№ 5 от 29 сентября 1948 г.

Валенька родная моя!

Все ждал второго твоего письма, не дождался и решил писать снова. Твое письмо (первое) было очень хорошее, особенно понравились наблюдения, новости и мысли ма­теринские об Эрнарике. Вчера, в день рождения, получил вместе с твоей шесть телеграмм. Сегодня в своей телеграм­ме тебе просил поблагодарить друзей. Послал телеграмму и Миле. Как прошли поминки, ты вероятно напишешь сюда же. Так грустно думать о Кериме родном, все дни вспоми­наю его и чувствую, что нисколько не изгладилась память о нем живом, вот-вот так близко стоящим около меня. За­думываюсь о нем все больше, выхожу с ним в замыслах бу­дущих книг, где я хочу отразить в долгом повествовании его славный облик и жизненный путь. Хотел в телеграмме детишкам Керима сказать, как спешу достичь того време­ни, когда смогу преподнести книги об их чудесном отце, но решил, что сейчас это будет некстати, подрастут, увидят и поймут все сами.

Получил письмо от Леленьки, написала много новостей и обстоятельные наблюдения, впечатления свои от таджик­ской декады. Такая умница (нам на радость), пишет разум-но, критически и верно. Ее оценки совпали с новостями и заключениями приехавшего в наш санаторий узбекского писателя Иззата Султанова.

Ляле Эльберт уже сшил костюм, она, видимо, доволь­на... Ты посоветуй в ближайшем письме, что купить ей. Она хочет беличью шубку и сказала, что это одобряешь и ты, у ней ведь привычка и даже тактика такая, чтобы урезони­вать одного из нас мнением другого. Я живу и “отдыхаю” по-прежнему. Режим все тот же. Он выражается в том, что когда голодаю – говорю хорошо, чувствую жажду – считаю ладно; недосыпаю – так и надо, устаю от большой ходьбы – пусть и т. д. Словом, внешне это похоже на старания са­моотверженных дервишей суфийского ордена Накшбенди. Самоистязание.

Хожу и в непогоду. Вообще, очень здесь неважная – то ветры, то дожди – часто пасмурная погода. Но я все хожу, все больше обветриваюсь, загораю и становлюсь очень черным-черным, повторяя в своих красках...