В первое воскресенье идет "Чайка" -- с какой радостью я буду играть эту подлую актрису! Утром хотят ставить "12-ую ночь", но я решительно отказалась. Играть днем Виолу, в которой раз 8 я переодеваюсь с головокружительной быстротой (совсем Фреголи) и от которой я устаю, -- а вечером Аркадину! Это прямо жестоко даже говорить об этом. Так что утром пойдет, верно, "Антигона".

"Дядю Ваню" репетируем без Астрова, кот. теперь занят "Грозным". 3-ий акт нас так захватывает, что мы мчимся, закусивши удила, -- лица горят, глаза блестят, шпильки из головы летят, и такое чувство, что никто не в состоянии остановить нас. Театр будет стонать. Лужский -- отличный профессор. Ах, писатель Чехов, если бы Вы могли бы быть на первом представлении! Вот был бы праздник! Да, верно, Вы уже раздумали ехать в Москву, сжились с Ялтой, с "собственным домом", и думать забыли о Москве, о нашем театре и об актрисах.

 Ваша Томановская телеграфировала, что вызваны они в Петербург, благодарит за хлопоты, etc. Была у меня Кундасова, просила "Одиноких". Она меня ждала часа полтора и все время стояла, знаете, в нашем стеклянном фонаре, в гостиной, говорит, что нашел столбняк и что она забыла, где она; потом отошла; мы болтали, пили чай с лимоном, ели черную кашу. Она была такая элегантная, просто прелесть. А знаете, больно на нее смотреть -- такая она истерзанная жизнью, так ей нужен был покой, ласка.

Не пишется мне сегодня.

Писала и Марии Павловне, да оба письма разорвала бы охотно. Какая-то я судорожная. Хотела написать много, много, -- ничего не вышло. Тянет меня вон из города на простор. Каша у меня в душе и в голове.

Прощайте, пишите мне скорее и побольше. Жму руку.

Ваша Ольга Книппер.

   Мама шлет Вам привет.

   Хочу Ваших писем.