Илья Одегов. Овца

— Эй! —Ерлан остановился возле резной ограды и оперся на нее так, что доски затрещали. — Эй, Марат! Ты дома?

— Э-э-э, забор мне не ломай, а?! Чего раскричался? — выглянула из окна Рафиза, вытирая тряпкой руки. — Нет его. Овцу потерял опять, скотина. Ярку. Пока не найдет, домой не пущу.

— Так может, пока его нет, мы... это... — Ерлан, усмехнувшись, вытер рот.

— Ишь глазки-то заблестели! — прикрикнула на него Рафиза. — Хватит с тебя. Размечтался. И руки-то с забора убери. Когда придет, скажу, что искал.

— Ну, как знаешь, — Ерлан сплюнул, развел руки в стороны и пошел, насвистывая и пританцовывая, дальше по улице. Рафиза поглядела на часы. Марат ушел уже часа три назад, а все нет его. Становилось от этого беспокойно, но и лишиться ярки было ужасно жаль. Лучшая ведь ярочка была. «Вот, уже говорю — была» — поймала себя на мысли Рафизаи расстроилась еще больше. В кухне что-то зашипело, затрещало — ах! пенку не сняла — кинулась туда Рафиза и успела, скинула ловко крышку, огонь уменьшила и ложкой аккуратно, обходя бурлящие в центре пузыри, убрала коричневые сгустки с бульона. Вернув крышку на место, лишь слегка сдвинув ее по-щегольски на бок, Рафиза уселась чистить картошку. Очистки получались у нее — одно загляденье, ровные и почти прозрачные, вворачивались друг в друга спиралями.

По телевизору опять шли новости. Рафиза не любила местные новости — не верила. Родственников по всей стране много, сколько раз было, что по телевизору порасскажут ужасов и бежит Рафиза в одном халате и с телефоном в руках на холм, что за поселком: «Анель, Азамат, как вы там? Живы-здоровы? Говорят, землетрясение у вас было? Что? Как не почувствовали? Говорят, жертвы... Ох, солнышки мои, волнуюсь за вас. Ну, хорошо, хорошо, не буду».

А как же не буду, как же не волноваться, это ведь не чужие люди, а детки свои, пусть и повзрослевшие, студенты уже.

Или наоборот, говорили по телевизору, что прошла мирная забастовка, а вон Кудайберген-ага сына своего после этой забастовки уже две недели найти не может. Все звонит и ему, и друзьям его, а без толку. Говорят, то ли забрали его прямо на забастовке, то ли вообще убили, тьфу-тьфу-тьфу. И молчат все, никто не знает ничего, то ли боятся, то ли Кудайбергена расстраивать не хотят. Ой, Алла... А по телевизору все неправда, нельзя верить новостям, лучше бы скорее сериал уже начался.

Вытащив из кастрюли здоровый кусок мяса, Рафиза ссыпала туда уже нарубленные картошку и лук, уменьшила огонь и вышла из дому поглядеть, не забрели ли куры в соседний двор, а то шуму потом не оберешься. Раньше за курами присматривала Лелька — их дворняжка, умная, как черт, но Лелька стала совсем старой, только лежала на крыльце лениво, да увидев Рафизу, виляла хвостом, словно извинялась. День был жаркий, и куры, растопырив крылья, бродили вокруг корыта с водой, в тени дома. Рафиза спустилась во двор, прошлась по огороду, подправляя подвязанные кусты помидоров и выдергивая по пути сорняки, и вышла через калитку на улицу. В тени редких карагачей спали собаки. Дома стояли тихие, будто пустые, только кое-где вился над крышами дымок из труб. Рафиза знала, что это лишь кажущаяся тишина. В каждом доме сейчас трудились хозяйки: месили тесто, укачивали малышей, набивали казы, а еще два-три часа, и солнце спустится ниже, станет прохладнее и тогда все выйдут из домов, сядут покурить на скамейках, пойдут гулять по улицам. Из комнат выскочат мальчишки, и не дай Аллах тогда какой курице выскочить на дорогу. И крыльями взмахнуть не успеет. Рогатки в руках этих сорванцов, что винтовки. А сейчас еще слишком жарко, потому и не видно никого. Хотя, кто это там? Уж не Марат ли идет? Рафиза сощурилась, прикрылась ладонью от солнца… Ах ты, черт, это же опять Ерлан, да и пьяный уже, судя по походке. Торопливо подобрав юбку, Рафиза вернулась во двор и заперла калитку.

Она хотела было пойти подлить курам воды, как вдруг ей почудилось какое-то темное шевеление за окном, ведущим на кухню. Рафизу как ошпарило, она подскочила и ринулась в дом. И впрямь, на скатерти сидела Чернуха — их кошка — и с удовольствием жрала мясо, оставленное Рафизой на столе. Чернуха так увлеклась, что замешкалась, не сумела сразу оторваться от еды, и этого мига хватило Рафизе, чтобы схватить попавшуюся под руку толкушку для картошки и нанести сокрушительный удар прямо по кошачьей голове. Чернуха молча повалилась со стола на пол.

«Эх, пришибла дуру, — с горечью подумала Рафиза, переводя дух. — И мясо все равно выбрасывать, и кошки у нас теперь нет». Охая, она подняла Чернуху — та повисла в руках, как тряпка — и вынесла ее во двор. Встала с ней, не зная, куда деть, и вдруг злость снова нахлынула на Рафизу, и воскликнув: «Ууу, падла», — она просто швырнула кошку на улицу, за забор, но не докинула, и кошка упала по эту сторону ограды. «Ну и черт с ней, — решила Рафиза, — Марат придет, скажу, чтоб унес. А сурпу без мяса будет есть, сам виноват».

* * *

— Эй, хозяйка, — раздалось с улицы. — Хозя-а-айка!

