкое и ясное пробуждение…с привычным миром…людьми…» Она пребывала в блаженном забытьи, и всё же не могла не воспринимать ответы на вопросы, которые исправно формулировала её подкорка.
– … снежный человек?.. Да, на вашей планете произошёл сбой… Но всё же, сбой на белковом уровне… Модификация матрицы, той, что вы называет homo sapiens, претерпела внешнее вторжение… Три Звёздных Периода ушло на восстановление… Санация прошла не полностью, – ты помнишь?.. конечно, помнишь...
Перед внутренним взором Лёки, которая уже легко в своём не тревожном забытьи откликалась на ставшее привычным имя – Элейра, – поплыли картинки, поначалу мутные, затем всё чётче и чётче: это же она, там, на заимке… недвижимая…и мерзкая туша косматого чудовища… Казалось, она, нынешняя, вплыла в застывший взор распростёртой там, на снегу женщины, и снова видит ту жуткую сцену…
Резкими толчками запульсировала боль в области головы, дикий крик, который никак не может пробиться сквозь давящую немоту из глотки той, лежащей на снегу, нашёл выход здесь, в этой серебристой лёгкости: Лёка видела этот крик, он роем суматошных блеклых точек стремительно вырывался из её горла и, множась рекой, рвался ввысь…
Картинка пейзажа сбилась, стала рваться на тысячи фрагментов, в затухающее сознание ввинчивалась фраза, но уже не мелодичная, а тревожная:
– Ослабить уровень восприимчивости!..
– Элемент Элейра восстановлен, фаза выполнена... начать компенсаторную подпитку…
25
Солнце сыграло побудку, дотянувшись своим лучом сквозь окно палатки до Лёкиного лица. Она зарылась лицом в спальник, мысленно прокручивая фрагменты недавнего сна. Он походил на дурной сценарий плохонького фильма. «Ну, это уже ни в какие ворота, дорогуша…»
Егора рядом не было.
Стряхнув остатки оцепенения, Лёка выбралась наружу.
Оказывается, она проспала завтрак, и все давно уже были на раскопе. Григорий оставил её порцию на столе, прикрепив записку «приятного аппетита!..»
Слегка нахмурившись, – отчего Егор не разбудил?.. – направилась к реке. Умылась, стряхнув остатки странного сна. Вода прогрелась только сверху, – ступив чуть дальше, Лёка почувствовала её обжигающую свежесть и тут же вернулась на берег.
И на первом, и на втором раскопе неторопливо двигались люди, Вениамина с Егором среди них она не заметила.
– Лапушка, а мы тебя потеряли!.. – Егор шёл ей навстречу по берегу, раскрыв объятья. Его волосы были влажными от купания. – Ты так сладко спала, не стал будить. – Он обнял жену, поцеловал, обдав волной речной свежести.
– Только не говори, что ты купался в этой ледяной купели... – Лёка усиленно боролась с попыткой дурного расположения духа вмешаться в обыденность наступающего дня. Егор миролюбиво ответил:
– Да что ты, Лапушка, разве это купание: всего-навсего переплыли с Веней речушку туда и обратно. Тихая она, спокойная. И ничуть не холодная. – Крепко обняв, приподнял жену от земли, шутя потёрся носом о её щёку.
– У нас в лагере сегодня ещё гости, мы с Веней с ними уже познакомились, пойдём, тебе будет очень интересно!
Рядом с палаточным городком мирно паслись олени…
– Знакомься, это пастухи – Ёнко и Едэй, мясо привозят археологам. Представь, и летом ненцы ездят на упряжках…
Лёка вмиг забыла о недавних тревогах, улыбаясь мужчинам в национальной ненецкой одежде. Их малицы, – широкие балахоны на оленьем меху, с пришитыми к ним, невзирая на лето, шапкой и рукавицами, смотрелись ладно. Вся эта архитектура была подпоясана плетенными из бисера ремнями, украшенными медными пуговицами и бляхами разной формы. К поясу на металлических цепочках ловко прикреплены охотничьи ножи. Ножны из кожи с деревянной вставкой для клинка щедро расцвечены всё тем же разноцветным бисером. Нож для ненца в тундре – оружие выживания, она об этом немало прочла.
Старший, Едэй, невысокого роста ненец, тянул свою трубку, неторопливо выпуская колечки дыма. Повернувшись к женщине, приветливо кивнул ей головой. Младший, Ёнко, увлеченно смотрел в экран планшета, – цивилизация властно вторглась и на просторы тундры.
– Какая грация!.. Можно их погладить?..
Олени мягкими губами собирали ягель на взгорке. Знобко подрагивая боками, отгоняли мошкару. Подойдя к упряжке, Лёка залюбовалась северными красавцами, вопросительно глянула на каюров.
Старший пастух что-то сказал на своём наречье младшему, тот пошёл к упряжке, сказал:
– Садись, прокачу!.. Держись крепка…кусты больно хлестать…
Взяв разбег, четвёрка оленей понеслась легко и свободно, подчиняясь воле каюра. Лёка вцепилась в края нарт, с восторгом глядя, как стремительно стали уменьшаться в размере палатки. Кустарник действительно несколько раз дотянулся и хлестнул пассажирку, но совсем небольно, – Ёнко умело выбирал направление. Оставив в стороне островки сосен, упряжка понеслась по ровной тундровой глади. Ветер задорно посвистывал в ушах, мягко касаясь разгорячённых щёк. Зёлёный безбрежный простор, залитый солнцем, кидался под полозья нарт, смеялся и звал лететь за черту тающего горизонта всё быстрей и быстрей...
Лёка громко и радостно рассмеялась, не имея другой возможности выразить свой восторг.
– Э-ге-гей, тундра-а-а-а!.. Ты прекрасна!.. – Ёнко обернулся на её крик, улыбнулся понимающе, тронул хореем круп пелея*. Олени бежали легко, в такт покачивая царственными коронами рогов. Ветер относил в сторону мелкие осколки земли вперемежку с травой и мхом, вылетающие из-под их копыт. Упряжка, сделав солидный круг, вернулась в лагерь.
– Спасибо, Ёнко! Спасибо, Едэй! – Лёка счастливо уткнулась в плечо мужа. – Как же она хороша, Егорушка! Эта удивительная, великолепная тундра!..
«Праздношатающимся» профессор Струнин тоже разрешил принять участие в раскопках. Это участие заключалось в аккуратном срезании ножами дёрна. Все найденные предметы, даже самые маленькие, складывали на расстеленный брезент. Неспешная работа сопровождалась комментариями бывалого археолога.
– Да-с!.. Чтобы картина получилась объёмней и представительней, позвольте мне освежить некоторые сведения о наших ранних экспедициях. Вероятно, вашего слуха коснулась информация о том, что в ста семидесяти пяти километрах южнее Полярного круга на глубине девяти с половиной метров было раскопано поселение древнейшего человека на Севере, возраст которого оценивается в семьдесят, а возможно, и сто тысяч лет!.. – Профессор обвёл присутствующих многозначительным взглядом. – И это поселение, ни много ни мало, оказалось современником считавшейся древнейшей в Европе мустьерской культуры из Франции!.. Древнейшей, прошу заметить! Удивительных находок в той нашей экспедиции было более чем достаточно, взять хотя бы изделия из обсидиана. Да-да, там же, в поздних культурных отложениях возрастом примерно восемь–десять тысяч лет мы обнаружили изделия из обсидиана!.. И это стало настоящей сенсацией: ближайшие известные месторождения этого вулканического минерала находятся далеко на юге, в Карпатах и на Кавказе… А сколько обнаружено жертвенников, святилищ… и эти находки датируются вторым тысячелетием до нашей эры!.. Представьте себе храм в виде шестиугольника длиной тринадцать метров, ориентированный по линии север – юг, с двухскатной крышей и полом, покрытым ярко-красной минеральной краской, сохранившей свою свежесть до наших дней! И все это в Приполярье, где само выживание человека ставится наукой под сомнение!
– Профессор, а этот…этот сфинкс?.. Чем можно объяснить его нахождение здесь?..
Глядя на фигуру с телом льва и головой человека, небольшую, если брать в сравнении с египетским: пять метров в ширину на два в высоту, – Лёка осторожно растирала в руках поднятый грунт. – Какое разумное объяснение этому феномену?
– Только то, сударыня, что эти края были обитаемы… полны жизни… здесь совершались культовые и религиозные обряды… а затем невероятный по своим масштабам природный катаклизм вытеснил отсюда жизнь… Мы может установить возраст находок, но то, что произошло с нашей планетой, можно только домыслить…
Профессор как-то светло, совсем по-детски улыбнулся, протирая очередной найденный черепок. Подняв к Лёке лицо, спросил:
– У вас так бывает, сударыня, – вроде, нет никаких достоверных фактов, но вы твёрдо знаете, что некое событие имело или имеет место быть. А результат этого события ни рукой не потрогать, ни предъявить кому бы то ни было невозможно...
Лёка хмыкнула неопределённо, будто припоминая свои основания к подобному знанию. А профессор, отстранённо глядя куда-то вдаль, закончил свою мысль:
– ... так вот, как хотите относитесь к этой мысли, – а для меня это неоспоримый факт: мы с вами находимся на некогда затерянной, и посегодня никому неведомой северной земле – Биармии... нашей славянской прародине...
Увлечённо разглядывая новую находку, профессор не видел, как вздрогнула его собеседница.
*Пелей - олень, который указывает направление, куда бежать
26
Следующий день принёс с собой благодатное тепло. Солнце припекало уже вполне по-летнему, оттого все, кто был занят на раскопе, скинули куртки и даже майки, искренне радуясь прекрасному обстоятельству: жара прогнала гнус и комарьё. И только Егор не расставался с ветровкой, явно выделяясь на общем фоне.
– Егорушка, с тобой всё хорошо? У тебя нездоровый вид…да ты весь горишь! – Лёка прижалась губами ко лбу мужа.
Вениамин, отложив тесак, которым срезал дёрн, повернулся в их сторону и, было похоже, оценивал ситуацию. Затем, накинув майку, подошел, молча склонил перед Лёкой голову, сказал:
– Руби!.. Это я вчера предложил искупаться в реке…а там лёд на дне… Вот я старый осёл... Руби…
Ситуация принимала совсем нехороший оборот. К утру состояние Егора ухудшилось, он весь горел, его забытьё больше походило на беспамятство. Даже если в аптечке и нашлись бы антибиотики, рисковать было опасно. Вениамин с покаянным видом сидел рядом с другом.
Донат с кинооператором свернули свои палатки, – их работа выполнена, они ждали, когда рабочие загрузят на борт новую партию находок и можно лететь в Воркуту, монтировать материал…
– Ясно, что парня надо везти в больницу…– это командир вертолёта присоединился к тихому разговору археологов, собравшихся около палатки. – Только, борт уже полон под завязку, кого оставляем до следующего рейса?..
– Простите, ребята, две недели, ну, никак не могу здесь ждать… – Донат с извиняющимся лицом смотрел на друзей. – У меня через пару дней следующая командировка…
Решение принял командир.
– Остаётся бортмеханик. Больного – на борт. И давайте, ребята, побыстрей – из графика выбиваемся…
– Командир! Это, что, я тут на две недели зависну? – На лице оставляемого до следующего рейса лётчика отразилась вся гамма чувств: от недоверия до возмущения.
– Если ты не хочешь транспортировать «Груз-200», – пилот кивнул головой в сторону Егора, которого мужчины осторожно несли к вертолёту, – тогда жди нас через две недели, Федя.
27
– …вы рождаетесь с мощнейшим компьютером в голове… но с этой программой удаётся разобраться далеко не каждому... Кто-то интуитивно находит решение…кому-то мы помогаем его найти… Тот, чьи настройки сработали, всю жизнь, до самого конца меняется, растёт…чтобы выйти на новый уровень… Ты – меняешься… ты ведь уже это знаешь…
«Credo quia absurdum est»…
«Верую, ибо абсурдно…» – Лёка проснулась с этой фразой, пульсировавшей в виске, но не открывала глаза, пытаясь собрать воедино обрывки сна. Лёгкости, которую она всегда испытывала после своих ночных видений, она не почувствовала. И уже не могла понять, что это такое, её сны? Она так заигралась в них, что стала верить в вымышленную реальность или всё-таки в происходящем есть доля какой-то истины?.. Но тогда, кто и зачем так настойчиво пытается заставить её поверить в эти истины?..
Утро давно вступило в свои права, навалившись на окна палатки молочным туманом: солнце уже восьмой день не спешило порадовать обитателей небольшого лагеря.
Вооружившись полотенцем, Лёка пошла к реке. То, что о состоянии Егора она не будет знать ещё целую вечность, отметила про себя с непривычно сосущей тоской. За годы их совместной жизни он стал для неё надёжной стеной, укрывающей от малейшего знобящего ветерка.
Костровой священнодействовал над прокопченным чайником, определяя на глаз, какое количество заварки в него бросить. Приветливо кивнув Лёке, пожелал удачного дня. В отдалении, на самом верху раскопа археологи колдовали над очередной находкой. Вениамин на пороге своей палатки настраивал радио: интернет в такую глухомань своими стекловолоконными пальцами дотянуться не успел.
– Доброе утро!.. Как самочувствие?.. До следующего борта осталось четыре дня… Нет ли каких жалоб или пожеланий? – мне перед Егором держать ответ за ваше благополучие… – Вениамин с виноватой улыбкой привстал, здороваясь с Лёкой. – На завтрак овсянка с сухарями и, надеюсь, новости с Большой земли, радио вполне прилично себя ведёт сегодня, – оповестил жену друга, не переставая настраивать капризное устройство.
На свежем воздухе редко кто жалуется на аппетит. Ложки бодро стучали по алюминиевым мискам, – настоящие путешественники по традиции не берут в поход одноразовую посуду, чтобы не нанести природе урон. Едэй, сидя на нартах чуть в стороне, подкреплялся вяленым мясом, тонкой стружкой срезая его с оленьей лопатки, – общий стол он не жаловал. Но от чая не отказался, прихватив рукавами малицы из рук кострового полную кружку кипятка. Лёка, плотно укутавшись ветровкой, задумчиво отхлёбывала остывающий чай. Вениамин, наконец, нашёл нужную волну, добавил громкости, радио без лишних уговоров начало выдавать новости. .
– …Огромную дыру в земле обнаружил экипаж вертолета МИ-8, который обслуживает нефтяные вышки в районе месторождения Бованенково. Воронка внешне напоминает карстовый провал. Вокруг раскидан грунт как от удара или взрыва.…Однако, сейсмоприборы никакой подвижки не зафиксировали…
Мужчины дружно переглянулись. Никто из них не поспешил комментировать эту новость.
К вечеру ещё одна оленья упряжка остановилась около палаточного лагеря: из стойбища младший пастух Ёнко привёз обещанного оленя. Точнее, это была важенка, молодая оленуха. Туша была разделана, и даже ещё не полностью остыла.
– Однако, хороший шулём получится, принимай, што ли, – широко улыбаясь, пастух сдал тушу на руки Григорию. Выпив кружку чая, утёр лицо рукавом. Подтянул торбаса, потом долго что-то искал внутри своей малицы. Наконец нашёл. Это был обычный айфон. Пастух провёл пальцем по экрану, сказал Вениамину, сидящему к нему ближе всех:
– Видал такое? скачал … там… у столба...
Оказалось, записал пастух тот самый новостной видеоролик о провале в земле. Мужчины несколько раз просмотрели его, прежде чем начали обсуждать новость.
Первым свою версию выдвинул молчун-археолог Николай.
– Это взорвавшийся гидролакколит? что думаете?
– Тогда куда после взрыва делись вода и лёд? – резонно возразил товарищу Григорий.
– Может, это обычный карстовый провал? – неуверенно вставила Лёка.
– Карстовый провал?.. подземная река?.. в вечной мерзлоте?.. ну-ну... – Это в полемику вступил бортинженер. Было видно, что экспедиция не приносит ему ни малейшего удовольствия. Всё, что он делал с охотой, так это с нетерпением ожидал шума вертолётных лопастей.
– Это явно не провал. При провалах вал из грунта вокруг отверстия отсутствует. Это явный выброс грунта при интенсивном воздействии сил изнутри, или снаружи. То есть, либо это следствие взрыва, либо падения какого-то тела, – задумчиво изрёк Вениамин, просматривая ролик раз за разом.
– Мд-я… карстовый провал, говорите? В вечной мерзлоте лёд подмыло? Ха-ха три раза. – Это продолжил свою тираду бортмеханик, которого злило всё, даже обсуждаемая история. – Типичный метеоритный удар! Именно такой, бескратерный след остаётся от удара метеорита на галактической скорости – около двухсот кэмэ-сек. Поскольку почти весь взрыв при ударе направлен вглубь земли. С небольшим выбросом грунта. В точности, как на видео в новостном ролике. – Говорил лётчик с чувством апломба, резко рубя воздух рукой. Но и против этой точки зрения Николай нашёл аргументы.
– Я работал на Ямале полгода, застал и лето и зиму. По этому поводу хочу сказать: странно, а куда делась остальная земля? Той, что вокруг, явно мало. В летнее время мерзлота настолько сильная, что лом кувалдой можно забить только на полметра, зимой – и на десять сантиметров рекордом будет, это я о прочности тамошних грунтов. – Он тоже в очередной раз просмотрел ролик и продолжил развивать ход своей мысли. – Если что, нефтяники здесь ни при чём, так как после них не остаётся в грунте пустот: выкачав нефть, туда закачивают воду, технология такая. Да и посудите сами, – взрыв даже ручной гранаты на таком расстоянии кто-то, да услышал бы, оленеводы, хотя бы. А тут взорвалась очень прочная оболочка из мерзлоты, и никто не услышал даже…Более чем странно!.. Взрыв от удара челябинского метеорита слышали за девяносто километров… А здесь… куда делся миллион кубов объёма этой дыры?!
