Бахытжан Канапьянов. Зов дня ушедшего и дня грядущего

Это правда, мальчик?

Рефрен из рассказа Нодара Думбадзе «Кровь»

В виртуальную эпоху, вооружившись технологией и системой «Google – Планета», блуждаю по мирам реальным и ирреальным. По прошлому и будущему, то есть по настоящему, что постоянно перетекает в эти понятия нашего литературного ремесла. Память – неистребимая плазма, вбирающая в себя четвертое измерение нашего мира и нашего сознания, заполняет и зачастую переполняет безбрежное пространство нашей души. «Душа человека во сто крат тяжелее его тела… Она настолько тяжела, что один человек не в силах нести ее. И потому мы, люди, пока живы, должны стараться помочь друг другу, стараться обессмертить душу друг другу: вы – мою, я – другого, другой – третьего, и так далее до бесконечности. Дабы смерть человека не обрекала нас на одиночество в жизни». Эти святые слова Нодара Думбадзе были на слуху в семидесятые-восьмидесятые годы прошлого столетия. Давайте помнить об этом и в наше время, в начале нового века и нового тысячелетия, в транзитный период нашего бытия. Блуждаю по просторам компьютерной души, иногда окунаясь в небесную синеву монитора. Детская память – цепкая вещь. Это правда, мальчик. Помнишь фильм из середины прошлого века? – «Мамлюк». Я помню. Не помню режиссера, а в детстве помнят саму картину, но не того, кто эту картину создал.