— О, Алла, — с досадой воскликнула Рафиза, выскочила из дома и увидела Ерлана, облокотившегося на ограду. — Да ты ж пьяный совсем!

— Открывай, хозяйка, — крикнул Ерлан и осклабился, — я к тебе пришел.

— Как пришел, так и иди дальше, — махнула рукой Рафиза, — вот же окаянный, на мою голову. Раз приветишь, так до старости теперь не отлипнет. Вот не зря говорят, палка, брошенная в степь, угодит в лоб несчастному.

— А смотри, что у меня есть, — сказал Ерлан с нежностью и достал из-за пазухи бутылку.

— О-о-о, и вот этого тоже не надо мне тут, — воскликнула Рафиза, — вот придет Марат, скажу ему, чтоб все кости тебе пересчитал.

— Марат, Марат, — скривился Ерлан, — а где он, твой Марат? А там же, где и хромой Сакен, и Амантай, и Халиулла. На мину наступил и бабах! Ни ярки, ни Марата! Хе-хе-хе.

— Тьфу ты, змея, пусть язык у тебя отсохнет! — закричала Рафиза. — Пошел вон отсюда!

— Ну, смотри, овца, — сощурился Ерлан, — уйду ведь, потом за мной не бегай.

— А ну стой, где стоишь, — сказала Рафиза, зашла в дом и вернулась с толкушкой в руках.

— Че думаешь, испугался? — усмехнулся Ерлан, — ну, давай.

— И дам, — ответила Рафиза, подошла к ограде и изо всех сил размахнулась, целясь попасть толкушкой по голове Ерлана, но тот на удивление легко увернулся, вырвал толкушку из рук Рафизы и отбросил ее в пыль, на дорогу. Потом посмотрел долгим взглядом на Рафизу, зло сплюнул и пошел дальше по улице.

После того, как Ерлан ушел, Рафиза сначала поплакала тихонько в доме, а потом вышла на дорогу, нашла толкушку— все-таки вещь нужная — вымыла ее хорошенько, да спрятала в шкаф.

* * *

Всю ночь что-то мешало Рафизе спать. Подушка казалась жесткой, луна подглядывала сквозь занавески, то и дело лаяли собаки. Около трех часов Рафиза встала и в одной сорочке вышла на крыльцо. Здесь, под дверным порогом у нее была заначка — полупустая пачка сигарет и дешевая китайская зажигалка. Рафиза курила редко и не хотела, чтобы Марат знал. Она подкурила, затянулась глубоко и выпустила в прохладный ночной воздух струю густого дыма. Вовсю стрекотали сверчки, по-прежнему гавкали собаки где-то далеко, но от этого тишина становилась только еще более пронзительной. От табачного дыма мир вдруг размяк, расплылся, потек мимо Рафизы медленно, как река летом, и звезды дрожали и блестели, будто гладкие камушки на дне этой реки. Докурив, Рафиза спустилась с крыльца, вырыла пальцами в земле ямку и спрятала окурок там. После сигареты ноги были ватными, пальцы не слушались, но и мысли о Марате стали тусклее, незаметнее. Рафиза вдруг почувствовала, что продрогла и поторопилась вернуться в дом, неожиданно громко хлопнув дверью. От этого звука старая Лелька проснулась, вильнула по привычке хвостом, зевнула дурным духом, и, поняв, что тревога ложная, хотела было снова уснуть, но отчего-то не смогла. Какое-то знакомое, давно позабытое ощущение заставило ее встать, потянуться и выйти за ворота. Пыльная дорога была пуста, только запахи носились по ней туда и сюда, тревожа и волнуя старую лелькину душу. Повинуясь неотчетному желанию, Лелька отряхнулась и побежала по дороге налево, туда, где далеко впереди темнели силуэты кривых гор.

* * *

Проснулась Рафиза позже обычного. Проснулась, спохватилась, стала торопливо одеваться, наскоро привела в порядок волосы и, не умываясь даже, побежала во двор, выпустила из курятника возмущенных кур, насыпала им зерна, налила воды, заскочила в дом, чтобы поставить чайник, и заодно налила Чернухе в мисочку молока. Выставила миску наружу, как вдруг увидела саму Чернуху, лежащую в траве. Издалека Рафизе показалось, что ту уже поклевали птицы. «И Марат исчез, — подумала с горечью Рафиза, — и Чернуху я убила, дура старая. Хоть Лелька со мной, две старухи только и остались», — и закричала:

— Лелька! Лелька!

Но никто не отозвался, не прибежал, виляя хвостом, не ткнулся холодным мокрым носом в ладони. Только курицы глухо кудахтали, отгоняя друг друга от корыта с зерном. Рафиза подождала еще несколько секунд, а потом медленно отодвинула миску с молоком подальше от двери и вернулась в дом.

Умывшись холодной водой, она помолилась, сделала себе наскоро яичницу и присела на кухне, чтобы позавтракать. Солнце уже светило вовсю, поэтому Рафиза торопилась. По ее мнению, Марат должен был искать потерянную ярку в горах, в это время года трава в степи становилась сухой и жухлой, а в горах оставалась по-прежнему сочной, поэтому скот пасли в предгорьях. Перекусив и одевшись, Рафиза вышла, заперла дом и пошла в ту сторону, где небо подпирали далекие синие силуэты. Рафиза не часто бывала в горах. Она выросла не здесь, а ближе к центру страны, где на многие километры вокруг простиралась только степь, плоская, ровная, то зеленая от свежей травы, то красная от тюльпанов и маков, а то сияющая и белоснежная, аж до рези в глазах. А гор Рафиза побаивалась, уж слишком массивными и тяжелыми были они. Горы окружали ее и будто сжимались, грозя раздавить бездумно, безжалостно. Поэтому и сейчас высоко на склон Рафизане пошла. Она прогулялась до моста через реку, крикнула несколько раз «Мара-а-ат! Ау!», сама не очень-то веря, что Марат может ее услышать, и поспешила вернуться вниз. По дороге ей встретились знакомые мальчишки-чабаны на низкорослых тонконогих лошадках. Рафиза расспросила их о Марате, мальчишки ничего не знали, но обещали проехаться по горам и Марата обязательно найти.