– Если бы имел место взрыв по причине небесного тела, то были бы очевидцы, так как хлопок и зарево явно было бы видно и слышно в Бованенково, – это Григорий возражал бортмеханику, который во время изложения Николаем своей версии презрительно хмыкал.
– Похоже, там что-то вышло из-под земли… Похоже, что это явление не взрывного характера, это что-то медленно и нехотя всплыло... Земля не разбросана, а аккуратно лежит по краю воронки и, да, впечатление, что её слишком мало для такой воронки. А где же остальная земля? Странно… – Вениамин говорил непривычно медленно, подбирая слова, он был явно обескуражен невозможностью найти ответ. С полувопросительным выражением на лице передал телефон пастуху.
И только Едэй не обсуждал новость. Казалось, она ничуть его не затронула. Он молча проверил свою упряжку, наличие патронов в карабине, приподнял нарты, проверил полозья – тундровый человек споро и быстро делал нехитрую ежедневную работу. Несколько раз развязывал свой дорожный мешок, будто что искал и не находил в нём, но затем так же молча завязал его, приторочил к нартам. И перед тем, как уехать в стойбище, вполголоса обронил:
– …под землёй плоха!.. яма много… весной вода закрывает…и – нет ничего… озеро… А тот под землей ходит… ненцы знать это… а никто не верит... – перепились, говорят… А олешки пропадают… люди – пропадают…
28
В тот день профессор Струнин отправил всех в археологическую разведку вниз по течению реки, а сам принялся убирать из раскопа предметы, оставленные на своих местах специально для съемок.
Погода неотвратимо портилась – низкие, уже осенние облака не оставляли никаких надежд на возвращение тепла. Молчун Николай, накинув капюшон ветровки, прокладывал путь вдоль русла Море-Ю впереди небольшой группки исследователей. Найдя брод, вошел в воду, махнул остальным рукой.
Люди россыпью неспешно побрели по развеянным ветрами вершинам песчаных холмов – яреям – в сторону океана. То здесь, то там на глаза попадалась керамика, – черепки древней глиняной посуды, лежащие на поверхности песка.
Лёка в сотый раз прокручивала в мыслях давнишний сон, на стоянке сплавщиков, когда неведомая сила предначертала ей встречу с Биармией... И вот, вчера профессор Струнин поделился с ней своим озарением, и это его озарение о прародине славян больно кольнуло её в самое сердце... Отчего так?.. Что это? Немыслимое совпадение?.. Игра её больного воображения?.. Её волей кто-то манипулирует?.. Стало быть, это здесь она должна выполнить какую-то миссию?..
«Егорушка, как без тебя плохо...»
Споткнувшись, она едва устояла на ногах. Пытаясь вернуть равновесие, коснулась рукой влажного прибрежного песка. Пальцы инстинктивно сжались, и когда Лёка выпрямилась, вместе с песком обнаружила в руке... глиняный черепок с орнаментом в виде свастики! Просто не верилось, что все это происходит в нескольких десятках километров от Северного Ледовитого океана в Богом и людьми забытом крае!
Этот черепок тоже был подсказкой. И имя этой подсказке тоже было – Биармия...
Профессор её находкой был озадачен не меньше. Он долго вертел осколок в руках, смотрел на него через увеличительное стекло. Затем, сняв очки, устало провёл рукой по лицу.
– Знаете, что меня сейчас больше всего заботит? Не испугаются ли заказчики нашей экспедиции её результатов? Не спрячут ли все артефакты куда подальше? Ведь, если считаться с ними, то необходимо переписывать историю... И не отдельного государства, а планеты в целом...
Профессор задумчиво барабанил пальцами по столешнице. Участники экспедиции, угнездившись под навесом, неспешно передавали из рук в руки маленький осколок керамики с одиозным орнаментом.
– ... я давно это предполагал, – и не только я!.. История Русского государства начинается не со времен прихода Рюрика в восемьсот шестьдесят втором году на Ладогу, и не с Киевской Руси, а имеет значительно более глубокие корни... Русский Север до сих пор остается огромной загадкой для всех... Здесь находится огромное количество так называемых городищ, выстроенных нашими предками – неведомыми племенами чуди заволоцкой, о которой по сей день ходят легенды и предания... может быть, они и есть те остатки «блаженного» народа – гиперборейцев?.. Как знать, как знать... Север ревниво хранит свои тайны...
29
И следующее утро выдалось неприветливым, пасмурным, грозящим обрушиться на головы членов экспедиции мелким предосенним дождём.
Около кострища громко разговаривали, Лёка из своей палатки чётко различила голос старшего каюра. Выйдя, убедилась в своей правоте. Едэй был настолько возбуждён, говорил так сбивчиво, что его не сразу можно было понять.
– Уходите, уходите все! Нельзя тут!.. Опасно!..
– Едэй, что такого страшного могло случиться за одну ночь? – Вениамин на ходу застегивал ветровку и с сочувствием смотрел на каюра.
– Не за одну ночь… не за одну…Уходите! Днём уходите, я специально ещё одну упряжку пригнал. – И только тут до каюра дошло, что он не с того начал разговор.
Григорий, забыв о подгорающей каше, внимательно прислушивался к разговору. И только оклик Николая, подошедшего к костру со стороны раскопа, спас небогатый завтрак археологов.
– Ещё одна дыра… Совсем недавно… Я ехал от Лымбанаяха две луны назад – не было ничего… Сейчас дыра там…большая… Уходите!..
Вениамин, вопреки своей привычке – не воспринимать всё слишком серьёзно, нахмурился. Достал карту, нашёл упомянутую Едэем реку, протянул каюру.
– Можешь показать, где ты заметил новый провал?
Опытный ненец без труда определил место на карте. На скулах Вениамина заходили желваки. Что-то мысленно взвесив, сказал:
– Спасибо, друг, но уйти сегодня мы не можем – радио село, а сюда должен прилететь вертолёт. За нами. Завтра должен прилететь. Да и не поместится весь наш инвентарь даже на две твои упряжки. – И словно придя от своих доводов в состояние равновесия, уже с улыбкой добавил:
– Нам бы ночь простоять, да день продержаться. В принципе, отчего так паниковать?
– Спасибо тебе, Едэй, за помощь и заботу, но мы всё же дождёмся вертолёта. – Профессор тоже долго смотрел на карту, что-то прикидывая в уме, взвешивая. – Я полагаю, открытой угрозы в данный момент нет, а экспедиция и без того сворачивается.
– Счастливой дороги, Едэй! – Вениамин протянул руку ненцу, попрощаться. Но тот отвернулся, сделал два шага в сторону, скинул капюшон малицы, секунду подумал и повернувшись, ответил с твёрдой решимостью:
– Тогда я тоже с вами остаюсь. Зачем в беде людей бросать…
Костровым в тот день выпало быть Николаю. Человек бывалый, он и шулём приготовил настоящий, ненецкий. Ужинали молча, полукругом расположившись у огня.
Смутное беспокойство тихо гуляло совсем рядом.
Где-то за бесконечными завалами туч грустило пленённое солнце, в полной мере не вкусившее радости от общения с летней тундрой. Сумерки, волглые, тёмно-серые укутали лагерь. Лишь хрупкая светлая полоска далёкого горизонта оставляла надежду на возвращение тепла в предосеннюю красоту сурового безлюдья.
Но понемногу своеобразная притягательность гаснущего вечера, свежие запахи тундры и полное отсутствие комарья внесли свои поправки в настроение людей. Даже бортмеханик, видимо, в предвкушении скорой отправки в большой мир, подобрел. Он оказался на удивление способным рассказчиком житейских историй. От души посмеявшись над его очередной «эпупеей», Лёка, поднимая свалившуюся с плеч ветровку, обернулась. И онемела.
Оттуда, из-за реки, из полутьмы наступившей ночи поднималась огромная шевелящаяся масса. Внешне она напоминала гигантских размеров червя, с распахнутой пастью… Остолбенев, с расширенными от ужаса глазами, смотрела Лёка на это, не в силах пошевелиться. Казалось, остальные не видели надвигающейся угрозы – Лёка не издала ни звука, и только её искажённое ужасом лицо выдавало нечто неординарное, с ней творящееся. Едэй, подбросив в костёр охапку сучьев, наконец, заметил, что с женщиной происходит что-то неладное. Он, будто вспомнив нечто важное, на миг замер, стараясь отследить траекторию Лёкиного взгляда, но ничего необычного своим острым зрением не рассмотрел в темнеющей дали. Не двигаясь, спросил тихо:
– Ты это видишь?.. Ты можешь это видеть?.. Оно далеко отсюда?..
Все сидящие у костра вмиг смолкли и с немым вопросом смотрели на Лёку. А она, будто очнувшись от столбняка, вдруг обрела дар речи, закричала громко, пронзительно… Затем резко вскочила. Выхватив из костра горящую головёшку, швырнула её в темноту. Люди у костра тоже повскакивали, Вениамин схватил свой карабин, быстро дослал патрон в патронник. Не понимая, что так встревожило жену друга, водил стволом из стороны в сторону, не видя, не зная, что за опасность обозначилась в их лагере. Но тревога уже чувствовалась, витала в воздухе…
Лёка видела, как это существо короткими бросками движется в их сторону. Угрожающих размеров контур представлялся нечётко, в каком-то мельтешении, и только потом, когда опасность отступила, поняла – это были инфракрасные лучи… в тот миг её обычное зрение смогло видеть в инфракрасных…
…И опять, как тогда на склоне, у молоденькой лиственницы, Лёка почувствовала, как через неё пошла энергия. Но что это был за поток… – этот поток многократно перекрывал все предыдущие.
Она сделала несколько шагов в сторону невидимой для других угрозы, и эти шаги уже не были актом её доброй воли: её вели.
Всё тело женщины выкручивало от мощного напора энергии, руки сами собой устремились вверх. И внезапно из кончиков пальцев пошли электрические разряды, переплетающимися огненными стеблями стремительно и мощно устремляясь в небесную чернеющую высь.
Люди, застывшие у догорающего костра в полном молчании, наблюдали фантастическую картину: там, в темнеющей вышине, пучки Лёкиной энергии встретились с такими же, идущими из двух других точек с земли… Люди, застывшие у догорающего костра в полном молчании, не могли видеть, как эта энергетическая вилка охватила неизвестное огромное что-то, заставив его остановиться, а затем беззвучно взорваться и рассыпаться на тысячи микрон. Видеть это нечто могли только те трое, которые сами о существовании друг друга узнали только в этот вечер.
В ту ночь над Большеземельской тундрой не было грозы, но оленеводы видели необычное свечение. И оно не было полярным сиянием: трёхсторонний шатёр из молний, извивающихся длинными змеями, реял в течении минуты-другой в сереющей вышине уходящего полярного дня.
Очень хорошо об этом невидимом нечто знал всего один человек – каюр Едэй.
30
Весь следующий день Лёка проспала в своей палатке. Вениамин несколько раз заходил к ней, брал её руку, считал пульс… Тревожное выражение не сходило с его лица: пульс едва прослушивался, был ровным, но пугающе редким: до пятидесяти ударов в минуту… Она никак не реагировала на его прикосновения.
Называется – «не верь глазам своим...»
Вениамин в который раз прокручивал в памяти вчерашний вечер. Что так напугало женщину, а главное, что за источник энергии в ней скрыт? отчего так внезапно и мощно сработал? Кто был виновником двух других электрических гигантских дуг?.. Почему никто из остальных членов экспедиции, и он тоже, не увидел ничего опасного?..
Этими вопросами был озадачены и профессор Струнин. После того, как в небе погасли последние, утратившие напор светящиеся прочерки, посылаемые обычной женщиной обычными руками в безмолвное небо, потерявшую сознание Лёку перенесли в палатку. Все участники экспедиции стояли рядом, потрясённые, молчаливые. Дежурить рядом с Лёкой остались Едэй и Вениамин.
Только к обеду следующего дня она очнулась. Голова была ясной и лёгкой. Поначалу ей показалось, что всё происшедшее накануне было очередным сном. Но мало-помалу, восстанавливая детали того вечера, с тихим отчаянием осознала, что всё это – явь. К тому же, Вениамин, обрадованный её пробуждением, подтвердил факт необычного.
– Однако, сударыня, позвольте выказать вам восхищение за такое вольное обращение с электричеством…или чем вы так круто манипулировали?.. – он с трудом старался шутить и казаться беззаботным. – Или это ваша кристально чистая натура так поспособствовала извлечению пьезоэлектричества?..
Лёка оценила его каламбур, грустно улыбнулась. В глазах Вениамина по-прежнему сквозила тревога. Это была нормальная реакция человека, который обеспокоен судьбой ближнего своего. А неподдельный интерес физика вынуждал задавать вопросы другие, неудобные.
– Источник электричества, он в чём? в вас? имплантирован?.. кем?.. каким образом?.. – Помолчав, зная, что ответа не будет, добавил:
– Надо полагать, что такое явление, яркое, во всех отношениях, – он невольно усмехнулся, – не оставит равнодушными товарищей из соответствующих ведомств… Я обещал Егору бдительно следить за вашей безопасностью, поэтому вынужден сделать это предложение… – Вениамин пристально посмотрел в глаза Лёки. – Вам необходимо как можно быстрее уехать отсюда... вы понимаете?..
Лёка страдальчески пальцами потёрла виски, ответила:
– Веня, вы не находите, что я опоздала на сегодняшний последний автобус. – Ей тоже ещё удавалось шутить. – К тому же, без Егора я никуда с места не стронусь. – Она так же открыто посмотрела ему в глаза. – Не сочтите меня за сумасшедшую, но мне не поступала команда «отбой». От кого, лучше не спрашивать, я сама плохо это знаю. Но я твёрдо знаю, что моё присутствие здесь неслучайно…
– Уж куда не случайней…– Вениамин больше не пытался скрывать всю серьёзность происходящего. – На вас… на всех нас что-то нападало?.. оно на что похоже?
Лёка, обхватив колени руками, сидела на спальнике и отстранённо смотрела перед собой, полностью уйдя в свои мысли. На довольно длительно время в палатке повисло молчание. Затем, будто очнувшись, она спокойно ответила:
– Вы, вероятно, читали «Дюну» Фрэнка Герберта?.. Это было похоже на тех подземных монстров…только огромней и – злонамеренней, что ли?.. И судя по тому, что вы, Веня, задаёте мне этот вопрос, наш «гость» был видим только моему глазу, и никакому другому…
Лёка мерно раскачивалась, всё так же сидя на спальнике. Обронила, охватив плечи руками:
– Странно, – не заметить такой объект было просто невозможно…
31
После того ночного происшествия отношение участников экспедиции к Лёке не изменилось. Но какой-то невидимый оттенок всё же появился: на неё смотрели с повышенным интересом, как на фокусника в цирке.
Никаких следов вторжения или разрушения в окрестностях лагеря не наблюдалось. Профессор с коллегами утром сразу же обошли раскоп по большому периметру. Привычный ландшафт изменился только в своей цветовой гамме: подкрадывающаяся осень своевольно добавила в палитру увядания багрянца и сурика. Лёгкая изморось, бисерная, серебристая покоилась на муаре морошников, создавая неповторимый царственный облик природы, которая безоговорочно отдавала тундре право первородства.
Лёка неприкаянно бродила в окрестностях лагеря, вслушиваясь, всматриваясь в то, неведомое, что так непостижимо обрушилось на неё. Эти два дня, что прошли с момента электрической атаки – так она для себя обозначила то событие, – не дали ответа на её вопросы, которые буквально изводили невольную пленницу тундры: что это за существо, которое было устранено и с её непосредственным участием?.. Откуда исходили ещё два гигантских электрических жгута?.. Отчего больше никто не увидел это существо?..
Ночные видения не изводили, но и не давали подсказки.
В ожидании мужа Лёка старалась забыться в работе на раскопе, благо, профессор не запрещал ей по мере сил помогать археологам. Небо, затянутое серыми тучами, пока милостиво не проливалось дождём. Но стылый сиверко без околичностей заявлял: лето прошло, хотя в календаре оно ещё некоторое время будет считаться хозяином.
Сидя на самом верху раскопа, она осторожно перебирала руками влажные комья земли, малейшую нераспавшуюся на крохи часть откладывая на брезент. Все находки потом тщательно классифицировались, упаковывались, подписывались, как и полагается. И аккуратно и бережно укладывались в добротно сколоченные деревянные ящики.
Один из рабочих, мужчина весьма солидного возраста, по прозвищу Варан, – он так и представился при знакомстве, – коренастый, в очках с поломанной дужкой, роль которой выполняла простая бельевая резинка, будто стараясь вовлечь её в беседу, периодически сапёрной лопаткой подкладывал рядом с ней ровные стожки земли со дна раскопа.
