Мой друг, от Казатина и до Твери страна наша лежит в снегу. И от Вапнярки и до Калуги штрафы сыплются и брызгают. Поля поворачиваются, тяжелой рукой показана дорога, и поезд взлетает к мосту. Электрические лампы летят к черту — это день. Деревня мчится рядом — это день. Даешь границу — даешь Москву. Три дня я рыскал по Москве вроде очумелой и потерянной колесницы. Мой друг, этот феерический город гудит и бушует. Все здесь преувеличено — слишком много всего. Но Кремль я поставлю вровне с катком для конькобежцев на Патриарших прудах, и трамвай, что сыплет с проводов зеленый свет, делает лучше Китайскую стену. Людские толпы и Кремль, дымящий утром изо всех труб и похожий на гигантский завод — вот Москва.

Теперь я в Петербурге, который оказался лучше того, что я нем воображал и который вообще находится за пределами всякого воображения. Я шатаюсь по нем с Мишей, который тоже за пределом воображения. Посреди Адмиралтейства и Правительствующего Сената — Исаакий извергает тьму, а ширина Невы — необычайна. Мосты по вечерам сверкают, как пучок бриллиантов. Снег лежит тонкий, небо серое и голубое. Что мне сказать больше? 

Конечно, вспоминаю о Вас и Вашей манере говорить, о быстрой обиде и доброте, которая всегда мне неожиданна. Вы знаете меня и все у меня. Через некоторое время мы с Мишей едем в Одессу на недолгий срок. Это значит, что я увижу Вас, и это значит более всего. 

         Иля