В глубине души Рафиза не верила, что Марат так просто отыщется. Внутри нее жутковато гудел холодный ветер и сердце стучало неровно, а так было всегда, когда кто-то из близких попадал в неприятности. Поэтому спустившись с гор, Рафиза сразу пошла к участковому Серику.

Нельзя сказать, чтобы у них с Сериком были хорошие отношения. Года два назад со двора Марата и Рафизы увели молодого пса — алабая. Хороший, крепкий был щенок, Марат специально и долго выбирал его, искал у чабанов, да и заплатил немало. Поэтому было из-за чего расстраиваться. То, что алабая именно украли — сомнений не вызывало. Марат с Рафизой как раз ходили в гости, отмечали рождение племянника, а вернувшись, увидели, что калитка во двор открыта, замок на клетке алабая сломан, а внутри — пусто. Побежали сразу к Серику, тот посадил их писать заявление, обещал помочь. Но прошли дни и недели, новостей не было, и про алабая постепенно забыли бы, если б не дошел до Рафизы слух, что воров Серик нашел, только те сунули ему десятку, да на том и разошлись. Серик, конечно, все отрицал, но глазки бегали. Да и уж больно правдоподобно звучала история. Не поверила ему Рафиза тогда, и сейчас не обратилась бы, да не знала к кому еще идти.

Серик сидел у себя в кабинете и пил чай из расписной в огурцах пиалы.

— Салам алейкум, Рафиза-апай! — воскикнул он, но с кресла не поднялся. Настроение у него явно было благодушное. — Какими судьбами ко мне? Не случилось ли чего?

— Случилось, Серик, — сказала Рафиза, — муж у меня пропал. Вчера ушел овцу искать, и нет его до сих пор.

— Ай-яй-яй! — закачал сочувственно головой Серик, — вы садитесь, Рафиза-апай. Чай будете?

— Серик, волнуюсь я, — сказала Рафиза, продолжая стоять, — сердце у меня не на месте. Никогда Марат так надолго не исчезал. Если можешь помочь — помоги. Если нужно бумагу какую написать — заявление, там, на розыск, то я напишу.

— А куда ты торопишься, Рафиза? — Серик отставил пустую пиалу в сторону. — У нас торопиться правила нет. Кодекс видишь? Закон знаешь? Три дня подождем, а уж если не объявится Марат, то подадим в розыск. Может, он забухал у тебя? Может, к любовнице ушел, хе-хе?

— Ты чего говоришь такое? — тихо сказала Рафиза, — не знаешь что ли Марата? Случилось что-то, чую я. Не хочешь помогать, так и говори.

— Да хочу я, хочу, но не могу, права не имею, — развел руками Серик. — Вчера, говоришь, ушел? Вот послезавтра и приходи, заявление пиши и чего-нибудь придумаем.

— Ай, бессовестный ты! — с досадой воскликнула Рафиза, — когда тебе нужно, ты кодексы свои и не вспоминаешь даже, а как задницей шевелить требуется, так сразу законом трясти начинаешь. Сидишь тут, штаны протираешь. Ты на себя посмотри, какой карын отъел! Что, жир растрясти боишься?

— Э-э! — прикрикнул сердито Серик. — Ты за языком следи!

— Чтоб у тебя геморрой вылез! — в сердцах сказала Рафиза и вышла прочь.

* * *

Лелька бежала до самого утра, а когда рассвело, она забралась под высокую разлапистую ель, нашла там удобную сухую, выстланную хвоей и мхом ямку между выпуклых узловатых корней, и уснула. Но спала Лелька недолго и беспокойно. Что-то по-прежнему настойчиво гнало ее вперед. Проснувшись, она спустилась к реке, жадно напилась воды и побежала вверх, в горы, держась вдоль русла. Горный воздух и речная вода придали ей сил, в ней проснулось любопытство — Лелька то и дело останавливалась, обнюхивая кусты, втягивая мокрым носом непривычные запахи, выскакивала на берег, наблюдая, как вспыхивают в воде красными плавниками маленькие османчики, пыталась схватить пастью пролетающих мимо крупных блестящих жуков. Лельке казалось, что она спала слишком долго и позабыла, как весело и удивительно устроен мир. Так, гоняясь за мышами и чихая от душистого аромата горных трав, она выскочила на полянку и увидела Марата.

Марат лежал на спине. Лицо его было расцарапано, а левая рука до самого плеча придавлена верхушкой упавшей сосны. Лелька очень обрадовалась, увидев хозяина, и подбежав к нему, лизнула прямо в рот. Марат открыл глаза и с недоумением уставился на собаку:

— Лелька? Лелька! Ты что здесь делаешь? Как ты меня нашла?

Лелька только виляла хвостом и преданно глядела на Марата. Если до этого она не осознавала цели своего неожиданного путешествия, то теперь такая цель была обретена, и Лельку переполняло счастье от выполненного предназначения.

— Лелька, ты моя хорошая, — обрадованно зашептал Марат, — иди-ка сюда.

Лелька подошла еще ближе. Одной рукой Марат снял с шеи свой тумар и надел его на собаку. Цепочка была для собаки великовата, и Марат подтянул ее, просунув под ошейником и неловко завязав в узел.

— Все, Лелька, теперь беги-ка ты домой. Только дорогу сюда запомни. Рафиза мой тумар у тебя увидит и все поймет. А ты смотри, дорогу не забудь, приведи ее сюда, поняла? Все, беги! Домой! Домой!