Это потом, с годами познаешь, что «Я, бабушка, Илико и Илларион» сотворена по роману Нодара Думбадзе Тенгизом Абуладзе, а затем была создана и великая кинотрилогия – «Хевсурская баллада», «Древо желаний», «Покаяние». Все это не раз повелевало сердцу читать и перечитывать романы и рассказы писателя – «Я вижу солнце», «Солнечная ночь», «Закон вечности», «Не тревожься, мама!», «Белые флаги», «Кукарача», «Дидро», «Кровь», «Мать», «Неблагодарный», «Коррида», «Солнце». Но это было потом. А вначале был «Мамлюк». О судьбах двух друзей, а может быть, братьев, ибо друзья из одного горного селения всегда становятся братьями, разлученных в раннем детстве вихрем истории. И ставших врагами. И принявших смерть друг от друга. Я это помню. И вечный зов родины мамлюка. Из летописи и литературы знаю, что кипчакский хан Артык являлся отцом Турандохты – жены Давида IV. И неистребимый зов крови, побеждающий сквозь века манкурта нашего времени. И горчащий запах емшана-полыни, манящий туда, на восточное побережье Каспия, откуда был родом предводитель мамлюков кипчак Бейбарс, объединивший осиротелых сынов Земли и на берегах Нила, в Мысыре-Египте, и в лазурном Крыму, и в небесных горах Кавказа. Но и он, и его воины-побратимы были бессильны перед памятью их манящей Родины-матери. Это правда, мальчик. Вспоминаю «Плаху» Чингиза Айтматова, погодка и ровесника Нодара Думбадзе и его собрата по «Закону вечности». Вспоминаю страницы, посвященные грузинскому многоголосию, где песни пелись одна за другой и пилось вино, которое чем больше пьешь, тем охотнее оно пьется и тем сильнее горит душа, жаждущая снова и снова вина и песни. "Они стояли в кругу, иногда возложив руки на плечи друг другу, иногда уронив их плетьми, а когда хотели, чтобы их услышала божественная сила, неведомая и неотвратимая, но всевидящая и всезнающая, воздевали руки к небу. Как же так, если Бог все видит и все знает, куда он гонит их с земли своей? И почему так устроено, что люди воюют и борются между собой, что льется кровь, льются слезы, и каждый считает себя правым, а другого – неправым, и где же истина, и кто ее вправе изречь? Где тот пророк, который бы их рассудил по справедливости?.. Не об этом ли, не об этих ли, вылившихся в напеве страданиях, пережитых давным-давно, осмысленных отцами как изначальный опыт добра и зла, прочувствованных в их красоте и вечности, пелось в тех старинных песнях, сохраняемых в памяти народа? И потому в устах тех семерых от одной песни рождалась другая, и они не размыкали круга…" Это правда, мальчик. И не было в ту ночь людей родней и ближе меж собой, чем эти семеро грузин, поющих горестно и вдохновенно в час разлуки. Стихия песен сближала их еще тесней. Как много все же сумели предки пережить и придумать впрок для потомков задушевных слов, полных бессмертной гармонии. Как по полету можно отличить птицу, так по песне грузин грузина отличит за десять верст и скажет, кто он, откуда он, что с ним, что на душе у него – на свадьбе развеселой был или горе его томит… Это правда, мальчик. Старики везде разные, и в горном селении, и на берегу моря, и в долине, и в городе, и в дальнем ауле. Однако их всех объединяет нечто большее, чем просто приобретенный опыт бытия. Это нечто большее – мудрость, суровая и лукавая, степенная и внешне безразличная ко всему окружающему, погруженная в невидимые уголки памяти, изредка извлекая оттуда, из колодца времен, ночные страницы воспоминаний. Они терпеливо существуют в городских квартирах взрослых своих детей – дочери или сына, которые по долгу родства, но не по зову сердца выделяют им метраж отдаленной комнаты. И только тогда оживает в их глазах блеск былой жизни, когда забегает в канун долгой ночи внук. И молча слушает деда. И затем оба молчат. И детский безмятежный сон сливается с чутким сном-дыханием деда. И время неумолимо. И приходит тот самый час, когда, словно бы встрепенувшись, словно бы по зову далеких и ушедших предков, старик покидает квартиру сына или дочери, поцеловав спящего внука, садится на ночной поезд, а затем на попутную машину или даже арбу, идет и идет туда, в горы, в свое родное горное селение по зову дня ушедшего, оставаясь «неблагодарным» в памяти взрослых детей. Это правда, мальчик. Вглядываюсь в иллюминатор монитора, приближая к глазам ту или иную местность. От востока к западу. От севера к югу. А если уйти на юго-восток, туда, где возвышается Джомолунгма, то у подножья великой вершины можно найти горное селение – Тенгри. Где-то в этих местах зародилась древнейшая религия – тенгрианство, предтеча основных религий мира, где поклонялись земной богине Умай, божественному Светилу – Солнцу и небесному богу – Тенгри. Есть одна древнейшая молитва, когда-то сотворенная, может, на санскрите, а возможно, и на другом древнем языке, ибо я ее не раз слышал за время прошлых странствий на разных языках, но единую по сути: – Боже, даруй мне просветленность, чтобы принять то, что я не могу изменить, мужество, чтобы изменить то, что я могу, и мудрость, чтобы увидеть разницу; дай мне жить сегодняшним днем, радуясь каждой минуте, принимая трудности лишь как тропинку к миру; дай мне принимать этот мир таким, какой он есть, а не таким, каким бы я хотел его видеть; дай мне верить, что ты все устроишь так, как надо, если я повинуюсь твоей воле, дабы я мог быть понастоящему счастлив в этой жизни и в высшей степени счастлив в будущей. Аминь. Телави, Марнеули, Ахалкалаки проступают сквозь рваные облака утреннего тумана на склонах гор и раскинувшихся долин, где-то там, за ущельем. Тбилиси, Батуми, Рустави, Кобулети, Поти, Багдади, Мартвили, Шуахеви…