– …Это только в кинах нынешних так бывает: они любят, потом страдают, потом сходятся-расходятся, и всё-таки расстаются «навеки», но к финалу, – счастливому, разумеется, о-па! – каким-то невероятным образом награда находит героя, – они сталкиваются лбами где-нибудь на узких тропах Торгового центра; киношники изо всех сил будут втюхивать непритязательному зрителю эту говёшку в блескучей обёртке, – как у героев открываются глаза, как они каются, проливая глицериновые слёзы; кому непротивно, дохлебает весь этот мыльный суп до конца, ну, и затем – все встают и громко матерятся…
Мужчина на минуту отложил лопатку, достал потрёпанную пачку «Примы», жадно затянулся. Сплёвывая крошки табака, продолжил неспешно:
– А в жизни всё не так. Если пропадёшь, то – с концами, на веки… Никакой сюжет не вытащит тебя из болотины, где-нибудь на Маньпупунёре… Хватит силы и смекалки – поживёшь ещё… А нет – так нет… Будешь считать, режиссёр не успел доснять сцену твоего избавления…
Мужчина распрямился, потянулся, желая размять затекшее тело. Рубаха распахнулась, и пока он застегивал её одной рукой, Лёка успела увидеть на его груди татуировку профилей Сталина и Ленина.
Он перехватил Лёкин взгляд, усмехнулся.
– Тяжёлое наследие нашего родного советского прошлого… Но в лагере помогло – в вождей не стреляли.
Лёка, казалось, не очень вникала в то, о чём говорил её собеседник, – так в городских условиях человек не отвлекается на монотонные шумы телевизора, включив его с единственной целью – приглушить своё одиночество. Она сидела на краю раскопа с безучастным лицом, даже не пытаясь придать ему более живое выражение: силы ещё не до конца восстановились. Машинально ответила:
– И всё же, есть какая-то предопределённость в иных сюжетах. Иные – самые неправдоподобные, – в жизни, не в кино, – приводят героев к благоприятному финалу. Только, невозможно постичь замысел невидимого режиссёра, по какому принципу он казнит-милует…
Варан, почти обжигая пальцы, докурил, щелчком отшвырнул крохотный окурок, удовлетворённо кивнул головой, ещё не растерявшей волосы, сплюнул смачно, согласился:
– В этом вопросе действительно очень трудно разобраться. Я бы сказал, невозможно… – Похлопав ладонью себя по груди, добавил: – Но предопределённость, несомненно, существует. Несомненно...
32
Едей с искренним участием приносил ей то брусничный отвар, то вяленую оленину. Ехать в своё стойбище он не спешил. И сейчас, присев у входа в палатку, смотрел на Лёку так, будто хотел её о чём-то спросить. Она первая прервала молчание.
– Ты был там?..
– Ездил олешка, ялэма*… только светло стало…
– Что там? провал?.. яма?..
– Нету яма… тут нету яма… следы есть… Яма дальше, на Лымбанаяхе…
Наступающий день обещал быть пасмурным, дул северо-восточный пронизывающий ветер. «Только бы не дождь!.. – мысленно молила Лёка. – Только бы не дождь!.. Егорушка!..»
Она поставила кружку с настоем на пол, скинула свитер – ей было нестерпимо жарко. Пожилой ненец удивлённо следил за движениями женщины.
– Ялюмбась*… тулова никакого нет… ничего нет…костей нет… мох худой есть… мёртвый совсем мох…олешка не побежал дальше…вернулся сюда…
– Едэй, а ты, случайно, не захватил оттуда клочок ягеля, или веточку?.. – Лёка вопросительно смотрела на охотника. – Может, за полозья что-то зацепилось? – Тот молча встал, сходил к своим нартам. Подал Лёке небольшой свёрток.
– Вот… так и знал, что спросишь… Только худой это…совсем худой… Глаза близко не подноси – смердит шибка…
Она, отстранив свёрток подальше от лица, слегка отогнула край камуса. В нос ударил едкий запах аммиака. Лёка удивлённо и вопросительно смотрела на каюра.
– Нет кровь… есть этот…
Было ещё не поздно, но тучи, вольно раскинувшись во всё небо, дарили ранние сумерки. Костровой снял с огня казан с кашей и пристраивал над угольями большой прокопчённый чайник. Дымок от мирно горящих поленьев был домовитым и пахучим.
Дни, проходящие без Егора, будто удлинились. Писать не хотелось совершенно. Лёка из своей палатки наблюдала за размеренными движениями кашевара, машинально включая и выключая фонарик. Тёплый луч света выхватывал из сгустившихся сумерек то куст карликовой берёзки, с маленькими листиками, уже тронутыми осенней потравой, то закипающий чайник, то силуэты людей, неспешно передвигавшихся по лагерю. Уютный тёплый луч света вселял надежду и уверенность. И Лёка снова и снова нажимала кнопку фонарика, и луч повиновался воле её пальцев, презирая одно немаловажное обстоятельство: в фонарике не было батареек.
* Ялэма (ненец.) – рассвет
*Ялюмбась (ненец.) – дрожать от страха
33
Долгожданный вибрирующий звук первым услышал второй пилот. Коротая дни, он всё свободное время проводил на раскопе, и теперь, отшвырнув сапёрную лопатку, ринулся к посадочной площадке.
Небольшая точка, возникшая на горизонте, стремительно нарастала, и вот уже на траву, распластанную работой винта, мягко скакнули шасси вертолёта. Лопасти медленно довершали своё кружение.
Лёка с выстраданной радостью увидела такое родное лицо. Она прильнула к мужу всем корпусом и так стояла, не шелохнувшись, минуту или две.
– Как ты, Лапушка? – целуя её волосы, спросил Егор. – Я спешил к тебе, так спешил!..
Лёка наконец отстранилась от мужа, пристально посмотрела в его глаза и поприветствовала необычно:
– Что ты знаешь о кремниевой форме жизни, любимый?..
Варан с напарником сколачивали последние ящики. Илья Иванович их торопил: прогноз обещали неутешительный, а нелётная погода могла затянуться и на месяц. Профессор сидел под навесом и в который раз перелистывая свои записи. Находок было много, находки были удивительные и бесценные...
Темнело стремительно. Нечастые звёзды спрятались за плотным пологом туч. Оттого, не имея соперников в их лице, костёр горел дерзко и весело. Участники экспедиции, в предвкушении встречи с домом, пораньше разбрелись по своим палаткам. У костра остались сидеть двое.
– Да всё не так, Егор, не так!.. Это не психосоматика, поверь мне, технарю. То, что случилось пару дней назад, имеет ярко выраженное физическое, – и химическое, заметь! – свойство: на сотни метров аммиачный выброс, и где! – в голой тундре…– Словно отвечая на незаданный Егором вопрос, Вениамин добавил. – Да, никто из нас, кроме твоей жены, не видел никакого объекта, да, не обнаружены фрагменты этой оболочки, которая несла в себе такую прорву опасного химического соединения. Но квадрат уже оцеплен... И ты сам понимаешь, какой интерес к этому квадрату обязательно проявят товарищи из небезызвестной конторы…
В тот вечер, когда над тундрой возник небывалый шатёр из электрических дуг, для Вениамина многие устоявшиеся физические понятия и положения вещей пошатнулись. Не верить своим глазам оснований он не нашёл. То, что виновницей возникновения одного из энергетических источников стала жена его друга, видел не только он. Эту же картину наблюдали и другие участники экспедиции, оторопевшие от происходящего. И сейчас они с Егором ломали голову, как убедить свидетелей непонятной фантасмагории не спешить поделиться впечатлениями от увиденного с теми, кто, возможно, успеет до их отлёта приехать в лагерь с очень непростыми вопросами… Непростыми прежде всего, для Лёки.
– Ну, что ж, придётся мне открыть все карты…
Вениамин недоумённо посмотрел на друга, качнул головой, присвистнув.
– Так, это не первая часть захватывающего Большеземельского концерта по заявкам?..
– Не первая, друже, не первая…
Они долго сидели у догорающего костерка, поверяя друг другу сомнения и догадки.
– Я не хотел тебе говорить этого, – ты бы меня просто поднял на смех. – Егор эпизод за эпизодом открывал странности жены. И особенно подробно рассказал о том, произошедшем на Приполярном Урале, на заимке Савельича.
– Понимаешь, мне это не казалось и не кажется странным, потому что сюжет, по нарастающей, развивался у меня на глазах, в прямом смысле. То, что моя Лапушка обладает сверхинтуицией, – я так обозначил её способность предвидеть события, – открылось ещё на Алтае. И ничего в этом ненормального я не увидел, абсолютно. Почувствовать тревогу меня заставили её сеансы энергетической подпитки… Там, в тайге, во время сплава, я первый раз наблюдал этот процесс… Знаешь, Веня, проблема в том, что Лёка после таких сеансов не помнит, что с ней происходило. – Егор чувствовал несказанное облегчение от того, что давящий груз непонятных событий можно разделить с очень близким человеком, который – поймёт.
– На фоне этого всего… – Егор сделал рукой неопределённый жест, – я даже ударился в ознакомление с проблемами психологии, перелопатил немало информации, книг, научных работ. Мне казалось, что психология в содружестве с физикой уж точно даст ответ на любой каверзный вопрос. Видишь, ошибся…
Вениамин слушал внимательно, не перебивая, понимал, что другу надо выговориться.
– …и пока валялся в больничке, много всего передумал. Я дочитался до того, что всерьёз стал интересоваться таким феноменом, как мерячение*. Его ещё обозначают «зов Полярной звезды» – получение информации из будущего в северных широтах. Веня, ей действительно снятся вещие сны!.. И тянет её именно на Север!.. Смейся, крути пальцем у виска… Там, на заимке у Савельича, я приводил её в чувство словами, которые она мне проговаривала после особенно красочных её ночных видений… После таких – особенных слов – она успокаивается, приходит в себя…
Вениамин, не проронив ни слова, достал фляжку, плеснул коньяк в две миниатюрные металлические рюмки, протянул одну Егору. Выпили они молча, и затем некоторое время никто из них не нарушал тишины.
– А с чего ты вдруг заинтересовался меряченьем? – Вениамин потряс фляжкой, намереваясь повторить. – Довольно интересный феномен… ОГПУ в двадцатых годах прошлого столетия тоже интересовалось им. – Он долгим взглядом посмотрел на друга. – Для меня этот казус ассоциируется с шаманами… да, и с северной магией тоже, ты прав. Своеобразное психопатологическое состояние… – Мужчины осушили по второй рюмке. – Если не ошибаюсь, в таковом состоянии человек, независимо от собственного желания, копирует действия и слова окружающих. Или подчиняется любым приказам извне, исходящим от другого человека или, как считают некоторые северные народы, от духов Полярной звезды. Вот уж, не думал, что всерьёз буду говорить о таком…– Вениамин с нервным смешком дружески хлопнул Егора по плечу.
– … вот-вот, и у меня это ассоциируется с шаманизмом… – Егор задумчиво постукивал пальцами по рюмке. – А если взять во внимание, что у моей жены в роду таки были шаманы, то картинка какая-то неуютная вырисовывается... Но не думаю, что Лёкой движут приступы арктической истерии…Там, осенью, у излучины, она со смехом рассказала мне, как в одном из снов ей было сказано: «…твой путь лежит на Север…» Получается, она будто попала под воздействие некоей силы, указывающей ей направление, и устремилась точно на север – к Полярной звезде… Что скажешь на это, доктор физико-математических наук?
Вениамин затоптал догоревшие угли костра, в блеклом свете нарождающегося утра с сожалением разлил остатки коньяка в рюмки, ответил с расстановкой.
– Я всегда поступаю в пользу сомнений. И с огромным уважением отношусь к фактам. Егор, ты и сам понимаешь, что некоторые товарищи очень сильно захотят докопаться до причин происшедшего… – Вадим неспеша завернул пробку на фляжке, легонько подбрасывая её на ладони, закончил мысль: – Меньше всего я хотел бы видеть твою жену в качестве подопытной… Ты ведь тоже думаешь об этом?.. Не можешь не думать…– Подойдя вплотную к другу, тихо проговорил: – Похоже, Лёка не первая, кто будоражит электромагнитные волны на просторах тундры… Судя по тому, что козырный интерес к этой теме товарищи из определённых структур проявляют уже давно, и памятуя, что участники довоенной экспедиции по этому самому меряченью были репрессированы и уничтожены, а гриф секретности с архивов по этому делу не снят до сих пор, на всякий случай надо, чтобы ни о какой журналистке из центральной газеты, интересующейся тайнами истории за шестьдесят седьмой параллелью, никто никогда не слышал.
34
Рано утром в лагерь археологов приехал Едэй. Старому каюру всегда были рады, но на этот раз его появление не было связано с поставкой провианта или доставкой почты – через несколько часов экспедиция улетала . Без привычной трубки в зубах, он молча прошёл в палатку Лёки и Егора.
– Твоя уходить нада... Человек приходил, спрашивал...
Едэй был сдержан, немногословен, но то, что человек встревожен не на шутку, читалось на его лице. Притихшим обитателям палатки не надо было ничего объяснять, о таком развитии событий они и сами уже догадались...
– Ёнко послал с ним... туда... город... Пока кататься, уходить нада... Олешки не устал... добегут...
О чём Егор и Вениамин говорили с профессором, Лёка не слышала. Только видела, как Илья Иванович в беседе приложил руку к сердцу, в чём-то уверяя друзей.
Рюкзак она собрала быстро, Егор предусмотрительно свой упаковал накануне. Палатку свернуть помогали все члены отряда. На освободившемся пятачке Варан деловито раскладывал костёр. Перехватив Лёкин взгляд, обронил со смешком:
– Не боись, девка, этот сюжет мы обыграем не хуже Станиславского...
Вениамин остался ждать отлёта всей экспедиции, – упряжка Едэя и без того была перегружена седоками. Обняв Егора, похлопав его по спине, сказал грустно:
– Втравил я вас в историю...
Лёка за руку попрощалась со всеми исследователями, особенно сердечно поблагодарив профессора Струнина.
– Илья Иванович, безмерно благодарна Вам за такую невероятную возможность – прикоснуться к древней истории своей земли... Желаю Вам мужества и настойчивости во всех начинаниях. А особенно в вопросе восстановления исторической достоверности...
Она подошла к Вениамину, приобняла его за плечи.
– Ты, Веня, и не думай сокрушаться. То, что мы здесь увидели... к чему прикоснулись... такое в обыденной жизни и не приснится. К тому же, мы ведь ещё увидимся, в Воркуте?.. – Она смотрела на него почти просительно. – Нам непременно надо увидеться... и поговорить.
Олени побежали легко, грациозно неся короны рогов. Супруги молчали. Тундра расстилалась перед их взором ровным полотном, принарядившаяся в багряно-золотистый наряд, спокойная и величавая. Гусиный клин над ними тянулся в сером небе в противоположную сторону.
Едэй повернулся, уверенно держа в обеих руках хорей, направляющий оленей, сказал Лёке:
– ...тебя знаю... второй нашёл... совсем худой...почти неживой нашёл...а ещё один не нашёл... Три была... три... один искать нада... Тот может найти...
И вновь этим двоим не пришлось ничего объяснять. Ясно и так: каюр из тех троих, кто августовской ночью остановил страшное непонятное существо, отыскал ещё одного. А третьего – не нашёл... Большая тундра.
И никого из людей, находившихся на несущейся оленьей упряжке не устроит, если этого третьего найдут не они...
Егор сразу понял замысел Едэя: не так далеко до железной дороги. На любой станции они сядут в вагон. И рабочие поезда ходят. И пригородные. И народ в них разношерстный, с баулами и рюкзаками, – затеряться нетрудно.
Накрапывал нечастый дождь. Золотыми крошечными монетками осыпались листики карликовых берёзок. Нарты то и дело проносились по полянам, сплошь усыпанным морошкой, крупной, янтарной...
На какую-то минуту Лёка прикрыла глаза, уткнувшись мужу в плечо. А когда снова их открыла, увидела: там, на горизонте, внезапно и ненадолго посветлевшем, красиво и стремительно промелькнула ещё одна оленья упряжка.
35
Солнце виновато выглянуло из-за туч, будто прося прощения у людей, по его милости лишенных тепла. Нечастые его лучи легли на золотистые мшаники, опустевший дощатый навес, блеклые прямоугольники примятой травы, – места стояния палаток: палаточный городок археологов уже был свёрнут. Щемящие минуты прощания...
И внезапно эту дремотную тундровую тишь нарушил резкий жужжащий звук. Рабочие, несущие к вертолёту последний ящик с утварью, остановились и с интересом смотрели на приближающийся источник шума, – гусеничный вездеход, порядком заляпанный грязью. Но и сквозь наслоение глины и листвы на его борту вполне явственно проступала армейская символика.
Профессор Струнин выжидательно стоял около вертолёта, неспешно протирая очки. Вениамин, ходивший к реке, – на прощанье бросить монетку, – не проявив ни тени удивления, подошёл к нему и стал рядом. Рабочие после минутного замешательства продолжили погрузку. Григорий и Николай приняли ящик на борт.
Из вездехода выпрыгнул человек в комбинезоне цвета хаки, в высоких берцах. Тряхнув короткостриженной непокрытой головой, направился к людям.
– Здравия желаю! Мы тут с курса сбились, не найдётся воды испить?
Голос человека звучал вроде как дружелюбно, но колючий взгляд выдавал в нём натуру властную и решительную.
– Да, позвольте представиться, инспектор по охране природы Матвеев. А вы, надо полагать, и есть те самые археологи, о которых по телевизору недавно прошла очень интересная передача? Как поживает заполярный сфинкс? Весьма и весьма... впечатлило.