Но Лелька уходить не хотела. Команду она понимала, но также понимала, что проделала такой долгий путь не зря, вот и хозяина нашла! Что же, ей теперь опять домой возвращаться? Ну уж нет! И Лелька не зная как же поступить, заскулила тихонько, словно заранее прося прощения.

— Беги! — хрипло закричал Марат и замахал рукой на Лельку, — пошла домой! Кому сказал, кет! Кет!

Лелька отскочила опасливо в сторону и заскулила громче. Нет, бросать хозяина одного здесь она не собиралась. Но и тяжелую руку Марата Лелька тоже знала. Отойдя на несколько шагов, она настороженно улеглась на землю, положила голову на передние лапы, но глаз не закрывала, а искоса все время поглядывала на Марата.

— Вот дура! — с досадой воскликнул Марат и снова попытался вытянуть руку из-под дерева, но бесполезно. Рука застряла крепко. Марат вздохнул и закрыл глаза.

* * *

Телефонные линии в аул так и не провели. У Рафизы был свой мобильный телефон, вот только она им почти не пользовалась. Да и никто не пользовался. Сеть можно было поймать только на холме за поселком и на минарете их маленькой мечети. В минарет, конечно, не пускали без крайней необходимости, а на холм нужно было еще взобраться. Да только зачем? В ауле проще и дешевле к соседям сходить или отправить кого-нибудь из мальчишек, пообещав пару асыков. А если случилось чего, то дом врача, которого местные звали не иначе как «дядя Саша», находился на центральной улице. Только и звонили, что в город родственникам. Звонили, как правило, в выходные дни — не потому, что так самим удобнее было, а потому, что знали — родня в городе занятая, все крутятся, как могут, только в выходные и можно поговорить подольше.

Рафиза запыхалась, пока взобралась на плоскую вытоптанную вершину холма, и присела на отполированный валун передохнуть. Отдышавшись, она, подслеповато щурясь, то приближая, то отдаляя телефон от лица, наконец, выбрала нужный номер и нажала на кнопку вызова. Шли гудки, и это было уже хорошо, но трубку на том конце никто не поднимал. Рафиза попыталась еще несколько раз, но безрезультатно. Спускаться обратно в поселок, так и не дозвонившись, было обидно. Вздохнув, Рафиза закрыла глаза и повернулась лицом к солнцу. Даже сквозь веки солнце слепило глаза. Солнечный жар проник глубоко под кожу, и теплые ручейки побежали внутри головы, словно начал таять лед, и от этого таяния Рафиза задышала спокойнее и вся словно обмякла, расслабилась. Она сидела так еще некоторое время, пока в голове не осталось ни одной мысли, и состояние стало похожим на сон, лишь самый край сознания позволял на этой грани сна и бодрствования удержаться. И в этом состоянии все вдруг стало ясно. Нужно было ехать в город.

Спускаясь с холма, Рафиза опять повстречала мальчишек-чабанов и ничуть не удивилась тому, что Марата они так и не нашли. Сейчас ее волновало другое — на кого оставить дом. Впрочем, вариант был только один — старая подруга Рафизы Наташа, жившая с сыном по соседству.

Наташа развешивала белье на улице и визиту Рафизы обрадовалась, побежала ставить чай. Они посидели в тени яблоньки, выпили по пиалке густого зеленого чая и украдкой покурили.

— Наташ, я уехать хочу на денек, — попросила Рафиза, — ты уж присмотри за домом. Корову будешь забирать вечером, и мою забери. А если до утра не вернусь, то овец моих завтра кому-нибудь из ребят отдай, пусть попасут денек-другой. Ну, и за птицей приглядывай...

— Хватит уже, а! — махнула рукой, смеясь, Наташа, — что я, не знаю что ли? Не беспокойся, пригляжу как засвоими, езжай спокойно. Запасной ключ только не забудь оставить.

* * *

— Ох, а что в городе творится, — говорила Алиюшка, щелкая семечки и сплевывая на пол белую шелуху, — слышали, а? Говорят, ментам разрешили стрелять в людей!

— Как будто раньше они не стреляли, — хмыкнула Гульмира, — и это что, все твои новости?

— А еще говорят, что на Наурыз будем отдыхать аж пять дней.

— Ой, а ты как будто работаешь, — презрительно скривилась Зауре, — ты ведь к овце подойти боишься, тесто на бешбармак раскатать не можешь, а туда же. В городе, может, и будут отдыхать, а у нас заботы ждать не станут. Кто овец пасти будет? Кто еду на всю семью готовить? У Кудайбергена вон полкрыши ураганом снесло, как раз на праздниках Алибек с ребятами чинить пойдут, помогать. Кудайберген-то старый, да и сын у него пропал, помощников нет теперь.

— Да Кайратик всегда без головы был, — отмахнулась Алиюшка, не прекращая ловко разгрызать серебристые семечки, — я слышала, что он на флаге нашем орлу глазки пририсовал. Типа, орел должен быть зорким, ха! Вот его и повязали. И правильно. Сегодня он на флаге орлу глазки нарисовал, а завтра ему еще кое-чего подрисует, — она прыснула, подавилась семечкой и закашлялась.

— Эх, Кайратик — вздохнула Гульмира, — хороший ведь парень. У Кудайбергена-то и старшего сына в армии довели. Один у него Кайрат остался.

По дороге к ним шла Рафиза с клетчатым баулом в руках.

— Рафиза-апау! Ну как там, вернулся Марат? Нашел ярку? — загалдели девчонки.

Рафиза присела рядом с ними.

— Нет, не вернулся, — сказала устало она, — сутки его уже нет. К Серику сходила, говорит, что ничем помочь не может. Ребят из чабанов попросила поискать — и тоже ничего.

— А что мужики-то наши? — спросила Зауре. — Нужно мужиков собрать и горы прочесать, не мог же Марат сквозь землю провалиться.

