15 февраля 1838 г. Из Петербурга в Москву
15 Fevrier.
Je vous ecris, chere amie, la veille de m’en aller a Novgorod; j’attendais jusqu’a present qu’il m’arrivat quelque chose d’agreable pour vous l’annoncer, mais rien n’est venu; et je me decide a vous ecrire que je m’ennuie a la mort; les premiers jours de mon arrivee je n’ai fait que courir — des presentations, des visites de ceremonie — vous savez, puis je suis alle chaque jour au spectacle: — il est fort bien c’est vrai, mais j’en suis deja degoute; et puis on me persecute: tous les chers parents! — on ne veut pas que je quitte le service, quoique je l’aurais pu deja, vu que ces messieurs qui sont passes a la garde avec moi, l’ont deja quitte. — Enfin je suis passablement decourage, et je desire meme quitter Petersbourg au plus vite, pour aller n’importe ou, que ce soit au regiment ou au diable; j’aurai au moins alors un pretexte pour me lamenter, ce qui est une consolation comme une autre.
Ce n’est pas tres joli de votre part que vous attendez toujours ma lettre pour m’ecrire; on dirait que vous faites la fiere; — pour Alexis cela ne m’etonne pas, car il va se marier un de ces jours-ci avec je ne sais plus quelle riche marchande, comme on le dit ici, et je concois que je ne puis pas esperer d’avoir dans son coeur une place pareille a celle d’une grosse marchande en gros. Il m’avait promis de m’ecrire deux jours apres mon depart de Moscou, — mais peut-etre a-t-il oublie mon adresse, aussi je lui envoie deux:
1) В С.-Петербург: у Пантелеймоновского моста на Фонтанке, против Летнего сада, в доме Венецкой.
2) В Новгородскую губернию, в первый округ военных поселений в штаб Лейб-гвардии, Гродненского гусарского полка.
Si apres cela il ne m’ecrit pas, je le maudis lui et sa grosse marchande en gros: je m’applique deja a composer la formule de ma malediction. Dieu! que c’est embarrassant d’avoir des amis qui sont en train de se marier.
En arrivant ici j’ai trouve un chaos de commerages dans la maison; j’y ai mis de l’ordre autant que possible, quand on a a faire a trois ou quatre femmes qui ne veulent pas entendre raison: pardonnez-moi, si je parle ainsi de votre sesque ou sexe charmant, mais helas! si je vous le dis c’est aussi une preuve que je vous crois une exception. — Enfin quand je reviens a la maison, je n’entends que des histoires, des histoires — des plaintes, des reproches, des suppositions, des conclusions, — c’est quelque chose d’odieux, pour moi surtout qui en ai perdu l’habitude au Caucase, ou la societe des dames est tres rare, ou tres peu causante (celle des georgiennes par exemple, car elles ne parlent pas russe, ni moi georgien).
Je vous prie, chere Marie, ecrivez-moi un peu, sacrifiez-vous, — ecrivez-moi toujours, et ne faites pas de ces petites ceremonies — vous devez etre audessus de cela! — car enfin si quelquefois je tarde a repondre, c’est que vraiment ou je n’ai rien a dire, ou j’ai trop a faire! — deux excuses valables. J’ai ete chez Joukofsky, et lui ai porte Тамбовскую казначейшу qu’il m’avait demande, et qu’il porta a Wiazemsky pour lire ensemble; cela leur a beauoup plu, — et cela sera insere au prochain numero du Современник.
Grand’maman espere que je serai bientot passe au hussards de Царское Село, mais c’est parce que on le lui a fait esperer, dieu sait avec quel motif — et c’est pour cela qu’elle ne consent pas a ce que je prenne mon conge: quant a moi je n’espere rien du tout.
Pour la conclusion de ma lettre je vous envoie une piece de vers que j’ai trouvee par hasard dans mes paperasses de voyage, et qui m’a plu assez, vu que je l’ai oublie, — mais cela ne prouve rien du tout.
МОЛИТВА СТРАННИКА
Я, матерь божия, ныне с молитвою,
Пред твоим образом, — ярким сиянием, —
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием;
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного: —
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.
_____
Окружи счастием счастья достойную,
Дай ты ей спутников полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную, —
Сердцу незлобному мир упования;
_____
Срок ли приблизится часу прощальному,
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную,
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.
Adieu, chere amie — embrassez Alexis, et dites lui que c’est une honte, — et dites le aussi a mademoiselle Marie Lapouchine. —
Lerma.
Перевод
15 февраля.
