Нурайна Сатпаева. Балерина

Робкие лучи солнца пробивались сквозь выцветшую занавеску.

Уже утро, а его все нет, что–то произошло. Жаль, она не может выйти из комнаты и узнать. Только одно остается, ждать и мириться с тем, что жизнь ограничена заляпанными обоями, потертым креслом и подсвечником, заплывшим воском.

А ведь когда–то это была чудеснейшая комната, наполненная  весельем и любовью. Великолепные картины висели на стенах. Приходили гости, разливалось шампанское, подавались инжир и халва. Иногда прохладные брызги напитка долетали до нее.

О, сколько завистливых глаз скользило по ее телу. Она всегда сидела, немного отвернувшись и чуть вытянув ножку.

Мастер восторгался ею и с гордостью представлял друзьям.

– Первая любовь, Муза вечная,  – говорил он, и ее сердце верило словам.

Но в доме часто появлялись изящные балерины и манерные певицы, тонкие и звонкие. Она с тоской смотрела, как Мастер флиртовал, пожимал украдкой ручку то одной, то другой. Ревновала, когда уходил провожать. После каждого приёма тревожно вглядывалась в зеркало, висевшее напротив, и проверяла, не увяла ли красота, не поблекли ли краски.

Он неизменно возвращался и она успокаивалась.

Да и она имела успех в обществе. Слащавый тенор уговаривал расстаться с ней, но Мастер не соглашался.

– Без Музы мне не жить, – серьезным тоном отвечал он.

Она поддразнивала тенора, бросая призывные взгляды, и тот подолгу стоял возле нее и не спускал глаз. 

Но ее сердце принадлежало Мастеру. Когда они оставались наедине, ей хотелось вскочить со стула и закружить его в любимом Па де де из Щелкунчика.

Ему было не до танцев, он творил.

Мастер небрежно размахивал кистью, беспорядочно нанося желтые, красные, оранжевые мазки. Вот он отодвигался от мольберта и появлялся набросок, а через пару часов  картина жила собственной жизнью…

Уже полдень, а его нет, что - то случилось. Пора привыкать к одиночеству.

В последние годы все постепенно менялось, перестали приходить люди, исчезали картины, висевшие на стенах. Сверкающую люстру заменил подсвечник с тусклым светом, которого едва хватало на холст. 

Сидеть при свечах казалось романтичным, но тени страшили ее. Она разлюбила долгие вечера и с нетерпением ждала восхода солнца.

Мастер теперь рисовал на картонках и старых афишах, и не стало больше ярких красок, только серые наброски. На столе лишь хлеб и холодное молоко.

Элегантный костюм в полоску сменился рваным пальто с клиньями в подоле. Красный блин вместо фетровой шляпы ужасно портил внешний вид. Да еще консервные банки, привязанные к пальто, так гремели, что она внутренне съеживалась от боли.

И сам Мастер изменился, пугал окружающих безумным взглядом.

– Они все равно упрячут меня, лучше психиатричка, чем тюрьма. – Повторял он раз за разом.

Было мучительно видеть, как вороватые друзья растаскивают новые картины и посмеиваются. 

Больше не хотелось танцевать Па де де, в ней поселилась несчастная Баядерка. В доме пропали свечи. Теперь она скучала даже по теням, которых раньше боялась. Лишь бы не быть одной…

Уже ночь, а его нет, что – то стряслось.

Щелкнул замок, открылась дверь, вошел незнакомец в белом халате. Он осмотрелся, грубо схватил ее и завернул в бумагу.

Она надолго погрузилась в кромешную тьму.

Однажды упаковку содрали. С пуант соскребли краску, пачку просветили рентгеном. Бесцеремонность чужих людей ее коробила.

Наконец, она очутилась в торжественной зале. Знакомые картины  висели рядом.

Разливалось шампанское, подавались икра и осетрина.

– Балерина прекрасна, художник - гений,– говорили посетители. Ею по - прежнему восхищались.

Только не было в этих взглядах той любви, которой ее одаривал Мастер, ее Создатель.

Нурайна Сатпаева