— Ты забыла, что ли, что сегодня свадьба у дочки Болатбека? — усмехнулась Гульмира. — Мужики наши все уже с утра там, корову режут, водку пьют потихоньку. Не до Марата им. Да и много ли у нас мужиков осталось?

— Ладно, девочки, — сказала устало Рафиза, — поеду я в город. Там у Марата брат в органах. Надеюсь теперь на него. Лишь бы живой Марат был. Ох, боюсь я этих мин...

— Да какие там мины, о чем вы, Рафиза-апау? — фыркнула Гульмира. — Байки все это. Вы придурка этого, Ерлана, слушайте больше, он еще и не такого расскажет. Хромого Сакена, скорее всего, волки загрызли. Амантай зимой ушел, в метель, там и замерз, видать. А Халиула просто от жены сбежал в город. Он давно об этом поговаривал. Сейчас все в город бегут.

— Может, и так, — кивнула Рафиза, — может, и нет никаких мин. Вот только мне все время кажется, что они есть. Такое ощущение, что они повсюду. Если их нет, то чего же мы ходим гуськом, ни шагу в сторону не делаем, обиды глотаем, а? — она вскинула голову и пристально посмотрела на Гульмиру. — Что, не согласна? Сама ведь знаешь. Живем как на вулкане, а сделать ничего не можем. Все, прощайте, поеду я в город, пока не поздно.

Дождавшись, пока Рафиза отойдет подальше, молчавшая все это время Алиюшка, хихикнув, сказала:

— А вы слышали, девчонки, что правильная Рафиза-то наша с Ерланом перепихнулась?

* * *

Снизу Марату хорошо было видно, как между верхушек елей текут облака, уплывая от горных пиков туда, ближе к людям и их теплу. Откуда-то снизу доносился шум реки и казалось, что она под землей, стоит только копнуть глубже — и вырвется на волю.

— Ты представляешь, — сказал Лельке Марат, — я же овцу так и не нашел. Да и не заметил я, когда она пропала. Вроде и недалеко водил, а поди ж ты. И знал, что получу от Рафизы, но не привык я, честное слово. Раньше хорошо было, отдашь овец чабану на все лето и спокоен, землей занимаешься, домом... Вот это по мне! А теперь и овец мало, и чабанов. Так и мы с Рафизой — раньше только скотом и жили, а сейчас что — одна корова, шесть овец... то есть, пять уже, ну, курицы, утки, а все больше сил и времени на землю уходит. Вон я в хлеб вложился, поле засеял, Рафиза огород держит, за садом следит. Земледельцы мы стали, а не скотоводы. Да только мне это как будто и в радость. Тяжелое это занятие овец пасти. Только кажется, что легко. То и дело начеку надо быть, а ну как в нору провалится, ногу сломает, или забредет на склон, застрянет в кустах, а то, не дай Аллах, болезнь какая... Не-е, мне куда приятней с землей возиться, картошку пальцами в земле нащупывать — молодую, круглую, тонкокорую, или жердочки на забор постругать — видала? Ни у кого в поселке нет забора красивее, чем у нас. Да только овцу мне найти надо. Без ярочки нашей Рафиза мне всю душу выест. Ох, боюсь я ее. Вот никого не боялся, а жену боюсь. Глаза у нее такие становятся... Как взглянет, так сразу у меня дыхание перехватывает, все сжимается внутри. Как будто ошпарила. Только не кипятком, а льдом. Да кому я рассказываю, ты и сама знаешь, да, Лелька? И главное, что я, виноват что ли? Сколько раз говорил ей, ну не лежит у меня к этому душа, давай, говорю, наймем Саньку, Наташкиного сына, так нет. Ты, говорит, все равно лучше справишься, чем Санька. Ему наши овцы чужие, а тебе нет. Эх, а речка-то как шумит хорошо. Вода, наверное, ледяная, сладкая! Журчит, как кошка мурлычет.

Марат тяжело закашлялся.

— Слушай, Лелька, — уже с трудом шевеля сухими губами попросил Марат, — притащи-ка мне ту палку, видишь? Я-то сам не дотянусь.

Лелька, почуяв игру, подскочила и стала радостно прыгать вокруг Марата и лизать ему лицо.

— Да погоди ты, — слабо отмахивался Марат свободной рукой, — вот не зря говорят — маленькая собака до старости щенок. Вон туда смотри! Видишь? Та, что потолще? Притащи, пожалуйста. Неси! Апорт! Ну, давай, родная...

Лелька, наконец, что-то поняла, завертелась на месте, силясь разгадать, что именно просит хозяин. Марат схватил с земли ворох осыпавшейся хвои и швырнул в сторону обломка дерева, слабо воскликнув:

— Апорт!

Лелька бросилась вперед, принялась шарить по кустам, жадно вынюхивать, стараясь найти что-то с запахом хозяина, но все вокруг пахло только свежей землей, смолой да навозом. Ничего не отыскав, она решилась хоть как-то порадовать Марата, схватила самую толстую ветку — тот самый обломок упавшей сосны — и с виноватым видом — мол, вот лучшее, что нашла, хозяин! — потащила ее Марату.

— Умница, умница! — обрадовался он, — дай мне.

Лелька бросила ветку и завиляла хвостом. Марат развернул ветку более тонким концом к себе и попытался всунуть его под ствол дерева, рядом с придавленной рукой. Ветка была изгибистой, бугристой и всунуть ее было не так просто, а каждое движение доставляло Марату боль. Присмотревшись, он увидел, что ближе к его коленям дерево лежит на камне, а слева и справа от камня под стволом есть небольшие промежутки, пустоты. Он сунул ветку туда, и она вошла, пусть неглубоко, но вошла.

— Ох, лишь бы крепкой оказалась... — прошептал Марат.