Профессор протянул руку, представился, остальные мужчины прибывшему кивнули издали. Вениамин подал ему стакан, из фляжки налил воды. Не проявив признаков жажды, инспектор едва пригубил.
– Как итоги экспедиции? – продолжил задавать вопросы, цепким взглядом охватывая окрестность. – Много ещё интересного нашли? Это все ваши сотрудники, или кто-то уже отбыл?
Глядя прямо в глаза Илье Ивановичу, стоял, будто готовился задать главный вопрос. Профессор неопределённо пожал плечами, кивнул утвердительно.
– Да, это вся моя гвардия. Вот, сегодня улетаем. Вы вовремя... почувствовали жажду.
Вениамин негромко хмыкнул, улыбаясь. Завернув крышку на фляге, упаковал её в рюкзак.
«Инспектор», уже не стараясь рядиться в чужое платье, резко выплеснул воду, перевёл взгляд на Вениамина. Тот его выдержал.
– Ещё водички? – спросил у инспектора нарочито кротко.
– Ну, вот что... археологи... – у визитёра на скулах заходили желваки. – Согласно новому Положению о природохране, я обязан проверить ваши документы. Слишком много незваных гостей стало появляться в тундре... И командировочное предписание, пожалуйста!.. – в его голосе неприкрыто прозвучали металлические нотки.
Профессор достал непромокаемую папку, развернул бумаги перед «инспектором». Тот внимательно изучил весь список экспедиции, сверив с личными документами каждого.
– Та-а-а-к... пять человек...и все мужчины... А что, женщин с вами не было? ни одной?.. – Спросил как будто между прочим.
– Нет, знаете ли... я принципиально женщин в свою экспедицию не беру. Были прецеденты... – Илья Иванович совершенно искренне развёл руками.
– А вы?.. Вы ведь не в списках участников экспедиции? Может, это с вами была женщина?.. – Гость просто буравил взглядом Вениамина.
А в того как будто бес вселился. Внутренне ликуя, что они с друзьями на полкорпуса опередили любознательных людей, он ответил нарочито скорбно.
– Увы и ах, моя женщина внезапно занемогла...
– Так, она всё-таки была здесь?! Она уехала?! На чём? когда?.. что к тому послужило причиной?.. – Гость буквально сделал стойку на эту его реплику.
Вениамин всё с тем же скорбным выражением лица довёл свой спич до конца.
– Множественный выкидыш с переломом экстрасистолической имплементации...
Илья Иванович отвернулся, нервно покашливая, этим покашливанием стараясь перебить рвущийся наружу смех. Зато Варан и Григорий хохотали от души не прячась.
Человек в хаки поднял тяжёлый взгляд на Вениамина. Тот вынул свой паспорт, подал в развёрнутом виде.
– Вот, здесь она вписана, моя женщина. Сидит себе, посиживает дома, по месту прописки, указанному в документе, – Вениамин намеренно поставил ударение в последнем слове на «у». – И тундру она в глаза не видывала. И у меня есть подозрения, что видеть её и не собирается.
– Ну, а вы каким образом сюда попали? Прописка у вас далеко не местная... – Лжеинспектор был явно разозлён.
– А что, для путешествия по своей стране следует брать особое разрешение? Я прилетел в гости к другу в Воркуту, подвернулась оказия слетать на раскоп... Что не так?
Вениамин демонстративно развязал свой рюкзак, выложил на сухую кочку вещи.
– Проверяйте, ничего лишнего не забрал с раскопа. Ни единой веточки или камешка. Природа от моего с ней знакомства не пострадала. Ну, разве что, сотню-другую комаров извёл... Так, с кем не бывает. Да, и ещё – харч и палатка – мои личные, никого не объел.
Он совершенно естественно старался перевести не очень приятное общение в русло дружеской беседы. Прибывший эти условия не принял. Вернув бумаги профессору, повернулся к Вениамину.
– Экспедиция улетает на вертолёте, согласно предписанию. А вам, гражданин, предлагаю прокатиться с нами.
– Вот как, уже и гражданин... Полагаю, нет смысла уточнять, откуда такой официоз? – Вениамин слегка изменился в лице, но быстро взял себя в руки. – Разумеется, ради благополучия нашей бесценной природы я поеду с вами. И даже закрою глаза на гусеничный след, оставляемый на теле тундры... природинспекцией...
– Да уж, потрудитесь...
«Инспектор» скорым шагом обошел лагерь, подмечая одному ему нужные детали, заглянул внутрь вертолёта.
– По прилёте позвоните вот по этому номеру, – протянул профессору визитку. – У природохраны, вероятней всего, созреют некоторые вопросы...
Направляясь в сторону вездехода следом за Вениамином, резко обернулся, добавил:
– ...например, сколько палаток было разбито, и сколько кострищ разведено... Что-то слишком вольготно вы тут костры жгли. Непорядок!
«Инспектор» уже не трудился обезобразить волевое лицо улыбкой.
Вездеход, фыркнув выхлопным газом, рванул с места.
Николай и Григорий молча стояли рядом с профессором, затем радист неуверенно спросил:
– Илья Иванович, а про какую телепередачу он тут говорил?.. когда Вы успели на телевидении в программе сняться?.. До экспедиции?.. Тогда, откуда, ещё до раскопок про артефакты знали?..
Профессор не отрывая взгляда от стремительно удаляющейся бурой точки вездехода, только обронил.
– В том-то и дело, друзья мои...в том-то и дело, что никаких интервью, ни письменно, ни устно, ни тем более, в телеэфире по поводу этой нашей экспедиции я никому не давал...
36
Добравшись на небольшом полустанке до таксофона, Егор первым делом позвонил Савельичу, – воспользоваться своим сотовым не рискнул.
– Здравствуйте, вы всё ещё продаёте снегоход? – Спросил деловито, не меняя голоса. Не давая опомниться абоненту, добавил с нажимом: – Кроме меня, есть ещё покупатели? Может, сторгуемся? Когда и где? – И замер в ожидании реакции.
На том конце провода после секундной заминки ответили:
– Да, вы третий...покупатель. Двое уже приходили, интересовались. Обещали ещё зайти...
Понимание было налажено! Их ждут... И не только друзья.
Савельич ещё немного помедлил, добавил:
– ...может, и продам, если вы точно знаете, какая машина вам нужна... А то двое предыдущих только время у меня отняли, сами не знают, чего хотят. Ни с моделью, ни с цветом не определились...
Егор понял, о чём его предупреждает друг: ими интересуются, но ни имён, ни точного портрета пока противная сторона не имеет. Если в городе и велась запись наружных камер видеонаблюдения, то вряд ли сохранилась – на Море-Ю они были больше месяца.
– Ну, вы сами смотрите. Если модель устраивает, то давайте прямо в гараже и встретимся. – Савельич говорил про свою заимку. – Там и обкатать сможете. Адрес напомнить? – Если их слушали, а их живее всего слушали, то в городском гараже у него стоял ещё один снегоход, старенький, но на ходу.
Вениамина в тот день долго и с пристрастием расспрашивали в соответствующем ведомстве, обо всём, даже о теме докторской диссертации. Он был абсолютно спокоен, открыт и дружелюбен, чем расположил к себе вопрошавших. Как хорошо он понимал интерес этих, в общем-то, неплохих парней к непонятному явлению в Большеземельской тундре!.. Оно и ему не давало покоя, но верить в гуманность и чистоту намерений служивых он не мог. Никак не мог. К вечеру вертолётом Вениамина доставили в Воркуту и отпустили с миром.
С другом детства они беседовали, прогуливаясь по скверу, предварительно вынув батареи из своих телефонов, периодически переходя на эзопов язык. Вениамину стоило немалого труда убедить Петра, что вся поведанная ему история – реальна.
– Петя, но ведь нигде способности нашей Электры особенно и не засветились... Как на неё вышли?.. И именно на Море-Ю?.. – Вениамин был явно обескуражен. – И тот опер точно знал, что нужно искать женщину... – Поняв, что скаламбурил, рассмеялся.
Савельич шёл рядом молча, что-то вспоминая, или пытаясь связать воедино.
– Мне кажется, Веня, ниточка потянулась от тех урок, что сбежали из колонии... Меня уже не было на заимке, когда произошёл тот инцидент... с непонятным источником энергии...мне Тимофей рассказывал. Когда беглецов принимали, один, вроде как, что-то кричал об испытании неизвестного оружия... По слухам, один из троих двинулся разумом... А потом в новостях заговорили о провале в Большеземельской тундре... А потом негласно пошёл циркуляр об огромном аммиачном выбросе практически там же... да ещё это свечение было заснято на видео группой любителей погонять по тундре на вездеходах... Правда, тот ролик моментально был удалён со всех ресурсов. А служаки из колонии, наверное, все эти звенья соединили и доложили куда следует. Думаю, что так пошла информация...
– А не ожидают ли наших друзей на заимке?.. Этот ход несложно просчитать.
– Там все люди как на ладони. Тимофей просигналил – чужих нет. А появятся, так, что ж, – у меня предпринимательство оформлено, люди приехали отдохнуть, бумаги представлю. – Савельич хитро улыбнулся. – Даже если кому и взбредёт в голову – делать очную ставку с урками, весь посёлок скажет, что в тот день супруга Егора была на озёрах, на рыбалке.
37
После долгих споров, – Егор – на заимке Савельича, Вениамин – в Воркуте, этот стихийный мини-коллоквиум решили провести так же по скайпу, предварительно определив круг участников: помимо них самих ещё трое старых институтских друзей – биохимик, физик-ядерщик и врач.
– … жизнь при сверхвысоких температурах и не на белковой основе? – чушь собачья! – мужчину средних лет, в очках с толстыми линзами Егор узнал не сразу: работавший в «ящике» Леонид Морозов нечасто доставлял старым приятелям удовольствие себя лицезреть. Друзья сердечно обменялись виртуальным рукопожатием.
– Ну, да, ну, да. Нам долго выдавали как непреложное положение вещей тот факт, что жизнь возможна только на основе белка. Что при температуре более семидесяти градусов даже у саламандр начинается распад тканей, а у человека – при температуре более сорока пяти градусов Цельсия. – Реплику ядерщика парировал один из участников обсуждения, статный худощавый блондин. Добродушно улыбаясь из монитора, он ритмично постукивал карандашом по раскрытой ладони. – Но, вот же, какая штука, друг мой, и это не из серии ОБС: «одна баба сказала», это вполне обоснованный научный вывод, можно найти источники: когда глубоководные аппараты исследовали такое явление как «чёрные курильщики» – глубоководные извержения – то выяснилось, что в воде с температурой выше трёхсот градусов по Цельсию – в суровом кипятке, заметь! – преспокойно обитает нечто схожее с креветками, подают признаки жизни крабы и ещё какие-то неопознанные моллюски. И оказалось – бьёт барабанная дробь! – собранные образцы жизни из того кипятка оказались вовсе не белковыми организмами!.. Представь себе – на основе всё того же кремния. И в обычной воде мгновенно приказали долго жить. Так что, твои сведения про «чушь собачью» устарели.
Увидев присоединившегося к обсуждению Егора, блондин приветливо помахал ему рукой.
– Привет, старина! Я всегда восхищался твоим талантом объединять людей. Как там лыжи на нерпичьем меху? Ждут меня? Так хочется ещё раз нагрянуть в зимнюю тайгу.
Верный друг Егора, врач-реаниматолог Коля Аксёнов, специалист в области медицины катастроф, человек энциклопедических знаний, без малейшей тени удивления выслушал просьбу старинного друга: высказать свою точку зрения о кремниевой форме жизни.
– Забавно, Егор, что тема, которая тебя так заинтересовала, мне тоже с некоторых пор начала казаться привлекательной.
– Мальчишки, привет, привет!!! Как вы? как все? Спасибо, что не проигнорировали меня на этот раз. – Это к квартету находящихся на разных концах земли людей присоединилась Ниночка Беляева, биохимик, уже профессор, статная дама прекрасного возраста.
– Нинуль! Да как о тебе можно забыть! Просто, тебя твой ревнивец даже с нами всё равно не отпустил бы в тайгу: если не к нам, то к какому-нибудь медведю точно бы приревновал!.. Рад тебя видеть! – Вениамин галантно поклонился в монитор. – Ты у нас светило науки, давай, расставь всё по местам… – И в его голосе было столько неподдельной надежды.
– Уважаемые коллеги, оппоненты, честно скажу, тема для научной полемики выбрана непростая. – Ниночка очень мило поправила причёску, придвинула к себе листы, испещрённые пометками. – Конечно же, с этой темой уже приходилось сталкиваться. К сожалению, больше в контексте работ, опубликованных зарубежными учёными, на основе их изысканий… И всё же, какой-то единой, глобальной наработанной базы по этому вопросу пока нет.
Егор с Вениамином понимающе переглянулись.
– Итак, что такое кремниевая форма жизни и где встречается …– миловидная женщина в говорившей незаметно уступила лидерство профессору. – Вот, допустим, агаты – живые камни. Существует гипотеза, что кристаллическая минеральная решетка способна накапливать сведения и оперировать ими. То есть выдвигается теория «мыслящих камней». Это понятно, да? – Докладчица испытующе воззрилась в монитор. – По мнению ряда исследователей, все биологические организмы, человек в том числе, являются только «инкубаторами». Их значение заключается в рождении «камней». Да-да, такой вот парадокс…– Ниночка беспомощно развела руками. – Мы тут распинаемся о «царях природы», и о том, что человек – это звучит гордо… Кто-нибудь из вас, друзья мои, в курсе, что из пепла после кремации человека можно изготовить алмаз?.. Коленька, я знаю, что ты знаешь, – женщина рассмеялась. – А для остальных, я думаю, это стало новостью. К примеру, из пятисот граммов праха под давлением и при высокой температуре за два месяца можно вырастить голубой алмаз, диаметр которого пять миллиметров. Но я не хочу углубляться в этот вопрос…
– Нинуль, а нет ли, часом, какой-нибудь такой, пусть и совсем «левой» версии, что кремниевая форма жизни является главенствующей на планете?.. – Вениамин задал этот вопрос вкрадчиво. Биолог через монитор ответила на него неопределённым жестом.
– Я сейчас озвучу довольно крамольные мысли, но если кого-то из нас очень сильно заинтересовала эта тема, то, возможно, в этой крамоле он и найдёт ответ на свои вопросы…
Ниночка некоторое время собиралась с мыслями. Ей не мешали.
– Так вот, рождение, развитие и смерть человека необходимы только ради одной цели. Она состоит в служении минеральному миру… Кремниевая форма жизни выступает как начальная и конечная цель существования организмов на планете. Ряд крупных ученых предлагает видеть смысл возникновения человеческой цивилизации исключительно для круговорота в природной среде. Пока люди были собирателями и охотниками, они выступали как члены естественных биоценозов. Однако цивилизация обладает рядом специфических черт. Человек извлекает из недр то, что вышло из круговорота. К примеру, это нефть, уголь, газ. При этом в землю человек возвращает углерод в наиболее доступной для организмов форме. Извлекая из недр металлы, люди насыщают ими промышленные стоки, возвращая отработанные соединения в Мировой океан в приемлемом для его обитателей виде. В этом, собственно, состоит биосферная задача человечества.
Профессор Ниночка сняла очки, покачивая их в руке, резюмировала:
– Как биолог, я, конечно же, не отвергаю возможность существования кремневой жизни, но в данном случае, как мне кажется, имеет место неисследованное физическое явление… Возможно, первобытный человек, не одно поколение проживший в окружении камня, знал о нем гораздо больше и использовал при сооружении мегалитов?.. Как знать, как знать… Ведь, допустим, загадка движущихся камней из американской долины Смерти не разгадана до сих пор. И это явление – не домысел, а вполне реальный, изучаемый факт. Находящиеся там валуны – от трехметровых глыб до камешков размером с футбольный мяч, – движутся, оставляя за собой след на почве. И движение это продолжается не одну сотню лет… Это всё имеет непосредственное отношение к нашей сегодняшней теме, полагаю?.. – Она повернулась внутрь комнаты, нараспев проговорила:
– Дорого-о-о-й, я здесь, у нас с коллегами научная беседа. Так что, прости, разогрей себе обед, он в холодильнике. – Затем вернулась на исходную и чуть помедлив, продолжила:
– Знаете, друзья мои, несомненно, природа преподнесёт нам ещё очень много загадок… – Ниночка задумчиво протёрла стёкла очков фланелевой тряпочкой, водрузила их на переносицу. – Эти «кремниевые организмы» не могут иметь практически ничего общего с нашими; жизненные процессы в них, по всей видимости, протекают не только иначе, но и во много раз медленнее, то есть, само время для них должно двигаться по-иному…
Ниночка, переплетя пальцы рук, откинувшись на спинку кресла, глядела отстранённо, как будто уже только для себя озвучивала ход своих мыслей.
– «Кремниевое существо» вряд ли вообще способно заметить нас, как мы не замечаем, например, порхающие перед нами молекулы. Для «кремниевых» мы слишком быстры. Возможно, они способны чувствовать... но только то, что неподвижно или движется с той же скоростью, что и они…
Собеседники слушали не перебивая. Вениамин что-то чертил в своём блокноте, Егор неслышно барабанил пальцами по подлокотнику. На другом конце связи, за молочной пеленой монитора врач Коля Аксёнов ерошил пальцами шевелюру. Леонид тоже внимательно слушал, о чём говорил биолог, но в то же время было понятно, что он ищет в сети какую-то информацию.