А вот и тропа, ведущая в Гурию, где не раз делили тебя, мальчик, почтенный Кшиварди Ломджария и не менее почтенная бабушка Юлия, ибо ты и для той стороны по линии матери, и для этой по линии отца един, и имя тебе – внук. И все же… Кшиварди Ломджария глядел на огонь и думал. Думал и в то же время старался уйти, скрыться от своих невеселых дум. Но куда человеку деться от собственных дум? Ведь человек не бог… «Не нужно было отпускать мальчика… Но не смог я устоять перед горем старушки… А теперь сам в ее положении. На той неделе схожу к ней, попрошу вернуть мальчика. Не отдаст, заберу силой… «Какое, – скажу, – имеешь ты право отнимать у меня мою плоть и мою кровь? Ведь ты не бог!» Но… ведь она может ответить мне теми же словами?! Ведь я сам тоже не бог, а всего-навсего простой смертный… Ведь мальчик принадлежит ей так же, как и мне. Вот если бы я был богом! Ох, трудно, трудно быть человеком, гораздо труднее, чем богом. Слава богу, в этом сам убедился наш спаситель – Иисус Христос…» А когда мальчик сам вернулся к деду, тот спросил у мальчика: – А знаешь, что привело тебя ко мне? – Нет! – Так я скажу тебе: кровь тебя привела ко мне, вот что. Кровь – великая сила, внучек!.. А если вновь вернуться к «Покаянию» Тенгиза Абуладзе, то, на мой взгляд, и этот фильм, и роман «Закон вечности» двух великих мастеров грузинской культуры, двух великих сынов человечества – это нетленные вещи одного порядка. Я не собираюсь пересказывать сюжет фильма, трактовать линию режиссера Т. Абуладзе, так как в силу неоднородности этого явления невозможно это сделать, да и ни к чему. Как можно пересказать «Мастера и Маргариту» М. Булгакова? Как можно пересказать «Осень патриарха» Г. Маркеса? Как можно пересказать «Зеркало» или «Солярис» А. Тарковского? Как можно пересказать последние романы Ч. Айтматова? И все-таки этот фильм в силу своей первородности отличается от перечисленных шедевров литературы и кино. У каждого из нас, кто посмотрит данный фильм, у каждого, кто вольется в это пространство исповеди, будет и свое суждение о нем, и своя трактовка образов, и свои выводы, и свое... покаяние. Кинофильм обладает не только синтезом различных видов искусств, но и в силу своей специфики раскрывает в одном творческом ключе реальность и вымысел, явь и сон, где помыслы и действия персонажей разрушают, казалось бы, установившиеся каноны восприятия. Авторы фильма берут за основу такие общечеловеческие категории, как сознание и бытие, и, усиливая эти категории кинометафорой, гротеском, сарказмом, символом и аллегорией, выстраивают их в единый видеоряд, обнажая тем самым в образе Варлама и категорию зла. От имени жертв Варлама Аравидзе героиня Кетеван обращается к нам, зрителям: – От своего имени и от имени всех несправедливо наказанных я требую, чтобы Варлама Аравидзе его же близкие собственными руками вырыли из могилы... Предать его земле – это значит простить его, закрыть глаза на все, что он совершил. Волею неумирающей памяти Кетеван выносит приговор не только Варламу, но и себе, сознательно вынуждая себя выкапывать тело Варлама из могилы. По тому пронзают своей горькой правдой слова Кетеван, обращенные к Торнике, сыну Авеля, внуку Варлама: «Вот и я своими действиями сотворила из тебя убийцу». И эта ее горечь, ее протест, отчаяние и неоднозначная непримиримость каким-то кинематографическим «биополем» окружает нас, зрителей, заполняет все уголки души потоком сознания, просвечивает рентгеном совести. Пока мы терпим варламов, они паразитируют в нашем обществе, пока мы предаем забвению их кровавые дела, есть опасность возрождения их преступлений. Покаяние, невзирая на посты и чины, покаяние без душка лицемерия, ибо может исчезнуть сама суть этого явления, и к великому слову «правда» присосется нас угнетающая приставка «не», порождая в здоровом человеческом организме ржавчину лжи. Вспомните кадры, когда некто, облаченный в наряд жениха, избирает себе в невесты саму бесстрастную Фемиду с завязанными глазами. Это уже зло. Кем оно порождено? На этот вопрос отвечает фильм «Покаяние». Вспомните кадры, когда средневековые стражники входят в дом очередной жертвы со словами «Мир вашему дому!». Кем порождена эта страшная суть лицемерия? И на это отвечает фильм «Покаяние». Не только отцы несут ответственность перед детьми, но и дети ответственны за своих родителей. А если отец попал в петлю репрессий по вине Варлама и ему подобных, а если мать после долголетней ссылки не узнала сына и только по родимому пятну на его животе поняла, что это он, плоть отца и ее кровинушка? Это правда, мальчик? Правда. И размыкается круг многоголосия. И по возгласу «Вай, нана!» Хвича-Махмуд признает в умирающем французе друга-побратима по горному селению фильма «Мамлюк». Не только деды наши хотят найти свое достоинство во внуке, недодав это достоинство сыновьям, но и внуки посредством невидимой и бессмертной лозы порою принимают груз вины предков. Вынуждены принимать. Или отрекаются, тем самым теряется связь поколений, обрывается ток крови, перерубается лоза нашей жизни. А значит, не будет ни песен, ни вина. А система «Google – Планета» уносила мой взор к берегу моря, куда вот-вот погрузится Светило. И я, быть может, увижу зеленый луч, засиявший на диске заходящего в море солнца. Как когда-то увидел этот луч твой друг Гулды Каладзе. Это правда, мальчик. А если двигать мудрой мышкой, то можно уйти и в сторону древнего Иерусалима, где покоится прах автора «Витязя в тигровой шкуре». «Как Гомер есть Эллада, Данте – Италия, Шекспир – Англия, Кальдерон и Сервантес – Испания, Руставели – есть Грузия… Народ, если он великий, создаст песню и выносит в лоне своем мирового поэта. Таким венценосцем в веках, еще доселе не узнанный русскими, был избранник Грузии, Шота Руставели, давший в XII веке своей родине знамя и зов – «Вепхисткаосани» – «Носящий барсову шкуру». Это лучшая поэма о любви, какая когда-либо была создана в Европе, радуга любви, огневой мост, связующий небо и землю», – писал поэт и переводчик этой поэмы Константин Бальмонт…