Земля здесь вообще была каменистой, а Марату нужно было что-то для сооружения рычага. Он нащупал верхушку камня покрупнее и принялся пальцами откапывать его. Лелька, увидев, что Марат возится в земле, подскочила и принялась радостно копать рядом, крепко упершись в землю задними лапами и быстро перебирая передними. Комья земли полетели в Марата.

— Эй, а ну перестань! — крикнул Марат. — Токта! Фу!

Лелька взглянула на Марата с удивлением, но остановилась, а потом обиженно отошла в сторону и наблюдала, как Марат медленно, обдирая пальцы о жесткую плотную землю, отрывает камень. Наконец, камень начал шататься. Марат раскачал его и выдернул из земли, как свеклу. Камень был удачным — широким, с плоским основанием, с покатыми краями. Марат подоткнул камень под ветку и постарался коленом вбить его поглубже. Выдохнув из себя весь воздух, чтобы стать тяжелее, Марат изогнулся, перекинул ноги через ветку и всем телом оперся на ее приподнятый конец, помогая себе при этом свободной рукой. Упавшее дерево вздрогнуло и чуть шелохнулось, но этого оказалось достаточно, чтобы чуть-чуть, на сантиметр высвободить застрявшую руку. Марат снова и снова силился приподнять сосну, пока, наконец, не выдернул из-под нее руку полностью. Рукав был разодран в клочья, предплечье сильно исцарапано, но Марат попробовал согнуть руку, пошевелить пальцами, и это у него получилось.

— Слава Аллаху, у нас в роду всегда были крепкие кости! — воскликнул он, лежа на спине и протягивая руки к небу.

* * *

В городе Рафиза не была давным-давно. Больше всего ей хотелось навестить деток — Анелечку и Азамата, они снимали квартиру где-то недалеко от университета, но Рафиза не хотела волновать их, не хотела рассказывать о том, что отец пропал, а еще что-то подсказывало ей, что у них уже своя жизнь, и врываться в нее вот так, не предупредив, просто нельзя. Вдруг у них гости, вдруг дома беспорядок, вдруг есть другие дела на вечер? Нет, нельзя так. Пусть сами в аул приезжают, и тут уж Рафиза постарается — и плов сделает, и бешбармак, и манты. Да и хоть свежим воздухом подышат, а то здесь дышать совершенно невозможно. Не воздух, а дым. Да и чего удивляться, вон стоят автобусы на остановке, а из выхлопных труб — черные облака. А глаза поднимешь — так вокруг трубы полосатые возвышаются, торчат ртамиоткрытыми в небо, и дым из этих ртов валит густой и плотный, такой, что сквозь него солнца не видно. Обернула Рафизаплатком лицо, чтобы дышать было легче, и пошла на остановку.

Ехать было далеко, но автобус несся как угорелый. Водитель выезжал на встречную, с трудом входил в повороты, сигналил и матерился в окно на прохожих, других водителей и чиновников, не ремонтирующих дороги. А дороги действительно были ужасные. Казалось, что по асфальту проехались танки. Не то чтобы на дороге были ямы или выпуклости, нет, она вся состояла из продольных и поперечных ям и выпуклостей, разбавленных открытыми люками, свежими пузатыми заплатками, узкими рвами и упавшими ветками.

«Странно, — думала Рафиза, глядя в окно, — это же город, здесь ведь столько людей, столько денег. Что ж они — дороги не могут починить? У нас-то в поселке дороги гораздо лучше, а здесь... Странно это. И деревья раньше здесь были, я ведь помню, а сейчас вместо них повсюду эти гигантские дома — торгово-развлекательные центры, и только один закончится, как другой появляется. Это что же, все теперь в городе только торгуют и развлекаются? Вот раньше было понятно — едешь по городу и видишь — возле школ детишки бегают, из библиотек студенты группами выходят, из музеев — иностранцы, вечером нарядные семьи с детьми в театры идут, а утром бабушки в поликлиники — и сразу ясно, что жизнь здесь есть. А сейчас, где дети? Еду уже полчаса на автобусе — а вижу только хмурых взрослых людей и центры эти стеклянно-каменные. Плохо, значит, развлекают в этих центрах, раз лица у людей несчастные. А мне что для счастья-то нужно? Вот я вспомню, как Азаматик ходить начал, неуклюже так, в ногах своих же путался, но довольный был, ажсветился — и я как вспомню, так и сама улыбаться начинаю. Вот и сейчас улыбаюсь. Или, как Анельке, когда ей еще и двух не было, косу заплела, бант нацепила, к зеркалу поднесла, а она на себя уставилась и замерла в восхищении, девочка девочкой. А улыбаться начала, так у нее зубы все вперемешку, щеки все в ямочках... И не нужно мне никаких развлекательных центров, и так хорошо мне…»

Стоящий на перекрестке регулировщик выскочил навстречу потоку машин и властно остановил движение поднятым жезлом.

— Опять кого-то пропускают, — сказал сидящий рядом с Рафизой седой мужчина в старом пиджачке. — Вы ведь не местная?

— Да, — просто сказала Рафиза.

Стоящие в пробке машины загудели, засигналили, но скоро перестали, осознав тщетность усилий. В автобусе было ужасно душно и водитель открыл двери, чтобы впустить воздух.

Наконец, взвывая сиренами, мимо пронеслись две длинные черные, переливающиеся разноцветными огоньками машины. Регулировщик пронзительно засвистел и поток машин медленно тронулся.

— В древние времена императоры выезжали к народу на огненных колесницах, чтобы усилить эффект появления, — сказал сосед Рафизы. — Но тогда народ был темный, жаждущий света, да и не привыкший к спецэффектам. Думаю, что люди, видя такую огненную колесницу, переполнялись благоговейным ужасом и падали ниц. А что сейчас? Мы ведь и не знаем, кто был в этой машине. Да и разве это огненная колесница? Больше похоже на движущуюся китайскую новогоднюю елку, увешанную дюралайтовыми гирляндами. И при этом, я думаю, что те — в машине — все же удивляются, почему прохожие не опускаются на колени.