Пишу вам, милый друг, накануне отъезда в Новгород; я всё поджидал, не случится ли со мною что-нибудь приятное, чтобы сообщить вам, но ничего такого не случилось, и я решаюсь писать вам, что мне смертельно скучно. Первые дни после приезда прошли в непрерывной беготне: представления, парадные визиты — вы знаете; да еще каждый день ездил в театр: он, правда, очень хорош, но мне уже надоел; вдобавок меня преследуют все эти милые родственники! — не хотят, чтобы я бросил службу, хотя я уже мог бы это сделать: ведь те господа, которые вместе со мною поступили в гвардию, теперь уже там не служат. Наконец, я порядком пал духом и хочу даже как можно скорее бросить Петербург и отправиться куда бы то ни было, в полк ли или хоть к черту; тогда по крайней мере у меня будет предлог жаловаться, а это утешение не хуже всякого другого.
С вашей стороны нехорошо, что вы всегда ожидаете моего письма, чтобы писать мне; можно подумать, что вы возгордились; что касается Алексиса, то это не удивительно, потому что на днях он женится, как здесь уверяют, на какой-то богатой купчихе, и понятно, что у меня нет надежды занимать в его сердце такое же место, какое он отводит толстой оптовой купчихе. Он обещался написать мне через два дня после моего отъезда из Москвы; но, может быть, забыл мой адрес, так вот ему два:
1) В С.-Петербург: у Пантелеймоновского моста на Фонтанке, против Летнего сада, в доме Венецкой.
2) В Новгородскую губернию, в первый округ военных поселений в штаб Лейб-гвардии Гродненского гусарского полка.
Если и после этого он мне не напишет, прокляну его и его толстую оптовую купчиху: я уже занят составлением этого проклятия. Боже! вот беда иметь друзей, которые собираются жениться.
Приехав сюда, я нашел дома целый ворох сплетен; я навел порядок, поскольку это возможно, когда имеешь дело с тремя или четырьмя женщинами, которым ничего не втолкуешь; простите, что я так говорю о вашем прекрасном поле, но увы! раз я вам это говорю, это как раз доказывает, что вас я считаю исключением. Когда я возвращаюсь домой, я только и слышу, что истории, истории — жалобы, упреки, подозрения, заключения, — это просто несносно, особенно для меня: я отвык от этого на Кавказе, где общество дам — редкость или же они малоразговорчивы (в особенности грузинки: они не говорят по-русски, а я по-грузински).
Прошу вас, милая Мари, пишите мне немножко, пожертвуйте собой — пишите мне всегда, не будьте церемонны — вы должны быть выше этого! Ведь если иногда я и медлю с ответом, это, право, значит, что либо мне нечего сказать, либо у меня слишком много дела — обе причины уважительные.
Я был у Жуковского и отнес ему, по его просьбе, «Тамбовскую казначейшу»; он повез ее Вяземскому, чтобы прочесть вместе; сие им очень понравилось — и сие будет напечатано в ближайшем номере «Современника».
Бабушка надеется, что меня скоро переведут в царскосельские гусары, но дело в том, что ей внушили эту надежду бог знает с какой целью, а она на этом основании не соглашается, чтобы я вышел в отставку; что касается меня, то я ровно ни на что не надеюсь.
В заключение этого письма посылаю вам стихотворение, которое я случайно нашел в моих дорожных бумагах и которое мне даже понравилось именно потому, что я забыл его — впрочем, это ровно ничего не доказывает.
МОЛИТВА СТРАННИКА
Я, матерь божия, ныне с молитвою...
Прощайте, милый друг, обнимите Алексиса и скажите, что стыдно ему; скажите то же и m-lle Мари Лопухиной.
Лерма.
Комментарий к письму:
Впервые опубликовано в «Русском архиве», 1863, № 5 — 6, стлб. 430 — 432, с пропусками. Полностью — в издании: Сочинения Лермонтова в двух томах, под ред. П. А. Ефремова, т. 1. 1887, с. 468 — 471.
По дороге с Кавказа Михаил Лермонтов приехал в Москву 3 января 1838 г. В Москве он и встречался с А. А. Лопухиным. Во второй половине января Лермонтов уже был в Петербурге, где ему разрешили задержаться для свидания с бабушкой. К этому времени относится знакомство Лермонтова с В. А. Жуковским (1783 — 1852) и П. А. Вяземским (1792 — 1878), которые после смерти Пушкина вместе с П. А. Плетневым редактировали «Современник»; в этом журнале вскоре и была напечатана «Тамбовская казначейша» (1838, № 3, с. 149 — 178). Поэма появилась под названием «Казначейша» с большими цензурными урезками и с заменой в тексте слова «Тамбов» буквой «Т».
В середине февраля Лермонтов выехал в Новгородскую губернию, в первый округ военных поселений, где был расквартирован лейб-гвардии Гродненский гусарский полк. Письмо написано незадолго до отъезда.