– Не знаю, друзья мои, привнес ли мой комментарий хоть какую-то долю конкретики в ваш вопрос. По-хорошему, на эту тему пока можно лишь фантазировать. В нашей стране, и это точно, никаких изысканий по ней не ведётся.
Мужчины по-джентльменски дали женщине возможность изложить свою точку зрения, хотя мимика Леонида выдавала некое несогласие с таким заключением.
– Обе эти жизни, – углеродная и кремниевая, – так сильно отличающиеся одна от другой, эволюционировали на Земле параллельно, но с разной скоростью, отчего и результаты их эволюции сильно разнятся. Жизнь на углеродной основе, зародившись на нашей планете три с половиной миллиарда лет назад, к настоящему времени дала разумное существо – человека. Кремниевая жизнь, зародилась здесь, по-видимому, еще раньше, но находится лишь в самом начале своего пути к разуму. И объясняется это в первую очередь громадной временной разницей протекания жизненных процессов в организмах кремниевых существ и углеродных. Большая продолжительность жизни и крайняя замедленность жизнедеятельности кремниевых значительно тормозят их эволюцию… За время, пока сменялись сотни, если не тысячи поколений углеродных существ, сменялось всего одно поколение кремниевых. В результате подобного черепашьего эволюционного движения самые «продвинутые» кремниевые особи по своей «разумности» находятся сейчас, в лучшем случае, на уровне примитивных червей…
Некоторое время в эфирном пространстве царила тишина. Первым его нарушил физик-ядерщик.
– Да-с, это явно не моя тема, и своей информацией я мало чем смогу помочь. – Он явно взвешивал в уме все pro et contra того положения, которое намеревался озвучить. – Давайте будем считать ту информацию, которую я сейчас вам поведаю, сюжетом для фантастического повествования. Тот, кто откроет в себе дар литератора, напишет на эту тему роман и получит Нобелевку, обязан будет поделиться с источником, – неуклюже пошутил Леонид. – Так вот… род моей деятельности не располагал к международным поездкам. И, тем не менее, лет тому назад … в общем, сказочка начинается: на далёком-предалёком крайнем Севере жили-были очень странные, неведомые существа аммиачно-углекислого типа. Привычными температурами их обитания являлись температуры очень низкие, по Цельсию все сто градусов будет. И поэтому те существа жили в недоступных местах, в основном, там, где снег не тает. В силу таковых параметров организма, летом они прятались в глубоких ледовых трещинах, впадали в спячку, окутываясь теплонепроницаемым коконом. Как им это удавалось, непонятно. Комфортно эти существа себя чувствовали только зимой, полярная ночь для них – время активной жизни. И в силу того, что они боятся тепла, то и всячески избегают человеческих поселений и самих людей. К слову, в экстремальной среде обитания людей не так уж и много…– Рассказчик на несколько секунд замолк, затем хмыкнул, видимо, воскресив в памяти одному ему известные факты. – Мы всё ещё помним, друзья мои, что это сюжет для сказочки? Чтобы не злоупотреблять вниманием, изложу финал сюжета: этих существ можно окрестить крионами, думаю, они не обидятся. Так вот, они стараются не соприкасаться с людьми, как уже было заявлено… ну, пока человеки живы… – слишком горячи люди для крионов… а вот, в мертвом человеке их интересуют не белки или жиры, чуждые организму снежных монстров, а кости, как источник минеральных веществ…– Леонид принуждённо рассмеялся. – Ну, что, есть желающие развить сюжетную линию этого бреда?..
Вениамин очень внимательно слушал друга, настолько, что не замечал, как его рука уже механически рисует в блокноте странные линии. Взглядом он просто впился в лицо рассказчика.
– А что, Лёнь, этот сюжет ты подслушал у какого-нибудь Андерсена? Шведа или датчанина?
Леонид удивлённо вскинул брови.
– Нормальное попадание… У норвежца.
38
– Мы все живём в энергетическом мире, внутри Вселенской Разумной Энергетической Системы, и сами являемся энергетическими существами, пусть и немного иного порядка... мы – такая же часть этого мира. Вы это ещё называете именем Бог... вы только учитесь аккумулировать в себе энергию Созидания... хотя, электричество есть в каждом из нас, а нервы – это своеобразные электропровода... Тонкая организация индивида способна уловить первоначальные настройки...
Тепло натопленная заимка дала приют двум беглецам. Их опасения, страхи, сомнения, казалось, остались брошенными в самом сердце Большеземельской тундры. Эти двое очень старательно путали след!.. Расставаясь с ними, каюр Едэй был немногословен. Но среди слов прощания прозвучали странные, обращённые к Лёке: «Твой позову... Твой ещё тут нужен...»
Осенняя ночь, уронив на притихшую землю нити холодного дождя, не могла остудить замысловатых снов обитателей уютного домика.
– ... Каждый из вас состоит из атомов, которые были когда-то частью взорвавшейся звезды... астероиды и кометы стали ключевым фактором возникновения жизни на вашей планете... кометы привнесли на Землю аминокислоты, без которых развитие любых организмов было бы невозможным... Но всё это «тесто» замешено в Зале Творения... миссия человека – осваивать новые планеты, слышать в себе голос Творца... он – часть Творца... оттого не умирает... только трансформируется... ты всё это и сама знаешь, Элейра...
Лёка уже легко узнавала ту, что называла себя Райда. Паря легко и свободно в своём новом сне, она пыталась обмануть и себя, и этот невыносимо реальный сон, и эту женщину в серебристых одеяниях, норовя унести из сновидения нечто такое, что стало бы доказательством её бытия в двух мирах сразу... Но и она сама, и эти потаённые мысли не стали тайной для той, что называлась Райда.
– Я могу оставить этот след, если ты так хочешь... И уже оставляла – помнишь то маленькое пятнышко?.. Станет ли тебе от этого легче?.. Твоя миссия, Элейра, не зависит от материального доказательства бытия нашего Звёздного Прайда...
Информация встраивалась в сознание Лёки всё с тем же негромких стрекотом, обволакивая и обнимая, и в этом посыле чувствовалась искренняя забота неведомых собеседников. Балансируя на грани способности анализировать и желанием раствориться в объятьях сна, она спросила, так же мысленно:
– Мой предок...самый первый... кто он?.. Покажи...
И снова в её сознание вплелись звуки, которые можно было бы назвать смехом, мелодичным, невесомым.
– Родегаст, на точные вопросы следует давать точные ответы... Это из Свода Твоих правил... Внемли...
Картинка перед мысленным взором Лёки стала наполняться цветом, тенями, она свивалась в замысловатые фигуры, рассыпалась на составляющие, но заданная динамика работала, угадывалось её направление: вот мелькнули некие силуэты... очертания построек... деревья...много-много высоких деревьев, статных, хвойных... река... широкая, извилистая... постройки...да это город! – бревенчатый, светлый, с разноцветными маковками на башенках... раскинулся на высоком берегу реки... И река...отчего она так знакома?.. Вот, она видится будто с высоты...
Сердце Лёки вмиг бешено забилось: это же Море-Ю!.. Эта река – древняя Море-Ю!.. Только полноводная...И этот склон, ещё скалистый, высокий, где они гуляли с Егором...
Стремительно приблизившись, картинка замерла на изображении, которое Лёке было хорошо знакомо: рыкая львиным оскалом, на неё смотрел сфинкс, тот самый, только с резко очерченными контурами, ещё не сглаженными десятками веков...
Прежде чем она скинула оковы сна в мире, который считала своим, единственно реальным, панорама изменилась ещё раз. Перед взором Лёки уже медленно поплыли иные детали: дворовые постройки, брёвна терема, светлые, с потёками смолы, сам терем, высокий, с узорчатыми разноцветными оконцами... И статный мужской силуэт со спины... расшитая бисером епанча ...заломленная тулья шапки из яркой материи с собольей опушкой... русые вьющиеся волосы... В последний миг, перед тем, как чары сна рассыпались окончательно, мужчина, синеглазый, обернул к ней лицо, обрамлённое аккуратной бородой, поднял осеняюще руку:
– С тобой сила твоего Рода!.. – были его слова.
39
Дни, проведённые на заимке, помимо старых загадок преподнесли новые. Зарядивший дождь не позволял совершать дальние прогулки. Даже из-под крыши можно было выйти не каждый день: осень перевыполняла план по дождям. Неширокая тихая речка, ободренная ливнями, переполнилась и норовила показать норов, раздражённо бормоча далеко не мирную песню. Тимофей, глядя в окно, сокрушённо качал головой:
– Не ровён час, мост снесёт, едрит её...
Отсыревшие дрова никак не хотели разгораться. Смотритель раз за разом строгал лучину, клал в разверстый зев печи старые газеты. Огонь, несколько секунд поплутав между поленьев, бессильно затихал.
– Холера тебя разбери... не вздогадался внести с вечера полешек на лучину... Эдак, я голодом вас уморю...
Лёка подошла, присела у печи, и пока Тимофей на все лады костерил дождь, дрова, закончившиеся газеты, переложила сложенные поленья. Огонь, сорвавшийся с её пальцев, будто и не заметила, но поленья вмиг разгорелись, забормотали, потрескивая. Тимофей удивлённо обернулся, не веря своим глазам.
– Эвона!.. Это ж, как у тебя получилось?.. Бензином, что ли, плеснула?..
Он потянул носом, не уловив знакомого запаха, всё с тем же недоумением в глазах, подошёл к печке. Постояв с минуту, будто что вспомнив, понимающе обронил:
– Это...тово...опять из тебя лектричество прёть?..
– Ну, что вы, Тимофей... Это просто лучина уже подсохла, сама и разгорелась.
Лёка улыбнулась, шутя, несильно хлопнула смотрителя по плечу. Тот странно изогнулся, дёрнулся, черты его лица исказились. Медленно оседая, мужчина опустился на лавку. Увидев неладное, она инстинктивно протянула к нему руки. В этом стремлении помочь ближнему её остановил резкий окрик:
– Стой!.. Не двигайся и стой!..
Егор быстро подошёл к Тимофею, нащупал пульс, посмотрел зрачки. Затем уложил не издававшего ни звука смотрителя на лавку, подложил под ноги пустую коробку.
– Не двигайся, Лапушка, – повторил машинально, снова щупая пульс Тимофея.
– … Егорушка… я сама не знаю, что это такое – Сила, мне данная… такую мощь чувствую… Ты же и сам видишь, как она прибывает…
Лёка печально смотрела на мужа, стоя у окна. С некоторых пор она опасалась лишний раз прикоснуться к нему, обнять, он стал ей казаться очень уязвимым, даже хрупким… Но это тихо крадущееся отчаяние не могло перевесить другой груз: груз ответственности перед некоей миссией. Лёка давно поняла, что ей подарен билет в один конец, и финал этого путешествия не будет отмечен дружеским застольем с фейерверками.
– Информация идёт дозированно: наш биологический вид под угрозой исчезновения… и мы сами пришли к такому плачевному положению дел на самой прекрасной из планет, – да, они тоже любят это выражение, и наверное, им есть с чем сравнить… И гибель нашего вида совсем не входит в планы тех, кто желает добра цивилизации людей…
Лёка уже около месяца не чувствовала потребности в еде. Жажда тоже сильно её не мучила, было достаточно чашки утреннего кофе. Вечером, создавая видимость полноценного ужина, она впихивала в себя бутерброд и стакан чая.
– Кремниевые не упускают возможности отвоевать своё право на существование. À la guerre comme à la guerre…
Вечер, такой земной и такой привычный тихо заполнял проём окна. Лёка вбирала каждый оттенок синевы, будто собиралась сама в ней раствориться. Ей хотелось, чтобы эта явь оказалась сном…
– Мне ведь только чуть-чуть приоткрыли завесу, Егорушка, но сколько в этом знании отчаяния и бессилия… Как счастливы те, кто не слышит…
Не сумев перебороть подступившего приступа нежности, Лёка стремительно подошла к мужу, крепко-крепко обняла, надеясь в его объятиях найти спасение от неизбежного. От её взгляда не укрылось, как лёгкая судорога пронизала всё тело мужа, – поставленный блок не сработал, лёгкий электрический удар всё же достиг цели. Она отстранилась, бессильно ударила кулачком по обивке дивана, выдохнула с горечью:
– Одно утешение – тебе не надо ничего растолковывать.
Егор за время северной экспедиции здорово сдал: под глазами легли тёмные круги, скулы заострились. Он как будто стал выше ростом. Отчаяние медленно подтачивало его изнутри: все его знания, весь многолетний опыт физика-прикладника были не в состоянии помочь самому дорогому существу не земле, его любимой, его Лапушке… Всё, что он мог – быть рядом.
Пройдя комнату вдоль-поперёк несколько раз, Лёка с отчаянной решимостью остановилась напротив мужа, секунду помедлив, выдохнула:
– Егорушка, нам нужно расстаться… Я не хочу тебя погубить!.. – в глазах Лёки стояли слёзы.
Его словно ещё раз пронзило током, он вздрогнул, поднял на жену глаза, полные тоски, усмехнулся:
– Лучше ещё раз обними меня, покрепче, подольше, но не казни так… Нет, Лапушка, нет… Я с тобой до конца…каким бы он ни был.
40
– Вот, владейте! – настоящие северные лыжи: с ними по тундре хорошо передвигаться, по целине. – Савельич держал в руках две пары ровно сложенных широких и коротких штуковин с тупоносыми, едва загнутыми носками. – Мастер делал! Камус* на них ещё не протёрся, смело можно выходить и на дальнюю прогулку.
Он так и эдак вертел лыжи, смотрел, держа на просвет, не искривились ли, не треснули. Любовался.
– Ну, что тут скажешь – северная марка: лёгкость, прочность, гибкость! На охоту на них хожу, когда лень со снегоходом возиться. Вы сами-то как к лыжам? привычные?
Лёка с Егором дружно рассмеялись.
– У нас, Пётр Савельич, на лыжах бегают, работают, а сон сморит, то и спят в них. И у наших охотников почти такие же. Только подбивают они их не оленем, а нерпой.
– Ну и ладушки! Тогда, осваивайтесь, а потом я вас десантирую на своей ласточке, куда пожелаете, а вы покатайтесь, посмотрите, послушайте тундру.
После первых метелей у пары появилась возможность вернуться в город. Как, каким образом ей удалось обуздать рвущуюся наружу энергию, Лёка не знала, она просто почувствовала, что горячие потоки у неё внутри, будто получив дополнительную изоляцию, вошла в надёжное русло. И теперь скрытая энергия могла материализоваться только при её на то воле.
– Лапушка, ты, пожалуйста, будь повнимательней, – не разжигай костры и страсти своими удивительными пальчиками. – Егор боялся верить в то, что их путешествие закончилось, и что уже куплены обратные билеты... А там, дома, глядишь, всё рассеется, как сон, как утренний туман...
Ещё там, на заимке, в одном из общений по скайпу, Вениамин утешал его:
– Друже, всё самое худшее позади. Не загоняй себя в угол – Земля круглая! Думаешь, выражение «девка-огонь» само родилось?.. Кто-то из мужичков раньше тебя прошел такими же тропами...
После этой реплики Егор в сердцах посоветовал старому приятелю устроиться массовиком-затейником в крематорий. Но шутку оценил, и даже сумел улыбнуться.
Они долго в тот вечер говорили, предполагали, вспоминали, но не спорили. Предмет обсуждения у обоих протеста не вызывал, разве что, желание докопаться до первопричины. И это желание они по неискоренимой привычке пытались втиснуть в русло разумной теории.
– ... в эпоху великих географических открытий, у берегов Амазонки, европейцы столкнулись с местными электрическими угрями, которые генерировали электрическое напряжение в воде до пятисот пятидесяти вольт. Горе было тому, кто случайно попадал в трехметровую зону поражения. Вымысел? Да истинная правда! Так, отчего бы и человеку не сподобиться до такого?.. – В пылу беседы Вениамин азартно жестикулировал. Егор по-доброму завидовал студентам, которым его друг читал курс прикладной физики – никаких штампов и условностей.
– Ну, и чему тут удивляться? – Каждая реплика давнего друга дышала спокойствием и уверенностью. – Энергия человека как альтернативный источник питания уже давно перестала быть мечтой фантастов. У Савельича наверняка есть амперметр, возьми его и проверь: электричество может вырабатывать лю - бой. Ты в том числе. И ты это знаешь!
Егор уже давно перестал отделять явное от невероятного, – слишком реальным было это невероятное. Он понял одно: на его глазах происходят изменения планетарного масштаба... И как-то предотвратить надвигающийся коллапс он не в силах. И сейчас слушал неторопливо льющуюся речь собеседника без эмоциональных всплесков.
– ...спокойного шага хватит, чтобы питать лампочку в шестьдесят ватт. Этого достаточно, чтобы зарядить телефон. Так что, проблему с ресурсами и альтернативными источниками энергии человек может решить, в буквальном смысле, сам. Вот, некоторые и работают на опережение.
Размеренный голос друга успокаивал Егора, его рассудительность, разбавленная шутками, вселяла уверенность, порядком подрастраченную. Вклиниваясь в затянувшийся монолог, согласился:
– Дело за малым – научиться направлять энергию, которую мы столь бесполезно растрачиваем, в русло созидания. Я читал недавно, что американцы создали действующий прототип «наногенератора» из оксида цинка, который вживляется в человеческое тело и вырабатывает ток от каждого нашего движения...