— А мне кажется, что им оттуда и не видно ничего, — сказала Рафиза, — вон какие стекла были черные. Даже жаль их, сидят там в темноте, как в гробу.

— Ох, — вздохнул сосед, — сейчас технологии удивительные. Возможно, что у них в стекла вмонтированы экраны, на которых мир прекрасен. А все это, — он кивнул в сторону окна, — видеть они просто не хотят.

— Мне нужно выходить на Гагарина, — сказала Рафиза, — это еще далеко?

— Готовьтесь, — многозначительно ответил сосед.

Нужный дом Рафиза нашла без труда. Он выходил торцом на дорогу, а под табличкой с белым номером на голубом фоне чернела большая кривая надпись «Гагарина 21». Дверь открыл высокий хмурый мужчина в черном махровом халате.

— Привет, Рустам, — сказала Рафиза.

* * *

Первым делом Марат спустился к реке, довольная Лелька бежала рядом с ним. У реки он с наслаждением напился, оторвал от рубашки испорченный рукав и как следует промыл израненную руку. Вода смыла подсохшую уже кровь, и из глубоких беспорядочных царапин стала сочиться новая. Марат нарвал листьев подорожника, разжевал их, размазал получившуюся кашицу по руке и обвязал руку рубашкой. Солнце уже садилось, а Марат заторопился в путь, понимая, что лучше спуститься с гор засветло. Горные тропки Марат знал хорошо, поэтому решил по дороге сделать небольшой крюк и заглянуть в ущелье, известное своим сложным склоном. Это была своего рода ловушка. Случалось, что овцы поскальзывались на оползне и потом не могли подняться обратно. Марат понимал, что ему в любом случае попадет от Рафизы за то, что не вернулся вчера домой, поэтому надеялся хотя бы вернуться с пропавшей яркой. Шанс найти ее в ущелье был хоть и невелик, но кто знает? Вниз шлось легко, ледяная горная вода придала Марату сил, и он рассчитывал на удачу. Путь лежал сначала по северному склону, между высоких тихих елей, а потом вывернул на западный, и здесь уже появились проплешины, худые березки и полянки. Лелька бежала впереди, но вдруг встала на повороте. Шерсть у нее на загривке поднялась, уши стали в два раза больше, все ее тело напружинилось. Марат подошел ближе и тоже остановился.

Волков было двое: волк — высокий, крепкий, с широким загривком и волчица — поменьше, с короткими ушами и плоской вытянутой мордой. Они сосредоточенно рвали на куски окровавленную тушу барана. И тут Лелька, ободренная присутствием хозяина, не удержавшись, хрипло, незнакомым голосом, залаяла. Услышав лай, волки вскинули головы и замерли. Лелька зарычала и медленно пошла к ним.

— Лелька, ко мне! — отчаянно зашипел Марат, но Лелька уже не слышала. Волки не двигались с места. Лелька понимала, что противников двое и оба крупнее и моложе ее. Она ужасно боялась, но ответственность перед хозяином была еще сильнее. Лельку всю трясло, но она подходила все ближе и ближе, пока не подошла на расстояние прыжка. Волки глядели на нее, не мигая. Марат понял, что медлить нельзя и, закричав страшным голосом, замахал руками и побежал на волков. Волки вздрогнули, словно выйдя из оцепенения, но не бросились сразу наутек, а нехотя стали пятиться, скаля белые зубы, пока не дошли до кустов, и только тогда развернулись, чтобы бежать. Осмелевшая Лелька бросилась за ними, и тогда волчица, обернувшись на секунду, сделала какое-то мимолетное движение, и Лелька завизжала, захрипела и опрокинулась на спину. Подбежав, Марат увидел, что из левой стороны шеи у Лельки выдран целый кусок. Кровь текла из Лельки быстро, но она была еще жива, пыталась судорожно вдохнуть и глядела на Марата так, словно страшно провинилась и теперь умоляла о прощении. Марат лег рядом и заплакал. И плакал до тех пор, пока Лелька не перестала дышать.

* * *

Праздник начался рано. Уже около двух часов пополудни гости собрались в просторной комнате, уселись за дастархан, накрытый прямо на полу. Отец невесты Болатбек, сложив ладони лодочкой, прочел перед едой молитву, провел ладонями по лицу и все повторили вслед за ним. Обстановка сразу стала расслабленной, гости полезли накладывать бешбармак, наливать водочку, выпивать и закусывать. Голоса очень скоро зазвучали громче, веселее. А когда людям весело, то и вспоминается хорошее. Вот и стали вспоминать добрые, урожайные года.

— А какие бараны у меня были! — кричал крепкий старик, имени которого никто и не помнил. — Один баран был — семьсот килограмм! Как ишак! Аж курдюк лопался! А коровы, а быки! Бык у меня был на тысячу двести кило! Когда он стоял — у него на спине легко решетка с яйцами лежала. Главное было не дать ему двигаться. Покормить и спать уложить, покормить и спать уложить — и так пять лет. Да-а, времена-а-а…

Не прошло и часа, как все, уже порядком набравшиеся, высыпали во двор, вытащили за собой магнитофон, включили в полную силу звук и устроили беспорядочные танцы. Магнитофон был старенький, потрескивал и то затихал, то взрывался воплями, но как бы он ни старался, общий топот ног становился только еще громче. Пыль поднималась все выше, пока не укрыла танцующих с головой, да так, что с пяти метров было и не разглядеть никого. Но и музыка скоро кончилась, и все усталые, но довольные вернулись в дом, внутрь, выпили на посошок и разбежались по делам, будто и не было ничего: женщины — забирать с пастбищ коров и вести их на вечернюю дойку или к себе во двор — ужин готовить, мужчины — бахчу удобрять, крышу латать, а кто-то спешил дарет сделать, да на аср успеть. Молодые тоже упорхнули, и только Болатбек никуда не пошел, а уснул прямо на своем месте, и во сне продолжая отмечать свадьбу любимой дочери, изредка вскидывая голову и счастливо бормоча невнятные тосты.