Это евразийская поэма, ибо вбирает в ткань своего сюжета образы Востока и Запада, и географическое положение Грузии являет собой точку этого отсчета. А если уйти виртуально на север, то где-то там, недалеко от Телави, есть горное селение Омало. Говорят, что означает «не забудь меня». Помню и никогда не забуду. И по мизансценам культового фильма «Мимино», и по одинокому туру, что разгоряченными ноздрями вдыхает хрустальный воз-дух гор. И пьешь этот воз-дух, словно бы небесную воду из родника или кувшина, чтобы дальше и выше идти по тропе дня грядущего. Это правда, мальчик. В наше очень плотное время только эта система «Google – Планета» и спасает, ибо оттуда, с компьютерных небес, мы видим и могилы наших предков. И все же, как близко к глазам ты ни подводишь экран монитора, только сердцем, и только им тебе дано свыше реально, хотя бы раз в год, хотя бы раз в этой земной жизни, хотя бы раз перед своим уходом прийти и поклониться своим предкам. Это правда, мальчик. Об этом и песня русского поэта и писателя, сына грузина и армянки, песня батоно Булата: «А иначе зачем на земле этой вечной живу». А иначе зачем нам день грядущий, во имя которого мы, поэты разных стран, собирались здесь, на родине великого гуманиста Нодара Владимировича Думбадзе? Несмотря на новые и свежие границы отчуждения, о которых и ведать не ведали наши деды и прадеды.

А может быть, плач поднебесья

И лунный сквозь сумрак аккорд.

Я вижу – из южного детства

Свисающий с неба апорт.

А там, за ночным перевалом,

Встает восприятием сна

Рождественской свечки огарок

И ель, что живет у окна.

А там, где-то там за грядою,

За горной грядою судьбы

Свет горний встает над тропою

Под скрип одинокой арбы.

А там, где-то там на закате,

Начало второго пути.

Мой мир ошибается в дате,

Все день тот пытаясь найти.