– Ну, вот! Можешь ведь мыслить в правильном направлении! А твоя половинка, наверное, эту статью прочла раньше, и тихохонько тебе сюрприз приготовила, рачительная баба...
И тут же, в клочья раздирая подаренное было другу спокойствие, совершенно невозмутимо добавил:
– … Должно же человечество найти путь, по которому придёт к погибели – такова диалектика…
41
Этот сон стал навязчивым, он преследовал Лёку уже вторую неделю. И в окрестностях этого сне не было Райды...
Источник нового наваждения был иной. Кто-то ещё подключился к её информационному полю?..
Сон был земным, давящим, тягучим... Ей раз за разом приходилось идти тесными тёмными тоннелями, почти без света, ощущая нехватку воздуха. Иногда она видела фигурки людей, склонённых в какой-то работе... Рядом с ними мелькали пятнышки света. Как отголоски далёкого эха, в её слух иногда врывались обрывочные реплики, и тут же растворялись в настороженной темноте. «Бери коня... тяни лесину...» – эти слова из своего сна она всё-таки смогла не растерять и запомнить. Мужчина, чумазый, белозубый, кричал их кому-то, Лёке невидимому, и неизменно тонул в бушующих волнах пламени, которое раз за разом накрывало этот её сон.
– Егорушка, может, мне действительно надо показаться психиатру?.. – она задумчиво смотрела на своё отражение в зеркале. – Может, я давно сошла с ума, и живу в своём выдуманном мире?.. И тебя я тоже выдумала...Потому что таких идеальных мужчин в природе не бывает.
– Пошла писать губерния... Но за идеального спасибо, любимая. – Егор обнял жену за плечи, уткнулся в копну волос, мягко пахнущую лавандой. – Дома всё встанет на свои места. Поверь мне, Лапушка.
– ... а ведь меня этим повторяющимся сном кто-то о чём-то настойчиво просит... – так же задумчиво сказала своему отражению Лёка. – Там в одном эпизоде на каком-то стенде мелом цифры написаны... Всё время одни и те же, в каждом этом наваждении: двадцать пять точка два...двадцать пять точка два... Что за конь, что за цифры...
– Конь, он и есть конь. А сегодняшний день можно назвать двадцать два точка два: февраль заканчивается, Лапушка.
Она невольно вздрогнула, повернулась к мужу всем корпусом.
– Егорушка, а вдруг это идет предупреждение о шахте?.. Я не была в ней никогда, но эти тоннели... эти огоньки и фигурки людей... похоже... и потом шквал огня... И цифры, цифры одни и те же... И снится всё это мне в шахтёрском городке...
– Ну, вот что, Нострадамус ты мой доморощенный. Через два дня мы улетаем. Давай лучше завтра пройдём по магазинам, сувениры купим, с городом попрощаемся. К Савельичу зайти надо. Не думаю, что мы сюда когда-нибудь ещё вернёмся.
На следующий день они с Егором гуляли по заснеженным улицам, фотографировались с Снежном городке, потом зашли в уютное кафе. Есть Лёке не хотелось, её как будто лихорадило.
Рядом за столиком весёлая компания что-то праздновала, звучали тосты, смех. Обрывки разговоров невольно долетали до слуха.
Вилка выпала из Лёкиной руки и с гулким звоном упала на пол. Один из весёлой компании обернулся на этот звук, – как раз, тот, который только что сказал своему другу: «...ну, я беру «коня», тащу лесину...»
42
– Валентина Ивановна, можно вас на пару слов? – Лёка улыбалась через силу. Хозяйка, на ходу вытирая передником руки, шла ей навстречу. Савельич приветно помахал рукой из дальней комнаты: играли с зятем в шахматы.
– Отчего ж нельзя. Давайте, я сейчас чайку заварю, почаёвничаем.
Гостья сердечно поблагодарила, прошла следом. Уютная кухня дышала покоем и чистотой. Ароматный запах шёл их духовки.
– Валентина Ивановна, то, что я вам сейчас скажу, может вас смутить, а то и напугать... – Лёка огромным усилием воли старалась быть спокойной. Помешивая ложечкой в чашке, смотрела на притихшую хозяйку. – Я от всей души желаю счастья вашей семье... Понимаете, некоторым людям дано знать чуть больше, чем всем...
В глазах её собеседницы появилась тревога.
– Да что такое стряслось, матушка вы моя?..
– Ещё не стряслось... пока не стряслось. Но беда может случиться, большая беда... И она может задеть вашу семью... Только без слёз и паники, очень вас прошу!.. – Увидев, как хозяйка испуганно расширила глаза, одной рукой закрыла рот, Лёка положила свою ладонь на её другую руку (блок сработал, разряд не прошёл!..) Облегчённо вздохнув, продолжила сдержанно и чётко.
– Вам надо уговорить вашего зятя завтра не ходить на работу. Вот так.
Валентина Ивановна расширенными от ужаса глазами смотрела на собеседницу, – о Лёкиных провидческих способностях была наслышана. Слёзы всё-таки побежали, быстро-быстро, она не пыталась их вытереть.
– А другие-то... как другие?.. матушка вы моя, надо же всех предупредить!..
Она всё поняла, и уже было подхватилась куда-то бежать, кому-то звонить, но вернулась. И с надеждой в голосе повторила:
– А другие-то... как другие?..
Лёка устало провела рукой по лицу, долго посмотрела в глаза хозяйке.
– Я пыталась. Но меня не стали слушать!.. Я ведь к угольным предприятиям не имею никакого отношения... И шахты эти самые впервые увидела пару месяцев назад. – Лёка горько усмехнулась. – Тот человек, с которым меня свели, он так и ответил: «Ну, представь, я сейчас приду к директору шахты и скажу – выводи людей, мне одна баба сказала – к утру рванёт... Да меня уволят!.. Вы бы отдохнули, дамочка, а то глаза у вас красные...»
Чай остыл, к своим чашкам женщины так и не притронулись.
– И ведь сам он, тот, что не поверил, погибнет, Валентина Ивановна...
Хозяйка словно очнулась, быстрым шагом пошла в комнату дочери:
– Лида, доча, а иди-ка сюда, к нам!
Молодая женщина на сносях шариком подкатилась к гостье, поздоровалась. Вопросительно глянула на мать.
–Лидуш, а давай завтра Димке твоему устроим выходной, – мать просительно смотрела на дочь.
– Мам, с тобой всё в порядке? Какой выходной? Ты о чём!
– Ну, мало ли... просят же внеочередной выходной.
– И под каким соусом он пойдёт просить этот выходной? Мам, что происходит? Он и так договорился заранее, что возьмёт выходной, когда у меня роды начнутся.
– Лида, а ты и скажи, что у тебя схватки!..
– Мама, я глупостями заниматься не собираюсь!.. Это же шахта, а не балаган! Сегодня схватки, завтра схватки... Так его с работы турнут! – Подозрительно принюхавшись, молодая женщина спросила:
– Вы, что, обе папиной настойки хлебнули, что ли?..
Не на шутку встревоженная мать опять готова была расплакаться. Лида с негодованием посмотрела на обеих женщин. Гладя себя по животу, сказала с умилением:
– Папе надо денежку зарабатывать, для малыша... у малыша хороший папа.
– У малыша не будет папы, если не остановишь его сейчас...
Быстро надев пуховик, Лёка ушла не попрощавшись.
Беременная женщина переводила недоумевающий взгляд с двери, захлопнувшейся за странной гостьей, на мать, уже не пытающуюся скрыть слёзы. И на лужицу, которая под ней начала образовываться. Перехватив взгляд дочери, забыв про слёзы, мать закричала:
– Отец!.. Отец, «скорую»! У Лидочки началось!..
43
Всю ту ночь ни Лёка, ни Егор не сомкнули глаз. Она сидела в кресле, с прямой спиной, безвольно уронив руки, не мигая глядя в затуманенное метелью окно. Он безрезультатно пытался дать жене снотворно, она не приняла, не проронила ни слова. Только в какой-то ей одной ведомый час спрятала лицо в руки, и так просидела до той минуты, когда муж включил новости.
–... Обвал произошёл в конвейерном штреке... затем последовала серия взрывов... остаётся невыясненной судьба горняков...
Потрясённый, Егор выключил телевизор. Он не верил до последнего... И теперь физически ощутил, как ушёл из-под ног пол. Обрушившаяся в шахте кровля накрыла и его с Лёкой жизнь. Он теперь это знал наверное.
Телефонный звонок ворвался в гулкую тишь их пристанища звуком Иерихонской трубы. Оба непроизвольно вздрогнули, на секунду встретились взглядами.
– У Лиды родился мальчик... три триста...
Лёка вытолкнула эти слова пересохшими губами, так же безучастно глядя в окно, до того, как Егор принял звонок.
– Егор, и не знаю, с чего начать!.. – Звонил Савельич. – У Лиды ночью родился мальчик... три триста... – Вроде, поздравления принимать надо, но ты, наверное, уже знаешь... про шахту...
На том конце повисла долгая пауза, Егор тоже молчал. Затем трубка ожила:
– Лидкин-то... отгул взял... в роддом отвозил её... Это же надо, как Бог отвёл... Лидка и спасла его, выходит... или – пацан их, внук мой, то есть?..
44
– Лапушка, не казни себя. Ты сделала всё, что могла...
Чёрной лентой в метельном мареве медленно двигалась людская волна к месту прощания с горняками... Они тоже шли в этом молчаливом потоке, не отворачивая лиц от секущих порывов ветра. Ни вскрика, ни всхлипа... будто городу сдавили горло. Последний день февраля неистовствовал, спустив с привязи обезумевшую метель...
Дома оставаться было невыносимо. Лёка с Егором бесцельно шли по центральной улице. Несколько оленьих упряжек в черте города перемогали непогоду. А может, просто каюры ждали, когда их женщины распродадут рыбу, оленину, камус, – ненцев погодой не испугать.
Ёнко Лёка узнала по голосу. Подошла, устало-удивлённая, поздоровалась. Парень обрадовался ей несказанно.
– Хорошо как, что сама нашла меня!.. Едэй велел передать, что ждёт тебя. Очень ждёт. И ты знаешь, зачем. – Понизив голос, доверительно добавил:
– Опять там, на Лымбанаяхе...
Егор протестующе поднял руку:
– Но мы завтра улетаем!..
Ёнко с сочувствием посмотрел на него, потом на небо, спелёнутое тугими метельными повойниками, с сочувствием покачал головой.
– Дней пять не прояснит, однако. – Потом повернулся в Лёке. – Едэй шибко ждёт тебя. Мы завтра в стойбище возвращаемся. Заберу тебя, если решишь.
Жар волнами пошёл по всему её телу, кончики пальцев заискрили, – она не видела этого искрения под плотными рукавицами, просто знала. Упреждая разряд, скинула рукавицы, спрятала руки в стену снега, – дорожка, по которой они с Егором возвращались на ночлег, извивалась высоким стылым полутораметровым лабиринтом. За те минуту или две, что она стояла замерев, снег вокруг её ладоней подтаял, образовав две небольшие пещерки. Лёка смотрела на них и понимала: это, с новой силой проявившееся искрение, – ответ на её, заданный самой себе мучительный вопрос.
45
– Егорушка, я не знаю, как нам дальше быть….
Они шли по заснеженным улочкам городка, в свете редких фонарей. Повернув к мужу лицо, Лёка с отчаянной решимостью сказала:
– На Лымбанаяху я поеду одна…Пожалуйста, не спорь!.. – Не выдержав, прикоснулась в руке Егора, несколько секунд напряжённо подождала, вздохнула с облегчением: разряд не прошёл. – Я уже давно будто встроена в некую матрицу, и должна до конца довести свою партию. Егорушка! Меня ведут! Это выше моих сил…Я измучила тебя… И я не могу видеть, как ты буквально таешь на глазах… Но у меня самой силы только прибывают!.. – Она с тоской смотрела в такое родное лицо. – Егорушка, любимый, пожалуйста, возвращайся домой…
Точка невозврата была безнадёжно пройдена, они оба это хорошо понимали. Как и то, что жить друг без друга не сумеют.
– И ещё... переночуй сегодня у Савельича, пожалуйста... он не станет задавать лишних вопросов...
Она не желала разрыва. Этот разрыв рвал её душу в клочья, но рассудок кричал: «Ты его погубишь!.. отступись…прогони…»
Лёка резко повернулась и зашагала в сторону своего временного жилья. Зашкаливающий поток пошедшей энергетической подпитки не дал ей возможности заплакать.
Она с облегчением отметила, что возле дома нет прохожих или хозяев, выгуливающих собак. Надеясь в одиночку подняться на свой этаж, вызвала лифт. Лёка настолько ушла в себя, что в ожидании не заметила, когда подошёл тот парень, – она почувствовала запах дыма, обернулась. Довольно рослый молодой человек в шапке-плевке и чёрной кожаной куртке курил, стоя за её спиной. Не погасив сигареты, шагнул следом в подошедший лифт. Лёка вопросительно посмотрела на него, парень только смерил её взглядом.
– Юноша, вы полагаете, курить в лифте – цивилизованно? Погасите, пожалуйста, сигарету!..
– А то чё?.. – нагло и вызывающе ответит детина и стряхнул пепел ей на кроссовки. Лучше бы ему было промолчать…
Лёка почувствовала, как мимика лица болезненно исказилась. Темечку стало горячо. Весь корпус напрягся перед атакой, – она больше не лгала себе: эта её сила неотвратимо превращалась в опасную…
Лифт внезапно остановился на этаже, кнопка вызова которого не пульсировала призывным светом. Дверь открылась, и любитель покурить неведомой силой стремительно был отброшен к дальней стене. Свет в проём этажа падал только из кабины лифта, и в течение трёх секунд, пока двери снова не сомкнулись, он ошалело смотрел, как из холодных синих глаз женщины выплескиваются электрические молнии…
46
Белое однообразие раскинулось до горизонта, и только привычный к размаху тундры каюр видел приметы, которые ему не позволяли в этом однообразии заблудиться. Погоняя хореем оленей, причмокивал губами, он что-то напевал себе под нос. Лёка вслушивалась в слова, но не понимала их.
– Едэй, о чём твоя песня?
Он обернулся к ней, одарив беззубой улыбкой, ответил:
– Моя песня про олень… про тундра… про стойбище… олень всегда привезёт стойбище… ветер чует… дым чует…
Под размеренный бег упряжки в Лёкиной голове рождались строки о малочисленном стойком народе, о неразгаданной душе тундры… В полусонном забытьи она сама стала напевать:
Если в тундре воет вьюга,
Так, что звёзды лица прячут,
К чуму вывезут олешки –
Путь найдут они по ветру…
Едэй тронул Лёку за плечо – она всё-таки заснула, – вытянул руку с хореем по направлению к появившейся и ставшей на глазах расти чёрной точке.
– … это её стойбище… ждёт тебя…давно ждёт.
«Стойбищем» оказался ладный деревянный домик, невысокий, в два окна, с покатой крышей, узкой высокой трубой «под зонтиком». Синие сумерки уже вовсю сгустились, оттого яркие желтые пятна окошек посреди безлюдья казались неровными мазками на картине начинающего художника-импрессиониста. Очень смелого художника: больно полотно было огромно для такой маленькой и беззащитной натуры…
Олени, шумно дыша, остановились невдалеке. Едэй помог Лёке встать, затем, спрыгнув с нарт, гортанным «хор-хор!..» отогнал животных пастись и сам деликатно отошёл, привычно найдя себе занятие.
Дверь домика резко отворилась, в освещённом проёме возникла фигура женщины, довольно крупной, на вид лет тридцати пяти, с копной тёмных волос, рассыпавшихся по капюшону парки, отороченному дымчатым мехом. Она секунду постояла на месте, потом с приглушенным воем бросилась к Лёке, обняла её крепко, и так, стоя в обнимку, выла ей в затылок.
Лёка ободряюще похлопала её по плечу, – «ну-ну, зачем… всё хорошо…» Затем отстранилась не без усилия, спросила:
– Звать-то тебя как?
– З-и-и-и-нк-а-а-а-а! – навзрыд ответила женщина. Держа Лёку за плечи обеими руками, она без перехода заголосила-затараторила:
– Со мной какая-то херня приключила-а-а-а-а-сь! Я молниями плююсь!.. – Женщина заплаканными полудикими глазами смотрела на Лёку, в надежде найти в этой незнакомке ответ на мучающие её вопросы. И спасение. Тиская гостью за плечи, она судорожно шептала:
– Я домой хочу!.. Я домой хочу!..
– Выходит, это ты была тем третьим, когда оно в первый раз здесь появилось… – полуутвердительно сказала Лёка женщине.
– Не в перв-ы-ы-ы-ый… – продолжала выть в голос женщина, – Едэй говорит, они тут уже который год лазят…чудища эти… Да я бы уже и пешком ушла, сдалась…да куда идти-то?!
Наконец, женщина догадалась пригласить гостью в дом. Внутри жилище выглядело уютно, даже цивильно: со знанием дела оборудованная техникой кухня, просторный обеденный стол окружали обитые чем-то мягким лавочки, в нише у входа – компактная генераторная установка. В глубине домика виднелась пара небольших диванчиков, один из них уже разобран для сна, но сон у того, кто на нём спал, был, по всей видимости, очень неспокойный: одеяло полулежало на полу, в жгут скрученная простыня не сияла свежестью, подушки, сбитые горкой, настороженно застыли в углу постели. Но даже беглого взгляда хватило понять – далеко небедный человек устроил этот оазис посреди необъятной тундры.