* * *

— Ты думаешь, что это так просто? — говорил Рустам, меряя шагами комнату. — Не могу же я взять и вертолет туда направить. Кто мне вертолет даст?

— Это твой брат, — спокойно повторяла Рафиза.

— Все, что я могу сделать, это поехать с тобой сам, — сказал, наконец, Рустам. — Но я ведь и гор не знаю. Если, как ты говоришь, чабаны Марата не смогли найти, то чем я помогу? У меня и тут дел по горло.

— Рустамчик, какие у тебя дела? Я, пока сюда ехала, навидалась твоих ребят. Уж не знаю, чем они заняты, но пузоу них больше, чем у меня было, когда я Азамата носила. Боялась, что и тебя таким же встречу. Но слава Аллаху, ты хоть на мужчину похож.

Рустам усмехнулся.

— Рафиза, с тобой трудно спорить. Но мне действительно нельзя надолго отлучаться. Буквально на днях в город может кое-кто приехать.

— Да знаю я этого кое-кого, — махнула рукой Рафиза, — и что с того? Что он, лучше или важнее Марата? Марат в жизни своей не украл ни копейки, слово свое всегда держал, крыша в доме у нас за тридцать лет ни разу не текла, потому что работу свою Марат на совесть делал. И детей воспитал так же. Это я — дура, я порой скажу или сделаю безрассудно, не думая, а потом жалею. Изменяла ему, а он мне никогда. И слова бранного от Марата ни разу не услышала. Вот он какой, Марат. А что твой «кое-кто»? Может ли он тем же похвастаться?

— Ты с этим осторожнее, — серьезно сказал Рустам, — у нас ведь такой порядок — о короле, как о покойнике, либо хорошо, либо никак.

— И ты трус, — сказала с горечью Рафиза, — все вы трусы. Поеду я домой.

* * *

Земля в горах была плотная, каменистая, местами густо покрытая мхом, поэтому Марат просто набрал острых камней и сложил из них пирамиду над телом Лельки, а сверху замаскировал ее хвойными ветками. Прочитав молитву, Марат уже было собрался идти, как вдруг спохватился, что волки могут вернуться за добычей, а заодно и осквернить Лелькин курган.

— Зато ярочку теперь можно больше не искать, — бормотал Марат, разглядывая растрепанные останки овцы. Из живота вывалились кишки, а вся грудь и внутренняя поверхность бедер были уже съедены. Чтобы отвести волков от Лелькиной могилы, Марат взял труп овцы за копыто и поволок прочь. Овца была упитанная, тяжелая, а рука у Марата все еще болела. Оттащив овцу метров на сто, он совсем устал. Между тем стремительно начали надвигаться сумерки, с вершин гор потянуло холодом, заморосил мелкий дождь. Марат вдруг затосковал по Рафизе. Ему захотелось забраться к ней под одеяло, обнять, прижаться к ее теплому боку, вот только ноги у нее оказывались всегда холодные, но это было как раз и удобно, потому что ноги Марата ночью наоборот начинали гореть, как две печки. А еще ему захотелось хорошего свежего бешбармака — такого, чтобы тесто было тонким, но плотным, а картошка сочной и рассыпчатой, и главное, чтобы кругляшки казы лежали сверху, как монеты, приправленные мелконарезанными помидорами и жирной наваристой сурпой.

— Рафиза, — крикнул он, — я живой!

* * *

Было еще совсем темно, когда автобус визгливо притормозил возле бетонной остановки и тускло освещенного магазинчика рядом. Пассажиры медленно и устало просыпались, с шумом доставали свои вещи с верхних полок. Рафизасидела впереди, поэтому вышла одной из первых, потянулась до хруста, зевнула, прикрывшись ладонью, и пошла в сторону своего дома. Поселок еще спал. Лениво тявкали собаки из-за заборов, у тусклых фонарей вилась мошкара, где-то в отдалении коротко и тонко укала сплюшка, воздух был прохладный и казался особенно чистым и вкусным после густого и тяжелого городского смога. Рафиза подошла к дому, открыла калитку и тут же почувствовала, как что-то теплое коснулось ее ног. Она нагнулась и в темноте увидела только блестящие огоньки в кошачьих глазах.

— Чернуха? — недоверчиво позвала Рафиза.

Кошка жалобно мяукнула в ответ.

— Чернуха! — воскликнула Рафиза, схватила кошку за шкирку и взбежала на крыльцо, чтобы включить свет. Шерсть кошки свалялась, один глаз с трудом открывался, но это несомненно была Чернуха.

— Не может быть, — шептала Рафиза, занеся кошку в дом и торопливо наливая ей в мисочку молока. — Вот не зря говорят, что кошки живучие. Я ж своими глазами видела, как ты в траве лежала, чуть ли не вороны тебе глаза уже клевали. Чернушка моя, ты прости меня, — приговаривала она, присев на корточки и оглаживая чернушкину шерсть, разминая и распутывая колтуны, — ну, уж если ты с того света вернулась, то и Марат придет. Еще как придет. И овцу приведет, будь она проклята!

Но Чернуха слов Рафизы не понимала, а если и понимала, то не подавала виду. Она только урчала всем телом и все вылизывала, вылизывала стенки своей мисочки, словно собиралась съесть даже впитавшийся в них запах молока. И небо за окном уже становилось светло-розовым, и все отчетливее на его фоне проступали причудливо изогнутые, разлапистые силуэты деревьев.

Фото: из открытых источников