Женщина вытерла заплаканное лицо, устало присела на край диванчика. Лёка пристроилась рядом на кресле.
– Это заимка моего любовника. Он меня сюда и переправил…– Женщина назвавшаяся Зинкой, с надеждой смотрела на Лёку. Нервно теребя край простыни, заговорила, будто исповедуясь.
– Я человека сбила в городе… на машине… Струсила и уехала с места аварии. К нему, любовничку моему, прямёхонько и приехала. Так, мол и так, выручай своего медвежонка… А он, видать, сам перепугался: «...ты что!... я начальник-переначальник!.. я семейный-пересемейный!.. а ну как узнают…» А когда в постель ко мне прыгал, то забывал, что – семейный... Смотреть было противно, хотя я и сама-то не из консерватории к нему примчалась… – Зинка, забывшись, гулко хохотнула. – Ну, он меня и выручил… его люди «мерина» моего надёжно спрятали, а меня – вертолётом сюда… Сказал – неделю, не больше мне побыть здесь, пока уляжется всё. А потом меня переправят до Ухты и – самолётом в Крым. И сторожа – для компании – на заимке оставил, – дружка своего по старым делам, Кирилла.
Зинка замолчала, видимо, припоминая последовательность событий своей одиссеи.
– Менты не нашли, а это – нашло... – Было видно, как у женщины дёргается веко. Она слегка наклонилась к Лёке. – Ты мне хоть объясни – что это такое?.. – спросила свистящим шепотом.
– Ты имеешь в виду энергетическую подпитку?
– Когда меня в первый раз всю выкручивать стало, Кирилл подумал, что у меня обычное бабское, – мало ли, и на стены по этому делу иной раз полезешь. Ну, только посмеивался. А оно, это влияние извне, всё усиливается, и сны какие-то гнилые стали сниться: мол, из Звёздного Прайда какого-то за мной придут, и надо совершить компенсаторную подпитку… И мне имя – Рутида… А ведь я до этого снов почти и не видела…
Лёка за время этой исповеди не проронила ни слова. Выражение её лица если и изменилось, то совсем чуть-чуть: оно стало мягче, уверенней.
– … И вот, когда я руками, без спичек костёр развела, Кирюха струхнул. Баб горячих и сам любит, но, видимо, решил, что не до такой степени. – Зинаида невесело усмехнулась. – Ночевать стал в парилке.
– Когда это, большое полезло, тогда, в августе, он его не видел, что ли?.. – Зинаида вопросительно смотрела на Лёку. Мысленно воссоздавая тот день, она, видимо, полностью погрузилась в него, задышала тяжело, на висках появились капельки пота. – Меня просто перекосило всю от страха, а он стоит, ржёт, думает – у бабы причуды… Скажи, а ты видела это чудище? видела?.. – Зинаида нервно вцепилась в Лёкину руку, зрачки у неё расширились, она была близка к очередному срыву. Казалось, от ответа нечаянной гостьи зависела вся дальнейшая судьба вопрошавшей.
– Видела, Зин. И меня точно так же выкручивало… И у меня руки стали источником энергии… И мои друзья это не видели.
– Правда?! Ну, тогда уж и не знаю… ну, давай, поедим, что ли? – реакция на нервную разрядку у Зинаиды была своеобразная. Она суетливо подхватилась, кинулась на кухоньку, хлопнула дверцей холодильника. – Водки, вот, нет, Кирюха всю вылакал. Какая-то настойка есть, будешь?
Лёка искренне и от души рассмеялась. Её уверенность передалась женщине, ставшей невольной хозяйкой заимки. Она тоже стала подхохатывать, снуя около стола. В неведомо откуда взявшейся гостье Зинаида видела своё спасение, избавление от страхов и всей этой фантасмагории. Она почти с обожанием смотрела на Лёку.
– … А меня, веришь? – всю трясло, я орала, как резаная, и всё тело выкручивало, а потом эти потоки из пальцев пошли… Да, три жгута обвили тогда это… – Зинаида будто считывала картинку с памяти. – Ну, Кирюха, сторож мой, до утра продрожал на лавке, последнюю водку дожрал, а утром на каракате и сбежал. – Она повернулась к Лёке, из её глаз снова потекли слёзы.
– А ведь тот так за мной никого до сих пор не прислал… Это что?.. Меня списали?.. Или Кирюша ему напел, что мне – хана?.. Или сам, того?.. – Женщина громко хлюпнула носом, комкая салфетку в руках, добавила:
– Спасибо, Едэй на меня натолкнулся. Я ж с ума уже здесь сходила…
Они переглянулись, не сговариваясь, бросились к дверям, выбежали на крыльцо. Олени невдалеке, работая копытами, мирно подъедали ягель, – сугробов ещё не намело. Каюр, хорошо припорошённый снегом, невозмутимо сидел на нартах и курил. Женщины окликнули его, позвали в дом.
– Спасибо, Едэй подкармливает. И поддерживает!.. – Зинаида благодарно потрепала каюра по малице. – Так-то, круп и концентратов здесь хватит и на год. А вот как отсюда нос высунуть…– это в норе своей сидит, а как только полезет наружу, ну, я его приголубливаю, низовыми молниями…Оно, видать, ещё в дитячьем возрасте… Вот и сидим здесь, боимся друг друга: оно – меня, а я – его.
Перехватив недоумённый взгляд Лёки, Едэй закивал головой.
– Так, так… мала-мала нада и этого убрать… Тот, летом, убирать смог… Трое… А один не смог…Один тут не смог, – кивнул в сторону Зинаиды. – Твой нада… убрать нада…Беда если большой полезет… Третий нет… Умер третий... мужик был...серсэ не стерпел... Один большой не удержит… Опять люди пропадать…олешки пропадать… Нехорошо… убрать нада…
Лёка будто что-то вспомнив, вытянула руку вперёд, указывая направление.
– Там, в той стороне провал?..
Зинаида, разморенная едой, парой стопок рябиновой настойки и присутствием людей, продолжая жевать, только кивнула: «Тама…»
Лёка, взъерошив пятернёй волосы, повернулась к Едэю.
– Поэтому мы такой крюк дали?.. подальше от нового провала?..
Каюр степенно кивнул, набивая трубку следующей порцией табака.
47
Наступившее утро подарило неожиданный факт.
Зинаида, проспав почти до обеда, не слышала, как уехали на разведку местности Едэй с Лёкой. Расслабившись накануне, она не хотела терять забытое ощущение, пусть и зыбкого, но покоя. Неспеша потянулась, увидела оставленную Лёкой записку, прочла её. Хотела сжечь клочок бумаги, привычно вызвав поток энергии.
Руки молчали. Ни единой искры не исторгли пальцы. В иной ситуации Зинаида, наверное, очень обрадовалась бы этому обстоятельству. Но там, в провале, куда уехали её друзья, затаилась опасность, серьёзная, видеть которую могут только она и её гостья. И в силу этого, устранить могут тоже только они.
Зинаида нахмурилась, быстро засобиралась. Умывшись, досуха вытерев руки, уставилась на кончики пальцев. Нет, привычного покалывания не было. Она закрыла глаза, концентрируясь, стараясь попасть в поток энергии, который неизменно заявлял о себе, напрягая темя и затем сбегая вниз по позвоночнику. Тело молчало.
Вспоминая места, где подпитка шла особенно интенсивно, женщина вышла из домика, постояла с минуту в раздумье и направилась в сторону небольшого угора, метрах в тридцати от строения. Встав на юру, раскинула руки, закрыла глаза, замерла…
На долгие месяцы покров ночи опустился на полярные широты. Снег падал крупными хлопьями, пронизывая всё пространство воздушным узорчатым тюлем. Ветер утих ещё накануне, отдав всё приволье уснувшей тундры во власть космической тишины.
Зинаида стояла, подставив лицо прохладному снежному пуху. Половинка луны своим светом оттеняла сгустившиеся синие сумерки, мягко ступающие по белому ковру. В ушах у неё звучала лёгкая музыка, порождённая этим величием и красотой. В какой-то момент еле уловимое, знакомое ощущение покалывания и лёгкой пульсации в темени заявило о себе. Зинаида невольно подалась на импульс, головой, будто антенной ища нужное положение. Поток пошёл, неровно, толчками, то появляясь, то пропадая. Она стояла всё так же, раскинув руки и запрокинув голову, не открывая глаз. И в этот миг даже себе самой женщина не хотела признаться, что ей не хочется терять обретённую особенность.
Руки затекли, шея тоже требовала отдыха. Подпитка шла не так, как всегда, – вяло, долго. Зинаида пошевелила кистями рук, они отозвались лёгкой наполненностью. Она улыбнулась, пошевелила плечами, открыла глаза.
… Это находилось от неё на расстоянии метров двухсот. Остолбенев от неожиданности, женщина во все глаза смотрела на приближающееся нечто, внешне напоминающее огромного червя, – но не гигантского, как тогда, в августе…
В какой-то момент оторопь прошла, она закричала, метнулась назад, к домику, потом всё же нашла в себе силы повернуться к опасности лицом, вскинула привычно руки, послала импульс в сторону находящегося почти перед ней чудовища. Слабый, искрящийся разряд даже не достиг цели. Зинаида снова и снова вскидывала руки, мучительно пытаясь исторгнуть спасительную энергию. Поняв, что на сей раз это её переиграло, крепко зажмурила глаза…
Но даже сквозь закрытые веки она увидела резкую яркую вспышку. А если бы у неё достало силы глаза открыть, то в тот момент она увидела бы, как электрический низовой разряд отшвырнул это нечто, а потом ещё и ещё хлестал по корпусу быстро уползающего существа.
48
– … шибко подрос… убирать нада… твоя вовремя привёз сюда…
Едэй, покачивая головой, сидел на нартах. Зинаида, замерев в той позе, в которой её водрузили на упряжку, ещё не веря в своё счастливое избавление, ошалело таращилась на Лёку. Та поднесла ей под нос ватку с нашатырём. Зинаида охнула, отвернулась, замахала руками: вместе с резким запахом нашатыря она получила лёгкий разряд...
– Ну, подруга…как ты вовремя…
Стало понятно, что неведомое существо готовится отвоевать свободу передвижения. Как скоро, этого не знал никто.
–…шибко подрос…один не справишься…– Едэй с прищуром смотрел на Лёку, неспешно выбивая трубку о ребро нарт. – Этот дай сила…учи как …– показал в сторону Зинаиды.
Лёка наконец задала каюру так долго волновавший её вопрос.
–Так, значит, и ты, Едэй, видишь это?.. Откуда знаешь, что – подрос?.. А если видишь, то и тебе сила дана?..
Каюр сидел молча, будто и не ему был задан вопрос, степенно курил. Только докурив трубку до конца, ответил:
– Зачем видишь?.. я не видишь… я чувствую… олешки чувствуют…мне говорят…
Зинаида виновато слушала их разговор. Ещё не хватало! – погибнуть, когда избавление так близко. Они сидели на нартах перед домиком, таким мирным, озарённым изнутри тёплым светом. Снегопад, вольный, молодой захватил всю округу. Мысль о гибели была невыносима…
Лёка о чём-то сосредоточенно думала. Перед тем, как пойти в дом, спросила:
– Зин, ты же здесь, на заимке четыре месяца? Так?
– Да, и уже больше…
– Тогда скажи мне, как часто ты общалась с этим…товарищем, – Лёка слегка махнула рукой в сторону исчезнувшего нечто. Ну, после твоих атак, когда он снова появлялся?
Зинаида наморщила лоб, что-то вычисляя в уме. Затем удивлённо воззрилась на новую приятельницу.
– Ну, ты, мать, рубишь!.. Сегодня оно приползло в четвёртый раз… Выходит, после полученной электрической трёпки он спит там у себя в провале почти месяц!.. Зинка радостно засмеялась.
– Да я за месяц…да мы такого ему зададим…да я столько энергии наберу…
Едэй, понявший причину её радости, только сказал:
– Я ехать стойбище…работа, однако…– Затем добавил, пробуя упряжь: –… тундра не ходи… яма под снегом может быть…пропадёшь…
– Ну, не в ночь ведь ты поедешь, Едэй, давай, поужинаем, хочешь, так в нартах своих ночуй, а посветлу и отправляйся. – Зинаида чувствовала себя нашкодившей, но и сама не могла понять, в чём.
Каюр только рассмеялся её словам:
– Полярная ночь нет светло…что, чум тогда сиди?.. олешки на што?.. стойбище привезут…ветер чуют…дым чуют…
49
Наступили тревожные дни. Хватит ли времени на восстановление? Так ли долго будет приходить в себя это агрессивное нечто, как они предполагают? – сила к Зинаиде возвращалась медленно. Она уже могла посредством своих рук разжечь костерок, специально сложенный у крыльца, но большие разряды ей покоряться не спешили. У Лёки наоборот энергия зашкаливала, – ей пришлось из-за опасения спалить жильё соорудить снежную пещеру, метрах в ста пятидесяти от домика, под защитой небольшого угора, и ночевать в ней, благо, мягкий липкий снег шёл почти неделю.
Эта вынужденная работа по обустройству снегового жилища напомнила ей алтайскую деревушку, святочные катания с огромной горы, крепкие надёжные руки любимого человека…
«Егорушка…» – Лёка теперь уже сама пропустила удар… в самое сердце. После того, как там, в Воркуте она приняла решение, мысли о муже неимоверным усилием воли были заточены в непроницаемый саркофаг и отправлены на самый край сознания. «Я не имею права быть с ним рядом…я его погублю…отпускаю тебя, жизнь моя…ради тебя…», – эти доводы надёжно стояли на страже такого горького схрона… И вот сейчас она сама нарушила своё табу.
Резко мотнув головой, будто вытряхивая все больные мысли из памяти, Лёка достала из рюкзака спальник, бросила его на пол своего снежного жилища. Лыжи, подбитые камусом, уже опробованные в деле, положила в головах. Затем присела у края пещерки, не обращая внимания на непрекращающуюся подпитку, – привыкла,– долго смотрела в небо. Это было совсем другое небо, нависавшее низко над головой, с малым количеством звёзд. Луна росла, и отражённая от снега, щедро дарила свет. И невольно на память страннице пришла другая картина, с другой заимки… Другое небо, и другие звёзды… и другое одиночество. В этот раз одиночество было спокойным, рассудочным, холодным, невзирая на таящуюся внутри электрическую мощь. И полным.
Сон к ней пришёл сразу, мягкий, спокойный сон.
Полёт…возможно, это по-прежнему был полёт, но иной, свободный от промежуточных звеньев, когда ей уже не разъясняли мелочи и детали, – серебристый рой информации произвольно встраивался в её сознание, давая направление мысли и последующей реализации. Райду она не видела и не слышала уже давно, и расслабленным сознанием сумела удивиться, узнав её голос: «Элейра, опасность Третьего уровня… опасность Третьего уровня… Не пропусти… ты уходишь с экрана…»
Лёка очнулась будто от толчка. Секунду приходила в себя. Затем расстегнула спальник, – холода не почувствовала, жар просто распирал её изнутри, – присела в своём снежном убежище, прислушалась. Ничто не нарушало тишины. Окна домика мирно светились, – Зинаида спала со светом. Судя по расположению звёзд в темнеющей выси, шёл третий час ночи.
Лёка выглянула из пещеры, выбралась наружу, сделала несколько упражнений, разминая тело, затем полностью обошла становище. Всё дышало миром и покоем. Но там, в груди поднимался лёгкий холодок тревоги.
Войдя в дом, она поняла, что её ощущения не были зряшными: Зинаида металась во сне, будто сопротивляясь чему-то, не переставая во сне бормотать. Часть этих бессвязных реплик упрочили Лёку в необходимости принятия решительных действий.
Её новая знакомица шептала в своём горячечном сне: «…я не могу!.. нет подпитки… я не Рутида…не Рутида!..»
50
– Зина, пока есть время, давай и тебе подготовим такую же пещеру. Не могу сказать, отчего, но оставаться в доме становится опасно. Поверь моему чутью!..
Лёка стремительно проводила ревизию в жилище.
– Ты не возражаешь, если я возьму этот карабин и патроны? И ракетницу?
Зинаида апатично смотрела на все её движения, лёжа на диванчике, не шевелясь, ничего не говоря. События последних дней, похоже, сломили её окончательно. Особенно, сны, ставшие навязчивыми и тяжёлыми. Её звали…её куда-то звали и о чём-то просили…но она уже не хотела никуда двигаться. Потому что подпитка так и не пошла. И та энергия, что удалось получить в последний сеанс, медленно таяла, Зинаида это чувствовала. Она не вставала с постели, не прикасалась к еде.
Не добившись от подруги по несчастью согласия на переезд в импровизированное жилище, Лёка пошла к своему схрону, в надежде, что худшие её опасения не сбудутся.
Твёрдо зная, что это не так.
Решив не спать всю ночь, она долго сопротивлялась наваливающейся сладкой истоме, протирала снегом шею и грудь, наблюдая за веером бледно-голубых электрических нитей, вылетавших из кончиков её пальцев. Так на какое-то время удавалось обмануть сон.
Лёка была совершенно уверена, что бодрствует, когда почувствовала лёгкое покачивание и затем услышала громкий, в самое сознание, крик: «… Третий уровень!..»
Резко откинув голову, так, что ударилась затылком о стенку пещеры, она проснулась. И тут же ощутила странную вибрацию. Выбравшись из своего укрытия, встала, как вкопанная: чуть ли не на расстоянии вытянутой руки зиял чёрный провал, поглотивший маленький аккуратный домик…
Оно всё-таки переиграло Зинаиду…
Но не её, Лёку.
Она, победившая страх, застывшая в холодной ярости у края провала, наполненная тысячами ватт, она хотела с этим нечто сразиться. За всё, за всех, и за разрыв с её прошлой жизнью…уже не её жизнью...
Оно несомненно было наделено интеллектом. И оно было недалеко.
«На что же ты реагируешь, незваный гость нашей маленькой планеты?» – соображала Лёка, стремительно меняя позиции в квадрате провала, – лыжи стали её спасением, надолго ли?.. Её яркий оранжевый костюм огненной лисицей перемещался по театру действий, – в тундру надевают одежду ярких тонов, так заметней, если упадёшь без сил.
Но – это?.. оно видит или чувствует?..
Энергия переполняла её, выплескивалась, ища возможности показать себя во всей мощи. «На шум?.. на запахи?.. на что ты реагируешь, насекомое?..»
И тут она со всей ясностью поняла, отчего не ушла вместе с Зинаидой под землю…
– На температуру!.. Ты реагируешь на температуру тела, насекомое! Ты не почуяло меня в моём снежном жилище, укрытом снегом… А сейчас ты…
Лёка, не докричав о своём прозрении, стремительно взяла в сторону и вовремя: на том месте, где она только что стояла, в небо плеснулся мощный фонтан земли. Не теряя ни секунды, она побежала к своему снежному убежищу. Переведя дух, схватила ракетницу и патроны к ней. В голове сотнями кадров мелькали фрагменты местности. И среди этих кадров головной компьютер не отмечал тот, что требовало подсознание.
«Нужен камень! Нужен большой холодный камень!..»
Стоп! А если это?..
Газо-бензиновый генератор, пришедшийся не по вкусу атаковавшему дом существу, был отброшен метров на сто от провала. Мозг лихорадочно высчитывал скорость движения,– свою и того, неведомого… и траекторию движения.
До наступления темноты оставалось совсем немного, меньше часа. Лёка почувствовала, как новая волна ярости захлестнула её изнутри. Тело, не мозг, само выбирало, куда бежать. Галс… ещё галс… ещё поворот и немного вправо… последний рывок, и вот она, успев снять лыжи, – без них гибель!.. – буквально взлетела на слегка покорёженный агрегат. Он лежал колёсами вверх, оказывая человеку последнюю, но такую важную услугу.
Осторожно расположив свой арсенал – лыжи и патроны к ракетнице – на вогнутой поверхности генератора, прислушалась. Ни звука. Энергия тонкими извивами вырывалась с кончиков пальцев. А теперь нужно действовать наверняка: уложить горящие заряды ровно в одно место.
Шесть светящихся ракет, пущенных горизонтально, легли почти на одной линии, совсем недалеко от неё… Лёка не отрываясь смотрела, как они медленно догорали. И уже с трудом сдерживала ту мощь, что так просилась наружу…
О, пропустить этот момент она не имела право: над местом, где упали и догорели ракеты, вздыбилась снежная гора, тут же окрасившаяся в бурый цвет. «Вижу цель!» – эту фразу мозг выдал на автомате. «Разряд!..» – и её руки взмыли вверх, отдавая на откуп так долго сдерживаемой ярости это мерзкое червеподобное нечто.
Искрящиеся электрические жгуты охватили это плотными клещами, и не отпускали, пока оно не взорвалось на мириады частиц. И как в замедленной съёмке, Лёка видела: разлетающиеся ядовитые останки существа, зияющее отверстие новой воронки, себя, в прыжке летящую в противоположную от взрыва сторону, укрывающую капюшоном лицо от неминуемых фрагментов распада…
Она не могла вспомнить, как долго ещё шли разрозненные электрические разряды в чернеющее небо: там, в снегу, наполовину оглушённая, продолжала помнить о необходимости скинуть всю накопившуюся энергию, так больно изменившую её жизнь.
… Об этом мог рассказать Едэй, перегонявший оленей на другое пастбище в двадцати километрах от погибшей заимки. Но он очень плохо знал русский язык.
51
Только к утру Лёка понемногу стала приходить в себя. Всю ночь она пролежала в снегу, с еле уловимым пульсом, неподвижная. Отданная энергия напомнила о себе ощущением холода, прокравшегося внутрь её костюма. На этот раз затянувшаяся оттепель спасла ей жизнь. Жизнь?.. Без Егора, разве есть жизнь?..
Эта мысль заставила собрать остаток сил.
«Егорушка!..»
Превозмогая слабость, Лёка привстала, осмотрелась. Снег в зоне видимости приобрёл оттенок бурого, стал пористым, был усыпан комьями глины, издавал неприятный запах… Настоящее поле боя… И Зинка где-то там…
Надо как-то выбираться отсюда. Небо чистое, звёзды видны. Едэй рассказывал, как идти по звёздам. Она с трудом поднялась, пошатываясь, сделала пару шагов.
Лыжи уцелели, они лежали там, где их Лёка и положила – на днище спасшего её генератора. Приладив их, нетвёрдыми ногами пошла по ещё невысокому снегу к своему ледяному жилищу. Хотелось пить, но снег на много метров вокруг был отравлен.
Надев рюкзак на плечи, подняла карабин, в последний раз осмотрела место своей кратковременной стоянки.
Два провала зияли на глади молчаливой тундры. Весной они станут новыми озёрами...
В тёмном высоком небе Полярная звезда мерцала ясно и призывно. Лёка сориентировалась по ней, выбрала направление в сторону ближайшего стойбища. Это не так далеко, – километров семьдесят. Ничто в сравнении с её плутаниями по тайге…
Всё ли она сделала, что от неё требовалось? Ушла ли эта невесть откуда взявшаяся опасность?.. Кому и что она ещё должна?..
Теперь не надо прятать от себя мысли о любимом. Егорушка!.. Как пробиться в ту, нашу счастливую жизнь?..
Лыжи бежали ходко и легко. Наличие карабина придавало уверенность, – полярные волки, наверное, не страшней того, с чем ей довелось встретиться, но с этой угрозой приходилось считаться.
«Только бы не спрятались звёзды», – другого ориентира у Лёки не было. В ракетнице оставалось три заряда. «Это на крайний случай. Совсем на крайний…»
Ветер налетел и задул сразу, без подготовки и предупреждений. Она бежала всего час, это значит, пройдено километров пятнадцать… Мало, совсем мало… Это значит, до пурги прийти на стойбища она не успеет.
Вьюговей сёк ледяной крупой глаза, дул сбоку, не в лицо, но с каждой минутой идти становилось всё трудней. Мозг стремительно просчитывал варианты: «– Остановиться и зарыться в снег?.. Вряд ли, – стремительно похолодавший, ветер вылизывал гладь снежной равнины, покрывая её острым настом. – Идти? – Да, пока есть хоть малая видимость и силы. – А направление?.. в снежном крошеве, которое постепенно меняло небо с землёй местами?.. – Идти, пока есть силы… до ближайшего уклона, возвышенности, зарослей кустарника, где можно укрыться …»
Переводя дыхание, Лёка остановилась. Ещё сохранялась минимальная видимость, метров до пятидесяти. Линия горизонта исчезла в молочной пелене. Молитвенно воздетые к небу сероватые пальцы редких кустов не показывали дороги, но помогали выбирать путь для движения.
Её экипировка, рассчитанная на арктические широты, надёжно держала тепло, – следовательно, гипотермия ей не грозит. И жажда не станет проблемой. Значит, надо искать место для ночлега, зарыться в снег, переждать.
Лёка прекрасно знала, что метель может не утихать неделю… В разных карманах её комбинезона предусмотрительно были припрятаны орехи и плитка горького шоколада, так что, и неделю она вполне продержится.
Пройдя ещё с полкилометра, женщина остановилась. Ветер уже набрал такую силу, высвистывая ей прямо в лицо свой яростный мотив, что она задыхалась от каждого шага. Видимость упала до нуля.
Одинокой путнице уже было не до поиска удобного места. Сняв карабин, прикладом стала долбить наст. Он крошился со стеклянным хрустом, обломанные крупинки тут же улетали в белое молоко под обезумевший вой пурги.
Температура воздуха падала на глазах. «Градусов двадцать пять при ветре под тридцатник…» – машинально отметила Лёка, тяжело дыша. Уворачиваясь от секущих порывов ветра, она упиралась ботинками с рифлёными подошвами в снег, но её отшвырнуло от небольшого отрытого окопчика. Прокатившись плашмя по насту метров десять, она налетела на кусты, вцепилась в один, сумела заползти вглубь веток. Рукавицей в наростах льдышек смахнула снежное крошево с лица.
Малоснежное начало зимы ставило под угрозу всё её предприятие с намерением зарыться: под прикрытием редкого кустарника она попыталась спрятаться в снег, но приклад глухо ударился в промороженный грунт.
Упав бессильно, Лёка несколько минут лежала недвижимо, охватив руками голову, жадно хватая колючий воздух. За это время вокруг неё образовался небольшой сугроб. «Можно вынуть из рюкзака спальник и укрыться в нём», – говорил внутренний голос. «Только, вот, не останешься ли в нём погребённой под снежным заносом…» – тут же сам возражал.
В белой сумасшедшей холодной пляске кружилась вьюга, сметая всё живое на своём пути. И вьюга не могла понять, почему в её владениях, в самом сердце тундры ещё до сих пор дышит теплом этот несломленный одинокий комочек, именуемый человеком. Властная, привыкшая повелевать, вьюга не собиралась потрафить чужой воле. Оттого с таким остервенением ветер налетал и налетал на сиротливые ветки кустарника, не понимавшего, что под его прикрытием шла отчаянная борьба за жизнь…
Подняв руку с карабином вверх, Лёка выстрелила, не надеясь на отклик.
Слабый, приглушенный завыванием ветра ответный выстрел прозвучал почти сразу.
52
Лёка вскочила, пытаясь понять, откуда ей ответили, и тут же порывом ветра была сбита с ног. Кустарник добросовестно помог ей,– не позволил укатиться на снежную целину. Она выстрелила ещё раз, напрягла всё своё существо, чтобы расслышать ответный выстрел. И он прозвучал и во второй раз, и это не было слуховой галлюцинацией. Лёка не могла с уверенностью сказать себе, с какой стороны пришел ответ, – никаких сторон уже не было, всё утонуло в метельной круговерти, – только почувствовала обострённым чутьём, в каком направлении идти.
Она пробивалась сквозь метельный вой трудно, не открывая глаз, по сантиметрам отвоёвывая пространство, разделяющее её с тем, кто может стать её спасением. Может, это Едэй ищет её? – вскинув руку, женщина выстрелила в третий раз. Ответный выстрел раздался совсем близко, она шла верно!
Скинуть рюкзак в самом начале Лёка не рискнула – он добавлял ей вес в противостоянии с пургой. Но сейчас, стремясь быстрей добраться до того или тех, кто желает ей спасения, пленница тундры быстро освободилась от балласта, и пока ветер надувал щёки перед очередным порывом, рванулась по снежной целине.
Там, впереди мелькнул яркий красный цвет! Она успела увидеть его до того, как шквальная пелена накрыла её, сбила с ног, покатила, будто былинку, по угору. Изловчившись, она карабином зацепилась за рослый куст, затем руками вцепилась в него, переводя дыхание. Красное пятно маячило прямо перед ней. Палатка?.. снегоход?.. снежная болезнь?..
Она уже не пыталась встать, рискуя быть отнесённой ветром от возникшего ориентира. Поползла, опираясь на карабин.
– Э-э-э-й!!! Лю-ди!!! – сквозь рёв и завывания ветра закричала Лёка, – Отзови-и-и-ите-е-е-сь!..
– Сю-да!.. – услышала слабое в ответ. Но как ни пытался ветер ей помешать, она узнала этот голос.
– Егорушка!..
Очередной порыв ветра вышвырнул её к этому красному пятну. Им оказался… снегоход, перевёрнутый, придавивший своего седока.
– Егорушка!.. Егорушка!..
Она отбросила карабин, протянула руки к мужу, не веря, что это он. Боясь быть унесённой порывом ветра, защёлкнула страховочный зажим от своего комбинезона на его куртке. Прильнула к запорошенному снегом мужу.
– Лапушка моя…Лапушка… а я думал, что уже не увижу тебя…– потянувшись к ней, он застонал, не имея сил освободить раненую ногу.
Пурга бесновалась во всю свою страшную силу. Завывания ветра перешли в один сплошной рёв. Они почти не слышали своих голосов. Вцепившись всей оставшейся силой в рукав мужниной куртки, Лёка кричала сквозь секущую снегом пелену:
– Егорушка, любимый, ты только не сдавайся, сейчас, сейчас, я помогу… потерпи…
Она задыхалась в пляшущем бесчинстве пурги. Ухватившись за полозья, подползла под брюхо перевёрнутого снегохода, упёрлась ботинками в снег, пытаясь спиной сдвинуть машину с распластанного тела. Машина даже не качнулась. Лёка пыталась ещё и ещё, до тех пор, пока железо не уступило: качнувшись, нарвавшись на особо свирепый порыв встречного ветра, машина, заскрежетав, перевернулась, освободив раненого человека.
Толстые овчинные рукавицы не позволяли ей крепко схватиться за его одежду, она скинула их, пытаясь сдвинуть с места Егора, ставшего неимоверно тяжёлым. Но весь ужас был в том, что она уже не знала, в какую сторону двигаться, – белый сумасшедший зверь завывал на все лады, он был повсюду, он застил глаза и наотмашь бил по лицу. Она, стоя на коленях, склонилась над мужем, ладошками пытаясь убрать снег с его лица. Снег лежал жёсткой коркой, не таял…
– Ты держись, держись, жизнь моя, душа моя!.. – кричала она сквозь вой ветра, обхватив его лицо замёрзшими руками, дышала тяжело и жадно, прижималась губами к его щеке. Очередной сумасшедший порыв сбил её с ног, Лёка упала навзничь, укрыв собой мужа.
– Егорушка, Егорушка…– бессильная слеза повисла на реснице. Она ещё смогла расстегнуть куртку и прижаться своим остывающим телом к ледяной друзе, только-только бывшей лицом дорогого человека…
– … не струсили… закладывай новый уровень, Родегаст.
53
– Ты вернулась, Элейра!..
– ... приступаем к санации...
Металлический голос-мысль ввинчивался в висок. Лёка слышала, нет, скорее, чувствовала этот настойчивый, но спокойный голос, и не могла понять, какое отношение он имеет к ней: голос звал Элейру. Она не могла вспомнить, что с ней произошло, где находится, не понимала, что сейчас – день или ночь?.. Глаза не хотели открываться, – мешала пелена тумана, колючего и холодного. Лёка хотела рукой скинуть с лица этот тягучий туман, и не могла – она не чувствовала рук. Их у неё не было…
Серебристый свет возник в отдалении, стал нарастать, и вот она уже ясно видит силуэт, от которого исходит тихое сияние. Кто это?.. Кто-то знакомый… да, несомненно, очень хорошо знакомый… Она это знает…но ещё не может облечь в словесную оболочку свою мысль…
Этот кто-то ей безмерно дорог...
А в глубине сознания Лёки проносилась чья-то живая, суматошная, меняющаяся жизнь. В ускоренной съёмке, перед внутренним взором на бешеной скорости пролетела жизнь. Её жизнь…
– Элейра, ты вернулась!.. Ты дома, в своём Звёздном Прайде...
Ещё один мерцающий серебром силуэт обрёл зримый контур. Лёка нечётко распознавала окружающие предметы, но уже знала, кто с ней говорит. Она потянулась на этот знакомый голос, и совершенно неожиданно для себя, нет, не сказала, – оформила свою мысль металлическими нотками:
– Цикл завершён аварийно… Фон энергообмена нулевой… Элейра приветствует тебя, Райда.
– Ты справилась, Элейра. С возвращением Домой.
И перед тем, как рой серебристых точек – чистильщиков сознания достиг её гаснущего разума, Лёка успела спросить, совсем по-земному:
– Егор!.. Где он?.. Егорушка…
54
Мы не одни, странники во Вселенной…
За пеленой искусно созданного неведения скрывается взор тех, кто ищет в нас участия. Чьей-то могучей воле не хватает хрупкого человеческого участия.
Достанет ли проницательности разгадать их безмолвное послание?..
Эта ускользающая тайна смеётся над нами в голос, приоткрывая завесу в моменты дежавю, невероятных встреч и потрясающих открытий...
Он остаётся, опыт прежних жизней, полученный вместе с маленьким серебристым сгустком энергии в момент, когда эмбрион начинает становиться человеком. Отдалённым смутным видением лет до пяти тревожит ребёнка, потом прячется под наслоением житейских ошибок и разочарований, но всегда протягивает руку в сколовых ситуациях…
Или только тихо шепчет ответ на жизнь…
Но он остаётся. И так настойчиво толкает к поиску того, необходимого, кто ответит на таинственный зов, притяжение твоей, и только твоей серебристой тоски. И тот, другой, ему предназначенный, как же отчаянно ищет он что-то неведомое, но знакомое, потерянное, но обретённое. И в итоге – обретает: редко-редко из Зала Творения уходит непарный материал. Такова Программа Звёздного Прайда.
Он откликнется на твою серебряную тоску. Тот, кто в своё время скажет тебе на одной из планет:
– Здравствуй, родная моя душа…
